Глава 9
Он замерз. Превратился в лед. В ледяную статую. Было не больно — он просто вдруг понял, что намертво вморожен в глыбу льда.
Или залит стеклом.
Холодно не было. Просто он не мог даже пошевелиться. Он даже вдохнуть не мог, вдруг понял Гриф. И почти успел испугаться, прежде чем осознал — дышать ему не нужно.
Гриф стоял лицом к двери.
Медленный, тягучий звук просочился к нему откуда-то сзади:
— Ты-ы-ы-ы…
Что-то начал говорить Горенко, понял Гриф. Оглянуться… Мышцы не послушались. Они надежно вплавились в окружающий лед. Но…
Взгляд откуда-то сверху. Двор Клиники. Уничтоженные клумбы, брошенное оборудование, на тубусах активированных микропланов светятся зеленые огоньки. Микропланы готовы работать.
Ветер пытается сгрести весь мусор в северный угол двора.
В северный, понял Гриф. В северо-северо-западный угол… Ветер — десять метров в секунду… Температура — плюс двадцать… давление…
Чушь, не нужно. Неинтересно, хотя и странно чувствовать, что он может в любое мгновение узнать все эти данные с точностью до… с любой точностью. С какой только захочет…
Не хочет он. Он смотрит на двор Клиники сверху, с высоты… не нужно, его совершенно не интересует, с какой высоты он смотрит на себя, замершего перед дверью, и на капитана Горенко, стоящего у него за спиной.
— Ы-ы-ы-ы… — все еще тянет Горенко, но Гриф уже знает, что фраза капитана очень проста, всего два слова.
Ты что, хочет спросить Горенко. Даже не спросить, а просто выразить свое удивление, отреагировать на странное поведение Грифа…
Но это тоже неважно… Совершенно неважно. Как неважно, что зовут капитана вовсе не Алешей Горенко, да и не капитан он вовсе, но это все неважно… это можно узнать потом… сейчас нужно другое. Нужно понять… И отреагировать. Обязательно нужно отреагировать, иначе…
Двор и Клиника скользнули в сторону, вышли из поля зрения, и Гриф тут же забыл об этом. Или нет, не забыл. Об этом нельзя забывать… Под картинкой проносящейся внизу степи проступил еще один слой — карта, сразу понял Гриф. Даже не карта, а изображение поверхности, заполненное мельчайшими деталями и подробностями, неразличимыми сейчас, но готовыми проступить — Гриф это знал — в случае необходимости.
Если это станет нужно.
Потом.
И третий слой под картой. Территория, Корабль, лежащий в центре темно-зеленого круга… люди, копошащиеся далеко внизу, суетящиеся, решающие свои важные вопросы… и следующий слой, следующий, следующий…
Их сотни, но они не сливаются, они не превращаются в бессмыслицу… он видит каждый из этих слоев… не упуская из виду всех их.
Гриф не удивился. Он знал, что так надо, и знание это придавало уверенности.
Граница.
Деревья, похожие на шкуру зверя… и одновременно каждое дерево в отдельности, каждая птица, насекомое… не нужно слишком подробно, подумал он, не отвлекаться, мелькнула мысль… люди… люди и машины…
Капониры тщательно замаскированы… очень тщательно… их не видно даже вблизи… насквозь… он видит маскировку насквозь… понимает, какой из бункеров склад, а в каком сейчас пусто… знает, куда ушли люди, бывшие в этих подземных казармах… пунктиры услужливо потянулись от казарм в стороны… не нужно, это неважно… неважно…
Поляна. Четыре установки «буря»… тонкие жилки кабелей тянутся в сторону… к недавно отрытым окопам… люди… он даже видит их лица… четыре пульта, четыре руки, сжимающие ручки магнето… ни капли энергии… ни одного электронного прибора… люди не хотят рисковать… они знают, что делает корабль…
Они ждут команду… потом — поворот ручки магнето, срабатывают воспламенители… полыхнуло пламя, дымом заволокло поляну… грохот… люди в окопах зажимают уши…
Гриф знает, что это еще не произошло, может произойти в ближайшее время, но еще не произошло… и видит, как это происходит… как ракеты, не торопясь, набирают высоту…
Ракеты превращаются в черные маковые зернышки, скользящие по карте… они пролетают чуть в стороне от Клиники… двигатели уже не работают… ракеты летят по инерции… словно кто-то бросил пригоршню гальки…
Корабль.
Камешки приближаются к нему… набирают скорость за счет снижения… ударяются о землю, поднимают фонтаны земли… механические взрыватели срабатывают с запозданием в полсекунды… две ракеты пробивают серо-зеленый бок корабля… вспышка.
Ракеты могли бы даже и не взрываться, в их боеголовках могла быть не взрывчатка, а просто чугунная болванка — Гриф знает, — все равно был бы взрыв…
Взрыв…
Точнее, не взрыв… яркая полусфера вдруг возникает на месте корабля… корабль превращается в ярко-желтую полусферу, которая… медленно… миллиметр за миллиметром начинает увеличиваться в объеме… ускоряя свой рост… ускоряя…
Ударной волны нет, просто движется ярко-оранжевая стена, растет полусфера, подминая под себя… или вбирая в себя… все, что оказывается на ее пути…
Дома, люди… трава… чужекрысы… чужекрысы остаются неподвижными, они словно не видят волны, а люди видят… даже успевают испугаться… броситься бежать… вот убежать не успевают…
Волна ускоряется… разгоняется… набирает скорость… высота достигает почти ста метров, точнее девяноста шести метров пятнадцати сантиметров семи миллиметров… хватит… хватит…
Клиника.
Волна проходит ее всего за доли секунды… должна пройти за доли секунды… но эти мгновения вдруг растягиваются настолько, что Гриф видит, как он сам — там, внизу — пытается открыть дверь… все еще пытается, не обращая внимания на то, что электронный замок включен…
Гриф — там, внизу — бьет «блеском», как камнем, в дверь… бьет, оставляя вмятины на пластике покрытия… бьет до тех пор, пока волна не накрывает его… и успевает заметить, как почти одновременно с этим исчезают в огненном сиянии трое людей в подвале Клиники… журналисты и девочка на больничной каталке… спящая девочка и журналисты, ожидающие его, Грифа… так его и не дождавшиеся…
И он не выполнил своего обещания «верблюду», бывшему офицеру Быстрову, отцу этой девочки… и обещания тому участковому — мелькнуло лицо Николаева, он что-то кричит, машет пистолетом, зажатым в руке, а его мальчишки, «земляне», тащат мебель к прозрачной двери, за которой на площади разворачивается танк, поворачивает башню, нащупывая стволом… не нужно… не нужно…
Все замирает. Замирает на долю секунды… волна уходит… сжимается… сжимается… гаснет, превращается в корабль… из борта которого вылетают две ракеты… еще ракеты выныривают из сжимающегося облака пыли… набирают высоту… точно входят в трубы «бурь»… гаснут двигатели… люди в окопах проворачивают ручки назад, словно наматывая электрический заряд на катушку…
У него еще есть время, понимает Гриф. Он еще может…
— Какого хрена?! — неожиданно для себя самого выкрикнул Лукич.
Это нечестно, подумал Лукич. Нечестно. Ведь все так славно получилось… Его пацаны не пострадали. Совсем не пострадали — успели вовремя уйти с площади. Когда все началось, Степаныч загнал свой автобус в какой-то проходной двор, под арку и лично стал у двери, блокируя всякую попытку бежать к участковому, спасать Лукича, блин…
Петруха, разом повзрослев, встал рядом и отшвыривал приятелей в глубь салона, лишь иногда оглядываясь через плечо, словно пытаясь рассмотреть сквозь кирпичную кладку, что же там происходит… что?
Когда во двор, судорожно цепляясь за стены и карнизы остатками лопастей, сполз вертолет, Степаныч отступил в сторону. Мальчишки бросились спасать пилота, вырвали дверцу и обнаружили, что тот сидит в кресле, запрокинув голову, а между привязными ремнями у него — три дырки от пуль…
Кого-то из парней стошнило. Колян из Полеевки сунулся к убитому за пистолетом, но Петруха оттолкнул приятеля, что-то сказал, но никто, даже он сам не расслышал, что именно, — где-то рядом рвануло, протяжно и оглушительно.
Посыпались стекла из окон, осколками поранило двоих, несильно, но кровь появилась — своя кровь — и все вернулись к автобусу, под арку, и удивились, что Степаныч стоит с автоматом в руках, а еще два автомата и три помповухи стоят, прислоненные к ступеньке автобуса…
Петруха, сказал Степаныч, бери ствол, остальные раздай тем ребятам, что понадежнее, только не стреляйте, пока я не скажу, сказал Степаныч, а то тут и так дерьма полно, сказал Степаныч, чтобы не нарваться, сказал Степаныч…
— Напрасно ты это, — потом сказал ему участковый, — а если бы кто на вас нарвался и просто испугался вооруженных людей?
— Когда кто-то вертолеты расстреливает, — возразил Степаныч, — лучше быть с оружием.
И Лукич с ним согласился. Потом. Когда смог все обдумать не торопясь.
Он был очень занят. Нужно было арестовать всех людей из Патруля… и сделать это достаточно убедительно, чтобы толпа во главе с одуревшим от вида крови и запаха сгоревшего пороха Олиференко, поверила.
Патрульные собрались в углу зала, Олиференко потребовал было всех связать, но Лукич сообщил, что, во-первых, конвенция запрещает использовать наручники против военнопленных, во-вторых, все равно нет такого количества наручников, а в-третьих… Лукич не успел соврать, что именно в-третьих, потому что подал голос его мобильник.
Звонил Петруха. Интересовался, все ли в порядке с Лукичом и не нужна ли помощь…
…Все в порядке, помощь не нужна… хотя, стой… где вы там?.. В проходном дворе… двигайте сюда… куда-куда… в телецентр, в СИА, будь оно неладно… Никуда не встревайте, а просто, вдоль домов… Не на автобусе, тут люди на мостовой и обломки… Дай трубку Степанычу… не ори, придурок, тебе автобус дороже или жизнь?.. А мальчишки сами побегут?.. Я тебе потом новый куплю… дом свой продам, автобус куплю… Пасть закрой и беги… аккуратно, тут могут стрелять…
Через десять минут Степаныч и мальчишки были в здании СИА. Лукич раздал трофейное оружие, позвал Олиференко, наорал на него, срывая голос и старательно припоминая все когда-либо слышанные матюги.
В общем, от Олиференко требовалось только организовать людей для помощи раненым в здании и на крыше, охрану здания — все что угодно, лишь бы подальше от пленных.
Для мальчишек они были всего лишь людьми в форме. Мальчишки их не ненавидели. Мальчишки могли их просто охранять и даже, если это вдруг стало бы необходимым, вступиться за них.
В этой суете Лукичу даже стало казаться, что все уже обошлось, что теперь нужно только сохранять порядок и спокойствие на вверенной территории. Просто подождать.
А потом на площадь выкатился танк.
Какого черта танк делал в самом центре города без прикрытия пехоты, откуда он вообще здесь взялся, подумал Лукич.
Может, это хорошо, подумал Лукич.
— Наши? — спросил Петруха.
Для него весь мир все еще делился на наших и ненаших; танки, появлявшиеся в финале фильмов, всегда были именно нашими… и просто не могли быть никакими другими. В кино.
В жизни танк подмял стоявшую у стены легковушку, опустил пушку и выстрелил в сторону автостоянки. Взрыв поднял в воздух ошметки металла и чьи-то тела… обрывки тел.
Вот тогда и вырвалось у Лукича то самое: «Какого хрена?»
На экранах мониторов все было хорошо видно: и взрыв, и побежавшие из-за машин люди, и пунктир трассеров, азартно перескакивающий от одной человеческой фигурки к другой.
В кадр вошел Олиференко. Он размахивал автоматом над головой, потом отшвырнул оружие в сторону и поднял руки. Пустые руки.
Олиференко шел к танку с высоко поднятыми руками и что-то, наверное, кричал.
В его сторону развернулся зенитный пулемет на башне танка. Олиференко остановился, оглянулся назад, и Лукич увидел его лицо — напряженное и… одухотворенное, что ли…
Олиференко снова повернулся к танку, сделал еще два шага…
Четырнадцатимиллиметровые пули зенитного пулемета пробивают бронетранспортер навылет. Человеческую плоть на своем пути они даже не замечают.
Трассирующие пули, не погаснув в крови, наискось прошили… разорвали тело и увязли в асфальте.
Ствол пулемета приподнялся, и Лукич крикнул:
— Все на пол!
Толкнул стоявшего рядом Петруху, схватил еще двоих мальчишек, стоявших рядом, и упал вместе с ними на пол.
Длинная очередь вначале прошлась по фасаду, наполнив здание грохотом и визгом, а потом ударила по стеклам вестибюля.
Грохот, звон, крики… Чей-то отчаянный вопль то ли ужаса, то ли боли…
— Лежать! — крикнул Лукич. — Лежать!
Пулемет вдруг замолчал и повернулся в сторону проспекта. Там был кто-то живой, и пулемету срочно понадобилось этого живого убить.
— С ума они там посходили? — пробормотал Лукич.
Танк развернул башню и выстрелил из пушки вдоль проспекта. Еще раз.
— Ты куда! — срываясь на визг, закричал Сережка Клименко. — Сидеть!
Лукич оглянулся — один из Патрульных встал с пола и шел к пульту. Сережка, лежа на полу, пытался передернуть затвор автомата, но сгоряча забыл снять его с предохранителя. Патрульный ударом ноги выбил автомат.
— Не стрелять, — скомандовал Лукич.
Патрульный оглянулся на него, кивнул. Сел в кресло.
Изображение на одном из мониторов вздрогнуло, поползло в сторону. Танк появился на мониторе, увеличился в размерах. Точка прицела остановилась между эмблемой Территориальных войск и номером — тройкой и двумя пятерками.
— Возьмет? — спросил Лукич.
Лешка Трошин кивнул. Указательный палец правой руки коснулся кнопки спуска.
Танк развернул башню к зданию СИА — возможно, сработал индикатор прицеливания. Наверняка сработал этот треклятый индикатор, предупредивший танкистов, что кто-то меряет дальность до танковой брони.
В принципе, огнеблок не предназначен для уничтожения бронированной техники. Не предназначен только для этого. Но он может это делать.
Мозг огнеблока, получив целеуказание, выбрал нужный режим. И выполнил команду «огонь!».
— Огонь, — скомандовал полковник Жадан.
— Почему нет связи с Ильиным? — прорычал Старший.
— Я не знаю! — выкрикнул Младший. — Не могу вызвать его торпеду.
— Свяжись по мобилке. — Старший попытался успокоиться, втолкнуть, втоптать в себя злость и страх. — Сеть уже включилась.
Младший вскочил с кресла, поднял с пола телефон, крутанул ручку.
— Барышня, мобильник Ильина.
Глупо и нелепо выглядело это все. Этот стильный телефон и стильная программа управления узлом связи сейчас придавали всему происходящему оттенок клоунады. Рыжий клоун суетится, а белый с деланым ужасом ждет.
— Ильин слушает, — сказал Ильин.
— Почему ваша торпеда остановилась? Что со связью? — Младший поставил телефонный аппарат на стол и сел в кресло. — Что там у вас вообще происходит?
— А откуда я знаю? — Голос Ильина наполнился сарказмом. — Торпеда висит в воздухе, а ее пилотесса, извините за выражение, висит в кабине на нити.
Заходя в торпеду, Ильин дал себе слово тихо сидеть в углу и ни к чему не прикасаться. Сидеть и думать о том, как это важно — найти Грифа и доставить его на космическую станцию. Как хорошо это будет — найти и доставить. В этом счастье.
А то, что от одной мысли о торпеде, о том, что он находится внутри этого, по спине пробегают мурашки, — ерунда. Мизерная плата за выполнение важнейшего дела. Может быть, важнейшего дела всей его жизни.
Кроме Ильина в торпеде было еще четыре человека. Вместо фамилий или кличек над левым нагрудным карманом у них были цифры, от единицы до четверки.
При появлении Ильина «четверка» попытался встать, оглянулся на остальных, сидящих неподвижно, и снова плюхнулся в кресло. «Тройка» криво ухмыльнулся, а «двойка» и «единица» будто и не заметили ничего.
Ильин молча прошел к первому креслу и сел.
Ничего не изменилось, но что-то подсказало Ильину, что торпеда взлетела.
Ильин подтащил, не вставая, увесистый ранец, стоявший у серо-зеленой стенки. Открыл верхний клапан.
Медпакеты, очень внушительная аптечка, пачка одноразовых наручников, сотня в упаковке, пластиковая коробка с разобранным штурмовым универсалом и десяток запасных магазинов, блок связи с гарнитурой, батареи, нож, пистолет в герметичной кобуре — Ильин сразу прилепил ее на куртку слева, под мышку, — еще один ствол, на этот раз парализатор, сухой паек, набор предметов личной гигиены, вплоть до «сральных» пакетов, ночные очки, солнцезащитные очки плюс полный комплект пиротехники, универсальная маска… — в общем, много всякого было в ранце.
Ильин собрал универсал, пощелкал им вхолостую — батарея полная, боек на месте. Можно присоединить магазин и стрелять в… в любого, напомнил себе Ильин, кто попытается помешать найти Грифа.
В боковом кармане ранца Ильин обнаружил упаковку сухого пайка, вспомнил, что еще не завтракал, и, не торопясь, поел. Отвинтил пробку на одной из двух фляг, принюхался, пробку завинтил, а флягу сунул под кресло — никогда Ильин не пользовался тонизирующим коктейлем. И не собирался начинать.
Ему когда-то под большим секретом сообщил один медик, что эта микстура вызывает привыкание. А у него и так много вредных привычек.
Слишком много.
Ильин включил блок связи. Засветился голоэкран. Вначале шел концерт. Можно было смотреть: девки в меру голые, в меру голосистые, шутки не слишком интеллектуальные, но и не тупые. Идеально выверенное средство от мозгов.
Если бы не эта идиотская надпись, время от времени всплывающая из глубины кадропроекции и обещавшая рассказать всю правду.
Потом концерт без предупреждения оборвался и пошел репортаж с площади.
Когда доктор Малиновский закончил свое выступление и Сеть вырубилась, Ильин переключил блок связи в режим ожидания и задумался.
Позавчера это выступление произвело бы на него гораздо большее впечатление. Сегодня…
Когда человек вдруг узнает, что ему длительное время врали, то становится очень недоверчивым. Тем более что к поиску Грифа все происходящее отношения не имеет.
Нет Братьев? А какая, к хренам собачьим, разница? Кто-то ведь есть. Кто-то, управляющий кораблями, построивший космическую станцию, владеющий братскими технологиями… И похоже, есть кто-то, кто хочет изменить ситуацию. Или овладеть ситуацией.
А кто именно за всем этим стоит, сколько у него рук и есть ли у него руки вообще или он обходится набором щупальцев, как это живо показывают в андеграунд-порно, — какая разница?
Никакой разницы.
Ильин оглянулся на свою группу. Мужики не суетились. «Четверка», явно из армейских, перебирал внутренности универсала, что-то протирая, разглядывая на свет и снова протирая. «Единица» и «двойка», похоже, были давними знакомыми. «Единица» развернул свое кресло к двойке, и они играли в шахматы крохотными фигурками на магнитной доске.
А вот взгляд «тройки» был странным. Блок связи он не включал, но в глазах светилось некое знание. Словно он теперь ждет, как поведет себя Ильин. И было в этом взгляде что-то знакомое… настолько знакомое, что даже тошнота подступила к горлу.
«Тройка» улыбнулся уголком рта. Узнал, спросила его улыбка, что теперь будешь делать?
Ильин отвернулся. Наверное, ему показалось. Конечно, показалось, что над левым плечом «тройки» мелькнула нить. Блеснула и исчезла. Ушла в своего носителя.
И наверняка он знает о вчерашнем разговоре в машине. Знает. И воспользовался случаем, чтобы намекнуть Ильину… Указать ему его место.
Не нужно обращать на это внимание. Не обращать. Нужно сосредоточиться на мысли о деле. О задании.
Торпеда вздрогнула. Остановилась.
Ильина бросило вперед, на податливую серо-зеленую стену. Съеденный сухпай метнулся к горлу, и пришлось напрячься, чтобы не выпустить его наружу.
Выругался кто-то из шахматистов, вперед к стене по полу проехал универсал — «четверка» на четвереньках быстренько пробежал за своим оружием.
И еще послышался хрип. Сдавленный, булькающий хрип.
Ильин встал, оглянулся.
Хрипел «тройка». Его тело выгнулось, словно в эпилептическом припадке, на губах выступила пена.
— Чего это он? — спросил «четверка», поднимаясь с колен. — Припадочный?
— Не знаю, — сказал Ильин.
Он и вправду не знал. Он только видел, что над головой «тройки» торчит нить, больше похожая сейчас на иглу. На тончайшую иглу из белого металла. Полуметровая спица, воткнутая справа в основание шеи.
— Что это? — спросил «двойка» и протянул руку к нити.
— Стоять, — приказал Ильин.
Рука замерла.
— Ты что-нибудь про нить слышал? — спросил Ильин.
— Про… про «пауков»?
— Про «пауков», про носителей…
— Так это… с нами эту тварь послали? — спросил «четверка», ни к кому особо не обращаясь. — Типа прижать нас, если что?
Универсал в руках «четверки» шевельнулся, словно выискивая место на теле «паука», куда сподручнее влепить пулю.
— Отставить, — тихо сказал Ильин, и универсал замер.
«Паук» продолжал хрипеть, крупная дрожь била его тело, выдавливала пену изо рта.
— Что там у пилота? — спросил Ильин, не отводя взгляда от нити.
«Единица» и «двойка» сидели в креслах неподвижно, словно боясь привлечь к себе неловким движением внимание нити.
«Четверка» шагнул назад, нащупал левой рукой дверь в пилотскую кабину и толкнул. Заглянул в кабину и выматерился.
— Что там? — спросил Ильин.
— Сам посмотри. — «Четверка» отошел от двери и остановился, прижавшись спиной к стене.
Пилотом была женщина.
Она сидела в кресле, напряженно замерла, словно окаменела. Сначала Ильину показалось, что ее голова, от виска к виску, прошита нитью. Потом Ильин рассмотрел небольшие бугорки на противоположных стенах кабины, из которых выходили нити. Две нити. Как волоски на теле.
Женщина была словно нанизана на нить, ставшую вдруг твердой и негнущейся. Женщина не шевелилась, но в отличие от «четверки» она, казалось, все понимала. Ее глаза двигались, в них была боль и был ужас.
Женщина словно боялась пошевелиться, чтобы нить не разрезала ее голову. Или это и на самом деле было так.
Стена перед пилотским креслом была прозрачной. И не было никаких приборов или системы управления.
Торпеда висела в полукилометре над землей.
Ильин вышел из пилотской кабины. Закрыл за собой дверь. Открыл свой ранец, вытряхнул из него все на пол, поднял термозаряд.
— Кто-то знает, как тут открывается выходной люк? — спросил Ильин.
«Единица» медленно кивнул.
— Как?
— Слева от двери… сенсор… темно-зеленый… — не шевеля губами, тихо сказал «единица».
Мысль о том, что рядом с ним «паук», похоже, парализовала его.
— Тебя как зовут? — спросил Ильин «четверку».
— Василием…
— Это ж надо — живого человека Васей назвать, — дежурно пошутил Ильин. — Ты мне поможешь, Вася?
— Ага, — кивнул Вася.
— Я сейчас открою люк, а потом мы с тобой вместе выбросим это насекомое за борт… Или пауки не насекомые? Не помню ни хрена. Короче, другие предложения у кого-нибудь есть? Возражения?
Возражений не было. Только «паук» снова захрипел.
Холодный ветер ворвался в торпеду, когда люк открылся. Ильин аккуратно, чтобы не зацепить нить, отстегнул привязные ремни на «пауке». Потом вдвоем с «четверкой» они вынули его из кресла, осторожно положили на пол, головой возле самого люка.
Ильину вдруг показалось, что «паук» понимает, что с ним происходит. Знает, что его ждет.
Солнце отражалось от нити.
Установив на термозаряде время, десять секунд, Ильин нажал кнопку и сунул термозаряд в нагрудный карман куртки «паука», под цифру «три». Потом они с Василием взяли «паука» за руку и за ногу, каждый со своей стороны, качнули и бросили его за борт, головой вперед.
— Четыре, — сказал Василий, — пять, шесть, семь…
Они с Ильиным стояли возле люка и смотрели на тело, летящее вниз.
— Восемь, девять…
«Десять» Василий сказать не успел. Беспорядочно кувыркавшееся тело «паука» вдруг превратилось в огненный клубок, который погас, прежде чем успел долететь до земли.
Собственно, до земли не долетело ничего: термопакет горит с температурой в две тысячи градусов.
Василий сплюнул за борт и закрыл дверь.
— А парашютов на борту нет, — сказал Василий, усаживаясь в свое кресло.
— Обидно, да? — Ильин снова заглянул в кабину пилота. — И пилота у нас нету.
— Симпатичная баба, — сказал Василий. — Рожа знакомая. Не могу вспомнить, где я ее видел. Вроде даже по телику, что ли…
Ильин присмотрелся, покачал головой.
Женщина действительно красивая, но совершенно незнакомая.
— Интересно, — сказал Василий, — она не обидится, что мы ее коллегу отправили летать? Ну, когда в себя придет? Она же придет в себя?
— Не знаю. Хочется верить. А обидится или нет… Что-то мне подсказывает, что она не «паук». В «пауке» внутри нить сидит, а дама наша, похоже, нить приняла от торпеды.
— Судьба у баб такая — принимать в себя. Раньше хоть что-то наше принимали, родное и теплое, а сейчас — что ни попадя. Говенные времена настали, вот что я вам скажу… — вздохнул Василий. — С тех пор как наши бабы повадились к Братьям на Территории блудить, совсем все пошло к хренам собачьим… О!
— Что? — оглянулся на выкрик Ильин. — Что значит это твое «О!»?
— Я вспомнил. — Василий засмеялся. — Вспомнил-вспомнил. Ты там ближе, глянь, у нее справа, над ключицей, две небольшие родинки.
Ильин обошел пилотское кресло, стараясь не смотреть в глаза пилота. Воротник куртки у нее был распахнут, и над правой ключицей действительно виднелись небольшие родинки.
— Угадал, — сказал Ильин, возвращаясь в свое кресло. — Кто такая?
— У нее еще на правой груди родинка, возле самого соска. У нас на базе в сортире на стене календарь из «Гуляки» висел за двенадцатый год. С этой вот шалавой. «Подруга года» Амалия Звягинцева. Удостоившаяся братской любви. Сто пять, шестьдесят, девяносто… Помдежи, на нее глядючи, дрочили.
— О как… — протянул Ильин. — Забавно… Из шалав она, значит, подалась в извозчики…
— Вы что, охренели? — спросил «двойка». — Тут что-то делать нужно, а они о братских подстилках треплются…
— Что делать? — спросил Ильин. — Можно петь хором. Можно выпрыгнуть из аппарата и насладиться несколькими секундами полета.
— К бабе можете напоследок сходить! — закричал Василий. — Буферистая баба, изгибистая. В позе, жаль, неудобной сидит, а то бы разговелись… Правда, я лично, после Брата бы побрезговал, но, ежели вам очень нужно чего-то сделать, идите.
Шутки Василия были однообразны и непритязательны.
Ильин собрался было попросить Васю заткнуться, но не успел — зазвонил мобильник в кармане.
— Ильин слушает, — сказал Ильин.
— Почему ваша торпеда остановилась? Что со связью? — В голосе Младшего звучало нечто, похожее на истерику, и это почему-то было приятно Ильину. — Что там у вас вообще происходит?
— А откуда я знаю? Торпеда висит в воздухе, а ее пилотесса, извините за выражение, висит в кабине на нити…
Торпеда вздрогнула. Ильин увидел, как пилот подняла руки к лицу.
— Стоп-стоп, — сказал Ильин, — мы, кажется, проснулись.
— Немедленно к Адаптационной клинике, — приказал Младший. — Немедленно. У вас почти не осталось времени…
Ильин успел сесть в кресло, прежде чем торпеда рванулась вперед.
— Огонь! — скомандовал полковник Жадан, глядя в сторону пусковых установок.
Ничего не произошло. Не было ни вспышки, ни облака дыма и пыли, не было дымных следов, протянувшихся из лесу к горизонту. Ничего.
— Слышите меня? — спросил Жадан в микрофон.
Тишина. Потрескивание в наушниках.
— Это Первый, на связь! Сова, это Старик…
Тишина.
Транспортные вертолеты ушли на базу. Жадан оглянулся в сторону Адаптационной клиники, желваки вспухли на его лице.
Что-то не так… Не так. Все не так. Абсолютно все. Этот агент, Гриф… Урод со светящимися глазами.
Вклинился… и не обойти его, не объехать. Не вовремя, неуместно… Или наоборот… Очень своевременно. Очень.
Никто не знал, что «верблюды» понесут зародыши именно там и именно в то время. Только полковник и «верблюды».
И вдруг там оказался Гриф. Кто его туда послал? Кто? Ну не Братья же, в конце концов.
Черт, нужно было перебить ему ноги там, во дворе, сунуть в вертолет… Полковник потер щеку. Хотя… если то, что о нем говорят, хотя бы на десять процентов правда, то ничего бы у него, Жадана, не вышло.
…Гриф видит будущее, предугадывает действия противника, однажды уклонился от выстрела снайпера на открытом месте…
Врали?
Его лицо при прощании… Чего он так привязался к девочке? Одиночка, независимый и неуправляемый, и вдруг дочка «верблюда»…
Что же не так с этим Грифом? Что?
Жадан тронул переключатель на радио.
— Борт полста пять, борт полста шесть, это Первый.
— Полста шестой слушает…
— Полста пятый слушает…
— У кого на борту эвакуированная девочка? Повторяю: у кого на борту эвакуированная девочка?
— Полста пятый — девочки нет.
— Полста шестой — девочки нет.
Жадан выругался беззвучно, одними губами.
— Журналисты, — сказал Жадан. — У кого журналисты?
— Полста пятый — журналистов нет.
— Полста шестой — журналистов нет. Только этот больной. Сумасшедший.
— Конец связи, — сказал Жадан.
Вот почему он улыбался. Знал, что девчонку они не увезли. Девчонку куда-то вынесли журналисты… А Гриф просто трепался… тянул информацию. А полковник Жадан ему эту информацию дал. Не всю, даже не большую часть, но все-таки дал. Как в идиотских фильмах, в которых у злодея в финале начинается словесный понос.
Первым желанием было вернуться в Клинику. Отставить, одернул себя полковник. Только сейчас он сообразил, что свободный агент мог уничтожить его вертолет при отлете. Просто выстрелить из своего «блеска». Похоже, что и тут не врала агентура — не любит Гриф убивать.
Сделал исключение для Скифа… Ну, для Скифа грех такого исключения не сделать. Сам Жадан терпеливо ждал, когда необходимость в Скифе отпадет, чтобы своей рукой раздавить эту гниду.
А полковника Жадана Гриф убивать не стал… Или еще не совсем в нем разочаровался, или на что-то еще полковник нужен. На что?
Жадан развернул вертолет и направил его к огневым позициям дивизиона. Держался над вершинами деревьев. На всякий случай.
Что-то пронеслось мимо. Гораздо выше, но с такой скоростью, что чуть не опрокинуло вертолет.
Торпеда, понял Жадан. К Клинике пошла вроде… Неужели за Грифом?
Вертолет сделал круг над поляной. Завис. Медленно снизился. Сел. Не выключая двигателя, полковник выбрался из вертолета и пошел к установкам.
К тому, что раньше было установками.
Словно «бури» были сделаны из пластилина.
Когда-то внук Жадана, побывав у дедушки на службе, слепил из пластилина установку. Долго и старательно лепил. А потом взял в руку и сдавил. Так, что пластилин полез между пальцами…
Все четыре установки были смяты до неузнаваемости. Четыре безобразных комка металла, пластика, резины. Будто кто-то невероятно огромный сдавил их поочередно в кулаке. И не просто сдавил, а старательно собрал всех человечков к игрушечным машинкам и только тогда все сплющил и смял.
Кровь, масло и гидравлическая жидкость собирались в лужицы. В окопах никого и ничего не было. Свежевскопанная земля, следы ботинок на ней. Несколько окурков. И все.
Жадан попытался представить себе, что же именно произошло здесь, но перед глазами стояла одна и та же картина — гигантская рука, сминающая в кулаке людей и технику. Четыре руки. Четыре одновременных комка.
Полковник вернулся к вертолету.
Вертолет взлетел.
— Ты что, Гриф? — Горенко тряхнул Грифа за плечо, и тот вдруг стал мягко валиться навзничь.
Капитан подхватил Грифа, аккуратно положил на бетонную дорожку.
Лицо белое, зрачки закатились, руки сжаты в кулаки. Горенко хлопнул Грифа ладонью по щеке. Гриф еле слышно застонал.
Горенко еще похлопал по щекам. Гриф открыл глаза.
— Доброе утро, — сказал Горенко.
— Привет, — прошептал Гриф.
— Что с тобой?
— Не… не знаю… — Гриф посмотрел на свои ладони.
Кровь. Кровь под ногтями. Ладони, разодранные в кровь.
Гриф сел. Попытался вытереть ладони об одежду. Потом встал, его сильно качнуло, но Горенко успел поддержать.
— Пойдем, — сказал Гриф. — Проводи меня…
— Давай, — кивнул Горенко. — Насколько я понимаю, мы прогуляемся к кольцу. Ты ведь туда направил журналистов и нашу адаптантку.
— Туда. И направил — туда.
— Давай-давай, — засмеялся Горенко. — Покажешь, как ходить сквозь стены. Ты что, не заметил? Там кольцо вырубилось. Вырубилось. Надежда, конечно, умирает последней, но если рванет корабль…
— Не рванет.
— …рванет корабль, то… Что ты сказал?
— Я. Сказал. Не рванет.
— Откуда такая уверенность?
— Я знаю, — сказал Гриф и снова посмотрел на свои ладони. — Я…
Гриф споткнулся и упал бы, если бы не Горенко.
— Ладно, — сказал Горенко, — верю. Не знаю почему, но верю.
Они спустились на третий уровень. Гриф остановился перед дверью.
— Ты сейчас куда, капитан?
— Я сейчас с тобой иду в тупик. И буду в этом тупике, пока не придумаю, куда мне деваться. И где мне будет безопасней — тут, в ожидании новостей, или среди чужекрыс…
— Чужекрысы ушли…
Это было похоже на фокус. Сплошной покров из чужекрыс таял, словно кусок сахара в кипятке. Чужекрысы не разбегались в стороны, не закапывались в землю — их просто становилось меньше. И меньше. И меньше.
Они словно исчезали, стоило только отвести взгляд. Вначале это было незаметно, все тот же бесконечный покров из жесткой бурой шерсти. Потом оказалось, что степь покрыта уже не сплошной массой, можно было увидеть каждое отдельное животное, а еще через минуту чужекрысы уже стояли в метре друг от друга, в двух метрах, в трех…
— Интересно, — сказал Старший.
— Чужекрысы и чужекрысы, — недовольным тоном произнес Младший. — Ничего интересного…
— Интересно не это, — покачал головой Старший. — Интересно, что он узнал.
— Беспокоишься, не узнал ли он о нас? — усмехнулся Младший.
— О нас? О нас он так или иначе узнает в ближайшее время. А вот узнал ли он о том, что все это значит, как это работает…
— А если узнает?
— Ты любишь задавать риторические вопросы. — Старший помассировал переносицу. — Ты ведь и сам все прекрасно понимаешь.
— Полагаешь, все предопределено? Полагаешь, ничто не может выйти за рамки программы? Думаешь, все, что здесь происходит, все то, обо что испачкались мы, — все напрасно? Думаешь, мы не смогли ничего изменить… даже не к лучшему, а просто изменить? Ты так думаешь?! — сорвался на крик Младший. — Ты думаешь, что мы балансируем на грани безумия вот уже десять лет — и все напрасно? Все только для того, чтобы унавозить почву для них?
— А ты думаешь иначе?
— Ничего я уже не думаю.
— А я думаю, не стоит ли приказать Ильину убить Грифа. Сразу, при встрече.
— Сейчас он такой приказ не выполнит. Сейчас он очень хочет его спасти и привезти к нам.
— Я знаю. Но если он найдет Грифа, то до станции они не доберутся. Лучше уж хаос, чем встреча с ним. Я не знаю, что может произойти. И… — Старший понизил голос: — Я его боюсь.
Зазвонил телефон.
— Возьми трубку, — сказал Старший.
— Сам возьми.
— Возьми трубку, — повторил Старший. — И посмотри на карту.
Значки торпед остановились над Брюсселем. Торпеда Ильина спускалась к Адаптационной клинике.
— Слушаю, — сказал Младший, поднося хромированную трубку к уху.
Это был Клеев. Это был Клеев с голосом, постаревшим на несколько десятков лет.
— Я слушаю вас, Герман Николаевич.
— Я не мог до вас дозвониться…
— Мы были заняты более важными делами, — сказал Младший.
— Я так и подумал, — ответил Клеев. — Гораздо более важными. И решил, что мы все можем порешать сами…
Клеев откашлялся.
— Значит… Катрин обратилась к нам, в Россию, и в ООН и сообщила, что группа заговорщиков планирует захват власти от имени пришельцев… С использованием инопланетных технологий. Сообщила, что в Территориальных войсках этот заговор получил особо широкое распространение… И что наш Патруль вступил в сговор…
— Для экспромта неплохо, — одобрил Старший.
— Патруль спровоцировал бойню в одном городе… Готовилось все в гораздо большем масштабе, но те, кто сохранил… верность присяге, смогли остановить…
— Тоже хорошо… — кивнул Старший.
Он как раз смотрел, как на экране спецназовцы высаживаются из торпед на крыши административных зданий в Брюсселе, захватывают дома руководителей Консультационного Совета и Комитета Гарантов.
— Я обратился к народу… и воинским частям с призывом прекратить кровопролитие, задержать заговорщиков и выдать их в руки органов правопорядка…
— И мне так кажется, что задержаны будут все, за небольшим исключением… — Младший оглянулся на Старшего. — Малиновский, как я полагаю, умрет в прямом эфире…
Старший вызвал движением руки голопанель, набрал необходимый код.
— Можете на это смело рассчитывать.
Над городами снова вспыхнули кадропроекторы. И снова люди увидели доктора Малиновского.
— Я… — сказал Малиновский.
Я… я… я… — пробежало от дома к дому.
— Я должен признать свое поражение, — сказал Малиновский.
…Свое поражение — прогрохотало сверху.
Лукич и пацаны замерли. Замерли и все остальные в разгромленном вестибюле СИА. Они пытались сложить из мебели баррикаду возле входа, будто столы и стулья могли остановить стодвадцатимиллиметровый танковый снаряд.
Но Лукич полагал, что работа не даст думать о самом страшном. Поэтому приказал всем работать.
Трошин гарантировал, что еще минут пятнадцать сможет удержать бронетехнику на проспекте. Три танка уже горели в самом начале площади, а еще два на проспекте сжег вертолет Патруля, вызванный Трошиным.
Больше штаб на призывы Трошина не реагировал. И вообще не отвечал.
И ни с кем из Патруля Трошин связаться больше не смог. Он не знал, что во всем городе из Патрульных выжили только он и его подчиненные.
— Я решил, что могу… Что имею право, — сказал Малиновский. — Я не думал, что меня предадут в Брюсселе… Что эта Брюссельская Сука выдаст нас всех, что здесь… Ненавижу… Мы просто не смогли купить Генриха Николаевича Клева… и запугать не смогли… Жаль… Очень жаль… Я должен остаться чистым перед своей совестью… И не вижу иного выхода… Я оставил в Сети подробное досье обо всем, что произошло… почему это произошло. Ищите его… И познаете истину, и истина сделает вас свободными… и истина сведет вас с ума.
Тысячи фигур Малиновского подняли пистолеты к виску. Миллионы людей затаили дыхание, глядя вверх, туда, где указательный палец давил на спусковой крючок.
Выстрел.
Кровь залила кадропроекцию. Тысячи кадропроекций.
— Вот такой вот салют победы, — сказал Старший.
— А замечательное упоминание вас вместе с мадам Артуа можете расценивать как подарок, как наше вложение в вашу дальнейшую карьеру, — сказал Младший.
— Спасибо, — еле слышно сказал Клеев.
— Не за что, работайте. — Младший положил трубку на аппарат. — Что там в Клинике?
Торпеда зависла над двором Клиники. Первым выпрыгнул Ильин, за ним Василий. «Единица» с «двойкой», прикрывая друг друга, перебежали к открытой двери.
— Он внутри, третий подвальный уровень, — подсказал Ильину в наушнике голос Младшего. — С ним еще четверо. Один опасен.
— Уничтожить?
— В случае необходимости.
— Понял.
Ильин вошел в здание. Он не собирался торопиться, что бы там ему ни гарантировал Младший. Очень хотелось побыстрее выполнить задание, но Ильин заставил себя быть осторожным. У него еще есть несколько минут. А еще…
Майор умел отделять приятное от нужного. Жизнь приучила. Ему было бы очень приятно найти Грифа. Но он очень сомневался, что Грифа нужно найти. А раз так — торопиться не стоит. Что бы там ни говорили ему эти парни на орбите. «Паук» был случайно в его команде?
Ильин краем глаза контролировал положение своих бойцов и особенно направление, в котором смотрят их универсалы.
Вначале, думал Ильин, нужно ответить на собственные вопросы. Потом — удовольствия.
Гриф провел рукой по металлическому кольцу.
Касеев и Пфайфер удивленно переглянулись. Они решительно не понимали, зачем они стоят в этом полутемном коридоре. Если свободный агент хотел спрятаться, то выбрал не самое удачное место.
То, что он закрыл дверь в начале коридора, не могло остановить противника надолго.
— Тебе куда? — спросил Гриф у Горенко. — Туда же, куда ушли все ваши?
— Спасибо, не надо. — Капитан все еще не верил, что Гриф сможет оживить кольцо.
И этот странный вопрос: «Куда?» Из кольца в кольцо. От одного к другому. Только друг к другу. Кольца существуют парами, и ничто не может разорвать их связь… Разве что взять и выключить.
Горенко сам не знал, как это можно сделать, но видел результат.
А Гриф говорит, что может отправить куда угодно…
— Ладно, — устало вздохнул Гриф. — Давай так, ты просто подумаешь, куда тебе нужно. Подумаешь, когда будешь перешагивать кольцо. Вперед.
Горенко протянул руку, собираясь потрогать бетон внутри кольца. Бетон, о который он совсем недавно разбил лицо. Вон, кровь еще видна — черное на сером.
Капитан опустил руку, оглянулся на Грифа.
— Еще увидимся.
— Наверное, — кивнул Гриф.
— Кстати, — капитан оглянулся на журналистов, — небольшой подарок в компенсацию моральных издержек.
Капитан достал из кармана щепотку зеленой пыли.
— Этого сейчас много. И стоит оно копейки… Люди просто еще не распробовали. Возле каждого корабля этого добра полно. Берешь щепотку, растираешь, вдыхаешь… И получаешь свою порцию счастья… Только не злоупотребляйте.
Горенко шагнул в кольцо, чуть пригнувшись.
— Черт! — вырвалось у Касеева.
— А вы думали, — еле заметно улыбнулся Гриф. — Хотя если честно, я и сам фигею.
Он повернулся к больничной каталке, на которой лежала Маша. Взялся за ручки и толкнул вперед, к кольцу. Колесики уперлись в нижний край.
— Помогите, — попросил Гриф.
Касеев подошел, взялся за каталку с другой стороны, они вместе с Грифом переставили колесики через край кольца — вначале передние, потом задние.
Касееву показалось, что бетон за кольцом прогнулся, отступая, пропуская каталку. А когда они отпустили ручки, каталка исчезла и бетон вдруг снова оказался на прежнем месте.
— А что с нами? — спросил Пфайфер.
— Прошу. — Гриф указал рукой на кольцо. — Полагаю, выйдете в своей любимой конторе. В Сетевом Информационном Агентстве. Где-нибудь в подвале.
Что-то грохнуло от входа на уровень.
— За нами пришли, — засмеялся невесело Гриф. — Нужно поторопиться. Там, на месте, ничему не удивляйтесь. Там сейчас… странно там сейчас… Увидите старшего лейтенанта милиции Николаева, он еще отзывается на Лукича, поклон ему от меня и скажите, что я слово свое помню. И сдержу…
Снова грохнуло.
— Мы никому ничего не расскажем, — пообещал Касеев. — О том, что видели… Не выдадим…
— Наверное, вы даже постараетесь. — Гриф хлопнул его по плечу. — Боюсь, что времена гордого молчания на допросах уже прошли. Есть такая пакостная штука, как молекулярный зонд. Вы расскажете все, что видели, что знаете… Счастье, что вы ничего не знаете. Столько всего вам показали и рассказали, а правды… Была и правда. Может быть, вы ее поняли, может быть, даже сможете помимо всего прочего рассказать на допросе… А вот захотят ли ее понять те, кто будет вас допрашивать… До свидания.
Касеев шагнул в кольцо. Пфайфер остановился.
— Знаете… — сказал оператор. — С нами в Севастополе был сержантик, морпех. Дошел до вертолета, а когда мы стали грузиться, он исчез. До сих пор думаю, куда и зачем он мог уйти…
— Куда? — переспросил Гриф. — Куда… Это все просто. Он взял автомат и ушел к кораблю… И вошел в корабль, несмотря на то что глаза… У него было много злости, ярость и три запасных магазина к автомату. А хватило одного.
Гриф потер лоб.
— Это к вопросу «куда». А к вопросу «зачем»… Сержант до сих пор не понял. Иногда ему кажется, что вот-вот… еще немного… Прощайте, — сказал Гриф.
— Прощайте, — сказал Пфайфер и ушел в кольцо.
Дверь в конце коридора рухнула.
Гриф несколько секунд постоял перед кольцом, словно размышляя, не остаться ли, потом шагнул вперед.
Он еще не ответил на тот вопрос. Ответ еще нужно найти. Ответ на очень простой вопрос.
Зачем?
Назад: Глава 8
На главную: Предисловие
