Глава 7
На космической станции все было спокойно. Размеренно и тихо. Людей на станции было немного, гораздо меньше, чем накануне. Даже час назад людей было больше, намного больше. Но все убыли по делам.
Майор Ильин отправился на Землю одним из последних, его даже проводил Младший. До самого входа в сферический зал.
— Видите, там возле кольца мигает красный огонек? — спросил Младший, указывая рукой.
— Вижу, — кивнул Ильин.
Он прекрасно выспался, чувствовал себя отдохнувшим и бодрым. Заряженным. Вот закончить работу — и тогда действительно наступит полное счастье. Нужно только выполнить работу.
Нужно найти Грифа. Найти Грифа. От этого зависит слишком многое. Сотни и тысячи жизней зависят от того, найдет Ильин Грифа или нет. Найдет. Точно найдет. Не может такого быть, чтобы Ильин не нашел Грифа.
Словно перед стартом на стометровку. Адреналин уже пошел, мышцы предвкушают рывок и выброс энергии, легкий холодок в груди и одно только желание — вперед. Вперед.
Так охотничьи собаки нетерпеливо скулят и тянут поводок в ожидании команды «Фас!».
Младший улыбнулся, хлопнул Ильина по плечу.
— Там, за порогом зала, невесомость. Вам нужно будет прицелиться, держась за поручни, и толкнуться ногой. Несильно. Будто хотите подняться на одну ступеньку.
Ильин взялся за поручни возле круглого люка.
— Любой ценой, — сказал Младший. — Кроме собственной жизни. Любой ценой.
— Я помню, — кивнул, не оборачиваясь, Ильин.
Он не отрывал взгляда от красного огонька над кольцом напротив люка.
— На Земле вас встретят, примете командование над группой…
— Я помню! — снова кивнул Ильин. — Принять команду, ознакомиться с обстановкой и выдвинуться на исходную. Затем, после получения сигнала…
— Правильно, — одобрил Младший. — Только у вас есть канал связи с нами. Использовать его — в крайнем случае. В самом крайнем. Если кто-то попытается воспользоваться прибором помимо вас…
— Стандартная процедура, — закончил Ильин. — Я помню. Я…
— Вперед, — приказал Младший, подавляя желание скомандовать именно «Фас!».
Ильин принял бы это спокойно, как должное. Прыгнул бы, не задумываясь. Но Старший настаивал, что тех, кого используешь, нужно если не уважать, то хотя бы жалеть.
Майор прыгнул, пролетел десять метров до включенного кольца…
…Пол фургона был твердый. Металл, покрытый рубчатой резиной. И, похоже, водитель особо не следил за чистотой и порядком. Ильин чихнул, встал с пола и отряхнулся.
Прошел к двери, толкнул. Дверь открылась. Ни цветов, ни оркестра. Вернулся человек из космоса, а никому до этого нет дела, подумал Ильин. И правильно. Нечего тут фигней заниматься, нужно найти Грифа. А потом уж…
Фургон стоял в лесу. На поляне, возле самых деревьев. Водителя видно не было. Он, пригнав машину сюда, ушел, захватив спальный мешок, метров на двести в сторону. Его предупредили, что пойдет много народу, что все займет часа четыре, так что водитель вполне мог поспать. Он всю ночь сидел за рулем и устал.
Водитель расстелил спальник под деревом и сразу уснул. Он не видел, как низко, над самыми верхушками деревьев, прошла торпеда. Потом еще одна. И еще. Или это возвращалась одна и та же — практически невозможно отличить одну торпеду от другой. Одинаковые серо-зеленые огурцы, пятнадцать метров в длину.
Говорят, они похожи на корабли Братьев.
Как уменьшенная модель.
Ильин сравнить не мог: он не видел кораблей Братьев. И не особенно рвался.
Он спустился по лесенке из фургона и, не слишком торопясь, подошел к торпеде, лежащей посреди поляны. Хорошо, что его предупредили заранее. Сказали, что именно будет его транспортным средством. Иначе…
Ильин остановился перед люком… перед тем местом, которое ему показалось люком. Круг диаметром в полтора метра, чуть более светлого цвета, чем вся поверхность. Протянул руку, но к торпеде не притронулся.
Круг действительно оказался люком — сдвинулся вовнутрь и в сторону, открывая проход.
Ильин оглянулся на фургон, пригладил волосы и вошел в торпеду.
Люк закрылся. Торпеда всплыла над деревьями. Развернулась. И стремительно ушла к горизонту.
Касеев открыл глаза. Они уже не болели. И не чесались. Они только смотрели и ничего больше — как и положено нормальным, здоровым глазам.
Хорошо, подумал Касеев.
— Как самочувствие? — спросил Генрих Францевич.
Оператор сидел на своей кровати, одетый в свою неизменную жилетку и держа на коленях кофр.
— Нормально, — ответил Касеев, рассматривая Пфайфера несколько удивленно. — Что это вы?..
— Ничего. Сижу. Жду команды. Вот, на вас смотрю. Попытался было выйти прогуляться — хренушки. Дверь закрыта. Я, естественно, немного разозлился, попытался выразить свое разочарование нашему доктору. С тем же овощным результатом.
— Каким результатом? — не понял Касеев.
— С хреновым, — пояснил Пфайфер. — Ни ответа, ни привета. Стучать в двери я не стал. Вы так сладко спали… А кроме того, двери в этом заведении, как нам вчера объяснили, надежные. Вот, сидел и ждал вашего пробуждения.
Касеев потер лицо руками, помотал головой, прогоняя сон, встал, оделся. Умылся. Сходил в туалет.
Перехватчики сбили первый вертолет. Чужекрысы ворвались в смятую кабину. Пилот закричал.
Пфайфер молча сидел на кровати.
Касеев сел на свою.
Второй вертолет вспыхнул, пошел к земле. Взорвался, не долетев до кустарника всего метр.
— И? — спросил Касеев у оператора.
— Вот именно, — ответил оператор. — Кричать, я полагаю, бессмысленно.
— К воротам! — крикнул Мараев.
Аппаратура, если судить по огонькам индикаторов, в палате работала. Ну, или была готова это делать. Система вентиляции работала.
— Что бы это могло значить? — спросил Касеев.
— Что бы это могло значить? — спросил Пфайфер.
Касеев тяжело вздохнул.
Горела степь. Горели чужекрысы. Горели рельсы. Перехватчик испарился. Вертолет швырнуло в сторону, как смятую бумажку. Горящую смятую бумажку. Листок пепла.
— Вам это кажется смешным? — спросил Касеев.
— Мне это кажется странным. И меня это немного бесит. Так же как, наверное, и вас. Но я не лезу к вам с идиотскими вопросами. И, на всякий случай, не лезу к вам с идиотскими предположениями. — Пфайфер чуть повысил голос, самую малость, как намек на возможный крик: — Я сижу вот и молча жду. Уже почти два часа.
— Извините. — Касеев поправил подушку на своей кровати. — У меня такое в первый раз…
— Тогда попросите их быть с вами нежными.
Они помолчали.
— Сколько сейчас времени? — спросил Касеев. Пфайфер молча открыл кофр, посмотрел на индикатор:
— Восемь ноль семнадцать.
Выстрелом «блеска» выжгло весь перрон. Бетон покрылся сетью трещин. Сканеры, датчики, система оповещения, объявления на стенах, схема Клиники и распоряжения администрации, пластиковые скамейки, два блока огневой поддержки, пять человек в серых боекостюмах, стоявшие возле ворот, — все исчезло в краткий миг.
Вспышка — шелест, шепот, вскрик, хруст бетона — крик. Шестой боец, старший группы, стоял в глубине ангара, возле двери. Боекостюм выполнил свое назначение — спас жизнь человеку. Продлил ее на целых семь секунд. Ровно на столько, что человек смог почувствовать боль и понять, что его убивают… убили… что он еще кричит, но на самом деле — мертв.
Это очень больно, когда пластик боекостюма сплавляется с человеческой плотью.
— Внимание, пожарная тревога! — прозвучало из динамика под потолком.
Голос был женский, но безжизненный. Как у вокзального диспетчера или у голосового компьютерного синтезатора.
— Просьба ко всем… — Голос прервался.
Пфайфер посмотрел в сторону динамика.
— Пожар? — спросил Касеев, посмотрел на Генриха Францевича и замолчал.
Что тут спрашивать? Тут их или сейчас вместе со всеми будут эвакуировать, или оставят на месте, пока пожар так или иначе закончится. Либо его погасят, либо он погаснет сам, выгорит.
— Как полагаете, почему выключилось предупреждение? — не удержался все-таки Касеев. — Его выключили за ненадобностью или сгорело то, что воспроизводило?
— А вам как больше нравится? — поинтересовался Пфайфер. — Похоже, первое. Иначе все бы уже отключилось…
Освещение мигнуло, шум вентилятора прервался. Секунда. Еще секунда.
В палате стало темно.
Пфайфер вскочил с кровати и бросился к двери, налетел на стул, споткнулся, но удержался на ногах и успел хлопнуть рукой по дверной ручке до того, как свет зажегся снова.
— Старый я, — пожаловался Генрих Францевич, прислоняясь к стене. — И даже больной. Но не дурак. А местные жители не очень садисты.
— Почему?
— Понимаете, с этими электронными замками никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Секундочку… — Генрих Францевич наклонился, держась за правый бок, несколько раз вздохнул. — Иногда замки настраиваются таким образом, что при выключении электричества их невозможно открыть. А иногда, как в нашем случае…
Пфайфер толкнул дверь. Она бесшумно открылась.
— Берите мой кофр и на выход, — скомандовал Генрих Францевич.
— Двое вышли из палаты — диспетчер посмотрел на схему. — Первый этаж, южное крыло.
Полковник чуть поморщился. Мелочь, но неприятно. Полковнику не нравились неряшливо составленные планы и мелочи, возникающие в ходе их выполнения.
На мониторе было видно, как из палаты вышли двое.
— Перехватить? — спросил диспетчер.
Все нервничают. Все, кто видел, что произошло в ангаре. Полковник сделал вид, что не заметил встревоженных взглядов всех находившихся в командном пункте.
Полтора десятка солдат, приехавших в поезде, не были в плане, но с этим можно было разобраться. Первоначально планировалось просто остановить поезд перед воротами ангара. Пассажиры должны были находиться только в первом вагоне, с усиленным бронированием. Вторая порция заложников, на всякий случай.
Потом все поползло: непонятно откуда взявшиеся солдаты, вертолеты, пришедшие им на выручку, и в довершение всего — «блеск».
Из сорока семи человек отряда шестеро убиты, двое ранены. Итого — сорок один человек, из них почти половина — техники и операторы. Остальные сейчас ставят блоки огневой поддержки в коридоре, ведущем от перрона.
Два десятка бойцов, четверо из которых стерегут выход из кафе.
И полная невозможность атаковать тех, кто сейчас находится возле перрона.
Когда восемь лет назад впервые появился «блеск», когда выяснилось, что свободные агенты вооружены такими вот пушками, кто-то печально пошутил насчет того, что полковник Кольт создал свой револьвер, чтобы уравнять шансы, а «блеск» создали, чтобы остальных втоптать в дерьмо.
У «блеска» не было ограничения в энергии и, кажется, по дальности. Он не перегревался, имел широкий выбор вариантов применения и слушался только своего свободного агента.
Лобовая атака была невозможна, обход… Можно, если не обращать внимания на чужекрыс. Тысячи этих тварей стояли вокруг Клиники. Стояли неподвижно и без единого звука.
А тут еще оператор задает бессмысленные вопросы.
Перехватить?
— А наши журналисты каким-то образом выбрались на свободу, — сказал Гриф.
— Что вы говорите! — изумился Горенко.
Его сарказму не было предела, он просто сочился из каждого слова капитана, из каждого его жеста. Капитан сидел за столиком в дальнем углу кафе и что-то выстукивал пальцами на крышке столика.
— Честное благородное, — сказал Гриф. — Честное-пречестное. Когда в ангаре полыхнуло, система протормозила, вырубилось электричество и замок у них, похоже, открылся.
Глаза начинали тлеть болью. Еле заметно. Как будто он не спал пару суток или смотрел на солнце.
Хотелось спать. Закроешь глаза — будет больно. И что делать?
Как в старой шутке. А вы не пробовали снотворное со слабительным? Эффект, говорят, потрясающий.
Что делать? Что-то же нужно делать? И ведь что странно — ведь наверняка ищут сейчас его, Грифа, роют землю, пытаясь понять, куда это он сам делся и зародыши спрятал. Если бы им кто сказал, что он тут, в Адаптационной клинике… Какие там солдаты с вертолетами! Тут бы сейчас разворачивались армии, двигались бы танки, смешивая чужекрыс с грязью.
Если бы…
Ну вот, увидел Гриф, журналистов остановили. Две пары крутых ребят блокировали работников свободных средств массовой информации, уложили их на пол, обыскали, обеспечили наручниками и погнали в хорошем темпе по коридору. Наверное, к командиру.
Хотя командиру сейчас только с пленными общаться. Командиру сейчас нужно решать, что делать со свободным агентом, застрявшим в ангаре. Нет, ну какой молодец Скиф! Сволочь, тварь продажная, убийца, а как ловко разобрался в ситуации, быстро расставил точки и обозначил приоритеты.
Заодно продемонстрировал и мощь своего оружия, и то, что жалеть не будет никого. Вертолет вон тоже спалил не дрогнувшей рукой.
За какие заслуги вас выбрали Братья, спросил совсем недавно капитан. За какие-такие заслуги?
Вот и за это тоже, подумал Гриф. За готовность убивать. Всех, кто окажется на пути. По приказу или только по необходимости. По предназначению. На мониторе было видно, как суетятся человечки в серой броне, устанавливая огнеблоки, как торопливо техники во дворе настраивают контейнеры с перехватчиками…
Интересно, что там сейчас должен думать их начальник? Свободному агенту достаточно просто настроить свой «блеск» и выжечь, превратить в спекшийся, выгоревший шлак все это заведение.
Как сам Гриф недавно сжег дом Махмудова.
Это так просто — наводишь, чуть сжимаешь теплую рукоять. И все. Главное — не подходить слишком близко к цели. Жарко. Хотя можно и просто изрубить цель в мелкое крошево жгутом, а потом уже расплавить… Или можно…
Но Скиф пока ничего этого не сделал. Значит, ему это невыгодно. Не за это ему заплатили. И не за то, конечно, чтобы перся он на Территорию в поисках залетных солдат. А за что?
Краем глаза заметил Гриф, что на экране развлекательного канала что-то изменилось. Перестали дергаться какие-то девушки, и появилась надпись. Большие красные буквы.
«Вы узнаете Правду. И Правда сделает вас свободными!»
Гриф развернул кресло к телевизору. Включил звук.
— Настал день! — сказал высокий, звенящий женский голос. — Сегодня! Сейчас! Ждите! Вы узнаете правду о Братьях!
— Слышали, капитан? — спросил Гриф. — Тут собираются правду о Братьях говорить.
На всякий случай он прогнал телевизор по остальным каналам. Та же самая надпись. На тех каналах, естественно, которые работали. Меньше половины.
Что-то у них сегодня с телевидением.
— Настал день! Сегодня! Сейчас! Ждите! Вы узнаете правду о Братьях!
— А они похожи, не находишь? — спросил Старший, глядя на мониторы.
— Друг на друга? — уточнил Младший.
Теперь на станции, кроме них, никого не было. Так надежнее, решили они. Для обслуживания станции люди не нужны. Люди сейчас скорее потенциальная угроза. Вдруг кто-то из надежных, казалось бы, людей на самом деле с фанатизмом предан делу тех или этих! Или окажется «пауком» с непомерными амбициями.
Лучше не рисковать. А сидеть в удобных креслах и сравнивать людей, застывших на улицах и площадях городов, с чужекрысами, замершими вокруг Адаптационной клиники.
— Похожи, — согласился Младший. — Неподвижные глаза, застывшие морды, тупое ожидание приказа.
— Приказали усилить бдительность, — сказал Трошин.
Никто вокруг не стал комментировать такую заботливость начальства. Все ждали. Вот-вот. Сейчас.
Техники агентства суетились, пытаясь прервать трансляцию, но что-то там у них не ладилось.
— Там нужно либо взрывать все к чертовой матери, — сказал оператор-один, — либо одно из двух.
— Сейчас, — сказал оператор-два. — Вот сейчас они угробят курицу, которая носит им золотые яйца…
— Несет, — поправил оператор-один, — носит яйца петух. А курица несет.
— Если я еще раз услышу треп не по делу, — предупредил Трошин, — то вы яйца будете носить в карманах.
— Есть, — сказал оператор-один.
— Понял, — сказал оператор-два.
Без восторга и лихости сказали, даже с легкой иронией. И эту иронию почувствовал Трошин. Набрал воздуху в легкие, чтобы отреагировать, но решил отложить. Вот вернемся с войны… Вот тогда…
Людей перед зданием СИА собралось много. Несколько десятков тысяч. Идиоты.
Какого рожна лезть на улицу, если и дома можно прекрасно все увидеть. И услышать. И не нужно стоять в толпе, под пристальным взглядом микропланов, снующих над толпой, словно стрижи.
Некоторые микропланы разместились на карнизах домов, на фонарных столбах, на деревьях и высматривали-высматривали-высматривали…
Каждый вышедший на улицу должен быть срисован, опознан и занесен в базу, с тем чтобы в случае чего каждому воздалось по заслугам. Одному за то, что выбил стекло, другому — за плевок в недозволенную сторону.
Народ должен знать своих героев. Такая вот потенциальная личная ответственность очень снижает накал страстей на улицах. Очень.
Трошин еще раз бегло просмотрел показания датчиков. Все готово, все на старте. На крыше СИА развернуты системы ведения огня, кассеты с чернильницами и все остальное заботливо отлаженное и настроенное оборудование группы огневой поддержки.
За семь с половиной секунд Трошин, не сходя со своего места, мог толпу обезвредить.
Замечательное словечко. Емкое. В него штатные психологи на психотренингах вмещали много чего — от психологического воздействия до уничтожения.
Дай Бог, подумал Трошин. Дай Бог, чтобы не пришлось…
Не верил Лешка Трошин в Бога, но сидел перед мониторами и молился про себя, предусмотрительно сняв переговорник. Откуда было знать Лешке Трошину, что точно так же, как и он, сидят сейчас в оперативных центрах командиры оперативных групп и так же, как он, молятся, неумело, но искренне.
В каждом городе страны. В каждом.
Миллионы людей на улицах. Миллионы людей в кадрах микропланов и в прицелах автоматических систем.
И кто-то один может своим приказом запустить эту машину смерти. Одним приказом. А если будет необходимость, то и одним движением руки: все центры сведены в одну сеть.
Люди, стоявшие на улицах, даже не знали, куда смотреть. Откуда будет изливаться правда. Вся правда.
Просто стояли и ждали.
— Внимание! — сказал оператор-один.
Ему показалось, что над городом поднимается зарево, но потом понял — включился кадропроектор. Гигантский, создавший кадропроекцию в несколько сот метров. Яркую, четкую, объемную.
В каждом городе страны. С востока до запада. С севера до юга. Гигантские люди… Один и тот же человек. Мужчина лет пятидесяти — седые виски, серьезный взгляд, громкий голос.
Очень громкий голос.
— И все-таки это попахивает театральщиной, — заметил Старший, поморщившись. — Такие серьезные темы — и таким пошлым образом.
— Это ты у нас такой изысканный. А народ внизу подготовлен жрать именно такое варево, без полутонов и оттенков. Если меду — то полной ложкой, если водку — до умопомрачения… — Младший усмехнулся. — Мы, русские, иначе не можем.
— Ну да, — кивнул Старший. — Мы, русские… Что интересно, будут делать они, нерусские. В Брюсселе сейчас, наверное, весело.
Старший был прав, хотя «весело» в данном случае не совсем соответствовало общему настрою.
Вся Европа находилась перед телевизорами. И европейцы ждали. Их никто не звал на улицы, им никто не обещал рассказать всю правду. Наверное, правда предназначалась только для русских. Русская правда.
Азия, Америка, Австралия — все, кто мог, сейчас были возле телевизоров. Даже в Африке несколько миллионов человек нашли возможность оторваться от своих гражданских войн и посмотреть, что же сейчас будет происходить в России, в счастливой обладательнице четырех Территорий.
В Украине привели свои войска в состояние боевой готовности. В остальных, граничащих с Россией странах также хотели, но побоялись испортить отношения. Украине портить было нечего.
Все затаили дыхание.
— Твою мать! — сказал капитан Горенко, выделившись при этом из миллионов и миллионов молчавших землян. — Твою мать!
— Что так? — спросил Гриф.
— Это же Малиновский!
— И?..
— Наш главврач.
— Твою мать, — сказал Гриф.
— Мне надоело ждать и притворяться, — сказал Малиновский.
Голос прокатился над головами людей, спугнул птиц.
— Из меня сделали убийцу, — сказал Малиновский. — А из вас — подопытных животных.
Животных, сказало эхо.
Люди молчали.
— Я — главный врач Адаптационной клиники, Малиновский Игорь Андреевич. Три месяца назад я возглавил Клинику и понял, что больше не могу молчать…
— Господи, кто ему писал текст! — возмутился Старший. — Сейчас он еще скажет нечто вроде «так жить нельзя».
— Ничего-ничего, — отмахнулся Младший. — Пипл схавает.
— Еще четыре месяца назад я думал, что Клиника предназначена для спасения людей. Полагал, что служение человечеству — ее предназначение. Ложь, — сказал Малиновский.
Ложь, сказало эхо.
— Не нужно, — простонал Горенко. — Не нужно…
— Я проверил все архивы Клиники. Я проверил все несколько раз, прежде чем решился на этот шаг. Вы помните плесень? Вы все помните плесень, потому что это единственный подарок Братьев, равномерно распределившийся по планете. И знаете почему?
Почему, спросило эхо.
Почему, прошептали люди на улицах.
— Это всего лишь побочный продукт программы контроля над человечеством. Не инопланетной программы, а нашей, земной. Земной программы, рожденной в наших собственных лабораториях, нашими собственными учеными. На нас просто поставили опыт. Эксперимент. Даже не так, не эксперимент. Это было воздействие, заставившее нас забыть о Встрече. Отвлечь внимание, дать возможность организовать Территории… Миллионы смертей.
Трошин прислушался. Попросил повторить приказ.
— Найдите и уничтожьте кадропроектор, — приказал начальник штаба. — Немедленно.
Трошин оглянулся на своих подчиненных. Они слушали выступление. Они хотели его слушать.
Трошин переключился на канал внутренней связи, отрубил внешнюю.
— Володя, — окликнул Трошин оператора-два. — Не дергайся, продолжай смотреть.
— Да, — коротко ответил оператор-два, было даже незаметно, что он разговаривает. Так же сидел неподвижно, глядя на монитор.
— Сколько тебе нужно времени, чтобы найти этот кадропроектор?
Оператор-два вздрогнул.
— Не шевелись, — приказал Трошин. — Отвечай.
— Да что его искать… Вон он, в двухстах метрах. На крыше торгового центра. Но…
— У меня приказ «найти и уничтожить». Что будем делать?
— Ты меня спрашиваешь?
…Все силы направлены на то, чтобы держать людей подальше от Территорий. Допускаются только специально отобранные, предназначенные для лабораторий, для Адаптационной клиники, в том числе…
— Если сейчас вырубить кадропроектор, в городе начнется такое…
— Можешь настроить пару точек так, чтобы прикрыть проектор? — Трошин оглянулся, понимая, что вот сейчас, в эту самую секунду нарушает присягу, совершает тяжкое преступление и предлагает своему подчиненному присоединиться к нему.
Оператор-два молчал две секунды.
— Могу. Придется работать на поражение, если что, вручную, но я смогу…
— Сделай, — попросил Трошин. — Я еще пару минут потяну время, потом они задействуют кого-то еще.
— Не задействуют, — пообещал оператор-два. — На перестройку системы тактического взаимодействия уходит от тридцати до пятидесяти минут. И к тому же проектор не один. Еще одна проекция над Заречьем. И над Горой.
— Хорошо, — сказал Трошин, возвращаясь на внешний канал.
— …Подтвердите получение приказа. — В голосе майора Тарасова явственно проступала злость.
— Вас не понял, повторите. — Трошин видел, как оператор-два быстро шевелит пальцами над голопанелью.
— Я тебя… — Тарасов вздохнул. — Повторяю: найти кадропроектор и уничтожить.
Оператор-два оглянулся и показал большой палец.
— Внимание, — сказал Трошин, — у нас сбой системы. Две автономные огневые точки, перенацеливавшиеся на кадропроектор, вышли из-под контроля. Есть опасность несанкционированного открытия огня.
— Доиграешься, Трошин.
— Конечно. Обязательно, — подтвердил Трошин. — Как только. И не мешайте слушать выступление.
— Чужекрысы — также земная разработка. Часть работ проходила в той же Адаптационной клинике. Есть система дистанционного контроля за тварями. В моей Клинике есть запасная система этого контроля. Мне не удалось выяснить, где основной центр. Но я знаю, что это не инопланетяне.
Передо мной встал выбор — молчать, стать соучастником или попытаться все это прекратить. Нам столько раз говорили — это можно, а это нельзя, это может обидеть Братьев. Это может вызвать их гнев и ярость. Я видел корабли. Но я ни разу не видел Братьев. Ни одного Их волю мне все время передавали марионетки из Консультационного Совета, чиновники из ООН, всякая мразь из Комитета и Комиссий. От меня требовали сосуществовать и сближаться. Но я хочу, чтобы мне все это сказал один из Братьев. Пусть мне его покажут. Пусть его покажут всем нам.
Я понимаю, что меня никто не стал бы слушать. Даже это выступление не прошло бы для меня безнаказанно. Поэтому я принял меры. Я и другие люди, которым небезразлична судьба Земли.
Я объявляю Адаптационную клинику последней крепостью Земли. Я объявляю, что никуда не уйду отсюда до тех пор, пока все изолгавшиеся чиновники не ответят людям — кто стоит за всем этим. И мы будем уничтожать каждого наемника, который попытается проникнуть в Клинику. На нас уже напали. Территориальные войска прикрытия и один из тех мерзавцев, которых называют свободными агентами. Мы отразили первую атаку и готовы нанести контрудар. Те силы, которые были направлены против человечества, мы поднимем в его защиту…
Старший молча посмотрел на Младшего, тот развел руками.
— И кроме этого, мы будем уничтожать чиновников, которые слишком уверились в своей неуязвимости. Смотрите.
Рядом с изображением Малиновского развернулась новая кадропроекция. Кабинет Наместника. Его знали многие, он любил появляться на экранах и в Сети.
Наместник сидел за своим рабочим столом, рядом, за его спиной, стояли еще четверо мужчин и женщина. Они напряженно смотрели перед собой. Наместник поднял руку, пошевелил пальцами, словно перед зеркалом.
— Это мы… — пробормотал он.
— Это вы, — сказал Малиновский. — Вы только что отдали приказ уничтожить кадропроекторы и нанести удар по Клинике…
Было видно, как чиновник побледнел.
— Придется ответить, — сказал Малиновский.
Наместник закричал. Он попытался вскочить, но не смог, тяжело рухнуло в кресло, запрокидывая голову и суча ногами. Его помощники шарахнулись в стороны, оставив в кадре только Наместника.
Тело выгнулось, словно в судороге, Наместник закричал, он что-то, наверное, пытался сказать, но ничего не получилось. Скрюченные пальцы, выкатившиеся, налитые кровью глаза…
Тело замерло.
Кадропроекция мигнула. Новый кабинет, на этот раз генеральский. Генерал вскочил с кресла, метнулся в сторону — изображение пропало, сменившись следующим кабинетом, и следующим, и следующим. И везде было видно, как владельцы кабинетов в ужасе пытаются спастись, как расталкивают свою свиту и бегут…
— Я пока не отбираю у них жизни. Я даю им всем ровно час. Через шестьдесят минут к нам должен обратиться один из Братьев. Один из Братьев. Иначе…
Я жду в последней крепости Земли.
Кадропроекторы выключились.
И наступила тишина.
Будто и не было никого на площади перед зданием СИА. Вот закрыть глаза — и точно нет никого. Даже и не дышат вроде.
Дыхание затаили, подумал Лукич.
Испугались?
Лукич оглянулся. Петруха стоял рядом и смотрел себе под ноги, словно потерял там что-то. Остальные пацаны неуверенно переглядывались. Молча, словно боясь спугнуть тишину.
Не так все происходит, не по-человечески.
Если взяли и прямо в народ сказали, что есть сволочи которые виноваты… Есть сволочи, но кто они? И что с ними делать?
Так революции не производятся.
Лукич неодобрительно покачал головой. С одной стороны, если бы сразу ткнули пальцем в нужную сторону и призвали к чему-нибудь конкретному, все кинулись бы громить супостата и задача участкового свелась бы к тому, чтобы удержать своих.
Насколько это было бы возможно.
С другой стороны, велено ждать еще час. Славный такой революционный призыв.
И что за этот час может произойти — никому не ведомо. Разве что начальству, которое уже все наверняка поняло и готовится принимать меры.
Между домами шныряли микропланы. И ничего хорошего это не предвещало. Лукич как-то попал на занятия в городе, где участковых на всякий случай знакомили с возможностями нынешней спецтехники.
Чем и как теперь принято разгонять массовые беспорядки.
И ничего хорошего на занятиях Лукичу не сообщили. Мерзость одна. Огневые комплексы, шоковые комплексы, химкомплексы…
— Что делать будем, дядя Тема? — тихо, шепотом спросил Петруха.
И вид у него был самый что ни на есть виноватый. Не так он себе все это представлял.
— Сваливать отсюда надо, — сказал Лукич, стараясь придать голосу уверенность и вескость. — Ничего путного из этого не получится. Если чего начнется, задавят всех к чертовой бабушке. И дай бог, чтобы только химией. Вон на крышах шары, видишь?
Петруха оглянулся, кивнул.
— Это, блин, огневой комплекс, названия не помню, но ежели все это включится, то живым не уйдет отсюда никто. — Лукич медленно, плавным движением, подсознательно избегая всего резкого, вытащил из кармана портсигар, закурил. — А они могут: Наместника грохнули, а это тебе не хрен собачий. Введут какое-нибудь положение.
— А если и вправду… — пробормотал Петруха, фразу, однако, не закончил.
Сам понял, что спорить сейчас глупо. А время терять, наверное, опасно. Смертельно опасно.
Шар на крыше, который слева, мигнул солнечным бликом — повернулся, вроде как цель высматривает.
— Передай своим, по цепочке, чтобы тихо, без суеты, по одному-два рассасывались отсюда и двигались к автобусу. Главное — не дергаться. — Лукич оглянулся на шары огнекомплекса, поправил фуражку. — Тихонько.
Петруха передал команду стоявшему рядом с ним Коляну из Полеевки, велел передать дальше. Ребята начали двигаться в стороны.
Лукич в две затяжки докурил папиросу и закурил новую. Снова искоса глянул на крыши.
Какая-то тень — Лукич не успел толком рассмотреть — перемахнула с одного дома на другой. Не пялиться, приказал себе Лукич. Что именно сейчас могло сновать по крышам, он себе не представлял, но, когда спецтехника начинает двигаться, оптимизма это не внушает.
Ситуация хреновая, будто стоят сейчас тысячи людей по колено в бензине и держат в руках свечки зажженные. Либо сейчас уронит кто, либо специально бросит… А если ни то ни другое, то пары бензина рано или поздно все равно рванут.
Рано или поздно.
Рано или поздно, повторил про себя Лукич.
И снова повторил.
И снова.
Прицепилось, блин. Прицепилось.
Ребята уже затерялись в толпе. Люди потихоньку начали приходить в себя, пока только оглядывались друг на друга, словно пытаясь понять — все это слышали или только одному привиделось.
— Вот ведь сволочи! — сказал мужик лет пятидесяти, стоявший метрах в двух от Лукича. — Сволочи говенные!
Мужик сказал это пока тихо, так, что услышали только стоявшие совсем уж рядом.
Сейчас мужик заметит, что привлек внимание, и повторит свое глубокомысленное замечание громче.
Зрители — они вдохновляют таких вот народных трибунов.
Лукич шагнул к мужику, раскрывая объятия. Если б не форма, с тоской подумал Лукич. Нет, Алена все правильно сделала, ежели б не его парадное обмундирование, то хрен бы они попали так далеко: трижды пришлось разговаривать с патрулями.
Но сейчас форма помогать перестала.
Если б не она, не нужно было бы сейчас ломать комедию. Можно было бы просто вырубить крикливого засранца.
— Дружище! — сказал Лукич и обнял мужика.
От мужика разило пивом и рыбой.
— Сколько лет, сколько зим! — сказал Лукич. — Здоровье как?
— Нормально… — ответил мужик. — Ничего так…
Среди его знакомых явно было не слишком много старших лейтенантов милиции. Это с одной стороны. С другой — не станет же кто попало лезть обниматься на улице.
— А говорили, ты там с печенью в больницу загремел… — На часы Лукич не смотрел, но так прикинул, что ребятам нужно еще минут пять, чтобы добраться до переулка. — Цирроз, что ли…
— Это кто ж сказал?
Люди потеряли к мужику интерес. Встретил знакомого. И хрен с ним.
— Ну, кто мог сказать! — Лукич засмеялся.
Со стороны центра появился вертолет. Шел аппарат низко, над самыми крышами, и было в его профиле что-то необычное…
— Лидка, что ли, трепалась? — предположил мужик. — Я ей когда-нибудь выверну наизнанку…
Шум двигателя нарастал. От стадиона, из-за башни торгового центра вынырнула еще пара вертолетов.
— Ну, дура, что с нее возьмешь! — Лукич хлопнул мужика по плечу. — Она…
Вертолет завис над площадью. Люки закрыты. Подвеска под брюхом и на пилонах.
Ярко-желтые баллоны.
Твою мать, подумал Лукич. Твою мать.
Если они сейчас распылят химию…
Одно хорошо — ребята уже ушли. Теперь можно попытаться уйти самому.
— Ну, — сказал Лукич, — всем привет.
Мужик не ответил. Он смотрел на вертолет. Как большинство из стоявших на площади. Это большинство не знало, что висит под вертолетом, но угрозу почувствовало.
Некоторые в толпе все поняли. Почувствовали.
Они не знали наверняка, что именно готов вылить на людей вертолет, какое из многих специальных средств, но висеть над толпой бесконечно долго он не сможет. Все будет решено в ближайшие минуты.
Один мужчина не выдержал и стал прорываться сквозь толпу.
Если бы он просто шел, выискивая проходы, все могло и обойтись, но он побежал. Попытался побежать. Оттолкнул кого-то, оказавшегося на пути. Отшвырнул женщину. Ударом опрокинул замешкавшегося подростка…
Женщина закричала.
Люди оглянулись на крик.
Бегущего кто-то ударил в лицо. Брызнула кровь, и завизжала девчонка. Еще секунду все балансировало над пропастью. Полсекунды.
Лукич, успевший отойти метров на двадцать, снял фуражку и уронил ее на асфальт. Переложил все, что было, из карманов кителя в карманы брюк, содрал свои медали и тоже сунул их в карман.
Снял китель и галстук. На рубашке погон не было.
Жалко китель, ему всего три года, но ментов сейчас в толпе резко разлюбят.
— Убивают! — женский голос сорвался на визг. — Убивают!
Лукич отшвырнул в сторону китель, бросился к автостоянке. К переулку, в котором стоял автобус, сейчас было не добраться — люди рванулись прочь, сметая все на своем пути.
Машин на стоянке было немного, но толпу они если и не сдержат, то рассеют. Хотя бы на время.
— Проблема, — сказал оператор-один, провел рукой над панелью и повторил: — Проблема.
Трошин мотнул головой, словно отгоняя наваждение. Выступление его не потрясло. Как и большинство его коллег, Трошин был циником, в высокие душевные порывы не верил и к высокопарным фразам относился с изрядной долей брезгливости.
Другое дело — выступление это требовало каких-то действий. Толпу к насилию еще не призвали, но властям нужно реагировать быстро. И по возможности правильно.
Нельзя сейчас ошибаться начальству. Еще минута-две — и внизу начнется буча.
Они могут все придавить. В принципе — могут. Но там внизу — не враги и даже не пораженные плесенью больные. Трошину самому, слава богу, не пришлось стоять в кордонах, но Ильин рассказывал.
Тогда можно было как-то оправдаться — убить десятки, чтобы спасти миллионы. Не дай бог таких оправданий, но хоть что-то…
Здесь и сейчас — обычные люди.
Кто-то пришел из простого любопытства. Кто-то действительно хочет правды.
— Леша, — позвал оператор-один. — Да.
— У меня валится система.
— Не понял.
— Кто-то ломится через защиту к управлению системой.
Трошин подошел к оператору.
— Покажи.
— Что показывать? Вот смотри — сигнал попытки проникновения. — Оператор-один провел в воздухе рукой, вызывая отчет состояния. — У меня уже на хрен слетело четыре пояса защиты. Если все пойдет такими темпами, через пару минут я потеряю управление…
— Отруби связь, — предложил Трошин.
— Не могу. Отсоединение происходит только сверху вниз, по приоритетам. Нас может отключить только штаб. — Оператор-один выругался. — Еще один пояс.
— Первый, — вызвал Трошин штаб. — Первый!
— Что? — спросил Тарасов.
— Проникновение в систему. Прошу отключить нас из общего поля.
— Мало тебе прямого неповиновения? Еще не понял, что отмазываться тебе за твои фокусы придется долго и безуспешно?
— У меня осталось три пояса зашиты…
— Два, — сказал оператор.
— Два, — крикнул Трошин. — Через минуту у меня перехватят управление системой.
— Чушь, — пробормотал Тарасов. — Ерунда. У нас все в норме.
— Я потом пойду хоть под трибунал. — Трошин оглянулся на остальных людей в комнате — на лицах напряженное ожидание. — Могу под расстрел без суда и следствия. Только отрубите нас от общего поля. Немедленно.
Оператор поднял указательный палец над головой.
— Последний пояс, — ровным голосом сказал Трошин.
В голове стало пусто и звонко.
Они не успеют. Сейчас Тарасов, даже если поверит, отдаст приказ техникам, у тех вначале уйдет несколько секунд на то, чтобы понять, и еще немного — на то, чтобы выполнить.
Панель, висевшая в воздухе перед оператором-один, засветилась ровным оранжевым светом.
— Все, — тихо сказал оператор. — Теперь мы — только зрители.
Трошин сел на стул. Похлопал себя по карманам в поисках сигарет.
Прицел огнеблока поплыл по экрану, от человека к человеку.
Женщина. Парень лет восемнадцати, со значком «космополетов» на отсвечивающей металлом рубахе.
Изображение увеличилось, словно тот, кто перехватил управление системой, выискивал одного конкретного человека.
Прицел пошел вверх по стене торгового центра. Нащупал пирамидку кадропроектора на крыше, возле системы вентиляции.
Кадропроектор, похоже, даже не пытались замаскировать.
Микроплан сорвался с карниза технического этажа, вспорхнул вверх, завис над кадропроектором.
Сейчас будут таранить, подумал Трошин. И еще подумал, что это штабные влезли в систему. Свои, родные, решили больше не рисковать, не терять времени на Лешку Трошина и его моральные принципы.
Сейчас ка-ак врежут микропланом по проектору…
Микроплан стал опускаться медленно, очень медленно.
Прицел дал максимальное увеличение, было видно, как вибрирует несущая мембрана, как солнечный свет, проходя сквозь нее, превращается в радугу.
Микроплан коснулся пирамиды.
Осторожно. Мягко. Даже не коснулся — между ним и проектором еще было около миллиметра.
Трошин увидел, как на проекторе засветился крохотный красный огонек.
Возможно, все на площади могло закончиться мирно. Еще был шанс. Еще не все люди поддались панике, большая часть просто не успела отреагировать.
Шанс был. А потом исчез.
На крыше торгового центра рвануло, разбрасывая в стороны куски бетона.
Обломки обрушились на толпу, сминая и калеча тела.
Но по телевизору это не показывали. По команде с самого верха вырубили вещание по всей территории России.
Когда-то Сетевые партизаны сбросили в Сеть информацию, что продавшееся инопланетянам правительство имеет разработки, позволяющие парализовать всю Сеть. Буквально за секунды.
Партизанам тогда, естественно, не поверили. Выступали серьезные люди, все разъясняли консультанты и раскладывали по полочкам специалисты.
Оказалось, что партизаны были правы.
Вся Сеть, естественно, не пострадала, но российская ее часть была вырублена мгновенно. И если даже кто-то пытался с мобильного блока сбрасывать кадры в Сеть, ничего у него не получалось.
Так что Гриф не мог видеть того, что происходило вне стен Клиники. Да он, собственно, к этому и не стремился.
Он дрался.
Непривычно долго и вязко.
Если вдуматься… если бы было на это время, то драка получалась нечестная.
Капитан явно старался свободного агента вырубить всерьез и надолго, а тот, всячески этого избегая, пытался Горенко остановить. Даже не вырубить или обезвредить а именно остановить.
Еще минуту назад капитан спокойно сидел на пластиковом стуле возле шкафа. Главврач Клиники закончил свое зажигательное выступление, телетрансляция вырубилась, и Гриф сказал…
Хотел сказать. Подумать о том, что с последней крепостью Земли выходит какая-то неувязочка, Гриф успел, а произнести это вслух — не получилось.
Капитан попытался с ходу сломать Грифу шею. Не зря ладошки начальника Службы безопасности выглядели не по-хорошему мозолистыми. Ой не зря.
Первый удар Гриф блокировал самым неудачным способом — собственной шеей. Слетел с кресла, перекатился и вскочил как раз вовремя, чтобы уйти от серии ударов на пробивание.
Потом — еще от одной, потом удалось зацепить капитана, сплести его следующую комбинацию, вывести из равновесия на пару секунд. Ровно на столько, чтобы успеть убраться из угла между шкафом и пультом.
Глаза налились болью. Это отвлекало, но весь мир стал выглядеть резче.
Трещинки на стене, капля застывшей на шкафу краски, стертая, но все равно теперь отчетливо заметная надпись на пластике пульта — «Настя, я тебя люблю» — и каждое движение капитанского тела, преддвижение каждой мышцы, готовящейся нанести удар, — все отпечатывалось в мозгу Грифа, выжигалось болью, словно раскаленным клеймом.
И позволяло работать на опережение. На предвосхищение.
Все было бы просто, если бы не собственная боль и не необходимость сохранить в итоге капитану ясность мышления и целостность организма. Если бы не это…
Капитан смахнул с пульта бумаги и стакан, метя в лицо противника. Гриф уклонился и сделал шаг назад, к залу кафе. На просторе работать будет проще. Появятся новые варианты, а у капитана немного поубавится энергии.
Это только в кино герои могут так долго…
Гриф снова не успел отреагировать. Заметить успел, но решил, что капитан хочет схватить лежащий на пульте планшет из твердого пластика… А эта сволочь ударила по сенсорам управления.
Дверь в кафе распахнулась.
Гриф метнулся через стойку бара к дверному проему, врезался в столик, отшвырнул его в сторону и почти успел к двери.
Почти.
Не хватило самой капельки времени. Может быть, с полсекунды.
Но полковник своих людей готовил хорошо. Во-первых, отбирал лично, во-вторых, гонял даже не до седьмого пота — до полного изнеможения, до тех пор пока тело не начинало действовать самостоятельно, не дожидаясь команды от медлительного мозга.
Один из бойцов влетел в кафе, перекатом ушел в сторону, открывая остальным и дорогу, и возможность вычистить помещение в три ствола. И никаких шансов не оставляя тем, кто в нем находился.
Отрабатывалось такое многократно. До автоматизма. До ювелирной точности.
Они соревновались со временем, словно это был их личный враг. Раз за разом они уменьшали время исполнения стандартного сценария, отвоевывая даже не секунды — доли секунд.
Но они никогда не соревновались с Грифом. Они не представляли себе, что возможно такое. И не успели этого понять.
Четыре выстрела. Потом еще два.
Гриф выглянул в коридор — пусто. Аккуратно переступил через тела, оглянулся назад, в кафе. Тот, первый еще шевелится.
Добить, подумал Гриф.
Тошнота подступила к горлу. Захотелось отшвырнуть оружие в сторону, врезать им в стену, да так, чтобы — в куски, в мелкие осколки.
Гриф отвернулся, чтобы не видеть тела. Он даже зажмуриться не мог.
Если бы эти парни в бронекостюмах вначале бросили в кафе светошумовую гранату, Грифу болью просто выжгло бы мозг.
Теперь что-то нужно было делать. Сразу, не останавливаясь, забыв об убитых и о том, что капитан…
Гриф снова прыгнул вперед, без подготовки, не задумываясь зачем. Уже упав на пол и перекатываясь к стене, за какую-то глыбу, украшенную цветами, Гриф услышал, как пули долбят стену, с визгом отлетают от верхушки камня и стекол.
Капитан, сволочь. Неймется ему.
Магазин в его машинке — тридцать патронов. Полтора десятка — в стену и окна, еще пять штук — в пол, туда, где секунду назад лежал Гриф. И еще десяток, одна за одной, с правильными интервалами, туда же, уже не для того, чтобы достать Грифа, а чтобы удержать его на месте, не дать подняться или выстрелить в ответ.
Стрельба прекратилась — Горенко вылетел на лестничную клетку.
Гриф выдохнул. Вскочил на ноги, держа под прицелом дверь на лестницу.
Где он там, этот долбаный начальник Службы безопасности? А ведь совсем пьяным прикидывался. В дымину. В свинское состояние. В сиську.
Гриф выглянул на лестницу. Прислушался.
Капитан побежал вниз, в подвал. И это неплохо.
На мониторе в кафе он видел — парни, захватившие Клинику, подвал игнорировали. Они держали периметр.
И добраться до кафе они могли минуты через три-четыре. И здесь им придется задержаться: Гриф бросил в коридор две оставшиеся у него чернильницы.
Гриф побежал по лестнице вниз, перепрыгивая через несколько ступенек. В Клинике, если верить схеме, три подвальных уровня. Один со спецпалатами, второй — лабораторный и самый нижний — технический.
И куда же бежал капитан?
Или тут есть подземный ход на такой вот крайний случай?
Дверь на лечебный этаж была распахнута, но коридор за ней — пуст. Значит, ниже.
Сверху послышались шаги. Похоже, это ребята с первого этажа поднимаются на второй, к кафе. Все правильно, им нужно заняться своими ранеными. Раненым, поправил себя Гриф. Они сейчас блокируют лестницу, а сами в темноте будут искать своих раненых.
Раненого, снова поправил себя Гриф. Не раненых, а раненого, потому что еще двух он добил. Не смог свалить с первой пули и не смог ранить достаточно тяжело. Потому пришлось стрелять под шлемы. Под бронированное забрало.
Сколько здесь светильников на стенах. Они скользят мимо Грифа, медленно полосуя его мозг болью.
Как тогда, десять лет назад. И как тогда — нужно терпеть. Нужно просто терпеть. Он сможет. Ради… Ради чего?
Десять лет назад ему казалось, что есть ради чего брести сквозь боль, сквозь полупрозрачный мир, сквозь колеблющиеся тени… сквозь колеблющийся мир и полупрозрачные тени… сквозь мир, ставший тенью… сквозь тень…
Лабораторный уровень был опечатан. Дверь была не просто блокирована несколькими замками и защищена двумя сканерами, но и украшена полоской бумаги с двумя печатями и чьим-то автографом.
Значит, Горенко пошел ниже. Что-то он спрятал в самом низу. Тоннель. Или большую-большую бомбу. И теперь решил лично ее подорвать, чтобы не досталось врагу ничего из сокровищ Адаптационной клиники.
Гриф остановился, вцепившись в перила. Лампы на стенах светили все ярче и ярче.
Все злее и злее.
Грифа стошнило.
Внизу, на техническом этаже, что-то лязгнуло, словно открылся громадный подвесной замок. На тонну весом.
Держись, приказал себе Гриф. Не приказал — попросил. Жалобно, словно милостыню. Держись.
Держись.
Всего несколько ступенек.
…Боль не усиливается. Тебе так только кажется. Не усиливается. Она просто уже не может быть сильнее. Не может. Не может…
Гриф медленно спускался по ступенькам. Спускался и врал себе. Врал шаг за шагом, врал и прекрасно знал, что врет.
Боль может быть сильнее. Она будет сильнее. Однажды она уже была сильнее.
Держись.
Дверь на технический этаж была открыта. Гриф вошел. Остановился. В коридоре почти не было светильников. Один, тускло-красный, над дверью, над самой головой. Второй — в глубине, над другой дверью.
Сумрак. Это почти счастье. Почти наслаждение. Боль не исчезла, но она перестала усиливаться. И это здорово!
Гриф достал из кармана магазин, выбросил из пистолета стреляный, на ощупь зарядил оружие.
Фонарь горит над второй дверью, потому что она открыта. Капитан там.
Гриф закрыл дверь на лестницу, нажал кнопку на электронном замке. Может быть, это как-то задержит тех, сверху…
Они, наверное, сейчас медленно спускаются по лестнице.
Темный коридор был наполнен тенями и призраками. Что-то мерцало в углах, но Гриф не обращал на это внимания. У него не было времени. И сил.
Только вперед.
Вперед.
До двери двадцать семь шагов. Двадцать семь с половиной. В помещении светло. Мучительно светло.
Обжигающие блики скользят по ригелям распахнутой бронированной двери. Сантиметров двадцать стали — нормальная такая дверь.
Гриф остановился возле дверного проема. Прислушался. Сейчас главное — не суетиться. Не терять времени, но и не суетиться. У него еще есть время. Еще целых пять минут. Или даже шесть.
Наружная дверь, конечно, не такая внушительная, но все равно потребует времени. Пока они будут ее преодолевать, Гриф успеет разобраться с капитаном. Попытается успеть.
Помещение за дверью было небольшим. Даже не помещение, а так, коридор метров трех в длину. И метра два в высоту. Голые бетонные стены, голый, местами потрескавшийся бетонный пол.
Серо-зеленое кольцо на торцевой стене. Серо-зеленое кольцо, вмонтированное прямо в светло-серый бетон. Полтора метра в диаметре.
Гриф тяжело вздохнул — теперь понятно, почему сюда так рвался капитан. Действительно, запасной выход.
Но только закрытый. Бетон снаружи кольца, бетон изнутри кольца. И ярко-красное пятно на бетоне.
И капитан Горенко, сидящий на полу, с потрясенным видом глядящий на кольцо.
Разбитое лицо, кровь, стекающая на пол.
— Не хрен было мордой вперед прыгать, — сказал Гриф. — Рукой пощупал бы перед собой — открыто или нет.
Капитан потянулся к лежащему на полу оружию.
— Отстрелю руку по самую голову, — предупредил Гриф.
Он с трудом подавил в себе желание выстрелить в лампу.
— Сволочи, — сказал Горенко.
Ровным голосом. Без надрыва, просто констатируя факт.
— Сволочи.
Гриф шагнул вперед, поднял оружие Горенко с пола.
— Если снова полезешь в драку, просто отстрелю что-нибудь не слишком жизненно важное. Мне с тобой особо долго говорить нет необходимости. Пара вопросов, пара ответов.
— Сволочи… — Капитан всхлипнул.
Гриф отвернулся от висевшего под потолком фонаря, взял капитана за шиворот и потащил в коридор. Горенко не сопротивлялся. Горенко снова сказал: «Сволочи». Два раза. Тихо. Ему было наплевать на то, что его тащат, как мешок. Что его сейчас, возможно, будут бить или даже убивать.
«Сволочи».
Гриф с натугой прикрыл дверь. Стало значительно лучше, только фонарь в другом конце коридора… Выстрел, фонарь погас, пуля рикошетом лязгнула обо что-то металлическое.
— Так значительно лучше, — сказал Гриф.
Так боль можно терпеть. Или даже не замечать. Можно поговорить с начальником Службы безопасности Клиники.
— Значит, у вас туг даже колечко имеется, — сказал Гриф и сел на пол, прислонившись спиной к стене, напротив Горенко. — Значит, вы у нас самые умные, подготовившие пути отхода на крайний случай.
— Пошел ты! — сказал капитан.
— Сейчас, — согласился Гриф. — Вот прямо сейчас, сразу после того, как ты мне все расскажешь.
— Пошел ты, — повторил капитан.
— Дурак, — усмехнулся Гриф в темноту. — Ты же хочешь жить. Очень хочешь остаться в живых. У таких, как ты, всего два стимула. Власть и жизнь. Власть тебе я пообещать не смогу, извини, врать не люблю, а вот жизнь…
— Через час здесь вообще ничего не останется! — выкрикнул капитан.
— И тот из нас, кто останется в живых, позавидует мертвым, — сказал Гриф.
— Что?
— У тебя было тяжелое детство, капитан. Ты книжек не читал про пиратов. И ты учти, сейчас пацаны в броне замерли возле той двери, возле входной, и прикидывают, сколько нужно пасты, чтобы дверь вынести, никого за ней не повредив. Долго думать они не приучены, сопоставят пару данных из справочной таблицы, выдавят из тюбика на дверь возле замка и петель несколько граммов пасты, прилепят запал, отойдут на этаж выше… Потом войдут сюда и всех убьют. Мой фокус больше не пройдет. А если ты, сука, наконец перестанешь дурью маяться, а будешь говорить, мы сможем выжить. Оба. Даже ты останешься живым.
Горенко смотрел прямо перед собой, в темноту, в ту сторону, откуда доносился голос свободного агента. Смотрел с ненавистью. С бессильной яростной ненавистью.
Он так уверенно излагает. А ведь все из-за него. Из-за него.
Если бы не он, то сейчас капитан Горенко спокойно общался бы с полковником Сергиевским, возглавляющим группу захвата. Сидел бы вместе с ним в командном пункте и прикидывал, как вести себя дальше.
Искал бы выход из совершенно безвыходной ситуации, вдруг понял Горенко. При любом раскладе он был в полном дерьме. Без шансов выжить.
Его просто кинули. Тупо, банально подставили. А он думал, что это он такой умный, что это он обманет многих, почти всех. Думал, что этот день станет началом нового этапа его жизни. Карьеры, если угодно.
Подставили. Суки.
— Что ты хочешь знать? — спросил капитан.
— Ты будешь говорить?
— Да.
— Минутку… — Гриф достал из кармана переговорник, снятый с бойца в коридоре возле кафе. — Меня кто-нибудь слышит?
Полковник Сергиевский Грифа не слышал. Полковник Сергиевский как раз заканчивал просматривать оборудование журналистов. Второй раз.
После первого осмотра ему показалось, что он ошибся, что просто не разобрался в гражданской технике.
Журналисты стояли возле стены, молча глядя на то, как движения полковника становятся резкими и суетливыми.
Похоже, полковник не может чего-то найти, подумал Пфайфер. Вон как начал нервничать. Что-то очень важное для него должно было лежать в кофре. И не лежит.
Что-то такое, что заставило полковника лично копаться в оборудовании, а не удовлетвориться докладом техника.
— Это все, что у вас есть? — спросил полковник.
— Еще у меня есть носовой платок, и я умею играть на флейте, — вежливо улыбнулся Пфайфер. — Это цитата из старого-старого фильма, которая в нашем случае должна символизировать отсутствие всякого желания сотрудничать с вами и одновременно констатировать, что больше у нас нет ничего, кроме незапятнанной чести и кристально чистой репутации…
Полковник тонкой иронии не оценил. Он подошел к Пфайферу. Протянул руку к его лицу.
Пфайфер зажмурился.
— Руки убери, — сказал Касеев и попытался втиснуться между полковником и оператором. — У нас нет другого оборудования. Наше собственное накрылось на «Двадцать третьем километре», а это нам привезли и передали через местных безопасников. Сетевого блока нам не передали.
Полковник Сергиевский еле слышно скрипнул зубами и отвернулся.
Нужно взять себя в руки, подумал полковник. Смотрят люди.
Они пока не знают, что план, тщательно подготовленный и выверенный, только что пошел насмарку. Испарился.
— Периметр восстановлен, — сказал оператор. — Активировано пять перехватчиков. Один контейнер активировать не смогли.
Полковник промолчал. Оператор удивленно оглянулся.
— Принял, — сказал Сергиевский.
То, что часть оборудования скисла, было уже не самой большой их проблемой.
Вообще, очень трудно сейчас определить, что является для них всех самой большой проблемой.
Они должны были повалить систему безопасности, занять Клинику. Затем принять в восемь часов утра поезд и блокировать его перед въездом. Тоже сделано.
Чужекрысы появились внезапно. Их не было в плане операции. Учитывалась разве что возможность натолкнуться во время выдвижения на обычную стаю до десяти особей.
И свободный агент в поезде тоже в планах не учитывался. Агент, который свел к патовому положению всю операцию, в планах не значился.
Захват Клиники, выход в эфир, предъявление требований.
Теперь он мог только подняться на крышу Клиники и попытаться докричаться до всех. Проорать, надрывая глотку. И все. Предъявили. И текст он зря двое суток учил.
Ему гарантировали, что у журналистов будет выход в Сеть.
Местные безопасники, вспомнил полковник. Точнее капитан Горенко, который должен был, по тем же планам, сотрудничать с Сергиевским, а вместо этого начал пальбу с беготней и уже нанес отряду тяжелые потери.
Он или тот, кто с ним был в комнате.
Потом они даже друг в друга стрелять начали, если верить системе слежения.
Кто, интересно, был этот второй.
Ловко он, кстати, действовал. Ловко.
У Сергиевского это была высшая оценка — «ловко».
Капитана нужно брать живым, подумал полковник. Он может знать… Он наверняка знает, где находится недостающая аппаратура.
Полковник посмотрел на оператора и увидел, что тот машет рукой и показывает пальцем на свой наушник.
— …Слышит? Кто-то слышит меня? — услышал Сергиевский, подключившись к связи. — Это говорит свободный агент Гриф, находящийся на техническом уровне Клиники. Слышит меня кто-нибудь?
— Да, — сказал Сергиевский.
— Мне нужен начальник. Полковник, если я не ошибаюсь. Такой бравый, слуга царю, отец солдату. Ау, полковник!
— Полковник Сергиевский слушает.
— О! — обрадовался свободный агент Гриф. — Теперь очень быстро — остановите своих орлов. Нам нужно поговорить. А я не могу одновременно болтать и убивать ваших солдатиков. Я отсюда в любом случае никуда не денусь, пару минут вы мне уделить сможете. Потом — решайте, война или мир. Прием?
Разговор слышали все в отряде. Все ждут решения командира.
— Группе четыре — режим ожидания, — приказал Сергиевский.
— Вот и славно, — одобрил Гриф. — Замечательно. Будем говорить по общей связи или с глазу на глаз?
Полковник подавил сильное желание оглянуться и посмотреть на своих людей.
— А впрочем, — сказал Гриф, — я вам так доверяю… Я вообще такой доверчивый! Я сейчас выйду отсюда, сдам вашим парням оружие, подставлю руки под кандалы и поднимусь к вам. У меня только одна просьба — не убивать меня в ближайшие полчаса. Не убивать, а даже вовсе поговорить. Вдруг у нас нарисуется что-то взаимовыгодное. Договорились?
Полковник посмотрел на экран монитора — чужекрысы стояли неподвижно, от Клиники и, казалось, до самого горизонта. Что происходило на платформе, полковник не знал.
Свободный агент… Второй свободный агент, сообразил полковник. Это нечто из ряда выходящее. Два свободных агента в одной клинике… Случайно?
— Так мне сдаваться? — спросил Гриф.
— Группа четыре — принять и сопроводить, — приказал полковник.
— Уровень? — уточнил старший группы.
— Сопроводить, — чуть повысил голос полковник.
Люди нервничают. А если бы они еще знали, что сейчас чувствует их командир!
— Тогда мы идем к вам! — сказал Гриф.
