Глава б
Артем Лукич Николаев спал плохо. Он и в обычное время засыпал с трудом и несколько раз за ночь просыпался при малейшем постороннем звуке. Ветер может шуметь или, там, ливень — Лукич будет спать, но стоит чему-нибудь легонько стукнуть за окном…
Еще со срочной службы осталась у Лукича такая привычка — просыпаться за пятнадцать минут до появления начальства. Задремав на посту, рядовой Николаев успевал открыть глаза и согнать с лица дремоту, прежде чем появлялся проверяющий.
Вернувшись домой, младший сержант Николаев пошел работать в милицию, некоторое время ездил для этого в город, а потом стал участковым в родных местах. Город ему никогда не нравился, а тут, дома, все было как-то ближе, понятнее.
Он следил даже не за исполнением законов. Законы от их поселка были далеко, в городе. Тут нужно было соблюдать обычаи и поддерживать обычный уклад жизни.
Этого хватало.
Иногда, конечно, приходилось кого-то арестовывать. Обычно — чужаков, совершивших нечто недозволенное походя, проездом. Свои все понимали с детства и запоминали накрепко.
Когда вдруг показалось, что закон рухнул, когда сразу после Встречи в городах полыхнуло безумием, в округе, подвластной Николаеву, все осталось по-прежнему. Разве что перестали ездить в город. Так решили — подождать, пока утрясется все.
Жмыхины, по привычке своей скопидомской, попытались на грузовике съездить в райцентр, посмотреть, что там где лежит бесхозного. Потом уже, когда все снова успокоилось, старший Жмыхин приходил к участковому с бутылкой — мириться и благодарить, а поначалу очень обиделся и даже попытался применить силу.
Первый и, как очень сильно надеялся Лукич, последний раз в жизни выпало ему применить оружие против своих земляков. И то, что стрелять пришлось не в озверевшего Ваську Жмыхина, размахивающего двустволкой, а по скатам его «бычка», утешало не слишком.
Жмыхинскую машину он тогда остановил на околице, Жмыхин с сыновьями, забыв обо всем, подступали к участковому, не скрывая намерения раз и навсегда отучить того лезть не в свои дела, двустволка и помповуха уже приноравливались, где проделать в Лукиче дыру, но тут подоспели местные мужики, Жмыхиных смяли и долго, с удовольствием успокаивали.
Их оружие, кстати, очень пригодилось, когда нагрянули к исходу второй недели Встречи в поселок мародеры.
Сашка Шиш из соседней Полеевки успел на мотоцикле как раз вовремя, предупредил, что два десятка отпетых с автоматами и ружьями на трех грузовиках вычистили Полеевку, порезали скот, собрали оружие, убив троих мужиков и Иванову бабу. И собрались в Понизовку.
Шиш их опередил на час.
Ну и все. Машины мародеров встретили возле леса, там, где дорога входила в балку. В три двустволки — это получилось шесть стволов — картечью вымели залпом кузов первой машины, а водителя через лобовое стекло пристрелил самолично участковый.
…«Зилок» вильнул, уперся капотом в песчаный склон, в корму ему врезался второй, а третья машина успела затормозить. Только толку в этом не было. В кузов, на головы выскакивающих мародеров полетели бутылки с бензином. Полыхнуло, двое закричали, превращаясь в жирно горящие факелы, начали кататься по земле, пытаясь сбить огонь, но ничего у них не получилось.
Крупная картечь с расстояния в пять метров. Снизу, от машин, начали стрелять в ответ, но в суете выпушенные пули либо шли слишком высоко, либо вязли в песке.
Через две минуты все закончилось. Обгоревшие умерли не сразу, но им никто помогать не стал. Просто подождали, когда крики прекратятся. Потом взорвались бензобаки грузовиков, один за другим…
Трупы собрали, зарыли на дне соседнего оврага. Еще трижды пришлось разбираться с бандами. И, как подсчитал Лукич, к исходу осени в овраге лежало тридцать четыре покойника. Долго он маялся, решая, оповещать начальство или нет, а потом решил, что не стоит.
Но вот спать по ночам стал еще хуже. Нет-нет да и проскакивали в тревожный сон лобовое стекло грузовика, дырки от пуль, появляющиеся в нем, и откидывающееся назад тело водителя. Или начинал душить спящего Лукича смрад обгоревшей человеческой плоти.
Но сейчас Лукич проснулся не от кошмара. Наоборот, сон получился яркий, приятный, в нем Маша Быстрова вернулась в свой дом веселая и нормальная. И шли они с Петрухой, взявшись за руки, шли к Лукичу, улыбаясь…
В этот самый момент под самым окном дома Лукича кто-то еле слышно кашлянул. Еле слышно. Именно так, как должен был кашлянуть человек, знавший Лукича, его чуткий сон и не желающий будить еще и Лукичову супругу, женщину, в общем, добрую, но нервную.
Участковый встал с кровати, надел спортивные штаны и достал из-под подушки пистолет. Вот десять лет, считай, прошло с мародерских времен, а привычка осталась и уходить как-то не собиралась.
Взял с окна на кухне портсигар и спички.
Лукич вышел на крыльцо, сунул пистолет в карман и закурил.
— Вечер добрый, — сказал Петруха, выходя из-за куста сирени, что росла перед домом Николаева.
— Скоро уж утро доброе, — кивнул Лукич на восток, где небо над лесом приобретало уже золотой оттенок.
Над землей стелился туман, босым ногам в шлепанцах было зябко. Лукич переступил с ноги на ногу.
— Помощь нужна, дядя Тема, — сказал Петруха.
— Покалечили кого? Неужто ночью «космополеты» приходили?
Лукич затянулся папиросой, прикрывая рукой огонек, чтобы не мешал смотреть на Петруху.
Тот был одет в кожаную куртку. В боевую кожаную куртку, напомнил себе Лукич. Кожанки у «землян» были вроде формы, которую они надевали в особо трудных и почетных случаях.
Вот когда вчера нагрянули на вертолетах бойцы, начали на Лукича кричать, угрожать, что его за пособничество и отказ от сотрудничества заберут с собой и закроют на двадцать пять лет, не меньше, Петруха с ребятами пришли к дому в этих кожанках.
Слава богу, что бойцы быстро собрались и улетели, так и не дав возможности мальчишкам попытаться сделать глупость.
— Нам в город нужно, дядя Тема, — сказал Петруха. — До утра нужно попасть.
— Электрички не ходят. — Лукич докурил папиросу, аккуратно положил окурок в консервную банку, стоявшую на второй ступеньке крыльца. — Все равно придется ждать до пяти тридцати.
— Нас Степаныч согласился на автобусе довезти.
Степаныч согласился. Это значит, Степаныч, которого разбудили среди ночи, не послал молокососов матерно, не вышел на двор со своим любимым черенком от лопаты, а согласился не просто ехать в город, но и отвезти туда…
— Бесплатно, — сказал Петруха, подчеркнув тем самым важность и необычность момента.
Бесплатно Степаныч мог человека из огня вынести, в драку за земляка против десятка чужаков сунуться, невзирая на ножи и прочие лезвия, но хоть нитку, хоть пригоршню снега зимой бесплатно ни у Степаныча, ни у всей его многочисленной родни получить было невозможно. А тут — нежно любимый автобус, топливо жрущий, словно танк. И бесплатно.
— Кто едет? — спросил Лукич.
— Наши все. И еще ребята из Полеевки и Мартового. Тридцать человек.
— Тридцать человек, — повторил Лукич. — И что?
— Помощь нужна… — снова сказал Петруха, переступая с ноги на ногу.
— Зачем? Сели в автобус, поехали. — Лукич потер замерзшие плечи. — Через полтора часа будете в городе.
— Нас одних могут не пустить. А с вами…
— А со мной пустят, а потом, когда вы устроите там какое-то непотребство, с меня спустят шкуру, дадут нарасти новой и спустят снова. Нет, пожалуй.
Лукич зевнул демонстративно и пошел было в дом.
— Дядь Тема! — жалобно позвал Петруха, словно не восемнадцать ему, а всего десять и опять поймал его участковый на чужой груше. — Послушай…
— Чего?
— Там в Сети… — Петруха кашлянул. — Есть информация… Завтра в городе может быть заваруха… Просят приехать, помочь…
— Помочь? — Лукич быстро спустился с крыльца, теряя тапочки с ног. — О Братьях говорить будете? Стекла бить? Революцию делать для умных дядечек? Кто-то опять решил на чужом горбу в рай? Я такое видел уже, в девяносто первом! И в девяносто третьем! И в две тысячи седьмом!..
Голос Лукича сорвался на крик. В доме зажегся свет: проснулась жена. Лукич оглянулся на веранду — за стеклом мелькнула белая ночная рубаха Алены.
— Что там у тебя? — спросила супруга, стоя на пороге и кутаясь в шерстяной платок.
— Все в порядке, — сказал Лукич, — иди ложись.
— С кем это ты? — не унималась Алена. — Кто это там?
— Это я, Петруха Иванов, — сказал Петруха, — здравствуйте.
— Принесла тебя нелегкая… До утра не можешь подождать?
— Не могу, тетя Лена. Очень нужно.
— Ничего не нужно, — зло прошипел Лукич. — Ни хрена вам не нужно. Сидите дома, и все. А то я еще в район позвоню, чтобы вас точно остановили. Борцы с пришельцами, мать вашу… Ехать им нужно!
— Куда ехать? — насторожилась Алена.
— За кудыкины горы! — Лукич поднес кулак к самому носу Петрухи, тот покорно кивнул. — Иди, Ленка, от греха подальше, я среди ночи злой и нервный, убить не убью, а покалечу не задумываясь. Утром слезами от жалости изойду, но портрет тебе попорчу, если хоть слово сейчас супротив себя услышу…
Обычно Алену убедить было трудно, но туг, уловив в голосе мужа нечто такое, особенное, что появляется только накануне событий трудных, если не сказать страшных, она молча ушла в дом.
Зажегся свет на кухне.
— Иди отсюда! — злым шепотом сказа Лукич. — По добру уходи! Если я сейчас совсем разозлюсь, то никакое карате с самбой тебя не спасут. Ты меня знаешь!
— Дядь Тем! — Еще секунда — и Петруха станет на колени. — Если мы там не будем, я ни себе, ни тебе этого не прошу! Честное слово! Сказали, что сегодня все решаться будет! Все! О Братьях правду скажут. И о том, что происходит на самом деле! Кто виноват!
— И что делать, — вздохнул Лукич. — И про четвертый сон Веры Павловны.
— Про что? — не понял Петруха.
— И чему вас сейчас только в школе учат?
Лукич сплюнул раздосадованно.
По всему получалось — пацаны пойдут. Даже если он поперек дороги ляжет — переступят и пойдут. Будет настаивать — свяжут. И на дороге их смогут остановить, только заковав или перестреляв. Революционеры, твою дивизию!..
— Иди к Степанычу. — Лукич еще раз тяжело вздохнул, предвкушая разборку с женой. — Я сейчас.
Лукич нашарил ногой потерянную тапочку, надел. Поднялся по ступенькам крыльца, постоял на пороге, собираясь со смелостью, вжал голову в плечи и вошел в дом, словно в логово тигра.
Тигрицы.
Тигрица стояла на кухне, возле стола. Спиной к двери.
— Алена… — тихо сказал Лукич. — Я… это… с ребятами поеду. Попадут ведь в неприятности… А я, может, чего и…
— Я там китель твой достала, с медалями, — не оборачиваясь, сказала Алена. — На дверце шкафа висит. И тут тебе еды в дорогу, дня на три-четыре. И аптечку возьми. Ты пока будешь одеваться, я сбегаю к фельдшерице, пусть бинтов даст, ваты там…
Лукич протянул руку, чтобы коснуться плеча жены, но… Не нужно, подумал Лукич. Держится, не плачет — ну и ладно. Вернусь — поговорим.
…Увидев Лукича, подходящего к автобусу, все торопливо загасили окурки и поднялись в салон. Только Степаныч остался стоять, рассматривая в свете фар носки своих сапог.
— И ты, старый дурак… — прошептал, подходя, Лукич.
Степаныч виновато кашлянул.
— Понимаешь, подумал я…
— Задницей подумал, как всегда.
— Нет, хорошо подумал… А если правда? Если от того, мы там будем или нет, чего и в самом деле поменяется? У меня сын, если помнишь, под Владивостоком служил. А в городе брат двоюродный с семьей жил… А теперь нету у меня в городе родственников. А у Чукоревых Дочка уехала на эти… Территории в прошлом годе. И где она? Может, и вправду кончать с этим нужно? Может, кто чего и впрямь придумал? А мы…
— А мы будем там, а сюда кто-нибудь нагрянет? Как в две тысячи седьмом. Это мы тогда только чужой кровью отделались, а ты Малую Цыгановку помнишь? Ты ж вместе с нами всеми там людей хоронил. Ты своих как защищать собираешься? — Лукич кричал хриплым шепотом, все время оглядываясь на автобус, чтобы мальчишки его не услышали. — Ты об этом подумал, революционер? А про то, что за одного убитого Брата, будь он неладен, сотню людей — родных, близких и просто знакомых — убийцы уничтожают? Слышал ты про такое? Забыл. Это у нас тут Территории рядом нет…
— Так это… — неуверенно переступил с ноги на ногу Степаныч и оглянулся на свой дом. — И вправду…
— Вправду… — передразнил Лукич. — Япо дороге сюда к Филипповым заскочил, к Жмыхиным, к Бздуну — предупредил. И напомнил, где у нас остатки с мародерских времен припрятаны. И справку у председателя взял, что везу молодежь на экскурсию в целях правового и патриотического воспитания.
Светлая полоса на востоке стала шире.
— Поехали, — сказал Лукич, — а то до рассвета не поспеем. А так, может, до объявления тревоги проскочим.
Но до объявления тревоги проскочить не получилось.
Собственно, и тревоги никто не объявлял.
Лешку Трошина и всю его группу, впустую смотавшуюся в деревню, просто не отпустили домой. Оружие сдать разрешили, а спать повелели в помещении дежурной смены. Дежурной смене повезло меньше: им вообще спать не позволили. Сидели ребята, увешанные снаряжением и оружием, в спецклассе, борясь с дремотой и матеря начальство, Сетевых партизан и, особенно тихо, почти бесшумно, Братьев вместе с Комиссией, Советом и прочими борцами за Сосуществование и Сближение.
Трошин спать не лег. Трошин сидел вместе со старшими групп и слушал начальника штаба, знакомившего с обстановкой и ставившего задачи.
Выходило из инструктажа, что некто неизвестный разместил в Сети всплывающий вирус, который к каждому письму привешивал сообщение, что завтра в городах прозвучит правда о Братьях. Вот так — просто и со вкусом. Вся правда. Вирус был запущен, как выяснили техники, еще две недели назад, но всплыл он, намертво вцепившись в письма, видеофайлы, кадры новостей и даже в официальные документы, только сегодня вечером.
Откуда конкретно прозвучит правда и во сколько точно она прозвучит — осталось загадкой.
— Не исключено, что кто-то так прикололся, — сказал майор Тарасов. — Народ потопчется-потопчется и разойдется по домам…
— Сорвав злость на магазинах и автомобилях, — подсказал Трошин. — Сотни полторы машин и четыре с половиной гектара витринных стекол.
Старшие групп одобрительно заржали. Знали они эти розыгрыши. Лучше бы призвали к чему конкретному и понятному и не разочаровывали людей, а то вон в прошлом году вот так же объявили концерт на стадионе, народ пришел, уперся в закрытые ворота… Ерунда, пустяк… и пятьдесят пострадавших плюс четыре патрульных в госпитале с разной степени тяжести повреждениями.
— Смешно? — спросил Тарасов, и ржание разом затихло, как по команде. — Ты, Леша, мне перед выездом лично предъявишь свое снаряжение.
— А что? — очень удивился Трошин. — Что-то не так?
— Я самогончик, который гонит твоя мать, тебе в задницу волью, через клизму! Если я у тебя найду…
— Так то если найдете, Виктор Сергеевич, — улыбнулся Трошин.
Лицо Тарасова медленно начало наливаться кровью.
— Все понял, — поспешно сказал Трошин. — Все будет сделано. Лично предъявлю. Догола. И с клизмой.
К четырем часам утра стало известно, что из пригородов в города потянулись вереницы машин, автобусов и велосипедистов. Идея перекрытъ въезд была отвергнута как волюнтаристская: молодежь, следующая в город за Правдой о Братьях, настроена была не то чтобы агрессивно, но настойчиво.
Решено было не устраивать потасовок на окраинах а блокировать в городах только самый центр и обеспечить охраной административные здания, банки, вокзалы и наиболее важные элементы инфраструктуры.
Оператор-один клялся и божился, что точно слышал как замначальника Управления выражался самым непечатным образом, комментируя решение вышестоящего руководства не привлекать к поддержанию порядка внутренние войска.
— Я его таким и не видел никогда, — сказал оператор-один. — Пена летит, крышка звенит, того гляди, кипяток хлынет, огонь погасит — тогда всем хана: либо взорвет, либо задушит. А с другой стороны, верно — во внутренних войсках пацаны тоже правду послушать захотят. А чего там за правда будет — никому не известно. А если такая, что прям хоть на баррикады? Нет? На кой нам тут полторы тысячи вооруженных и злых? Скажи, Володя.
— Скажу, — рассеянно кивнул оператор-два.
Он тихонько сидел в уголке, нацепив очки полевого монитора и что-то в Сети выискивая.
— Порнуху смотришь? — спросил оператор-один.
— Ага, почти. Потрясающая картина того, как неизвестный гений поимел всю Сеть. Слышал я про нулевое сжатие, но не думал, что это так круто. Вот я создаю файл, фиксирую объем, отправляю письмо на свой собственный адрес…
— И?
— Оно приходит в том же объеме, с точностью до единицы. Но уже с сообщением.
Оператор-два перевел изображение в голорежим. Над панелью высветилась надпись: «Завтра в городе ты узнаешь правду о Братьях. Больше не будет лжи, не будет обмана. Приходи, все зависит только от тебя».
Оператор-два провел рукой над панелью управления, и звенящий от напряжения голос прочитал фразу вслух.
Буквы налились багровым пламенем.
«Приходи, все зависит только от тебя», — снова продекламировал голос.
Оператор-два выключил звук.
— Понял, Серега, «только от тебя», блин. Ты пойдешь?
— А как же… Мы все пойдем. Как один. Тут правду пропустим, как потом жить станем? — засмеялся Серега. — Выйдет народ на улицу, а там ему расскажут, как здорово дружить с Братьями. Или предложат купить новый продукт с технологией от Братьев.
— А ты, кстати, много знаешь технологий от Братьев? — спросил вдруг зам старшего группы захвата, молча сидевший до этого в стороне.
Пока Трошин замещал Ильина, его зама повысили до звания исполняющего обязанности старшего группы и зам получил возможность коротать время в ожидании приказа не со всеми ребятами, а с технической элитой группы.
И техники еще не привыкли к его неприятной манере вначале отмалчиваться, а потом задавать дурацкие вопросы.
— Ну… — протянул Серега.
— Ты не нукай. — Оператор-два выключил свой компьютер, положил его на тумбочку и заинтересованно обернулся к приятелю. — Конкретику, пожалуйста.
— Так… — Оператор-один задумчиво посмотрел в потолок. — Корабли.
— Ха, — сказал Володя. — И еще два раза — ха-ха, Сережа.
— Ладно. Хорошо. — Сергей кашлянул, настраиваясь на серьезный поединок. — Кормушка. Прости, но мясо из воздуха прессовать — это мы не умели до Встречи. Так?
— Так, — согласились оба слушателя. — И даже близко не подходили.
— Торпеды.
Слушатели переглянулись, Володя скептически поморщился.
— Нет, вы чего, — запротестовал оператор-один. — Я когда впервые торпеду увидел — чуть не обгадился по самые уши, думал, корабль…
— Ладно, — разрешил Володя. — Зачтем. Еще?
— «Блеск».
— Ты его в руках держал? — поинтересовался зам старшего группы захвата. — Или хотя бы в работе видел?
— Ну… В учебном кине. Не считая художественного кинематографа. Там очень все зрелищно… Бац! Пшшш! И полный абзац!
— И все, — констатировал Володя.
— Нет, погоди. Еще пленка маскировочная, псевдоживой комуфляж, термобрикеты, утилизаторы, наши микропланы и вся квазиживая техника…
Серега замолчал, понимая, что даже под прицелом пулемета не сможет отобрать из названного им самим списка, что именно подарили Братья, а что люди изобрели сами за последние десять лет. Или хотя бы воспроизвели.
— Получается, — тихо сказал исполняющий обязанности, — что за десять лет мы получали всякую фигню, как папуасы — консервные банки, гильзы от патронов, зеркала и бисер.
— А ты бы корабль получить хотел? — так же тихо спросил Серега.
— А не обидно? Мы отдали землю под Территории, мы похоронили несколько миллионов человек… И что взамен? На свалках копаться?
— А взамен — мы живы, — сказал Володя. — Америкосы вон взамен даже этого не получили. Ты партизанскую киношку из Сети не видел? Съемки через границу. Очень живенько так… Руины, вспышки, корабли…
— Это через границу. А что внутри?
— Ничего. Или еще хуже. Давайте прекратим этот идиотский разговор. — Серега демонстративно лег на нерасстеленную койку, водрузив ноги в ботинках на спинку и заложив руки за голову. — Только не нужно мне пересказывать эту партизанскую мульку из Сети про то, что это сами американцы придумали и теперь сидят там у себя и срастаются с Братьями, пока мы тут объедками питаемся.
— Чем питаетесь? — спросил Трошин, входя в комнату.
— Чем ни попадя, — сказал оператор-один. — А я так уже часа четыре как хочу питаться, но нечем. А сухой паек не выдали, между прочим.
— И не выдадут, — успокоил Трошин. — Дан приказ…
— Нам в какую сторону? — Сергей вскочил с кровати.
— Цепляйте тубусы и глобусы, поднимайте народ — через десять минут нам назначено свидание на вертолетной площадке. А оттуда — в трансляционный центр Сетевого Информационного Агентства. — Трошин потер подбородок и поморщился неодобрительно. — Нам придается группа огневой поддержки Касьянова вместе со специалистами из Инженерной.
— Они что, ожидают штурма? — Оператор-два спрятал компьютер в чехол и тоже встал с кровати.
— Тебе прямо ответить или уклончиво? — спросил вкрадчивым голосом Трошин. — Отвечу прямо…
— …А хрен его знает! — хором прокричали операторы.
— Именно. Выходи строиться, — скомандовал Трошин, а про себя отметил, что с Ильиным техники вели бы себя куда скромнее.
Придется по возвращении анархию ломать. И начинать нужно будет с Сереги. Жалко, но вертикаль власти есть вертикаль власти.
Через пятнадцать минут вертолеты ушли к комплексу СИА.
— Ты глянь, — ткнул оператор-два пальцем в открытый люк, когда их вертолет прошел мимо высотки Административного центра.
— Чего там? — глянул оператор-один, поднимая щиток на шлеме.
«Приходи, все зависит только от тебя», сообщал рекламный голографический кадр на крыше.
— Если не могут справиться, то хоть выключили бы, — проворчал Серега.
И, словно в ответ на его слова, буквы погасли. Погасла вообще вся реклама в городе. На всякий случай. И не только в нем.
Вся Европа, на всякий случай, выключила рекламные проекторы.
Во всем можно найти свои положительные моменты.
Или почти во всем.
Пять человек дежурной смены охраны Адаптационной клиники не могли найти ничего хорошего в своем положении. Не могли бы найти. Не искали. Их трудно в этом винить: искать что-нибудь хорошее в собственной смерти и после этой самой смерти — отдает метафизикой. Хотя…
Четверо из пяти, кажется, не испытали боли перед смертью и даже не успели испугаться. Смерть наступила практически мгновенно, всего за секунду-две… А что можно испытать за две секунды агонии… Опять-таки вопрос этот находится в области метафизики.
Пятый перед смертью был вынужден быстро ответить на несколько вопросов. Люди, вопросы задававшие, не угрожали и не пытали. Хватило одной инъекции, чтобы дежурный на центральном пульте назвал все коды доступов и умер, счастливо улыбаясь, когда его отпустили.
Человек, сменивший его в кресле, через общую систему наблюдения бегло осмотрел помещения Клиники, проверил параметры внешней защиты, но включать не стал. Запуск программы автоматически включал сигнал тревоги в очень многих службах вне Клиники, а это пока было не нужно.
В Клинике не спали трое: сумасшедший в своей палате и двое в личных апартаментах начальника службы безопасности Клиники.
То, что происходило в комнате Горенко, на мониторы не выводилось. На трехмерной схеме Клиники в ячейке, обозначавшей кабинет, просто пульсировали две звездочки — красная и зеленая. Зеленая обозначала хозяина кабинета, красная — гостя. Звездочки пульсировали — значит, оба не спят.
По схеме, утыканной зелеными светлячками, медленно двигались синие огоньки. Синий цвет в Клинике был принят для обозначения неопознанных посетителей. Нарушителей, вторгшихся в Клинику без разрешения.
Человек за пультом пересчитал синие огоньки — сорок семь. Звездочки в комнате начальника службы безопасности продолжали пульсировать.
Интересно, подумал человек за пультом, о чем можно болтать в четыре часа ночи? Пьют, наверное, о бабах треплются.
Горенко и Гриф о женщинах не разговаривали. Они вообще не разговаривали. Горенко медленно, мелкими глотками пил коньяк, с наслаждением вдыхая его запах, а Гриф… Гриф продолжал слушать то, что говорил пожилой человек в кадре.
Ничего нового и необычного старик не излагал. Тихим, ровным, чуть дребезжащим голосом он произносил банальные слова, делал банальные предположения, но…
Странно устроен человеческий рассудок. Достаточно предупредить, что в самых простых словах скрыт глубокий смысл, и фраза тут же приобретает загадку, становится многозначительной, почти философской.
Кто-то решил, что есть некая опасность в этом выступлении. Почему?
…Кризис при контакте неизбежен. Индейцев уничтожали физически, сибирские племена вымирали сами, и даже попытки центральной власти спасти их ни к чему не приводили. Местные обычаи, наложившись на новые реалии, оставляли аборигенам не слишком большой выбор — либо полностью отказаться от своей самобытности и дать хотя бы своим детям шанс войти в новый мир равноправными членами, либо медленно вымирать, цепляясь холодеющими пальцами за остатки своего прошлого….
Старик закашлялся, рука скользнула куда-то за пределы кадра и вернулась со стаканом воды.
Было слышно, как зубы стукнули о стекло. Руки дрожали.
— Выбор невелик… Или влиться в основное русло, теряя себя, или остаться лужей, небольшим затхлым озерцом, высыхающим, превращающимся в болото, в грязь, в трясину… И вдруг…
Я удивился поначалу, мне показалось, что… Нет, даже не показалось, я вдруг увидел, что происходит нечто странное. Непонятное… Я ожидал встречи с иным Разумом, иной логикой, иной системой ценностей, а вместо этого человечество заглянуло в зеркало и увидело себя… Только себя — ничего более.
Мы узнаем себя в любом костюме. Но почему-то отказались узнавать себя в шкуре Братьев…
Логика, проклятая логика… Если не думать о миллионах жизней… Если найти в себе силы и не думать об этом. Просто логическая задача.
Есть планета Земля. Множество стран, склоки, свары, религии и культуры… Но мне нужно прийти на Землю так, чтобы сразу и надежно войти в эту сложную систему взаимоотношений. Не переделать ее, а начать эксплуатировать, добиваясь максимальной эффективности.
Если бы я просто пришел к людям и предложил дружбу и… — Старик сдавленно заперхал, и Гриф не сразу понял, что это старик смеется. — И сосуществование… люди стали бы разбираться не со мной, а друг с другом. Те государства, что посильнее, начали бы давить на слабых, демонстрировать мне независимость и уверенность в своих силах… И все утонуло бы в разговорах, совещаниях и заседаниях. Каждое слово диалога изучалось бы, оговаривалось, утрясалось, разрабатывались варианты ответов на вопросы, ответов на ответы… и так далее, и так далее…
Старик снова сделал глоток из стакана.
— Да. Наверное, мне нужно было бы продемонстрировать свою силу. Как? Взорвать Луну? Снести Эверест? Или сжечь пару городов? Пару городов могут уничтожить и сами люди. Их этим не поразишь… Нет, не поразишь. Только ущемленная гордость добавится к адскому коктейлю общей неразберихи. Униженное государство будет мечтать о реванше, а все остальные будут думать, что уж их-то… уж они-то смогли бы дать агрессору отпор. И выходит, нужно прижать самого сильного, не просто нанести ему поражение, а смять его и вышвырнуть прочь, небрежно, словно использованную салфетку… Туалетную бумагу, если хотите…
Здесь, как в фигурном катании, успех будет зависеть от техники исполнения и артистизма. Все сделанное должно быть чудовищным… Но выполненным с небрежностью, легкостью и улыбкой на лице… Как бы между прочим. Походя. Без видимой выгоды… Совсем без выгоды. Без злобы. Просто потому, что так захотелось.
Представьте — комната, в которой находятся люди. Входит некто, не говоря ни слова разносит из пистолета голову самому главному — сильному, страшному… Кровь растекается по полу, воняет смертью, кровью, сгоревшим порохом… А этот некто просто стоит, медленно переводя ствол своего оружия с одного человека на другого, и молчит. Он не пытается вывернуть карманы убитого, не выдвигает условия… Он просто ждет. И никто не знает — чего именно.
Люди бросятся в драку? Чушь. Они будут молчать, затравленно наблюдая за дулом, из которого только что вылетела смерть, будут молчать до тех пор, пока кто-то из них не решится задать вопрос. И вопрос этот будет не «за что?». Вопрос будет: «Что нужно?»
Америка на свою беду была самой сильной на Земле. Но уничтожить самого сильного — это только начало. Это способ привлечь к себе внимание, заставить искать способы насильника успокоить… приноровиться к нему. И тут очень важно будет выбрать второго по силе… Дать ему возможность заслужить право оставаться в живых. Россия? Европа? Китай? Кто?
И еще нужно создать видимость выбора. Очень важно создать видимость выбора. Вам самим решать, что делать дальше. Вы сами должны понять, что для вас хорошо, а что нет…
Европа почти не пострадала. Но на ее земле возникла только одна Территория. Хочется большего, гораздо большего, но приходится оставаться в рамках благопристойности и ходить на поклон к России, которой повезло гораздо больше… Слышите? Повезло. У нее — четыре Территории и возможность хлебать еще и из Крыма. И у России появляется возможность гордиться этим. Не оплакивать убитых и искалеченных, а гордиться своим исключительным положением. А остальные завидуют. И даже сожалеют, что их не выбрали… Подумаешь, потерять пару миллионов людей! Прошлая боль не пугает. А так приходится кланяться русским. И даже Украине, которая хоть и вынуждена допускать к своей Территории людей из Консультационного Совета, но все-таки имеет свой кусок хлеба с маслом.
Люди завидуют друг другу, ненавидят друг друга и мечтают не о том, чтобы сгинули проклятые пришельцы, а о том, чтобы и их тоже допустили к ящику с игрушками…
При этом… При этом есть еще Африка, которой особенно повезло. И которая очень ярко демонстрирует, что нужен порядок при контакте с Территориями, что кто-то должен поддерживать порядок вооруженной рукой. Это как с алмазами — владея копями, африканцы за бесценок сбывали камешки, продолжая оставаться нищими и голодными… И дрались друг с другом за право быть обманутыми.
Прошло несколько лет — все нормализовалось. Не пришло в норму, а стало нормой. Новой нормой. Люди понимают, чего хотят. Им кажется, что они хотят именно этого… Именно. Они ненавидят не Братьев… Не так. Они Братьев… многие из людей Братьев именно ненавидят, но ненавидят, если можно так выразиться, абстрактно. Как стихийное бедствие. Как… как ненавидели Америку до Встречи. Миллионы ненавидят, тысячи готовы с ней бороться и лишь единицы что-то действительно делают.
Все очень логично, подумал я. Все рационально. Но… но тогда непонятно, чего они хотят. Чего они действительно хотят? Учредить на Земле новый порядок? Это вряд ли может быть целью. Способом — да. Методом — да. Но целью…
Оккупация? Все Территориальные приобретения Братьев произошли в первые два месяца после Встречи и с тех пор не расширялись. И, похоже, не развивались. Схема стандартная: две границы — Внутренняя и Внешняя и — Ничьи Земли между ними. Собственно Территория, которая, как ни странно это звучит, заселена людьми, правдами и неправдами прорывающимися туда через препоны Консультационного Совета и национальную бюрократию государств, и Центр — система хранилищ, ангаров, пустых залов и корабль.
Центр построен людьми. В Центр заходить нельзя. Войдя в Центр, человек теряет право на жизнь. С ним может произойти все что угодно. И происходит. Но не это главное. Главное…
Старик замолчал, взял в руку пустой стакан, переставил его на другое место. Потер руки, словно пытаясь их согреть.
Грифу показалось, что вот сейчас старик закончит свое выступление. Оборвет. Даст команду, и съемка закончится.
Но Гриф ошибся.
Руки старика успокоились, замерли на столе.
— Главное, — повторил старик. — Главное… Кто видел Братьев? Не корабли, величаво перелетающие с одной Территории на другую или гордо выходящие в космос, а самих Братьев? Я пытался найти хоть одно изображение… Я имею в виду достоверное, официальное изображение, а не изделия Сетевых партизан. Я не видел. Поиск в Сети ничего не дал. И до тех пор, пока я не увижу Братьев, я буду видеть людей. Наше человечество.
Старик повысил голос. Грифу показалось, что он сейчас сорвется на крик, но старик вдруг успокоился, замер, словно в голову ему пришла странная, пугающая мысль.
— Мое самое любимое место, — засмеялся вдруг Горенко. — Смотрите внимательно, может, что заметите.
Старик пошарил перед собой руками по крышке стола, будто вдруг ослеп. Рука зацепила стакан и продолжала двигаться, будто человек этого не заметил. Стакан проехал по полированному дереву и упал. Раздался звон бьющегося стекла, но старик, казалось, не обратил на это никакого внимания.
Правая рука скользнула под стол, через пару секунд вернулась.
Пистолет.
Щелкнул затвор.
— «Вальтер», между прочим, — сказал Горенко. — Тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Где он такую пушку выкопал?
Рука медленно подняла оружие. Свет лампы отразился на потертых гранях пистолета.
«Вальтер» ушел в темноту за лампу, которая скрывала лицо старика.
Выстрел.
Звук падающего тела.
Тишина.
Пять секунд тишины. Десять. Лампа продолжает светить на полированную крышку стола.
Потом изображение пропало.
— Ну? — спросил Горенко.
— Что?
— Ничего не заметили?
— Кроме того, что он пустил себе пулю в лоб? — уточнил Гриф.
— Кроме.
— Не знаю… Для меня, если честно, такой финал этого… как бы это правильнее назвать… этого сумбура стал неожиданностью.
— Похоже, — засмеялся Горенко, — что для него тоже. Словно он все это решил за секунду. Говорил-говорил, собирался еще много чего рассказать, и вдруг в голову пришла замечательная идея плюнуть на все и влепить себе пулю в лоб.
— Не знаю…
— А я знаю! Я этот шедевр смотрел раз пятьдесят, могу цитировать с любого места и, может быть, даже задом наперед. Раз десять смотрел до того, как приехал в Клинику, и в Клинике уже. И только через год обнаружил одну смешную вещь. — Горенко снова тронул звездочку файла, продвинул время кадра вперед, туда, где старик уже закончил говорить, и замедлил движение. — Смотрите!
Движение руки, пистолет, выстрел.
— Не заметили? Не страшно, я и сам заметил случайно. Обратил внимание только потому, что сам на инструктаже постоянно напоминал личному составу об этом. Вот тут, — Горенко протянул руку к кадропроекции, — смотрите.
Из темноты на стол вернулась левая рука, потом правая, сжимающая пистолет, потом пистолет исчез под столом, руки замерли…
— Вот тут!
Гриф не сразу заметил. Вернее, заметил сразу, но не обратил на это внимание.
Паутинка, еле заметно мерцающая над лампой?
Капитан увеличил изображение. Точно, паутинка. Свет отразился от нее… Не может быть. Она над лампой. Над абажуром, там, куда свет не попадает.
— Они светятся в темноте, — сказал Горенко. — Еле заметно, но светятся. Флюоресцируют. Я сам об этом не знал, пока не приступил к работе в Клинике.
— Кто «они»?
Горенко поднес палец к губам.
— Нити, — прошептал капитан. — Беднягу кто-то подвесил и отдал приказ. Вы знаете, что такое нить?
Освещение в комнате мигнуло и потускнело. Компьютер пискнул, предупреждая, что перешел на аккумулятор.
Горенко мельком глянул на часы, потом потянулся за бутылкой.
— Что это? — спросил Гриф.
— Вы про нить или про свет?
— Про свет. Про нить я, как вы понимаете, знаю достаточно много.
— Конечно-конечно… — кивнул Горенко, наливая себе коньяка. — Вы свободный агент, вам такие веши знать положено. А мне положено знать, что такие штуки с освещением происходят при переходе Клиники на собственное энергоснабжение. При внезапном переходе. Если все делается в плановом режиме, вначале задействуется резерв и только потом, медленно, проходит отключение. При внезапном, аварийном, возможны вот такие эксцессы.
Освещение восстановилось.
— Вот, — удовлетворенно произнес капитан. — На генераторах Клиника может продержаться… да, собственно, нам внешние энергопоставки и вообще не нужны. У Адаптационной клиники есть генератор, выращенный из зародыша… Я присутствовал при прорастании — зрелище, скажу вам, потрясающее. Ваше здоровье!
Гриф автоматически кивнул.
Хочет жрать коньяк — его право. Хочет при этом прикидываться вусмерть пьяным — опять-таки ему решать. Хотелось, очень хотелось узнать, зачем все это, весь этот цирк, но прямой вопрос тут, скорее всего, не сработает.
Устраивать драку… Лучше подождать. И по реке поплывут гробы ваших врагов.
— Ладно. — Осушив залпом стакан, Горенко хлопнул ладонью по столу, словно выключая беседу. — Засиделись мы что-то, завтра много работы:
— Хорошо, — не стал возражать Гриф.
Вся жизнь приучила его к тому, что дергаться нужно только в том случае, когда других вариантов нет и не предвидится.
Горенко встал с кресла, остановился, восстанавливая равновесие, хихикнул, погрозил в пространство пальцем и пошел к двери. Подергал ручку. Оглянулся на Грифа, пожал плечами и снова ручку подергал. С тем же результатом.
— А ведь не открывается… — сказал Горенко несколько даже удивленным голосом. — Я ее дергаю, а она не открывается… Странно.
Гриф не ответил. Гриф сидел в своем кресле и ждал продолжения.
— Нет, действительно. — Горенко еще раз дернул дверь. — Они там что, одурели?
Горенко похлопал себя по карманам, оглядел комнату заметил лежащий на столе переговорник, зафиксировал направление пальцем и пошел к столу. Капитана по дороге качнуло пару раз, но до стола он добрался. Взял переговорник, включил.
— Это Горенко… Что происходит?
Тишина.
— Кто там на пульте… А, Сафиуллин… Роман! На связь! — Горенко повысил голос, словно собираясь докричаться до этого самого Сафиуллина сквозь стены и перекрытия. — Связь, что ли, накрылась?..
Связь как раз функционировала нормально. Сидевший на месте покойного Сафиуллина прекрасно слышал вызов Горенко, но не ответил. Вместо этого он что-то прошептал, просто пошевелил губами — при наличии боевой системы связи произносить что-либо вслух было необязательно.
Два синих огонька на схеме ускорили свое движение к помещению начальника службы безопасности Клиники.
— Дурдом какой-то! — с чувством произнес Горенко и бросил переговорник на кресло. — При переключении, наверное, сбойнул центральный компьютер…
— Наверное, — кивнул Гриф, стараясь, чтобы ирония в голосе не проступила. — Все очень может быть. Кто-то вообще мог случайно зацепить ногой кабель и вытащить штепсель из розетки. Или налить в машину воды…
— Мне показалось или вы изволите шутить? — осведомился Горенко. — Я, между прочим, лояльный сотрудник Адаптационной клиники и не позволю, чтобы наше уважаемое учреждение…
Двое в серых боевых костюмах бесшумно приблизились к двери кабинета Горенко. Один из них, видимо старший в паре, обернулся к сенсору наблюдения и помахал рукой.
— Вижу, — одними губами ответил диспетчер у пульта.
Картинка на мониторе была четкой. Действия гостей в Клинике были четкими, план, по которому они действовали, был четким… Несколько раздражал труп, лежащий возле стены, справа от пульта, но с этим можно было обождать.
Включился монитор оперативного контроля. Был включен сканер на шлеме только одного из бойцов, стоявших перед дверью Горенко.
— Поехали, — прошептал диспетчер.
Продолжая контролировать общий ход операции, диспетчер краем глаза следил за тем, как на дверь, прямо под замком, был поставлен заряд, как бойцы отошли в стороны…
Диспетчер вздохнул.
Монитор полыхнул ярким светом и через секунду вернулся в рабочее состояние. Мелькнул дверной проем, дверь, застрявшая поперек прохода, появился человек, стоявший посреди комнаты и повернувшийся с недоуменным видом к ворвавшимся.
— На пол! — крикнул боец.
Звуковой синтезатор усилил голос, добавив психосоставляющую. Разработка была из новых, в принципе должна была превращать обычные команды в дополнительные средства воздействия. Психологи утверждали, что вероятность выполнения команды в случае применения синтезатора равна почти единице…
Психологи вообще много чего утверждают. Если бы У нападавших было время, они могли бы по этому поводу высказать несколько резких суждений. Если бы было время.
Но времени не было.
Что именно произошло в комнате, диспетчер не понял. Изображение на мониторе дернулось, словно боец со сканером в прыжке с перекатом попытался уйти с линии огня. Потом изображение пропало. Вернее, оно не пропало, сканер честно продолжал передавать на монитор изображение ковра на полу.
Диспетчер тронул настройку звука — хриплое дыхание по обоим каналам. Медленное, неглубокое.
Потом погас экран монитора, передававшего изображение из коридора перед кабинетом Горенко. Всплыла надпись «Допуск».
— Твою мать, — прошептал диспетчер и вызвал командный пункт.
— Кто-то есть рядом? — спросил командир, выслушав доклад.
— Никого.
— Переключи схему на меня, — приказал командир.
Командный пункт еще не успели развернуть полностью, тактические операторы и техники возились с подключениями к местным линиям связи и наблюдения и, как обещали полковнику, должны были закончить через пятнадцать минут.
Полковник посмотрел на высветившуюся перед ним кадропроекцию. Линия, изображавшая коридор перед кабинетом капитана Горенко, пульсировала молочно-белым светом. Ближе всех к коридору была третья группа — восемь человек. Можно было бы подключить группы семь и шесть, но тогда пришлось бы оголить периметр.
— Третьей группе — проверить северное крыло второго этажа. Предположительно — две цели. Вооружены.
Ни диспетчер, ни полковник не знали, вооружены ли двое напавших на его людей, но рисковать не стоило.
— На поражение, — сказал полковник.
В принципе, начальника службы безопасности нужно было брать живым, но сохранение ему жизни не было приоритетом. Полковник не собирался рисковать своими людьми.
Деваться капитану Горенко и его гостю было, в общем-то, некуда. Служебная глушилка капитана могла перекрыть небольшое помещение. Максимум — коридор. По движению помех можно было с точностью до десяти метров определить расположение капитана.
Молочный туман на схеме чуть сдвинулся и теперь перекрывал половину коридора на втором этаже ближе к административному центру. Огоньки третьей группы, ориентируясь на схему, вышли к обоим концам коридора.
Без предупреждения включились видеопанели — операторы и техники успели даже раньше, чем обещали и чем было предусмотрено планом. Операторы заняли свои места, сержант поставил полковнику кресло, принесенное из кабинета главного врача Клиники. Можно было, конечно, обойтись и обычным стулом, но полковника подчиненные уважали.
Полковник поблагодарил кивком, сел в кресло и повернулся к главной видеопанели.
Сканеры были у каждого из бойцов, но сейчас на панель выводился сигнал только с двух, чтобы не мешать оценке ситуации.
Один и тот же коридор с двух противоположных ракурсов. Пустой полутемный коридор. Включено только дежурное освещение — синие плафоны на стенах. Длина коридора — пятьдесят метров.
Огоньки справа приблизились к границе помех.
— Группа 3-А — на месте. 3-Б — движемся аккуратно. — Полковник оглянулся на командира технической группы. — Что с аргусом?
Техник виновато развел руками: в Клинике поддерживать связь можно было только через ее собственные системы. Посторонние сигналы подавлялись, стены и потолки глушили любое излучение: Клинику строили, пытаясь предусмотреть любые возможные опасности, исходящие от Братьев и их технологий. Так что система контроля, наблюдения и координации работать не могла.
Даже информация от групп шла через кабели Клиники. И это раздражало полковника. Это могло таить в себе неприятные сюрпризы.
Огоньки группы 3-Б приблизились вплотную к сектору помех. Между группами — двадцать пять метров. На мониторе — пустой коридор. Пустой коридор. Пустой коридор… Надпись «Допуск».
На изображении со сканера группы 3-А замелькали сполохи — кто-то открыл огонь в другом конце коридора.
— На месте! — приказал полковник.
Не хватало сейчас начать стрелять друг в друга.
Еще несколько вспышек. Темнота.
— Чернильница, — доложил командир группы 3-А.
Полковник кивнул — дымогранаты были у каждого из его бойцов. Если Горенко взял оружие, то и гранаты мог захватить. И применить.
— Группу 7-А на лестницу. Перекрыть выход с этажа, но в коридор не входить, — приказал полковник тактическому оператору.
Группа 3-Б — четыре человека. Четыре специально подготовленных бойца, за каждого из которых полковник мог поручиться. Чернильница — штука достаточно неприятная. Сосуд кромешной тьмы, даже приборы ночного видения и сканеры не могут работать, пока этот дым не рассеется. В коридоре, в отсутствие сквозняков или ветра, дым может держаться до получаса.
Тут никто не имеет преимущества. Не может иметь. Датчики движения подавлены глушилкой, сканеры — тоже. Тот, кто применил гранату, мог занять позицию и вслепую попытаться выкосить группу 3-Б.
Но боевые костюмы так просто не пробьешь.
Выходит, что бойцы сейчас замерли в ожидании, напряженно вслушиваются в темноте. Возможно, есть раненые. Даже — полковник скрипнул зубами — убитые.
Сколько может так продержаться начальник службы безопасности? У бойцов по две чернильницы. Значит, захватить Горенко мог четыре штуки. Взрыв — полчаса темноты. Итого, два часа. Что произойдет потом? Потом коридор станет просматриваться навылет.
Группа 3-Б отходить не будет. Они не могут знать, есть раненые или нет. Оставлять раненых нельзя.
Горенко разыграл единственную свою карту: повязал группу ранеными, настоящими ранеными или возможными, сейчас, если кто хочет выжить, будет молчать.
Полковник посмотрел на схему. Помехи ничего особо важного не перекрывали. Сейчас скрыт помехами только вход в кафе. Горенко шел туда специально? Или вышел случайно?
— Зачем мы сюда приперлись? — поинтересовался Горенко, когда дверь кафе закрылась.
Дым попал и в кафе, двигаться к стойке бара капитану пришлось на ощупь, шаря перед собой руками.
— Черт! — Капитан натолкнулся на Грифа, который не только опередил его, но уже что-то делал с пультом, спрятанным за стойкой.
Включилась вытяжка, темнота лохмотьями уползла из кафе. Щелкнул замок на двери, включилась герметизация.
— Повторяю вопрос: зачем мы сюда приперлись? — Горенко сел на стул. — Зачем вообще было устраивать драку с перестрелкой? Если бы они хотели нас убить, не отдавали бы приказ лечь на пол. Просто нажали бы на спуск…
— У меня не было времени разбираться, — ответил Гриф. — И выяснять, не захотят ли они меня пристрелить после допроса. Всякое бывает на свете.
Выглядел Гриф совершенно спокойным, разве что время от времени покусывал нижнюю губу.
— Почему мы пришли именно сюда?
— Именно сюда… — протянул Гриф. — Наблюдение отсюда тоже глушится вашим прибором?
— Тоже, — кивнул Горенко. — А что?
— Значит, придется ждать, пока дым рассеется, пока они осмотрятся и увидят глушилку. И у нас появляется шанс наблюдать за происходящим в коридоре. Так?
Горенко не ответил. Горенко встал со стула и прошелся по залу, остановился перед дверью и ударил кулаком.
— Не нужно нервничать, — сказал Гриф. — Возьмите вон лучше коньяку и продолжите свои тихие развлечения.
— Да пошел ты! — выкрикнул Горенко. — Какого хрена! Они же могли нас пристрелить!
— Не пристрелили же, — пожал плечами Гриф. — Мы с вами сидим сейчас… простите, я сижу, а вы спокойно лупите кулаком в бронированную дверь… А могли бы сейчас принять немного химии и отвечать, захлебываясь от восторга, на вопросы, вопросики и вопросищи… А у меня, знаете, жизнь тяжелая, напряженная, есть много чего такого, что и не снилось вашим мудрецам. И рассказывать об этом я пока не готов. Берегу для мемуаров. Да вы пейте коньяк, пейте!
Кстати, вы к двери поближе — они там еще не начали взрывчатку закладывать?
— У них нет столько взрывчатки, — буркнул Горенко. — В принципе, они дверь взорвать могут, но только вместе со всеми тремя этажами.
— Так я и думал. Наверное, думал я, свое любимое логово господин капитан должен был оборудовать как нужно. Дверь я оценил еще с прошлого посещения. Стены… Стены, я полагаю…
— Надежные стены, надежные…
— Очень хорошо. Если бы у вас тут еще была бы и собственная система наружной связи…
— Нету. Мой мобильник работает через систему Клиники… Работал.
— Ну, не расстраивайтесь. Если мы им нужны, они найдут способ нам об этом сообщить. А если не нужны — прекрасно отсидимся до выяснения обстоятельств. Одно обидно — я такие красивые версии выдвигал насчет прорыва к Территории. А на самом деле — банальный захват заложников. Вы о таком не слышали? В Индии, два года назад. Только не клинику, а исследовательский институт. Пока шли переговоры, пока то да се — все архивы, все исследования и разработки уехали. Их до сих пор по частям распродают…
— Я знаю эту историю о Делийском институте. И знаю, что там все остались живы. Понимаете? Живы.
— Почти все, — подсказал Гриф.
— Да. Да! — выкрикнул Горенко. — Дежурной смене охраны не повезло. Нашей, судя по всему, тоже! И что? Остальные не оказали сопротивления и остались живы. До вас доходит пустяковая логическая цепочка: не оказали сопротивления — живы? Доходит, мать вашу!
Капитан схватил стул и швырнул его в стену — пластиковый стул отлетел в сторону. Капитан пнул его ногой.
— Но вы же не смогли удержаться… Вы решили погеройствовать! Вам так этого не хватало там, на Территориях. Вы же там отмывали краденое, прикрывали сутенеров — так соскучились по подвигам. Не так?
— Так, — легко согласился Гриф. — И, между прочим, неплохо на этом заработал.
— Но теперь-то! Теперь! Зачем?
Горенко подошел к Грифу, сел на стул напротив него, попытался заглянуть в глаза и замер.
Гриф не надел свои темные очки. Он потерял их еще в кабинете капитана, когда разбирался с напавшими.
Горенко почувствовал, как ком тошноты подкатился к самому горлу. Но взгляда капитан не отвел. Так и смотрел в глаза Грифа. В то, что было глазами Грифа.
— Что-то увидели? — улыбнулся Гриф. — Рассмотрели?
Глаза были покрыты радужной пленкой… Или нет, не покрыты. Если представить себе мыльный пузырь с толстенными, сантиметров по пять, стенками, то из этих стенок можно было выточить нечто, похожее на глаза Грифа. Отдаленно похожее.
Глаза переливались. Они, казалось, жили сами по себе, полоски цвета и разводы свободно двигались по глазу, проскальзывая над зрачком, время от времени заслоняя его, словно облака.
И зрачок… Он не был круглым. Он был похож на… На ограненный черный камень. На черный бриллиант, подумал Горенко. Он никогда не был особо силен в минералах. Знал одно — камни не могли так пульсировать, как это делали зрачки Грифа.
Зрачки то сжимались, почти исчезая в радужных разводах, то проступали почти на все глазное яблоко. И был в этой пульсации какой-то странный, завораживающий ритм… Нечто, привлекающее и отталкивающее одновременно, вызывающее чувство прикосновения к чему-то запретному.
— Хотите себе такие? — тихо, почти вкрадчиво, поинтересовался Гриф. — Я знаю, где такие выдают. Хорошая вещь! Работают даже в кромешной темноте и дыму. Я могу видеть малейшее движение, только намек на него. Замечаю, как расширяются сосуды под кожей у человека, могу легко понять, врет человек или нет. Легко! Могу предугадать движение по тому, как только начинают напрягаться мышцы… Хотите и себе такие? Или давайте просто поменяемся. Мне мои уже немного надоели!
Голос Грифа от слова к слову, словно по ступенькам, поднимался, и последнее слово Гриф уже выкрикнул.
— Надоели! Я устал видеть, как мне лгут! Я устал делать вид, что не понимаю, как передо мной изворачиваются, пытаются соврать… — Гриф замолчал, успокаиваясь. — Знаете, что я заметил? Те, кто врет из корысти, делают это точно так же, как и те, кто врет из самых высоких побуждений. Нет разницы, что заставляет человека врать. Так же кровь приливает к щекам, так же напрягаются мышцы… В моем случае банальное выражение «видеть насквозь» приобретает совершенно конкретное воплощение.
Горенко наконец отвел взгляд.
— Отсюда нет запасного выхода? — спросил совершенно спокойным голосом Гриф.
— Нет. Только выход в другую комнату. Там у меня…
Гриф бегло с порога осмотрел комнату за стойкой бара. Диван, пара кресел, блок мониторов и кадропроекторов, компьютер и два шкафа — металл, отделанный деревом.
— Там, как я понимаю, арсенал и остальное специальное оборудование. — Гриф оглянулся на сидящего возле стойки капитана. — А это все — дублирующая система наблюдения. Так?
— Так.
— И, насколько я разбираюсь в ботанике, основной пульт никак не контролирует и даже не замечает вашего подключения.
— Точно.
— И почему я не удивлен? — удивился Гриф, присаживаясь к пульту. — Как включается ваша шарманка?
— Код и биологическое сканирование.
— Тогда подойдите сюда и включите, — приказал Гриф.
Горенко молча подошел и включил.
Полковник и его люди контролировали Клинику полностью. Система наружного наблюдения Клиники уже была совмещена с системой управления огнем, огневые точки были установлены по периметру и на крыше, а с десяток микропланов разместились пока на земле, в зарослях в радиусе полукилометра от Клиники. Микропланы ждали команды.
Во дворе Клиники были развернуты блоки «земля-воздух» и два свежевылупившихся перехватчика обсыхали на предрассветном ветерке. Техники сидели на лавочке чуть поодаль, ожидая, когда можно будет подвесить на перехватчики вооружение.
Периметр был оборудован, и полковник разрешил группам отдохнуть. Люди разместились в вестибюлях и оранжерее.
— А управлять отсюда всем этим богатством мы не можем? — спросил Гриф.
— Только наблюдение.
— Как я, в общем-то, и предполагал… Обидно, досадно, но ладно… У нас нет связи, нет возможности влиять на происходящее, но зато у нас места в первом ряду. А телевизор тут у нас есть?
— Телевизор? — недоверчиво переспросил Горенке— Вы телек решили посмотреть на досуге?
— А почему бы и нет? Кина, пожалуй, не нужно, а вот новости я бы с удовольствием посмотрел. Других-то развлечений у нас не предвидится… Даже вон агрессоры не стали нас штурмовать.
Агрессоры действительно обстановку оценили быстро. Как только дым лег на пол мельчайшим черным порошком, бойцы в боекостюмах живенько подобрали двоих раненых из группы 3-Б и отошли, прихватив глушилку и оставив в коридоре четверых.
— Я сам глушилку в такой ситуации оставил бы на месте, но не делать же замечание служивым, в конце концов, — сказал Гриф. — У них есть свой начальник.
Горенко не возражал. Горенко, казалось, было совсем не интересно все происходящее.
Гриф хотел поинтересоваться причиной подобных перепадов настроения, но решил оставить капитана в покое. Хотя бы на время.
Можно было воспользоваться паузой и вздремнуть. Гриф откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Попытался закрыть глаза.
Черт! Черт, черт, черт, черт…
Только не сейчас. Не нужно.
Гриф чуть не застонал от бессильной ярости и обиды. Ярости и обиды на себя самого.
Он не взял аэрозоль. Вначале ушел из своей комнаты и не захватил, а потом… Потом было не до того. И не было возможности вернуться к своим вещам.
Это пока еще не боль. Это только предупреждение. Легкое, ненавязчивое напоминание. Если через час он не обработает свои глаза, то через два часа…
Черт!
Спрашивать Горенко бессмысленно. Совершенно. Абсолютно. Если бы он не напрягал глаза в дыму… Если бы он не напрягал глаза, было бы в запасе еще почти двое суток. Но если бы он не напрягал глаза, они никогда не попали бы в эту комнату. И попробуй реши, что лучше. Или что хуже.
Сейчас главное — не закрывать глаза и не пытаться… Ничего не пытаться. Не тереть, не промывать. Очень пригодились бы фиксаторы Халла. Но где их взять?
— У вас тут есть аптечка? — как можно более равнодушным тоном спросил Гриф.
— Что? — вскинувшись, переспросил Горенко.
— Аптечка у вас тут есть?
— Зачем? — удивился капитан и потер переносицу пальцами. — Мы же в Клинике.
— Мы в заднице, — проворчал Гриф.
Уж он, свободный агент Гриф, точно в заднице. У него нет времени. И нет никакого желания попадаться в руки этих бравых ребят.
За кем они пришли?
За секретами Адаптационной клиники? Или непосредственно за ним — счастливым обладателем зародышей? Когда двое ворвались в кабинет, кого они хотели взять — капитана или свободного агента? Хороший вопрос. Очень хороший вопрос.
Глаза медленно, очень медленно наливались огнем. Еще не наступила боль, еще не корчатся и не обугливаются нервы под жадными прикосновениями боли, но Гриф знает, знает его тело, каждая клеточка его тела знает о том, что надвигается.
Гриф посмотрел на часы — семь сорок, как в песне.
— Во сколько прибывает поезд? — спросил Гриф.
— В восемь ноль-ноль.
— Кто обычно приезжает на поезде?
— Обычно — смена охраны. Начальство, посетители… Но они получают пропуска заранее. В этом поезде будет смена, ваш коллега и… — капитан вздрогнул, как будто просыпаясь, — и солдаты. Пятнадцать человек с офицером.
— И у нас нет связи с поездом?
— Почему? У дежурного на главном пульте — есть. А у нас есть сенсор на перроне. Посмотрим, что получится.
— В общем, посмотришь, что там получится, — сказал на прощание старшему лейтенанту Мараеву Старик. — Пятеро техников пусть там тестируют оборудование, а ты имей в виду.
Мараев не стал переспрашивать, что именно нужно иметь в виду. Старик в эту формулу вкладывал много чего: и то, что нужно за всем следить, и то, что нужно помнить о возможном наказании за глупость и нерасторопность. В общем — «имей в виду».
Солдаты сели во второй вагон поезда. Всего было два вагона, но на переднем была надпись: «Для персонала».
В семь десять группа Мараева села в поезд. В семь сорок шесть туша чужекрысы врезалась в окно вагона и отлетела куда-то в рыжие кусты, оставив на бронестекле жирный темно-желтый мазок. Сидевший возле окна рядовой Георгиади дернулся от неожиданности, слетел с сиденья и упал, гремя автоматом и снаряжением.
— Вашу мать… — простонал рядовой, немного отдышавшись.
Никто не смеялся.
Георгиади собрал свои вещи и молча сел в кресло возле прохода. Остальные тоже от окон отодвинулись. Шутки шутками, а если тварь прорвется… Прежде чем она умрет, много чего может произойти. Хорошо еще, что чужекрысы ходят небольшими стаями, и та, к которой принадлежала прыгавшая, уже находится далеко…
Еще один удар в окно, еще один мазок желчи, заменявшей чужекрысам кровь.
И еще один. И еще.
Мараев подошел к окну. Ему показалось, что за кустарником шевелится степь. Сотни чужекрыс двигались вдоль железнодорожного полотна, два сплошных потока бурой шерсти, красных глаз и желтых зубов.
Чужекрысы шли со стороны Территории.
Мараев по рации вызвал штаб.
Ему не поверили.
Мараев выматерился и повторил.
Майор Галищев, дежуривший сегодня по части, хотел обидеться, но решил, что старлей майора без веского основания матерно ругать не станет, и приказал поднять вертолет, заодно предупредив биопатруль.
Машинист поезда о крысах сообщил в Клинику. Попасть к перрону Клиники можно было только через бронированные ворота, поставленные именно на случай нападения чужекрыс. Впустить поезд — открыть ворота. Открыть ворота — открыть путь чужекрысам в Клинику. Оставить поезд перед воротами…
Никто и никогда не проверял, сколько времени поезд устоит под натиском стаи. Даже если в стае особей от десятка до двух.
Получив ответ из Клиники, машинист начал материться. Матерился до самой Клиники. До самых закрытых бронированных ворот.
— Все, — сказал он, останавливая состав.
На экране заднего обзора машинист видел, как падали за поездом деревья на рельсы. Уехать обратно не получится.
У него и помощника шанс уцелеть был: локомотив бронирован куда лучше вагонов, а окон не было вообще.
Машинист перекрестился. Помощник испуганно повторил его жест.
Раздался глухой удар в стенку.
Мараев приказал занять оборону — других вариантов просто не было. Стекла пока еще держались.
Удар. Удар. Удар.
На одном из окон остался след — белая точка с тонкими белыми линиями, отходящими в стороны. Похоже на снежинку.
Следующая крыса ударила именно в эту снежинку. Следующая. И следующая. Удар за ударом.
Снежинка становилась больше, каждый удар сопровождался хрустом, и уже нельзя было понять — трещат черепа чужекрыс или это растут трещины.
— Не стрелять! — крикнул Мараев, увидев, как дернулся автомат в руках одного из солдат.
— Поддержка будет через десять минут, — пообещали по рации. — Вертолеты уже в пути.
Треснуло другое окно, возле самого выхода. Следующий удар пробил его настолько, что желтые капли влетели в вагон и разбились о противоположное окно.
Десять минут, в общем, это не очень много. Три минуты треснувшие окна еще держались. Потом чужекрыса смогла зацепиться за дыру в дальнем окне.
Один из солдат подбежал к ней, сунул ствол автомата почти в самую пасть и выстрелил. Чужекрысу выстрелом отбросило, но прыгнула следующая.
Потом еще одна.
Ударил второй автомат, у другого окна.
В течение следующих шести минут треснуло еще четыре стекла.
Вагон наполнился вонью сгоревшего пороха, выстрелы гремели беспрерывно. У дальнего окна, от которого уже почти ничего не осталось, стояли трое, беспрерывно ведя огонь.
Прошла еще одна минута.
Майор Галищев ошибся — вертолет прилетел на две минуты раньше. Зависнув над поездом, вертолет выстрелил в стороны осколочные гранаты. Взрывы кольцом обежали вагоны, потом еще раз.
Заработал пулемет на подвеске, медленно описывая круги, пытаясь если не остановить, то хотя бы затормозить поток чужекрыс.
Вертолет, не прекращая огня, снизился почти к самой крыше вагона, к люку.
Пилот кричал на Мараева, который какого-то хрена мешкал, Мараев кричал в микрофон, что люк закрыт на замок, и стрелял по замку из автомата, не обращая внимания на рикошеты…
Наконец люк открылся. Один за другим на крышу вагона стали выбираться солдаты, сразу же открывая огонь по чужекрысам. Последним поднялся старший лейтенант Мараев и захлопнул за собой люк.
Крысы пытались запрыгнуть на крышу, но гранаты, которые продолжал выстреливать вертолет, и пулемет прореживали поток настолько, что автоматы на крыше пока справлялись.
Подчиняясь приказу пилота, Мараев повел своих на крышу первого вагона. Нужно было попытаться спасти остальных.
Появились еще два вертолета. Они прошли вдоль поезда, ведя беспрерывный огонь.
Все неоднократно отрабатывалось на учениях. И все шло как на учениях. Старик, полковник Жадан, любил погонять своих орлов, подбрасывая дополнительные вводные. Нужно быть готовым ко всему, говаривал Старик.
И его солдатам начинало казаться, что они готовы ко всему. А так не бывает.
Никто не ожидал, что чужекрыс может быть так много, но не это было самой большой неожиданностью этого утра.
Кто мог ожидать, что в самый последний момент, когда уже казалось, что удастся вытащить всех без потерь, от Клиники, из-за перрона, вынырнут два беспилотных перехватчика.
Две новенькие, еще лоснящиеся полутораметровые стрекозы нырнули к самой земле и, проходя под одним из вертолетов огневой поддержки, одновременно выстрелили.
Вспышка, лопасти полетели в сторону, вертолет швырнуло к земле. Высота была небольшая, у пилотов был шанс уцелеть.
Если бы не чужекрысы.
Перехватчики развернулись и пошли ко второму вертолету.
Мараев как раз сбивал люк на первом вагоне. Снизу кто-то тоже бил. Крышка откинулась, и в этот момент взорвался второй вертолет.
Трудно сказать, повезло ли его экипажу больше, чем экипажу первого вертолета, но живым до земли никто не долетел.
— Всем в Клинику! — проревел динамик от перрона.
Последний уцелевший вертолет заметил атаку перехватчиков, резко взлетел, уклоняясь от залпа. Трасса пулеметной очереди перечеркнула один из перехватчиков. Второй заложил вираж, метнулся почти к самой земле, пытаясь укрыться за вагонами.
Вертолет продолжал огонь. Вертолет боролся за свою жизнь, и времени на чужекрыс у него уже не оставалось.
— К воротам, — крикнул Мараев.
Солдаты и пассажиры первого вагона побежали по крыше к локомотиву.
Один из пассажиров вдруг остановился, достал что-то из сумки…
Вспышка.
Словно кто-то выплеснул на степь жидкий огонь. Деревья, кусты, чужекрысы, даже рельсы и шпалы полыхнули одновременно, разбрасывая искры. Еще вспышка. И еще.
Огонь поглотил и вагоны, и последний вертолет вместе с перехватчиком.
Ворота, начавшие медленно открываться, вдруг замерли, словно испугавшись огня.
— В сторону! — крикнул человек с «блеском» в руке.
Солдаты повернулись лицом к огню, чтобы не пропустить момента, когда чужекрысы снова пойдут в атаку.
«Блеск» снова выстрелил, на это раз узкой, с вязальную спицу, струей огня. Створка ворот вскипела белым пузырящимся варевом.
Следующий выстрел словно сдул раскаленную пену, швырнул ее в глубь перрона, освобождая проход.
Со стороны Клиники кто-то закричал, страшно, надсадно.
— Суки! — сказал человек с «блеском» и побежал вперед, на перрон.
На самом входе он остановился и несколько раз выстрелил в глубину. Все торопливо бросились за ним, но, в общем, можно было и не торопиться: огонь надежно отгородил их от степи и чужекрыс.
— Слышь, старлей, — сказал обладатель «блеска». — Я свободный агент, лицензия три нуля двадцать четыре, приказываю тебе занять тут оборону и вызвать подкрепление. Кажется мне, что в Клинике нас не ждет ничего путного. И давай быстро, не хватало, чтобы чужекрысы вернулись.
Но чужекрысы не вернулись.
