Глава 5
Территорий на поверхности Земли было двадцать три.
Некоторые побольше, некоторые поменьше. Подступы ко всем были надежно перекрыты…
Утверждалось, что подступы ко всем надежно перекрыты.
Некоторые в это верили. Бывают на свете наивные люди, готовые верить во все, даже в явную чушь. Если бы Территории были так надежно закрыты, откуда на черный рынок попадало бы столько Братского товара?
То-то же!
А товара было много. Шарики, например.
Грязно-белые, скользкие на ощупь шарики, от трех миллиметров до двух сантиметров в диаметре. Электричество не проводили, радиации не излучали, на попытки раздавить охотно расплющивались, но только для того, чтобы потом снова превратиться в шарик. И не имели веса.
Если оставить шарик в воздухе — спокойно висел, не обращая, кстати, ни малейшего внимания на ветер или сквозняк.
Шарики просто висели. Ничего другого они делать не умели и ни для чего не были пригодны.
Разве что быть сувенирами, дорогими и экзотическими.
Институты бились над шариками лет пять, благо было этого добра вокруг Территорий великое множество. Потом перестали на них обращать внимание. И стали просто продавать. Как сувениры.
Или Зеленая крошка. Собственно, крупный песок зеленого цвета. Крошки тоже было много, но вела она себя при изучении своеобразно. Это еще мягко сказано — «своеобразно». Никто не смог обнаружить двух крошек с одинаковыми параметрами и составом. Такое чувство, что кто-то специально взялся доказать, что в мире может существовать бесконечное множество вариантов одного и того же.
Внешне крошки были похожи друг на друга. А внутри… Оставалось только проверять образец за образцом, занося данные в каталог, и надеяться.
Некоторые братские штуки оказались менее загадочными и куда более полезными.
В две тысячи шестнадцатом появились торпеды. Целых семнадцать штук. И все они каким-то образом принадлежали фирме с простеньким названием «Спецперевозки». Фирма была зарегистрирована в Нижнем Тагиле, дела свои вела открыто, но независимо.
Государство смотрело на торпеды неодобрительно и с завистью, но ничего не могло поделать. Братские подарки могли менять владельца только добровольно.
Франция, попытавшаяся национализировать виру за мальчика по имени Пьер, потеряла в результате остатки своего военно-морского флота и желание экспериментировать в этом направлении дальше.
Рафаил Исламов, владелец «Спецперевозок», иногда оказывал услуги родному государству. Торпеды приняли участие в нескольких операциях МЧС; по слухам, время от времени появлялись в горячих точках… И все.
Рафаил Джафарович не возражал передать России пару-тройку аппаратов в долгосрочную аренду, но цену сбрасывать не собирался. Так и сосуществовали. Когда за услугами обращались иностранцы, Исламов как добропорядочный гражданин официальные структуры информировал, дабы не навредить. Патриотизм господину Исламову был не чужд. Что бы там о нем ни кричали в Сети.
Вот и на этот раз, побеседовав с многоуважаемым Германом Николаевичем, Рафаил Джафарович поцокал сочувственно языком, покачал головой и согласился. Если надо, сказал господин Исламов, — значит, надо.
Что же я, не понимаю? Животное я, что ли?
Герман Николаевич этого риторического вопроса никак не прокомментировал, но просил, чтобы торпеды были готовы…
И получил горячие заверения в том, что торпеды непременно будут в нужное время в нужном месте. И перейдут в полное подчинение структур на сутки.
На двое, поправил его Герман Николаевич.
Конечно, на двое, Исламов так и хотел сказать. На двое суток.
Исламов жил в демократическом государстве, имел гарантию от Братьев, но был Исламов человеком разумным.
Начальник гарнизона Территориальных войск тоже был человеком разумным. Жалованье он получал от Брюсселя, но жил-то в России. А если бы и не в ней а, скажем, в Испании — что изменилось бы?
Полковник Андрей Викторович Жадан помнил, что был русским. Он даже помнил, что был когда-то советским. У полковника Андрея Викторовича Жадана была хорошая память, несмотря на его пятьдесят пять лет.
Полковник помнил Встречу и не мог забыть, что из его выпуска военного училища ракетных войск и артиллерии в живых остались трое.
Он сам, пребывавший во время Встречи в отпуске и не сумевший вовремя прибыть в часть, Витек Синицын, загремевший в отставку еще в девяносто первом, и Серега Мациевич, служивший на Дальнем Востоке, сумевший дать два — целых два — залпа своими «тайфунами» по месту приземления корабля и уцелевший в последовавшей мясорубке.
Пройдя контроль и массу тестов, убедив всех, в том числе и себя самого, в своей лояльности к Братьям, Сближению и Сосуществованию, отслужив в Тервойсках семь лет, не вызвав ни малейшего сомнения даже у своего гарнизонного комиссара от Консультационного Совета, подозрительного Иржи Ковача, полковник Жадан неоднократно ловил себя на том, что прикидывает, какие у него есть шансы успеть развернуть установки и накрыть вверенную его защите Территорию.
И будь что будет!
А тут ему предложили дело практически законное. Был риск, но вот о нем полковник Жадан предпочитал не помнить. На то он и военный.
Военным вообще немного проще, чем людям, в вертикаль власти не входящим. Военному всегда скажут, что нужно делать, напомнят, как нужно делать и где следует действовать строго по уставу, а где — проявляя смекалку и инициативу.
Гриф не был военным.
Сейчас не был. В две тысячи седьмом — был. Почти год. И даже успел заработать сержантские лычки и сделать самую большую глупость в своей жизни.
Родители считали Грифа упрямым. Учителя считали Грифа упрямым. Он сам считал себя упрямым. Но никто, даже он сам, не мог себе представить, каким упрямым Гриф оказался на самом деле.
Пожилой оператор упомянул Севастополь. Бывают такие совпадения. Бывают. В другое время Гриф стал бы расспрашивать, и наверняка всплыли бы в беседе и общие знакомые, и общие воспоминания. Из Севастополя смогли вывезти двадцать четыре человека.
Странное совпадение — их вывез МИ-24. «Двадцать четвертый» принял на борт двадцать четыре человека. Лежал плотный туман, смешанный с дымом; по камням, лицам людей, борту вертолета стекали капли воды. Вертолет оторвался от земли в ста метрах от мемориала на Сапун-горе и ушел к морю, держась как можно ближе к поверхности.
А Гриф… Гриф отчего-то решил, что нужно остаться. Его даже окликнули несколько раз от вертолета, обнаружив, что морпеха рядом нет. Вот этот оператор, возможно, и заметил. Гриф подтащил к вертушке носилки, поставил на раскисшую землю и ушел к стоявшим в шеренгу танкам Второй мировой…
Его окликнули. Не кричали, нет, чей-то хриплый голос негромко произнес:
— Сержант!
Вертолет двигатель не выключал, лопасти продолжали перемешивать грязные лохмотья тумана, голос был почти не слышен.
— Мы не можем ждать, — сказал кто-то, и было непонятно, извиняется он перед пропавшим сержантом ии объясняет кому-то из пассажиров.
Да никто и не мог возражать и требовать. Чудо, что вертолет вообще прилетел. Лето в Севастополе жаркое, но в то утро им несказанно повезло. Повезло всем двадцати четырем.
Двадцатилетний младший сержант морской пехоты сидел возле гусениц старой мемориальной самоходки и слушал, как стихает рокот вертолетного двигателя.
Хотелось кричать, бить себя по лицу. Но Гриф был упрямым. Очень упрямым. Он сидел еще десять минут. Потом встал, поднял с земли автомат и пошел к городу. Даже поехал, на велосипеде.
Велосипед в вертолет не забрали, оставили прислоненным к дереву.
Туман продержался еще четыре часа. Гриф успел.
Потом уже он неоднократно думал: зачем все это было нужно? Кому и что он тогда доказывал? И не мог найти ответ. И продолжал его искать. Упрямо, как это мог только Гриф.
А сейчас упрямства не хватало. Сейчас нужно было что-то решать, решать быстро. У него просто не было времени на ошибку. Не было.
Всем кажется, что времени полно. Что времени хоть отбавляй. Даже капитан, кажется, так думает. А времени, похоже, совсем нет.
Счет идет уже не на недели и месяцы. Все так спрессовалось, закрутилось в пружину! События следуют одно за другим, подталкивая друг друга, увлекая за собой.
Гриф лег на кровать не раздеваясь.
За ним следят. Сканер похож на противопожарную сигнализацию, но только похож. Сканеров на потолке три. Кто-то в этот момент может внимательно изучать кадр, следить за каждым вздохом, за каждым движением Грифа. На здоровье. Мыслей пока читать не научились.
Гриф поднял руку к изголовью, чтобы включить бра, но спохватился, встал с постели. Попытался отодвинуть кровать от стены. Не получилось.
Отлично. Молодцы.
В детстве Гриф читал о Шерлоке Холмсе. В «Пестрой ленте» тоже была кровать, привинченная к полу. Дырки в стене тут нет, и вряд ли змея выползет из соседней комнаты…
Змея не выползет.
Гриф снял с кровати постель вместе с матрацем, положил на пол, подальше от стены. Лег.
Подушка была низкая, а лежать на спине Гриф не любил. Повернулся на левый бок, положил руку под голову.
Кто-то очень хотел забрать зародыши с Территории. Гриф вообще не предполагал, что когда-нибудь сможет увидеть столько зародышей сразу. Можно было все сделать по-другому. Можно было снять «верблюдов» сразу возле Внешней границы, но, похоже, все должно было выглядеть как обычно.
Обыкновенный бросок через Границы и отрыв. Их встречал Гриф, задерживал и вызывал…
Черт!
Гриф сел на постели. Вызывал!
Тут начинаются проблемы. Что значит «вызывал»? Это значит, что прибывшие ребята из Вспомогательной службы приняли бы у него, свободного агента, два с лишним центнера зародышей, отстегнув прямо на месте его законные десять процентов?
Не смешно.
Откуда взялись бойцы Кота? Они ведь ждали… Кого? Не Грифа же они ждали, в конце концов. Гриф не собирался путешествовать пешком в сопровождении трех закованных «верблюдов».
Заказ вообще пришел очень быстро, как-то суетливо. Ринат вышел на Грифа вне графика связи, нужно было послать его подальше вместе с заказом, но… Не было Ничего стремного в заказе. Не было, хоть ты тресни.
Это уже задним числом мерещится злой умысел в каждой мелочи. Зловещие знаки.
А так… Что может быть рутинней и проще. Перехватить, задержать, изъять и поделить.
Ринат назвал заказчика. Ринат думал, что называет заказчика, но назвал… Блин. Вот тогда нужно было все бросать. Тогда. Но уже было нельзя. Груз, как волшебный гусь, прилип к рукам, и сбросить его было уже не в силах Грифа.
Выбросить? Кто поверит, что такое можно выбросить? Там, на поляне, если бы не «коты», срисовавшие Грифа… Если бы никто не появился на выстрелы, можно было бы еще все оставить и уйти.
Он бы смог, честное слово. Оставить тюки возле убитых — и уйти. Он бы не стал даже вызывать транспорт, просто исчез бы — и все. Заскочил бы к Ринату, предупредил, уничтожил бы его дом вместе с сенсорами, детекторами, записями и отпечатками пальцев, как сделал это потом, когда уже можно было бы особо и не скрываться.
Пока все выстраивается..
Кто-то нанимает «верблюдов». Ставит перед ними задачу. И отправляет на перехват Грифа. Один из «верблюдов» начинает пальбу, второй — подхватывает, им кажется, что они имеют шанс уработать дурака.
Если честно — имели шанс? Честно? Ты бы стрелял в ответ?
Стрелял бы. Быстров опередил его всего на секунду. Гриф не хотел зацепить тюки с грузом. В тюках могло быть что угодно. Гриф ждал, когда «верблюды» уйдут с линии.
У них не было шансов. Понял? Не было.
Нужно успокоиться. Лечь и попытаться уснуть. Ибо завтра небольшой спектакль в Клинике перейдет в свою следующую фазу. Либо главврач-таки появится, бумаги будут оформлены и изумленного Грифа просто отпустят на все четыре стороны, либо Грифу объяснят его дальнейшие перспективы. Либо так, либо эдак.
Первый вариант отчего-то казался наименее реалистичным. Почти ненаучная фантастика.
Спать совершенно не хотелось. Хотелось вскочить и пробежаться по комнате, чтобы хоть как-то унять все больше разыгрывающееся воображение. Все было спланировано. Его подставили ради того, чтобы… Ради чего?
Гриф встал с постели, прошел по комнате. Три на четыре метра, без окон. Стол, кровать, письменный стол, два стула и кресло с журнальным столиком. Стандартный гостиничный набор. Все нормально. Завтра все устаканится.
Если так нервничать, то в голову начнут лезть всякие глупости. Типа попытки сбежать из Клиники. Ни об одной попытке сбежать — удачной или неудачной — Гриф не слышал. А он слышал достаточно много.
Даже его полномочия в Клинике превращаются в нечто нереальное и абстрактное.
Конечно, да, свободный агент… Мы вас уважаем, но у нас, сами понимаете, своя специфика… А вдруг вы вирус какой подцепили? Карантин, батенька, карантин. От месяца до шести.
Наблюдатель, заметив движение на мониторе, присмотрелся — клиент из третьего номера бродит по комнате. Стащил постель на пол — бедняга, думает, что так сможет защититься от зонда. От зонда, господа, в комнате ничто защитить не может.
Наблюдатель хотел вернуться к книге, но увидел на экране второго монитора, отслеживающего коридор возле третьего номера, капитана Горенко. Два часа ночи, подумал наблюдатель. Не спится им.
Горенко остановился перед дверью третьего номера, провел электронной карточкой по замку. Не стучался, отметил про себя наблюдатель. Возможно, они договаривались о встрече. А может, Горенко наплевать — спит жилец или нет.
Капитан вошел. На основном экране было видно, как жилец остановился посреди комнаты, обернулся к двери.
Монитор погас, оставив надпись «Допуск». На самом интересном месте, привычно вздохнул наблюдатель и сделал запись в регистрационной книге.
— Хочу с вами посоветоваться, — не здороваясь и не извиняясь, сказал Горенко.
— Прямо сейчас? — удивился Гриф.
Он и вправду испытал легкое удивление. Капитан нервничал. Не хотел нервничать, не хотел выдавать своего настроения, пытался даже привычно ухмыляться, но получалось у него все это малоубедительно.
Капитан скептически посмотрел на постель на полу, обошел ее и сел на стул возле письменного стола. Коробочку свою, серо-зеленую, поставил на стол перед собой.
— Мне нужен совет, — сказал капитан.
Его пальцы выбивали энергичный ритм по крышке стола, коробочка подрагивала.
— Попробуйте кулаком, — посоветовал Гриф. — По столу. Или об стену. Станет больно, проблемы немного отступят. И вы сможете наконец родить то, что вас так гложет.
— Гложет, — повторил капитан. — Меня гложут проблемы… Вашу мать!
Капитан замахнулся кулаком, но руку удержал, аккуратно поставил кулак на стол.
— Главный врач так и не приехал, — сказал Горенко.
— Ну… — улыбнулся Гриф, усаживаясь в кресло. — Этого следовало ожидать…
— Вы не поняли. Он на самом деле не приехал. Поезд прибыл своевременно, но главного в нем не было.
— И что это должно значить? — поинтересовался Гриф.
— Он, если задерживался, должен был сообщить о своей задержке. И не сообщил.
— Так, увлекся, задержался, попал под машину, в конце концов.
— Вместе с сопровождающим? — осведомился капитан.
Главврач Адаптационной клиники не передвигался в одиночку. Главврач Адаптационной клиники был лицом значимым, посему его всегда сопровождал человек. И если главврач вдруг забывал о каком-то пункте инструкции, то сопровождающий сообщал об этом. Не главврачу, а капитану Горенко.
— Но он тоже на связь не вышел, — тихо сказал капитан. — Я даже представить себе не могу…
Капитан ошибался — он вполне мог бы себе все представить. Ничего такого, совершенно фантастического не произошло.
Главврач вышел из лифта, прошел по вестибюлю, оглянулся, отыскивая взглядом свою «тень». Тот сидел в кресле, недалеко от дежурного, читая газету. Очень мирная картинка. Если бы главврач знал, что последние сорок минут его сопровождающий сидит вот так, неподвижно, глядя на одну и ту же страницу газеты, то, наверное, почувствовал бы легкое беспокойство. Или даже нелегкое.
Но главврач этого не знал. Возможно, он должен был почувствовать неладное, обратить внимание на неподвижность лица своего сопровождающего, на его зрачки, сузившиеся до размера булавочной головки. В Клинике с таким сталкиваться приходилось неоднократно. Но ведь то в клинике…
Освещение в вестибюле было не слишком ярким, но и не тусклым. Освещения хватало, чтобы, скажем, почитать газету. Вот нить, наверное, рассмотреть было куда сложнее. Даже если бы она висела в воздухе.
Но человек, сидевший в дальнем углу вестибюля, такой небрежности, естественно, позволить не мог. Нить аккуратно выскользнула из его ноги и вошла в ковровое покрытие тут же, возле туфли. Требовался некоторый опыт для того, чтобы вслепую направить нить через весь вестибюль под ковролином. У носителя такой опыт был. Не зря он хвастался перед майором Ильиным.
Подвесив клиента на нить, носитель осторожно выжег его сознание. Сам носитель называл это — «превратить в растение». Это было не так интересно, как управлять висящим, но намного забавнее, чем просто убивать.
Убивать носителю тоже нравилось, но управлять было… изысканнее, что ли. Приятнее.
Вот, например, этим уверенным, явно наделенным властью господином, с кожаным портфелем в руке.
Тут нужна была особая сноровка, талант, чтобы всего за пять-шесть секунд, пока он остановился возле подвешенного, ввести нить и обработать на покорность.
Потом нить стремительно ушла в своего носителя. Носитель встал — не торопясь, но достаточно энергично. Посмотрел на свои ручные часы — старомодные, механические, «Слава» — и пошел к выходу.
Тут приходилось рисковать, сканеры могли срисовать метр нити, соединившей носителя и жертву.
Но с этим приходилось мириться как с неизбежностью.
Носитель вывел клиента на поводке, подвел к машине, страшной ильиновской «тойоте», приказал сесть на заднее сиденье и выключил.
Ничего фантастического не произошло. Ну разве что, когда обнаружили перед самым закрытием присутственного места, что человек, сидящий в вестибюле, ведет себя, мягко говоря, неадекватно, тревога не была поднята. Наверх сообщили, но дальше информация не пошла. Горенко, например, остался в полном неведении.
И волновался.
— Всего-то, — пожал плечами Гриф.
— Нет, — ответил Горенко. — Не только это.
После беседы в кафе капитан связался со своим непосредственным начальником, но тот был несколько невнимателен, словно решал какую-то важную задачу и его некстати отвлекли.
Начальство вообще не любит, чтобы его отвлекали. Начальство в данном конкретном случае хотело, чтобы капитан Горенко продолжал выполнять свои обязанности, отправил, как это и было запланировано, журналистов в путешествие по следам неизвестного подразделения, снабдив их надежным сопровождением… Подыскал в темпе продажного свободного агента, который за некоторую сумму… В этом месте начальство впервые изменило тональность с раздраженной на удивленную.
Три нуля пять? Не путаешь, Леша? Нет? Перешли кадр и результаты сканирования. Сразу же. Так…
Полученную информацию начальство изучало минуты полторы, не отпуская Горенко со связи. Потом распорядилось прекратить заниматься ерундой, найти другого агента и не позднее завтрашнего полдня отправить экспедицию. Грифа оставить в Клинике. Именно — в Клинике.
Ничего не применять, действовать уговорами, ненавязчиво и аккуратно. Самому находиться при свободном агенте, лицензия три нуля пять.
— А вы что, хотели уйти? — спросил Гриф.
— А я хотел отправиться вместе с журналистами, — ответил капитан. — Что-то мне не хочется оставаться в Клинике. Даже в качестве вашего почетного караула. Считайте, у меня приступ клаустрофобии.
— А насчет ограничить мое общение с людьми? — поинтересовался Гриф.
— Указаний не было.
— Интересно.
Действительно интересно.
Капитанов начальник, получив информацию — неожиданную информацию о пребывании Грифа в Клинике, — решает Грифа придержать. Понятно. Отправишь его к Территориям, а неизвестные солдаты его возьмут да и убьют. В лучшем случае.
Но начальство, вместо того чтобы приказать Грифа зафиксировать, велит с него просто и банально не спускать глаз, что, в общем, тоже не очень режет глаз и слух. Можно и так. Но не изолировать его от персонала, посетителей и адаптантов… У них здесь что, все дают подписку о неразглашении?
— Журналисты должны уйти до полудня? — спросил Гриф.
— Да.
— Агента уже нашел?
— Нашел, прибудет восьмичасовым поездом, — кивнул капитан. — Только и тут не все слава богу. Кто-то выбил из вашего свободного поголовья семерых из десяти.
— Не понял?
Капитан достал из внутреннего кармана куртки два сложенных пополам листочка, протянул Грифу:
— Читайте, наслаждайтесь.
Гриф прочитал. Быстро. Потом еще раз, медленно, словно смакуя фразу за фразой, словно пытаясь ощутить послевкусие.
Капитан терпеливо ждал.
Гриф протянул ему листки бумаги.
— Думаете, это я придумал специально для вас?
— Думаю, этого ты не должен был мне показывать. Начальство будет очень недовольно.
— Пошло оно в жопу, начальство. — Капитан спрятал листки в карман. — Оно что-то там задумало, а я…
— Нас сейчас никто не слушает? — спросил Гриф, демонстративно оглядывая комнату.
Капитан молча переставил серо-зеленую коробочку на столе перед собой.
— Кто из оставшихся троих свободных согласился?
— Первый, к кому обратился. Лицензия три нуля двадцать четыре.
— Позывной «Скиф», в миру — Семенов Илья Анатольевич, специализируется по девочкам на Территорию. Сколько вы ему предложили?
Капитан сказал.
— Вы ему еще что, угрожали?
— Нет, естественно.
— Эти копейки он сам вам мог заплатить, чтобы вы его только не беспокоили. А он согласился. Вы разве не знаете, что мы, свободные агенты, очень обеспеченные люди?
— Знали, но…
— Не знаете, что мы обязаны выполнять приказы только нашего Гаранта, а остальное вольны рассматривать только как просьбы? — Грифу было даже не смешно, совсем не смешно. — Вы тут совсем ополоумели?
Капитан не ответил.
Он как-то не задумался обо всем этом. Он выполнял приказ. Только выполнял приказ. Только после того, как пропали главврач и его «тень», Горенко начал испытывать некоторый дискомфорт. И еще…
— Что еще? — спросил Гриф.
— На периметре безопасности… Датчики шалят. Возможно, последствия позавчерашнего пролета. В общем, это довольно далеко от нас было, но могли проявиться остаточные явления… — Капитан кашлянул и замолчал.
— И явление Святаго Духа православному народу, — закончил за него Гриф. — Ты хоть сам с собой в прятки не играй. Не заставляй меня думать, что целый капитан не усек, что это банальный подготовительный этап спецоперации. Периметр щупают и готовят обрушить. Ты уже оповестил начальника гарнизона Территориалов?
— Конечно. Предупредил. Полковника Жадана и даже комиссара Ковача. Ковача, правда, только попытался. Он… прихворнул. Желудок. Убыл в госпиталь.
— А обычно куда увозят заболевших старших офицеров? Разве не к вам?
— К нам, — совершенно упавшим голосом ответил капитан и вдруг сорвался: — К нам их отвозят! В нашу долбаную Клинику! Согласно инструкции номер пять три восемь дробь девять четыре пять, пункт восьмой! На случай заражения…
Только что Горенко сидел, сжав кулаки, говорил тихо, но вдруг вскочил, опрокинув стул, ударил кулаком по столу. Ударил. И снова. И снова ударил.
Гриф решил не перебивать. Бессмысленно. Если такой человек, как этот капитан, решает немного покричать на себя, на начальство и на Бога с чертом, то ни начальство, ни черт с Богом, ни даже он сам не могут крик остановить. Пока накопившееся не вырвется, не уйдет сквозь потолки и крышу к звездам и не взорвет там пару-тройку галактик.
И только потом…
— А Жадан мне ответил… Спокойно так ответил, что у них все в норме, что их датчики и сенсоры работают нормально и… Предложил завтра прислать своих специалистов повозиться с нашей техникой.
— К полудню? — спросил Гриф.
— С утра пораньше.
— И ты согласился?
— Сказал, что перезвоню.
— А он начал настаивать, ссылаясь на какую-нибудь сто сорок седьмую статью Устава гарнизонной и караульной службы Территориальных войск прикрытия?
— Так, — кивнул Горенко.
— И на сколько солдат тебе велено подготовить пропуск?
— На пятнадцать человек, включая одного офицера.
— А у тебя в подчиненных сколько бойцов? Сколько ты можешь реально выставить при начале разборки? — Гриф спрашивал деловым тоном, словно ему уже все было понятно и ясно.
— Всего в дежурной смене охраны у меня в Клинике двадцать пять человек. — Горенко поставил стул на ножки, сел. — Из них пятеро — техники наблюдения. Из остальных… Я могу твердо рассчитывать на…
Возникла неловкая пауза. Гриф ждал. Горенко молчал. И молчал. И молчал.
— Даже на себя ты не можешь твердо рассчитывать, — констатировал Гриф. — Если не будет приказа сверху, все твои парни и девушки будут терпеливо ждать инструкций. Верно?
— Верно. Особенно это верно, если учесть, что охрану Клиники должны осуществлять именно войска прикрытия. В случае чего командование вообще переходит к полковнику Жадану.
— В случае чего? Случайно не в отсутствие главврача? Можете не отвечать. Что мы имеем в сухом остатке? В сухом остатке мы имеем следующее. Завтра, после полудня, нечто произойдет в Адаптационной клинике. Нечто, что не должно попасть в кадр независимых журналистов.
Утречком солдатики тебе отрегулируют периметр так, что через него днем пройдут незамеченными целые дивизии с развернутыми знаменами и оркестрами, играющими героические марши. Куда эти дивизии пойдут — сильный вопрос. Есть варианты?
— От нас до Внутренней границы по прямой сто пять километров, — сказал Горенко.
— Часа за четыре, с учетом пересеченной местности и необходимости соблюдать маскировку, на машинах смогут добраться до Территории. — Гриф вдруг засмеялся. — Не думал, что доживу. Вот уж… Не думал, что сподоблюсь.
— Вы о чем? — спросил капитан.
— Час возмездия настал, вот о чем. Похоже, человечество готово нанести инопланетным супостатам, которых мы по недоразумению называли Братьями, решительный удар. Отольются уродам наши слезки! — Гриф тяжело вздохнул.
— Вы шутите?
— Я? Ни в коем разе. Как можно! Какие шутки? Завтра, если все пойдет, как спланировано, прольется смрадная кровь пришельцев со звезд. И что самое главное — кровь предателей.
— Чушь! — сказал капитан неуверенно. — Это…
— Что «это»? Забыли, в какое смешное время мы живем? Забыли, что мы прижаты к поверхности и не можем себе позволить даже пролететь над Территориями? У нас нет даже завалящего спутника, чтобы прощупать район вокруг Клиники.
— Далась вам Клиника! Что в ней такого…
— А вот это вы ответьте, любезный. Что такого в Клинике, что священное дело борьбы за освобождение планеты решено начать отсюда?
— Не знаю.
— Думайте, капитан.
— Железнодорожная ветка.
— Отлично, — подбодрил Гриф. — Еще?
— Леса, в которых можно накопить все что угодно…
— Правильно. Еще?
— Да не знаю я! Начальник гарнизона продался, войска готовы взбунтоваться. Мало ли еще что…
— Мало. Есть что-то еще. Что-то еще… Почему именно Клиника? Знаешь, — очень естественно и искренне улыбнулся Гриф, — вот что-то я перемудрил… Что-то тут не так, а я не пойму что. Просто удар по Территории… Пусть по четырем российским и даже по Крымской. Что это дает, кроме символа великого порыва человечества к свободе? Что это дает? Не знаю. Кто у вас, кстати, старший в Клинике, в отсутствие главврача? Кто заместитель?
— Артур Флейшман. Но… он просто числится. Реально…
— Реально — вы?
— Реально — я.
— Покажите мне Клинику, — попросил Гриф.
— Сейчас?
— Именно сейчас. Ближе к полудню, боюсь, ее будет гораздо сложнее посмотреть.
Капитан взял со стола свою коробочку, спрятал ее в карман куртки.
На мониторе наблюдения исчезла надпись, появилась картинка. Наблюдатель сделал пометку в журнале регистрации. Поболтали до трех часов ночи, потом отправились погулять. Имеют право воплощать свою шизофрению в жизнь.
Наблюдатель зевнул, открыл свой термос и налил себе в чашку кофе. Спать очень хочется.
— А вам не хочется спать? — спросил тот, кого Ильин называл Младшим, у Старшего. — Завтра будет очень насыщенный день…
— Не хочется, — ответил Старший. — Сколько раз уже это видел, а все не могу свыкнуться.
Старший указал пальцем — за окном вращался земной шар.
— Понимаю, что это станция перемещается над шариком, а кажется, что это Земля послушно подставляет свой бок для осмотра.
— Или для укола, — сказал Младший.
— Или для хорошего пинка, — сказал Старший.
Иногда ему казалось, что оба они — сумасшедшие. Что десять с половиной лет назад они оба так и не пришли в себя. Что тем зимним вечером они… Неприятные мысли. Очень неприятные.
Лучше об этом не думать. Лучше делать то, что они считают правильным. Что на самом деле является правильным.
Он даже никогда и представить себе не мог, что способен на такое. Убей одного — и тебя объявят убийцей, станут искать причину. Убей десяток — и прослывешь маньяком, и многие люди будут пытаться понять, что двигало тобой, ведь не просто так ты это сделал. А убей миллион — и все задумаются над твоими идеями. Ведь нельзя убить столько людей просто так, походя.
— Мы будем над точкой к шести утра, — сказал Младший.
— Знаю, — кивнул Старший.
— Будут сильные тени, — напомнил Младший.
— Это поначалу. Потом солнышко поднимется в зенит, освещение будет такое, что просто залюбуешься. Ну, а кроме этого, основные события будут происходить в помещениях. Кстати, что там майор?
— Спит и шепчет во сне, что должен, просто обязан выполнить свой долг.
— Вот в нем я ни на секунду не сомневаюсь, — серьезно ответил Старший. — Я думаю о другом… О том, не слишком ли сложная партия задумана нами. Можно было бы все сделать проще. Гораздо проще.
— Зачем? — удивился Младший. — Ведь красиво! Как костяшки домино, которые долго расставляли, затаив дыхание в сладостном предвкушении, в ожидании того мгновения, когда можно будет чуть-чуть пошевелить пальцем и… Все будет рушиться, рушиться, рушиться… Пока не ляжет в картинку, которую мы заранее придумали. И все восхищенно будут хлопать в ладоши!
Старший не ответил. Старшего не интересовала внешняя сторона дела. Он полагал, что только цель может все оправдать. Он не был оригинален в этом, но и неправ он тоже не был.
— Пожалуй, я пойду посплю, — сказал Старший, вставая с кресла. — А ты…
— Я тоже, — засмеялся Младший. — Не хочу зевать, когда начнут опрокидываться доминошки!
Пока он укладывался спать, станция прошла над Черным морем и двинулась дальше, на северо-восток.
Жене Касееву очень не хватало новостей. Не хватало — и все тут. Он сам их делал, знал, из чего и как варятся новости в агентстве, регулярно плевался, просматривая новостийные передачи, но каждый вечер включал телевизор, чтобы в очередной раз…
В Клинике телевизора не было. Вернее, в палатах стояли телевизоры, но предназначались они вовсе не для информирования пациентов, а для их развлечения. Двадцать четыре часа в сутки каждый мог смотреть все что угодно из предложенного списка фильмов и представлений. Если, естественно, врач разрешал.
Касееву врач разрешал. В смысле — не возражал. Врач вообще старался держаться от Касеева подальше, сведя общение с журналистом к минимуму. Около десяти часов вечера доктор Флейшман заглянул в палату, с порога спросил, все ли нормально, получил утвердительный ответ и, удовлетворенный, ушел к себе в комнату.
Женя внимательно изучил киноархив Клиники и убедился, что либо он смотрит комедию, либо рано ложится спать.
Касеев выключил телевизор.
Генрих Францевич не возражал. Он по блокам разложил на своей постели систему и тыкал в разъемы тестером, время от времени неодобрительно качая головой и цокая языком.
— Что, завтра двинетесь за приключениями? — спросил Женя.
— И даже не собирался, — сказал Генрих Францевич, не отрываясь от своего занятия.
— Сдрейфили?
— Угу, — кивнул Пфайфер.
— Нет, серьезно!
— Серьезно… — Генрих Францевич аккуратно подцепил пинцетом что-то в оптическом блоке, сдул на пол. — Серьезно, я даже сдрейфить не смог. Я сразу понял, что никуда не пойду, спасибо. Я свое уже отбегал…
— А говорили…
— Я ничего не говорил. Я пил коньяк и высказывал предположения.
— Я же видел — вы почти согласились. Еще секунда…
— Женя. — Генрих Францевич на секунду отвлекся от профилактики оборудования и посмотрел на журналиста. — Я понимаю, вы совсем недавно испытали болезненное унижение…
— Какое там унижение, — пожал плечами Касеев.
— Нет? — удивился Пфайфер. — А мне казалось, что любой нормальный мужик, после того как его самым бессовестным образом унизили, разве что носом по полу не повозили, вырубили словно сопляка, отключили, как мелкого засранца, макнули в дерьмо…
— Про дерьмо уже было.
— Это про засранца было, а про дерьмо, извини, не было. У меня все ходы записаны. Так вот, после того как ты облажался, не смог ответить за базар…
— Может, хватит? — поинтересовался Женя.
— Может, — согласился Генрих Францевич. — Так вот, если ты испытываешь некоторые негативные чувства, то возьми вон поотжимайся. А на мне отрываться нечего. Я старше, я спокойнее, я умнее, в конце концов. Я работаю с материальной частью.
Касеев встал с кровати и прошелся по палате, от мониторов к двери и обратно.
— Вы что-нибудь понимаете? — спросил Касеев.
— Что-нибудь понимают все, — улыбнулся Пфайфер. — Я понимаю чуть больше других, но если ты уточнишь свой вопрос, то я, конечно же, пойму еще больше.
— Ладно, по-другому.
Женя присел на край кровати Пфайфера. Генрих Францевич отодвинул блок памяти подальше от края. Блок памяти — штука хрупкая, и падать ей на пол противопоказано.
— Вы поверили хоть чему-то в выступлении капитана? — спросил Касеев.
— Ты хочешь, чтобы я ответил?
— Конечно!
— Даже несмотря на то что мы сейчас наверняка шикарно смотримся на каком-нибудь мониторе?
Наблюдатель улыбнулся и немного прибавил звука. Старик ему определенно нравился. Пацан слишком нервный, а старик держится молодцом. И если он сейчас чего-нибудь расскажет эдакого о господине капитане Горенко, то будет потом что дать капитану почитать утречком в распечатанном виде.
В каждой работе есть свои небольшие развлечения.
— Пусть смотрят, — отмахнулся Касеев. — И пусть слушают. Нам скрывать нечего!
— Как скажешь, как скажешь.
Генрих Францевич стал неторопливо собирать систему блок за блоком.
— Так вы поверили хоть чему-нибудь?
— Да.
— Поверили?
— Женя, меня удивляет, как вы со своей патологической неспособностью точно сформулировать вопрос умудряетесь быть одним из ведущих журналистов нашего агентства. Вы спросили меня, поверил ли я чему-нибудь. Да, поверил. Чему-нибудь. Например, когда он предложил выпить. Я выпил, не испугался. Поверил, что он ничего пакостного в бутылку не плеснул. А вот если вас интересует, поверил ли я в историю про солдат и неуязвимую технику…
Пфайфер защелкнул корпус, смахнул с него несколько пылинок и вложил аппаратуру в кофр.
— Ну? — спросил, не выдержав паузы Касеев.
— Интересует? — любезно улыбнулся Пфайфер.
Касеев тяжело вздохнул.
— Не нужно так нервничать. Я, например, помню еще советские времена, когда слушать нужно было не столько то, что говорят, сколько то, о чем молчат. Перечисляют, например, список руководителей партии и правительства, вдруг — бац! — нету Сидорова после Петрова. Есть Федоров, которого раньше никто в таких торжественных случаях не именовал. И все, кто понимал, понимали. Федоров, понимали, всплыл, а Сидоров — утонул. Не нужно так сверкать глазами, я сейчас перейду к делу. — Генрих Францевич поставил кофр под кровать. — Все это, конечно, было интересно и познавательно. Подразделение, аппаратура с иммунитетом к Братьям… Кроме того, а это не говорилось, но мы видели это своими глазами, полковник на перроне, после того как грохнул… простите, убил железнодорожника, чуть не пустил себе пулю в лоб. Помните?
— Помните, — кивнул Женя.
— Вы знаете много полковников с такой тонкой душевной организацией? — осведомился Пфайфер. — Можете не отвечать. Это ж нужно было до чего человека довести, чтобы он такое с собой чуть не сделал… — Пфайфер покачал головой. — Человека задело за живое… Что задело за живое этого человека? Вот вас бы в такой ситуации что зацепило бы?
— Не знаю… Не из-за него же, в самом деле, все произошло…
— Что-что? — быстро переспросил Пфайфер и даже приложил руку к уху. — Ась?
— Не из-за него же все произошло? — повторил Касеев, прислушиваясь к собственным словам.
— Мы можем только пофантазировать, — сказал Генрих Францевич. — Попытаться себе представить, что именно там произошло. Вы полагаете, что пролет и появление этого странного подразделения совпали случайно?
— Ну уж, во всяком случае, не засаду они устроили… — усмехнулся Касеев. — И слава богу! Если бы они туда с ракетой пробрались, то сейчас бы мы с вами здесь не сидели, а летали бы где-нибудь в районе райских кущ. Во Владивостоке вон умудрились накрыть Братьев, корабль взорвался — и нету того Владивостока. В Сети регулярно гуляют кадры того места, где раньше стоял славный город. Какая там у нас высота пролета была?
— Извините, Женя, я не мерил.
— На такой высоте хватило бы и крупнокалиберного пулемета. Я слышал…
Легенды об уязвимости Братских кораблей гуляли с самой Встречи, регулярно находились те, кто видел сам или разговаривал с тем, кто лично…
Лично Генрих Францевич ничего такого заметить в Севастополе не сумел. Он сумел только на третий день добраться до штольни какого-то флотского склада. Склад создали во время одной из двух оборон Севастополя и выкопали от всей души, с большим запасом прочности.
Когда пошел дым, из штольни пришлось уходить. Пфайфер оказался к выходу близко, успел выскочить под звездное южное небо, оглядеться и увидеть, как корабль, в неверных сполохах пожаров похожий на дирижабль, медленно скользит над бухтой. С северной стороны вдруг полетели белые огоньки трассирующих пуль. Кто-то смог…
Пули летели как-то даже не торопясь, словно понимали, что все это бессмысленно, что такой туше, родившейся где-то среди звезд, они не смогут причинить вреда. Но все-таки летели.
Летели и гасли. Или исчезали. Или корабль их поглощал. Или еще что-то. Пфайфер не знал, Пфайфер только видел, как вся длинная очередь, наверное, с сотню пуль, соединила на короткое время землю с кораблем и пропала.
Потом исчезла темнота.
Будто полыхнула гигантская фотовспышка. Громадный фотолюбитель, заинтересованный суетой в руинах, наклонился над остатками города, навел фотоаппарат и нажал на спуск. Пфайферу даже показалось, что он слышал сухой щелчок затвора.
Он несколько часов после этого мог только слышать — перед глазами все плыло и горело. Он полз, срывался несколько раз куда-то вниз, думал, что все, что больше не сможет встать, и все-таки вставал.
Каким-то чудом он выбрался из города. До сих пор уверен, что именно та временная слепота помогла ему уйти живым. Уже почти на самой границе города он почувствовал, как что-то прошло совсем низко, почти над самой головой, обдало его лицо каким-то нездешним ужасом, швырнуло на землю и попыталось расплющить, как люди растирают муравья об асфальт.
Пфайфер слышал крики, кто-то стонал рядом. Кто-то начал петь… Он не запомнил ни слов, ни мелодии, но помнил голос — надсадный, хриплый, со всхлипами выводивший одну и ту же фразу. Несколько лет после этого Генрих Францевич слышал по ночам этот голос и вскидывался, думая, что вот сейчас, вот сейчас он поймет слова… И каждый раз утром снова ничего не мог вспомнить. Может быть, казалось ему иногда, слов вообще не было? Человек просто кричал, пытался вытолкнуть из своей груди боль, страх и бессилие?
Потом его вдруг подхватили и потащили, Пфайфер даже не пытался отбиваться — не было сил. Показалось, что это они, те, кто выжег город, кто только что пытался убить его…
Странно, но именно тогда к нему вдруг вернулось зрение, и Пфайфер с удивлением рассматривал лица людей и низкое серое небо над самой головой.
Он потом узнал, что вертолет прилетел за разведгруппой. Из десяти человек к месту сбора группы вернулись только трое, но они забрали с собой тех, кого встретили… И кто смог сам дойти. Наверху хотели получить свидетелей того, что и, главное, как все происходило.
— Вам плохо? — спросил Касеев.
— Что?
— Вы побледнели, и руки…
Пфайфер взглянул на свои руки — пальцы дрожали.
— Нет, Женя, ничего. Все нормально. Все совершенно нормально. — Оператор вздохнул, пытаясь унять сердцебиение. — Так, вспомнил. Но дело не в этом. Дело вовсе в другом. Дело в странном полковнике, который точно знал, когда и где пройдет корабль. И который пытался спасти людей. Он знал, как их спасти. А тот железнодорожник — нет. Странно?
— Что странно?
— Железнодорожник… Тот начальник… У него что, ничего не было из электроники? — Пфайфер унял наконец дрожь в пальцах, сжал руки в кулаки и посмотрел на Касеева. — Ты можешь себе представить сейчас человека — и не просто человека, а начальника среднего звена, у которого не будет телефона, информблока, часов, в конце концов? Но железнодорожник этот… Он спокойно пролежал без сознания до тех пор, пока его не нашел полковник. Да?
Касеев пожал плечами. Что тут говорить? Это точно. Это он не подумал. И капитан этот, местный, ничего об этом не сказал.
— Когда проводят испытания, — тихо, очень тихо сказал Пфайфер, — выделяется контрольная группа. Чтобы понять, что могло произойти с объектом испытания. Могло, но не произошло. Как крысам, когда вводят вирус… Или, наоборот, лекарство. Одной — вводят. Другой — нет. И смотрят. Это называется научный подход.
— Контрольная группа, — сказал Касеев. — Сволочи.
— Кто? — быстро спросил Пфайфер. — Кто «сволочи»? Братья?
— Братья, — ответил Касеев и замолчал.
Глупо прозвучало — «Братья». А полковник? А железнодорожник? Полковник думал, что только его самого и его солдат будут испытывать? Не знал о контрольной группе?
…Как я буду играть… Больно-то как… мама… подожди, милый, мама… сейчас… больно… он спит… не мешайте, он спит…
— Это очень по-нашему, — сказал Пфайфер. — Очень. Это мы привыкли так обращаться с себе подобными… Мы сами… Или это еще одно подтверждение, что разум везде одинаковый. Хотя вряд ли. Это было наше, человеческое испытание. Мы испытывали новую технику. Которая позволит нам… Что она нам позволит? Победить? Сбросить инопланетное иго? Что? Зачем?
— А знаете, — тихо спросил Касеев, — сколько в человеке воды?
— Семьдесят процентов, — не задумываясь, ответил Генрих Францевич. — А что? При чем здесь…
— Знаете, как это было установлено? — Касеев даже чуть улыбнулся, еле-еле, словно от боли.
— Не знаю… Исследовали как-то…
— Японцы, в тридцатые-сороковые прошлого века. В Маньчжурии. Может быть, этим же баловались и немцы, не знаю. Немцы были большими выдумщиками. Но это замечательное исследование провели японцы. Не помню, где уж я это вычитал. Брали первого попавшегося китайца, взвешивали. Сажали перед очень сильным феном… Знаете, такие, которыми волосы сушат, только гораздо мощнее. Сажали китайца — уж не знаю, живого или мертвого, — и включали фен. Потом взвешивали. И снова включали. И снова взвешивали. И снова включали. До тех пор, пока вся вода не уходила и вес не переставал изменяться. Затем брали следующего китайца — китайцев же много, сами знаете. И следующего. И следующего. А тщательно высушенные тела потом продавали на брелоки. Они, наверное, такими маленькими становились, эти китайцы, что свободно вмещались в карман. Вместе с ключами от машины. Или ими украшали столики для чайной церемонии… — Касеев через силу улыбнулся. — Так что вы тут правы — все было очень по-нашему.
— Разболтались мы что-то, — тяжело вздохнул Генрих Францевич. — Спать пора.
— Пора, — согласился Касеев.
— Выключай свет, — сказал Пфайфер.
Наблюдатель встал с кресла, сделал несколько упражнений. Затекла спина. В палате выключили свет. Система ночного наблюдения включилась с опозданием почти в десять секунд. Нужно будет утром доложить об этом. Порядок должен быть.
Наблюдатель вернулся в кресло, налил себе из термоса кофе. Выпил.
Не спали, если не считать охрану, только капитан с посетителем и Николаша. Но Николаша никогда не спит. Вот уже почти три месяца. Наблюдатели поначалу даже спорили, на чьем дежурстве уснет юродивый.
Не уснет, подумал наблюдатель. Врач говорил, теперь до самой смерти не уснет.
— Вы думаете? — спросил Николаша. — Вы думаете, что вы думаете. Вам только кажется. Всем — кажется. И даже мне кажется, что я думаю… Все уже придумано. Все-все… И мы переходим от одной мысли к другой. От мысли к мысли. Нам кажется, что мы их думаем, а они на самом деле ездят на нас… И не нужно махать на меня руками…
Николаша засмеялся, аплодируя себе. Ему было весело.
— Только мысли живут. Они разумны. Они живут Мысль о прекрасном завтра, формулировка закона всемирного тяготения, идея выпить на троих… Они живут Они висят в воздухе, прекрасные и лаконичные или безумные, как эта, моя… А они хотят двигаться… Вперед-назад, вперед-назад… Бегать, ползать… Даже ползать… Я точно знаю, что некоторые любят ползать. Вот так…
Николаша упал на четвереньки, чтобы показать, как именно любят ползать некоторые мысли.
— Вот. Вот так. А еще они любят летать… Летать любят. Есть такие мысли, которые знают, как построить самолет. Они находят скотинку, которая может перенести эту мысль. Находят другую скотинку, которая может перенести мысль о необходимости строить завод… банк… взорвать город. Много разных мыслей…
У меня пустой мозг. Я родился с пустым мозгом. Как все… С маленьким мозгом, в который могла вмещаться только мысль, что нужно поесть, пососать мамкину сиську или соску… Они выращивают нас, мысли, чтобы потом удобно было в нас ездить, расположиться в наших мозгах, как в машине…
Вы думаете, я вру? — Николаша вскочил и подошел поближе к слушателям. — В вашу пустую голову пришла мысль о том, что я вру? Среди них есть и такие. Клоуны. Шутники. Которым нравится врать…
Николаша склонил голову к правому плечу, прищурился и показал язык тому, что был справа.
— А мне в голову пришла глупая мысль. Ей не хватило ума… — Николаша ударил себя кулаком по лбу. — Моего ума ей не хватило. Она, наверное, не вместилась в мой ум… И та часть, которая знала, что нельзя говорить эту мою мысль вслух, просто не вместилась… Свисает сейчас из моего ума… Дергается, пытается втиснуться полностью, а у нее не получается… Знаете почему? Потому что у меня в голове есть еще одна мысль… Они обычно ездят на нас поодиночке. Не вмещается больше одной. Вначале едет одна, потом другая… А у меня… У меня, наверное, большой ум, вместительный. Или… — Николаша понизил голос до шепота: — Или та, вторая мысль, очень маленькая. Вот такая.
Пальцы Николаши показали, какая маленькая та, вторая мысль. Совсем крохотная.
— Она маленькая и зеленая… Сказать почему? Сказать?
Слушатели ждали, не перебивая. У него были очень хорошие слушатели.
— Она не с Земли, — шепотом сказал Николаша. — Она прилетела…
Указательный палец вверх. Слушатели должны понять, что не сбоку или снизу, а сверху прилетела та зеленая мысль. Это очень важно. Важно.
— Знаете, о чем та, зеленая мысль? Не знаете. Не знаете! — выкрикнул Николаша.
Конечно, они не знают! Откуда они могут знать? На Земле не так много мыслей сверху. Их еще очень мало. Совсем мало. Обычные мысли их не замечают. Вот и его большая мысль не заметила, что в уме у него уже что-то есть… Попыталась прокатиться и застряла. И теперь ни та, ни другая не могут выбраться из его мозга. А это нужно скрывать.
— Они меня держат здесь, — сказал Николаша. — Чтобы никто не узнал, что я смог захватить их в плен. И земную, и зеленую… Я их держу. Я… Они пытаются вырваться…
Бьются в виски… Бьются-бьются-бьются… Они думают, что смогут выбраться… Они — не я. Я не умею думать. Они думают, что смогут вырваться, и знают, что ничего у них не получится… Смешно, правда?
Слушатели не ответили. Они даже не пошевелились. Боятся пропустить хоть слово. У Николаши очень хорошие слушатели. Он их сам нарисовал на стене своей комнаты. Правда, вот тот, справа, нарисованный позже остальных, еще не привык… Иногда пытается возражать. Ничего, привыкнет. Привыкнет!
Николаша закрыл глаза. Что-то у него в голове произошло… Что? Они пытаются вырваться? Выскользнуть? Пытаются договориться друг с другом? Николаша засмеялся. Он их не выпустит.
Он не зря ходил к космическому кораблю. Не зря. Ему удалось захватить там мысль со звезд, и он ее не отпустит. Не отпустит.
Их нужно постоянно думать. Эти две мысли одновременно. Тогда они не смогут вырваться… Они будут в плену вечно. Он им докажет, что человек не просто скотинка. Человек может… Может! Нужно только объяснить слушателям, как все на самом деле… Вот они стоят и думают…
— Вы думаете? — спросил Николаша. — Вы думаете, что вы думаете!..
— Теперь он повторит. А потом — снова повторит. Он не спит уже три месяца, — сказал Горенко. — Мы держим его на стимуляторах.
— Отпустите его. — Гриф отвернулся от экрана. — Зачем…
— Мы пытались его отправить отсюда в другую клинику, профильную… Но он не хочет. Начинает кричать, сжимает голову руками, чтобы мысли, значит, не убежали…
— Дайте ему умереть, — тихо сказал Гриф.
— Умереть? Об этом мы тоже думали. Нельзя. У него в голове…
— Есть маленькая зеленая мысль? Он что, действительно был возле корабля?
— В корабле. Он был в корабле, это точно. Он вызвался добровольцем. Я был в группе обеспечения, даже хотел идти за ним к кораблю, но… — Горенко развел руками. — Не решился. Попытался, честно, но на расстоянии полукилометра и я, и все остальные, кто решился, почувствовали… Глаза, вы понимаете…
— Понимаю. — Гриф снял очки. — Очень хорошо понимаю… Но у него, как я тоже понимаю, с глазами все в порядке. Он был в корабле, но с глазами…
— Да, — кивнул капитан. — Налить чего-нибудь?
— Воды. Просто воды.
— Просто воды, — повторил Горенко, подошел к холодильнику и достал пластиковую бутылку. — Стакан дать?
— Если можно.
Горенко достал из бара стакан. У него в кабинете был богатый бар, начальство, посещая Клинику, любило заглянуть в коллекцию Горенко.
— Вы мне так и не ответили, — напомнил Гриф, наливая себе воды. — Что с глазами?
— С глазами… — Капитан налил себе коньяку, сел в кресло напротив Грифа. — Как показали исследования, далеко не все люди одинаково реагируют на корабль. В процентах это получается что-то вроде ноль целых восемь сотых…
Горенко грел стакан в руках, время от времени поднося к лицу и вдыхая аромат.
— То есть вы просто тупо гнали людей к кораблям?
— Зачем — гнали? Не нужно гнать. Нужно положить рядом с кораблем что-нибудь интересное и рассказать, что это там лежит. Люди пойдут сами. — Капитан отпил из стакана. — Дайте человеку причину, и он все сможет.
— А что потом делали с теми, кто не дошел?
— Честно? — Голос Горенко прозвучал резко. — Вы хотите знать правду?
— А вы должны будете меня убить после этого? — спросил Гриф.
— Не знаю. Честно — не знаю. С другой стороны… В Сети столько всякого бреда о коварных пришельцах и жестоких людях…
— Есть даже такие, будто это ваши структуры придумывают самые нелепые и страшные, чтобы правда потом казалась пресной и неинтересной…
— Без комментариев, — серьезно ответил Горенко. — Без комментариев. Хотя если честно, это хороший и эффективный способ прикрытия утечек, используем мы его или нет. Может, все-таки вам налить коньяку?
— Сколько нужно отправить к кораблям людей, чтобы получить вот эти ноль целых восемь сотых?
— Не знаю. Я был возле корабля только один раз. Вот с Николашей и был. Николаша прошел через зеленое поле… знаете, вокруг кораблей всегда есть россыпь Зеленой крошки, круг, метров триста в диаметре. Посреди — корабль. Вы должны были видеть, вы ведь бывали в центре Территории. Бывали же?
— Видел, — не вдаваясь в подробности, ответил Гриф. — Ну и что?
— Ничего. Николаша прошел через зеленое поле к мембране. И вошел. А потом вышел. Через три часа. Вошел нормальный такой парень, сволочь, хапуга, готовый убить, если выгодно, а вышел такой вот добряга! — Горенко кивнул в сторону монитора, на котором Николаша снова что-то говорил. — Его нельзя убивать, он единственный человек, побывавший в корабле…
— …И вышедший оттуда, — закончил за капитана Гриф. — Вы же наверняка не одного туда загнали? Сколько? Сотню? Две?
— Наша Клиника этим не занималась. Это там, в Африке, гнали людей сотнями. А мы… наши ученые искали людей, способных войти в корабль. И, если не врут, сейчас могут определить при осмотре человека, не имеющего реакции на корабль. Чуть не сказал «излучение корабля», — засмеялся Горенко. — Наши головастики меня сколько раз поправляли, объясняли, что никто так и не понял, что именно так глушит людей и технику. Нету излучения. Просто нету. А люди разрывают себе веки, электроника взрывается, металлы плывут и сминаются…
— Да, — кивнул Гриф, — это очень забавно.
— Извините, — спохватился капитан и залпом допил коньяк. — Извините. Это я… мы… каждый день возле этого — вырабатывается такой, знаете ли, черный юморок. Шуточки такие, моргиальные.
— Маргинальные?
— Моргиальные, из морга, — хихикнул капитан. — Например, знаете, что такое плесень? Не та, которая в сыре, а плесень?
— Болезнь. Что-то там о псевдоразуме…
— Точно. Правильно. Они все заражаются в разное время, но болезнь не проявляется, пока все в группе зараженных не дойдут до одной и той же кондиции. Потом — бац! — Капитан взмахнул руками и чуть не выронил свой стакан.
— Не вижу юмора, — спокойно сказал Гриф.
Ему начинало надоедать общение с этим… Похоже, количество выпитого за день коньяку стало переходить во вполне определенное качество. В душе бедняги слились в единство противоположности, и специалист по умолчанию трепался не переставая. И если вдуматься как следует, то отрицание отрицания тут тоже имеет место быть. Законы диалектики в действии.
— Юмора он не видит… — Капитан поставил стакан на пол. — А у нас в Клинике изучали эту плесень. В смысле — тоже изучали, как и по всему миру. И знаете, к чему пришли?
Капитану становилось все веселее и веселее, над верхней губой выступил пот, лицо раскраснелось.
— Таки да, таки люди умирают одновременно. В общем, для одного человека все заканчивается в течение Двенадцати часов. Если к зараженному подсадить другого человека, даже за час до срока, оба живут еще двенадцать Часов. Если подсадить третьего — плюс двенадцать часов. Если подсадить к больному двух здоровых, время их не Приплюсовывается… Опять только двенадцать часов. Чтобы продлить свое время, группе инфицированных нужно постоянно пополнять свой состав. Разве не смешно?
— Не знаю, я с такой штукой сталкивался сразу же после Встречи. Не веселило.
— И я сталкивался. Кто не сталкивался? Кто болел кто уничтожал заболевших, кто сидел дома и молился чтобы не попасть в число первых или вторых. Вот вы, например? — Капитану, похоже, с трудом удавалось зафиксировать взгляд на собеседнике.
Указательный палец, которым Горенко ткнул в сторону Грифа, сильно водило из стороны в сторону.
Гриф не ответил. Никогда не отвечал он на подобные вопросы и начинать не собирается. Особенно беседуя с этим странным капитаном.
— Не хотите сказать? — засмеялся Горенко и погрозил пальцем Грифу. — Напрасно. Что нам скрывать? Двое сильных и умных мужиков могут говорить друг другу правду… Вот я не боюсь выдавать вам самые секретные вещи, которые прячутся вот тут…
Палец перестал грозить Грифу, описал дугу, и капитан несколько раз постучал им себя по лбу.
— Я испытал громадное облегчение, когда эпидемия закончилась. Тут молодцами сработали силовые структуры! Пока доктора искали выход, солдаты этот выход перекрыли. И дали возможность зараженным вымереть. Болезнь странная, но передается только контактным путем. Двенадцать часов со времени последнего заражения и минут десять санитарной обработки огнеметом. И нету болезни. Разве что время от времени со свалок приносят «верблюды», но с ними все просто. Они ходят пешком. Сто километров они могут пройти в самом лучшем случае за двое суток. Со стимулятором быстрее, но стимулятор нужно принимать с интервалом в десять-двенадцать часов… Иначе мозги расплавятся. Зараженный с гарантией не дойдет. В мертвом теле болячка живет всего ничего, каких-то пять-шесть часов… — Капитан потер лицо. — О чем это я? А, да. Знаете, какой самый надежный способ спасти человечество от вымирания? Заразить всех. Открою вам страшную тайну — беременные не передают заболевание своему ребенку. Только после рождения. Если заразить всех, то мы будем жить вечно, пока рождаются дети.
— Вы все это выяснили здесь? — еле слышно спросил Гриф. — Вот тут, в Клинике?
— А то! — приосанился капитан. — Не при мне, правда, при мне тут работали с нитью… Сейчас работают. И разрабатывали лекарственные средства против плесени. Лекарственные. Это я в базе своего предшественника нашел. Бедняга так быстро уехал отсюда, что оставил вещи и файлы.
— Значит, заражены…
— Поверили? — Капитан захлопал в ладоши. — Поверили!
В голосе капитана был неподдельный восторг, в глазах… В глазах было другое, но мало ли что может быть в глазах пьяного человека.
— Это и есть черный юмор. Придумать историю, глупую до абсурдности, и скормить ее человечеству. Или человеку. Заразить. Это не плесень, но очень похоже. — Горенко стал серьезным. — Есть еще один вариант шутки. Заражать может только тот, кто инфицирован первым. Не знаю как… Предположим, что где-то, скажем, в шариках, есть возбудитель. Так вот, все, кто заражен этим первым, чтобы выжить, ловят здоровых и приводят их к нему. Он возлагает руку, говорит сакраментальное: «Бери и носи». Группа живет еще двенадцать часов. Эта Конкретная группа. И верят, представьте себе, — я проверял. Это похоже на историю о вампирах, потому и верят. А вот если уничтожить главного носителя, то…
— Что? — спросил Гриф, понимая, что Горенко будет тянуть паузу до бесконечности.
— А не скажу! — Капитан хлопнул руками и показал пустые ладони. — Нету, улетело. Люди хотят жить. Люди сделают все, чтобы выжить. Как полагаете, если такую вот шутку выпустить в Сеть? Создать вот такую дополнительную реальность? Врачи молчат, потому что им так приказали. А на торпедах возят здоровых к главному носителю… Или катают этого главного из города в город. Какая может начаться замечательная истерия! Такого даже после Встречи не было. Или еще…
— Хватит, — сказал Гриф.
— Почему? Надоело? А ваши истории о свободных агентах? Вас выбрали Братья, дали вам оружие… Вы же стреляли из своего «блеска»? И как оно? Я вот, например, ни разу даже в руках не держал. За какие заслуги вас выбрали Братья? Нет, мне действительно интересно. За какие такие заслуги?
Капитан стал трезвым.
Вот только что еле ворочал языком и не мог совладать с расползающимися зрачками — и вдруг взгляд стал пронзительным, а возле губ пролегла жесткая складка.
Гриф уже собирался встать с кресла и уйти. Но внезапная метаморфоза капитана остановила его. Голос, взгляд — нечто вырвалось из глубины капитановой души… Из того сумрачного места, где душа когда-то обитала. И это нечто было опасным и жестоким. К нему нельзя было поворачиваться спиной.
— Я раньше работал по Сетевым партизанам. — Капитан откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. — Разного повидал, поговорил с разными смешными человечками. Не поверите — даже партизаны не выставляли в Сеть всего, что накопали. Вроде бы все несут, весь мусор и грязь, бочки дерьма выплескивают через Сеть в мозги человечества — и вдруг… Тихонечко отсортировали и отложили в свой архивчик, для лучших времен. Чтобы раньше времени не спровоцировать народный гнев. И что забавно: андеграунд-порно снимают, создают латексных Братьев, доводят девок до безумия или просто убивают в кадре руками этих кукол — и дают народу полюбоваться, а простое исследование, основанное на обычной логике… Такое себе умозрительное эссе вдруг изымают. Я сохранил для себя… на память немного таких умственных штучек. Хотите ознакомиться?
Гриф промолчал.
— Я настаиваю, в конце концов. — Капитан поднял правую руку над головой, щелкнул пальцами. — Идентификация голоса, — сказал он.
Свет в кабинете померк, прямо над столом высветилась голопанель. От нее оторвались и вплыли в воздух разноцветные звездочки файлов.
— Вот хотя бы этот, — тронул капитан одну из красных звездочек пальцем.
Звезда развернулась в кадропроекцию.
Ряды книг, письменный стол, заваленный бумагами, освещается низко опущенной настольной лампой. Лица человека в кресле не видно — только руки. Руки пожилого, даже старого человека, испещренные морщинами и перетянутые вспухшими венами. Ногти аккуратно обрезаны и даже отполированы. Ни колец на пальцах, ни часов на запястье.
Ровный, неторопливый голос. Голос человека, привыкшего выступать, чуть неуверенный оттого, что на этот раз вместо аудитории — сенсор кадра.
— Здравствуйте, — сказал человек.
Нелепое начало для агитационного выступления в Сети. Говоривший это и сам, видимо, понял, кашлянул, чтобы скрыть растерянность.
— Возможно, мне не следовало этого делать. Мое выступление… мои слова ничем не подтверждены и не могут быть подтверждены ничем. Только рассуждения. Но за Последнее время слишком часто приходят мне в голову мысли…
Пальцы сжались в кулак, человеку не нравится то, как он начал, человек злится на себя за это, но запись не прекращается.
— Когда произошла Встреча, я затаил дыхание. Я, знаете ли, из того поколения, которое ждало Контакта. Верило и надеялось. Никакая цена не казалась мне слишком большой за возможность встречи с иным Разумом Иная логика, иные чувства. Да, смерти — это плохо. Уничтоженные города, погибшие люди… Словно плохая экранизация «Войны миров». Очередная плохая экранизация. С другой стороны, думал я, кризис при Контакте неизбежен…
Горенко слушал, прикрыв рукой глаза. Могло показаться, что он спит. Но он не спал. Наблюдатель перед пультом тоже не спал, хотя могло показаться, что именно это он и делает, уронив голову на пульт. Такое не допускалось инструкцией. За такое полагалось взыскание, и очень серьезное. И то, что экраны нескольких мониторов были испятнаны брызгами какой-то жидкости, тоже неминуемо повлекло бы за собой наказание. Если бы у наблюдателя не имелись смягчающие обстоятельства.
Даже самый придирчивый и вздорный начальник согласился бы, что дырка в затылке дежурного наблюдателя, пробитая девятимиллиметровой пулей, полностью оправдывает его позу и объясняет, чем именно испачкан пульт. И пол.
Кровь медленно капала с края пульта.
Рука наблюдателя время от времени вздрагивала, но это ровным счетом ничего не значило. У убитых есть свои развлечения.
