Глава 4
КАПКАН
Проснулся я еще до заката.
Чувствовал, что не выспался, хорошо бы еще поспать, но сон не шел. Как ни пытался уснуть, вместо этого снова и снова кружились в голове лунные фазы. Ночи, оставшиеся до полнолуния. Их число… И их чередование.
Шатун был, теперь Виктор, потом Шатун, а потом…
Чертов пижон! Чертов лунный календарь, так неудач-до легший.
Я скатился с кровати, нашел лист бумаги, календарь — с лунными фазами — и еще раз, окончательно, чтобы уж точно без ошибки, расписал.
Начиная от ночи новолуния, когда мы брали паучиху, и до вчерашней ночи. И еще три вперед. На третью и придется полнолуние.
Вчера за мной приглядывал Шатун. Сегодня очередь Виктора. Сегодня мне по-любому не выбраться, даже рыпаться не стоит. Но хуже другое: выходит, мне не выбраться и в послезавтрашнюю ночь. В ночь новолуния.
Я скомкал лист бумаги, подкинул и от души влупил по нему ногой. С сухим щелчком комок бумаги улетел в стену, от нее в пол, в кресло, затих где-то под кроватью. Жаль! Я бы еще пнул. Его. Что-нибудь еще. Что угодно! А лучше кого-нибудь!
Я был так зол, что пнул бы и котенка.
Если этот пижон от меня не отвяжется, то ночь новолуния я пропускаю. Просижу здесь, пока Гош и Шатун будут там. Будут вдвоем брать ту суку. Тех сук… Их же много. А еще те пурпурные ребятки…
Решится Гош брать всю эту свору всего лишь вдвоем? Или решит не рисковать? Даст им уйти?
Я бы пнул не только котенка, я бы пнул и щенка, попадись он мне сейчас под ноги! Чертов пижон! Он даже не понимает, что делает…
Ч-черт бы его побрал… Выть хочется! А что толку?
Стискивая кулаки, я все-таки зарычал. Рвать и метать! Ведь ничего же не сделать, никак от этого пижона не отвязаться, если уж даже у Гоша не вышло! Если уж ему Виктор до конца не поверил, что уж мне-то пытаться…
* * *
Не помню, сколько я метался по комнате, по коридору, по квартире.
Затих в кресле, стиснув пальцами виски.
Хватит блажить. Надо что-то делать.
Что-то придумать и — делать…
* * *
Впервые за последние дни я пришел в гараж.
Похлопал «козлика» по капоту. Постоял, предвкушая. Весь мелко дрожа от волнения.
Потом старательно, заставляя себя не торопиться, чтобы чего-то не забыть, с редкостным удовольствием сложил в машину все охотничьи принадлежности. Рюкзак, спальный мешок. Гарпуны. Пачку патронов для Курносого.
Сами патроны пересыпал в мешочек, а масляные картонки кинул в угол за машину. Когда отъеду, будут на виду.
Вот так.
Я постоял, дрожа от адреналина, еще раз оглядываясь. Но делать больше нечего.
Здесь — нечего.
Все остальное этот чертов пижон сам сделает за меня. Сначала будет звонить, потом заедет ко мне. Проверит, что меня нет в квартире, и поедет сюда. И вот тут уж убедится, что я не просто пошел гулять по округе на своих двоих, а уехал на «козленке». Прихватив все охотничьи принадлежности.
Да, все так.
Я забрался в машину и завел мотор.
* * *
Солнце прыгало за домами, уже красноватое, не слепящее — спокойное-спокойное…
Я приоткрыл окно, чтобы чувствовать щекой холодный ветерок, а под ним — едва заметное теплое касание.
Небо тоже млело. Весь запад расплавился, затянулся огненно-медными нитями облаков.
Вот и поворот.
Последние заборы остались позади, впереди лишь холмики с голыми метлами кустов. Сжали дорожку с двух сторон, закрыли солнце, навалились холодной тенью. Лишь изредка, в проеме горок, мелькнет плавящийся горизонт — с черным силуэтом дома.
От дороги осталось одно название, машину кренило с бока на бок.
А потом к играющему в салочки солнечному касанию добавилось еще одно… Холодноватое, изнутри висков.
Робкое. Без заигрывания, как в прошлый раз. Просто тихое, довольное прикосновение — дарящее кусочек тихой радости. Как горловое урчание сытой кошки. Приветливое, но занятое — мечтой, дремой, сладким сном… Коснулось — и ушло.
Холмики сошли на нет, я выкатился к дому Старика.
Дом высился глухой черной стеной. В кабинете свет не горел. В комнатах с другой стороны света тоже нет — я бы заметил отсветы через коридор и кабинет.
Хм…
Вообще-то в такое время я к Старику давно не наведывался. Обычно либо рано утром, либо ночью. А если он еще спит?
И, хмурый, возьмет да и пошлет меня подальше…
Я постоял на крыльце, не решаясь звонить. Может, и спит. Но и ждать, пока проснется, я не могу. Ставки сделаны. Весь расчет именно на то, что я буду у него — милый, послушный Владик…
Я надавил на кнопку.
Мне пришлось ждать пару минут, пока щелкнули замки и показался Старик.
Какой-то взъерошенный, хотя не сонный, а скорее возбужденный. Он вздохнул и, не приглашая войти, не откатываясь с прохода, тяжело глядел на меня.
— Опять девочку мучить пришел, зараза конопатая…
Голос у него был хрипловатый, он откашлялся. И кажется, нет у него в лице ни капельки привычной шутливости. Всерьез он это все. Ох, и правда не в духе.
— Нет, дед Юр. Просто так. Можно?
В доказательство я протянул мои верительные грамоты — бумажный пакет.
Старик, прищурившись, молча глядел на меня.
Потом отобрал пакет, поставил себе на колени, размотал горловину — вощеная бумага хрустела как новогодний снежок — и заглянул внутрь. Придирчиво изучил содержимое. Из пакета тянуло ароматическим чаем — любит Старик ужасно эти немецкие смеси. Еще там пара лаймов, их он тоже любит. Горький шоколад. Смесь орехов и сушеных фруктов.
Старик хмыкнул, все еще недоверчиво. Нехотя откатился с прохода:
— Ну, проходи…
* * *
Солнце зашло, тоскливые цвета заката уступили теплому свету ламп. Я попытался помочь Старику с чаем, но он шикнул на меня и отогнал в гостиную.
В коридоре я помешкал, слушая, как он хозяйничает, в стеклянном звоне и шипении электрического чайника.
У двери в кабинет.
В сокрушающие кухонные запахи тонкими струйками вплетался запах кожаных переплетов, бумаги, книжного клея — запах древности и знаний.
Где-то здесь и книга той паучихи. С «живым» переплетом, не идущим в сравнение ни с. одним из тех, что я видел прежде…
Может быть, в ней есть объяснение тому, что затеяли жабы у морга. А может быть, Старик, и так это знает, без всякой книги. Я же все его рассказы слушал вполуха. Только то, что касается самих атак. А все остальное — так: влетело и вылетело.
Потому что дурак был. Малолетний идиот! Теперь бы и рад это все услышать по второму разу, да только как? Если я сейчас начну расспрашивать о чертовых суках, вдруг Старик что-то заподозрит?
— Ты чего тут замер, в потемках?
Из кухни выкатил Старик, толкая перед собой сервировочный столик. То его, то колеса каталки. Но броситься помогать ему со столиком — только нарваться на раздражение.
Я отступил в гостиную, зажег свет. Старик разливал чай.
— Значит, просто чайку попить заехал к старику…
— Ну…
— Что? Решил подкупить старика, выпросить разрешение поохотиться?
Холодок. Опасный холодок в его голосе. Если бы я и приехал просить такое разрешение и уговаривать, я бы не стал этого делать.
— Нет, — сказал я.
— Да? А тогда что?
— Дед Юр, ну правда просто так…
— Ну давай, давай, говори! Что там у тебя? Я же по твоим глазенкам вижу, что что-то тебе надо.
Старик сверлил меня взглядом. Эх, была не была…
— Дед Юр… Я подумал, я…
— Ну, рожай, Крамер! Не тяни кота за хвост!
— В общем, я тут как-то… Я ведь толком про этих сук ничего и не знаю. Ну, то есть, как охотиться, это я представляю. А вот про них самих…
Я взял чашку и присосался к обжигающему краешку, выигрывая время. Тихонько косясь на Старика. Пан или пропал?..
— А то я тебе раньше, значит, не рассказывал?
— Ну-у…
— А все, что я тебе говорил, значит, между ушей пропускал?
— Ну-у…
Старик старательно хмурился, но меня-то его напускная хмурость не обманывала.
— Значит, решил за ум взяться…
— Ну, раз уж пока никуда не лезем… — сказал я.
— Опять за свое, стервец? Я тебе дам — пока! Ты мне это брось. Все, отлазался.
Я уткнулся в чашку, взял пару миндальных ядрышек, искоса поглядел на Старика. Нет, не дано ему сегодня рассердиться на меня всерьез. Рад он. Так рад, словно помолодел. Вон как залихватски взбил пятерней ежик волос уже с проседью…
В сердце воткнулось колкое стеклышко. Сколько лет я мог бы доставлять ему эту маленькую радость…
— Ладно, — сказал Старик. — Ты мне потом тоже кое-чего скажешь, предчувствователь наш рыжий… На, вот этого зеленого лимончика положи, с ним вкуснее. Ну, так чего ты узнать-то хотел?
— Та вторая, которая увезла мальчишку…
— Жаба, — сказал Старик.
— Да. Хорошо, что жаба. Если бы еще одна паучиха… Мы чуть не попались, когда приехала эта вторая чертова сука. Они часто проводят ритуалы вместе?
Старик хмыкнул.
— Вместе… Для начала понять бы, как часто они вообще проводят эти ритуалы!
Я оторвался от чашки, уставился на него. Мне-то казалось, что тут все очевидно.
— Ну как… Если тем, у которых холмиков по максимуму…
— Угу… холмиков… — пробормотал Старик с гримасой, стиснув кулак. Хрустнули суставы.
— Пятьдесят, для круглого счета.
Старик досадливо поморщился. Хотел что-то сказать, но не стал.
— Лет им по тридцать, — продолжил я. — Ритуалы они начинают…
Я замолчал. А со скольких они начинают ритуалы?
Старик глядел на меня с осуждением. Он мне, конечно же, об этом говорил. Только я ни черта не помню. Потому что пропустил все мимо ушей.
— С сорок первой луны после первого поцелуя Неназываемого, — недовольно сказал Старик. — Сначала щенки-котята, ягнята-поросята. Ну а с тридцать седьмого ритуала… Тут уже не зверята.
— Поцелуй Неназываемого — это лет в двенадцать? — спросил я.
Старик кивнул.
— Хотя бывает и пораньше. Это у обычных девчонок. А как уж у этих чертовых сук…
— Двенадцать… Плюс три с половиной года. Плюс еще года три, пока со зверятами. Получается, девятнадцать лет. С этого времени начинают всерьез. Ну, пусть с двадцати, для круглого счета.
Я поглядел на Старика, не будет ли возражений? Он кивнул.
— Значит, — сказал я, — с двадцати до тридцати лет — пятьдесят холмиков. Получается, по пять в год, если грубо… По четыре? Раз в сезон?
Старик тяжело вздохнул. Покачал головой.
— Если бы все так просто, с кондачка… — Он снова тяжело вздохнул. — Эх, если бы все было так просто… Тогда чем старше, тем больше жертвоприношений. Холмиков, — поморщился он. Мой эвфемизм был ему явно не по душе. — Так?
Я кивнул. Старик с сожалением цокнул.
— Не получается. Если честно, то все вообще… — Он покрутил в воздухе пальцами. — Чуть ли не наоборот все. Особенно с паучихами…
Он замолчал, подлил мне чаю.
Наоборот…
Хм… Старик знает куда больше моего. Хотя даже то, что видел я сам… Да вот последняя. Холмиков больше всех, а по возрасту — чуть не самая молодая. Да, прав Старик. Что-то тут не так. Разве что…
Хоть на лбу у меня была испарина от горячего чая, по спине промаршировали мурашки.
— А может быть… — Я сглотнул и поставил чашку на столик. — Может быть, они делают по нескольку кладбищ?..
Я был готов к любой реакции Старика — к гневу, к усмешке, к досадливому фырканью. Только к одному не был готов. Старика мое предположение вовсе не удивило.
— Скорее всего. Скорее всего, не по одному…
Он пожал плечами и отхлебнул чаю. Совершенно спокойно. Словно речь шла о банных вениках. Кажется, он был уверен, что я тоже готов к тому, что у этих чертовых сук те кладбища, что на задних дворах, — вовсе не единственные.
Черт возьми…
Он посмотрел на меня и хмыкнул.
— Ох, Крамер… Вот вроде не дурак же, а каким местом ты меня слушаешь, не пойму…
Ну, не знаю. Может, и дурак. Но мне в самом деле это ни разу не приходило в голову. Хотя…
Ну да, все верно. Не обязательно же они десятилетиями живут на одном месте. А значит, с переездом начинается и новое кладбище.
Я потер лоб. Выходит, не по одному кладбищу… И те пятьдесят холмиков надо еще умножать… Черт возьми!
— Вот-вот, — сказал Старик. — А еще ты никогда не задумывался, почему мы ни разу не встретили ни одной старухи? Тридцать лет, тридцать пять максимум, а потом как отрезало. Куда они деваются? Те, которые старше? А?
Я опустил глаза. Ч-черт… Об этом я тоже как-то совершенно не думал.
— Так что черт их знает, как часто они вообще проводят ритуалы. А вместе… Хм… — Старик задумался. — Хороший вопрос, между прочим…
Его взгляд остановился на ручке кресла, затуманился, утонул внутри…
Я не мешал ему вспоминать, терпеливо ждал. У меня тоже было над чем подумать.
Что надо тем жабам за больницей? Очевидно, не земля. Место для дома можно найти и получше. Медицинская помощь? Даже не смешно. Тогда что?
Морг?
Но что там есть, кроме свежих трупов? Только трупы.
Много свежих трупов…
Я поморщился. Не нравится мне эта возня вокруг морга… Дорогу провели, домик построили. Выходит, речь не о мелочах. Что-то им там нужно. Что-то серьезное.
— А знаешь… — ожил Старик. — А ведь ты прав. Вместе… Странно, как мне это самому в голову не пришло…
— Что?
— Да паучихи эти… За все их ритуалы не скажу, свечку не держал, но…
Старик замолчал.
— Что — но? — Я еле сдерживался.
— С этими чертовыми суками сам черт ногу сломит, вообще-то. У некоторых слабеньких-молоденьких и книг-то алтарных не было. Это у паучих. У жаб иначе: или есть и книга, и алтарь, или вообще ничего. Попадались мне такие, совсем молоденькие. Ни алтаря, ни книги…
— Молодые и слабые? — уточнил я.
Старик покивал:
— Слабые, пожалуй… — Он поморщился. — Только вокруг них полно изувеченного зверья. Пока за ее домом следишь, кого только ни насмотришься. То собака со вспухшей пастью, бредет как пьяная. То кошки хромые и горбатые. Голуби — не летают, по земле бегают. Крысы Днем на виду сидят. Присядешь с ней рядом — не убегает, только дышит судорожно… Но вот что странно. Ни разу не видел, чтобы слабые проводили ритуал вместе с кем-то. А вот сильных вместе видел. Вдвоем паучиха и жаба. Такое видел трижды. Все три раза — в новолуние. То есть паучихин ритуал, выходит. Каждый раз паучиха была сильная, с алтарем и с книгами. Жаба тоже очень сильная… И вот у вас теперь то же самое: опять сильная паучиха во время своего ритуала с жабой… Жаба, должно быть, тоже сильная…
— А сами жабы?
— Что — сами жабы?
— Когда не помогают паучихам? Когда в свои дни, в полнолуние? Они бывают вместе?
— На своем алтаре? Нет. Ни разу не видел, чтобы жабы справляли свой ритуал с кем-то… Даже с другой жабой. — Старик покачал головой. — Нет, не видел такого.
— А просто жаба вместе с жабой? Не обязательно в ночь ритуала. Бывает, чтобы встречаются, вместе что-то делают?
— Мне такого не попадалось.
Вот как…
Черт возьми, что же тогда происходит там, в морге?! Почему их там трое?!
Три жабы возле кучи свежих трупов…
Я вспомнил застывающие глаза собаки. Харон. Перевозчик в Лемурию. Случайное совпадение? Хотелось бы верить. Но уж больно все одно к одному…
Черт возьми! Что же у них в том городке намечается?
Мягкий взгляд старика вдруг цапнул меня, как коготь.
— А с чего такие вопросы?
А, черт! Все-таки заподозрил!
— Крамер?
— Что, дед Юр? — Я старательно не понимал, куда он клонит.
Он внимательно разглядывал меня, и я никак не мог понять, что прячется в уголках его глаз. В самом деле он что-то заподозрил, или же это его всегдашняя шутовская сердитость — для профилактики…
— Ладно, стервец… Ну-ка. — Он ткнул пальцем на дверь.
— Что?
— Давай-давай. — Он дернул подбородком на дверь, уже катясь на меня.
— Но…
— Поставил чашку и бегом! — рявкнул Старик.
И я снова не мог понять, шутит он или рассердился всерьез. Я поставил чашечку на стол, поднялся и поплелся в коридор. Как можно медленнее. Пытаясь понять, где же я ошибся. Что лишнего сболтнул и можно ли теперь, задним числом, увильнуть. Как оправдать свой конкретный интерес, каким подпорки выдумать…
Старик, как конвоир, катил позади:
— Шустрее! В кабинет.
За окнами была уже ночь. Пятачок тусклых отблесков, пробившихся через коридор из гостиной, а дальше кабинет — одна темнота.
Щелкнул выключатель, вспыхнули люминесцентные лампы, залив комнату неестественно белым светом.
Старик прокатился мимо меня к своему письменному столу — дубовая громада почти на четверть комнаты, столешница в пять сантиметров, а тумбы даже на взгляд увесистые, как бетонные блоки. Их-то в основном и было видно. Вся столешница под книгами и бумагами.
Старик вообще никогда не отличался аккуратностью в том, что у него творилось на этом столе. Но если раньше то был просто живописный беспорядок — сейчас это были книжные завалы после торнадо, пронесшегося по книжным стеллажам. Стопки открытых книг и справочников, раскрытые и приложенные по краям, чтобы не перелистнулись, другими томами, а поверх тех громоздились уж новые…
Исследовательская вакханалия, ментальная оргия. Вот что тут творилось сегодня, пока меня не было. Страстная, необузданная и всепоглощающая. А это ее последствия. Вместо винных пятен и усталых тел — распяленные книги вповалку со словарями и справочниками.
А поверх всего — та книга. Нашей последней чертовой суки. Бесстыдно раскинувшись тяжелыми страницами, такими плотными и тяжелыми, что даже не пытаются передистнуться. Их и бумажными-то назвать язык не поворачивается — не из целлюлозы их делали, на ощупь совсем другие, и звук, когда листаешь, совсем другой. И печать: буквы ощутимо вжаты в бумагу. Сами буквы тоже непривычные: очень крупные, избыточно разукрашенные — хоровод разлапистых и угловатых жуков-мутантов…
Старик объехал стол и развернулся ко мне. Глядел поверх громадного стола с ворохом книг, как судья. А может быть, и прокурор.
Все-таки знает, что я ездил из города?..
— Не стой, садись.
Я присел на краешек стула, судорожно пытаясь выдумать хоть какую-то причину.
Ездил проверить, умерла ли та последняя сука, которую мы не стали добивать?
Тогда оставить ее живой было правильно — ради будущего. Воспоминание об этом когда-нибудь может оказаться последним шансом на спасение. Несколько секунд замешательства чертовой суки, когда она уже думает, что добралась до тебя… Но это на будущее. На очень далекое будущее, раз пока мы никуда не суемся из города, — ведь я никуда не полезу, пока Старик не разрешит, теперь я во всем слушаюсь его. Но надо было проверить, что она все-таки подохла там, в подвале. Или добить ее, если еще подыхает, уже ничего не чувствуя. Мало ли… Вдруг туда кто приедет да и вытащит ее?..
Старик осторожно копался в книжном завале. Приподнимал то один том, то другой, засовывал руку в глубину завала. Сразу поднять всю эту груду книг было нереально. А расставлять их по полкам ему, видно, лень. А может, это такой специальный порядок, ему так удобнее разбираться со старинным текстом.
— Ага, вот ты где…
Старик удовлетворенно крякнул, водрузил поверх паучьей книжки два листа бумаги, старательно разгладил их.
— Пы-пы-пм-м… — задумчиво переводил взгляд с одного листа на другой, забыв обо мне.
И вдруг вскинул глаза. Два ртутных донца, проникающих в каждую щелку моей души.
— Закрой глаза!
— Зачем?
— Закрой глаза, тебе говорят. Ну!
Я неохотно подчинился. Что он еще задумал…
— Теперь внимательно представляй… Когда на тебя последний раз накатывало это твое предчувствие?
Заросший пустырь, холодные ветви, оставляющие след на руках, и — не то шорох, не то движение в темноте…
Пустырь.
Пустырь — далеко за пределами нашей области. Соваться куда Старик запретил.
— Ну когда, Крамер?
— Ну-у…
— Ты не мычи, не мычи. Ты же говорил, на тебя накатывало, когда лез к ней в дом? Когда ее собака тебя чуть не загрызла, как ее…
— Харон, — с облегчением подсказал я. — Только это не собака была, а волк.
— Да черт с ним, с этим Хароном. Ты вспоминай внимательно, как все это было. До мелочей.
Я поморщился. Ох, не хотелось мне вспоминать все, что тогда было. А уж тем более до мелочей… Но спасибо и на том, что про это предчувствие речь зашла, а не про последний раз…
Я честно попытался представить подвал. Свечи, скалящаяся козлиная морда над алтарем… Нет, раньше. Окна. Черные зеркальные окна в старых стенах. Череп в темных очках.
— Вспомнил?
— Угу.
— В какой момент ты почувствовал это свое предчувствие?
— Я… Я пошел в дом. И когда подходил к дому, почувствовал.
— Что? Что именно ты почувствовал?
— Ну-у…
Ну и как это объяснить — словами?
— Давай, давай! Вспоминай!
— Ну… Что-то было не так. Опасность.
— Опасность… — недовольно пробурчал Старик. И замолчал. Надолго.
Я открыл глаза. Старик уткнулся в листочки. Переводил взгляд с одного на другой, тихонько постукивая кончиком карандаша по зубам.
Наконец разочарованно крякнул, взял еще один лист — из стопки чистой бумаги — и что-то нацарапал там. Мрачно поглядел на меня:
— Ладно… Давай попробуем так: когда вообще на тебя находит эта напасть?
— Когда?..
Хм… Ну и вопросики. Когда… Да когда угодно!
Старик нетерпеливо засопел.
— Ну а что ты делаешь, когда чувствуешь, что в тебе просыпается это предчувствие? Что вот-вот проснется? Что ты тогда делаешь? Как-то помогаешь?
— Что делаю?.. Ну, останавливаюсь. Прислушиваюсь.
— Замираешь?
— Ну… Да, пожалуй. — Я не выдержал и усмехнулся: — Дед Юр, я никак не пойму. Там, — я кивнул на книжку, — есть что-то про предчувствия, что ли?
— Может, предчувствия, а может, и не предчувствия… — Старик задумчиво постукивал по зубам кончиком карандаша.
Снова поглядел на меня. Без тени иронии. Я опять почувствовал, как его взгляд буравит меня.
— Иногда вещи иные, чем кажутся на первый взгляд… — сказал Старик.
О, черт! Все-таки не верит он ни в какие предчувствия!
Всего лишь хитрая проверка, чтобы узнать, не вылезал ли я куда-нибудь без его разрешения… Виктор? Он что-то сказал?
Я очень старался, чтобы мой голос не задрожал:
— А про этих чертовых сук там есть что-нибудь интересное?
— И про них тоже. Но боюсь, как бы не пришлось нам отвыкать от этих сук…
Он замолчал. Снова поглядел на листок.
А я застыл в кресле, боясь вдохнуть. Ноги стали мягкими и кисельными, будто уже меня не держали. Будто их там уже не было.
…как бы ни пришлось отвыкать от сук…
Виктор, чертов Виктор! Это он Старику рассказал, и теперь…
Я только и смог вымолвить:
— Дед Юр?..
Но он не поднимал глаз от бумаги.
— Ладно, рано об этом говорить. Надо еще разобраться повнимательнее. Может, и перепутал чего… Надеюсь…
Только теперь он поднял на меня глаза — и ледяная рука, стиснувшая меня внутри, отпустила.
Я еще не мог понять, что же он имел в виду, если не то, о чем я подумал, то о чем же он говорил, но чувствовал, что не об этом. Тут что-то другое…
Старик что-то проговорил, только я не понял.
— Что?
— Это на их диалекте латыни, — сказал Старик. — О четырех сущностях.
— Это о чем?
— Так называется ее книга. — Старик огладил раскрытый разворот. — О четырех сущностях.
— О четырех?.. Я думал, их всего две. Паучихи да жабы.
— Я тоже так думал… Раньше. Пока попадались или «О сущности белолунных», или «О сущности чернолунных», либо «О двух сущностях».
— «О двух» — это на которой живой узор сплетен из обоих узоров?
Старик кивнул.
— А еще две, третья и четвертая? Это что?
Старик погрустнел. Вздохнул.
— Я бы тоже хотел знать, Владик… Странно там все. Я конечно, еще только начал разбираться, но… Как-то оно непропорционально. Про паучиху много, про жабу поменьше, а про эти две почему-то вместе и в самом конце книги, гораздо меньше, чем даже про жабу, в несколько раз меньше. Похоже на… — Старик прищурился и сморщил нос, будто принюхивался, глядя на стеллажи. — Знаешь, есть у меня одна паучья книжка, так там в конце есть кратенько о жабах. В самых общих чертах, так… И тут, сдается мне, тоже что-то вроде вот такого же вот грубого…
Разноголосо зазвонили телефоны.
Пронзительно звенела база в гостиной, ей вторила трубка на кухне и, погромче, еще одна где-то под книгами на столе. Старик, раздраженно хмурясь, выудил ее и поднес к уху.
— Да!
Трубка что-то пробубнила, лицо Старика смягчилось.
— Угу… — И он надолго замолчал, слушая трубку. Лишь стрельнул по мне глазами, а потом глядел куда-то вбок, слушая. И все сильнее поджимая правый кончик губ.
Я невольно затаил дыхание, гадая.
Пытаясь разобрать хоть словно в едва слышном бубнящем голосе… знакомом мне голосе — надеюсь.
Стараясь угадать по лицу Старика. Ну же! Ну!
Старик терпеливо слушал. Минута прошла, еще одна. Лишь кончик губ поджимался во все более кислую гримасу.
— Да… Понял. Ты вот что… — Он снова посмотрел на меня. Замялся, но потом вздохнул и стал говорить при мне: — Ничего не делай. Нет, никуда он не уехал. У меня он.
Старик замолчал, но я слышал, что трубка тоже молчит. Ошарашенная тишина? Надеюсь, тишина. Наконец что-то прорвалось, но я разобрал лишь интонацию. Старик ответил:
— Сам пришел… Нет, поговорить. О суках, да. Что раньше между ушей пропускал. Теперь решил ума-разума набраться… Нет… Нет… Нет. И вообще… — Старик еще раз поглядел на меня. — Заканчивай это все… Все заканчивай, да. Оставь его в покое. Совсем, да. Не надо, я сказал! Да… Ну, давай.
Старик дал отбой. Прищурившись, поглядел на меня.
— Ну ты рожу-то невинную не строй, будто не понял, о чем речь была… — Но я уже чувствовал, как под напускной неприветливостью накатывает теплая волна. — Пошли чай пить.
Он выехал из-за стола и покатил в коридор.
На деревянных ногах, еще не веря своему счастью, я поднялся.
Получилось…
Получилось! И даже лучше, чем надеялся.
Сработало… Даже не верится.
Я шагнул следом и — остановился. Стоп… Я потер лоб. Но если Виктор ничего не успел ему рассказать и тот разговор с двумя листками был не потому, что Старик подозревал меня в чем-то…
Если не к моим выездам за город он подбирался, тогда к чему же был весь этот разговор? О чем же он говорил, когда сказал, что как бы не пришлось отвыкать от сук? Старик в самом деле хотел узнать что-то про мои предчувствия?
Я оглянулся. На стол. На книгу, лежавшую поверх всех остальных. Из-под толстых листов выглядывали края переплета — металлический, с живым узором. Действительно живым узором.
Что же он там такого нашел?
Хоровод разлапистых жуков-уродцев и угловатых пауков, тянущийся со строки на строку, без пробелов. Что в них? Я совершенно не разбираюсь в этом.
И даже если очень захочу… Сколько мне потребуется времени, чтобы разобраться в этом? Старик все последние годы с этим возится, но, как выясняется, и он с пятого на десятое понимает…
— Опять замер истуканом, — пожаловался Старик из гостиной. — Выключи там свет и иди сюда!
