Глава 15
Крепче писаного закона

В холодном сумраке глубокой ночи Эгвейн пробудилась от беспокойного сна и сновидений, тем более тревожных, что она не могла их вспомнить. Обычно сны отпечатывались в памяти четко, словно буквы на странице открытой книги, но эти были смутными и устрашающими. И таких в последнее время снилось ей слишком много. Она просыпалась растерянной, с ощущением тошноты и желанием убежать, скрыться, хотя никогда не могла припомнить, от кого или от чего. Хорошо еще, что не болела голова. Хорошо, что удавалось припомнить сны, которые могли оказаться важными, пусть даже она не знала, как их истолковать. Ранд представал перед ней в разных обличьях, неожиданно одна из личин преображалась в его истинное лицо. Перрин с Лудильщиком яростно прорубали себе путь сквозь кустарник топором и мечом, не видя лежащего впереди крутого обрыва и не слыша, что кусты истошно вопят человеческими голосами. Мэт взвешивал на чашах весов двух Айз Седай и от его решения зависело... Эгвейн не могла сказать, что именно: быть может, судьба всего мира. Случались и другие видения. С недавних пор все, касавшееся Мэта, виделось болезненно неясным, словно тень. Как будто и сам Мэт был не вполне реален. Это заставляло Эгвейн бояться за него, горько жалеть о том, что она послала его в Эбу Дар. Не говоря уж о бедном старом Томе Меррилине. Однако – в этом она не сомневалась – незапомнившиеся сны были и того хуже.

Ее разбудили приглушенные голоса. Висевшая над лагерем полная луна давала достаточно света, и она различила двух женщин, споривших у входа в палатку.

– У бедняжки весь день болела голова, и она почти не отдыхала, – яростно шептала Халима. – Дела могут подождать до утра.

– Я не собираюсь с тобой спорить. – Голос Суан был холоднее самой зимы, но она отбросила за спину плащ с таким видом, будто намеревалась вломиться в палатку силой. – Прочь с дороги, да поживее, иначе будет худо. И оденься прилично!

Халима хмыкнула и выпрямилась, словно услышанное укрепило ее в намерении не пускать Суан внутрь. На Халиме была лишь белая ночная сорочка – облегающая, но для такой одежды вполне приличная. То, что она не замерзала, могло показаться чудом. Уголья в установленной на треноге жаровне давно прогорели, и ни латаный покров палатки, ни устилавшие пол ковры уже не сохраняли тепла. От дыхания обеих женщин клубился бледный туман.

Отбросив одеяла, Эгвейн устало села на узкой койке. Халима была простой деревенской женщиной, имевшей лишь туманное представление о хороших манерах, и зачастую, казалось, она просто не понимала, какое почтение подобает выказывать Айз Седай, и искренне считала, будто к ним можно относиться, как ко всем прочим. Ей ничего не стоило заговорить с Восседающей как с доброй подругой из родной деревни: с шутками, прибаутками и грубоватой прямотой, которая порой потрясала. Суан приходилось уступать дорогу женщинам, еще год назад повиновавшимся каждому ее слову, улыбаться и приседать в реверансе чуть ли не перед каждой сестрой в лагере. Многие по сию пору винили ее во всех бедах Башни и считали перенесенные ею страдания недостаточными для искупления. Столкнувшись с простодушным упрямством Халимы, уязвленная гордость Суан, подобно факелу, засунутому в фургон Иллюминатора, могла привести к взрыву, чего Эгвейн вовсе не хотела. К тому же она понимала, что Суан не заявилась бы посреди ночи без крайней необходимости.

– Возвращайся в постель, Халима. – Подавив зевок, Эгвейн наклонилась, нашаривая в темноте под койкой чулки и башмаки. Она не стала направлять Силу и зажигать лампу – лучше, чтобы никто в лагере не заметил, что Амерлин проснулась. – Ложись, тебе надо отдохнуть.

Не обошлось без возражений – слишком упорных, учитывая, что приказ исходил от самой Амерлин, – однако вскоре Халима уже лежала на узкой койке, поставленной в палатке Эгвейн специально для нее. Внутри почти не оставалось свободного места: помимо двух коек, умывальника, стоячего зеркала и самого настоящего кресла там находились еще четыре здоровенных сундука, поставленных один на другой. Сундука, битком набитых нарядами, которыми беспрестанно задаривали Эгвейн сестры, не понимавшие, что юную Амерлин, несмотря на ее возраст, не так-то просто ослепить шелками и кружевами. Свернувшись калачиком, Халима всматривалась в темноту, в то время как Эгвейн торопливо расчесывала волосы костяным гребнем, натягивала перчатки и набрасывала подбитый лисьим мехом плащ поверх ночной сорочки из плотной шерсти, – при такой погоде Эгвейн была не прочь надеть и что-нибудь потеплее. Немигающие глаза Халимы поблескивали в слабом свете луны.

Эгвейн не считала Халиму склонной похваляться своей осведомленностью, проистекающей от того, что в силу случайного стечения обстоятельств она оказалась приближенной к Престолу Амерлин, и не подозревала ее в распространении сплетен, однако невинное любопытство частенько побуждало эту женщину совать нос не в свое дело, а потому предпочтительнее выслушать Суан где-нибудь снаружи. Для всех в лагере казалось очевидным, что Суан Санчей не может относиться к Эгвейн иначе как с недоброжелательной завистью. Какие еще чувства могла испытывать бывшая Амерлин, оказавшаяся в жалкой роли советчицы при девчонке, носившей ее титул и являвшейся при том всего лишь марионеткой в руках Совета, где, правда, все еще шла борьба за право быть кукловодом? Никто не догадывался об истинных отношениях двух женщин, никому не приходило в голову, что советы Суан отнюдь не были советами завистницы. Суан сносила насмешки и жалость с угрюмой покорностью, заставляя всех верить, будто случившееся изменило ее нрав в той же степени, что и внешность. Эту веру надлежало поддерживать: в противном случае Романда, Лилейн, а скорее всего, и остальные Восседающие нашли бы способ избавить Эгвейн от Суан – и от ее советов.

Холод обжег щеки и забрался под плащ: шерстяная сорочка грела ненамного лучше, чем тонюсенький шелк Халимы. Даже в толстых чулках и крепких кожаных башмаках девушка чувствовала себя так, будто вышла из палатки босая. Морозный воздух пощипывал уши, несмотря на густую меховую опушку капюшона. Отчаянно хотелось спать, и все внутренние силы уходили на то, чтобы не зевать и не обращать внимания на стужу.

По небу бежали облака, и лунные тени скользили по устилавшему землю белоснежному покрову – гладкой простыне, прорванной низенькими холмиками палаток и более высокими холмами крытых парусиной фургонов, стоявших сейчас вместо колес на длинных деревянных полозьях. Многие фургоны не отгоняли в сторону от палаток, а оставляли там, где разгружали: было бы слишком жестоко заставлять утомленных дневным переходом возниц проделывать лишнюю работу. Ничто, кроме бледных, скользящих теней, не двигалось, никто не появлялся на протоптанных в снегу тропах. В лагере царила тишина, столь глубокая, что Эгвейн не хотелось ее нарушать.

– Ну, что у тебя? – спросила она, осторожно покосившись на палатку своих служанок – Чезы, Мери и Селейм. Там было так же темно и тихо, как и повсюду. Усталость накрыла стоянку подобно одеялу, столь же толстому, как и снежный покров. – Надеюсь, не еще одно открытие?

Эгвейн тут же раздраженно щелкнула языком. Она не позволила бы себе подобного тона, не вымотай ее долгие морозные дни, проведенные в седле, и ночи без настоящего сна.

– Извини, Суан.

– Не за что, Мать, – откликнулась Суан, понизив голос и тоже опасливо оглядевшись – вдруг кто-то все-таки затаился в тенях. Обеим женщинам совсем не хотелось давать объяснения насчет Родни перед Советом. – Конечно, следовало рассказать об этом раньше, но мне даже в голову не приходило, что девушки встретятся и поговорят хотя бы с одной из них. Столько всего надо вам поведать – поневоле приходится отбирать самое важное.

Эгвейн с трудом подавила вздох. Суан почти в слово повторяла свои прежние оправдания. Имея в виду, что перед ней стояла нелегкая задача – передать девушке свой двадцатилетний опыт Айз Седай, причем десять с лишним лет она пребывала на Престоле Амерлин, – и сделать это всего за несколько месяцев. Порой Эгвейн чувствовала себя гусыней, которую откармливают на продажу.

– Ладно, – промолвила она. – Хватит об этом. Сегодня-то что стряслось?

– Гарет Брин ждет вас в вашем кабинете. – Суан не повысила голоса, но тон ее сделался резок, как случалось всегда, едва речь заходила о лорде Брине. Она спрятала лицо в капюшон, и доносившиеся оттуда слова звучали как шипение рассерженной кошки. – Он заявился весь в снегу, вытряхнул меня из постели, едва дал одеться и усадил в седло позади себя. Объяснить ничего не объяснил, а как прискакал сюда, ссадил меня на окраине лагеря и послал за вами, будто я служанка!

Эгвейн решительно подавила всколыхнувшуюся надежду. Ей и без того хватало разочарований: скорее всего, Брин примчался посреди ночи с сообщением о какой-нибудь новой угрозе, а вовсе не с новостями, которые хотелось услышать. Далеко ли еще до границы Андора?

– Пойдем, узнаем, что ему надо. – Запахнув поплотнее плащ, Эгвейн зашагала к шатру, именовавшемуся Кабинетом Амерлин. Эгвейн ухитрялась не дрожать, однако ни жара, ни холод не исчезают оттого, что ты не позволяешь им коснуться тебя. Можно не обращать на них внимания, но лишь до того момента, пока не схлопочешь солнечный удар или не отморозишь руки и ноги.

– Так ты не ночевала в своей палатке? – осторожно поинтересовалась Эгвейн, размышляя на ходу об услышанном. Суан связывали с Брином особые отношения и в известном смысле она действительно являлась его служанкой... Трудно было поверить, что Суан позволит своей упрямой гордости завести ее слишком далеко или что Брин попытается воспользоваться свои положением, однако до недавнего времени Эгвейн и представить себе не могла Суан в подобной ситуации. И по-прежнему не понимала ее.

Громко фыркнув, Суан ускорила шаг и тут же поскользнулась. Притоптанный множеством ног снег быстро превращался в ледяную корку. Каждый день кто-нибудь ломал кости, и измученным дорогой сестрам приходилось заниматься Исцелением. Отпустив плащ, Эгвейн предложила спутнице руку. Дальше они шли, поддерживая друг дружку, причем Суан досадливо бормотала:

– К тому времени как я кончила чистить его сменные сапоги и запасное седло, было уже слишком поздно, чтобы топать обратно. Думаете, он предложил мне что-нибудь получше, чем брошенные в угол одеяла? Как бы не так, от Гарета Брина ничего подобного не дождешься! Даже эти одеяла мне пришлось самой выуживать со дна сундука, пока он болтался Свет знает где! Все мужчины – сущее наказание, но этот – худшее из них! – Неожиданно, без всякой паузы, она перескочила на другую тему. – Напрасно вы разрешили Халиме спать в вашей палатке. Она – еще одна пара ушей, которых нужно остерегаться. Назойливых ушей. И радуйтесь, если, явившись к себе, вы не застанете ее там развлекающейся с каким-нибудь солдатом.

– Я очень рада, что Делана предоставила Халиме возможность ночевать у меня, – твердо ответила Эгвейн. – Она мне нужна. Или ты думаешь, что во второй раз Нисао удастся Исцелить мою головную боль? – Пальцы Халимы словно вытягивали боль из черепа, без этого Эгвейн, наверное, вообще не смогла бы спать. Попытка Нисао ни к чему не привела, а она была единственной Желтой, которой Эгвейн могла доверить свою беду. Что же до остального... – Удивляюсь, что ты до сих пор слушаешь сплетни, дочь моя, – сказала она, добавив к голосу строгости. – Тебе следовало бы знать, что если мужчины смотрят на женщину, это еще не значит, будто она их завлекает. Я видела, как многие пялятся на тебя, причем с ухмылками.

Поддерживать подобный тон оказалось легче, чем бывало раньше. Суан растерянно покосилась на нее и, спустя миг, принялась бормотать извинения. Возможно, вполне искренне. Так или иначе, Эгвейн пришлось их принять. Все связанное с Брином выбивало Суан из колеи, заставляло цепляться к чему ни попадя, хоть бы к той же Халиме. В этом случае небольшое внушение было совсем не лишним. Суан сама не раз говорила, что терпеть не может выслушивать вздор, и Эгвейн не намеревалась выслушивать вздор от нее.

Рука об руку они молча ступали по тропе. Мороз туманил дыхание и пробирал до костей. Снег был проклятием. Эгвейн словно заново слышала голос Суан, говорящей о Законе Непредсказуемых Последствий, более строгом, чем любой писаный закон. Даже если то, что вы сделаете, приведет к желаемому результату, наверняка будут и другие последствия, совершенно неожиданные. Никак не менее трех, и одно из них, скорее всего, окажется неприятным.

Поначалу легкие дожди вызвали удивление, ибо Эгвейн сообщила Совету лишь то, что Чаша Ветров найдена и пущена в ход. Она не могла позволить себе рассказать больше об услышанном от Илэйн в Тел’аран’риоде; положение ее и без того было шатким, а многое из случившегося в Эбу Дар, стань о том известно, окончательно выбило бы почву у нее из-под ног. Первые упавшие капли были встречены взрывом восторга. В полдень прервали марш, развели костры и устроили настоящее празднество: сестры возносили благодарственные молитвы, солдаты и служанки танцевали прямо под дождем. По этому случаю в пляс пустились и некоторые Айз Седай.

Спустя несколько дней моросящий дождик усилился, а потом зарядили настоящие ливни. Резкое похолодание принесло на смену дождям снегопады и вьюги. Расстояние, которое раньше проходили за день, – причем Эгвейн скрежетала зубами, считая движение слишком медленным, – теперь преодолевали за пять, да и то если не начинался буран, который вовсе останавливал армию. Было отчего подумать о трех непредсказуемых последствиях, и последнее из них, снег, очевидно, являлось самым неприятным.

Когда женщины подошли к маленькой залатаной палатке, пышно именовавшейся Кабинетом Амерлин, от одного из высоких фургонов отделилась тень и у Эгвейн перехватило дыхание. Приблизившись, тень преобразилась в женскую фигуру. Женщина откинула капюшон и тут же натянула обратно, но этого оказалось достаточно, чтобы узнать черты Лиане.

– Она будет нести караул и оповестит нас, если кто-нибудь появится, – пояснила Суан.

– Хорошо, – пробормотала Эгвейн, скрывая досаду. Отчего Суан не предупредила ее заранее? А то ведь она чуть не испугалась, что наткнулась на Романду или Лилейн.

В погруженном во тьму Кабинете Амерлин, словно тень среди теней, терпеливо дожидался укутанный в плащ лорд Брин. Обняв Источник, Эгвейн направила Силу, но не стала зажигать ни лампу, ни свечи, а сотворила светящийся шар, зависший над маленьким складным столиком, служившим ей письменным столом. Крохотный тусклый шарик, такой, что и снаружи вряд ли заметят, и потушить можно в мгновение ока. Она не могла допустить, чтобы ее обнаружили.

Бывали Амерлин, правившие твердой рукой, обладавшие не меньшей властью, чем весь Совет, вместе взятый, но бывали и другие, имевшие столь же мало влияния, как она сама, или даже меньше, хотя подобные, нечастые случаи были глубоко сокрыты в тайной истории Белой Башни. Некоторые растратили свою силу по мелочам, утеряв изначальное могущество, но добиться обратного – преодолеть слабость и обрести реальную власть – за три с лишним тысячи лет удалось лишь очень и очень немногим. Эгвейн хотелось знать, как добились этого Мириам Копан и горстка подобных ей, но если кто-то и удосужился сделать на сей счет записи, они были давно утрачены.

Почтительно поклонившись, Брин не выказал ни малейшего удивления ее предосторожностью. Он знал, что, встречаясь с ним тайно, она подвергается опасности. Сам облик этого крепкого, седого мужчины с грубоватым обветренным лицом располагал к доверию, но Эгвейн доверяла ему больше, чем многим, не только поэтому. На его плечах красовался подбитый куницей красный шерстяной плащ со знаком Пламени Тар Валона, преподнесенный Советом, однако за последние недели Брин не меньше дюжины раз дал понять, что независимо от мнения Совета о ней – а каково это мнение, ему, отнюдь не слепцу, было совершенно ясно! – для него она Амерлин и он следует за нею. О, разумеется, Брин никогда не высказывался прямо, но его осторожные намеки не оставляли сомнений. Рассчитывать на большее значило бы ожидать слишком многого. Число подводных течений в лагере едва ли не равнялось числу Айз Седай, и иные течения были достаточно сильны, чтобы затянуть Брина в омут. А заодно и ее саму – проведай Совет об этой встрече. Эгвейн полагалась на него в большей степени, чем на кого бы то ни было, кроме Суан, Лиане, Илэйн и Найнив, верила ему, как ни одной из сестер, принесших ей клятву, и хотела бы иметь смелость верить еще больше. Сгусток белого света отбрасывал слабые, дрожащие тени.

– У вас новости, лорд Брин? – спросила Эгвейн, снова подавляя надежду. Его появление посреди ночи могло объясняться дюжиной всевозможных причин, чреватых ловушками и капканами новостей. Возможно, Ранд решил добавить к иллианской короне одну-две новых, или Шончан, неведомо каким манером, захватили еще один город, или Отряд Красной Руки неожиданно двинулся своей дорогой, вместо того чтобы следовать тенью за Айз Седай...

– К северу от нас стоит войско, Мать, – спокойно ответил Брин. Его затянутые в кожаные перчатки ладони покоились на рукояти длинного меча. – Солдаты по большей части андорские, но к ним присоединилось немалое число мурандийцев. Люди, посланные мною в дальнюю разведку, доставили известие меньше часа назад. Командует Пеливар, с ним идет Арателле. Они – Верховные Опоры двух самых могущественных Домов Андора и привели с собой другие Дома, не меньше дюжины. Кажется, их войско быстро продвигается на юг. Если вы – чего я не советую – продолжите путь в прежнем направлении и с прежней скоростью, наши передовые отряды встретятся дня через два, в крайнем случае через три.

Эгвейн ухитрилась сохранить невозмутимый вид, не позволив облегчению прорваться наружу. Случилось то, чего она так хотела, на что так надеялась, чего уже почти отчаялась добиться. А вот Суан – как ни странно – охнула, и хотя тут же хлопнула себя рукой по губам, было уже поздно. Брин покосился на нее, приподняв бровь. Впрочем, она немедленно приняла подобающий Айз Седай невозмутимый вид, почти заставлявший забыть о ее молодом лице, и требовательно спросила:

– Неужели тебя мучает совесть и ты не станешь сражаться против своих земляков-андорцев? А ну отвечай – здесь я не твоя прачка! – Нет, в ее невозмутимости определенно имелась трещина.

– Как прикажешь, Суан Седай. – В тоне Брина не было и намека на насмешку, но Суан закусила губу. Напускная холодность испарялась с поразительной быстротой. Брин поклонился ей – не слишком низко, но вполне учтиво – и спокойно сказал: – Разумеется, я буду сражаться с теми, на кого укажет Мать.

Даже здесь Брин не мог позволить себе большей откровенности. Имея дело с Айз Седай, он выучился осторожности. Так же, как и Эгвейн. Порой ей казалось, что осторожность стала ее второй натурой.

– А если мы не продолжим путь? – спросила она. Все возможности обсуждались ею с Суан и, иногда, с Лиане несчетное число раз, но девушка и сейчас продолжала тщательно продумывать каждый шаг, как на скользкой ледяной дорожке. – Если мы остановимся здесь?

– Коль скоро вы найдете способ обойтись без боя, это будет верным решением, – без промедления отвечал Брин. – Но имейте в виду, скорее всего уже завтра они выйдут на позицию, прекрасно подходящую для обороны. Один фланг прикроет река Арман, другой – большое торфяное болото, а впереди окажется множество ручьев и прудов, что затруднит лобовую атаку. Пеливар остановится там и будет выжидать: он свое дело знает. Случись переговоры, Арателле скажет свое слово, но копья и мечи она оставит на него. Мы не сможем добраться туда раньше него, да и в любом случае ту позицию удобно защищать с севера, а не с юга. Если вы намерены дать бой, советую оседлать тот кряж, который мы пересекли два дня назад. Выступив сегодня на восходе, мы окажемся там гораздо раньше, чем он. Тогда Пеливар дважды подумает, прежде чем напасть на нас, даже имей он в три раза больше солдат.

Шевеля полузамерзшими пальцами ног, Эгвейн досадливо вздохнула. Есть разница между тем, чтобы не позволять холоду касаться тебя, и тем, чтобы его не чувствовать. Но она не могла позволить себе отвлекаться на холод; следовало сосредоточиться на другом.

– А пойдут ли они на переговоры, представься такой случай? – прозвучал осторожный вопрос.

– Скорее всего, да, Мать. Мурандийцы почти не в счет, они прибились к войску, решив использовать сложившиеся обстоятельства в своих интересах. Под моим началом тоже немало выходцев из Муранди. Пеливар и Арателле – вот кто принимает решения. А их цель – тут я готов биться об заклад – не допустить вашу армию в Андор. Но... – Брин угрюмо покачал головой, – если придется, они будут драться, даже зная, что столкнутся не только с солдатами, но и с Айз Седай. Думаю, они слышали те же рассказы, что и мы, – о той битве, случившейся где-то на востоке.

– Рыбий потрох! – проворчала Суан, которой явно недоставало самообладания. – Недопеченные слухи и сырые сплетни еще не доказательство, что там вообще была какая-то битва. А если и была, то даже такой простофиля, как ты, должен знать, что сестры никогда не позволили бы себе принять в ней участие! – Да, этот мужчина явно выводил Суан из себя.

Сам Брин, как ни странно, лишь улыбнулся. Впрочем, он частенько поступал так, когда Суан выказывала свой норов. При других обстоятельствах, будь на его месте кто-нибудь другой, Эгвейн назвала бы эту улыбку нежной.

– Для нас было бы лучше, чтоб они этим слухам верили, – мягко сказал военачальник, и лицо Суан потемнело. Можно было подумать, она услышала страшное оскорбление. Эгвейн не могла понять, почему каждое слово Брина действует на эту обычно уравновешенную, разумную женщину, как красная тряпка на быка, но разбираться не имела времени.

– Суан, я вижу, кто-то забыл унести отсюда вино с пряностями. При такой погоде оно не могло скиснуть. Пожалуйста, подогрей его для нас.

Вовсе не хотелось унижать Суан в присутствии Брина, но ее нужно привести в чувство, и такой способ казался наиболее приемлемым. К тому же и впрямь не следовало оставлять серебряный кувшин на столе.

Суан не повела и бровью, но ее взгляд – только на миг! – сделался таким, что было решительно невозможно представить себе эту женщину стирающей мужское белье. Не проронив ни слова, она направила Силу, слегка подогрела вино в серебряном кувшине и, наполнив два гладких серебряных кубка, вручила один Эгвейн. А другой оставила себе, предоставив лорду Брину наливать вино самому.

Согревая о кубок застывшие пальцы, Эгвейн погасила вспышку раздражения. Может быть, Суан просто никак не может прийти в себя после гибели своего Стража? Она ведь и сейчас то и дело плачет без всякой видимой причины, хотя и пытается это скрывать. Так или иначе, переживания Суан следовало выбросить из головы. По сравнению с тем, что решалось сейчас, чувства одной женщины все равно что муравейник рядом с горой.

– Если удастся, я хотела бы избежать битвы, лорд Брин, – сказала Эгвейн. – Армия собрана против Тар Валона, а не для того, чтобы воевать здесь. Пошлите гонцов, пусть как можно скорее устроят встречу между Престолом Амерлин, лордом Пеливаром, леди Арателле и всеми прочими, кому, по вашему мнению, надлежит на ней присутствовать. Но не здесь. Наш драный лагерь не производит должного впечатления. Повторяю: как можно скорее. Если получится – хоть завтра: я не имею ничего против.

– Так быстро мне не успеть, Мать, – спокойно отозвался Брин. – Даже если я отправлю гонцов сразу по возвращении в свой лагерь, сомневаюсь, чтобы они вернулись с ответом раньше завтрашнего вечера.

– Тогда возвращайтесь поскорее. – Холод пробирал Эгвейн до костей, но голос ее звучал ровно. – И еще одно. Я хочу, чтобы вы, насколько будет возможно, сохраняли и намеченную встречу, и само появление андорского войска в тайне от Совета.

На сей раз она просила его пойти на поистине чудовищный риск. Гарет Брин слыл одним из лучших ныне живущих полководцев, но Совет раздражало, что он командовал армией, не подлаживаясь под Восседающих. Поначалу они терпели его, ибо имя славного военачальника способствовало набору солдат, но теперь, когда армия выросла до тридцати тысяч человек и люди продолжали присоединяться к ней даже после того как начались снегопады, многие стали подумывать, а нужен ли им лорд Брин и дальше? Не говоря уж о тех, которые считали его ненужным с самого начала. И возникни у Совета повод для вмешательства, Брин не отделался бы отстранением от командования. Его вполне могли отдать в руки палача по обвинению в измене.

Он не стал задавать вопросов. Возможно, потому, что не рассчитывал услышать ответы. Или потому, что думал, будто уже знает ответы.

– Не скажу, что мои солдаты очень много общаются с людьми из вашего лагеря, но про армию Пеливара знает уже немало народу и это вряд ли удастся долго хранить в секрете. Однако сделаю что смогу.

Так просто. А ведь она только что сделала первый шаг по тропе, которая приведет ее на Престол Амерлин в Тар Валон, если не превратит в бесправную куклу в руках Совета, говорящую лишь то, что сочтут нужным Романда или Лилейн. В столь важный, переломный момент должны были грянуть трубы, а небеса – разразиться громом. В легендах всегда бывало именно так. Эгвейн затушила световой шар, но, когда Брин повернулся к выходу, поймала его за руку, словно схватилась за спрятанный под рукавом толстый и твердый древесный сук.

– Вот еще что. Едва ли вы хотите, чтобы осаду Тар Валона начала армия, измотанная долгими переходами. Наверное, солдатам нужно отдохнуть. Сколько надо времени?

Впервые он ответил не сразу, и Эгвейн пожалела, что затушила свет. Кажется, Брин хмурился.

– Даже если не принимать во внимание лазутчиков и соглядатаев Башни, – медленно произнес он, – вести о продвижении армии летят быстрее птиц. Ко дню нашего прибытия Элайда подготовит встречу. Вы знаете, что она увеличила численность Гвардии Башни? Примерно до пятидесяти тысяч человек. Но месяц отдыха нам бы не повредил. На худой конец, сойдет и дней десять, однако лучше бы месяц.

Вроде бы случайный вопрос о Гвардии Башни несколько задел ее, напомнив, что Совет и Айя сообщают ей лишь то, что находят нужным, и Брин это знает.

– Думаю, вы правы, – промолвила она, стараясь, чтобы голос звучал бесстрастно. – У стен Тар Валона времени на отдых не будет. А сейчас пошлите гонцами самых быстрых всадников. Как по-вашему, там не возникнет затруднений? Пеливар с Арателле выслушают их? – Ей не удалось скрыть нотку беспокойства, слишком уж многое стояло на кону. Если сейчас придется сражаться, это разрушит не только ее планы.

Тон Брина ничуточки не изменился, но как-то получилось, что его голос зазвучал успокаивающе:

– Пока достаточно светло, чтобы увидеть белые перья. Они признают знак перемирия и выслушают гонцов. Пожалуй, мне пора идти, Мать. Путь неблизкий, и скачка предстоит долгая, даже для всадников с запасными лошадьми.

Как только за ним опустился полог, Эгвейн тяжело вздохнула. Ей казалось, что вот-вот вернется мучительная головная боль. Обычно после встреч с Брином она чувствовала облегчение, как бы проникалась его уверенностью. Сегодня ей пришлось манипулировать им, и она знала, что это от него не укрылось. Для мужчины он был очень наблюдателен. Но позволить себе большую откровенность Эгвейн не могла – слишком велик риск. Во всяком случае, до тех пор пока Брин не объявил о своей преданности, может быть, не принес клятву верности, как Мирелле и прочие. Приди ему в голову, что она хочет использовать людей и бросить их на произвол судьбы, пары сказанных им слов будет достаточно, чтобы передать ее во власть Совета, связанной по рукам и ногам, как поросенок на блюде. Эгвейн отпила большой глоток, чувствуя, как тепло пряного вина растекается по жилам.

– Для нас лучше, чтобы они верили этим слухам, – пробормотала она. – А еще лучше, чтобы эти слухи содержали хоть малую долю правды. Даже если мне не удастся ничего другого, Суан, я надеюсь, что смогу освободить нас от Трех Обетов.

– Нет! – воскликнула Суан, и в голосе ее звучало потрясение. – Даже попытка сделать это крайне опасна, а если ты преуспеешь... Упаси нас Свет, если ты преуспеешь, то погубишь Белую Башню.

– О чем ты толкуешь, Суан? – откликнулась Эгвейн. – Я пытаюсь следовать Обетам, хоть и не приносила их, но Обеты никак не помогут нам против Шончан. Если сестры не могут сражаться прежде, чем возникнет явная угроза их жизни, нас перебьют или посадят на поводки – это лишь вопрос времени!

На миг она почувствовала на шее холодок ай’дам, превращающего в собаку на привязи. Выдрессированную, беспрекословно повинующуюся собаку. Девушку пробрала дрожь, и она порадовалась, что в палатке темно. Тени скрывали и лицо Суан. Та, кажется, открыла рот, но Эгвейн не дала ей вставить и слова.

– Кто бы об этом говорил, но только не ты, Суан! – сердито выпалила девушка, скрывая за гневом свой страх. Никогда больше никто не наденет на нее ошейник. – Сама-то, освободившись от Трех Обетов, не упустила ни одной возможности. И правильно сделала. Не лги ты напропалую, мы до сих пор торчали бы в Салидаре и толкли воду в ступе. Все, и ты в том числе. Без твоей лжи насчет Логайна и Красных меня в жизни не провозгласили бы Амерлин! Элайда получила бы возможность править без помех, и уже через год никто бы не вспомнил, что она незаконно захватила Престол Амерлин. И вот она точно погубила бы Башню, будь уверена. Разве ты не понимаешь, как она с Рандом поступила? Я не удивлюсь, вздумай она похитить его даже сейчас. А не похитить, так устроить еще какую-нибудь пакость. Скорее всего, Айз Седай сражались бы теперь с Аша’манами, и это при том, что Тармон Гай’дон не за горами!

– Я лгала, когда ложь казалась целесообразной, – вздохнула Суан, – когда она была необходима. – Плечи ее поникли, слова звучали, как признание в преступлении, в котором страшно сознаваться даже себе самой. – Действительно лгала, почти всем. Кроме тебя. Но не думай, будто мне не приходило в голову попытаться ложью подтолкнуть тебя к решению или отвратить от него. И удержала меня вовсе не боязнь лишиться твоего доверия. – Даже в темноте было видно, как она умоляюще простерла руки. – Свету ведомо, как много значит для меня твоя дружба, но главная причина не в этом. И не в том, что, обнаружив обман, ты содрала бы с меня шкуру. Просто я знала, что полностью потеряю себя, если не стану придерживаться Обетов. Поэтому я не лгу ни тебе, ни Гарету Брину, чего бы мне то ни стоило. И при первой же возможности, Мать, я снова принесу Обеты на Клятвенном Жезле.

– Почему? – тихо спросила Эгвейн. Значит, Суан подумывала о возможности лгать и ей. За это и вправду стоило содрать шкуру, но гнев куда-то исчез. – Обычно я не прощаю лжи, Суан. Лишь тогда, когда это на самом деле необходимо. – Она вспомнила время, проведенное среди Айил, и добавила: – Во всяком случае, когда ты готова за это платить. Я видела сестер, поплатившихся за куда меньшее. Но ты, Суан, одна из первых Айз Седай нового сорта. Свободная, ничем не связанная. Я верю, когда ты говоришь, что не лгала мне. – И лорду Брину, промелькнула быстрая мысль. Странно, при чем здесь Брин? – Почему же ты отказываешься от свободы?

– Отказываюсь? – рассмеялась Суан. – Я ни от чего не отказываюсь! – Она выпрямила спину, голос обрел силу и страстность. – Именно Обеты делают нас чем-то большим, чем группа женщин, вмешивающихся в дела мира. Или семь групп. Или пятьдесят. Обеты – нить веры, связующая воедино всех сестер, и живущих, и умерших, начиная с первой, возложившей руки на Жезл. Они, а не саидар, делают нас Айз Седай. Направлять способна и любая из дичков. Люди могут рассматривать сказанное нами как угодно, но услышав от сестры: «Это так», каждый знает, что услышал правду, и верит услышанному. Благодаря Обетам ни одна королева не боится, что сестры произведут опустошение в ее городах. Худший из негодяев знает, что может не опасаться за свою жизнь, пока сам не посягнул на жизнь сестры. О да, Белоплащники считают Обеты ложью, а кое у кого странные представления о том, что они за собой влекут, но в мире найдется немного мест, куда не смогла бы явиться Айз Седай и где бы ее не выслушали благодаря Обетам. Три Обета – сама суть принадлежности к Айз Седай, следовать им – это и значит быть Айз Седай. Выброси их в мусорную кучу, и останется лишь песок, смываемый приливом. Отказываюсь? Нет, я хочу обрести себя!

– А Шончан? – нахмурясь, спросила Эгвейн. Так вот что значит быть Айз Седай. Почти со дня своего прибытия в Тар Валон она стремилась к тому, чтобы стать сестрой, но никогда по-настоящему не задумывалась, что именно делает женщину Айз Седай.

Суан снова рассмеялась, на сей раз суховато. Кажется, она покачала в темноте головой; во всяком случае, голос ее звучал устало.

– Не знаю, Мать. Помоги мне Свет, не знаю. Но мы пережили и Троллоковы Войны, и Белоплащников, и Артура Ястребиное Крыло, и множество иных напастей. Найдем способ справиться и с этими Шончан, оставшись самими собой.

Эгвейн не разделяла ее уверенности. Многие сестры в лагере считали Шончан столь серьезной угрозой, что готовы были отложить осаду Тар Валона, словно промедление не укрепило бы Элайду на Престоле Амерлин. Иные – и тоже в немалом числе – верили, будто достаточно снова, любой ценой, восстановить единство Башни, и опасность со стороны Шончан отпадет сама собой. Жизнь, конечно, прекрасна, но только если это не жизнь на поводке, а Элайда предоставила бы покорившимся ей ненамного больше свободы, чем Шончан. Это тоже значило быть Айз Седай.

– Нет нужды держать Гарета Брина на почтительном расстоянии, – неожиданно сказала Суан. – Конечно, он ходячее несчастье. Если не считать его достаточным наказанием за мою ложь, то меня остается только сжечь заживо. Он заслуживает, по-моему, хорошей оплеухи каждое утро и по две каждый вечер, но ты можешь говорить ему все. Хуже не будет. Брин верен тебе, однако беспрестанно тревожится, гадая, знаешь ли ты, что делаешь. Виду, разумеется, не подает, но я-то замечаю.

Внезапно обрывки мыслей замелькали в голове Эгвейн как кусочки разгаданной головоломки. Разгадка потрясла ее. Поведение Суан объяснялось легко: она просто-напросто влюблена в Брина! Только влюбленная женщина способна так переживать из-за мужчины. Она и сама ненамного лучше – без конца думает о Гавине. Где он? Может быть, ранен, может быть, замерзает? Довольно! – сказала себе девушка. Сейчас не до того.

– Можешь отвешивать Брину оплеухи или стелить ему постель, Суан, – промолвила она, стараясь, чтобы голос звучал сурово и властно, как подобает голосу Амерлин, – но при этом ты будешь следить за собой. И ни словом, ни намеком не позволишь ему догадаться о том, чего он еще не должен знать. Понятно?

Суан резко выпрямилась.

– У меня нет обыкновения распускать язык, чтоб он болтался как рваный парус, Мать, – горячо заверила она.

– Рада это слышать, Суан. – Несмотря на то что с виду они казались почти ровесницами, по годам Суан вполне могла быть ее матерью, но в этот момент Эгвейн чувствовала себя так, словно поменялась с ней возрастом. Возможно, Брин был первым мужчиной, с которым Суан имела дело не как Айз Седай, а как женщина. При всем небогатом сердечном опыте – несколько лет она считала себя влюбленной в Ранда и несколько месяцев флиртовала напропалую с Гавином, – Эгвейн казалось, что на сей счет ей известно все, что только можно знать.

– Пожалуй, нам незачем больше здесь оставаться, – заключила она, беря Суан под руку. – Пойдем.

Внутри думалось, будто стены палатки ничуть не защищают от стужи, но снаружи мороз кусался гораздо злее. Полная луна светила так ярко, что, пожалуй, можно было даже читать, но и отражавшееся от снега сияние казалось студеным. Брин исчез, словно и не появлялся. Лиане, закутанная в шерстяные одежды, полностью скрывавшие ее стройную фигуру, вынырнула на миг из теней, сообщила, что никого не видела и, озираясь, скрылась в ночи. Никто не подозревал о какой-либо связи между Лиане и Эгвейн, а насчет Лиане и Суан все считали, что они на ножах. Придерживая рукой плащ, Эгвейн сосредоточилась на том, чтобы не поддаваться холоду и следить, не появится ли кто-нибудь поблизости. Маловероятно, чтобы в такое время и в такую погоду кто-то попался им навстречу случайно.

– Лорд Брин прав, – сказала она Суан. – Прав насчет того, что лучше бы Пеливар и Арателле верили тем рассказам. Или хотя бы терялись в сомнениях. Терялись настолько, чтобы не решились на битву и вообще ни на что, кроме переговоров. Как, по-твоему, они отнесутся к визиту Айз Седай? Суан, ты меня слушаешь?

Суан, отрешенно смотревшая перед собой, вздрогнула, поскользнулась, едва не свалившись на тропку вместе с Эгвейн, но все же устояла на ногах и тут же ответила:

– Да, Мать. Разумеется, я слушаю. Возможно, они встретят сестер не слишком доброжелательно, но едва ли отошлют их назад.

– В таком случае разбуди Мирелле, Анайю и Беонин. Не позже чем через час они должны отправиться на север. Раз лорд Брин ждет ответа к завтрашнему вечеру, времени у нас в обрез. – Она жалела, что не знала точного расположения армии, но расспрашивать Брина значило вызвать подозрения. В конце концов, у этих сестер на троих пять Стражей, и уж, наверное, Стражи сумеют найти целое войско.

Суан молча выслушала распоряжения. Разбудить надлежало не только помянутых сестер. Шириам, Карлинии, Морврин и Нисао следовало знать, что говорить за завтраком. Пришло время для семян, которые она боялась высевать раньше из опасения, что всходы появятся до поры, хотя теперь приходилось опасаться, успеют ли они прорасти.

– С удовольствием вытряхну их из-под одеял, – пробормотала Суан, как только Эгвейн закончила. – Коли уж мне приходится болтаться туда-сюда в такую стужу... – Она уже отпустила руку Эгвейн и повернулась, намереваясь уйти, но вдруг остановилась и с серьезным, если не с мрачным видом сказала: – Я знаю, ты хочешь стать второй Геррой Кишар или, может быть, Серейлле Баганд. Тебе достанет сил сравниться с ними обеими. Но будь осторожна, чтобы не уподобиться Шейн Чунла. Доброй ночи, Мать.

Суан удалилась, поскальзываясь и бормоча при этом ругательства, порой довольно-таки громко. Эгвейн проводила взглядом закутанную в плащ фигуру, размышляя о последних словах. Герра и Серейлле прославились как величайшие Амерлин, при которых влияние и престиж Белой Башни возросли до такой степени, какой редко достигали до войны с Артуром Ястребиное Крыло. Обе самовластно управляли Башней: Герра – за счет умения искусно стравливать между собой группировки в Совете, а Серейлле – прежде всего благодаря несгибаемой воле. В отличие от них Шейн Чунла утратила власть, восстановив против себя многих и многих сестер. Считалось, будто она сохраняла титул до самой смерти, случившейся примерно четыреста лет назад, но глубоко сокрытая правда заключалась в том, что ее низложили и отправили в пожизненную ссылку. А потом, после того как были раскрыты четыре заговора, направленных на восстановление Шейн на Престоле, охранявшие ее сестры удушили бывшую Амерлин во сне подушкой. Эгвейн поежилась и уверила себя, что это от холода.

Повернувшись, она медленно побрела к своей палатке. Неплохо бы как следует выспаться, но, хотя на небе еще висела круглая луна и до рассвета оставалось немало времени, девушка сомневалась, что ей вообще удастся заснуть.