Глава 4
Итак. Примерно спустя неделю…
— … На тех холмах мы поставим батареи. — Сказал генерал оу Цорни Крааст. А между ними выстроим линию. Таким образом, левый фланг у нас будет прикрыт оврагами. А на правом, за холмом, мы разместим кавалерию. Пусть отдельные всадники иногда показываются врагу. Но в остальном — кавалерия должна быть невидимой… Враг не должен понять что у нас ее практически нету.
Так что сунуться под залпы батареи под угрозой конной атаки с фланга, они не посмеют, и попытаются прорваться где-нибудь по центру, подальше от пушечного огня… Но на всякий случай — поставьте на прикрытие правого фланга и батареи оба гренадерских полка. — Ха-ха. Солдаты там здоровые, едят много… вот пусть и отрабатывают королевские харчи!
(Все офицеры штаба, старательно посмеялись шутке генерала).
А по центру, за линией мы поставим 19-й королевский, усилив его всякой лагерной шушерой… Толку от нее конечно мало, но хотя бы видимость больших сил, они создать смогут.
Однако, поскольку в случае прорыва надежды на эти силы немного — когда кредонцы надавят на наш центр — гренадеры должны будут решительной атакой смять их левый фланг. Это посеет панику в войсках противника, всем известно что эти купчики-республиканцы малость трусоваты. Так что нам останется только навалиться на них всей массой, и добить противника! А наша кавалерия должно пойти в обход, и заняв их лагерь, помешав противнику эвакуацию обоза и прочего имущества.
Вот такой вот план, предстоящего сражения… Кто-нибудь хочет дополнить или возразить?
Безумцев, которые зная характер генерала оу Крааста, осмелились бы добавить хоть запятую в самолично разработанный им план, естественно не нашлось.
Рано утром, все семь полков, составляющие армию Королевства Тооредаан, начали занимать позиции согласно утвержденному плану. Делая все это по-армейски обстоятельно и неспешно.
И хотя пока еще не было сделано ни единого выстрела, в воздухе уже почему-то отчетливо слышался запах порохового дыма и крови… Наверное игры воображения, которым бывают подвластны даже самые опытные солдаты. И немудрено — они прекрасно знают чем окончиться этот день, и заранее могут представить этот, пока еще чистый кусочек бесконечной равнины — усыпанным трупами, и насквозь пропитавшимся кровью… И прекрасно понимают, что среди эти трупов, вполне могут лежать и они сами.
А жить охота любому. Даже солдату. Даже каторжнику, целыми днями только и жалующемуся на свою судьбу. Однако поставьте его перед выбором — продолжать влачить свое жалкое существование, либо схлопотать кусок свинца в брюхо, или штык в горло — и он несомненно выберет первое. — Надежда да страх — это самые крепкие кандалы, что удерживают узников, коими мы являемся все поголовно, на этой стороне Кромки.
Но солдатам, пожалуй было проще. — Они хотя бы могли гладить и пестовать липкими от пота руками свое оружие, бесконечно поправлять трубки берендеек со снаряженными накануне зарядами, да поправлять пулевые сумки, и в тысячный раз за утро проверять как наточены штыки, и легко ли выхватываются из ножен тесаки.
А каторжники? — Их оружием, по прежнему были лопаты да мотыги. Правда и чести драться за Короля на поле брани, они были лишены, но общая атмосфера волнения, передавалась и им. И даже бессонная ночь, проведенная на земляных работах по укреплению батареи, не могла заставить каторжан сомкнуть глаза, и забыться сном хоть на несколько минут, перед первым в их жизни сражением.
А потом, стало не до сна. — Почти в полтора раз большая по численности армия Республики Кредон, сдвинулась с места, и медленно, старательно пытаясь сохранить стрелковую линию, двинулась вперед…
Заговорили пушки. С обеих сторон. С того места где находился Ренки с сослуживцами, было мало что видно, и это весьма затрудняло возможность оценить эффективность огня. Однако грохот стоял такой, что говорить нормальным голосом с приятелем находившимся буквально в двух шагах, стало невозможно.
Внезапно на батарее, за которой они располагались, что-то грохнуло, сверкнуло пламя и повалил дым.
— Какого хрена спим! — Выругавшись совсем уж неприлично, рявкнул капрал Доод. — Видите на батарее взрыв? Значит есть раненные. — Первое звено, живо туда. В первую очередь вытаскивать офицеров и унтеров. Где госпиталь все помнят? И если мне покажется что вы недостаточно шустро бежите назад… — Молите богов чтобы следующее ядро разорвало вас в клочья!
Первое звено… Это практически вся банда Готора. — Ренки мгновенно сорвался с места, и первым побежал туда где к небу поднимался черный дым, и слышались какие-то абсолютно нечеловеческие вопли.
— Вероятно ранило верблюда. — Подумал тогда Ренки… Хотя прекрасно знал, что никаких верблюдов, на той батарее не было.
План утвержденный генералом оу Краастом, был великолепен. Обидно только, что противник почему-то не желал ему следовать. — Подошедшая на пару сотен шагов стрелковая линия кредонского воинства, остановилась практически на границе убойного полета пули, и начала неспешно обстреливать тооредаанцев. Которые столь же неторопливо, начали стрелять в ответ.
Грохоту добавилось, равнину затянуло клубами дыма, однако пока обе стороны почти не несли сколько-нибудь серьезных потерь.
… И вот под защитой этого дыма — вместо того чтобы, как то и было положено по плану генерала оу Крааста давить на центр — кредонцы предприняли решительную атаку на оба фланга королевских войск, разом испортив генералу всю битву.
Согласно принятой в те времена тактике — спешить на поле боя никакой необходимости не было. Ибо никакой пользы от той спешки, кроме одного лишь вреда, случиться не могло!
Главное, это сохранить четкое построение войск, не дать солдатам сбиться в кучу и перестрелять друг дружку в клубах дыма, и уж тем более — не позволить им сбежать с поля боя.
Иной раз лучше остановиться под градом пуль неприятеля, чтобы выправить сломавшийся из-за вражеского огня или неровностей рельефа, строй. Чем подойти на рубеж решительной атаки потерявшей всяческое управление толпой.
Именно в этом и состояла главная обязанность офицеров и сержантского состава. — Управлять «Автоматами к мушкету приставленными», как сказал кто-то из великих военачальников прошлого.
А автоматы, как известно всякому, сведущему в забавной механике человеку — есть предметы неодушевленные, лишь за счет работы разных рычажков, шестеренок и веревочек скрытых внутри, создающие иллюзию некой разумной жизни.
Именно этому и посвящались все долгие часы обучения солдата. — Довести у него до автоматизма определенный набор действий, и намертво вбить в его голову рефлекс слепого подчинения любым приказам командиров… До полного самозабвения и потери человеческих эмоций и желаний… А иначе — под градом пуль и ядер просто не выстоять. Не говоря уж о том, чтобы оказывать какое-то сопротивление врагу. — А это уже прямой путь к поражению.
Так что к тому времени, когда вражеская пехота вплотную подошла к батарее, охраняемой 6-м гренадерским, при которой сейчас каторжная рота числилась санитарами, Ренки со товарищами уже успели дважды сбегать до госпиталя и обратно. Транспортируя раненных туда, и таща обратно на позиции фляжки с водой, которые задыхающиеся в пороховом дыму пушкари, опустошали с пугающей стремительностью.
… Да уж. — Оказалось, что война это совсем не то что представлялось Ренки в мечтаниях. — Пороховой дым, клубами которого все книжные герои столь живописно окутывались во время свершения очередных подвигов — оказался отнюдь не столь романтичен как это описывалось в книгах. — Он разъедал нос, легкие и глаза, заставляя кашлять, чихать, и лить неподобающие герою слезы.
А раненные, так и вообще вели себя абсолютно неподобающе. — Вместо того чтобы стоически пренебрегая болью, воодушевлять своих, еще целых товарищей, словами о мужестве и верности Королю, как то описывалось в романах. — Они визжали, стонали, и дико кричали от боли… слова, которые не то что Королю, но даже и дамам легкого поведения не скажешь, без опасения прослыть грубияном и невежей… А еще они воняли кровью, дерьмом и блевотиной.
Боюсь что и наш Ренки не смог в тот день удержать в себе завтрак, впервые столкнувшись со столь малоприятной стороной воинской жизни. Впрочем, он тут был таким не единственным. — Мало кто из новичков мог «любоваться» на огрызки оторванных конечностей, вывороченные животы, или разорванные в клочья останки, без душевного трепета, и содрогания всего организма… Ибо это было действительно жутко!
А тем временем враг, приблизившись на расстояние шагов в тридцать — дал последний залп, и пошел в штыковую атаку.
Гренадеры 6-го не дрогнув выстояли под залпом, произведенным почти в упор, и им даже хватило выдержки выждать, и предварительно бросив гранаты, дать залп с еще более короткой дистанции, прежде чем повинуясь команде полковника оу Дезгоота ринуться вперед во встречной штыковой атаке.
… Может гранаты и этот удачный залп… может рост гренадеров, традиционно отбираемых из самых высоких и крепкий мужчин, а может стреляющая с вершины холма батарея… Но первый приступ, 6-ой гренадерский отбил достаточно легко.
Легко, но не бескровно. — Работы каторжно-санитарной команде резко прибавилось.
… А потом последовал второй, третий, четвертый приступы…
Проклятые «трусливые торгаши-республиканцы», оказались на редкость настырными и довольно стойкими солдатами. Несмотря на то, что атаковать им уже приходилось, чуть ли не шагая по телам своих товарищей, они продолжали неспешно идти вперед, чтобы дав последний залп, снова и снова бросаться в штыковые атаки.
А еще они оказались и весьма предприимчивыми… Эти их пушки-крохотульки, которые они, вопреки всяким разумным правилам войны, подтянули к вражеским позициям чуть ли не на дистанцию мушкетного выстрела. И из которых почти в упор расстреливали тооредаанских гренадеров зарядами картечи всякий раз, когда их пехота отходила назад…
Потери были чудовищно высоки Однако гренадеры 6-го и 15-го полков все еще держались на занятых позициях, позволяя пушкарям безостановочно обстреливать наступающие ряды противника.
… А вот левый фланг дрогнул первым. Королевские пушкари еще умирали на дулах своих пушек, отмахиваясь от свирепо лезущего на их позиции врага тесаками, банниками и шанцевым инструментом. А охранявшая их пехота, уже побежала.
Побежала, увлекая за собой соседние части.
И пусть офицеры свирепо орали, без всякой жалости лупя бегущих своими шпагами. Пусть палки капралов и сержантов ломались от многочисленных ударов по спинам и лбам дрогнувших солдат. — Началось самое страшное.
Автоматы к мушкету приставленные дали сбой, вдруг вспомнив что они все же люди, и никакой хитрый механик не сможет починить и восстановить все рычажки и шестеренки в их организмах, если вражеские штыки вспорют им брюхо, или не разбирающая кого убивать пуля, пробьет грудь.
Началась паника и хаос. Битва была проиграна.
Панике поддались не все части. Тот же 19-й королевский, несмотря на свою репутацию дворцовых щеголей и «столичных вояк», головы не потерял, а образовав каре медленно пятился назад, продолжая отражать как атаки противника, так и суетливые метания собственных паникующих частей. Вместе с ними шли два батальона солдат из разных полков — тех кто не поддался панике, на скорую руку сведенных в единые отряды.
Кавалерия, так и не поучаствовавшая в сражении, в полном порядке отошла охранять обоз, короткими контратаками отгоняя наиболее зарвавшихся солдат противника, торопящихся вволю по мародерствовать, пока начальство не видит.
Ну и остатки 6-го и 15-го гренадерских полков, хоть и оттесненные штыками кредонцев далеко за холм — так же продолжали сохранять спокойствие, дисциплинированно отходя назад.
Пушкари… М-да. — Говорят пушкари, отступать вообще не умеют, потому что их этому не учат. Тяжеленную пушку не схватишь под мышку, и не побежишь с ней в тыл, истерично подвывая от страха. А пушкарь потерявший свой главный «инструмент», в иных армиях автоматически приговаривался к смертной казни. А в других — просто переводился в пехотные части, теряя не только свое двойное жалование, но и самое главное — Честь. А у солдата — что офицера, что простого мушкетера — Честь, подчас была единственным достоянием. Заменяя ему и вечно задерживаемое грошовое жалование, и редкие трофеи, и скудный паек.
Ренки видел, что когда драка уже шла на позициях батареи, пара пушек все еще продолжала стрелять, с каждым картечным выстрелом вырывая из рядов противника десятки человеческих фигур… Наверное потому-то, по традиции всех известных армий мира — пушкарей в плен не брали. — Взбешенные гибелью свои товарищей солдаты — вымещая весь свой страх и ненависть, рвали в клочья штыками тела тех, кто всю битву безнаказанно расстреливал их с дальней дистанции.
… Вот он — мой час! — Подумал благороднейший оу Ренки Дарээка, когда солдаты врага ворвались на батарею. И подхватив валявшийся на земле топорик-крюк, для вскрытия бочонков с порохом и ящиков с картечью, бросился в битву.
Первым на него из клубов порохового дыма, выскочил какой-то солдат в непривычно бело-оранжевом мундире. — Враг!
Враг сделал выпад штыком, целясь в живот странному сопляку в каких-то обносках. Но сопляк неожиданно изящно, будто выполняя танцевальное па, сместился в сторону, пропустив удар мимо себя. А затем рубанул противника по руке, а дальше, как бы продолжая начатое движение сделал шаг вперед, и добил застывшего от болевого шока противника ударом в голову.
… И ему тут же пришлось отскочить назад, чтобы не получить еще один удар, от товарища только что убитого кредонца. Но поле боя, это не паркет фехтовального зала и даже не ухоженный газон, позади его старого домика, на котором он провел столько времени, совершенствую искусство владения шпагой, — нога попала во что-то скользкое и липкое, и Ренки, нелепо взмахнув руками, рухнул на спину.
… Он уже видел, как над ним заносится вражеский штык… Как тот медленно идет вниз. И как прилетевшая откуда-то сзади лопата, отводит смерть, буквально вспахивая живот кредонского капрала.
А потом сильные руки, вздергивают его вверх, и знакомый голос, весьма некуртуазно отзывается о его умственных способностях.
— Это же наш шанс! — Пылко сверкая очами, вскричал Ренки, все еще держа в руках свой топорик. — Это то о чем мы мечтали!
— Дурень! — Рявкнул Готор, внезапно быстро нагибаясь и подхватывая с земли выпавший мушкет кредонца. — Если бы мы мечтали просто сдохнуть — надо было сделать это еще на корабле, не стоило так долго тянуть и мучиться зазря.
… После чего весьма ловко отбив вражеский штык, ударил в ответ сам, а потом развернув мушкет, обрушил его приклад на вражескую голову.
А появившийся неизвестно откуда Гаарз уже вовсю размахивал длиннющим банником, не позволяя противнику приблизиться к себе… А там и еще парочка человек из их банды подтянулась…
Ренки, в данную минуту слабо понимающий слова, но способный оценить действие — счел это за общее согласие со своими намерениями, и вновь ринулся в бой. Да столь удачно, что выскочив на офицера, в чине не меньшем чем третьего лейтенанта, скрестил с его шпагой свое нестандартное оружие.
Ренки был молод и быстр, а вражескому офицеру уже наверное перевалило за четвертый десяток, да и забраться на холм, было для него не столь легкой задачей. — Проведший к тому времени не одну сотню учебных боев Ренки, сразу отметил как тяжело дышит его соперник и с каким трудом переставляет ноги.
Ложный выпад, финт, круговое движение кистью, и крюк топора глубоко погружается в плечо противника, а его шпага, еще не успев долететь до земли, оказывается в руках нашего героя.
А со шпагой в руках, Ренки готов противостоять хоть всему демонскому войску подземного царя…
- *********** твою мать! — Рявкнул под ухом Готор. — Ты что совсем *********. Гаарз, хватай этого дятла за шкирку, пока я еще держу этих сволочей. Скидывай его с холма, иначе нам тут всем конец… Все валите назад. Быстро!
Крепкие как сталь руки схватили Ренки и как котенка отшвырнули за спины сражающихся. А Готор, отчаянно ругаясь и размахивая прикладом тяжелого мушкета как дубиной, бросившись куда-то чуть в сторону, разогнал опешивших от такой наглости кредонцев. А потом оторвав от своего мушкета все еще тлеющий фитиль — бросил его в кучку рассыпанного пороха.
Весело заискрившееся возле целого бочонка пороха пламя — сразу охладило пыл как нападающих, так и защитников. — Каждый, не зависимо от стороны на которой воевал, попытался в данную минуту оказаться как можно дальше от этого места… И большинству, в этом сопутствовала удача, поскольку горел порох не очень быстро. Так что раздавшимся взрывом убило наверное лишь парочку кредонцев, зато вот контузило не меньше десятка.
… Готору кажется тоже досталось, хотя он и догадался не пытаться убежать от взрыва, а залечь за складкой холма, накрыв голову руками. Однако почему-то, даже после взрыва продолжал лежать не двигаясь.
Товарищу нужна помощь, а это святое! — Подумал Ренки.
— Гаарз, ко мне! — Рявкнул он команду, и подбежав к приятелю, попытался подхватить его на руки. У подоспевшего в следующую секунду Гаарза, это вышло не в пример легче и ловчее.
Они отбежали назад, и их никто не преследовал. Из-за взрыва образовался небольшой пожар, грозивший перекинуться и на другие бочонки с порохом. Так что у занявших батарею солдат, было куда более важное занятие, чем гоняться за кучкой оборванцев, не пойми как оказавшихся посреди битвы.
* * *
— … Великий Верблюд и все демона Ада… — Проорал Готор, который после контузии слегка потерял слух, и не слыша сам себя, изъяснялся несколько на повышенных тонах. — Что там на тебе нашло Ренки?
… К тому времени, они уже успели отбежать от поля боя на достаточное расстояние, и спрятавшись в неприметной лощинке, собирались немного перевести дух и придти в себя.
Готор к тому времени уже очнулся, и потребовал поставить его обратно на ноги… впрочем, еще довольно плохо державшие его тело. Так что отдых их компании был явно необходим.
— Ты же сам говорил мне о подвиге! — Сохраняя достоинство, спокойно ответил его приятель. — Нам выпал шанс его совершить.
— О боги!!!.. Дери их в задницу! — Простонал Готор, хватаясь за голову. — Ты это серьезно? Ты решил в одиночку, со своим топориком сокрушить вражескую армию, которую не смогли остановить семь регулярных полков при поддержке двух батарей по девять пушек в каждой? Где была твоя голова?
— Ну э-э-э… — Несколько смутился Ренки, ибо когда слепая ярость битвы несколько спала, он и сам обратил внимание на некоторую опрометчивость своего поступка. Но и признаваться в ошибке ему не хотелось, а потому, за неимением собственного опыта, он обратился к опыту книжному. — … Нордоон Великий, как-то писал, что к Подвигу должна вести не голова, а сердце. Ибо голова — труслива, в силу обилия в ней разных мыслей, а сердце — горячо, и потому не ошибается!
— Ох ты ж-ж-ж… — Слегка ошалело посмотрел Готор на своего молодого приятеля. — Нордоон Великий, которому голова мешала свершать подвиги из-за обилия мыслей… Сколько же подобного мусора еще хранится в голове у тебя!?
— Ноордон Великий был известнейшим героем древности. — Обиделся Ренки за кумира своего детства. — Он прославил свое имя еще на Старой Земле. И уж верно есть причины, почему о нем помнят спустя почти шесть сотен лет после его гибели, воспетой поэтами и бардами.
— Ух ты!!! — Воскликнул Готор и в притворном недоумении огляделся вокруг себя. — А где сидят поэты и барды, которые должны были воспеть этот твой подвиг?
… Или же, говоря языком реальной жизни. — Где то начальство, что могло бы заметить и оценить твои беспримерные мужество и глупость, сняв с нас всех приговор Королевского Суда?
— Э-э-э… Но-о-о… — Окончательно смутился Ренки, с одной стороны ощущая всю чудовищную неправильность того что сказал Готор, говорившего про подвиг, словно про какую-то мерзкую услужливую попытку пролезть по карьерной лестнице, а не искренний порыв благородной души… А с другой — понимая практическую истинность его слов.
— Вот именно Ренки. — Кивнул вожак их банды. — Чем скорее ты поймешь что полез совершать не подвиг, а глупость, тем больше у тебя шансов дожить хотя бы до появления собственных усов.
… И кстати, — если кто и совершил сегодня подвиг, так это Гаарз, Молх, Дроут, Таагай и Киншаа. Если бы они не бросились прикрывать наши задницы — их ошметки сейчас уже начали бы гнить на той проклятой батарее. Искренне надеюсь, что ты успел поблагодарить их за это, пока я валялся в отключке?… Еще нет?! — Так не упусти этой возможности сейчас!
— И опять Готор оказался со всех сторон прав. И опять он заставил лицо Ренки залиться краской стыда.
— Спасибо ребята… — Только и смог произнести он, обернувшись к своим товарищам. Однако мысленно отметил, что Готор не включил в число героев себя. Хотя, судя по всему — первым бросился ему на выручку. Что явно свидетельствовало о благородном происхождении их вожака, которое он почему-то старательно скрывал.
— Да чего уж там… — Ответил за всех Гаарз. — Нормальное дело… — А потом добавил, словно бы говоря о чем-то совсем ином. — А Молх кстати, того…
— А еще Виилк и Бариив. — Добавил молчавший до сей поры Таагай. — Виилка ядром еще в самом начале… ногу по самые яйца оторвало. А Бариива пулей, когда он раненного сержанта пытался с поля боя вынести. Прям в затылок. Сзади дырочка такая аккуратненькая, а лица почитай что и нету.
Он говорил глухим, и каким-то дрожащим голосом. Да и сам выглядел так, будто разом постарел лет на двадцать.
— Угу… А еще того длинного… — Вставил Киншаа. — Ну помните из первого капральства? — Он еще на корабле блевал без остановки. Да и потом, на дороге… Мы думали сдохнет, и уже из-за его обувки спорить начали. А он все огрызался что всех нас переживет…
— Ну… — веско прокомментировал Дроут. — Они тощие, жилистые бывают. Вроде соплей перешибешь, а он в жизнь обеими руками вцепится, да так что хрен оторвешь!
— Оторвало. Голову. — Сам видел.
— Да уж… — Невесело подвел итог Гаарз. — Ну да хоть мы пока живы.
… Чего дальше то будем делать Готор?
— Досидим до темноты. А там, аккуратненько двинемся назад.
— А чё назад? — Осторожно поинтересовался Дроут. — Опять в каторжную команду, нужники копать? Может нам того… — И он махнул головой куда-то на север… В ту сторону откуда пришла кредонская армия.
— Ты хочешь предать своего короля?!?!? — В голосе Ренки не было ни капли возмущения или ярости, а только одно безграничное удивление. — Ему бы подобная дикость и в голову не могла бы придти.
— Ты чё охренел? — Внезапно поддержал Гаарз, нашего героя. — Решил что в рудниках, или на галерах республиканцев, тебе будет лучше? Или ты думаешь, стоит тебе заявиться к этим торгашам, и они тебя сразу главным поедателем плюшек в своей армии назначут? — И не мечтай. Если конечно ты не офицер, у которого родня сидит на сундуках с золотом, и может заплатить за него приличный выкуп.
— Почему же сразу на галеры? — Осторожно, но настойчиво продолжал гнуть свою линию Дроут. — Можно ведь и просто в плену посидеть.
— Ты откуда такой взялся? Ты и впрямь думаешь что эти торгаши тебя пару-тройку лет, за так, кормить станут? — Влез в разговор Киншаа. — Спроси любого моряка… Ну или хотя бы вон — (кивнул он на Гаарза), грузчика портового, и тебе про этих кредонцев такого понарасскажут… Не дай боги с ними в море пересечься. Даже в мирное время. — Им все без разницы — корабль на дно, тебя в трюм, а потом на рудники, или к веслу прикуют… От этих сволочей на трех континентах людям покою нет.
Киншаа говорил столь страстно и взволнованно, что даже все еще пребывающему в ступоре Таагаю, стало понятно что для него это что-то очень личное.
… Вероятно он из одного из тех прибрежных поселков или городков, что разорили кредонские пираты, — подумал Ренки. — Может кто-то из близких пострадал… А может и всю родню, либо зарезали, либо увели в вечное рабство.
— Как видишь Дроут, — назидательно сказал Ренки. — Путь предательства не только постыден, но и не сулит тебе ничего хорошего. А даже если бы и сулил — идти бы по нему тебе пришлось в одиночку! Ибо все остальные, даже попав столь удручающее положение, никогда не предадут своего Короля!!!
Сказав это Ренки на несколько секунд гордо задрал подбородок к линии горизонта, устремив нос почти в самый зенит, и потому не видел улыбочек, которыми мельком обменялись за его спиной Гаарз, Киншаа, и что обиднее всего, даже Готор. Впрочем, улыбки эти были вовсе не издевательские, а… скорее понимающие и сочувствующие.
— Ладно ребята. — Примиряющим тоном сказал Готор. — У нас еще есть до заката часок-другой. И я предлагаю попробовать поспать хоть немного. Потому что ночка у нас будет трудная.
Поскольку я уже повалялся чуток в отключке — то на караул встану первым. Меня сменит Киншаа, а третьим будет Ренки. — Гаарз, поскольку он половину прошлой ночи простоял в карауле, спит до упора. Дроут и Таагай — пробегитесь по этой лощинке и посмотрите нету ли тут какой-нибудь воды, ну и вообще, — осмотритесь как, если что, отсюда удирать сподручнее будет. Вы ребята в этих делах опытные, вас учить не надо. Потом тоже можете ложиться спать. Выполнять!
Ренки честно попытался выполнить этот приказ. И ему казалось что никакой сложности с этим не будет, настолько вымотанным и бессильным он себя чувствовал. Но стоило только лечь и прикрыть веки, как перед глазами замелькали изуродованные ядрами, штыками и пулями окровавленные останки, лица убитых им сегодня врагов, собственные руки, по локти в крови… И даже непонятно — была ли это кровь раненых, что он выносил из боя, или кредонцев, чьи жизни сегодня оборвал.
А еще дикая жажда, перебивающая даже голод. — Страшно подумать — последний раз они ели только сегодня утром… А кажется, что с того завтрака уже прошли долгие годы. И хотя к фляжке Ренки приложился не далее как пару-тройку часов назад — казалось что пороховой дым пропитал все горло и небо, и страшно хотелось смыть его хоть каплей грязной воды из лужи.
Несколько минут он честно проворочался на жесткой земле. А потом не выдержал, встал пошел к дежурящему Готору, и предложил его сменить.
— Знаешь… — Как-то виновато ответил Готор. — Но я сейчас тоже, пожалуй не засну.
— Болит голова? — Заботливо спросил Ренки. — Отец мне рассказывал, что так бывает, когда рядом что-то взорвется. У некоторых, вроде даже до конца жизни не проходит.
— Спасибо Ренки. — Усмехнулся Готор. — Умеешь ты подбодрить.
— Извини… — Ренки сообразил что опять, честно желая поделиться знаниями, сморозил редкостную глупость. — … И извини, за то что тебе пришлось… Ты первый бросился мне на помощь… а потом всех нас спас, ну — с этим взрывом… И это все из-за меня.
— Не бери в голову… Хороший ты парень Ренки, но взрослеть тебе надо побыстрее. Уж извини, но мы сейчас не в том положении, чтобы совершать подростковые глупости.
… А насчет моей головы, — не волнуйся. Сотрясуха небольшая конечно же есть. Но мне доставалось и похлеще. Просто…
… Знаешь. А я ведь сегодня впервые человека убил!
Признание словно бы само вырвалось из уст Готора. И было даже непонятно, удручен ли он свершенным поступком, или тем, что свершил его столь в позднем возрасте. (А ведь ему уже лет двадцать пять, не меньше, — с удивлением подумал Ренки).
— Но как же так получилось? — Стараясь делать вид что лишь ведет светскую беседу, спросил он у своего старшего приятеля. — Ты же столько путешествовал… И так умеешь драться…???
Признание никак не вязалось с уже сложившемся образом приятеля, который раньше казался Ренки всегда уверенным в себе, в меру жестким, и довольно опасным человеком. По крайней мере, после нескольких жестоких драк в трюме, где Готор демонстрировал просто какие-то чудеса — вроде как тычком пальца заставляя сложиться пополам громилу на голову выше себя ростом, или буквально за пару секунд сбивая с ног трех-четырех противников… — Даже Ренки, невольно стал относиться к нему как… ну например, — как к ручному тигру.
Лежит такая громадная кошка, где-то посреди гостиной во время светского раута, позволяет себя гладить и даже тормошить. Клянчит мясо, бодает хозяйскую руку, требуя ласку… Но горе тому кто забудет об огромных когтях, клыках, и силе лап, способных одним ударом свалить быка. — Доли секунды на пробуждение звериной ярости… и вот гостиная уже залита кровью, а те кто все-таки смог выжить, в ужасе жмутся по углам трясясь от страха… Ренки читал в Ежегодном Королевском Вестнике, как нечто подобное произошло в столице, в доме одного из богачей-нуворишей.
… И вдруг, этот тигр, признается что до сей поры был вегетарианцем!!!
— Да вот как-то так. — Неопределенно высказался Готор. — Может как раз из-за умения драться, всегда удавалось обходиться без этого. Самое большее, — руки-ноги ломал. А тут…
Чувствовалось что Готору хочется высказаться. Поделиться с кем-нибудь этой своей, внезапно оказавшейся столь тяжелой ношей. Но долг Вождя, пусть и крохотной банды каторжников, не позволяет ему проявлять слабость перед подчиненными. А Ренки… — он ведь отчасти равный! Тоже благородный оу, и тоже имевший сходный опыт.
… Да. Ренки прекрасно помнил ту ночь после убийств Иффия Аэдоосу. Он тогда, (да и сейчас), ни сколечко не сожалел о сделанном, искренне считая себя правым. И никаких особых проблем со стороны Закона, он тогда не предвидел… Но на душе, тем не менее, почему-то было тягостно и тоскливо.
И особо тоскливо, было из-за вынужденного одиночества в камере городской тюрьмы, и невозможности с кем-нибудь поговорить, обсудить произошедшее.
Впрочем, не факт, что от разговора стало бы легче. К чему ковырять свежеполученную рану. А вот отвлечься, поговорив о чем-нибудь другом…
— Слушай Готор. — Спросил он. — А как мы все-таки будем совершать наш подвиг? И мне не очень понятно, что ты вообще под этим понимаешь?
— Хм… Хороший вопрос. — Задумался Готор. — … Уж точно, не то что описывали в прочитанных тобой книжках… Я их, признаюсь, не читал. Но думаю что догадываюсь как там все описано. Разная там беззаветная преданность Королю, самопожертвование, безумная храбрость и прочие дела… Они нам, уж извини, не подходят.
… Да погоди ты. Не сверкай так грозно очами, подобно Нордоону Великому… Давай-ка сначала разложим все по полочкам. — Ты ведь знаешь, что я вообще не из Тооредаана, и ваш Король, для меня абсолютно чужой дядя?
— Но ты же дал присягу!
— Дал. Потому что иначе бы меня повесили… И знаешь, думаю немного постаравшись, я бы смог убедить тебя что присяга данная под принуждением не имеет смысла. И даже напротив — нарушить ее, означает пойти против тирании и несправедливости, бороться с которыми есть долг всякого благородного человека… Жонглировать словами, меня в свое время учили не хуже, чем махать кулаками.
… Но тебе Ренки и правда надо взрослеть, и поэтому убаюкивать твою совесть, добренькими, но насквозь лживыми сказками, я не стану. — Оглянись Ренки. — Нас тут… осталось шестеро. И у каждого из шестерых своя судьбы и свои надежды. И погибнуть, совершая подвиг во имя Короля, тут надеешься только ты. И то — в силу плохого знания жизни и юношеской наивности.
Как я уже говорил — я иностранец. Гаарз — работяга, зарабатывающего себе на жизнь тяжким трудом, и ничего в жизни хорошего от короля не видевший. Киншаа — сирота, из приюта проданный на королевский флот, откуда он благополучно дезертировал, чтобы стать бродягой. Дроут и Таагай — воры. Но ворами они тоже стали не от хорошей жизни, а чтобы не подохнуть с голоду.
… Если ты ждешь от этих людей подвига во имя короля, которого они не знают, и который ничего хорошего для ни не сделал — ты, уж извини за откровенность — дурак!
… Так какого тогда хрена, вся эта лабудень…? — спросишь ты. Отвечу. — Я дал тогда присягу… Вернее, я принес ее куда раньше. Но присягал я не вашему королю, а вам.
Я готов сбежать с королевской службы как только подвернется удобный случай, потому что у меня есть дела куда интереснее чем рыть канавы, или даже палить из мушкета и колоть кредонцев штыком. Но я никогда не предам тех, кто дерется со мной плечом к плечу… этому меня тоже учили.
— Но тогда… — Ренки казалось что эти слова приятеля, которому он так доверял на протяжении последнего полугода, потрясли его сильнее, чем все события предыдущего дня, включая проигранное сражение. — Но тогда зачем ты говорил мне о подвиге?
— Чтобы дать тебе стимул к жизни. Дать надежду! — Жестко ответил Готор. — … Хотя я и не исключаю возможности, коли она выпадет, пойти и таким путем. В конце концов — это тоже способ избавиться от каторги. Долгий, но зато относительно легальный… А дальше — уже и с армией покончить будет проще.
Только вот запомни хорошенько. — Горячее сердце тут тебе не поможет. Подвиги мы будем совершать очень осторожно и расчетливо. И только тогда, когда будет уверенность что это нам зачтется. А не чтобы сделать приятное твоему любимому королю… Кстати, а почему ты его так сильно любишь?
— Но ведь это король! — Возмущенно воскликнул Ренки. — Он… Мы… Король символ страны… и если не ради него, то зачем вообще…? Ведь…
— Все понятно. — В общем Ренки, теперь ты все знаешь. — Решай сам, с нами ты, или мечтаешь принять смерть за короля. О которой никто так и не узнает… А на родине, тебя по прежнему будут считать убийцей и каторжником.
