Иван Сергеевич сидел почти голый в своем любимом кресле, лениво попивая холодную дорогую водочку «Абсолют», и осоловело смотрел мультики Диснея по видику, когда к нему в дверь постучал Хранитель. Требовательно постучал, по-милицейски громко. Ногой. Только поэтому Иван Сергеевич и пошел открывать. Иначе — ни в коем случае. Никогда и ни за что. Потому как все дела на сегодня были отменены, сотовый телефон вместе с пейджером засунуты под подушку, обслуга отпущена, телохранителям дан выходной.

Сегодня Иван Сергеевич отдыхал. Отдыхал просто, без выкрутасов — тихо надирался под телевизионные мявы и бубухи. По-английски надирался, в одиночку. В этом, как считал Иван Сергеевич, был свой особый кайф, тонкое очищение души водкой. Алкогольный катарсис, стало быть. Можно, дойдя до кондиции, поорать матерно, можно поплакать и повыть, можно голым по квартире побегать или чего другое смешное учудить — ни одна сволочь и слова не скажет. И это очень хорошо. Никто и никогда не должен был видеть Ивана Сергеевича расслабленным, мягким и, тем более, непозволительно пьяным. Потому что работал товарищ Смагин местным «крестным отцом». Вернее, даже не «отцом», это слишком громко, а скорее «папиком» — так его за глаза и называли им опекаемые. Иван Сергеевич, конечно, знал о своей кличке, но только добродушно посмеивался — пусть себе! Слава Богу, хоть не «мамиком» кличут.

Дело, которое он крепко держал в руках, приносило ему немалый доход, хотя большая часть денег, само собой, уходила «наверх». Но Смагин по этому поводу не переживал и комплексами не страдал. Лично ему на жизнь вполне хватало. Скажем прямо — на хорошую безбедную жизнь. И вообще Иван Сергеевич никогда никому ничего плохого не делал, был человеком добрым и незлобивым. Если когда кого и убивал, то только лишь в состоянии сильного душевного волнения или по служебной необходимости. Именно из-за его миролюбивого характера и деловых качеств его все и уважали — и опекаемые, и вышестоящие. С некоторыми из них Смагин даже дружил, если они вписывались в народную поговорку: «Дружба — дружбой, а денежки — врозь».

Женат Иван Сергеевич никогда не был. Возможно, именно благодаря этому он сохранил здоровый оптимизм, веру в личное светлое будущее и крепкое здоровье. И заодно массу вредных холостяцких привычек. Но, разумеется, женщины в его жизни были. Однако ни одна из них даже не подозревала, что Иван Сергеевич имеет такой странный нерусский порок — раз в месяц лечить свою душу немереным количеством водки и полным одиночеством. Под детские мультфильмы.

Все — и две горничные, и телохранители, и приходящие подруги — считали, что в такой особый день Иван Сергеевич медитирует среди свечей и курительных палочек, общаясь с Богом. Отчасти они были правы. Но только отчасти. Короче говоря, в день «медитаций» никто не смел беспокоить уединение и покой Смагина.

Иван Сергеевич прервал процесс катарсиса, решив, что случилось что-то из ряда вон выходящее, и открыл бронированную дверь. Даже в глазок не взглянул. Да и кого ему было бояться?

На пороге, приложив мятую фетровую шляпу к груди, стоял грустный тщедушный человечек — остролицый, худоносый, в засаленном кофейного цвета костюмчике на голое тело. Босой. Пыльный уличный ветер взбил волосы гостя в грязный петушиный гребешок.

— Кто стучал? — грозно вопросил Иван Сергеевич поверх головы человечка, обводя налитыми кровью глазами пустую жаркую улицу; воробьи от его взгляда горохом попадали с веток акаций и улетели прочь из города.

— Я, извините, — пискнул гость в волосатую грудь Смагина, — шел, понимаете, вижу — у вас вакансия. Дай, думаю, попробую. Авось…

Смагин посмотрел вниз и наткнулся на добрый, лучистый взор Хранителя.

— Ты кто? — сипло спросил Иван Сергеевич, мысленно прикидывая, что сделать с нахалом — просто дать пинка и прогнать, или сначала все же убить.

— Я — ангел-хранитель, — торопливо представился человечек, — зовут Сема, временно безработный. Я, понимаете, шел мимо, а у вас…

— Так. Ангел. Понятно. Пшел отсюда, — отрывисто приказал Смагин и стал закрывать дверь. Сема испуганно ухватился лапкой за холодную створку и, придерживая ее двумя пальчиками, затараторил:

— Здесь какая-то ошибка. Вы меня не поняли! Я — настоящий ангел. Охраняю заблудших, оступившихся. Всех охраняю! Тех, кто захочет, тех и охраняю. Я — Хранитель шестого класса. Не ахти что, но вы меня понимаете? — Иван Сергеевич, порыкивая невнятное, в это время изо всех сил тянул на себя стальную плиту двери. Бицепсы у него вздулись, на лбу выступил пот, но проклятая железка с места не сдвигалась.

— Ах, извините, — спохватился Хранитель и отпустил створку. Дверь встала на место с динамитным грохотом, штукатурка вокруг сварного косяка лавиной осыпалась на землю.

Иван Сергеевич грузно упал на пятую точку и проехал задом наперед метр с лишним по скользкому паркету прихожей, слегка оглушенный акустическим ударом.

— Я тебя, мать твою — заорал он, медленно поднимаясь с пола. — Иди сюда, ублюдок недомерочный. Сейчас бить тебя буду и очень больно!

— Всегда к вашим услугам! — в прихожую, прямо сквозь дверь, мелко семеня и светясь улыбкой, вбежал радостный ангел Сема. — Сколько душе угодно. Бейте меня, бейте! Ломайте! Крушите и убивайте. Только на работу возьмите, ладно?

Смагин тупо посмотрел на запертую изнутри входную дверь дома, на человечка возле себя, по-лошадиному помотал головой. После чего встал, деловито подтянул трусы и принялся со знанием дела выполнять предложенную гостем программу. То есть бить его, ломать, крушить и убивать. На все про все Ивану Сергеевичу потребовалось ровно двенадцать секунд. Как говорится, не успела спичка догореть. Плюнув на то, что осталось от бестолкового гражданина Семена, Смагин пошел за телефоном, вызвать людей по «спецуборке». Заодно надо было еще обмозговать, куда девать труп. Возможно, как обычно, — на городскую свалку или в какой дальний канализационный люк. Куда-нибудь.

— А я живой, — мягко сказали за спиной Смагина, — можете пощупать.

Иван Сергеевич на миг застыл, дернул щекой и пошел дальше.

— Галлюцинация, — сказал он сам себе, — я свой удар знаю.

Внезапно откуда-то сбоку вынырнул Сема, целый и невредимый. Он резво обогнул отшатнувшегося папика и юркнул поперед него в холл. Когда озадаченный Смагин вошел следом за ним в комнату, первым делом он увидел Хранителя: сладко улыбаясь, Сема призывно протягивал к нему руки. В одной из них был зажат сотовый телефон, в другой — граненый стакан, доверху полный водки.

— Вот, возьмите. Вы же позвонить хотели, да? Но сначала давайте выпьем за наше знакомство. И за мое чудесное воскрешение. Будьте любезны!

Иван Сергеевич, от неожиданности став по стойке «смирно», автоматически взял протянутый стакан. Не отводя взгляда от целенького, без царапинки ангела шестого класса, Смагин залпом осушил емкость. После чего лукаво погрозил Семе пальцем и упал в обморок. Плашмя упал, по стойке «смирно».

— Экие мы нервные, — вздохнул Хранитель, встал на колени и принялся приводить папика в чувства, ласково похлопывая его по толстым щекам.

Через десять минут слегка помятый Иван Сергеевич полулежал в кресле, уронив руки за подлокотники и, закатив глаза, вполслуха внимал Семену. Изредка Смагин все еще нервно вздрагивал всем своим крупным телом; Сема, по-турецки сидя рядом на журнальном столике, заливался соловьем, то и дело жадно прикладываясь к бутылке с «Абсолютом».

— Ангелы-хранители есть не у всех. Не-ет, не каждому дано такое счастье! Только у избранного есть свой Хранитель соответствующего ранга и класса, который помогает ему в сей юдоли слез и страданий, на тернистом пути грешной земной жизни. Направляет, так сказать, и облегчает жестокие удары слепой судьбы, кои неминуемо оставляют незаживаемые раны в эфирной материи душевной субстанции столь хрупкого создания, коим имеет быть человеческое существо, кое…

Иван Сергеевич гулко сглотнул, ткнул рукой в сторону столика.

— Ангел хренов, — пробулькал Смагин, — где твои крылья?

— Ась? — переспросил Сема, отставляя бутылку в сторону.

— Крылья где? — Смагин вяло взмахнул руками. — Махалки заплечные. И нимб — где?

В голове у Ивана Сергеевича наконец прояснилось и он почувствовал себя несколько неуютно. А еще почувствовал Смагин, что происходит какая-то лабуда. Но в чем кроется подвох, пока не понял.

— Крылья? — Хранитель неловко слез со столика, молитвенно сложил руки у груди, возвел очи горе и придал лицу постное выражение. На миг Семину фигуру заволокло туманом; тусклое золотое сияние озарило комнату — перед Иваном Сергеевичем стоял ангел. Самый настоящий ангел: с крыльями, нимбом, в белом просторном хитоне, с густо наложенной на лицо золотой пудрой. Правда, хитон был несколько несвеж, крылья в пятнах сажи и растрепаны, а нимб висел криво, залезая на левое ухо. Одно слово — шестой класс, он и на небесах шестой.

— Ну как? — осторожно осведомился Сема, косясь на папика подведенными сурьмой глазами. — Убедил?

— Убедил, — кивнул Смагин, — впечатляет. Только краску с морды сотри, а то на гомика смахиваешь.

Сема послушно обтер лицо полой хитона, отчего хитон нарядней не стал.

— Ладно, — вздохнул Иван Сергеевич, — хватит здесь вместо лампочки сиять. Переодевайся взад и садись на стул. Я вот только штаны надену, а после потолкуем. Такое просто необходимо отметить! Выпьем, ангел, черт возьми!

Первые четыре рюмки Смагин употребил подряд и быстро, ощущая странное, почти физическое удовольствие от вкуса водки. Впрочем, эти чувства он приписал своим расстроенным нервам; Сема не отставал, но пил спиртное как воду, стаканами, громко причмокивая и постанывая от наслаждения. Словно только из пустыни выполз.

— А теперь, Сема, — Иван Сергеевич отодвинул рюмку, вкусно закусил сыром и закурил, — давай по порядку. Кто ты такой есть и почему ко мне привязался? Что ты ангел, это я понял, можешь больше не фокусничать. Но твой вид! Но этот ужасный костюмчик, водка стаканами… как это понимать? Может, ты падший ангел?

— Не сметь про меня так говорить! — взвизгнул Сема, давясь и брызгаясь водкой. — Падший ангел, он навсегда падший! А я, как-никак, шестого класса, с перспективой архивного восстановления. В конце концов, у меня действующая лицензия!

— Ясно, — кивнул Смагин, хотя ничего не понял, — продолжай.

Хранитель не торопясь допил, со второй попытки надел стакан на горлышко пустой бутылки и, глядя поверх стакана, горестно задумался, раскачиваясь на стуле.

— М-да, — сказал бутылке Сема, — такие вот дела, — и замолк.

— Ты не увиливай! — возмутился Иван Сергеевич. — Давай дело говори. Водку жрать да рожу лица пудрить каждый дурак умеет. Хочу историю послушать!

Ангел поднял на Смагина взгляд. Добрый, ласковый, полный муки и слез. И папик внезапно понял, что Сема пьян в доску. В драбадан. Как поп на Пасху.

— Эк тебя, — удивился Смагин. — Ты хоть поешь немного, — и протянул ангелу сыр на вилке.

— История! — Сема выпрямился и хотел властно оттолкнуть вилку, но промахнулся: пустая бутылка вместе со стаканом от удара упали под стол. — История! — кисло повторил Сема и саркастически усмехнулся. — Какая там, блин, история… Интр-риганы! Везде вр-раги, — он заскрипел зубами. — Я, браток, был когда-то архангелом первого ранга с двойным нимбом, отцом-основателем Ордена фиолетового пера, приближенный к подножию Его трона, мда-а… И вот, — Сема широко развел руками, — шестой разряд. Дальше некуда.

— Да уж, — сочувственно кивнул растроганный Смагин, — фиолетовое перо, это конечно. Это потеря.

— Ну и миртовую ветку им в зад! — вдруг развеселился Сема. — Подумаешь! Зато я теперь сам по себе, ни перед кем не отчитываюсь. Мы, браток, которые шестого класса, — костяк и основа всего сущего. На нас ваши судьбы держатся, только на нас. Кого больше всего на свете? Кого Бог более всего любит? Правильно. Он любит простых людей, а более всего пьяниц да дураков. Ибо они самые беззащитные и безответные. И именно к ним приставляют ангелов-хранителей в первую очередь, которые… — Сема неожиданно икнул: — Минуточку, — Хранитель сграбастал остатки сыра с тарелки и сунул их разом в рот, — закушусь…

— Рубай, паря, рубай, — Иван Сергеевич достал еще одну бутылку «Абсолюта» из холодильника, споро нарезал хлебца, полукопченой колбасы, брынзы. — Видать, крепко тебя жизнь потрепала. Ишь как с голодухи закосел-то!

Сема согласно кивнул. И, кренясь на бок, потянулся к бутылке.

— Э-э, так не годится, — папик снял тяжелый пузырь со стола и поставил его на пол, за свое кресло, — сначала поешь. Кстати, что ты там бормотал насчет вакансий? Мол, место у меня свободное, да чтобы я взял тебя на работу. Вроде бы я никакого объявления на дверь не вешал. И, кстати, — у меня свой ангел есть или как?

— Или как, — Сема старательно слепил себе десяток корявых бутербродов и теперь лопал их почти не жуя, в промежутках между глотками косноязычно просвещая Смагина, — нету у тебя ангела. Был да сплыл. Ты, видно, совсем плохой человек, раз от тебя Хранителя отозвали. А у тех, у кого ангела нет, над головой черный столб стоит. Мне объяснили когда-то, что это значит по научному, да я теперь не помню. Ведаю одно, что через такой столб от человека жизненная сила уходит. Потихоньку, полегоньку, очень незаметно уходит. Испаряется. Иногда десятилетиями — но испаряется. Это ежели столб короткий. А у тебя, между прочим, такой столб! Ого-го столбяра. До облаков.

— Что же такое получается, — холодея, пробормотал Иван Сергеевич, — значит, я почти покойник? Так, да?

Сема согласно угукнул, старательно прожевывая колбасные шкурки. — И много нас таких… со столбярами? — еле шевеля языком, пролепетал папик. — В городе нашем есть еще такие? Сколько их?

— Не очень много, — Хранитель облизал пальцы и вытер их о пиджак. — Совсем чуток. Ты один.

— Мать моя, — убито сказал Смагин, на ощупь достал бутылку из-за кресла и щедро налил себе в бокал.

— А мне? — заканючил Сема, деликатно подталкивая кулачком свой стакан поближе к папику.

— Значит, умру я скоро? — папик проигнорировал намек, погруженный в невеселые смертные думы. — Испарюсь нафиг. Был Смагин и нету. Оби-и-дно!

— Зачем — испарюсь? — неподдельно удивился ангел — А я на что? У тебя вакансия, у меня — крайняя необходимость трудоустроиться.

— Что? — Вскинулся Иван Сергеевич, вмиг просветлев лицом, — а и то верно. Ой как верно! Ты — мне, я — тебе. Все правильно! Ты мне, значит, жизнь… А я тебе? Какой твой интерес?

Сема настойчиво пододвинул стакан. Папик налил не скупясь, с горкой накатил.

— Если я не буду работать, — Хранитель одним мощным глотком уронил в себя пахучую жидкость, промокнул губы рукавом, — меня вычеркнут в падшие ангелы. Вот так, — он рассеянно высморкался на пол, растер соплю босой ногой.

— Хм, — Смагин сделал вид, что ничего не заметил. — А что твой бывший… э-э… опекаемый?

— Помер, — равнодушно ответил Сема. — Самоубийство. Назло мне специально выпил пузырек дихлорэтана. Теперь вот, если в течение сорока дней не пристроюсь к кому-нибудь, то мне конец. Полный каюк с помрачением нимба, навсегда и во веки веков. Аминь. — Сема с трудом перекрестился, уронил голову на грудь и затих. Иван Сергеевич взял Сему за шиворот и легонько потрусил его вверх-вниз: Сема запрыгал на стуле как поплавок.

— Па-апрошу не отключаться, пока мы не решили главный вопрос моей жизни! — Папик постучал ангела по голове вилкой:

— Немедленно включись, кому говорю.

— Разумеется, — Сема, не открывая глаз, вытащил из внутреннего нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги и сунул его в пупок Смагину, — ознакомься и распишись. На предмет сотрудничества, — после чего сложился пополам и упал со стула.

— Ишь ты, святой дух, а нажрался как грузчик, — метко заметил Иван Сергеевич, разворачивая пергаментно плотную бумагу.

То, что документ был нечеловеческого происхождения, Смагин понял с первого взгляда. Золотые буквы текста висели над бумагой; под текстом, в глубине листа, на бархатно-черном фоне плыли объемные разноцветные звезды и блеклые туманности. Сам договор, в общем-то, был совершенно стандартным, выдержанным в классически бюрократическом стиле. Там и сям мелькали набившие Смагину оскомину канцелярские перлы типа: «мы, нижеподписавшиеся», «вышеуказанная сторона», «заказчик», «исполнитель». Иван Сергеевич внимательно прочитал документ. Смысл написанного сводился к тому, что Хранитель шестого класса берет на себя обязательство охранять заказчика всю его, заказчиковую, жизнь от случайных увечий, травм, неплановых смертей и беременностей в меру своей профессиональной ориентации и умения. Заказчик, в свою очередь, обещает не чинить Хранителю препятствий в его спасительной деятельности. В самом низу текста мелким шрифтом было допечатано примечание, где мимоходом отмечалось, что в случае неразрешимой конфликтной ситуации между заказчиком и исполнителем возможен пересмотр договора в вышестоящей инстанции с автоматической заменой Хранителя на другого, не меньшей категории.

Договор Смагину очень понравился. Хороший был договор, надежный. Самое главное в нем было то, что от него, от папика, ничего особо и не требовалось. Живи себе и в ус не дуй. Иван Сергеевич взял шариковую ручку и размашисто расписался под текстом, перечеркнув своей подписью пару звезд и одну крабовидную туманность. Буквы подписи сразу налились золотом, воспарили над бумагой: договор приобрел силу и… растаял в руках папика.

— Подписал? — Сема чертиком выскочил из-под стола, ошалело заплясал на месте, дробно отстукивая пятками морзянку:

— Вот заживем теперь!

— Да ты, мерзавец, никак трезвый? — удивился Смагин. — Притворялся, что ли?

— Ни в коем разе, — замотал головой Сема. — Все в натуре было! Просто теперь меня никакая спиртяга брать не будет, коли я официально стал на работу — не положено! Я же за алкоголиками приглядываю, — виновато закончил он.

— Как это? — озадачился папик. — Но я ведь не алкаш.

— Будешь, — радостно успокоил его ангел, — я тебе помогу. Мой профиль — обслуживать только горьких пьяниц и конченых алкоголиков. Иначе у нас с тобой ничего не выйдет, останешься без моей охраны и со своим черным столбом. Хочешь со столбом?

— Не хочу, — уныло ответил Смагин, — и водку ведрами пить не хочу.

— Захочешь, — уверенно пообещал Сема, — ох, как еще захочешь…

Прошел год. Нет, пролетел — шумно, бестолково и ужасно быстро, как веселый пьяный мойщик окон с десятого этажа. Иван Сергеевич и не заметил смены времен года, да и до того ли ему было! Ох, не до того…

Смагин изо дня в день сражался за свою жизнь, за свое право на существование — он пил водку, пил отчаянно и много. Архимного. Потому как ежели Иван Сергеевич хоть день был не нажратый, то Хранитель Сема вроде бы как оказывался не у дел. И в такие дни с Иваном Сергеевичем происходили некоторые неприятности. Не смертельные, нет — тут ангел Сема был на высоте, — но мерзкие и досадные. В один из таких дней Иван Сергеевич неожиданно узнал, что им «наверху» весьма недовольны и он, как бы это помягче сказать, теперь несколько понижен в должности. Говоря казенным языком — наказан в дисциплинарном порядке за развал работы и срыв регулярных платежей. Но Смагин только горько усмехнулся в ответ на это сообщение. Последнее время его волновало совсем другое: его волновал только Сема. Вернее, присутствие Хранителя при Иване Сергеевиче. А точнее — непростой, тяжелый вопрос: как жить дальше?

И вот ведь какая гадкая получалась закавыка: если Смагин, устав от беспробудного пьянства, вдруг бросит пить, то, значит, Сема не сможет выполнять свою работу — быть ангелом-хранителем при пьянице. И тогда его, Сему, могут отозвать, и останется трезвый Иван Сергеевич один на один со своим черным столбом и недовольным начальством. А если пить так и дальше, как требовал от него Сема, то на хрена, скажите, пожалуйста, такая жизнь нужна? Проснулся — надрался — уснул? Никакой романтики.

Пока Иван Сергеевич мучился шекспировскими страстями — «Пить или не пить? Вот в чем вопрос…», — жизнь шла своим чередом. Летом Смагина известили, что он… э-э… уволен. Выброшен из дела раз и навсегда. Хорошо хоть не убрали вовсе — у братвы эти вопросы решаются просто. Видимо, «наверху» посчитали, что нынешний Иван Сергеевич, алкоголик и бездельник, опасности для бывших партнеров не представляет. А может, что и другое решили, но Сема надежно прикрывал своего подопечного.

В начале осени у Смагина сгорел дом. Сгорел дотла, вместе с бронированной дверью и кроватью, в которой Иван Сергеевич в пьяном, естественно, виде курил на сон грядущий. Кровать была единственным предметом, который имелся в пустом доме, все остальное было давно продано и пропито. А теперь не стало и кровати. И дома тоже не стало. Это было очень обидно, тем более что Смагин собирался пустить к себе на постой квартирантов и жить дальше на вырученные от аренды деньги. Вернее — пить. Или, на худой случай, продать дом. Увы, и еще раз увы, мечты и планы Ивана Сергеевича рассыпались горячим пеплом. Одно хорошо — сам Иван Сергеевич в пожаре совершенно не пострадал. Даже не обжегся!

И пришлось Смагину в конце концов устраиваться на работу. Очень унизительную для человека его запросов и бывших возможностей работу — истопником в лицей. С испытательным сроком в два месяца. И это было хорошо — хорошо, что вообще взяли! Потому как слава у Смагина — бывшего «папика», бывшего крутого, бывшего денежного — была худая. Неважная нынче слава была: слава городского сумасшедшего. Полного придурка и дебила. А все потому, что Иван Сергеевич не стеснялся прилюдно поносить ангела Сему за его сволочную специализацию — помощь исключительно пьяницам. И спорить с Хранителем прилюдно не стеснялся. А так как Сему видел лишь он один, то, в общем, люди косо смотрели на Ивана Сергеевича, считая его инвалидом рэкетирского труда. Человеком с пулей во лбу.

Директор элитного лицея был одним из прежних «опекаемых» Ивана Сергеевича и взял Смагина на черновую работу скорее всего не из жалости, а из глубокого, неподдельного чувства злорадства. И по-человечески его можно было понять: приятно, елки-палки, когда тот, кто годами верховодил над тобой, вдруг оказался на дне, да еще в твоем полном подчинении! Вернее, не на дне, а в подвале, в бойлерной, среди угля. Впрочем, какая разница! Главное — что в подчинении. В шестерках. И Иван Сергеевич за два месяца всласть хлебнул этого подчинения.

Огонь гудел в чугунной утробе водогрейной печи. Подвальный сумрак черным сырым туманом висел по мокрым углам, таился за коробами с углем. Голая лампочка одиноко мерзла под цементным потолком, тускло освещая саму себя. Бойница уличного окошка была забита снегом, на улице мела пурга. Смагин сидел на табурете возле огненной пасти печи — здесь было теплее — и старательно пытался налить портвейн в щербатый стакан. Стакан и горлышко бутылки совмещались через раз, гуляя по сложным и непонятным траекториям; ватные брюки на коленях были уже мокрыми от пролитого вина.

— Твою мать! — раздраженно сказал Смагин и, швырнув стакан в стену, выпил остатки вина из горлышка. Сразу стало как-то легче и теплее. И лампочка вроде бы засветилась чуть ярче — в подвале заметно посветлело. Но это была не лампочка.

— А, явился, — неприятным голосом проскрипел Иван Сергеевич, глядя на Сему, вышедшего откуда-то из стены, — давненько тебя что-то не было. Может, еще кого охраняешь? На полставки. Бла-а-агодетель! — Смагин икнул и зло плюнул под ноги ангелу. Сема — впрочем, он давно уже требовал, чтобы Иван величал его Семеном Григорьевичем, но Смагин игнорировал это заявление — брезгливо повел плечом, отстраненною посмотрел на Ивана Сергеевича и скривил рот в кислой улыбке.

Выглядел Сема в подвальной грязи совершенно неуместно. Можно сказать, нелепо: очень чистенький, очень опрятный, упакованный в богатые, явно новые ангельские шмотки — он светился ровным золотым светом. Как новогодний елочный апельсин с подсветкой. Да и ростом Семен Григорьевич вроде как стал повыше. И лицо свежее — щеки Хранителя были тщательно припудрены золотой пыльцой. Белоснежные крылья, перышко к перышку, беззвучно сложились за его спиной. Идеально ровно посаженый нимб мягко сиял над семиной макушкой пригашенным солнечным светом.

— Ты… ты чего это такой? — с подозрением рассматривая ангела, хрипло спросил Смагин. — Праздник какой, что ли? Божеский.

— Я давно такой, — сквозь зубы процедил Сема, с неприязнью глядя на Ивана Сергеевича. — Ты просто не обращал на мою внешность внимания. Конечно! Нажрется, понимаешь ли, с утра, глаза водкой зальет и — вся ему радость. До ангелов ли тут! А я его охраняй, доглядывай. Заботься! Тьфу, зараза.

— Э, э, постой, — ошарашено уставился Смагин на Хранителя и даже привстал с табурета, — ты чего несешь? Сдурел, что ли? Я же… У нас ведь договор… Ты же по пьяницам специалист!

— Ну и что, — фыркнул Сема, небрежно стряхивая пальчиком с плеча невидимую соринку. — Ну, специалист. Но любить вас, алкашей, не обязан. Да-с. Мало ли вас под моей опекой было! Все равно одним заканчиваете… — ангел с отвращением повел вокруг себя рукой. — До чего докатился, подумать только! Истопник. Угольщик. Р-рванина, — Сема топнул ногой. — Осточертел ты мне. Видеть тебя не хочу.

— Погоди-ка, — закипая, тяжело встал Смагин, отпихнул ногой табурет. — Ты, значит, сделал меня таким, а теперь — ага! Через губу со мной разговариваешь, нос воротишь. Брезгуешь, да?

— Целоваться мне с тобой, что ли? — огрызнулся Сема, без видимой причины отряхивая хитон. — Того и гляди перепачкаюсь тут у тебя, как крот…

— А с чего это ты вдруг такой знатный стал?! — заорал, наливаясь кровью, Иван Сергеевич. — С каких хренов ты такой чистый да гладкий стал, а? Да ты же сожрал меня, сволочь! Ты же мной, моим достатком и моей жизнью все время питался, гад. Как же я не раскусил тебя сразу, — Смагин хлопнул себя по ляжкам руками, истерично захохотал. — Нет, вы только посмотрите на него! Все, все высосал из меня, жизнь мою у меня украл. Ах ты вампир… — Иван Сергеевич качнулся вперед, хватко сжал руки на чистенькой золотистой шее и грузно упал на угольную кучу: пальцы его схватили лишь воздух.

— Ваши обвинения абсолютно безосновательны, — почему-то переходя на официальный тон, сурово молвил Сеня, рассеянно почесывая шею. — Кроме того — бездоказательны. И оскорбительны. Мне горько слышать такие унижающие мою честь и достоинство слова от существа, ныне недостойного называться высоким званием творенья Божьего.

— Ты Бога сюда не привинчивай, — прохрипел Смагин, с трудом становясь на колени, — он не фраер, он — всеведущий! Я тебя не достану — Бог накажет.

— Мда, — сказал Семен Григорьевич, равнодушно разглядывая потеки на потолке, — накажет. Эт-точно… А между прочим, для вашего сведения, мне давно предлагали перейти в первую лигу с повышением до второго класса. С архивным восстановлением. А я отказался. Из-за порядочности своей отказался. Чтобы за вами доглядывать.

— Что?! — страшно завыл Смагин, обхватив голову руками и раскачиваясь, словно в трансе. — Что ты украл у меня? Чем ты заплатил за свое проклятое восстановление? Моей душой?

— Фи, — ехидно усмехнулся Хранитель, — красть души — это не по моей части, — но, однако, потупился. И лицо в сторону отвернул.

— Что охраняем, то имеем, — шепотом, холодея от своих слов, сказал Смагин, — а охранял ты мою душу…

— Какая душа! — чересчур поспешно возмутился Сема. — Вы о чем? Вы хоть эту душу видели? Щупали ее? Да не брал я у вас ничего, больно надо. Сначала сами определитесь со своей душой — есть она у вас или ее вообще никогда не было, а потом обвиняйте. Тоже мне, прокурор нашелся.

— Падаль ты, — устало сказал Иван Сергеевич, становясь на ноги. — Крыса. Не нужен ты мне. Убирайся. Я от тебя отрекаюсь.

— Эй-эй, минутку, — заволновался Сема, — так нельзя. Вы же своими необдуманными словами можете наш контракт разорвать! Не нравлюсь я вам — ладно, бывает. Сейчас переоформим договор и разойдемся чинно-благородно. Как говорится — я вас больше не знаю, а вы меня.

— Э, да ты боишься, — удивился Смагин, даже лицом посветлел, — боишься, гнида, — и захихикал, грозя ангелу кулаком.

— Я не за себя боюсь, — быстро затараторил Сема, нервно округляя глаза, — я за вас опасаюсь. Я уйду — другой придет, согласно договору. И кто знает, чем это все закончится!

— Боишься, — убежденно повторил Иван Сергеевич, не слушая Хранителя, — небось, за то, что со своими обязанностями не справился, по головке-то не погладят. И, стало быть, тю-тю архивное восстановление, ведь верно? Ха! Отр-рекаюсь, и баста!

— Не смейте! — испуганно взвизгнул Сема. — Не см… — и пропал. В подвале сразу стало темно и скучно.

— Прищучил гада, — удовлетворенно пробормотал Смагин, широко улыбаясь чему-то своему, тайному, — надеюсь, я ему крылышки серьезно прищемил…

И тут Смагина вывернуло, выплеснуло прямо на табурет — вином и желчью. Рвало страшно, словно выливалось из Ивана Сергеевича все выпитое им за прошедшие времена, вся та пакость, которой он травил себя, изо дня в день травил. Минут через пять отпустило: Смагин наконец сумел спокойно вздохнуть.

— Ни капли, — невнятно пробормотал он, утирая рот рукавом ватника, — никогда! Ни…

Ровное серебристое сияние всполохом залило подвал.

— Что? — встревожено завертел головой Иван Сергеевич. — Опять?!

— Не волнуйтесь, — чистый нежный голос колокольчиком прозвенел в промозглом воздухе подвала, — это я, ваш новый ангел-хранитель, — и перед Смагиным в облаке искристых звездочек возникла девушка. Разумеется, ангел. Разумеется, прекрасная. Большего Иван Сергеевич определить не смог — у него зарябило в глазах от частого мельтешения искр.

— Меня зовут Леля, — мягко проворковала Хранитель, — и у вас со мной не будет никаких проблем. К счастью, я специализируюсь не по алкоголикам, — Леля, воздушно и беспечно ступая по заблеванному полу — она даже не поморщилась! — подошла, подплыла к Смагину и ласково погладила его теплой ладошкой по чумазой, колкой щеке. — Глупенький, ах какой ты глупенький. И зачем тебе нужен был этот ужасный Сема, не понимаю. Но ничего, Леля теперь с тобой, Леля досмотрит тебя, — Хранитель сладко поцеловала Смагина в лоб. — Ты будешь мною доволен. Всегда — доволен. И все будет хорошо. Всегда — хорошо…

И Иван Сергеевич внезапно почувствовал — да. Теперь все будет хорошо. Теперь — хорошо… Хоро…

Медленно-медленно Смагин опустился на колени, медленно-медленно огляделся по сторонам остывшим взглядом.

— Ту-ту, — сказал Иван Сергеевич, с любопытством коснувшись пальцем пустой бутылки из-под портвейна, — палавозик. Ту-у-у! — и, пыхтя и пуская от усердия из носа сопливые пузыри, завозил бутылкой по скользкому полу. — Чух-чух. Чух!

— Ай умница! — восторженно всплеснула руками Леля. — Какой у нас славный дурачок получился. Чудненький малыш! Прелесть.

Смагин тихо захныкал.

— Ну вот, — озаботилась Лелечка, — надо же, мы описались, ай-ай! Ну ничего, ничего. Тетя Леля для того здесь и находится, чтобы Ванечку от неприятностей охранять, за милым Ванечкой присматривать. Тетя Леля Ванечку любит, очень любит. И будет любить. Всегда. До самого конца.

Но Ванечка не слушал добрую тетю Лелю — он увлеченно игрался в паровозик.

В стеклянный.