Шабашка
Вид у профессора был академически стандартный: бородка, очки, лысина, пухлый живот и тапочки с махровым халатом.
— Вы профессор Штейдер? — казенным голосом спросил Малявин, не вынимая беломорины изо рта. — У вас, что ли, кран течет? — и переложил чемоданчик с инструментами из руки в руку.
— Ви ест… водоремонтник? — профессор с подозрением оглядел стоявшего перед ним верзилу в замасленной спецовке, сбитых башмаках и облаке свежего винного дурмана.
— Их бин, — скупо доложил Малявин, — яволь.
Больше по-немецки он почти ничего не знал, а «Гитлер-капут» для общения с жильцом из четыреста пятого номера «люкс» не годилось. Вдруг он профашист какой, из банды этих… «бритоголовых». Вон и лысина есть. Так что Малявин, бормоча «битте, битте», отодвинул профессора чемоданчиком в сторону и прямиком двинул в ванную.
Видит бог, не вовремя сломался кран в этом хреновом четыреста пятом: кочегар Серега Петушков вчера похоронил тещу и сегодня с утра, весь пьяный и радостный, поминал в столярке «незабвенную и дорогую», наливая всем подряд. «Незабвенная» завещала Петушкову трехкомнатную приватизированную с телефоном, в центре. Подарок судьбы, честное слово!
Народу в столярку собралось достаточно, даже притащился шестидесятилетний ассенизатор Хромов, народный умелец по халявной выпивке. От угощения никто не отказывался и, конечно же, через час забыли и про тещу, и про наследную квартиру, потому что вновь всплыли важные, вечные темы — зарплата, бабы, футбол и политика. Душевно сидели, славно, даже не заметили, как Петушков упал под верстак и уснул.
Помешала коридорная, грымза Капустина. Не дозвонившись по внутреннему в столярку, она не поленилась спуститься с четвертого этажа в подвал, где устроила безобразный скандал.
— Все! — возмущалась грымза, — лопнуло мое терпение. Буду жаловаться директору гостиницы! — и еще много чего наговорила всем присутствующим плохого, унижающего гордость и достоинство человеческое. Нда-а, неприятно как-то получилось, очень даже неловко. Поскольку была Капустина не только мелкой начальницей, но и родственницей Петушкова. Дальней. Малявину же Капустина сказала:
— Жорка, ты вроде здесь самый трезвый. Значит, задание тебе. Срочная заявка от жильца из четыреста пятого. Немец там живет, профессор. Кран у него сорвало, заливает номер. А под ним в триста пятом тоже какой-то научный пуп живет, из Англии. Может случиться международный скандал. Так что быстренько! — и, хлопнув дверью, сердито убралась из подвала.
Быстренько! Ха, разогналась. Пока Жора собрал инструмент в дежурный чемоданчик, очнулся Петушков, залез на табурет и налил всем портвейна еще раз по кругу, выпил тоже. После чего опять упал под верстак.
— Слушай, — задумчиво сказал Малявину интеллигент Хромов, который прочитал в свое время много ненужных для его профессии книжек, — курс доллара сейчас ого! Дойчмарки поменьше, в пол-ого, но тоже ничего. Неужто фашисту за бесплатно кран менять будешь? Вернешься без марок — не друг ты мне будешь, не друг! — и погрозил стаканом. Хотя Хромов все одно не был другом Малявина, Жорик призадумался. И в этой задумчивости поднялся на четвертый этаж.
Поломка оказалась пустяковой — сломался вентиль. Пять минут работы, если ты дурак и дойчмарки тебе не нужны. Жора перекрыл воду, разложил инструменты на кафельном полу и сосредоточенно, не торопясь отвинтил хромированный кран, после чего полностью его разобрал. Профессор Штейдер маялся за широкой спиной сантехника, то и дело пытаясь заглянуть через его плечо на бронзовые детальки в раковине.
— Что есть с кран? — в конце концов озадаченно спросил Штейдер левую лопатку Малявина.
— Капут кран, — рассеянно сообщил Жора и стал бесцельно перекладывать инструменты, потом залез в чемодан, побренчал запасными крановыми частями, оглянулся на профессора.
— Надо идти… искать… Понимайт?
Профессор раздраженно постучал тапочком по полу.
— Ви должен! Я опоздать конференция. Тороплюсь, очень.
Жора развел руками, поник головой.
— Вентиль менять надо. Прокладка сгнила, резьба лопнула… вот, — он ковырнул пальцем вентиль, расстроено поцокал языком.
Штейдер задрал брови, скривился.
— Делайт что надо. Я платить.
— Вот! Это дело, — обрадовался Малявин, — есть тут у меня, для себя лежала… Так сказать, от сердца рву…
Скоро кран стоял на месте. И даже не капал.
— Все, — сообщил Жора, уложив инструменты на место, — сказка, а не вентиль. Век стоять будет.
— Век не надо, — отмахнулся профессор, — я скоро уезжать, — и ушел в комнату. Малявин проследовал за ним, деловито обтирая руки тряпкой. И остолбенел. Он даже предположить не мог, что можно сделать из обычного номера, хотя бы даже и «люкса».
Обтянутые черным, с серебряными вензелями, бархатом, стены зала частично оказались закрыты высокими резными шкафами с книгами за стеклянными дверями; громадный массивный стол с темно-мраморной столешницей монументом высился посреди просторной комнаты, заваленный странными вещами — свитками рукописей, колбами, латунными ретортами на фарфоровых подставках; высокие готические кресла мрачно таились по углам, над одним из них висел обрамленный тяжелым золотым багетом поясной портрет седого старика в черной хламиде. Камин в стене мерцал живым огнем.
— Камин, — растерялся Жора и уронил тряпку. Каминов в гостинице не было и быть не могло по правилам противопожарной безопасности. Даже электрических.
— Богато живете, герр профессор, — пробормотал Малявин, — это что же, по спецзаказу вам номер оформили?
— Что? — быстро переспросил Штейдер и уставился на сантехника.
— Камин, стол. Портрет, — Жора потыкал пальцем в воздух.
— Ви видеть? Видеть, да? — вдруг оживился толстяк, расплылся в улыбке, приподнялся на цыпочках и дружески похлопал Малявина по плечу. — Он видеть! Фантастик! — радостно сообщил профессор портрету.
— Эй! — Жора отшатнулся от неожиданности. — Вы того! Без рук! Я на работе.
Профессор животом бойко подтолкнул сантехника к креслу, приглашающе помахал рукой:
— Расслабляйт, сидеть, битте.
Малявин и сел с испугу. Очень уж странно вел себя Штейдер.
«Свихнулся на почве крана», — печально понял Жора, — «экие они нервные, иностранцы-то». И с сожалением посмотрел на бедного безумного немца. Безумный немец в это время лихорадочно ковырялся в бумажной свалке на своем необъятном столе, небрежно расталкивая стеклянные колбы, и шипел ругательства на родном языке.
— Вот, йест! — Штейдер повернулся к Жоре, семеня подбежал к нему: в руках профессор держал небольшой стеклянный шар матового цвета.
— Подержи, — искательно попросил немец, — не больно будет. Нихт.
Жора пожал плечами, взял шар и мельком заглянул в раскрытые ладони профессора. Дойчмарок у того в руках не было. Обидно.
Шар был похож на маленький плафон из тех, что дежурно светят в подъездах и которые так любят расстреливать из рогаток мальчишки. Малявин равнодушно покатал плафон в своих ладонях и неожиданно почувствовал тепло, идущее из него. Жора уставился на шар. Внутри матовой безделушки разгорелся неяркий свет, словно там зажгли свечку.
— Йа! Йа! — одобрительно закричал Штейдер, хлопая себя руками по махровому пузу:
— Свет! Ви видит — свет! Колоссаль.
— Фокусник чокнутый, — сантехник сунул шар профессору, — гони что обещал, да я пойду. Меня кореша ждут, вино — дринк, дринк, — Жора наглядно пощелкал себя по горлу.
Профессор не глядя положил шар на стол в бумаги, расстроено упал в кресло напротив, помолчал немного.
— Ви пьяниц. Какой жалость, — вздохнул погодя Штейдер. — Чисто русский вариант: как талант, так и пьяниц.
— Какой талант? — очень даже заинтересовался Жора. Пьяницу он пропустил мимо ушей, не так еще обзывали. Ну пьянь, ну и что. Работа такая, вредная. А талант… Это хорошо. Это деньгами пахнет, ежели со знанием использовать. Вот только какой у него талант? Весьма интересно. Весьма.
Штейдер закурил и, путаясь в падежах, рассказал Малявину странную историю. Оказывается, он, профессор Штейдер, потомственный маг, очень сильный «подпольный» колдун. В Россию он, собственно, приехал ради любопытства, заодно и на симпозиум по парапсихологии (последнего слова Жора не понял), куда уже опоздал из-за поломки. Но это ерунда, потому как случайно найти самородного и очень сильного мага — редчайший случай. А Малявин и есть маг. Колдун-сантехник.
Жоре очень понравилась речь. Он даже как-то и ростом сразу стал выше и живот попытался выкатить, как у Штейдера, но не получилось.
— Только маг видеть мой реальный квартир, — доверительно сообщил профессор, обводя рукой вокруг себя, — я все свое носить с собой. Привык комфорт, так. Только маг зажигать пробный шар, так. Ви — русский колдун. Р-распутин!
— Ты это брось, — сразу обиделся Малявин, — вино пью, есть такой грех. А жене не изменяю. Почти.
— Наин, — замахал руками профессор, — это не так, не в тот смысле. Ви — чародей. Необученный, но очень сильный. Ви иметь магический потенц. И вот — пьешь водка! Зашем? — он укоризненно поглядел сквозь стеклышки на Жору.
Малявин заскучал. Дойчмарками пока не пахло, а остального он толком не понял. Странно это все звучало, страшновато. Безумно. Вспомнились вдруг разные самодельные колдуны, что одно время крепко дурили народ со сцен и телеэкранов. Тьфу!
— Ви не понимайт, — запальчиво продолжал профессор, сердито тыча сигаретой перед собой, — все ваш телеколдун, что вы думайт, — эстрада. Фокус! А ви — настоящий, одаренный маг. Человек с большой буква. Натюрлих. Нужны деньги? Тьфу. Женщины? Тьфу, тьфу. Сколь надо! Вот слава — нет. Настоящий маг — нет слава, телевизор. Ви — «подпольный». Тайный. Но очень нужный многим. Ви должен вступить в наш орден. И к нам, из ваша странный страна, шнелль. Соглашайсь немедленно! Уеду. Ведь.
— Э… э… — просипел замороченный Жора, — их бин не хотит. А пока за работу, плиз.
Штейдер раздраженно всплеснул руками, сплюнул со злости и сунул Малявину в руку зеленую купюру. С двумя нуликами.
— Думкопф, — почти ласково говорил профессор, выпихивая Жору из номера, — идиот, русский бестолоч. Иди, водка пей!
— Но-но, — вяло огрызался Жора, поскольку чувствовал себя сейчас несколько странно, — ты русских не трогай! Мы вас в сорок пятом…
Тошно было Малявину, но непонятно отчего — то ли продешевил он, то ли вином отравился. Непонятно.
Малявин медленно спустился в подвал, в столярку, деревянно прошагал к драной табуретке, осел на нее. Ассенизатор Хромов разведенными в разные стороны глазами поглядел мимо него.
— Мар-р-р-ки? — попугаичьи выдавил он из себя.
— Еще по сто! — крикнул Петушков, на четвереньках выбираясь из-под верстака и снова обморочно падая назад. — Портвейн! Три семерки! Незабвенная! С телефоном!
Жора разжал кулак, неспешно расправил перед глазами купюру. Сто долларов.
— Ого, — сказал Хромов, — пьем, пьем. Что фриц?
Малявин осоловело перевел на него взгляд, налил в стакан вино, выпил.
— Фриц, — хрипло произнес Жора, — он и есть фриц. У него портрет Гитлера во всю стену. И форма эсэсовская. Пулемет на кровати. Бритоголовый. Он, гад, приехал к нам диверсии устраивать. С крана и начал.
— Вербовал? — невнятно и деловито спросил Хромов.
— Вербовал, — согласился Жора и еще раз выпил, — но я…
— Дорогая! — заорал Петушков и опять уснул, сунув морду в еловые стружки.
— Хромов, — тихо сказал Малявин, уставившись взглядом в пол, — ты веришь, что я — человек с большой буквы? Чародей?
— Точно, — сразу согласился ассенизатор, — экце хомо. Се — человек. Сто баксов наколдовал. Умница. Пошел на хрен, — и тоже уснул.
Жора сложил руки на коленях, подумал минут десять в этой школьной позе. После с трудом переоделся. Тяжело хватаясь за перила, поднялся на четвертый этаж, сунулся в запертый четыреста пятый.
— Куда, Малявин? — заорала грымза Капустина, выныривая из-за коридорного угла, — претензий нет. Кран в порядке. Молодец.
— Клавка, где немец? — шепотом спросил Жора. — Где он?
Капустина уперлась твердым пальцем в его грудь, толкнула Малявина к лестнице.
— В аэропорт уехал твой немец. Злой был страсть, все тебя поминал. Я и кран проверила, думала, из-за него лается.
— Клавка, нужен он мне, нужен…
— Нажрался, так и ступай в свою конуру, — грымза развернула Малявина лицом к лестнице, подтолкнула коленом:
— Пшел!
И Жора пошел…
Говорят, видели его после в фойе аэропорта, где он дрался с таможенником. И еще говорят, что уехал он странным образом в Германию и теперь вовсе не пьет. Большим человеком стал!
А вот Петушков после белой горячки врал, что видел Малявина связанным в психушке, где он, Петушков, от вермута лечился. Хромову врал. И Капустиной. Но кто же ему поверит? Кто?
