10
Внутри дома было прохладно, если не сказать — холодно. Бревенчатые почерневшие стены не держали тепло и больше напоминали отсыревший камень.
Под потолком, тут и там висели пучки каких-то трав. По углам лежали на полу отшлифованные, похожие на гальку камешки.
— А свет здесь где включается? — поинтересовался Серёга.
— Да нет здесь никакого света. Электричество сюда три раза проводить пытались. Сначала после революции, потом в тридцать седьмом и ещё в пятьдесят третьем году.
— И что?
— Не дошли. Говорят, болота забирали к себе монтёров.
— Что значит забирали?
— Ну, утопли все.
— Ничего себе сказочки. — Серёга нервно засмеялся.
— Да ладно, — успокоил его Леха, — у меня здесь лампа есть керосиновая. Пойдём, она возле печки осталась.
Во второй, довольно просторной, однако такой же мрачной комнате стояла большая печь. Пожалуй, даже очень большая, хотя выросший в городе Серёга никогда печей не видел.
— Какая здоровая печка, Лех. Зачем она такая? — спросил Тютюнин, в то время как Окуркин ожесточённо встряхивал лампу, чтобы пропитать фитиль керосином.
— Откуда я знаю — я че, Пушкин? Наверно, здесь эти пекли… караваи.
Среди ухватов и кочерёг, стоявших возле печи, особенно выделялась широкая лопата. Такая широкая, что, если бы Тютюнин на неё сел и обхватил коленки, его запросто можно было бы задвинуть в жерло огромной печи. Серёга хотел убрать заслонку, чтобы заглянуть внутрь печи, но побоялся.
— Ну вот, — бодро произнёс Леха, когда ему удалось наконец разжечь керосиновую лампу. — Теперь полезли в погреб.
— Слушай, а фонарика у тебя нет?
— Фонарика? — Окуркин почесал макушку и хмыкнул. — Действительно, нужно было фонарик прихватить. Но тут уж ничего не поделаешь. Пока попользуемся лампой.
— А это что такое? — спросил Тютюнин, указывая на ржавую цепь, которая одним концом крепилась к вбитой в стену скобе, а вторым заканчивалась на ржавом ошейнике с клёпкой вместо замка.
— Да хрен его знает. Может, старушка здесь собачку держала.
— На такой цепи не то что собачку, медведя можно держать, — заметил Тютюнин.
— Слушай, Серёг, остынь. Откуда я знаю — я ж не Пушкин. Пошли лучше в погреб.
В погреб пришлось спускаться по скрипучей лестнице, которая, казалось, вот-вот обрушится.
— Не бойся, я уже на земле стою! — крикнул откуда-то снизу Леха, и в темноте заметался огонёк его лампы.
Вскоре и Тютюнин закончил долгий спуск, а когда посмотрел вверх, то не обнаружил там светлого квадрата.
— Неожиданно, да? — спросил довольный Леха. — Я когда здесь первый раз был, так чуть не обделался. Это обманный эффект такой.
— Оптический? — уточнил Серёга, у которого по физике в школе случались четвёрки.
— Ну ты спросил! Пойдём лучше, я тебе магазин покажу.
Леха повернулся и пошёл по какому-то туннелю. Тютюнин, чтобы не отстать, поспешил за ним.
— Вот, смотри! — Леха осветил лампой старые деревянные полки, на которых стояло множество склянок с самым разным содержимым.
— И что же это такое? На варенье не похоже.
— Конечно не похоже. Это бабулины притирки, мази, настойки и прочая природная аптека.
— А зачем ей так много нужно было? Она что, сильно болела?
— Ты, Серёг, в не правильном направлении мыслишь, — с наставительными интонациями произнёс Окуркин. — Ты бы лучше поинтересовался, на чем эти травки настаивались.
— Неужели все это? — От промелькнувшей догадки Тютюнину стало теплее.
— Да, Серёг, все это или почти все настояно на чистейшей деревенской самогонке. Так что нам тут работы непочатый край.
— Здорово! Вот только закуски нет.
— Закуски нет — тут ты прав. Но если б Ленка заметила, что мы с собой харчи потащили, расправа была бы скорой и жестокой.
Леха приподнялся на цыпочки и снял с полки приглянувшуюся ему трехлитровую бутыль.
— А как же ты за руль потом сядешь? — вспомнил Тютюнин.
— Да пока мы с тобой траву рубить будем, все выветрится. А когда пообедаем, вообще следа не останется. И потом, чего бояться — у меня ж в «запорожце» турбина!
