Дело Сырцова и Ломинадзе было отражением важной тенденции, усиливавшейся в партии по мере явного провала сталинских авантюристических планов. Недовольство Сталиным начало распространяться и среди части тех партийных функционеров, которые ранее поддерживали его в борьбе с «правыми». Осознавая трагизм положения в деревне и несостоятельность индустриального скачка, они искали некий средний путь между политически дискредитированными «правыми» и все более радикальным Сталиным. Эволюция взглядов C. И. Сырцова может служить примером таких поисков.

Сырцов был моложе многих советских лидеров (родился в 1893 г.) и, соответственно, позже их (только в 1913 г.) вступил в партию. Но произошло это при условиях, которые в дальнейшем предопределили благоприятный поворот в судьбе Сырцова — первыми его шагами в партии руководил Молотов. Так же, как и многие другие советские лидеры, Сырцов был недоучившимся студентом, поменяв скамью Петербургского политехнического института на скамью подсудимого и ссылку в Сибирь. В годы Гражданской войны воевал на юге, где познакомился с некоторыми из будущих соратников Сталина (например, с Орджоникидзе). В 1921 г. попал в аппарат ЦК на должность заведующего отделом. В 1926 г. был направлен секретарем в Сибирский краевой комитет ВКП(б). В начале 1928 г. в его судьбе произошел случай, о котором мог мечтать любой партийный функционер — в Сибирь с известной миссией организации чрезвычайных хлебозаготовок прибыл сам Сталин. Акция, не в последнюю очередь благодаря Сырцову, прошла успешно. Сразу же после решающей победы над группой Бухарина, в мае 1929 г., Сталин провел назначение 36-летнего Сырцова на пост председателя Совнаркома РСФСР, который до него занимал по совместительству Рыков. В июне 1929 г. Сырцова ввели кандидатом в члены Политбюро. Однако молодой выдвиженец не оправдал надежд вождя, оказался строптивым и слишком самостоятельным и к тому же в ряде случаев солидаризировался со своим непосредственным начальником по правительственной линии Рыковым.

Судя по некоторым документам, Сырцов еще до назначения на пост председателя СНК РСФСР поддерживал с Рыковым достаточно близкие контакты. В 1927 г. в высших партийных кругах циркулировали слухи, что Сырцов на пленуме ЦК собирается поддерживать кандидатуру Рыкова в генеральные секретари ЦК ВКП(б). Сырцову пришлось по этому поводу писать опровержения на имя Орджоникидзе и Молотова. Несмотря на этот инцидент, Сырцов продолжал доверительную переписку с Рыковым и позже демонстрировал ему поддержку даже тогда, когда «правые» явно терпели политическое поражение в борьбе со Сталиным. Так, 18 февраля 1929 г. Сырцов писал Рыкову: «Организация с тревогой прислушивается к сообщениям, идущим из Москвы. Большое удовлетворение у публики вызывает сообщение, что ты не присоединился к отставке Бухарина-Томского […] Видимо, у вас в Москве заварилась большая каша. Боимся, что [это] сорвет работу и поднимет активность мужика […] Очень хотелось бы, чтобы вся эта история не кончилась политическим ущербом для тебя лично».

Пока не совсем понятно, почему, несмотря на подобные отношения между Рыковым и Сырцовым, Сталин решил назначить последнего на ответственный пост в Москву и ввести в Политбюро. Возможно, Сталин не был достаточно осведомлен об их контактах. Возможно, выдвигая нейтрального по отношению к Рыкову Сырцова, Сталин демонстрировал свою непредвзятость, но надеялся, что благодарный Сырцов полностью перейдет на сторону сталинской группы. Возможно, что значительную роль в этом назначении сыграли тесные связи Сырцова с Молотовым и Орджоникидзе.

После переезда Сырцова на новую должность в Москву неизбежными стали его постоянные служебные контакты с Рыковым. Как председатель СНК РСФСР Сырцов принимал участие в работе различных органов правительства СССР, в частности входил в регулярно заседавшее под руководством Рыкова совещание председателя СНК СССР с его заместителями. Неоднократно Сырцову приходилось решать многие вопросы во взаимодействии с союзным Совнаркомом. Под воздействием нараставших проблем Сырцов все больше склонялся к тем оценкам положения в стране, которые давали «правые». Причем, разочарованный сталинской политикой, он осторожно, но публично высказывал некоторые из своих опасений. В начале 1930 г. Сырцов выпустил большим тиражом достаточно критическую брошюру «О наших успехах, недостатках и задачах». В июле 1930 г. на XVI съезде партии он говорил не только о победах, но и проблемах. Рыков, судя по всему, чувствовал настроения Сырцова и относился к нему с особым расположением. В письме с юга 7 сентября 1930 г. Сталин предупреждал Молотова: Рыков «заигрывает» с Сырцовым.

Через несколько дней после этого предупреждения стало очевидно, что Рыкова и Сырцова связывает чуть ли не общая политическая позиция. Скандал произошел на заседании Политбюро 16 сентября 1930 г. при рассмотрении кредитного плана, и уже на следующий день, 17 сентября, был подробно описан Молотовым в письме Сталину, который находился на юге. В ответ на критику в свой адрес Рыков поставил вопрос о нарастании инфляции, о наличии несбалансированного платежного спроса в деревне на огромную сумму — 4 млрд руб. В связи с этим он выдвинул предложения о продаже по повышенным ценам ряда дефицитных товаров, в частности сахара, как средство смягчения финансового кризиса. Он заявил также, что Политбюро не уделяет должного внимания хозяйственным трудностям. К Рыкову, как сообщал Молотов Сталину, «присоединился Сырцов, с совершенно паническими правооппортунистическими заявлениями насчет того, что нельзя решить создавшихся трудных вопросов в хозяйстве мерами ГПУ, что “нужны радикальные меры”, что об этих последних сейчас трудно говорить “ввиду отсутствия руководителя партии” (т. е. Сталина. — О. X.) и т. п.».

Несомненно, этот демарш переполнил чашу терпения Сталина. Сразу же после возвращения Сталина из отпуска Политбюро занялось Сырцовым вплотную. В качестве повода была избрана речь Сырцова, произнесенная им 30 августа 1930 г. на объединенном заседании СНК и Экономического совета РСФСР, и затем отпечатанная 10-тысячным тиражом в виде брошюры. 15 октября по предложению Сталина Политбюро приняло постановление: «Считать издание речи т. Сырцова по серии вопросов, не подлежащих оглашению и распространению, ошибочным политическим шагом со стороны т. Сырцова». Это было явное предупреждение, из которого, как показали последующие события, Сырцов не сделал правильных выводов.

21 октября редактор газеты «Правда» Л. 3. Мехлис, один из ближайших помощников Сталина, встретился с секретарем партийной ячейки литературного отделения Института красной профессуры Б. Г. Резниковым, который сообщил ему о фракционной работе Сырцова и Ломинадзе. Мехлис попросил Резникова написать соответствующее заявление и направил его Сталину. В заявлении Резникова говорилось, что Сырцов и его сторонники установили контакты с группой первого секретаря Закавказского краевого комитета партии Ломинадзе на почве недовольства сталинской политикой. Обе группы, утверждал Резников, считали необходимым сместить Сталина. Как утверждал Резников, Сырцов заявлял, «что в ближайшее время должен наступить сильный прорыв в хозяйстве страны, должен наступить кризис — крах, и тогда руководство, или точнее тов. Сталин (они так прямо и говорят, что руководство — это Сталин), впадет в такую же панику, в какой оно было весною, растеряется и партия найдет себе руководство. Когда будет сильный экономический удар, когда наступит катастрофа — заговорят классы и тогда никакой аппарат не выдержит, а Сталин держится на аппарате». По словам Резникова, Сырцов и его сторонники собирались составить и распространить среди членов ЦК документ, критикующий политику Сталина и затем «на пленуме выступить с открытой и резкой критикой руководства». Самая важная конкретная часть заявления Резникова касалась того, что днями предстояла встреча кого-то из представителей группы Сырцова с Ломинадзе, который находился в командировке в Москве. После этого группа Сырцова должна была собраться на заседание и обсудить свои планы с учетом переговоров с Ломинадзе

Дальнейший ход событий можно реконструировать по докладу председателя ЦКК ВКП(б) Г. К. Орджоникидзе на заседании Политбюро и Президиума ЦК ВКП(б) 4 ноября, на котором рассматривалось дело Сырцова и Ломинадзе. Сталин обсудил заявление Резникова с секретарем ЦК ВКП(б) П. П. Постышевым и с председателем ЦКК ВКП(б) Г. К. Орджоникидзе (секретари ЦК Л. М. Каганович и В. М. Молотов находились в отпуске). Как утверждал Орджоникидзе, в полдень 22 октября было принято решение найти Сырцова и «выяснить у него, в чем тут дело». Сырцова якобы долго искали и не могли найти. Он пришел в ЦК только через четыре с половиной часа, в половине пятого. В это же время в ЦК явился также Резников и сообщил, что он находился вместе с Сырцовым на еще одном собрании, которое началось в 11 часов утра 22 ноября и только недавно закончилось. Подробности этого собрания Резников изложил в новом заявлении.

Резников сообщал, что на последнем собрании группы Сырцова шла речь о переговорах с Ломинадзе, о том, что обе группы решили готовиться к смещению Сталина как легальными, так и нелегальными методами. Резников рассказал также, что Сырцов подробно проинформировал своих сторонников о заседании Политбюро, которое состоялось 20 октября. В новом доносе Резников привел такие слова Сырцова: «[…] Значительная часть партийного актива, конечно, недовольна режимом и политикой партии, но актив, очевидно, думает, что есть цельное Политбюро, которое ведет какую-то твердую линию, что существует, хоть и не ленинский, но все же ЦК. Надо эти иллюзии рассеять. Политбюро — это фикция. На самом деле, все решается за спиной Политбюро небольшой кучкой, которая собирается в Кремле, в бывшей квартире Цеткиной, что вне этой кучки находятся такие члены Политбюро, как Куйбышев, Ворошилов, Калинин, Рудзутак и, наоборот, в “кучку” входят не члены Политбюро, например, Яковлев, Постышев и др.».

22 октября Сырцов отказался давать какие-либо объяснения по поводу заявлений Резникова, требуя официального вызова в ЦКК. В ЦКК допрашивались другие участники собрания — И. С. Нусинов, В. А. Каврайский, А. И. Гальперин. На очной ставке с Резниковым они отрицали его обвинения, а поэтому были арестованы и отправлены в ОГПУ В конце концов совместными усилиями ЦКК и ОГПУ у всех обвиняемых, включая Сырцова и Ломинадзе, были получены признания в антипартийной, фракционной деятельности. Эти показания использовались в качестве обвинительных материалов на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября 1930 г., которое рассмотрело вопрос «о фракционной работе» Сырцова, Ломинадзе и их сторонников. На заседании 4 ноября было принято решение вывести Сырцова и Ломинадзе из ЦК, а Л. И. Шацкина из ЦКК. Для выработки резолюции была создана комиссия ЦК и ЦКК в которую вошли высшие руководители страны, включая Сталина. Подготовленная комиссией резолюция была формально утверждена ЦК ВКП(б) только через месяц, 1 декабря, и опубликована в газетах 2 декабря. В ней говорилось, что Сырцов и Ломинадзе организовали «“лево”-правый» блок, платформа которого совпадает с взглядами правого уклона. Решение об исключении Сырцова и Ломинадзе из ЦК, а Шацкина из ЦКК осталось в силе.

Таким образом официальная версия разоблачения группы Сырцова-Ломинадзе исходила из того, что впервые о ее существовании руководству партии стало известно только 21 октября, когда Резников написал свой первый донос. Из этого следовало, что Политбюро предприняло срочные меры для того, чтобы немедленно пресечь деятельность оппозиционеров. Однако ряд фактов позволяют поставить эту версию под сомнение. Прежде всего, как следовало из заявлений Резникова, собрание 22 октября было намечено заранее. Получив сигнал от Резникова 21 октября, кто-то (возможно, Мехлис, но вряд ли без ведома Сталина) дал Резникову поручение пойти на это собрание. Так что днем 22 октября Сырцова «искали» не всерьез. Сталин не был заинтересован в пресечении «преступления» на корню. Он намеренно давал возможность «фракционерам» усугубить свои грехи, используя Резникова в качестве провокатора. Необходимость такой провокации становится очевидной, если сравнить первое и второе заявления Резникова. Если первый документ содержал общие обвинения в адрес Сырцова и Ломинадзе, то второй благодаря откровенным высказываниям Сырцова на встрече 22 октября приобретал конкретность и достаточную убедительность.

Резников долгое время работал вместе с Сырцовым в Сибири. После перевода Сырцова на высокий пост в Москву и переезда Резникова на учебу в Москву в Институт красной профессуры отношения между ними возобновились. Один из участников группы Сырцова Каврайский, также переехав в мае 1930 г. в Москву, обнаружил (как он утверждал на допросе в ОГПУ), что между Сырцовым и Резниковым сложились доверительные отношения. Более того, по свидетельству Каврайского, именно Резников подталкивал Сырцова на более решительные действия. По словам Каврайского, Резников полагал возможным установить контакты с «правыми» (видимо, речь шла о Бухарине, Томском, Угланове и др.), против чего высказывались другие члены группы. На собрании 22 октября, сообщал Каврайский, Резников ставил вопрос о том, кто из членов ЦК может поддержать выступление против политики Политбюро. О радикальности позиции Резникова свидетельствовали и другие участники группы Сырцова. Например, Нусинов на допросе в ОГПУ показал, что собрание 22 октября было созвано по настоянию Резникова, который выражал недовольство бездействием и предлагал «собраться и по-серьезному договориться о дальнейшей линии поведения». Гальперин, давая показания в ОГПУ по поводу собрания 22 октября, утверждал, что именно Резников задавал Сырцову острые вопросы о положении в Политбюро. Таким образом, как следует из этих показаний, Резников был одним из ключевых членов группы, который поддерживал регулярные контакты со всеми ее участниками. Важно подчеркнуть также, что он явно старался радикализировать поведение группы, в том числе толкнуть ее на контакты с лидерами «правых».

Конечно, подобные показания о Резникове можно объяснить желанием как-то отомстить ему за предательство. Однако единодушие обвиняемых в данном вопросе позволяет предполагать, что в утверждениях об особой активности Резникова содержалось немало правды. Косвенно это подтверждали также признания самого Резникова, сделанные в его заявлениях. Можно считать вполне установленным то, что Резников в течение долгого времени встречался с Сырцовым и другими сибиряками и вел с ними откровенные разговоры об ошибках сталинского руководства. На определенном этапе Резников, как следует из его заявления, решил покаяться. Он сообщил об «антипартийных настроениях» Сырцова секретарю партийной организации Института красной профессуры Весне. Весна обещал довести эту информацию «наверх». Однако дальнейшие шаги Резникова, если принять на веру его заявление, выглядят странно. Якобы ожидая ответа от Весны, Резников продолжал посещать встречи оппозиционеров и вел с ними все те же опасные разговоры. И лишь 21 октября, накануне запланированной «решающей» встречи группы Сырцова, Резников решил пойти к Мехлису.

Если бы Резников обратился к Мехлису или другому высокопоставленному функционеру в тот момент, когда он якобы обратился к секретарю парткома Института красной профессуры, его поведение было бы понятным. Движимый испугом, Резников вполне мог «сдать» своих друзей. Однако если Резников был настолько напуган, почему он продолжал усугублять свою вину, бывая на встречах группы и ожидая какого-то ответа от Весны? Резников не мог не понимать, что его якобы безрезультатное обращение к Весне не могло считаться оправданием в случае провала группы. Если Весна молчал, Резников должен был (и, главное, имел такую возможность) обращаться выше. Таким образом, с большой долей вероятности можно предположить, что история о бездействии Весны была изобретена для того, чтобы обеспечить Резникову хоть какое-то алиби. Скорее всего, на самом деле продолжая встречи с Сырцовым и другими оппозиционерами, Резников выполнял специальное задание. Он не только следил за Сырцовым, но и в меру своих сил способствовал тому, чтобы группа действовала достаточно активно. Принципиальное значение имели его попытки связать группу с «правыми», что было бы чрезвычайно выгодно Сталину. Показательно, что вопрос о странном бездействии Весны вообще не упоминался в ходе заседания 4 ноября, а самого Весну не сочли нужным привлечь в качестве свидетеля. Обращает на себя внимание, наконец, то, что первый донос Резникова был доставлен Сталину в самый подходящий момент — в ночь на 22 октября 1930 г., т. е. почти сразу после того заседания Политбюро, на котором, как уже говорилось в предыдущем параграфе, рассматривался вопрос о Бухарине и принимались решения о повышении бдительности.

Сам Сырцов, как это видно из опубликованных материалов дела, считал Резникова провокатором. Во время допроса в ЦКК 23 октября 1930 г. Сырцов неоднократно делал по этому поводу достаточно откровенные намеки:

«Сырцов. Ведь существуют же условия, когда люди от одного вопроса — были Вы где-нибудь, видели кого-нибудь — уже впадают в панику, как перед уголовщиной.

Орджоникидзе. Благодаря режиму партии?

Сырцов. Я думаю, Серго, тебе тоже надо подумать над этим, как бы улучшить эти отношения. Я думаю, что эти элементы фальши есть и в моем поведении, и в твоем, и что это так коверкает и личную, и партийную психологию, что дальше так невмоготу. Надо добиваться, чтобы это было устранено.

Орджоникидзе. Чтобы каждый член или кандидат Политбюро мог собирать группы против партии и ее ЦК?

Сырцов. Нет, чтобы изменить положение, при котором члены партии держались бы в механическом ранжире и не выходили из него, и чтобы надо было, чтобы узнать о мыслях членов партии, к каждому приставлять осведомителя, который выпытывал бы, что каждый думает.

Орджоникидзе. Как тебе не стыдно это говорить!

Сырцов. Насчет осведомителей я мог бы рассказать кое-что, но это производное».

Истинную роль Резникова в деле Сырцова-Ломинадзе можно будет выяснить только в том случае, если появится доступ к оперативным материалам ОГПУ, которые сейчас, возможно, хранятся в архиве ФСБ. Однако высокая вероятность наличия в этом деле элемента провокации не означала, что обвинения против Сырцова, Ломинадзе и их сторонников не имели реальных оснований. Как видно из показаний оппозиционеров, которые стали доступными в последние годы, в целом они признали верность многих утверждений Резникова, оспаривая в основном трактовку своих действий как «антипартийную» и направленную против Сталина. Однако в этом последнем пункте искренности обвиняемых вряд ли стоит доверять. Объективно те поступки, в совершении которых они признавались, были антисталинскими и неизбежно вели к постановке вопроса о смене лидера партии.

План действий Сырцова, Ломинадзе и их сторонников, судя по всему, не был четко определен. Они собирались, обсуждали текущие события, осторожно вербовали новых сторонников. Более активные действия оппозиционеры ставили в зависимость от обстановки в стране. В случае резкого обострения кризиса и дезорганизации сталинского руководства они не исключали вариант прямого обращения к пленуму ЦК. Иначе говоря, речь шла о том, что группа Сырцова-Ломинадзе при определенных условиях намеревалась выступить в качестве силы, консолидирующей вокруг себя новое руководство партии. Если оценивать события 1930 г. по меркам последующего периода, когда окончательно утвердилась личная диктатура Сталина, и террор, всегда присущий большевистскому режиму, достиг максимальных масштабов, расчеты Сырцова, Ломинадзе и их сторонников могут показаться невероятной политической наивностью. Были ли они столь наивны на самом деле?

Политический опыт Сырцова, Ломинадзе и их сторонников так же, как десятков тысяч других большевиков, формировался в условиях относительного «демократизма» большевистской партии на этапе завоевания и упрочения власти. Одной из опор этого «демократизма» было так называемое «коллективное руководство», включая заметную роль Центрального комитета и съездов партии. Соответственно определенным влиянием на этом этапе пользовались партийные функционеры, входившие в состав ЦК и других руководящих партийных органов. Объективно их влияние усиливала острая борьба, которая развернулась в Политбюро между наследниками Ленина. Враждующие советские вожди были вынуждены искать поддержку у «партийного актива». На рубеже 1920-1930-х годов легитимность лидерства Сталина в глазах партийного аппарата определялась главным образом тем, что он был самой сильной фигурой в группе партийных вождей, которые вышли победителями в борьбе за Политбюро в 1929 г. Однако тот факт, что за пять лет, прошедшие со времени смерти Ленина, лидерство в Политбюро менялось несколько раз, вряд ли вселял в партийных функционеров уверенность в абсолютной прочности положения Сталина.

Первый заметный разлад в отношениях Сталина и партийных чиновников, поддержавших его в борьбе с «правыми», произошел в связи с началом коллективизации, когда Сталин переложил на региональных руководителей ответственность за свое собственное преступление, обвинив их в «головотяпстве» и «головокружении от успехов». Пережив невероятное напряжение нескольких месяцев коллективизации, погубив немало крестьянских жизней, партийные «активисты» оказались «козлами отпущения», что вызывало их возмущение. Несомненно, Сырцов знал о достаточно широком распространении таких настроений. Сам Сырцов однозначно заявлял, что считает главным виновником «перегибов» центр, что статья Сталина «Головокружение от успехов» была полезной, но неверной в том отношении, что Сталин угрожал «сделать кого-то ответственным за это дело (намеки на каких-то членов ЦК и ПБ, которые поощряли перегибы)».

Критические настроения партийных функционеров среднего уровня, как это можно заключить из обстоятельств дела Сырцова-Ломинадзе, активизировались летом 1930 г. Это было связано, с одной стороны, с нарастанием социально-экономического кризиса, и с другой, — с разочаровывающими итогами XVI съезда ВКП(б). Съезд партии, впервые проведенный с нарушением уставных норм (съезд должен был состояться еще в 1929 г.), практически был превращен новым сталинским руководством в торжественную церемонию прославления Сталина и его политической линии. Сырцов открыто заявил о своем несогласии с этим курсом. В заявлении на имя Орджоникидзе 2 ноября 1930 г. он писал: «Я вместе с рядом товарищей разделял скептицизм и недоумение, что […] утверждается принцип непогрешимости руководства и авторитарного начала, не соответствующего задачам социалистического строительства […] Это казалось какой-то цепочкой в плане, задуманном замкнутой и замаскированной от партии группкой, которая собирается партию перевести на новые рельсы». Эти обвинения Сырцов старался подкрепить конкретными фактами, центральное место среди которых занимало его заявление о том, что Сталин и некоторые его сторонники монополизировали власть в Политбюро, фактически отстранив от руководства ряд других законных членов Политбюро: «Мне кажется, ненормальным является положение, при котором целый ряд решений Политбюро предрешается определенной группой. Я вполне понимаю, когда из нее исключается Рыков, как человек, допустивший правые ошибки и ведущий неправильную политическую линию. Но насколько я себе представляю, что в составе этой руководящей группы совершенно не участвуют и являются механическими членами Политбюро Куйбышев, Рудзутак, Калинин», — говорил Сырцов.

Новому ужесточению внутрипартийного режима и укреплению единоличной власти Сталина Сырцов и его сторонники противопоставляли традиции «коллективного руководства» и внутрипартийного «демократизма», точнее говоря, некое идеальное мифическое представление об этом «демократизме». Так, основной причиной «перегибов» коллективизации и раскулачивания Сырцов объявил нарушение Сталиным «демократической» процедуры выработки и согласования решений — через пленумы ЦК. Эту идею о первенстве пленумов ЦК по отношению к лидеру партии Сырцов в своих заявлениях в ЦКК и на заседании 4 ноября настойчиво повторял несколько раз: «Я покушаюсь не на руководство, а на принцип непогрешимости руководства […] Я считаю, что партийная среда и пленумы, и актив имеют право это непогрешимое руководство поправлять, надо создать эти условия, потому что догма папской непогрешимости годится для других стран, но не для страны, строящей социализм»; «Я считал, что по этому вопросу и по некоторым другим вопросам я должен буду в какой-то форме обратиться к пленуму ЦК потому, что я в свое время рассчитывал и имел уверенность насчет того, что роль пленумов, хотя бы в очень скромной мере, будет расти […]».

Несомненно, Сырцов считал, что претензии Сталина на единоличное лидерство и игнорирование прав коллективных органов партии (точнее, прав партийных функционеров) могут быть самыми сильными пунктами обвинений против Сталина. Однако и Сталин, как видно из стенограммы заседания от 4 ноября 1930 г., понимал опасность таких заявлений. Несмотря на существенное укрепление своей власти, Сталин предпочитал оставаться в образе лояльного лидера, готового учитывать права партийного аппарата и «демократические» традиции большевизма. В связи с жалобами Сырцова о том, что ему не удавалось поговорить со Сталиным, состоялся такой диалог:

«Сырцов […] По всем вопросам, которые меня волновали, я пытался в той или иной форме говорить […] Я сговорился с тов. Сталиным поговорить по всем вопросам.

Сталин. Если бы Вы хотели, мы бы с Вами успели разов двадцать поговорить.

Сырцов. Сговорились мы с Вами, тов. Сталин!

Сталин. Вы не требовали этого разговора. Если бы вы требовали, то 3 дня мы бы говорили».

Такая неуемная демонстрация «демократизма» выглядела столь нелепо, что при правке стенограммы последнюю фразу заменили более спокойным текстом: «Мы бы, наверняка, побеседовали с Вами по любому вопросу». Еще более характерен тот факт, что Сталин счел необходимым подробно объясниться по поводу заявлений Сырцова о фракционности в Политбюро. В своей речи на заседании 4 ноября он сразу же заявил, что секретных заседаний на бывшей квартире Цеткин не было, что он там лишь готовился к докладу для XVI съезда партии («вдали от телефонных звонков») и беседовал с отдельными членами Политбюро. «За период моей работы в этой квартире у меня побывали там по одному разу и в разное время Молотов, Калинин, Серго, Рудзутак, Микоян. Ни Каганович, ни Яковлев, ни Постышев, вопреки сообщению т. Сырцова, не бывали в этой квартире, никаких собраний не было и не могло быть на этой квартире. Встречались ли мы иногда, некоторые члены Политбюро? Да, встречались. Встречались главным образом в помещении ЦК. А что в этом плохого?».

Продолжая игру, Сталин в конце заседания 4 ноября, после того как уже прозвучали радикальные предложения об исключении Сырцова и Ломинадзе из партии и фактически принято решение об их выведение из состава ЦК, сделал неожиданное «примиряющее» предложение:

«Сталин. Слушайте-ка, а если их в кандидаты ЦК перевести, не выйдет?

Косиор. Это новое что-то.

Сталин. Нельзя?

Председатель (Рудзутак. — О. X.). По-моему, мы не правомочны решать этот вопрос».

При правке стенограммы эти фразы были вычеркнуты. Однако в любом случае они могут рассматриваться как свидетельство намерений Сталина выглядеть лояльным лидером. Благодаря осторожности и покоящейся на этой осторожности поддержке аппарата, Сталин победил своих соперников в Политбюро. В начале 1930 г. сталинская победа была материализована в политике «большого скачка», ввергшая страну в новые бедствия. Кризис, а также явное укрепление единоличного лидерства Сталина вызывал недовольство части партийных функционеров. Использование многократно применяемого в 1920-е годы механизма своеобразного арбитража ЦК было в этих условиях вероятным и единственно возможным способом очередной корректировки персональной конфигурации высшей власти. Дело Сырцова и Ломинадзе показало, что, по крайней мере, два влиятельных члена ЦК были сторонниками такого способа действий. Сколько единомышленников они реально имели или при определенных условиях могли иметь в ЦК мы уже никогда не узнаем. Во всяком случае, трудно поверить, что два опытных и хорошо информированных высокопоставленных чиновника решили просто так плыть против «политического течения». Нетрудно предположить, что они знали больше того, в чем признались на заседании 4 ноября.

Рассчитывая рано или поздно апеллировать к пленуму ЦК, Сырцов, Ломинадзе и их сторонники понимали, что им нужно будет представить некую программу. Однако поле маневра при ее составлении у новых оппозиционеров было достаточно ограниченным. С одной стороны, оно ограничивалось политическими взглядами членов группы и их предыдущим практическим опытом. Все они были скорее леваками, чем «правыми». Кроме того, они были активными участниками того ультралевого поворота «генеральной линии», который осуществлял Сталин в борьбе с «правыми». Достаточно напомнить, что именно Сырцов и его сторонники активно содействовали Сталину во время его знаменитой поездки в Сибирь в начале 1928 г., поездки, которая положила начало печально знаменитому «сибирскому методу» чрезвычайных заготовок хлеба. Сырцов, кстати, подчеркивал этот факт в своих заявлениях в ЦКК. С другой стороны, Сырцов и Ломинадзе должны были учитывать то, что большинство членов ЦК были также глубоко вовлечены в практическую реализацию политики «большого скачка» и совершили многочисленные преступления (хотя вряд ли считали их преступлениями) во время коллективизации и «раскулачивания». Уже по одной этой причине большинство членов ЦК не могли сочувствовать лидерам «правого уклона».

Все это объясняет, почему и Сырцов, и Ломинадзе столь категорически отрицали свое сочувствие «правым». Как убедительно показал Р. У. Дэвис, предложения Сырцова и Ломинадзе нельзя считать тождественными программе Бухарина 1928–1929 гг., поскольку они никогда не полагали, «возможно повернуть индустриализацию и восстановить такой рынок, на котором предлагаемые государством цены могли заинтересовать крестьян добровольно реализовать значительную часть своей продукции». Фактически Сырцов, Ломинадзе и их сторонники вели речь о проведении того же левого курса, который уже стал реальностью, но более сбалансированного и свободного от авантюризма и эксцессов. Наиболее подробные предложения в ряде своих выступлений летом — осенью 1930 г., а затем на заседании Политбюро 4 ноября представил Сырцов. По поводу политики форсированной индустриализации он говорил, что «в отдельных случаях необходимо некоторые темпы делать более реальными, отказываться от преувеличенных, дутых планов» Сырцов критиковал также массовые репрессии против «буржуазных специалистов». Он заявлял, что репрессии порождают в среде инженерно-технических работников «терроризированность, которая мешает им в своей области проявлять известную инициативу», заставляет бездействовать, «ограждать себя всякими расписками и документами». В деревне Сырцов призывал к большей осторожности при проведении дальнейшей коллективизации. Неоднократно и в своих предыдущих заявлениях, и во время допросов в ЦКК, и на заседании 4 ноября 1930 г. Сырцов говорил о важности финансовой стабилизации.

О возможности воплощения в жизнь варианта левой политики, очерченной Сырцовым, свидетельствовал тот факт, что его в определенной мере реализовал сам Сталин, после того как наконец осознал степень угрозы «большого скачка». Как будет показано в последующих разделах, начав с реабилитации «буржуазных специалистов» и повышения авторитета инженерно-технических руководителей, Сталин закончил существенным сокращением уровня капитальных вложений в индустриальные отрасли, относительной стабилизацией на этой основе бюджета и более активным использованием товарно-денежных регуляторов развития советской экономики. Даже такие ограниченные меры дали немалый результат. Однако за опоздание с их проведением была заплачена невероятная цена, выраженная в миллионах человеческих жизней (прежде всего жертв голода) и огромных экономических потерях.

Практическую ценность предложений Сырцова и Ломинадзе повышало и то, что по многим параметрам осень 1930 г. была достаточно благоприятным периодом для корректировки политики скачков. Несмотря на тяжелейшее положение в деревне, урожай 1930 г. прежде всего в силу погодных условий оказался хорошим. Это отодвигало непосредственную угрозу широкомасштабного голода, которая стала очевидной год спустя. Уровень коллективизации после временного отступления властей весной 1930 г. закрепился на определенном компромиссном уровне. Бездумное наращивание капитальных вложений и связанный с этим финансовый кризис хотя и приобрели уже значительные размеры, но еще не были усугублены последующей двухлетней индустриальной гонкой. Важно отметить также, что ограниченные по своей сути предложения новых оппозиционеров могли быть понятны и близки многим партийным функционерам. Пережив сверхнапряжение начального этапа коллективизации, «раскулачивания», строительных штурмов, партийно-государственные чиновники не получили в результате благоприятных изменений. Наоборот, кризисные явления нарастали с каждым днем. Частичная же корректировка курса и снижение уровня напряжения в стране и административном аппарате вполне соответствовали интересам партийных масс. Однако интересы сталинского Политбюро и партийного актива в этом пункте явно не совпадали.

Для Сталина и его окружения любое, пусть самое незначительное признание собственных ошибок и изменение курса в 1930 г. было неприемлемым. Во-первых, это могло подорвать политические позиции только что укрепившейся у власти сталинской фракции. Во-вторых, Сталин, по-видимому, искренне полагал, что потенциал политики насильственной коллективизации и форсированной индустриализации еще не исчерпан, а отсутствие ожидаемых позитивных результатов объясняется «трудностями роста» и незавершенностью начатых преобразований. Игнорируя очевидные факты и безжалостно подавляя малейшее сопротивление, Сталин настаивал на продолжении штурма. Дело Сырцова-Ломинадзе было сигналом партии об абсолютной недопустимости сомнений по поводу этой политики и отклонения от догматов «генеральной линии».