Определенной предпосылкой поворота «генеральной линии» было сохранение остатков «коллективного руководства» в высших эшелонах власти. Полностью поддержав Сталина в период кризиса, члены Политбюро, несомненно, извлекли свои уроки из этих событий. Объективно они были заинтересованы в сохранении своего положения олигархов и стабильности окружавших их кадровых сетей. Усиления репрессий рано или поздно затрагивало непосредственные интересы членов Политбюро и по этой причине могло вызвать их отпор. Один из наиболее острых конфликтов, демонстрировавший соотношение сил в высших эшелонах власти после выхода из кризиса, а также относительно «умеренные» настроения членов Политбюро, определяемые их ведомственными интересами, разгорелся в августе 1933 г.
У истоков этого конфликта стоял Молотов. В конце июля 1933 г. в Совнарком СССР на имя Молотова поступили несколько телеграмм с мест о том, что запорожский завод «Коммунар» отгружает новые комбайны без ряда важнейших узлов. На основании этих сигналов СНК 28 июля принял опросом постановление «О преступной засылке некомплектных комбайнов в МТС и совхозы», в котором потребовал от НКТП немедленно прекратить посылку некомплектных комбайнов, снабдить уже посланные комбайны недостающими частями, а также поручил прокурору СССР И. А. Акулову арестовать и привлечь к суду хозяйственных руководителей, виновных в отправке некомплектных комбайнов. Это решение вызвало протесты. Секретарь Днепропетровского обкома партии М. М. Хатаевич отправил специальное письмо в несколько адресов: в Совнарком СССР, в ЦК компартии Украины, в НКТП (Орджоникидзе), в ЦКК ВКП(б), прокурорам СССР и Украины. Он доказывал, что завод «Коммунар» работает хорошо, что некомплектная отгрузка комбайнов производилась с целью предотвратить хищения деталей: некоторые части комбайнов в специальных ящиках перевозились отдельно. «В целом завод имеет больше заслуг, нежели недочетов. В связи с этим обком считал бы целесообразным судебного следствия против руководства завода […] не возбуждать […]», — писал Хатаевич. Однако Молотов занял твердую позицию. «О достижениях “Коммунара” нам хорошо известно, также известно прокуратуре. Судом это будет учтено. Данный судебный процесс имеет далеко не только заводское значение и отмена его безусловно нецелесообразна», — ответил он Хатаевичу.
16 августа 1933 г. в уголовно-судебной коллегии Верховного суда СССР началось слушание дела о некомплектной отгрузке комбайнов, к уголовной ответственности по которому были привлечены работники ряда хозяйственных органов и руководители завода «Коммунар». Обвинителем на суде выступал заместитель прокурора СССР А. Я. Вышинский. В своей заключительной речи он, в частности, заявил: «Процесс дает нам основание для постановки общих вопросов работы советских хозяйственных организаций […] Я говорю о Наркомземе Союза […] я говорю о Наркомтяжпроме […] я говорю о республиканских органах». Такая постановка вопроса возмутила руководителей НКТП и Наркомата земледелия СССР Орджоникидзе и Яковлева. 24 августа 1933 г. в отсутствие Сталина они добились принятия Политбюро решения, осуждавшего формулировку речи Вышинского, «которая дает повод к неправильному обвинению в отношении НКтяжпрома и НКзема». Проект постановления был написан Кагановичем и отредактирован Молотовым. За его принятие проголосовали Каганович, Молотов, Калинин и Орджоникидзе.
Узнав об этом решении из письма Кагановича, Сталин 29 августа прислал в Москву на имя Кагановича, Молотова и Орджоникидзе, а также для всех других членов Политбюро шифровку: «Из письма Кагановича узнал, что вы признали неправильным одно место в речи Вышинского, где он намекает на ответственность наркомов в деле подачи и приемки некомплектной продукции. Считаю такое решение неправильным и вредным. Подача и приемка некомплектной продукции есть грубейшее нарушение решений ЦК, за такое дело не могут не отвечать также наркомы. Печально, что Каганович и Молотов не смогли устоять против бюрократического наскока Наркомтяжа». Несмотря на то что шифровка Сталина была расшифрована (а значит, попала на стол Кагановича) около шести часов вечера 29 августа, решение об отмене постановления о Вышинском было проведено голосованием вкруговую только через два дня, 1 сентября. Свои подписи под решением поставили Каганович, Андреев, Куйбышев и Микоян. Орджоникидзе с 1 сентября ушел в отпуск. Похоже, что Каганович придержал решение вопроса именно для того, чтобы не ставить в неудобное положение Орджоникидзе.
Судя по всему, Сталин уловил напряженное положение в Политбюро по этому вопросу. Свою позицию более развернуто он счел необходимым сообщить участникам конфликта. «Очень плохо и опасно, что Вы (и Молотов) не сумели обуздать бюрократические порывы Серго насчет некомплектных комбайнов и отдали им в жертву Вышинского. Если вы так будете воспитывать кадры, у Вас не останется в партии ни один честный партиец. Безобразие», — писал Сталин Кагановичу 29 августа. 1 сентября аналогичные претензии он предъявил Молотову: «Выходку Серго насчет Вышинского считаю хулиганством. Как ты мог ему уступить? Ясно, что Серго хотел своим протестом сорвать кампанию СНК и ЦК за комплектность. В чем дело? Подвел Каганович? Видимо, он подвел. И не только он». Затем вновь написал Кагановичу и обвинил его в том, что он оказался в «лагере реакционных элементов партии». Каганович в письме от 7 сентября ответил оправданиями и признанием своей ошибки, хотя и постарался всю вину свалить на Молотова.
8 сентября Молотов прислал Сталину ответ, в котором признал свою ошибку, но обвинил во всем Орджоникидзе и Кагановича: «На совещании в ЦК были, кроме меня, Каганович, Калинин, Ордж[оникидзе], Яковлев и Вышинский (Акулов оказался за городом). Ты знаешь отношение Калинина к таким делам — он всегда “за хозяйственников”, “обижаемых" судом и РКИ, в данном случае — тем более. Вышинский под напором Ордж[оникидзе] сразу же заявил, что он допустил грубую ошибку и вообще держался униженно. На меня посыпались личные нападки гнуснейшего типа со стороны Ордж[оникидзе], что все это моих рук дело, за спиной ЦК, работать с М[олотовым] невозможно и пр. Несмотря на это и несмотря на то, что Каганович молчаливо соглашался с Ордж[оникидзе], я не должен был сдавать […] Надеюсь, все это послужит нам, и в частности мне, уроком». В ответ 12 сентября в письме Молотову Сталин вновь вернулся к этой теме и резко выражал свое недовольство.
Длительная, почти двухнедельная переписка по поводу этого дела и острая реакция Сталина достаточно показательны. Конфликт вокруг Вышинского хотя и завершился принятием требований Сталина свидетельствовал не только о первенстве Сталина, но и о том, что ведомства и отражавшие их интересы члены Политбюро, все еще представляли серьезную силу. Соратники Сталина без согласования с ним все еще могли внести на обсуждение Политбюро достаточно важные вопросы и добиваться нужного им решения. Сам Сталин вынужден был прибегать к длительным объяснениям и действовать при помощи ультиматумов.
Многие другие факты, касающиеся практики работы Политбюро, свидетельствовали о том, что данный конфликт действительно отражал реальное сохранение остатков «коллективного руководства» и некоторого политико-административного равновесия между Сталиным и его соратниками. Как и в предыдущий период, в Политбюро нередко вспыхивали столкновения, свидетельствующие об активности отдельных членов Политбюро и их решимости отстаивать интересы своих ведомств. Например, 16 августа 1933 г. руководители Донецкой областной партийной организации прислали на имя Сталина шифровку, в которой просили отсрочить призыв в армию до 1 января 1934 г. 10 тыс. рабочих-уголыциков. Просьба эта, несомненно, поддерживалась Орджоникидзе, в ведении которого находились шахты, а возможно, даже была инициирована им. Не менее понятно, что Ворошилов, руководивший военным наркоматом, воспротивился этой просьбе. Получив от Кагановича, оставшегося в Москве вместо отдыхавшего Сталина, шифровку с просьбой об отсрочке, Ворошилов поставил на ней резолюцию: «Я против». Каганович, оказавшийся в центре очередного межведомственного конфликта, организовал очередной компромисс. По его предложению Политбюро предоставило отсрочку 5 тыс. рабочих.
Столь же осторожно и опять в отсутствие одного из заинтересованных членов Политбюро была проведена очередная реорганизация Наркомата тяжелой промышленности, что всегда вызывало бурные протесты импульсивного Орджоникидзе. Когда через несколько лет после разделения ВСНХ созрела идея о дальнейшем разделении огромного Наркомата тяжелой промышленности, Политбюро 3 июня 1934 г. приняло решение установить должность заместителя наркома тяжелой промышленности по топливу (уголь, нефть, сланцы, торф) и назначило на нее М. Л. Рухимовича. Молотов, сторонник дальнейшего разукрупнения НКТП, был в это время в отпуске. Поставленный перед свершившимся фактом, он лишь посетовал в письме Куйбышеву 5 июня: «Жалею, что ограничились назначением т. Рухимовича замом по НКТП (топливо). Вопрос с новым наркоматом (топливо + электростанции) считаю назревшим»
Сохранение прежних процедур функционирования Политбюро — столкновение ведомственных интересов, выработка компромиссов по многим вопросам оперативного управления — сочеталось со стабильностью персонального состава высших эшелонов власти. Политбюро, сформированное после XVII съезда в феврале 1934 г., почти не отличалось от Политбюро, избранного после XVI съезда ВКП(б) в 1930 г. Из членов Политбюро прежнего XVI созыва в 1934 г. лишь один Я. Э. Рудзутак был понижен до кандидатов в члены Политбюро, что было, видимо, связано с его недостаточной служебной активностью. Новым кандидатом в члены Политбюро в 1934 г. стал П. П. Постышев, что, напротив, было наградой за проведение сталинского курса на Украине, куда Постышева послали в 1933 г. вторым секретарем ЦК КП(б)У для укрепления руководства.
Судя по известным документам, не произошло также существенных изменений в распределении обязанностей между членами Политбюро. И до и после XVII съезда свои позиции заместителя Сталина по партии сохранил Л. М. Каганович. 15 декабря 1932 г. Политбюро приняло решение об организации отдела сельского хозяйства ЦК — ключевого отдела в партийном аппарате в условиях массового голода. Каганович был назначен заведующим этого отдела. Выполнив задачи, поставленные перед ним в период голода, Каганович направлялся на другие горячие участки управления. 18 августа 1933 г. в связи с провалами на транспорте Политбюро приняло решение об образовании комиссии по железнодорожному транспорту под председательством Молотова. Каганович наряду со Сталиным, Ворошиловым, Андреевым, Орджоникидзе и Благонравовым был назначен членом этой комиссии. Однако уже через день, 20 августа, Кагановича утвердили заместителем председателя, а 15 февраля 1934 г. председателем комиссии по железнодорожному транспорту. Логичным продолжением этой линии было назначение Кагановича на должность заведующего транспортным отделом ЦК, которое состоялось 10 марта 1934 г. Свой прежний пост в аппарате ЦК — заведование сельскохозяйственным отделом — Каганович передал вновь назначенному секретарю ЦК А. А. Жданову.
Подлинники протоколов Политбюро показывают, что Каганович формулировал многие постановления Политбюро, что во время отпусков Сталина он по-прежнему руководил работой Политбюро и аппарата ЦК. Оставаясь вторым секретарем ЦК, он был назначен председателем Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) — нового руководящего партийного органа, созданного по решению XVII съезда партии вместо Центральной контрольной комиссии. Особую роль Кагановича в руководстве партийными делами определяло постановление Секретариата ЦК о приеме работников в аппарат ЦК ВКП(б), утвержденное 17 января 1934 г. В нем говорилось: «а) Установить, что прием или увольнение всех без исключения работников в аппарат ЦК производится лишь с утверждения т. Кагановича или т. Сталина,
б) Обязать заведующих отделами ЦК ВКП(б) строго придерживаться этого постановления». Показательными были обстоятельства подготовки постановления. Первоначальный его вариант был написан Кагановичем и имел следующий вид: «Установить, что прием всех без исключения работников в аппарат ЦК производится лишь с утверждения секретаря ЦК». Сталин исправил текст Кагановича, причем демонстративно поставил фамилию Кагановича на первое место. Сталинский вариант и был окончательно утвержден Секретариатом ЦК ВКП(б).
О сохранении прежней иерархии в руководстве партии свидетельствовало очередное распределение обязанностей между секретарями ЦК, произведенное Политбюро 4 июня 1934 г. Сталину поручалось наблюдение за отделом культуры и пропаганды, Особым сектором и Политбюро. Каганович руководил работой Оргбюро, промышленного и транспортного отделов, комсомола и Комитета партийного контроля. Жданов контролировал сельскохозяйственный, планово-финансово-торговый, политико-административный отделы, отдел руководящих партийных органов, Управление делами и Секретариат ЦК. Большое количество обязанностей заставило Кагановича обратиться в Политбюро с просьбой об освобождении от заведования транспортным отделом. 9 июля 1934 г. Политбюро удовлетворило эту просьбу, хотя оставило за Кагановичем «наблюдение и общее руководство этим отделом».
Формально секретарем ЦК ВКП(б) после XVII съезда был избран также секретарь Ленинградского обкома, член Политбюро С. М. Киров. Однако фактически он оставался в Ленинграде и обязанности секретаря ЦК выполнял в минимальной степени. Эта ситуация сложилась в результате конфликта, который произошел между Кировым и Сталиным. О сути этого конфликта писал в своих воспоминаниях М. В. Росляков, который в 1934 г.
руководил финансовыми органами Ленинградской области (Росляков ссылался на рассказы самого Кирова и председателя Ленинградского совета И. Ф. Кодацкого). «Съезд (XVII съезд ВКП(б). — О. X.) закончился 10 февраля, и в тот же день состоялся пленум ЦК для формирования руководящих органов партии, — сообщал Росляков. — Как и полагается, прежде чем внести какие-либо организационные вопросы на Пленум, их предварительно обсуждают на Политбюро. Так было и в тот раз. Все шло гладко, согласованно. Когда стали обсуждать кандидатуры секретарей ЦК, то Сталин внес предложение избрать одним из секретарей С. М. Кирова, с освобождением его от работы в Ленинграде. Сергей Миронович решительно возразил против этого, выдвинув основным мотивом — дайте поработать в Ленинграде еще пару лет, чтобы вместе с ленинградскими товарищами выполнить вторую пятилетку; были ссылки и на неподготовленность к работе в центре, на состояние здоровья. Сталин настаивал на своем предложении, мотивируя его необходимостью укреплять рабочий аппарат ЦК, выдвигая более молодых, учитывая его, Сталина, возраст (ему было тогда 54 года). Кирова поддержал энергично Серго (Орджоникидзе. — О. X.), мотивируя в основном проблемами тяжелой промышленности, которые решает Ленинград. Куйбышев также высказался в пользу соображений Кирова.
Сталин, видя, что его предложение не встречает полного и привычного согласия, разгневался и «в сердцах» ушел с заседания. Товарищи, понимая отлично, что вопрос все равно надо решать, предложили Кирову идти к Сталину и искать вместе приемлемый выход. Какие были разговоры у Кирова со Сталиным, вряд ли точно кто-либо знает, но Киров настаивал на своем, и было принято компромиссное решение: Кирова избирают секретарем ЦК, но с оставлением в Ленинграде секретарем Ленинградского обкома. А для работы в ЦК берут А. А. Жданова из Горького».
Согласно свидетельству Рослякова, неожиданный перевод Жданова в Москву вызвал ряд организационных проблем. В частности, назначенного вместо Жданова первым секретарем Горьковского крайкома Э. К. Прамнэка пришлось задним числом вводить в состав кандидатов в члены ЦК (руководителю столь крупной организации это было положено по статусу). Как показала А. А. Кирилина, архивные документы подтверждают эти утверждения Рослякова: Прамнэк не числился в списках членов и кандидатов в члены ЦК, присутствующих на первом заседании пленума ЦК нового созыва 10 февраля 1934 г. Косвенно в пользу версии Рослякова о неожиданности назначения Жданова свидетельствуют и другие аналогичные формальные неувязки. Жданов, не будучи даже кандидатом в члены Политбюро, в силу своей должности принимал участие во всех заседаниях Политбюро и в голосовании решений Политбюро опросом. Более того, в сентябре 1934 г. в отсутствие Сталина и Кагановича Жданов фактически руководил работой Политбюро — именно он подписывал протоколы заседаний Политбюро за этот период. На имя Жданова приходили письма по различным вопросам, которые рассматривались затем Политбюро. Такие формальные неувязки можно было бы избежать, если бы Киров был реально действующим секретарем или если бы назначение Жданова готовилось заранее.
Все эти факты позволяют утверждать, что конфликт по поводу назначения Кирова в Москву действительно произошел. Однако ничего необычного в этом столкновении не было. Мотивы Сталина, настаивающего на назначении Кирова, очевидны: после перевода Постышева на Украину в ЦК ВКП(б) действительно был нужен новый, энергичный секретарь, отвечающий за важные участки работы. Не исключено, что Сталин хотел также несколько уравновесить влияние Кагановича (что он сделает в 1935–1936 гг.) и по этой причине также хотел видеть на посту секретаря ЦК члена Политбюро. Не менее понятны возражения Кирова. Переезд в Москву означал для него ломку привычного, сложившегося за восемь лет ритма жизни, погружение в сложные московские дрязги и проблемы. Вполне возможно, что Кирова не устраивал переход под непосредственное подчинение к Кагановичу, который в руководящей иерархии стоял на ступень выше Кирова. Можно напомнить также, что перемещения высших руководителей на новые должности в конце 1920-х — начале 1930-х годов достаточно часто сопровождалось конфликтами и скандалами. Известно, что сам Киров с большой неохотой переезжал в 1926 г. из Баку, где он занимал пост секретаря компартии Азербайджана, в Ленинград. Большим скандалом сопровождался перевод Орджоникидзе в том же 1926 г. из Закавказья в Москву на пост председателя ЦКК ВКП(б) В общем, конфликт между Сталиным и Кировым был типичным бюрократическим столкновением, за которым не просматриваются какие-либо политические разногласия. Скорее всего, Киров выторговал некоторое время для завершения дел в Ленинграде, и Сталин согласился отложить его переезд в Москву.
Хотя Кирову, как свидетельствуют данные книги записи посещений кабинета Сталина, в 1934 г. приходилось бывать в Москве гораздо чаще, чем в предшествующий период.
Компромисс по поводу нового назначения Кирова вполне соответствовал традиции разрешения такого рода разногласий, сложившейся в Политбюро в начале 1930-х гг. В этом смысле он может служить дополнительным подтверждением сохранения в Политбюро относительного статус-кво и в 1934 г. Косвенно об этом свидетельствуют также данные о посещении членами Политбюро кабинета Сталина. В 1934 г., как и в предыдущие три года, чаще и дольше других у Сталина бывали Молотов и Каганович. На третью строку в этом списке, прежде занимаемую Постышевым, вышел Жданов, сменивший Постышева на посту секретаря ЦК.
Имеющиеся факты не подтверждают экзотические версии об ослаблении власти Сталина накануне убийства Кирова, о нарастании оппозиционности по отношению к вождю ряда членов Политбюро. Все эти версии построены на вымыслах и сенсационных выдумках их авторов. Характерным примером является широко растиражированный рассказ о крупном скандале, якобы происходившем в Политбюро в сентябре 1934 г. Суть конфликта публикаторы этого мифа излагают следующим образом: «Политбюро приняло решение о крупной модернизации армии. Оно держалось в строжайшей тайне. И вдруг вскоре после этого поступили сведения, что иностранные разведки, а особенно германская, уже знают о принятом решении и усиленно добывают информацию о том, как она осуществляется. Тухачевский, который руководил модернизацией армии, дал задание выяснить, где произошла утечка сведений о наших секретных мерах. Оказалось, от самого… Сталина, который в полуофициальной беседе с чешскими представителями похвастался, что проводимая под его руководством реорганизация Красной армии не только поставит советские вооруженные силы на один уровень с европейскими, но и превзойдет последние. Он хотел приписать себе и заслуги модернизации. Узнав об этом, Тухачевский пошел к Куйбышеву. Тот позвонил Орджоникидзе. Услышав о поступке Сталина, Орджоникидзе коротко сказал: “Ишак” Он согласился с мнением Куйбышева, что вопрос о нетактичном поведении Сталина надо поставить на закрытом заседании Политбюро. Валериан Владимирович взял на себя подбор всех фактов, которые должны были быть поставлены в упрек Сталину.
Разговор Тухачевского с Куйбышевым и Орджоникидзе произошел в середине сентября 1934 г. В конце этого же месяца на закрытом заседании Политбюро Сталину пришлось не только выслушать много неприятных вещей, но и вдруг почувствовать некоторую шаткость своего положения. Если бы Молотов и Енукидзе не воздержались при голосовании и не выступил бы с примирительной речью незлобивый Калинин, Сталину могли бы даже объявить взыскание».
Как обычно в таких случаях, происхождение этой истории установить трудно. Публицист Н. А. Зенькович, из книги которого взята вышеприведенная цитата, глухо ссылается на писателя В. Карпова. Не исключено, что Карпов опирался на рассказы сына Куйбышева Владимира Валерьяновича, который опубликовал эту историю в своем выступлении в газете «Московские новости». Живучесть подобного рода легенд в значительной мере предопределена тем, что они дают «простые» ответы на сложные исторические вопросы. Действительно, если скандалы, подобные описанному, имели место, то все известные события конца 1934 — начала 1935 г. выстраиваются в логичную цепочку: нападки членов Политбюро на Сталина — устранение нападающих (в декабре 1934 г. Кирова, в январе 1935 г. Куйбышева, в феврале 1937 г. Орджоникидзе). Возможно, пишет по этому поводу Зенькович, скандал сентября 1934 г. в Политбюро «ускорил ход дальнейших событий. После этого заседания Сталин, наверное, решил, что не стоит подвергать себя подобной опасности в будущем».
Как обычно, с легкостью растиражированная легенда не вызвала никаких вопросов у ее публикаторов. Между тем многие несуразности рассказа лежат, как говорится, на поверхности. Совершенно невероятным образом приплетен к истории Енукидзе, которого, и случись подобное закрытое заседание Политбюро, никто не допустил бы даже в прихожую зала заседаний. Только обладая значительной фантазией, можно вообразить то нечто особенное, что Сталин в принципе мог рассказать о модернизации Красной армии «чешским представителям». Может быть, он демонстрировал им чертежи или выдал дислокацию оборонных предприятий? Крайняя скупость легенды на подобные детали вовсе не случайна. Если довести этот миф до логического конца, то получится, что Сталина обвиняли в том, что он похвастался ростом боевой мощи советской армии, о чем и без того постоянно писали все советские газеты. Наконец, в силу малой осведомленности, авторы легенды не знали о графике отпусков членов Политбюро. А если бы знали, то, несомненно, «перенесли» бы «скандал» на другое время, потому что весь сентябрь (а также август и октябрь) Сталин находился в отпуске на юге, откуда, кстати, писал своим соратникам строгие наставляющие письма.
Реальный расклад сил в высших эшелонах политической власти в СССР в этот период был уже таким, что вовсе не Сталину приходилось оправдываться перед членами Политбюро, а членам Политбюро перед Сталиным. Кстати, не был исключением в этом смысле и Куйбышев. Например, в том же сентябре 1934 г., о котором идет речь в ранее упомянутой легенде, Куйбышев получил задание проконтролировать подготовку к полету стратостата «СССР-2». С часу ночи до шести часов утра 5 сентября он следил за заполнением оболочки стратостата водородом, которое закончилось неудачей — возник пожар и стратостат сгорел. Осознавая, что ответственность за этот провал так или иначе может быть возложена и на него, Куйбышев предпринял все необходимые в таких случаях бюрократические меры. В тот же день, 5 сентября, по требованию Куйбышева заместитель наркома обороны СССР М. Н. Тухачевский подготовил объяснительную записку на имя Сталина. В ней Тухачевский доложил, что комиссия, срочно созданная для расследования причин аварии, выдвигает версию воспламенения от электроразряда, возникшего в результате развертывания шелковой ткани оболочки, что ряд обстоятельств аварии остается невыясненным, и комиссия будет работать до 7 сентября. Куйбышев счел необходимым сопроводить записку Тухачевского, отправленную Сталину, своими комментариями. Он объяснил, что вместе со Ждановым на месте убедился в технической готовности к полету и всю ночь следил за заполнением оболочки. Предупреждая обвинения в спешке, Куйбышев писал, что полет в силу метеорологических условий можно было провести только 5 сентября или отложить на год. Заканчивалась записка Куйбышева характерным выводом: «В докладе т. Тухачевского, посылаемом мною Вам почтой, есть попытка (не Тухачевского) объяснить пожар электрической искрой, вызванной развертыванием шелковой ткани оболочки. Я в этом сомневаюсь и предполагаю вредительство. Производится строжайшее расследование»
Оправдания и показная бдительность, обращение к Сталину на «Вы» — все это свидетельствовало о реальном политическом влиянии Куйбышева, о котором Сталин за год до этих событий, в сентябре 1933 г., писал Молотову: «[…] Ясно, что оставить центральную работу на одного Кагановича (Куйбышев может запить) […] значит поступить опрометчиво».
В общем, пока нет никаких реальных фактов для подтверждения предположений о шаткости положения Сталина и каком-либо изменении расклада сил в Политбюро в 1934 г. Ничего подобного даже легкому порицанию Сталина в Политбюро в это время не могло быть в принципе. Сталин по-прежнему держал под контролем все важнейшие политические и экономические акции и обладал правом решающего голоса. Другое дело, что и члены Политбюро представляли собой пока относительную политическую величину. Характеризуя ситуацию в Политбюро в 1934 г., можно было бы повторить оценки, данные в предыдущих главах применительно к более раннему периоду, хотя и с некоторыми дополнениями. Можно отметить, в частности, что после XVII съезда ВКП(б) наблюдалось дальнейшее упрощение процедуры функционирования Политбюро как коллективного органа. Первое заседание Политбюро XVII созыва состоялось 20 февраля 1934 г. На нем, как и прежде на очередных заседаниях, помимо членов и кандидатов в члены Политбюро присутствовала большая группа членов ЦК, кандидатов в члены ЦК, а также члены бюро Комиссий партийного и советского контроля. В дальнейшем такие заседания проводились все реже. За 1934 г. было созвано только 16 очередных заседаний Политбюро, причем в сентябре и ноябре состоялось одно заседание, а в октябре их не было вообще. Основная масса вопросов, выносимых на рассмотрение Политбюро, решались либо опросом членов Политбюро, либо на неофициальных встречах членов Политбюро у Сталина. Как видно из журналов записи посещений кабинета Сталина, практически все члены Политбюро бывали у него в 1934 г. намного чаще, чем в предшествующий период.
Некоторые дополнительные возможности для реконструкции фактической процедуры деятельности Политбюро дают подлинники протоколов его заседаний за 1934 г. Они показывают, например, что большое количество постановлений Политбюро были записаны рукой заведующего Особым сектором ЦК А. Н. Поскребышева, а под текстом постановления шли сделанные им же приписки: «т. Стал[ин,] Мол[отов,] Каг[анович] — за (А[.] П[оскребышев])» или «т. Стал[ин,] Мол[отов,] Каган[ович,] Вор[ошилов] — за» и т. д. Ниже на том же листе секретарем фиксировались результаты опроса других членов Политбюро, например: «Т. Куйбышев — за, т. Калинин — за» и т. д. Такой порядок оформления позволяет предположить, что эти постановления фактически обсуждались и принимались той группой членов Политбюро, фамилии которых записывал Поскребышев (чаще всего это были Сталин, Каганович, Молотов). Поскребышев либо сам присутствовал на этих заседаниях «узкой руководящей группы» и записывал принятые на них решения, либо получал соответствующие указания об оформлении решений сразу же после таких заседаний.
Важно отметить также, что значительная часть решений в подлинных протоколах Политбюро за 1934 г. представляет собой записи, сделанные рукой Поскребышева или его заместителя Б. А. Двинского, без отметок о голосовании членов Политбюро. Вполне возможно, что в ряде случаев подписи членов Политбюро сохранились на инициирующих решение документах (проектах постановлений, письмах, докладных и т. д.), которые хранятся среди материалов Политбюро в Архиве Президента России. С другой стороны, нередко на подлинниках постановлений есть делопроизводственные пометы о том, что таких инициирующих документов не было вообще. А это означает, что заметная часть постановлений Политбюро принималась без голосования членов Политбюро. Поскребышев или Двинский записывали решения, продиктованные кем-либо из руководителей страны (скорее всего, Сталиным), и они оформлялись как решения Политбюро. В сентябре 1934 г. в подлинниках протоколов на многих постановлениях появилась помета: «Без опроса». Такие постановления визировал только Каганович (Сталин в это время был в отпуске), а в его и Сталина отсутствие — Жданов.
В соответствии с упрощением процедуры деятельности Политбюро менялась структура аппарата ЦК, прежде всего Секретного отдела ЦК ВКП(б), который ведал делопроизводством и техническим обеспечением деятельности Политбюро. Секретный отдел был создан постановлением Оргбюро ЦК ВКП(б) 19 марта 1926 г. вместо бюро Секретариата ЦК ВКП(б), которое ранее занималось техническим обслуживанием руководящих органов ЦК и вело секретную переписку аппарата ЦК. Секретный отдел возглавлял один из помощников Сталина И. П. Товстуха. В июле 1930 г. Политбюро освободило его от работы в ЦК (по собственной просьбе, в связи с состоянием здоровья) и утвердило заместителем директора Института Ленина. 22 июля заведующим Секретным отделом ЦК был назначен А. Н. Поскребышев, который возглавлял это подразделение (в разные годы оно меняло название и структуру) почти до самой смерти Сталина.
В конце 1920 — начале 1930-х годов Секретный отдел выполнял большое количество функций. В него входили помощники секретарей ЦК и их аппараты (референты, порученцы). Четыре подразделения занимались непосредственно делопроизводством: два — делопроизводством Политбюро и Оргбюро, третье обеспечивало рассылку документов шифром, а четвертое учитывало возврат документов высших органов партии, рассылавшихся для исполнения и информации на места, а также определенному кругу партийно-государственных руководителей. Помимо этого в Секретный отдел входил секретный архив ЦК. Канцелярия Секретного отдела обеспечивала вспомогательные операции: регистрацию, связь, перепечатку документов, стенографирование заседаний высших органов партийного руководства. Согласно утвержденным 28 января 1930 г. Секретариатом ЦК ВКП(б) штатам отделов ЦК, в Секретном отделе числилось 103 должностные единицы из 375, состоявших во всех отделах ЦК.
13 ноября 1933 г. Секретариат ЦК ВКП(б) принял решение о новой реорганизации Секретного отдела. Ее суть сводилась к тому, что в Секретном отделе был оставлен только аппарат, обслуживающий Политбюро. В значительной мере Секретный отдел превратился в личную канцелярию Сталина. «Секретный отдел, — говорилось в постановлении, — подчинен непосредственно т. Сталину, а в его отсутствие — т. Кагановичу. Прием и увольнение работников Секретного отдела производится с ведома и согласия секретарей ЦК». Зарплата сотрудников Секретного отдела устанавливалась на 30–40 % выше ставок соответствующих категорий работников в других учреждениях. Управлению делами ЦК поручалось «в месячный срок удовлетворить все заявки на квартиры сотрудников Секретного отдела ЦК», а также «предоставить в полное распоряжение Секретного отдела ЦК 5 дач с обслуживанием их аппаратом Управления делами ЦК».
В совокупности все эти факты позволяют говорить о дальнейшем упрощении процедуры деятельности Политбюро, все большем превращении его из коллективного органа в придаток системы принятия решений, ориентированной на единовластие вождя. Такое положение не было особенностью 1934 г. В этот период в работе Политбюро лишь усилились тенденции, наметившиеся на предыдущем этапе.
Таким образом кадровая стабильность, сохранение прежнего распределения политических ролей и процедуры деятельности Политбюро позволяют предположить, что «потепление» 1934 г. не было результатом выдвижения на первый план каких-либо новых политических лидеров, а являлось следствием упрочения «умеренной» линии, признаки которой периодически обнаруживались и в предшествующие годы. Соответственно, правомерно предположить, что прежним остался и порядок инициирования «реформ». К рассмотрению конкретных примеров такого инициирования в 1934 г. мы приступаем далее.