Одержанная в период голода победа над крестьянством на самом деле была похожа на поражение. Несмотря на огромные усилия и жестокость реквизиций, не подтвердились расчеты Сталина на то, что хлеб в деревне был, и крестьяне просто прятали его от государства. План хлебозаготовок так и не был выполнен. Государство получило из урожая 1932 г. хлеба почти на 20 % меньше, чем в неурожайном 1931 г. Еще более глубоким был провал животноводства. Даже по официальным данным, производство мяса с 1928 по 1932 г. упало с 4,9 до 2,8 млн тонн, молока — с 31 до 20,6 млн тонн, яиц с 10,8 до 4,4 млрд штук. Это означало, что население в самом лучшем случае могло рассчитывать на хлебно-картофельный рацион. Вопрос стоял предельно остро. Если доведенные до максимума жестокие меры в деревне не смогли обеспечить потребности страны в продовольствии, то что делать дальше? Продолжение политики продразверстки было чревато постоянным воспроизводством голода.

Для того чтобы оправдать очевидную деградацию сельского хозяйства Сталин пытался акцентировать внимание на успехе индустриализации. С этой целью в январе 1933 г. он объявил о досрочном выполнении пятилетнего плана за четыре годы и три месяца. Однако это было ложью, что Сталин хорошо знал. Пятилетка по всем ключевым параметрам не была выполнена вообще. Большинство целей плана даже по приоритетным отраслям тяжелой промышленности оказались в лучшем случае достигнуты в годы второй пятилетки, а многие только после войны. Например, производство чугуна (это был основополагающий показатель, который использовался как основа планирования темпов развития всей индустрии) в 1932 г. достигло 6,2, а в 1933 г. 7,1 млн тонн по сравнению с 17 млн тонн по плану. На уровень 17 тонн советская индустрия в довоенные годы не вышла вообще, достигнув этого показателя между 1949 и 1950 гг. Задания по производству тракторов и автомобилей, установленные на 1932 г., на самом деле были достигнуты в 1956 и 1957 гг. и т. д. Еще хуже выполнялся план в отраслях легкой и пищевой промышленности, которые вообще не получали ни достаточного финансирования из государственного бюджета, ни сырья от разрушенного сельского хозяйства. На низком уровне (особенно по сравнению с заданиями пятилетки) были реальные качественные показатели. Производительность труда в крупной промышленности в 1932 г. снизилась даже по сравнению с 1928 г. Реальная заработная плата в промышленности по сравнению с 1928 г. снизилась от 30 до 50 %. Полный провал постиг все социальные программы первой пятилетки.

В совокупности все это ставило под вопрос реальность наращивания индустриального потенциала вообще. В новых условиях, в очередной раз Сталин оказался перед развилкой политического курса, на которую уже не раз попадали большевики. Противники Сталина, например, Троцкий, открыто призывали его к изменению политики. На январском пленуме ЦК ВКП(б) Я. Э. Рудзутак обрушился на «клевету» Троцкого, который объявил, что 1933 г. должен стать в СССР «не годом наступления, а годом капитального ремонта». Однако эти обличения были лишь маскировкой того факта, что под напором обстоятельств сталинское руководство было вынуждено сделать то, что нужно и можно было сделать несколько лет назад.

Не ограничиваясь «организационным укреплением колхозов» при помощи срочно созданной сети политотделов МТС, правительство было вынуждено пойти на те незначительные уступки крестьянству, которые в течение нескольких лет до этого обсуждали даже вполне лояльные партийные функционеры, а многие низовые работники пытались реализовать на практике. Фактически согласившись с пагубностью продразверстки, 19 января 1933 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли совместное постановление, вводившее твердые нормы сдачи зерна государству (принцип продналога). Согласно постановлению, не позднее 15 марта каждого года колхозам и единоличникам вручались обязательства о погектарных нормах и сроках сдачи зерна. Устанавливались предельный уровень поставок — треть валового сбора хозяйства при среднем урожае. Оставшимся после этого и ряда других отчислений зерном производитель, как обещалось, мог распоряжаться по своему усмотрению. Принципиальное значение имел пункт, согласно которому местным органам власти запрещалось предъявлять встречные планы, являвшиеся символом полной непредсказуемости государственной политики в деревне и основным рычагом фактической продразверстки. На практике это постановление никогда не выполнялось в том виде, как было провозглашено. Однако в сочетании с другими компромиссными мерами оно сыграло свою роль в преодолении крайних эксцессов государственных заготовок.

Первое место среди этих компромиссных решений занимали, несомненно, провозглашенные в том же 1933 г. государственные гарантии развития личных подсобных хозяйств крестьян. В феврале 1933 г. на первом съезде колхозников-ударников Сталин пообещал, что государство в течение одного-двух лет поможет каждому колхозному двору приобрести по корове. В августе 1933 г. было принято постановление о помощи бескоровным колхозникам в приобретении 1 млн телок. По сравнению со многими миллионами голов, которые были обобществлены и уничтожены в процессе коллективизации, это, конечно, была капля в море. Однако постепенное расширение личных хозяйств имело для деревни принципиальное значение, составляло основу нового компромисса между государством и крестьянством. Власть, скрепя сердце, согласилась на эту вынужденную уступку антиколхозного характера. Для крестьян же их небольшие личные хозяйства превращались в определенную гарантию выживания в тех случаях (на самом деле, в большинстве случаев), когда за работу в колхозах они не получали даже прожиточного минимума.

Под давлением кризиса сталинское руководство было вынуждено пойти и на существенные изменения курса индустриализации, отказавшись (вновь с большим опозданием и после огромных невосполнимых потерь) от политики форсированного расширения фронта строительных работ. Уже на январском 1933 г. пленуме ЦК ВКП(б), провозглашая развертывание новых классовых битв, Сталин тем не менее пообещал, что во второй пятилетке темпы промышленного строительства будут значительно снижены. В отличие от многих других этот лозунг вскоре действительно начал воплощаться в жизнь. Когда в начале 1933 г. хозяйственные ведомства начали по обыкновению выбивать дополнительные капиталовложения, изменяя принятые планы явочным путем, руководство страны проявило твердость. После жалобы Госплана Политбюро 2 марта 1933 г. вынесло строгое решение: «Ввиду попыток отдельных наркоматов установить объем капитальных работ на 1933 год в большем размере, чем это соответствует общей сумме финансирования капитальных работ в 18 миллиардов рублей, как это установлено январским Пленумом ЦК и ЦКК, Политбюро указывает на безусловную недопустимость таких попыток». Сокращение до более разумных пределов финансирования капитального строительства являлось важнейшей предпосылкой относительного экономического оздоровления и создавало условия для более эффективной работы промышленности.

Важной составляющей «умеренного» курса было некоторое ослабление репрессивной политики, решение ввести государственный произвол в некие предсказуемые рамки. Ключевую роль в этом процессе сыграла инструкция ЦК ВКП(б) и СНК СССР партийным, советским работникам, органам ОГПУ, суда и прокуратуры от 8 мая 1933 г. Инструкция отменяла массовые выселения крестьян (устанавливала только индивидуальные выселения активных «контрреволюционеров», причем в рамках установленных лимитов — 12 тыс. хозяйств по всей стране), запрещала производить аресты должностным лицам, не уполномоченным на то по закону, а также применять в качестве меры пресечения заключение под стражу до суда «за маловажные преступления». Был установлен предельный лимит заключенных в местах заключения Наркомата юстиции, ОГПУ и Главного управления милиции (кроме лагерей и колоний) — 400 тыс. человек вместо 800 тыс., фактически находившихся там к маю 1933 г. Осужденным на срок до 3 лет инструкция предписывала заменить лишение свободы принудительными работами до одного года, а оставшийся срок считать условным. Для осуществления этой директивы во всех республиках, краях и областях были созданы специальные разгрузочные комиссии, а общее руководство операцией осуществлял нарком юстиции РСФСР Н. В. Крыленко. С 10 мая по 30 июня 1933 г. из мест лишения свободы были освобождены более 363 тыс. заключенных, а с 10 мая по 6 июля вывезены в лагеря более 52 тыс. и в трудовые поселки — около 9 тыс. заключенных. 19 июля 1933 г. Крыленко доложил Сталину и Молотову, что на 10 июля 1933 г. в местах лишения свободы всех систем (НКЮ, ОГПУ, кроме лагерей, и Главного управления милиции) содержалось 397 284 человек, т. е. задача, поставленная директивой от 8 мая 1933 г., была достигнута.

Реализация инструкции от 8 мая, хотя принципиально не изменила общие принципы сталинской карательной политики, фактически означала отказ от планов широкомасштабной чистки и создания новой двухмиллионной, а затем миллионной сети трудовых поселений, которые вынашивались в разгар кризиса. Массовые выселения крестьян были прекращены, высылка в трудовые поселения осужденных на небольшие сроки и «городского контингента» осуществлена лишь в некоторой степени. Сталинское государство не имело ресурсов для обеспечения своих репрессивных аппетитов. В первое время после принятия инструкции от 8 мая 1933 г. руководство ОГПУ старалось лишь минимально снизить первоначальный миллионный лимит новых трудпоселков. 15 мая 1933 г. Ягода просил правительство выделить ресурсы на 746 тыс. трудпоселенцев. Однако после различных согласований уже в июне 1933 г. были определены новые лимиты — 550 тыс. трудпоселенцев. 21 августа 1933 г. эти планы были официально утверждены постановлением СНК СССР «Об организации трудовых поселений». В нем предусматривалось направить в трудовые поселки ОГПУ Западной Сибири и Казахстана в течение 1933 г. 550 тыс. человек, а именно: в дополнение к 124 тыс. трудпоселенцев, прибывших на место и находящихся в пути, 48 тыс. «кулаков» с семьями, высылаемых в порядке реализации инструкции от 8 мая, а также 378 тыс. осужденных на сроки от 3 до 5 лет и членов их семей.

В глазах высшего руководства страны планы создания трудовой ссылки могли быть дополнительно дискредитированы также скандалом вокруг назинской трагедии, о которой говорилось в предыдущей главе. В сентябре 1933 г. в Москве получили адресованное на имя Сталина уже цитировавшееся письмо В. А. Величко. По поручению Кагановича, который в этот период регулировал работу Политбюро вместо находившегося в отпуске Сталина, письмо Величко было разослано членам Политбюро. Поскольку письмо было адресовано Сталину, Каганович вряд ли бы предпринял такой шаг без согласования с ним. Подписи на письме Величко свидетельствуют, что, помимо Кагановича, с ним ознакомились Молотов, Калинин, Куйбышев, Микоян. 23 сентября 1933 г. Политбюро поручило проверку письма Величко члену президиума ЦКК, заместителю наркома рабоче-крестьянской инспекции Н. К. Антипову. По указанию из Москвы обстоятельства дела расследовала специальная комиссия Западно-Сибирского крайкома партии, в целом подтвердившая сообщение Величко. В результате в конце 1933 г. несколько работников органов ОГПУ, непосредственно причастных к событиям в Назино, были осуждены или получили взыскания. Как обычно, все закончилось поиском рядовых «козлов отпущения». Однако и такое решение, а не отправка письма Величко в архив, свидетельствовали о том, что назинская трагедия смутила «закаленных» членов сталинского Политбюро. Как справедливо отмечает С. А. Красильников, сигнал Величко дискредитировал саму политику «очистки» городов от «деклассированного элемента». Величко убедительно показал, что в ходе этой акции было выслано много людей, случайно попавших под облавы ОГПУ, в том числе коммунистов.

В целом, даже существенно сокращенные планы ссылки выполнены не были. Согласно статистике Гулага, в спецссылку за 1933 г. прибыли 268 091 новых поселенца. Однако на 1 января 1934 г. из них остались в ссылке всего 116 653 человека, т. е. меньше половины. Остальные умерли, бежали, были переведены в лагеря. В результате в целом население трудпоселений (как назывались теперь все, и старые, и новые поселки) уменьшилось с 1 января 1933 до 1 января 1934 г. со 1 142 084 до 1 072 546 человек. Одновременно в гораздо большей мере, чем предполагалось первоначально, выросли лагеря: с 1 января 1933 по 1 января 1934 г. с 334,3 до 510,3 тыс. человек (без находящихся в переброске между лагерями). Таким образом, контингенты лагерей, несмотря на огромную смертность, росли быстрее, чем за какой-либо из предшествующих годов. Лагеря, вопреки проектам, бродившим в головах чекистского руководства в начале 1933 г., окончательно превратились в главную структуру сталинской карательной системы.

Свою роль в формировании нового курса сыграли внешнеполитические обстоятельства — угроза, исходившая от фашистской Германии и стремление к заключению антифашистских соглашений с Францией и ее союзниками. 19 декабря 1933 г. Политбюро приняло особо секретное постановление (под грифом «особая папка») о возможности вступления СССР в Лигу Наций и заключении регионального соглашения с рядом западных стран (в число которых обязательно должны были входить Франция и Польша) о взаимной защите от агрессии со стороны Германии. Новые ориентиры внешней политики диктовали необходимость некоторого смягчения «генеральной линии». Союзы с западными демократиями или умеренными диктатурами требовали реальных, а не декларативных подтверждений разницы между фашизмом и сталинизмом.

Степень воздействия перечисленных «умеренных» факторов трудно измерить в каких-либо количественных показателях. Однако в целом сочетание репрессивных мер и уступок позволили стабилизировать ситуацию в стране. Основой этой стабилизации был также исключительно хороший урожай. По оптимистическим оценкам Наркомата земледелия, сделанным в сентябре 1933 г., урожай должен был составить примерно 5,4 млрд пудов (около 88 млн тонн), что несколько превышало предвоенный рекордный урожай 1913 г. и рекордный послереволюционный урожай 1930 г. На самом деле в силу неэффективности колхозного производства, вызывавшей большие потери, сбор хлеба по оценкам современных специалистов составлял от 70 до 77 млн тонн. Это примерно соответствовало уровню рекордного 1930 г. и значительно превосходило сбор 1932 г. (55–60 млн тонн). Государственный заготовки из этого урожая составляли 22,7 млн тонн по сравнению с 18,5 млн в 1932 г. Однако в деревне осталось намного больше хлеба — от 47 до 54 млн тонн по сравнению с 36–41 млн тонн в 1932 г. Хотя информация о вспышках голода и голодных смертей приходила и в 1934 г., массовый голод был преодолен.

Первые признаки нормализации вызвали вздох облегчения в партии. Высшее руководство, не собиравшее съезды партии весь период кризиса, с середины 1930 г., поспешило исправить это нарушение устава — съезды должны были собираться раз в два года. XVII съезд ВКП(б), состоявшийся в начале 1934 г., назвали «съездом победителей». Скорее всего, многие партийные функционеры действительно верили тогда, что самое страшное позади. Выстояв в пятилетнем противоборстве с обществом, закрепив бесповоротность коллективизации и индустриального скачка, разгромив все сколько-нибудь организованные оппозиционные группировки в партии, сталинская команда, казалось, и сама пойдет на некоторые уступки. Внешне ход съезда свидетельствовал именно об этом. Во втором пятилетнем плане, утвержденном на съезде, была окончательно закреплена относительно сбалансированная экономическая политика: по сравнению с первой пятилеткой значительно снижены темпы прироста промышленной продукции, официально признана необходимость приоритетного развития отраслей группы «Б». Одновременно на съезде проявились некоторые новые тенденции в политической сфере. При чтении стенограммы съезда невозможно не заметить, что от всякого рода собраний, проходивших на рубеже пятилеток, XVII съезд отличался прежде всего относительным миролюбием, сравнительной сдержанностью формулировок, меньшей ориентированностью на обострение классовой борьбы. Стыдливо, можно сказать, полунамеками, но все же были осуждены недавние эксцессы в деревне, приведшие к голоду во многих районах страны. «Надо прямо и совершенно определенно сказать, что репрессии были в эти прорывные годы решающим методом “руководства” многих партийных организаций Украины […], — говорил, например, второй секретарь ЦК КП(б)У П. П. Постышев. — А ведь враг этим методом “руководства” пользовался, и очень широко пользовался, для того чтобы восстанавливать отдельные группы колхозников и единоличников против колхозного строительства, против партии и советской власти».

Накануне съезда были срочно приняты решения о восстановлении в партии некоторых лидеров бывших оппозиций. 12 декабря 1933 г. Политбюро постановило оформить прием в партию в одном из районов Москвы Г. Е. Зиновьева и Л. Б. Каменева, а 20 декабря — восстановить в ВКП(б) ведущего теоретика троцкистской оппозиции Е. А. Преображенского. Как показали последующие события, эти меры предпринимались с определенной целью: группе оппозиционеров — Каменеву, Зиновьеву, Преображенскому, Ломинадзе, Томскому, Рыкову — разрешили выступить на съезде с покаяниями. Признаваясь в ошибках и обильно пересыпая свои речи безвкусными здравицами в честь вождя, бывшие лидеры оппозиций и «уклонов» демонстрировали победу Сталина и утверждение его единоличного лидерства в партии. Однако сам по себе факт их выхода на трибуну съезда символизировал также новую политику примирения в ВКП(б), которую Сталин назвал «необычайной идейно-политической и организационной сплоченностью рядов нашей партии». Реабилитация многих высокопоставленных политических противников Сталина воспринималась в партии как первый шаг на пути постепенной реабилитации рядовых оппозиционеров, прекращения репрессий и чисток.

В общем, подводя итоги этим беглым наблюдениям, можно отметить, что в работе XVII съезда партии проявились настроения в пользу «умеренности», смены преимущественно террористической политики предшествующих годов на более сбалансированный и предсказуемый курс. «[…] Основные трудности уже остались позади», — такими словами завершил свое выступление на съезде С. М. Киров

Под ними, несомненно, могли подписаться и многие другие делегаты. Пережив сверхнапряжение кризисов, голода, кадровых перетрясок и неуверенности в завтрашнем дне, партийные чиновники искали стабильности и умиротворения. С этим должно было считаться высшее руководство партии.

Ситуация в стране в последующие месяцы свидетельствовала о том, что проявившиеся на съезде «умеренные» политические настроения не были простой декларацией, а подкреплялись отдельными практическими шагами. После XVII съезда продолжилась реабилитация оппозиционных лидеров. 20 февраля на первом же заседании Политбюро нового созыва по инициативе Сталина ответственным редактором газеты «Известия» был назначен Бухарин. По всем признакам это назначение могло рассматриваться как первый шаг на пути возвращения Бухарина в большую политику. 13 марта 1934 г. Политбюро утвердило решение Комиссии партийного контроля о восстановлении в партии с отменой перерыва в партстаже еще одного лидера «правого уклона», бывшего секретаря ЦК ВКП(б) и первого секретаря Московского комитета партии Н. А. Угланова. Примерно в это же время в Москву по прямому проводу через органы ОГПУ поступила просьба о разрешении приехать из ссылки для подачи заявления о «безоговорочном» разрыве «с контрреволюционным троцкизмом» от одного из известнейших руководителей троцкистской оппозиции X. Г. Раковского. Это заявление поступило на рассмотрение членов Политбюро с резолюцией Сталина: «тт. Молотову, Кагановичу, Ворошилову, Серго, Кирову, Жданову. По-моему, можно разрешить Раковскому приезд в Москву». 18 марта было оформлено соответствующее решение Политбюро о вызове Раковского. 22 апреля, после публикации в «Правде» заявления Раковского, Политбюро постановило поставить перед Комиссией партийного контроля вопрос о его восстановлении в ВКП(б). В конце апреля — начале мая Политбюро решило также вопрос о трудоустройстве Зиновьева и Каменева. Первый стал членом редакции журнала «Большевик», а второй — директором литературного института. 22 июля 1934 г. было принято постановление Политбюро об освобождении из заключения сына Г. И. Петровского П. Г. Петровского, проходившего в 1932 г. сначала по делу так называемого «союза марксистов-ленин-дев» (делу Рютина), а затем 16 апреля 1933 г. осужденного на три года заключения по делу «бухаринской школы». Стоит отметить, что текст постановления был написан Молотовым. Его же рукой сделана запись: «За — Сталин, Молотов, Ворошилов, Чубарь». Затем были опрошены Рудзутак, Калинин и Микоян, помету о чем на тексте решения поставил технический секретарь.

Конечно, сама процедура покаяния и «признания ошибок» для бывших оппозиционеров была до крайности унизительной. Более того, уже «прощенных», их третировали при каждом удобном случае при явном поощрении Сталина. В 1934 г. так и не был принят в партию, оставаясь в «подвешенном» состоянии, Раковский. Зиновьев несколько месяцев спустя после своего назначения в «Большевик» по инициативе Сталина был изгнан оттуда с громким скандалом и т. д. Однако, несмотря на это, «прощение» лидеров бывших оппозиций было демонстрацией не только окончательной победы Сталина (для этого оппозиционеров можно было, например, расстрелять, что Сталин и сделал два-три года спустя), но и жестом «примирения», консолидации партии вокруг единственного наследника Ленина и завершения в связи с этим внутрипартийной борьбы.

Более существенные перемены после XVII съезда произошли в индустриальной политике. Наряду со снижением плановых темпов прироста промышленной продукции и капиталовложений, что означало отказ от прежней стратегии «больших скачков», период второй пятилетки в индустриальных отраслях был отмечен многочисленными экспериментами и «реформами», направленными на расширение экономической самостоятельности предприятий и оживление материального стимулирования труда. Окончательно, как левацкие, были осуждены к этому времени идеи прямого продуктообмена, зато много говорили о роли денег, хозрасчета, необходимости укрепления рубля. В ноябре 1934 г. Пленум ЦК ВКП(б) принял решение принципиальной важности — отменить с 1935 г. карточки на хлеб.

В конечном счете в основе относительно «умеренного» курса лежало признание значимости личного интереса, важности материальных стимулов к труду. Процветавшие в годы первой пятилетки проповедь аскетизма, призывы к жертвенности и подозрительное отношение к высоким заработкам явно сменились идеологией «культурной и зажиточной жизни». Вместо мифических городов-садов и изобильного социализма, обещанных в начале первой пятилетки, советским людям, прежде всего горожанам, в качестве перспективы предлагали теперь вполне осязаемый набор потребительских благ: комнату, мебель, одежду, сносное питание, возможности более разнообразного досуга. Стремление к достижению этого потребительского стандарта активно использовалось как способ мотивации труда.

Перемены к лучшему, которые постепенно ощущали некоторые категории советского населения, широко комментировались на Западе. «Красная Россия становится розовой» — под таким заголовком 18 ноября 1934 г. американская газета «Балтимор сан» поместила сообщение своего московского корреспондента. Среди фактов, подтверждавших это «порозовение», автор называл не только перемены в управлении колхозами и промышленными предприятиями, распространение сдельной оплаты труда, отмену ограничений на размеры зарплаты у членов партии. Американским читателям сообщалось об увеличении ассортимента потребительских товаров, в том числе чулок из искусственного шелка (которые ранее считались «идеологически невыдержанными»), о распространении тенниса, джаза и фокстрота, которые также недавно осуждались за «буржуазность».

В Москве эта статья, наряду с другими материалами такого рода, была замечена и включена в секретный бюллетень переводов из иностранной печати для высшего руководства страны. Косвенно такой выбор реферируемых публикаций свидетельствовал о том, что реакция Запада на новую «умеренную» политику интересовала советских руководителей и что они рассчитывали именно на такую в основном положительную реакцию. Наполнение витрин магазинов крупных городов и некоторая либерализация досуга их населения была эффективным методом создания позитивного образа СССР на Западе, поскольку западные журналисты могли посещать в основном только столичные центры. Сигналы о «нормальности» сталинского СССР, посылаемые вовне, были важны для советского руководства, которое в 1934 г. активизировало контакты с западными демократиями (в частности, с Францией и США) с целью создания антигерманского и антияпонского союзов.

Такой же политикой двойного назначения было некоторое смягчение репрессий и реорганизации карательного аппарата, также замеченные на Западе. «[…] Должен отметить еще одну черту, которая бросается в глаза: исчезновение страха, — писал, например, после пятинедельного пребывания в СССР сотрудник нью-йорской газеты “Форвертс” — Прежнего кошмарного страха нет ни перед ГПУ, ни тем меньше перед милицией. Это исчезновение страха наблюдается прежде всего среди интеллигенции и прежних нэпманов и кустарей. Не видно его и среди широкой массы обывателей. Исключение в этом отношении составляют коммунисты, еще не прошедшие чистки. Но после чистки и коммунисты становятся откровеннее. Бросается в глаза изменение отношения к интеллигенции как к социальному слою. За ней ухаживают, ее обхаживают, ее подкупают. Она нужна». Такие статьи вполне соответствовали интересам советского руководства. Конечно, говорить о расцвете демократии и законности в 1934 г. не приходится. Однако по сравнению с предыдущим периодом уровень репрессий действительно несколько сократился. Впервые за долгое время общество не лихорадили широковещательные политические суды над «вредителями» и «шпионами». Относительное затишье на фронте классовой борьбы в определенной степени было связано с продолжением действия инструкции ЦК и СНК от 8 мая 1933 г. (ссылками на нее и в 1934 г. была переполнена официальная печать).

Некоторое значение для стабилизации политического положения имела также реорганизация карательных органов. В соответствии с постановлением Политбюро от 10 июля 1934 г. (оформленным затем как постановление ЦИК СССР) был образован новый Наркомат внутренних дел СССР. Прежняя одиозная политическая полиция ОГПУ формально была упразднена и вошла в НКВД как одно из подразделений, чисто внешне как бы растворилась среди других многочисленных рутинных управлений: рабоче-крестьянской милиции, пограничной и внутренней охраны, отдела актов гражданского состояния, административно-хозяйственного. Принципиальное значение имел тот факт, что вновь созданный НКВД лишался значительной части судебных функций, ранее присущих ОГПУ Упразднялась судебная коллегия ОГПУ, а полномочия созданного при наркоме внутренних дел аналогичного органа — Особого совещания — были несколько сокращены. Если ранее сотрудники ОГПУ арестовывали, проводили следствие и сами же выносили приговоры (например, при помощи «троек»), то отныне дела, расследуемые подразделениями НКВД, было предписано направлять в судебные органы. Для реализации этой меры Политбюро в тот же день, 10 июля 1934 г., приняло решения о расширении сети судов, а также кадровом укреплении судов, прокуратуры и коллегий защитников.

Создание НКВД преподносилось пропагандой как знак определенной демократизации, гарантии укрепления роли закона. «Правительство Союза, — писала редактируемая Бухариным газета “Известия”, — постановило организовать Наркомвнудел СССР, влив в него ОГПУ и изъяв судебные дела. Это значит, что враги внутри страны в основном разгромлены и разбиты; это значит, что борьба, которая еще отнюдь не кончена, будет продолжаться, но в значительной мере уже другими методами; это значит, что в огромной степени возрастает роль революционной законности, точных, фиксированных законом правил; это значит, что возрастает роль судебных учреждений, которые разбирают дела согласно определенным нормам судопроизводства».

Порождая у современников многочисленные надежды, «потепление» 1934 г. вызывает у историков столь же многочисленные вопросы. Один из главных — кто стоял за новым поворотом «генеральной линии», каким был расклад сил в этот период в высших органах власти, прежде всего в Политбюро.