Глава 27
НОЧЬ
Хельд пришел к Олфейну только ночью. Рин не видел, как солнце ушло за горизонт, потому что был глубоко под землей, глубже, чем ему приходилось спускаться до сих пор, наверное, даже много глубже, чем бурлила черной глубиной Мертвая яма в подземелье Водяной башни. Но отчего-то он чувствовал, что вот именно теперь солнце подобралось к горизонту, а теперь исчезло на треть, наполовину, скрылось совсем. Он не мог сказать, очистилось ли небо в последнюю предпраздничную ночь, или облака нависали над Айсой непроницаемой пеленой, но солнце чувствовал и желал только одного: дожить до завтра, чтобы скрестить меч с Фейром Гальдом.
Рин провел половину дня в глубоком подземелье. Дорога туда была долгой. Сначала его вели с факелами по лестницам вниз, потом повернули куда-то в сторону храмовой площади, а потом Рин перестал ориентироваться, так как ступени поворачивали то вправо, то влево, то уходили вниз, коридоры раздваивались, расстраивались, от чада факелов становилось тяжело дышать. Идущие следом стражники напрягались не меньше, чем сам Рин, да и странный скрежет, который не сотрясал своды, а расползался по ним мелкой дрожью, начинал проникать в голову, заставляя дрожать все вокруг.
— Кости земли трутся, кости земли!.. — хихикал где-то сзади Хельд, но потом отстал и затих, и только мерный топот сапог продолжал раздаваться в сгущающейся за спиной темноте.
Наконец путь завершился. Послушник поднял над головой факел, и Рин увидел, что он в высоком зале. Его своды смыкались над головой на высоте десятка локтей. Посередине зала стоял темный и как будто липкий стол, по одной стене тянулись скамьи, вдоль другой громоздились высокие корзины, а у дальней темнели какие-то ямы. И все вокруг казалось воплощением ужаса. Послушник прошел вдоль стены и один за другим зажег еще несколько факелов, копоть от которых поползла в черную дыру в центре купола.
— Привяжите его к столу, — приказал послушник.
— Однако мы… — усомнился кто-то из стражников.
— Сейчас-сейчас, — раздался знакомый голос и вперед вышел толстяк с излеченным пальцем. — Думаю, что сын Рода Олфейна не будет сопротивляться доблестной страже Айсы.
— Разве доблести прилагаются к чинам? — напряженно проговорил Рин.
— Вряд ли, — оскалил зубы толстяк. — Так они из мамкиной груди не высасываются тоже! Ложись, Олфейн, на стол, а то ведь силу придется применить.
Силу применить пришлось. Рин сшиб с ног толстяка, второго стражника, попытавшегося помочь первому, но тут на Олфейна, отложив самострелы, навалились остальные, и вскоре он был притянут к столу крепкими ремнями за ноги, за руки и за пояс. Толстяк, ощупывая зубы, выругался и ударил Олфейна в скулу.
— Допрыгался, выродок!
— Странно, — процедил Рин. — Предавал Айсу ты, пропускал ночью через ворота убийц Борта и Грейна ты, а злишься на меня?
— Заткнись! — заорал толстяк, но его тут же оборвал голос Хельда.
— Не кричать. Не следует кричать.
Настоятель подошел к столу, и Рин увидел, что горло храмовника покрыто амулетами и какими-то шнурками.
— Не следует кричать, — почти ласково повторил Хельд. — Во-первых, никто не услышит — мы глубоко. Во-вторых, кричать в замкнутом помещении вредно, звуки возвращаются в голову и вызывают боль. В-третьих, время для крика еще не пришло. Что такого сотворил Рин Олфейн? Всего лишь совершил запрещенное колдовство. Что ему грозит? Самое страшное — несколько ударов розгами у пыточного столба. Да и то вряд ли его попечитель Гардик пойдет на это. Мы даже к столу его привязали затем лишь, чтобы он выслушал увещевания Храма, не пытаясь заткнуть уши. Не думаю, что наше разбирательство будет долгим. А вы, — Хельд повернулся к стражникам, — идите обратно. Через полсотни шагов будет небольшой зал, который мы миновали перед этим залом, там уже горят факелы, стоят столы и поблескивает в кувшинах отличное вино. Да и от тушеной баранины вряд ли кто из вас откажется. Думаю, что так веселее будет ожидать конца нашей беседы с Олфейном. Да, оставьте там на его долю пару кубков!
Стражники довольно загудели, зазвенели в узком проходе доспехами, а Хельд сокрушенно вздохнул.
— Что такое? — постарался улыбнуться Рин Олфейн. — Пытаешься подобрать подходящие слова?
— Нет, — качнул головой настоятель и поправил амулеты на горле. — Жду, когда ты будешь готов меня выслушать.
— Я готов, — постарался оставаться спокойным Рин.
— А я нет, — хихикнул настоятель и исчез на долгие часы.
Рин попробовал освободиться, но ремни были прочными. К тому же кто-то стоял у входа в зал — невидимый, но странно спокойный. Настоятель вернулся уже ночью, когда Олфейн почувствовал, что ужас начинает проникать в его сердце. С Хельдом был тот человек, что скрывался в темноте, наблюдая за пленником.
— Как ты, мальчик? — вздохнул храмовник.
— Я мог бы выслушать тебя и при дневном свете, — заметил Рин.
— Сейчас ночь, — отрезал Хельд.
— И не так глубоко, — добавил Рин.
— Здесь не холодно и не прохладно, — вздохнул настоятель и кивнул второму послушнику. — Начинай, брат.
— И сидя или даже стоя, — продолжил Рин, наблюдая, как высокий и худой скам распускает шнуровку серого балахона. Капюшон ее упал на плечи, и Олфейн с ужасом увидел изможденное лицо худого человека. Подбородок и щеки его покрывали запекшиеся раны, на лбу были вырезаны какие-то слова.
— Боль моя во славу твою! — прочитал Хельд. — Единому не нужны наши дары, ему нужен наш дух. А дух воспитывается отречением. Каждый подбирает отречение себе сам или ему советуют наставники. Вот я отдаю плоть свою железу, что давит на мои плечи и чресла. Мой брат вырывает вместе с кожей из лица поросль и наносит мудрости, изреченные нашими отцами на лоб свой.
— И какое же отречение ты посоветуешь мне? — хрипло спросил Рин. — И не кажется ли тебе, настоятель, что ваши забавы не к лицу Храму? Или мне следует позвать стражу?
— Позвать стражу? — удивился Хельд и словно прислушался к чему-то. — Попробуй. Но в терпкости вина терпкость яда оказалась не различима. Пепел твоих стражей уже давно высыпался из доспехов. Продолжай, брат.
Послушник подошел к Рину, посмотрел с сожалением ему в глаза и начал распускать шнуровку свитки.
— Ты сошел с ума! — задергался в путах Олфейн.
— Все зависит от положения ног, — продолжал Хельд. — Сделай шаг в сторону, сойди с ума, но объяви ту твердь, на которую ты встанешь, разумной и верной, и если в голосе твоем звучат сила и вера, всякий, кто остался на прошлой тверди, окажется сошедшим с ума. Разум следует за тем, кто способен повелевать им.
— Болтовня! — снова дернулся Рин, но послушник уже раскинул его свитку, распустил пополам рубаху и положил на грудь длинный и кривой нож.
— Оставь потуги свои, — прошептал Хельд и наклонился над пленником. — Выслушай меня, потому что, когда брат мой начнет обращать твое тело в куски плоти, уши твои будут забиты твоим собственным криком. Впрочем, мы еще можем договориться!
— О чем мы должны договариваться? — выкрикнул Рин.
— Об Айсе, — сказал Хельд. — Она меняется. Возможно, она оставит имя, но она меняется. Больше тысячи лет она служила вызовом и соблазном для всего мира, но вот край ее близок. Близок край ее неправедному богатству! Близок похоти и своеволию! Близок потоку мерзкого льда, который расползается окрест и позволяет творить магам и колдунам то, что дозволено лишь Единому. Уже завтра — нет, слава Единому! — уже сегодня войско Скамы возьмет город и уничтожит каждого, отравленного ароматом Гнили и запахом Погани!
— Не твои ли братья, Хельд, не так давно вещали, что Погань — дыхание Единого? — попытался рассмеяться Рин. — Ничего не скажу о Гнили, но, судя по запаху, без того Единого, что вы себе выдумали, и там не обошлось!
— Не святотатствуй! — кротко укорил Олфейна Хельд. — Не унижай смысл слова насмешкой над буквой его. Пастырь духовный лечит дух каждого из стада своего, так что тебе до инструмента целительства его, если дух излеченного будет здоров?
— Так, может, и займемся духом? — скривил губы Рин и снова дернулся в путах. — Что-то мне инструмент твой, Хельд, не кажется духовным!
— Телесное и духовное суть как песочные часы, — пожал плечами настоятель. — Одно перетекает в другое, но, освобождая первое, даешь волю и второму. Да и как добраться до духа того, кто закрыл глаза свои, заткнул уши свои, заткнул нос свой? Только через тело его!
— А что ты будешь делать со мной, если воинство Скамы не возьмет город? — напрягся Рин. — Или в первый раз скамы пытаются взять стены Айсы? Я слышал, что некогда городской холм был выше над степью на локоть, но пепел глупцов, идущих на приступ, постепенно засыпал его подошву и разбежался в стороны!
— Они возьмут город, — пожал плечами Хельд. — Не мне судить тех, кто сражался с нечестивыми защитниками Айсы в прошлом, но теперь все будет иначе. Та сила, которая была отдана Айсе, взята и Скамой. Тысячи ее воинов приняли неистовство Погани на свои запястья. И теперь неистовство их обратится против неистовства Айсы. Мне жаль детей Скамы, но неизбежность жертвы есть оправдание ее.
— Так чего же вы хотите от меня? — вскричал Рин.
— Главного, — наклонился над ним Хельд. — Теперь не перебивай меня, потому что дальше с тобой говорить будет брат мой, и хотя язык его вырван во славу Единого, речь его остра. Слушай меня, пока уши твои не оглушены твоим криком. Мы у самого дна Айсы. Ниже ничего нет, там продолжается камень, но попытки углубиться в него безрезультатны, потому что пепел заполняет выбитые ходы. Он повсюду, он словно вода, ради которой роются колодцы. Но разве кто-то испытывает жажду, которую следует утолять пеплом? Этот город проклят, и проклятие будет обращено на каждого, кто дышит ее ветром. Но даже проклятые способны выполнять волю Единого, даже проклятые способны служить ему, как служат камни разбитых крепостей булыжниками в дорогах и мостовых новых городов. Там над нашими головами пробиты штольни, в которых подобно инею на сводах крепостных стен, растет лед. Тот самый лед, те самые кристаллы, что или выступают от близости Погани, или приманивают ее. Те самые кристаллы, что наполняют сундуки богачей Айсы золотом! Те самые, которые искушают магов и колдунов от Погани до мыса Ветров и отталкивают обращенных от Храма! Но не это страшно, а то, что многие храмовники обращают взор свой к магическому льду и ради привлечения и обращения паствы готовы использовать чудесные свойства его, не думая о том, что исторгнутое мерзостью мерзостью и является, несмотря на весь соблазн его!
— Вы хотите уничтожить лед? — не понял Рин, морщась от близости отвратительного лица. — Но тогда будет уничтожена и Айса! А что, если преступив пределы вольного города, Погань ринется к западному пределу земель?
— Мы не хотим уничтожать Айсу, — хихикнул Хельд. — И мы не хотим расширения Погани. Ее и так достаточно. Она нужна, парень, она словно предостережение! Ты не представляешь, как эта самая Погань служит Храму! Думаешь, прихожанам Храма нужны чудеса и свидетельства славы его? Нет! Им нужно свидетельство его гнева. И вот оно — от Айсы и до восточных пределов! Погань рождает страх, а страх рождает чуткость и готовность!
— Готовность к чему? — прошептал Рин.
— К тому, что нужно, — ответил Хельд. — Ты должен отдать мне ключ. Я знаю, что многие искали его. Я знаю, что безумец Фейр даже хотел разобрать Водяную башню, чтобы добраться до источника магии. Но что источник без того, кто способен испить из него? Что такое стальной сундук без ключа? Что такое сила без головы, которая способна направить ее? Отдай ключ, и все останется так, как было. Да, кто-то из жителей Айсы погибнет, кто-то перестанет купаться в золоте, но город станет частью Скамы, Храм возвысится, и даже язычники обратятся к его величию! Все во славу Единого! Все должно служить ему! И Погань, и кристаллы Айсы, и каждый, кто способен склонить голову перед Единым, должен склонить ее.
— Тяжеловато склонить голову, будучи притянутым к столу, — прохрипел Рин.
— Потерпи, — улыбнулся Хельд и крикну в темноту: — Урих!
Раздались шаги, и Рин увидел худого парнишку с открытыми, но невидящими глазами.
— Посмотри на него, — скривился в усмешке Хельд. — Посмотри на брата моего Уриха, Олфейн. Разве не твоя опекунша лишила его зрения? На неделю, сказала она? Даже на минуту никто не должен лишать зрения, потому что дано оно Единым и отбирается тоже им!
— А то, что вы удумали, тоже согласовано с Единым? — выкрикнул Рин.
— Мы суть клинки его, — прошипел Хельд. — Готовься, брат немой. Возьми нож. Готовься, брат Урих. Возьми за левую руку Рина Олфейна. Слушай меня, последний из рода Олфейнов, последний хранитель ключа, именуемого «печатью льда». Я знаю, что он хранится в тебе. Сейчас мы начнем резать тебя на части. Знаешь, я так соскучился по свежей крови! А если это делать осторожно, то отрезанные члены не успевают обращаться в пепел. Но рано или поздно мы либо найдем ключ в твоем пепле, либо он перейдет к самому невинному из нас, к несчастному Уриху, либо ты отдашь его сам!
— У меня нет ключа! — выкрикнул Рин.
— Начинай, брат немой, — приказал Хельд, и нож коснулся груди Олфейна. Боль пронзила его тело. Но в тот же самый миг наставник задохнулся от приступа кашля и закричал в ужасе: — Стой!
— Не нравится? — зарычал Рин, на груди которого вспухла алая лента.
— Ничего, — прохрипел Хельд. — Твоя опекунша сильна, но тем страшнее будет ее смерть! Я перенесу боль. Она не страшнее железа, что истязает мое тело. Просто немой все будет делать медленно. По чуть-чуть. С перерывами, чтобы я мог откашляться и отдышаться. Начинай, брат мой!..
И пытка началась.
Джейса пришла в себя за воротами Водяной башни. Она забилась в самый дальний угол и уже не помнила, сколько просидела в темноте, не чувствовала запаха отхожего места, которым служил закоулок древнего сооружения, не чувствовала боли в затекших ногах и холода, скрючившего пальцы.
Стояла ночь. Девушка выползла из угла и негромко заплакала. Слезы текли по щекам ручьем, но, принося облегчение раскалывающейся от боли голове, накапливали боль в сердце. В проездном дворе дул ветер. Джейса поежилась и выбралась к началу Медной улицы. Тусклые пятна фонарей показались ей вытянутыми до Северной башни бусами из желтого теплого камня, что продавали в своих лавках тарсы, но она пошла по Дровяной улице. Пошла в сторону Храма, потому что идти ей было больше некуда, и даже удар колокола, который догнал ее на полпути, заставил лишь ускорить шаг.
— Стой, — послышалось из темноты, когда громада Храма спрятала половину луны и часть по-праздничному усыпанного звездами неба.
Джейса узнала голос и замерла, ощупывая суму и пояс. Перед ней стояла опекунша Рина, та самая, которая обратила в бегство торжище и убила четырех воинов. За ней шевельнулась тень огромного воина, но в двух шагах от Джейсы стояла та самая девка, что переступила через ее счастье!
— Ты что-то ищешь? — спросила опекунша.
Джейса снова подняла голову. Тень Храма не позволила рассмотреть лицо соперницы, но ее глаза были чернее самой глубокой тени. Да, шипа не было. На поясе висела фляжка, в суме лежали раскрошившиеся и слипшиеся сладости, а шипа не было! И припоминая, где она его оставила, Джейса вдруг вспомнила голос отца, и слова его, и глаза, которые мгновение назад с удивлением смотрели на Джейсу, но тут же вспыхнули пламенем и высыпались на ее колени.
Она вспомнила и осеклась. Застыла, окаменела от ужаса.
— Возьми, — донесся откуда-то издалека голос, и Джейса почувствовала ремешок на запястье и деревяшку в ладони. — Возьми это. Вот Орлик говорит, что похожие деревяшки дают рожающим вельткам, чтобы боль не захлестнула их. Они сжимают деревяшку в зубах и терпят. Там и вправду есть выдавленные следы от зубов. Дерево очень прочное, почти как камень. Верно, его сжимали в зубах много женщин. Теперь деревяшка пуста. Ты не понимаешь, но она пуста. Она способна взять в себя много боли. Даже если бы каждая женщина Айсы подержала ее в зубах, она бы все равно не наполнилась. Но ты не рожаешь пока, поэтому просто держи ее в кулаке. И чем сильнее будешь стискивать, тем тебе будет легче. А пока иди домой, отдышись, передохни. Завтра будет тяжелый день. У Рина Олфейна поединок у Водяной башни. Приходи его поддержать…
Рин не выдержал, когда нож расчертил алыми полосами не только его грудь, но и его руки. Боль расползалась по всему телу, и, ослепленный, оглушенный ею, он заорал: «Да, да, да, да!..» И Хельд, который все то время, пока немой полосовал Олфейна ножом, катался по полу, задыхаясь от кашля и раздирая ногтями собственное горло, прохрипел: «Стой!»
Когда настоятель склонился над Рином, тот даже сквозь пробивающую его дрожь заледенел от ужаса. Лицо и горло Хельда были в крови, кровь стекала из уголков рта, из носа, но глаза горели торжеством.
— Такова стезя каждого, кто следует путем, указанным Единым! — прохрипел Хельд. — Будь больше своей боли, больше своей слабости, больше своей страсти, и ты поднимешься над собой, а, поднимаясь над собой, поднимешься и над прочими!
— Сейчас, — прошептал Рин. — Мне нужно отдышаться. Я отдам… печать льда. Только… Только пусть они держат меня за руки. Я не знаю, как это выйдет, но я попробую. Будет холодно. Надо терпеть. Только надо держать меня за руки, иначе я не выдержу. Мне потребуется сила. Его сила. — Олфейн поймал равнодушный взгляд немого.
— У него достаточно силы, — рассмеялся Хельд. — Брат немой славится своей силой и тем, что не чувствует боли, потому-то и любит извлекать боль из других. Сегодня ему повезло, он извлекал боль сразу из двоих, и мне понравилось делить твою боль, парень! Если бы не нужда, я бы продолжал ее делить с тобой и дальше. Но я обещаю. — Хельд оскалил окровавленные зубы и прижал к груди нож немого. — Я обещаю, что потом ты ее не почувствуешь. Я убью тебя быстро.
Рин закрыл глаза и собрался с силами. Запястья его стягивали тонкие и прочные ремни. На ладонях лежали чужие пальцы. Он вздохнул и сжал их в кулаках. Наверное, надо было бы остановить сначала кровь, но на это могли уйти все силы.
Сначала лицо обдало холодным ветром. Потом зашипели факелы, потому что под сводами закружились снежинки и стали таять в огне. Хельд восторженно заорал и не услышал, как простонал и замолк Урих. Пальцы немого заледенели позже, но палач не стал ни сжимать их, ни пытаться выдернуть руки, хотя Рин и почувствовал, а затем и увидел сквозь осевший иней удивление на его лице.
— Ну где? — заорал над Рином Хельд, но Олфейн уже напряг руки, разрывая потерявшие гибкость ремни, и, уйдя от удара кривого ножа, потянулся к укрытому под голенищем ножу Айсил.
Клинок вошел Хельду точно в горло, и настоятель осыпался пеплом, так и не успев стереть ненависть с искаженного лица.
Рин добрался до нижних ярусов Храма только через пару часов. Он долго блуждал по длинным коридорам, стараясь подниматься вверх. Он видел залы с корзинами, заполненными магическим льдом, и несчастных, прикованных цепями к тележкам с камнем. Он видел вырубленную на сотню шагов пещеру в твердой породе, где услышал второй удар колокола особенно явственно. Два десятка закованных в цепи послушников вращали ворот, от которого вращалось тяжелое бревно, оснащенное сверкающими зубьями, скребущими камень прочнейшей скалы. Рину пришлось убить надсмотрщика, выпустив из подобранного по дороге самострела стрелу, но прикованные продолжали крутить ворот, словно ничего не произошло.
Рин встретил Айсил и Орлика только на нижних ярусах Храма, и пепел, который струился у них под ногами, объяснил ему все без слов.
— Жив! — радостно воскликнул вельт, вытирая окровавленное лицо рукою с зажатым в ней мечом.
— А вот тебе подлечиться надо, — засмеялся Олфейн.
— А тебе отдохнуть. — Айсил отбросила факел. — Пошли, парень, скоро утро.