Глава 11
МЕЧИ
Разговора в этот день не получилось. Происшествие с пекарем проняло даже неунывающего вельта, надолго стерев с его широкого лица улыбку. Орлик размеренно шагал по узким улицам Среднего города, порой одновременно задевая плечами фасады противоположных домов. Олфейн брел следом, уже не удивляясь пустоте, которая поселилась и в груди, и в голове.
Знакомые улицы казались Рину чужими, и узкая полоса бледного неба над головой вдруг стала чужой, и завывание ветра в кровлях, и холод, который числил драный плащ Хаклика в старых знакомцах. Рин шел следом за великаном, стискивая рукоять нового меча, и, почти не думая о том, что делает, пытался забыть произошедшее в последние дни. В какой-то момент он начал представлять, что и в самом деле сжимает в кулаке некий диковинный румпель и не идет по улицам Среднего города, а плывет на крутобокой ладье, если, конечно, сказки Камрета о морских путешествиях хоть что-то означали в действительности.
Вельт хмуро сопел какой-то мотивчик и озабоченно цокал языком, рассматривая на ходу только что не обугленные ножны, которые теперь постукивали ему по бедру. На повороте кривой улицы, которая испокон века так и называлась — Кривая, буркнул через плечо совсем уже мрачно:
— Всегда был уверен, что превозносимая жителями Айса на самом деле проклята Единым или уж точно забыта им и брошена на произвол судьбы. Вот и теперь чувствую то же самое. Словно по ущелью идем. Везде в Айсе дома стоят близко, разве что Медная улица шире прочих. Уходишь в Погань, словно навстречу погибели движешься, возвращаешься в Айсу, как в конуру забиваешься. Вместо неба над головой — полоска застиранного холста! И часто даже ее нет! А мне небо нужно! Небо! И море!..
— Я никогда не покидал города, — ответил Рин. — Хотя мальчишкой раза три ходил с отцом до дальней заставы. Лошадей видел. А Хаклик всегда говорил, что люди брошены Единым на произвол судьбы. И еще он говорил, что произвол судьбы — страшная штука, но произвол Единого был бы еще страшнее.
Орлик покосился на окончательно помрачневшего спутника и с досадой повел плечами, отчего упрятанный в чехол топор и пика стукнули друг о друга.
Так, кивая редким встречным, словно знал по имени каждого жителя этой части города, вельт довел подопечного до угрюмой Птичьей башни, птиц на которой на памяти Рина никогда не бывало.
Восьмигранное сооружение завершало каменной тушей северо-восточный кусок главной городской стены, что отгораживала от Среднего города Каменную слободу. Сразу за башней городской холм обрывался в Холодное ущелье, на противоположной стороне которого высилась стена Темного двора, а на дне струилась потерявшая после Мертвой ямы Водяной башни силы Иска.
От башни именовалась Птичьей и улица, что теснилась между высоким парапетом, ограждающим реку, и сплошным, без единого прохода рядом мрачных домов, и вела к храмовой площади. Ни одной лавки не было на Птичьей улице, в окнах вместо стекол подрагивали на осеннем ветру пленки, сшитые из рыбьих пузырей. В этой части Айсы жили горожане, погрузившиеся в нищету. Даже жители ремесленных кварталов за Иской и семьи рядовых стражников из Нижнего города числили обитателей Птичьей улицы среди неудачников.
И то сказать, подвалы и штольни бедных домов были заперты на тяжелые замки, потому что давно уже принадлежали вместе с растущими там кристаллами городской знати. А единственным занятием для обитателей верхних этажей, которое позволяло хоть как-то свести концы с концами, оставались походы в Погань. Да не на охоту, а за рудой, горным стеклом для мастеровых слобод, черепками и прочим мусором, за который в Темном дворе отсыпали чешуйки меди. Чаще же всего несчастные зарабатывали медяки толканием тележек в Погань и обратно, на которые грузили добычу их чуть более удачливые земляки. Наверное, только дети несчастных не чувствовали себя обделенными и носились по полосе запустения и бедности не менее весело, чем в других частях города.
Еще издали завидев вельта, целая орава оборвышей с криками и визгом бросились к нему навстречу, и только тут Рин понял, что за мешок запихнул в суму Орлик в харчевне. Вельт распустил шнуровку и начал рассыпать в протянутые ладони поджаренные с медом хлебные палочки. Большая их часть тут же оказывалась за чумазыми щеками, что-то запихивалось за пазуху, но руки все тянулись, и Рин уверился, что даже упавшая на камень крошка будет немедленно поднята и съедена.
— Что замер? — оглянулся вконец погрустневший Орлик, когда орава с таким же визгом и криком рассеялась по улице, дабы предаться поглощению сладостей. — Пришли мы уже.
— Вот думаю, — прошептал Рин, — Камрет еще сегодня утром уверял меня, что Айса — город бездельников и паразитов.
— Не все, что на языке повисает, из головы спускается. — Гигант отвернулся и толкнул неказистую дверь. — Не отставай!
На темной узкой лестнице Рин несколько раз приложился лбом, пока вельт не завел его в крохотную комнатенку.
— Вот здесь я и проживаю, — прогудел Орлик и, увидев обескураженное лицо Рина (в комнатушке даже он не смог бы вытянуть ноги), с кривой усмешкой погладил широкой ладонью покрытую суконным одеялом кровать. — Тесновато тут, но согласно записи в поминальнике магистрата искать меня следует в этой самой люльке. Что ж, пускай ищут. Лишь бы не открывали вон того шкафчика!
Вельт подмигнул почерневшему от времени сооружению, в подобных которому хозяйки Айсы хранили соль, огниво, лучину для растопки очага и прочий кухонный мелкий скарб.
— Верно ты, Орлик, на этом лежаке втрое складываешься? — грустно заметил Рин. — Мне же придется сложиться впятеро, и все равно я не помещусь в шкафчик. В нем хоть не дует?
— Тесно, зато не пресно! — Великан все-таки ударился головой о притолоку. — Тут у всех тесно, а кроме того, и не жарко. Камины топят, только если вода замерзает в Иске. А в этой шкатулке и жаровню не поставишь, разве чтобы пожевать с утра в охотку копченого вельта. Но ты не волнуйся, в учет я тут иду, а ночую в другом месте.
— И где же? — не понял Рин, когда Орлик распахнул затянутое мешковиной окно и выбрался на узкий карниз.
— Уже близко, — ухмыльнулся вельт и начал спускаться по заскрипевшей под его тяжестью приставной лестнице.
— Надо же! — прошептал Рин, выглядывая в крохотный, двадцать на двадцать шагов двор, который создали, соединившись глухими — без окон и дверей — стенами четыре дома. Только в сооружении напротив виднелись тяжелые кованые ворота и узкие окна в барабане, подпирающем затянутый пылью и серым мхом купол, довольно странный для заостренных кровель Айсы. Да еще окно каморки Орлика выделялось заплаткой на черной, выщербленной от времени стене.
— Сюда, — позвал вельт, ковыряясь с огромным замком. — Спускайся вниз, только окно прикрой. Лестницу возьми с собой. Осторожно, руки не занози!
Через минуту Рин стоял в центре огромного зала и изумленно крутил головой.
— Вот здесь я обитаю на самом деле, — прогудел Орлик, пристроив лестницу у стены и задвинув ворота изнутри на засов. — Зимой холодновато, но, — он махнул рукой в сторону дальнего угла, где были устроены просторный лежак и стол, — зато у камина даже горячо. И дров предостаточно. Заложенные камнем окна и дверь выходят на Глиняную улицу. Но для тамошних жителей здание закрыто и забыто до лучших времен. Стены толстые, двери двойные, тут орать можно, наружу ничего не выйдет. Опять же камин соединен с дымоходом соседнего дома — хоть обтопись, никто ничего не заподозрит! Лет триста назад тут один из тогдашних богатеев возводил Храм Единому, но потом, когда в городе появились храмовники и выговорили себе место на древних могильниках, домик этот отошел под коптильню, потом под склад, а там уж всякого нагляделся. Но так никто тут и не задержался. Все говорили, что проклят дом, построенный Единому, но отнятый у него. Вроде бы глубоко под домом, глубже штолен, трутся друг о друга кости земли, чтобы рано или поздно обратить здание в груду камня. К счастью, последний хозяин оказался не из пугливых. Или же его расчетливость больше пугливости.
— Так они и вправду трутся? — затаил дыхание Рин.
— Кости-то? — усмехнулся Орлик и направился к жилому углу. — Что-то слышал, но особо не прислушивался. Я, кстати, подозреваю, что погреметь костями в штольнях — хороший способ сбить цену на крепкий дом. Но это так, к слову. Нынешний хозяин появляется тут нечасто, только чтобы в подвал спуститься и кристаллы снять, а я присматриваю за порядком. Соседние штольни проходят близко, стенки такие, что кулаком можно пробить, кое-где верно и пробивались, потому как камнем заложены. Так что вечерами разогреваю вино и прислушиваюсь к подземным добытчикам. А ну подойди-ка сюда, парень!
На почерневшем столе что-то искрилось и белели слова: «Монету оставила у менялы Вохра девка, похожая по описанию на Айсил».
— Что это? — Рин поймал незнакомый кругляш. На одной стороне монеты вились надписи на незнакомом языке, на другой была изображена башня с крохотной и странной надстройкой наверху, которую окружали знакомые буквы.
— «Скир», — прочитал Рин и уставился на Орлика. — Откуда монета?
— Не знаю. — Вельт почесал затылок и снял с пояса эсток. — Этот меч тоже, скорее всего, из той же дальней страны, откуда и монета, и твоя опекунша. И поверь мне, я бы с удовольствием сплавал туда, пусть даже мне пришлось бы управляться с веслами и парусом не один месяц. Меняла Вохр, кстати, не просто так весть о монетке подал. Знает, шельмец, что за интерес цена вдвое от обычной идет! Его лавка на торжище у Кривой часовни. Завтра мы отправимся туда. Правда, многое мне пока еще неясно. Вот, кстати, еще одна загадка.
Орлик выложил на стол рядом с монетой квадратную серебряную пластинку размером с ноготь большого пальца, расчерченную через центр на шестнадцать треугольников.
— Это я нашел у того парня, что преследовал нас, — проговорил Орлик и потянул из сумы сверток. — А здесь осколки кубка, из которого пил Хаклик. Загадки множатся, не успевая разгадываться. И, кроме всего прочего, за нами следили. Только на Птичьей улице отстали, но поутру присмотримся. Интересно, кому не дают покоя наши прогулки? У нас завтра много дел, парень. Так что сегодня не до разговоров, хотя кое-чем полезным мы займемся.
— А надпись? — спросил Рин. — Кто сделал ее?
— Хозяин здания. — Вельт потянул шнуровку плаща.
— Я его знаю? — Рин впился глазами в знакомые извивы букв.
— Имя «Камрет» тебе что-нибудь говорит? — бросил через плечо Орлик, выудил из-под лежака старую пику, стряхнул с нее треснувший наконечник и переломил древко пополам.
Заснул Рин ближе к полуночи, когда Орлик составил точное представление о том, чему его подопечного успел научить бывший старшина магистрата — мастер Грейн. Вельта составленное представление удивило и даже порадовало, хотя он с досадой потирал оба локтя и прикладывал к наливающемуся фингалу оловянный кубок.
— Зато теперь по обе стороны от носа полное равенство, — попытался улыбнуться великан, но только болезненно поморщился.
— Дай-ка руки, — шагнул к нему Рин, которому досталось гораздо меньше, но не из-за недостатка ловкости и умения Орлика, а как раз от его мастерства. Вельт выиграл почти все схватки и всякий раз сдерживал удар, которым обозначал безоговорочную победу. А Рин думал лишь о том, как бы устоять против неуязвимого великана, поэтому если что и болело у вымотанного Олфейна, кроме натруженных рук и ног, так это уязвленное самолюбие.
— Как ты это делаешь? — изумленно выдохнул Орлик, ощупав лицо, когда Рин отпустил его ручищи и утомленно вытер пот со лба.
— Не знаю, — отмахнулся Олфейн и упал на лежак.
— Ты мог бы зарабатывать неплохие деньги! — воскликнул вельт. — К примеру, после хорошей битвы озолотился бы, даже если бы просто удерживал раненых на краю жизни!
— Меня бы кто удержал, — прошептал Рин. — Да и не владею я собственным даром настолько. Скорее всего, сам бы испустил дух уже подле второго раненого. Так бы и заснул навеки, ухватившись за его ладони.
— А как бы ты исцелял воина, которому отсекли во время битвы обе руки? — сделал Орлик строгое лицо.
— Уж нашел бы за что ухватиться, только давай поговорим об этом утром, — пробормотал Рин, но хохота великана уже не услышал.
Утром разговора опять не вышло. Ночью вдруг приморозило, поэтому с утра Орлик разжигал камин, кипятил воду, а Олфейн наконец нашел время познакомиться с новым мечом. Тот вышел из ножен легко и так же легко лег на руку. Рин тщательно ощупал рукоять и гарду, проверил, как держится выгруз в костяном комле, удивился, что рукоять не кажется скользкой, и даже прикинул, что со временем сможет использовать с пользой возможность двойного хвата. Тут же в голове всплыли недавние слова Хаклика, что «если однажды обнажишь меч, то уже никогда не уберешь его в ножны». Но меч уже был обнажен, а тот, что сгорел на перекрестке дорог на краю Погани, действительно теперь никак не уберешь в ножны. Запоздал совет Хаклика, да и то ли теперь время, чтобы прислушиваться к советам?
— Ты знаешь обряд? — спросил Орлик.
— Слышал, — неохотно пробормотал Олфейн, продолжая поглаживать странное Лезвие, в котором и вправду не было холода металла, но и легкости кости не чувствовалось тоже. — У каждого народа свои обычаи. Шиллы перед тем, как получить меч, постятся десять дней, а потом не убирают меч в ножны, пока не напоят его кровью. И если не найдут врага, то отсекают фалангу пальца у раба или у себя. Айги?
— Айги делают также, только воин вообще ничего не должен есть, пока кузнец шлифует новый меч, — кивнул Орлик.
— Скамы закаливают мечи в свиной плоти, — нахмурился Рин.
— Только в том случае, если не удается найти для той же цели полного раба или пленника, — подхватил Орлик.
— Тарсы освящают меч кровью желтого волка? — вспомнил Рин.
— Меч — не лучшее оружие для охоты. Но если свежеиспеченный смельчак-меченосец из знатных, то за ним следует свита из лесничих и лучших охотников, которые не дадут героя в обиду, а то и вовсе изловят для него зверя и привезут в клетке. И даже за руку подержат, чтобы сам себя не порезал! — хмыкнул Орлик. — А что знаешь о вельтах?
— Я думал, что у вельтов только топоры, — опустил глаза Рин, который еще вечером считал себя если не лучшим фехтовальщиком Айсы, то одним из них.
— У вельтов есть многое, чего не следует перенимать, — стал серьезным Орлик, — но есть и правила, которые подойдут для каждого, кто ищет удачи на пути мудрости.
Великан подхватил стол и вынес его в центр зала. Первые лучи солнца едва пронзили окна и освещали только внутреннюю поверхность купола. Но именно она почему-то сама начала излучать свет, словно в ее белизне хранилось множество зеркальных крупинок, которые каждую частицу света обращали точно вниз. На мгновение Рин подумал, что здание не только строилось как Храм Единого, но стало им. Между тем Орлик вытащил из ножен эсток и положил его на стол, словно погрузил в столб света. Рин Олфейн опустил рядом желтый меч.
— Хорошо, что ты не принялся сразу размахивать им. — Орлик прикрыл глаза. — Постарайся вовсе не вытаскивать его из ножен без нужды. Я не чувствую, отчего стоило скрывать его под слоем серебра, но у вельтов есть такая поговорка: «Если в незнакомом проливе враг твой, который хочет от тебя ускользнуть, идет на веслах, не поднимай парус, даже если дует попутный ветер». Теперь положи обе руки на рукоять и представь, что клинок — часть твоего тела, что он продолжение твоих рук, твоих мыслей, твоего взгляда, твоих чувств! Представь себе, что ты испытываешь боль, если его лезвие получает зазубрину, что ты захлебываешься кровью, если тонет в крови твой меч, что ты будешь страдать от потери меча, как если бы лишился руки. Сейчас, не открывая глаз, ощупай его так же, как ты ощупываешь свое лицо после схватки, пусть даже ты всего лишь помахал деревянными палками. Ощупай его, но не касайся лезвия, как ты не касаешься собственных глаз, и постарайся ощутить свои прикосновения к клинку, как если бы это были прикосновения одной твоей руки к другой. Поменяй руки и повтори все с самого начала…
Орлик говорил и, наверное, точно то же делал со своим мечом, но Олфейн уже не думал об этом. Он и слова вельта едва улавливал, словно они сами по себе всплывали в его голове. Рин ощупывал меч, ловил подушечками пальцев мнимые шероховатости, снимал пылинки, представлял, как ветер будет свистеть на летящем клинке, запоминал каждый изгиб новой части собственного тела.
— Возьми, — донесся голос вельта, и Рин, почувствовав прикосновение, открыл глаза. В ладони у него оказался осколок горного стекла. Вельт уже распускал шнуровку рубахи.
— Сделай надрез на груди и накорми меч, не касаясь лезвия. Потом подними его над головой и пообещай Единому или тому, в кого ты веришь, то, что можешь пообещать. Можно прочитать обычную утреннюю молитву о ниспослании ясности и уверенности на каждый день. Можешь восхвалять вседержителя и творца, можешь перечислять обеты, которые готов на себя взять, говори или думай, что хочешь, но постарайся быть услышанным.
Вельт уже обнажил крепкий, словно высеченный из песчаника искусным камнерезом торс и провел таким же осколком под сердцем. Полоса тут же набухла красным, но вельт поймал кровь ладонью и начал наносить на грани эстока. Рин стряхнул охватившее его оцепенение, распахнул куртку, чиркнул по коже, поморщился от боли, набрал несколько капель крови и, зачем-то вновь закрыв глаза, понес ее к клинку. По дуновению ветра догадался, что Орлик уже взметнул над головой эсток, и под тихую, но уверенную вязь вельтских слов поднял отчего-то вдруг показавшийся невесомым меч и уже открыл рот, чтобы выпалить затверженную мольбу о благоденствии дома Олфейнов, как вдруг осекся.
Время убегало между его сомкнутыми на рукояти меча ладонями как песок. Точно также, как истончалось детское очарование в улыбке Джейсы после ее клеймения. Как уносился сквозняком пепел Хаклика. Как застывали глаза отца. Как остывало в изнеможении сердце, раскаленное ненавистью к Фейру Гальду.
На какой-то миг Рин Олфейн почувствовал себя птицей, которая невесть как осмелилась полететь в сторону Погани и еще не знает, что сил вернуться обратно ей уже не хватит.
Прямо под ним раскинулась Айса, а на восток от нее лежала багровая пелена, которая скрывала все: и выжженные холмы, странно похожие на холм Айсы, и оплавленные пустоши, и сверкающие самородным металлом рудники, и сотни носильщиков с тяжелыми корзинами на спинах, и рудных тележников, и сполохи зарниц, напоминающих языки пламени на почти уже прогоревших углях, и бескрайнее месиво горячей грязи, в которую обращалась река, иссякая в иссушающем пекле.
С запада Айсу и окрестные поселки подпирала Пуща, которая на самом деле показалась Олфейну просто измученным и озлобленным лесом. И даже дорога, разрезающая предлесье южнее Иски, была видимым, но далеко не самым страшным шрамом на ее теле.
На север уходила узкая полоска безжизненного плоскогорья, отделяющего Погань от Пущи, и тянулась она вплоть до пиков Северной гривы, которая единственная и спасала от Погани и суровую Тарсию, и еще более суровые берега Вельтского моря.
К югу от Айсы, начинаясь едва ли не от подножия городского холма, раскинулось до горизонта прекрасное озеро, которое за сотни лет высохло до илистого дна, схлынуло от древних причалов на десятки локтей вниз и сотни локтей к югу, выжглось дыханием Погани, съежилось и обратилось в гнилое болото. И сама Айса под глазами Рина съеживалась и уменьшалась. Но не потому, что время или Единый стремились и ее сравнять с Гнилью и Поганью, а потому что заселившие волею судьбы каменный бугор люди изрыли его шахтами и катакомбами и, как паразиты, высасывали его силу, которая только и оберегала их же самих от ужасного соседства.
Но даже не это было самым страшным, а проблески и тени, которые кружились невидимым теневоротом вокруг города, бились о его стены, сочились в его мостовые, извергались на его кровли, оставляя туманные мазки тоски и боли. И последний в роду Олфейнов, наследник основателя вольного города, забился в судорогах, словно не витал над ним, а лежал на мостовой. И в ужасе покидающий город люд топтался на нем, не слыша ни криков, ни предсмертного хрипа жертвы.
— Бог мой, — только и прошептал Рин, — дай мне сил и прости мне мои слабости, которые я сам никогда не прощу себе!..
— Ну? — встряхнул Орлик за плечи Олфейна, и тот понял, что лежит на холодном полу, выставив костяной меч вверх перед грудью.
— Упал? — затряс головой Рин.
— Я бы сказал, что плавно опустился, — прищурился вельт. — Уж больно медленно ты падал. Как с головой?
— Побаливает, — поморщился Рин. — У нас получилось?
— У меня — да. — Орлик натянул на плечи рубаху. — Поспеши, лучше пусть судьба гонится за нами, чем мы будем разбирать ее следы.
— А у тебя всегда… получается? — спросил Рин.
— А ты думаешь, что я с каждым ножиком устраиваю подобное представление? — усмехнулся вельт. — Знаешь, у меня хорошая пика, отличный топор, я кое-что повидал в своей жизни, но я пока еще не участвовал в войне. А меч — оружие войны. Хотя и топорик мне пригодится тоже.
— Ты тоже видел? — Рин махнул рукой на запад. — Мне показалось, что я видел войско, там, за дальней заставой. Что это за воины?
— Скамы, — буркнул Орлик. — И не только. Я, правда, ничего такого не видел, но, думаю, что теперь за Айсу взялись всерьез. Никогда такого не было, к примеру, чтобы королевства Скамы объединялись под одной рукой. Никогда не было такого, чтобы тарсы, айги, шиллы и скамы стояли в одном строю. Нам надо спешить.
— Боишься опоздать на войну? — не понял Рин.
— Нет. — Орлик вытянул из-под лежака тяжелую корзину. — Боюсь не успеть к сытному завтраку. Поднимайся! Тебе еще надо примерить кое-какой немудрящий доспех.
— У меня получилось с мечом? — снова спросил Рин.
— Увидим со временем, — буркнул вельт.
— Но он стал частью моего тела? — упрямо сдвинул брови Олфейн.
— Для этого тебе придется еще потрудиться и в первую очередь выжить, — вздохнул Орлик. — Но кое-что ты можешь понять уже сейчас. Прикоснись к клинку.
Рин поднес к глазам меч и вздрогнул — желтоватая плоскость клинка оставалась чистой. Рин провел пальцами вдоль лезвия и затаил дыхание. Меч был теплым.