Часть вторая
ЗЕМЛЯ
НАСТОЯЩЕЕ НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ
ГЛАВА 1
— Как спалось, Алекс?
— Шикарно, — сказал я, ни на йоту не покривив душой.
— На ближайшие две недели никаких процедур больше не будет. — Виола нажала кнопку на пульте, и шторы раздвинулись в стороны, впуская в мою комнату солнечный свет.
Здесь хотя бы было окно.
Только я не очень любил в него смотреть. Мне не нравился открывающийся из этого окна вид.
— Отсутствие процедур радует меня больше всего, — признался я.
— Ученые получили достаточно данных для анализа, — сказала Виола. — Одна их обработка отнимет много времени, не говоря уже о том, что кому-то предстоит делать какие-то выводы.
Виола продемонстрировала белоснежную улыбку, давая понять, что она уж точно не имеет к процессу анализа никакого отношения. Ученой она не была.
Скорее, кем-то средним между медсестрой и приставленной ко мне нянькой. Но ее IQ все равно был очень высок.
В исследовательском институте военной разведки Демократического Альянса дурочек не держат. Даже для того, чтобы пробирки мыть.
Впрочем, пробирки у них тут автоматически моются. Поэтому мне сложно сказать, чем занималась Виола до моего прибытия.
Я встал с кровати, и она моментально уползла в пол. Вместо нее появился стол, до этого вполне удачно прикидывавшийся частью стены.
— Что хочешь на завтрак?
— Все равно, — буркнул я. — Кофе-то вы мне не дадите.
— Мы не употребляем подобный допинг. Кофе давно объявлен вне закона и внесен в официальный список наркотиков.
— Мне уже сообщили, — сказал я.
Равно как и сигареты, кофе здесь запрещен для потребления добропорядочными гражданами. А мне поневоле приходится быть добропорядочным. Ибо выбора мне никто не предоставил.
Санитарная комната по размерам напоминала старые хрущевские ванные. Быстренько приняв душ, постояв несколько минут под потоками теплого воздуха и прополоскав рот жидкостью для чистки зубов, я решил сегодня обойтись без депиляционного крема для лица, натянул шорты и майку и вышел к завтраку.
— Сок и каша — пища наша, — пробормотал я, смерив взглядом накрытый стол.
— Вкусно и полезно, — улыбнулась Виола.
— Насчет «полезно» спорить не буду, — сказал я. — А вот что касается вкуса…
— У нас все равно нет варварской еды, к которой ты привык.
— Кто тут варвар, это весьма спорный вопрос, — сказал я. — За две с половиной тысячи лет я мог ожидать куда более серьезного развития бытовых технологий. В том числе и в области кулинарии.
— У нас были объективные причины для того, чтобы оставить технологии на том уровне, на котором они находятся сейчас, — снова улыбнулась Виола. — В том числе и в области кулинарии.
— Интересно было бы послушать об этих причинах.
— В свое время, — сказала она.
— В мое время вы меня уже не вернете, — сказал я.
— Прости, я не это хотела сказать…
— Ничего страшного, — сказал я. — Сия мысль уже стала для меня привычной.
— Тебе понравится наш мир, — без особой убежденности в голосе произнесла Виола.
— Ага. При том условии, что меня когда-нибудь в него выпустят.
— Как только ученые получат нужные результаты и ты пройдешь необходимый курс адаптации, — сказала она. — Впрочем, многих удивляет, как быстро ты сумел приспособиться к новым для себя жизненным условиям.
— Мы, русские, быстро ко всему привыкаем, — сказал я.
— Русские?
— Народ такой был, — в очередной раз напомнил я. Здесь, а точнее сейчас, люди очень сложно воспринимают информацию о том, что люди когда-то делились по национальному признаку. Впрочем, у них сейчас свои заморочки. — До того как вы тут все перемешались.
— Я не очень хорошо знакома с историей того периода, — призналась Виола.
— Тогда за какие заслуги тебя назначили ко мне? — спросил я. — Только за красивые глаза?
— За коммуникабельность. А ты действительно считаешь мои глаза красивыми?
— Да, — сказал я.
Глаза у Виолы были красивыми. Да и все остальное тоже на уровне. Форменная туника позволяла оценить все прелести девичьей фигуры. Ох, не за коммуникабельность ко мне эту няньку приставили…
— Ты завтракать собираешься, Алекс?
Голос Виолы оторвал меня от созерцания ее же форм, и я приступил к поглощению пищи. Увы, гурманам в этом времени пришлось бы плохо. Перенаселение Земли в первую очередь сказалось на количестве квадратных метров, отведенных каждому человеку, и качестве еды, синтезируемой непонятно из чего.
То есть это мне непонятно, из чего ее синтезируют. Потому что еще никто не взял на себя труд ответить мне на этот вопрос.
Во время завтрака я периодически бросал взгляды в окно.
Из окна на меня пялилось будущее.
И мне все время мерещился его звериный оскал.
Следующим человеком, которого я увидел после того, как майор Дэвенпорт вырубил меня в третий раз, оказался профессор Мартинес.
Профессор Мартинес был ведущим специалистом жутко засекреченного проекта по исследованию темпоральных полей и туннелей. И жил он, ни много ни мало, в четыре тысячи страшно сказать каком году нашей эры.
Или в одна тысяча пятьсот сорок шестом году по новому летоисчислению. От какой даты человечество решило повести новый отсчет времени, мне тоже не сообщили.
В отношении меня потомки по большей части старались проводить политику гриба. Да, ту самую, когда объект принято держать в темноте и кормить дерьмом. И это я сейчас не только о качестве еды говорю.
Но профессор мне хоть кое-что объяснил.
В том числе назвал и фамилию злобного майора, предпочитающего пользоваться парализатором при каждом удобном случае.
Техническая база темпорального проекта находилась на платформе посреди Тихого океана, ибо предполагалось, что исследования могут быть довольно опасными.
Правда, в худшем варианте, который описали еще современные мне писатели-фантасты, сии исследования могли оказаться довольно опасными для всего человечества, но тут уж от географического расположения темпоральной лаборатории ничего не зависело. Хоть на Луне ее располагай, хоть за пределами Солнечной системы.
Ага, профессор Мартинес поведал мне, что человечество вышло за пределы Солнечной системы и уже населяет несколько десятков планет. А вот о том, что другие несколько десятков планет населяет совсем не человечество, он мне тогда не рассказал.
— Честно говоря, я не знаю, как много я могу тебе рассказать, — признался он мне тогда. — СБА спит и видит, как бы заполучить тебя в свои руки. Но пока я их сюда не пускаю.
— Почему? — спросил я. — И что такое СБА?
— Служба Безопасности Альянса, — сказал он. — А не пускаю потому, что сначала мы должны закончить твое обследование. До сих пор у нас не было возможности узнать, как сказывается на организме перенос на две с лишним тысячи лет вперед.
— А ваши путешественники не в счет? Или персонал белизской базы из аборигенов набирали?
— Не из аборигенов, — сказал профессор. — Но одно дело, когда человек отправляется в прошлое, а потом возвращается в свое время. И совсем другое, когда человек из прошлого прибывает сюда насовсем.
— Таки насовсем? — спросил я.
— Не питай иллюзий, молодой человек, — сказал профессор Мартинес. — С тем, что ты уже сейчас знаешь, да если еще вспомнить про особенности твоей памяти, из-за которой тебя сюда вытащили, назад ты уже не вернешься.
Надо сказать, что во время этого разговора я, абсолютно голый, плавал в ванне с каким-то вязким непрозрачным составом, и на поверхности находилась только моя голова. А к телу была подключена добрая сотня датчиков, показания которых выводились на огромный настенный монитор.
Профессор разговаривал на той же дикой смеси языков, что и майор Дэвенпорт с доктором Полсоном. Как выяснилось, на этой смеси разговаривает все человечество. Очень удачно получилось, что я владел исходными языками.
— А можно узнать поподробнее про особенности моей памяти? — поинтересовался я.
— В СБА тебе все расскажут.
— А если до СБА?
— Твою память пытались стереть, — сказал профессор. — Частично, как это делали с другими людьми, которые обнаруживали нашу базу в прошлом. Стереть, заполнить фальшивыми воспоминаниями о неудачной вылазке и отправить тебя обратно. Как Холдена, например, с которым эту процедуру пришлось проделывать несколько раз. И ты — единственный человек, с которым эту процедуру провести не удалось. Вообще единственный, за все двести с лишним лет, которые мы владеем этой технологией. Понятно, что этот феномен не мог нас не заинтересовать.
— Если вы владеете такими продвинутыми технологиями, что ж вы свою базу получше не замаскировали?
— Существуют технические особенности, с которыми сложно бороться, — сказал профессор. — Впрочем, скоро это уже не будет нас волновать.
— Решили свернуть работы? — спросил я.
— Нет. Просто скоро мы сдвинем базу еще дальше в прошлое. В те времена, когда людей на планете еще не было.
— А сразу вы так сделать не могли?
— Нет. Ты владеешь физикой на уровне теории темпоральных полей, юноша?
— У меня вообще с физикой напряги, — сказал я.
— Тогда мое объяснение тебе вряд ли поможет.
— А что вы вообще в Белизе изучали? — спросил я. — Культуру двадцать первого века?
— Ничего не изучали.
— Э-э-э… а тогда зачем все это?
— Не думаю, что мне стоит тебе что-то рассказывать.
— За меня скоро возьмется ваша СБА, — сказал я. — Меня вытащили из моего времени черт знает куда. Точнее, в черт знает когда. Неужели я не заслуживаю хотя бы толики объяснений?
Профессор заметно смутился. Видимо, он чувствовал, что в действиях его института по отношению ко мне все же было что-то неэтичное. Хотя кто их, этих потомков, разберет…
Странно, но, придя в сознание в ванне, наполненной тягучей, похожей на кисель жидкостью, с кучей подключенных к моему телу проводов, я не чувствовал, что происходит что-то из ряда вон выходящее.
В Белизе это чувство преследовало меня неустанно. А здесь отстало.
Человеческий мозг — чертовски загадочная штуковина.
Как и многие мои сверстники, я любил фантастику. И «Звездные войны» смотрел, и Лукьяненко с Буджолд зачитывался. Но, наблюдая за приключениями Люка Скайуокера и Майлза Форкосигана, я никогда не хотел оказаться на их месте. И уж попасть в будущее я точно не мечтал.
В прошлое — еще куда ни шло. Хотя тоже не очень хотелось. Отсутствие привычного человеку двадцать первого века комфорта убивает романтику всех этих балов и ужинов при свечах.
Наверное, каждый должен жить в свое время. Вот только почему-то со мной этот подход не сработал.
Тем не менее я верил в то, что совершил путешествие во времени, и ни на секунду не сомневался в собственном рассудке. Все было слишком… реальным.
Если бы я свихнулся, уверен, у меня были бы более красочные и замысловатые фантазии.
Говорят, что человек быстро приспосабливается к новым для него обстоятельствам. Я приспособился почти моментально.
Конечно, мне было неспокойно. СБА, как ее ни назови, это спецслужба, а среднестатистический российский гражданин относится к спецслужбам с некоторым подозрением. Все признают, что ребята делают нужное дело, но вот когда их «делом» становишься ты сам, на душе непроизвольно начинают скрести кошки.
И еще неизвестно, как они будут исследовать мой «феномен». Может, вытащат мозг из головы, положат на блюдечко и будут смотреть в свой навороченный супербупермикроскоп будущего…
— Если объяснять понятными тебе терминами, база в Белизе — это опора, — сказал профессор Мартинес. — Для того чтобы заниматься… тем, чем мы занимаемся, нашему устройству, назовем его для удобства машиной времени, требуется несколько точек опоры, находящихся не в нашем времени. И на тех планетах, прошлое которых мы хотим изучить. То есть, чтобы узнать прошлое Марса, мы должны разместить такую же базу на Марсе. И не в настоящем, а в прошлом, что делает доступным для изучения промежуток времени от сейчас до того момента, в котором существует наша база. Во время, находящееся до такой опоры, мы заглянуть не можем.
— То есть Вторая мировая война все равно известна вам только по учебникам? — уточнил я.
— Зато мы многое узнали о Третьей мировой, — сказал профессор.
— И кто с кем воевал? — спросил я.
— Теперь это уже неважно.
Эйнштейн был неправ, когда говорил, что не так важны средства, которыми будет вестись Третья мировая, потому что Четвертую все равно будут вести камнями и палками. Эти ребята явно не палками воевать будут, если случится и Четвертая. Или она тоже уже случилась?
Профессор отщелкал новую порцию команд на клавиатуре, и графики на дисплее исчезли, превратившись в набор цифр и символов, не поддающихся расшифровке тупого дикаря из двадцать первого века.
— Организм в полном порядке, — сообщил профессор. — Еще пара часов, и я допущу к тебе ребят из СБА.
— Что несказанно меня радует, — вздохнул я. — Можно задать еще один вопрос?
— Попробуй.
— В моем времени существовало такое понятие, как «эффект бабочки», — сказал я. — Типа, воздействуя на прошлое, можно изменить будущее. Очень сильно изменить. Практически до полной неузнаваемости. Это, конечно, фантастика и все такое… То есть эта теория оказалась нежизнеспособной? Если вы не опасаетесь размещать в прошлом свои «точки опоры» и стираете у людей память, значит, будущее неизменно?
— Это очень сложный вопрос, — сказал профессор Мартинес. — Для того чтобы на него ответить, мне придется объяснить тебе теорию инерции времени, рассказать о плотности темпоральных потоков и использовать термины, которых ты не можешь знать, потому что в твое время их попросту не существовало.
— А если на пальцах?
— На пальцах? — переспросил он.
— Идиоматическое выражение, свойственное моему времени, — пояснил я. — Объяснить на пальцах — это значит рассказать на доступном для понимания простого смертного языке. Или это невозможно?
— Если на пальцах, то… Для того чтобы изменить существующую реальность, нужны глобальные перемены в прошлом. Изменение памяти нескольких десятков человек и некие визуальные эффекты в атмосфере, вызванные обменом сообщений в темпоральном потоке, настоящее изменить не способны.
— Но ведь вы этим не ограничились, — сказал я. — Вы вытащили из прошлого человека. Меня. Вы лишили двадцать первый век влияния, которое я мог бы на него оказать.
Понимаю, что последняя фраза прозвучала довольно пафосно, но, черт побери, я думал, что каждый из нас чем-то важен для существующей реальности. Или это просто вопрос масштаба?
Убери из истории Наполеона, Гитлера или Чингисхана, и реальность изменится. А если изъять Васю Пупкина или Лешу Каменского, то история останется неизменной?
Печально осознавать, что для мироздания твоя персона представляет ценность, равную нулю.
— Это сложно, — сказал профессор. — И, можешь мне поверить, решение о твоем перемещении сюда стоило нам много времени и нервов. Мы предприняли некоторые исследования и долго анализировали данные, стараясь понять, какие последствия мы можем получить и какую роль в истории ты мог сыграть.
— И?.. — сказал я, когда посчитал, что театральная пауза слишком уж затянулась.
— Мы не нашли никаких упоминаний о том, что ты вернулся из этой поездки в Белиз, — сказал профессор. — После этого ты нигде не работал, не оформлял никаких документов… Твоя фамилия числится в списке пропавших без вести. Есть официальные запросы в Министерство внутренних дел Белиза, но ответа на них не было… Похоже, тебе в любом случае было не суждено вернуться из этой поездки.
И понимай, как знаешь.
То ли их проведенное в прошлом расследование уже учитывало принятое ими решение о том, что меня изымут из моего родного времени, то ли недобитые Холденом китайские молодчики подкараулили меня в джунглях или на побережье и отомстили за смерть своих коллег.
В любом случае полученная информация меня не особо вдохновляла.
Ведь были у меня кое-какие планы на жизнь, связанные именно с двадцать первым веком от Рождества Христова, а не с шестнадцатым веком по новой системе отсчета.
В прошлом по большому счету я был никем, но имел шансы стать кем-то.
Здесь у меня таких шансов не было.
Носитель непонятного продвинутым потомкам «феномена», человек, отставший от развития цивилизации на несколько тысячелетий… В том гипотетическом случае, если мне удастся выбраться из «застенков» СБА, вписаться в новый мир у меня вряд ли получится.
Нужны ли им журналисты? И сохранилась ли эта профессия до сих пор?
Дико хотелось курить.
И напиться.
Однако жидкость, в которую потомки погрузили мое тело, была хоть и питательной, но неалкогольной.
