ГЛАВА 2
После завтрака мы с Виолой направили свои стопы в спортзал.
Потомки следили, чтобы я пребывал в хорошей форме. Наверное, так им проще ставить свои опыты.
Беговая дорожка будущего — это просто движущийся кусок пола, ничем более не примечательный. Стена перед бегущим выдает скорость движения и время, затраченное на тренировку.
И все.
Никакого голографического леса вокруг, никакой способствующей бегу музыки, никакого виртуального ветра в лицо… Пока ни одна из технологий будущего меня особенно не впечатлила. Ну, кроме той, при помощи которой меня чертовы потомки в это самое будущее выдернули.
Правда, не уверен, справедливо ли называть их потомками. Детей в двадцать первом веке у меня не было. Насколько я знаю.
Народу в спортзале было немного.
То ли они его специально для меня освобождают, то ли все сотрудники СБА находятся в такой феноменальной исключительной форме, что ежедневные утренние тренировки им попросту не нужны.
Двое бегали у противоположной стены. Один лежал на полу и отжимался. Судя по напряженному лицу, струящемуся по нему поту и неимоверным усилиям, которые он прикладывал к упражнению, отжимался он при повышенной гравитации. Навскидку я установил бы уровень в 4 G.
Моя дневная норма — два километра. За то время, которое мне потребовалось на преодоление обычной дистанции, Виола на соседней дорожке успела в полтора раза больше.
В первые дни мне было стыдно от осознания того факта, что женщина может дать мне такую фору.
Потом я привык.
Виола — в первую очередь сотрудник СБА. И только потом — моя сиделка. А в СБА кого попало не набирают.
Тяжелее всего мне было мириться с отсутствием сигарет. На физическом уровне у меня не было никакой потребности курить, местные ученые постарались. Но психологическая тяга осталась, и с ней никто ничего сделать не мог.
Потому что мой мозг вмешательству извне не поддавался.
Особенно сильно мне хотелось курить после душа, который следовал за физическими упражнениями. И всякий раз после еды. И перед сном.
И конечно же после секса.
После физических упражнений мы с Виолой принимали душ вместе. И, как вы понимаете, при этом мы не только мылись.
Это была не моя идея и не ее. Просто очередная прописанная мне медицинская процедура. Ничего личного, так сказать.
Чистый бизнес.
Подопытному кролику должно быть комфортно.
Подопытный кролик должен быть удовлетворен.
Подопытный кролик — это я.
Впрочем, как я уже упоминал, Виола была девушкой симпатичной, и против таких процедур я не возражал.
Остальное было гораздо неприятнее.
На тихоокеанской платформе я пробыл всего два дня, и эти два дня со мной никто больше не разговаривал.
Через несколько часов после беседы с профессором Мартинесом меня вытащили из ванны, помыли под душем, выдали комплект одежды и препроводили в комнату, убранством ничуть не отличавшуюся от той, в которой меня держали в Белизе.
Потом появились хмурые ребята из СБА.
Я думал, они меня опять вырубят и в следующий раз я приду в себя только в какой-нибудь секретной лаборатории Службы Безопасности Альянса, причем не было никакой гарантии, что мне не придется продолжить свое существование разобранным на кусочки.
Вдруг местные ученые решат, что им будет гораздо проще ковыряться в моем мозге, если он будет пребывать вне моей черепной коробки?
Но на этот раз обошлось.
Эсбэшники были молчаливы, но вежливы.
По длинным серым коридорам они препроводили меня на посадочную площадку. Перед посадкой в флаер мне даже мельком удалось увидеть солнце и кусок океана. Океан за это время изменился несильно.
Окна флаера оказались затонированы в лучших традициях российской братвы середины девяностых годов. «Чисто чтобы солнце фильтровать».
То есть они были фактически непрозрачными, и поглазеть в окно мне не удалось. Впрочем, полет был очень недолгим — похоже, флаер передвигался с весьма приличной скоростью.
Меня сопровождали трое эсбэшников — двое сидели по бокам, один на откидном сиденье прямо передо мной. У всех троих были скучающие лица профессионалов, выполняющих дело, их ранга совершенно недостойное. Все равно как если заставить академика таблицу умножения школьникам объяснять.
Полет закончился в закрытом помещении. Красной дорожки, оркестра и почетного караула почему-то на месте не оказалось. Торжественную встречу обеспечивали всего несколько человек, которые препроводили меня в очередную камеру без окон.
Правда, к этой камере были пристроены уборная и душевая.
А еще в камере были небольшой стол и два стула.
В общем, чуть побогаче с мебелью, нежели в Белизе.
Очевидно, меня доставили сюда поздним вечером, потому как следующие десять часов меня никто не тревожил. Эсбэшники дали мне возможность отдохнуть после перелета, так сказать.
А потом начались разговоры.
Он притащил мне поднос с завтраком, но на медбрата или официанта он совсем не походил.
На вид ему было лет тридцать восемь — сорок, что конечно же ни о чем не говорило. Столько времени прошло, медицина должна была сделать пару шагов вперед. Может, тут уже все повально стволовые клетки колют и живут лет по пятьсот? И этот парень уже третью сотню разменял?
Чуть выше среднего роста, смуглый, с черными волосами, едва тронутыми сединой. На нем был серого цвета комбинезон с множеством карманов, но на техника он тоже похож не был. Слишком умные глаза и слишком властное лицо. Плюс военная выправка.
— Можешь называть меня Сол, — сказал он, ставя поднос с завтраком на стол.
Сок, каша.
Если бы у меня был выбор, в своем времени на завтрак я бы такое есть не стал. Но здесь выбора у меня не было.
— Можешь называть меня Алекс, — сказал я.
— Ты знаешь, где ты находишься?
— Понятия не имею, — сказал я. — Зато я примерно представляю когда.
Сол улыбнулся.
— Для тебя это будущее.
— Похоже, что для меня это настоящее, — сказал я. — Уже.
— Ты странный человек, Алекс.
— Потому что у меня память не стирается? — уточнил я.
— Не только поэтому.
— А почему еще?
— Похоже, ты совсем не удивлен своим новым положением.
— А вы думали, у меня будет культурный шок?
— Что-то вроде того, — согласился Сол. — Как получилось, что ты можешь разговаривать на нашем языке?
— Так называемый ваш язык — это смесь нескольких языков моего времени, — сказал я. — Так уж получилось, что я их знаю.
— Насколько нормально для твоего времени знание нескольких языков?
Вопрос не в бровь, а в глаз.
— В общем-то это нормально, — сказал я. — Хотя и не очень типично.
— У тебя хорошая память? — спросил Сол.
— У меня никогда не было другой памяти, — сказал я. — Мне не с чем сравнивать.
— С какого времени ты себя помнишь?
— О, этот шалунишка-хирург так игриво хлопнул меня по попке…
Сол нахмурился.
— Шутка, — пояснил я. — Конечно, я не помню себя с самого момента рождения. Так, какие-то бессвязные эпизоды… Полагаю, реальный отсчет воспоминаний можно начать где-то с возраста одного года.
— Знаешь, что именно в тебе представляет для нас интерес?
— Мой мозг.
— Вот именно, — сказал Сол. — Процедура сканирования и коррекции памяти известна нам уже более двухсот лет. И за это время нам не попадалось ни одного человека, на которого бы эта процедура не действовала. Ты единственный, чей мозг закрыт для нас. Причем закрыт не только от вмешательства, но и от самих воспоминаний.
— Может, оборудование в Белизе просто дало сбой? — предположил я.
— Мы повторяли процедуру уже здесь, пока ты еще не пришел в себя, — сказал Сол. — Для ментоскопирования совершенно не важно, находится объект в сознании или нет. Лишь бы он был жив.
А вот это уже радует. То есть в ближайшее время убивать меня им невыгодно.
— И в чем же ценность подобного феномена? — поинтересовался я.
— Для СБА было бы очень выгодно получить агента, к которому враги не могут залезть в голову, — сказал Сол.
— У медали есть и обратная сторона, — сказал я. — Станет он двойным агентом, а вы ничего и не узнаете. Потому что сами ему в голову залезть тоже не сможете.
— Существует много систем контроля. — Когда Сол улыбался, ему хотелось верить. Такая уж у него была улыбка.
— Кстати, а врагов у вас много? — спросил я. — Мира во всем мире добиться так и не удалось? Или вопросы здесь можешь задавать только ты?
— В свое время мы обо всем тебе расскажем, — пообещал Сол.
— Даже о том, бороздят ли ваши корабли просторы Вселенной? То есть я догадываюсь, что бороздят. Просто любопытно, сколько просторов уже пробороздили.
— Достаточно, — снова улыбнулся Сол.
— Ну и как? Есть ли жизнь на Марсе?
— Мы построили там пару городов, — сказал Сол. — Так что, определенно, жизнь там есть.
— Э-э-э… я имел в виду немного другую жизнь, — сказал я. — Инопланетяне существуют? И не стоит мне говорить, что поскольку на Марсе есть города, значит, в них живут инопланетяне. Человечество одиноко во Вселенной или нет?
— Нет. — На этот раз улыбаться Сол не стал. — К сожалению, не одиноко.
Но больше на эту тему в тот день он мне ничего не сказал.
Сразу после завтрака он отвел меня в лабораторию, где меня вновь усадили на подобие электрического стула.
Потом мне побрили голову, чтобы прилепить на нее новую порцию датчиков. Несколько десятков прилепили к моим рукам и ногам, так что я стал напоминать самому себе обвешанную гирляндами новогоднюю елку. Если они еще додумаются просверлить мне дырку в черепе и вставить туда оптоволоконный кабель, я окончательно почувствую себя Избранным. То есть Нео. Причем до того, как он принял красную таблетку.
Череп мне сверлить не стали.
Закончив со всеми соединениями, меня надежно зафиксировали на стуле, и началось… Что именно началось?
Разговоры.
Сол начал задавать мне вопросы, посматривая на мониторы и периодически пощелкивая кнопками нескольких клавиатур.
Черт побери, никто никогда не осмелился бы назвать меня молчаливым из-за боязни пойти против исторической справедливости, но так долго я еще не болтал.
Сола интересовало все.
Где я родился, как звали моих родителей, что я помню о своем детстве, в какой детский сад я ходил, в какой школе учился, какие нам преподавали предметы и как звали всех моих учителей.
Периодически мне давали попить сладенькой водички. Возможно, в нее были подмешаны какие-то препараты, что-нибудь наподобие «сыворотки правды», потому что в какой-то момент я поймал себя на мысли, что мне нравится рассказывать Солу истории о своей жизни.
Припоминать все эти подробности не составляло мне большого труда, и параллельно своему рассказу я изучал лабораторию и самого Сола, стараясь понять, в какое именно дерьмо я влип и насколько глубоко в нем увяз.
Помимо Сола в лаборатории присутствовали несколько техников, носивших такие же серые комбинезоны. Единственное отличие было в количестве синих нашивок на рукавах. У техников таких нашивок было по две. У Сола — шесть.
Правда, означать эти знаки различия могли все что угодно. Как воинские звания или ученые степени, так и принадлежность к той или иной исследовательской группе или, например, количество детей у каждого индивидуума. Или еще что-нибудь, о чем я даже представления не имею.
Сами люди внешне не слишком изменились. Разве что все индивидуумы, которых я встречал до сих пор, были высокими (то есть примерно моего роста), стройными и подтянутыми. Впрочем, это была слишком небольшая выборка, чтобы делать какие-то выводы обо всем человечестве.
Может быть, к сотрудникам СБА предъявляют особые требования.
Но вот что было особенно странно, так это их техническое оснащение.
Мягко говоря, не поражало оно моего воображения. Плоские мониторы, похожие на плазменные панели моего времени, обычные клавиатуры, пульты с кнопочками, тумблерами и рычажками. Никаких голограмм, телепатических интерфейсов и прочей научно-фантастической фигни. И даже датчики все с проводками.
В принципе любая продвинутая лаборатория двадцать первого века могла бы похвастаться примерно таким же набором техники.
Тем не менее эти ребята заселили Марс, встретили инопланетян, они могут путешествовать во времени и сканировать память.
Интересно, как выглядит современная версия Интернета.
Сложно сказать, сколько времени мне пришлось трепаться в первый день.
Наверное, они добавили в воду какой-то наркотик, потому что у меня нарушилось восприятие времени. Но, по самым скромным прикидкам, интервью заняло не меньше десяти часов.
И даже несмотря на то что у «электрического стула» оказались функции массажного кресла, после окончания всех процедур эсбэшникам пришлось вытаскивать меня вручную. Встать без посторонней помощи я был не в состоянии.
Поддерживая под руки, Сол и его помощник отвели меня в камеру и принесли поесть. Не знаю, подмешивали ли они снотворное в еду — думаю, что особой необходимости в этом не было. Я чувствовал себя смертельно усталым и заснул, едва моя голова коснулась подушки.
На следующий день процедура повторилась. И на третий. И на четвертый.
То же кресло. Те же бесконечные расспросы. Те же истории, по второму и третьему кругу…
— У тебя очень хорошая память, — заявил мне Сол на излете очередного дня расспросов.
— Я уже об этом жалею, — сказал я.
— И дело даже не в том, что твоя память не подвержена влиянию извне, — сказал Сол.
Техники неторопливо освобождали меня от многочисленных ремней и креплений.
— А в чем же дело?
— Ты помнишь почти все, что было с тобой на протяжении жизни.
— А разве с другими людьми не так? — А может быть, все дело в том, что у меня была слишком короткая жизнь. И событий в ней было не так уж много. По сути первым большим приключением в моей жизни стал поход в джунгли Белиза вместе с агентом британской контрразведки.
Сол улыбнулся.
— Завтра нам с тобой предстоит серьезный разговор. Долгий разговор.
— Ничего нового, — вздохнул я.
— Нет, никаких процедур, — сказал Сол. — Просто разговор двух людей. Двух взрослых мужчин.
— Я уже заинтригован, — сказал я.
Техники закончили выковыривать меня из кресла.
— До завтра, — сказал Сол и быстрым шагом покинул помещение.
После душа обычно меня ждала очередная порция обследований, допросов и прочих не слишком приятных вещей, однако сегодня график был изменен, и мы с Виолой вернулись в мои апартаменты.
— Чем ты предпочел бы заняться? — спросила она.
Поскольку сексом мы с ней только что позанимались, я пропустил мимо ушей двусмысленность ее предложения и попробовал перебрать другие варианты.
— Можно посмотреть новости, — сказал я.
— К сожалению, новости тебе смотреть пока не разрешено, — сказала Виола.
— Интересно, как я могу адаптироваться к вашему обществу, если я ничего о нем не знаю и даже новости посмотреть не разрешают.
— Не я составляла программу адаптации.
— Знаю, что не ты. Но все равно это странно. У меня начинает складываться впечатление, что меня никогда отсюда не выпустят.
— Ты все узнаешь в свое время. — Виола не очень любила говорить на эти темы. Очевидно, срабатывали наложенные на нее ограничения.
— Мне лишь бы узнать, когда это время наступит, — сказал я. — У вас тут хоть Интернет есть?
— Интернет?
— Всемирная компьютерная сеть, — объяснил я, глядя на ее удивленное лицо. — Информационная паутина. Виртуальная реальность.
Это точно будущее? В двадцать первом веке для некоторой части населения жизнь без Интернета была немыслимой. Что же произошло с потомками, если они и слова этого не знают?
— Инфосеть у нас есть, — сказала Виола, развеяв мои сомнения. — Но на нее распространяются те же ограничения, что и на новостные каналы.
Любопытно. Выходит, телевидение, или что тут у них вместо него, так и не срослось с компьютерными сетями. Странно, в свое время мне казалось, что это абсолютно естественный процесс, который завершится не позднее середины двадцать первого века.
И я уже не в первый раз задумался об «отсталости» технологий будущего. Как человек, переместившийся на две с половиной тысячи лет вперед, я мог ожидать гораздо большего в области развития технологий.
Даже в бытовой сфере.
А мои апартаменты в здании одной из самых могущественных спецслужб Демократического Альянса принципиально ничем не отличались от «умных домов», которые обладающие достаточными средствами люди могли позволить себе и в двадцать первом веке.
Я подошел к окну.
Судя по открывающемуся из него виду, мои апартаменты находились этаже этак на четырехсотом, если не выше. До облаков было рукой подать.
В некотором отдалении виднелись шпили еще нескольких высотных зданий. Периодически между ними пролетали каплевидной формы летательные аппараты, но ни один из них ни разу не приблизился на расстояние, с которого его можно было бы нормально рассмотреть.
Внизу… Очевидно, этот самый низ был слишком далеко, так как толком ничего разглядеть мне там не удавалось. Серая поверхность и люди, если это, конечно, были люди, напоминающие даже не муравьев, а пиксели на мониторе с высоким разрешением.
Подавляющая часть зданий была гораздо ниже того, в котором я находился. Их крыши были усыпаны антеннами или какими-то хреновинами, очень на антенны похожими. Моего словарного запаса явно не хватало, чтобы называть все футуристические хреновины своими именами. И потомки не слишком торопились мой словарный запас пополнить.
Судя по тому, с какой стороны всходило солнце, мои окна были ориентированы на восток.
Впрочем, солнце мне доводилось видеть не так уж часто. Небо было серым, плотно затянутым облаками, и восходы не баловали меня своим видом чаще чем раз в неделю. А то и в полторы недели.
Интересно, как у потомков дела с экологией обстоят?
— Просто здорово, — сказал я. — Впервые у меня выдалось свободное время, только я не знаю, чем его можно заполнить. Потому что мне у вас ничего нельзя. Хоть бы учебник по истории почитать дали…
Услышав за спиной шуршание одежд, я обернулся.
Виола стояла передо мной абсолютно голая, набирая какую-то комбинацию на своем браслете-коммуникаторе.
— Точно, кролик, — пробормотал я. — Раз нет опытов, которые над ним можно поставить, остается только одно.
— Разве ты этого не хочешь? — спросила Виола.
— Хочу, — сказал я, прислушавшись к своим ощущениям.
Кровать послушно выползла из своего места в полу…
