ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В ней рассказывается о том, как надо расправляться с чудовищами, если, конечно, вы не опасаетесь последствий ваших опрометчивых действий
Полусонный дорожный патруль дежурил на выезде из Стерпора. Хорошо, что инцидент с лиловым кровососом и отрядом «королевских псов» происходил довольно далеко от южных ворот города: несшие здесь службу стражи были спокойны и совсем не подозревали об опасности, когда мы совершили на них вероломное нападение. Ламас затаился с лошадьми в темной подворотне, а мы с Варнаном позаботились о том, чтобы наш уход прошел гладко. Пару стражей великан сшиб лбами, еще двое вступили со мной в краткий поединок, что было с их стороны серьезной ошибкой — обоих я быстро заколол фамильным мечом, а последний побежал к подворотне, где таился Ламас с лошадьми. Колдун внезапно возник перед ним, словно призрак покойного короля Георга, и крепко приложил его посохом по голове. Несчастный сразу лишился чувств. После кровавой расправы над дорожным патрулем мы открыли ворота и выбрались из города. Я наконец покидал столицу Стерпора, которую успел переполошить до самого основания.
Я ощущал, что за нашими спинами непременно снова возникнет бурная суматоха. Мне представлялся Вендор и остальные стражи, как они бегут ко дворцу, после чего почти весь гарнизон Зильбера Ретца поднимается по тревоге и направляется разыскивать бунтовщиков, которые, как выяснилось, все еще скрываются где-то в городе… Но мы уже были за его пределами.
Поскольку возможность погони я не исключал, мы поспешно забрались на лошадей. Ламас при этом долго кряхтел и никак не мог влезть в седло, а лошадь Варнана едва не завалилась на бок, когда он обрушился на ее спину всем своим богатырским весом.
Не увлекаясь чепухой дорожных разговоров, которые ведутся обычно о конечной цели и только ради ее скорейшего достижения, мы выехали на широкую дорогу, проложенную от самых ворот столицы Стерпора до его южных границ. Кажется, местные топографы окрестили ее южным торговым трактом, хотя движение на этой дороге, как выяснилось впоследствии, было весьма скудным.
Кар Варнан казался безмерно счастливым. Дамочки мадам Клико, да и сама мадам Клико, донимали его в последнее время куда активнее, чем нас с Ламасом. Дело в том, что в пансионе каким-то образом распространился слух, будто он обладает поистине титаническим мужским достоинством. После того как этот слух, запущенный, разумеется, вашим покорным слугой, стал известен буквально всем, Варнана принялись осаждать орды ненасытных пансионерок днем и ночью, его ловили в коридоре, стучались в дверь и даже пытались влезть к нему в занавешенное по обыкновению окно. Поначалу он воспринимал домогательства распущенных дамочек вполне благосклонно, потом они стали его утомлять, а в последнее время великан активно выражал недовольство и даже угрожал некоторым особенно ретивым физической расправой. В довершение всего он напрочь разругался с мадам Клико: когда слух дошел до нее, она пригрозила бедному Кару, что выкинет его на улицу, если он немедленно не проявит к ней благосклонность. От всех переживаний последнего времени Варнан стал пить слишком много светлого эля, по утрам у него была глубочайшая депрессия и сильно болела голова, пока он не напивался снова.
Впрочем, его депрессия была связана не только с обилием сексуальных впечатлений и светлого эля, но также с переживаниями по поводу скорой потери почти всех финансовых средств: я обязал Варнана купить мне и Ламасу действительно хороших лошадей. На «каких-нибудь» я был не согласен, потому что у меня было смутное предчувствие, что дорога нам предстоит длинная и нелегкая. Насчет хороших лошадей я, к сожалению, ошибался — животные нам почти не пригодились, но предвидеть в тот момент, будет от них толк или нет, я, разумеется, не мог.
О Ламасе и говорить не стоит, его обуяло величайшее счастье, когда он узнал, что мы покидаем «проклятый», как он выражался, «город пауков» и направляемся к границам королевства. «Во время путешествия я смогу, — вслух размышлял Ламас, — вдоволь насладиться видами природы, спокойного сельского быта, вдохнуть свежий воздух, аромат свободы и естественной красоты…» Единственное, что сильно омрачило его радость, было известие о том, что мы отправляемся не собирать армию по деревням и селам Стерпора, а выручать из беды мою возлюбленную Рошель де Зева.
— Как это глупо, милорд, — вскрикнул он, — в то время, когда вы должны вести себя очень осмотрительно и осторожно, чтобы сохранить свою персону для великих дел, вы предпринимаете опасный поход из-за какой — то…
— Она не какая-то, — перебил я его, — Рошель де Зева — моя королева. Пределы побери, я люблю эту девушку!
— Тогда понятно, — приуныл Ламас, — любовь-морковь, давайте-давайте, поедем в ловушку, прямо в лапы королевской стражи…
А мне, как ни странно это прозвучит, почему-то было жаль покидать Стерпор. Я успел так много пережить на его улицах. Поединки на мечах, королевский дворец, преступные элементы, оказавшие мне поддержку, дамочки из пансиона мадам Клико, и, наконец, я впервые пережил здесь самое светлое чувство в жизни. Мне вдруг показалось, что город не заметил нашего с ним расставания. По вечерам все так же, наверное, будут рыскать по улицам отряды Зильбера Ретца, дамочки зазывать поздних клиентов, суровые мужчины с грубыми лицами вглядываться в дно глиняной кружки, где еще недавно был светлый эль, а король Алкес собирать совет за советом, чтобы решить, как разделаться с опасными бунтовщиками. Последний бодрствующий горожанин Стерпора распахивал дверь и вглядывался в ночной сумрак, а нас в этом сумраке уже не было…
Мы скакали на юг, придерживаясь хорошей скорости. Варнан постоянно отставал, потому что его лошадь с трудом справлялась с восседавшим на ней грузом. Вскоре нам встретился длинный купеческий обоз. Направлявшиеся в Стерпор люди не проявили к нам никакого интереса, только несколько наемников, сопровождавших обоз, вдруг сняли шляпы и махнули нам, словно желали счастливого пути.
— Они приветствуют вас, милорд, — заметил Ламас.
— Но ведь они едут в столицу, а не из нее, — удивился я.
— Ваша слава распространяется быстрее, чем вы думаете.
— А, раскрутка? — Я подмигнул ему.
— Точно, — ответил Ламас, — причем раскручивает вас, милорд, сам король. Он совершил большую глупость, когда разослал по деревням глашатаев. Он хотел оповестить народ о том, что в Стерпоре появился опасный бунтовщик, а на деле рассказал людям, что Дарт Вейньет, принц, лишенный наследства, пришел, чтобы взять власть в королевстве в свои руки и изменить жизнь к лучшему.
— Ха, пожалуй, ты прав. Ну и дурак же мой братец Алкес… Впрочем, он никогда не отличался интеллектуальностью.
— Он поступил неумно, — согласился Ламас.
— Милорд, — обратился ко мне Кар Варнан, — когда привал устроим? Очень жрать охота…
— Надо отъехать как можно дальше от города, — сказал я, — ты же не хочешь, чтобы королевские стражи испортили тебе аппетит?
Варнан промолчал, только сглотнул слюну и, вонзив шпоры в бока лошади, заставил ее идти быстрее. Она захрапела и попыталась скинуть седока.
— Ах ты гадюка, — выругался Кар Варнан, — еще так сделаешь, рысью поскачем.
К моему удивлению, лошадь испугалась угрозы и пошла спокойнее, не делая больше попыток избавиться от тяжелого всадника.
Мы миновали несколько небольших поселений. Вскоре отдельные деревья по правую сторону от дороги сменились рощицами, потом рощицы стали гуще, они встречались все чаще и чаще, и наконец я отметил для себя, что мы выехали к южностерпорской пуще.
Ламас вдруг заметил впереди что-то интересное и направил лошадь к росшему возле дороги раскидистому дубу.
— Ого, — сказал он и неуклюже сполз со спины лошади.
Колдун сорвал с дерева плотный кусок пергамента и показал его нам. На пергаменте неизвестный живописец намалевал мой портрет. На портрете физиономия у меня была исключительно свирепая, я сверлил глазами пространство, рот мой скривила отвратительная усмешка, а серьга в ухе посверкивала, словно нож гильотины — в общем, выглядел я как законченный злодей. Невыгодный полуанфас делал мой нос слишком длинным, а подбородок излишне выдавался вперед. Это был даже не портрет, а просто шарж какой — то, карикатура на особу королевской крови. Поклявшись про себя, что как только мне представится такая возможность, художник ляжет в могилу, я спросил:
— Это еще что такое?
— Они объявили за вашу голову награду, милорд, — пояснил Ламас, — тысячу золотых. Вот здесь написано…
— Вижу, что написано, — раздраженно сказал я. Увлекшись разглядыванием портрета, я, признаться, не заметил небольшого текста под ним.
— Мне бы тысяча золотых очень пригодилась, — пробасил Варнан и, поймав мой яростный взгляд, потупился, — не… ну я, конечно, не имею в виду, что я это…
— С одной стороны, такие портреты, развешанные на деревьях, это даже неплохо, — заметил Ламас, — по крайней мере, милорд, теперь все будут знать вас в лицо. Королевские прихвостни сами себе сослужили дурную службу, но пока, похоже, не осознают этого… Но с другой стороны, — он нахмурился, — кто знает, сколько охотников за вашей головой теперь отправится по следу… здесь написано: «тысяча золотых за голову Дарта Вейньета».
Наверное, имеется в виду голова, уже отделенная от тела. Иначе зачем бы…
— Ну, хватит, — сказал я, — дай-ка этот портрет сюда.
Я извлек Мордур из ножен и потянулся к Ламасу, он насадил пергамент на кончик меча, я сорвал его, подбросил в воздух и резкими взмахами разрубил на несколько частей.
— Не думаю, что Алкесу помогут какие-то нелепые карикатуры, — мстительно сказал я, — может быть, мне тоже объявить за его голову награду?
— У меня больше нет денег! — поспешно выкрикнул Варнан.
— Ладно, обойдемся без крайних мер. — Я пришпорил лошадь, и мы двинулись дальше.
Ламас поспешно полез на лошадь, перевернулся и бухнулся на землю. Он издал слабый стон, потом повторил попытку, на этот раз ему удалось удержаться в седле, и он нагнал нас.
Весь следующий день мы ехали, почти не останавливаясь. Я согласился сделать короткий привал только по настойчивой просьбе Кара Варнана. Он раскричался, что от голода сейчас упадет на дорогу и помрет и что кому нужна такая служба, если он прямо сейчас скончается. После того как мы перекусили, я пинками растолкал великана — он собирался «немного соснуть» и, положив руки под голову, уже начал сладко похрапывать, — заставил его влезть на взмыленную лошадь, и мы продолжили свой путь…
Вечер наступил неожиданно. Серые тучи принесло откуда-то с востока. Они плыли тяжелыми громадами по фиолетовому небу и скрывали луну. Она появлялась время от времени, озаряя все вокруг белесым светом. Когда луна появилась в очередной раз, я заметил парившую над нами лиловую бабочку.
— Кажется, кровосос снова здесь, — сказал я, указывая на нее пальцем.
— Ах, Пределы побери, — закричал Варнан и, выхватив из-за спины меч, принялся размахивать им в воздухе, — пшла прочь, пшла, а ну!
Лиловый кровосос поднялся выше и принялся кружить над нами, он не собирался исчезать из виду, но и не снижался.
— Почти незаметно подлетел, — с раздражением в голосе сказал Ламас, — а ну-ка я. — Он заставил свою лошадь приблизиться, изловчился и дотянулся-таки до бабочки «волшебным посохом»: сучковатая палка со свистом рассекла воздух и сбила ее на лету, кровосос закружился, неуклюже взмахивая одним крылом, и исчез под копытами лошади колдуна.
После происшедшего мы решили больше не рисковать и свернуть с дороги в лес, чтобы заночевать в южно-стерпорской пуще. Останавливаться на привал в поле было довольно опасно и по другой причине: в любой момент нас мог заметить какой-нибудь патруль или охотники за моей головой, прельстившиеся тысячей золотых. Поэтому мы спешились на опушке леса и, ведя лошадок под уздцы, вошли в чащу.
— Лучше нам забраться подальше, — сказал Ламас, — там мы сможем, не опасаясь быть схваченными, развести огонь и приготовить что-нибудь на ужин.
— Отличная идея, — одобрил Варнан, — а то я уже чувствую внутри пугающую пустоту.
— В голове? — немедленно откликнулся Ламас. — Тогда ты можешь не волноваться. Это сказывается отсутствие знаний и интеллекта.
— Да нет, не в голове, — обиженно покосился на него Варнан, — а в животе.
— Ну, в животе совсем другое дело, — заметил колдун, — думаю, нам стоит пойти туда. — Он ткнул пальцем во мрак и решительно двинулся вперед, но тут же налетел на пенек и коротко вскрикнул.
После этого Ламас решил развеять густую тьму и использовал заклятие факела. Вспышка, когда факел загорался, получилась такой мощной, что мы едва не сгорели заживо. Запахло паленым волосом, и я понял, что почти наверняка лишился бровей и ресниц.
— Переборщил, — сварливо сказал Ламас, — но ничего страшного.
— Ничего страшного, — скрипя зубами, сказал я, стараясь потушить тлевшую тулью шляпы, — ничего себе, ничего страшного, — и проорал: — Ламас, еще раз такое колдовство — я тебя на части порублю!
Факел метался между деревьями и горел очень неровно, его сносило ветром, который шевелил кроны, будто нашептывал какие-то слова. Потом ветер вдруг завыл зловещими перепевами и ушел куда-то вверх, словно могучие воздушные вихри подхватили его и понесли. Факел метнулся к колдуну и замер возле его лица. Ламас зашевелил ноздрями, принюхиваясь, меняющееся в бликах пламени лицо колдуна напоминало жутковатые огненные маски.
— Туда, — сказал он наконец.
Мы продолжили идти вперед, несмотря на то что факел, наверное, испугавшись ветра, почти погас, сумрак соткался в плотную непроглядную жижу, а лошади стали спотыкаться.
— Давайте остановимся здесь, кажется, стало тихо, — загадочно сказал Ламас, но по его лицу и странному поведению я видел, что ему очень неспокойно.
Мы разложили на земле поклажу. Освободив лошадей, Варнан привязал их к торчавшей из темноты коряге, а Ламас одним движением руки развел неугасимый костер, призванный разгонять ночных хищников и холод.
— Костер надежнее факела, — пояснил Ламас, — ему не требуется способность к левитации.
Хорошо, что на этот раз обошлось без огненных вспышек. Мы улеглись на землю вокруг костра, я совсем уже было собирался заснуть — мне было не привыкать спать прямо на земле, — когда колдун вдруг поднялся на худых ногах и уныло, со страхом стал озираться. Я наблюдал за ним с интересом — похоже, опять начались приступы паранойи. Сейчас он начнет кричать: «О черт, они нас достали!», потом кинет башмак куда-нибудь в темноту. Но вместо этого Ламас принялся вглядываться в сумрак, потом стал что-то проговаривать, поминутно вскидывая вверх правую ладонь… Заснуть под его бормотание было решительно невозможно. Впрочем, Кар Варнан уже издавал зычный храп, причмокивая время от времени толстыми губами. Я приподнял голову.
— Что происходит? — гневно спросил я. — Что с тобой, Пределы побери, происходит, может, мы все же будем спать?
От Ламаса я ждал всего чего угодно. И дождался…
— Надо погасить огонь! — Колдун смотрел на меня немигающим взглядом. Совсем сдурел, решил я.
— А нам разбежаться по лесу и орать что-нибудь или, может, песни какие-нибудь твои любимые горланить?!
— Надо погасить огонь… — замирающим голосом проговорил Ламас, придвигаясь к костру, лицо у него при этом было совершенно безумным.
В этот момент какой-то шелест послышался из чащи за нашими спинами. Мы в страхе обернулись, только Кар Варнан безмятежно засопел и перевернулся на другой бок. Сначала я уловил одну только тишину, даже ветер не шевелил кроны деревьев, потом какой-то звук снова взволновал меня, я прислушался и понял, что из ночной тьмы доносятся жутковатые хрипы. Они все нарастали и нарастали, казалось, что к нам приближается нечто большое, чье дыхание вырывается из пасти с сипением и клокотанием.
Я вскочил на ноги и потянул из ножен меч. Ламас вглядывался в ночную тьму, но, как и я, ничего не мог различить, только несколько стволов деревьев вблизи да кромешный мрак, смыкавшийся дальше и скрывавший от нас неведомого хищника.
— Надо погасить костер… — в третий раз повторил Ламас, но, как и прежде, ничего не предпринял.
— Если огонь погаснет, мы будем слепы, — сказал я, — может быть, придумаем что-нибудь получше? Он ведь должен отгонять хищников, не так ли?
— Ну, разные хищники по-разному мыслят… — задумчиво откликнулся Ламас.
В то же мгновение что-то вынырнуло из леса, мне показалось, что мимо пронесся темный вихрь, и вдруг возле нас оказалось трехметровое чудище с зелеными перепончатыми крыльями за широкой плоской спиной. Его лицо напоминало бы человеческое, если бы не жутковатый, совсем нечеловеческий разрез глаз и черные с кровавыми прожилками ноздри плоского носа, ушей не было вовсе, впрочем, рот был приятно очерчен, полные губы слегка причмокивали. Я задрал голову, рассматривая дьявольское создание.
— Муфлон корявый, — пробормотал Ламас, и я, почувствовав, что он сейчас грохнется в обморок, успел подхватить его.
— Костер? — деловито поинтересовался муфлон.
У него был приятный баритон с хрипотцой. Если бы муфлон пожелал, он мог бы исполнять весьма душевные песни по городам и селам в качестве странствующего менестреля. Не сомневаюсь, что отбоя от слушателей бы не было. Правда, вид у него был не самый презентабельный…
— Костер, — ответил я, продолжая размышлять о его сольной карьере.
— Молчи, молчи, — забормотал колдун, — может, отвертимся, может, отвертимся… Уважаемый господин корявый муфлон… — начал он.
— В моем лесу?! — проревел муфлон, не обращая никакого внимания на Ламаса, он пялил огромные глаза на меня.
— А что такого? — осторожно спросил я.
— Без моего разрешения это запрещено, — пояснил муфлон, угрожающе прищурив глаза.
— А не пошел бы ты… — ответил я.
Пробудившийся от звука незнакомого голоса Кар Варнан успел увидеть мое стремительно летящее над землей тело, когда я, движимый силой удара, со свистом пронесся вдоль гряды темных деревьев, рухнул на кучу прелой листвы и, простонав что-то нечленораздельное, остался лежать на ней, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.
Ламас поднял ладони, нараспев что-то крикнул, рванул себя за бороду и пришел в движение. Со скоростью ветра он промчался к стволу дерева и принялся столь резво на него карабкаться, что его почти не было видно. Муфлон стал с удивлением озираться — исчезающих путников ему видеть еще не приходилось, затем взгляд его сконцентрировался на Каре Варнане.
Тот подскочил, схватил лежавшие рядом с ним ножны и потянул из них длинный двуручный меч. Через мгновение он стоял в боевой стойке, опасный клинок в свете костра посверкивал кровавыми бликами.
Муфлон замешкался — с подобной решительностью ему сталкиваться до сих пор тоже не приходилось, — а потом пошел на великана, издав угрожающий рев. Варнан сделал выпад, но он был слишком медлителен для стремительного хищника. Муфлон легко увернулся, а потом его могучая лапа сильно ударила по длинному клинку. Варнана развернуло, он едва сохранил равновесие, а его меч, выбитый из рук, отлетел далеко в сторону. Мгновенно оценив обстановку, великан разбежался и с ходу полез на высокий дуб, все быстрее и быстрее, пока не добрался до развилки, на которой в почти абсолютной темноте он нащупал дрожащего от страха Ламаса.
— Как у нас дела? — поинтересовался Кар Варнан.
— Хуже некуда, — честно ответил колдун, — кажется, он собирается нас прикончить.
Внизу послышался какой-то хруст и звук обдираемой коры, потом что-то глухо ударило и все стихло.
— Как ты думаешь, он карабкается вверх? — поинтересовался Кар Варнан.
— Спускайся и дерись, как мужчина! — взвизгнул Ламас.
— Ты прав, наверное, я так и поступлю, — ответил великан, но остался сидеть на месте.
— Он сожрал Дарта Вейньета и отправился спать, — заметил Ламас, — бедняга Дарт, он подавал такие надежды.
— Да, мне он тоже нравился. — Варнан принялся увлеченно вглядываться во мрак под деревом, но что-нибудь различить так и не смог.
Снова послышался хруст.
— Он что, на дерево лезет? — шепотом спросил Варнан.
— Да, может, — неуверенно ответил Ламас, — у них вообще-то и крылья имеются. И тело свое они могут растягивать. Вполне может зверюга и на дерево влезть. И чего я сюда забрался? — всхлипнул он.
— Это ты нас сюда заманил, — вдруг разозлился Варнан, — лежали бы сейчас в поле, где нет таких жутких монстров.
— Но я же не думал, что они могут обитать в этой части леса, — попытался оправдаться Ламас, голос его звучал жалко и подавленно.
В этот момент раздался ужасающий скрежет и стук, такой, словно десяток дровосеков взялись за дело одновременно.
— Что… что это он там делает? — Варнан шумно сглотнул слюну.
Дерево вдруг содрогнулось и начало крениться. Кар Варнан и Ламас бешено закричали, ощущая, как твердая поверхность шершавого ствола падает куда-то, увлекая их за собой…
Я приподнялся на локте, почувствовав себя немного живее… Теперь уже перед моими глазами возникло нечто странное. Темный силуэт дерева. Оно вдруг пронеслось высоченной громадиной, и до меня донесся дикий крик — два знакомых голоса вопили в унисон. Дерево рухнуло неподалеку, взметнув тучу прелой листвы… Я стал медленно приподниматься, вынимая из ножен Мордур, до которого так и не успел добраться на поляне.
Некоторое время я наблюдал за перемещениями муфлона. Чудовище долго и тщетно пыталось погасить магический костер, оно топтало его ногами, дуло на него смрадным дыханием и хлопало крыльями, стараясь задуть огонь, забрасывало листвой, а напоследок даже помочилось. Воздух наполнился омерзительным запахом, но костер продолжал пылать, назло всем потусторонним созданиям. Муфлон страшно рассердился, он забегал по поляне, ударяя лапами в свою выступающую вперед птичью грудь, несколько раз разбрасывал крылья и беспрестанно храпел, рычал и плевался. Наконец, он немного успокоился и замер, вслушиваясь в ночной мрак.
Я решил подползти поближе и, стараясь не шуметь, передвигался очень тихо, наблюдая за поводившим в воздухе тяжелой, омерзительной мордой муфлоном. Должно быть, он принюхивался. Если эта зверюга, ко всему прочему, обладала отличным нюхом, тогда мне точно конец, но, судя по всему, муфлон льстил себе, когда думал, что его мелкий нос может служить достойным органом обоняния, он так ничего и не уловил. Тогда муфлон опустился на колени и принялся шарить в наших дорожных сумках громадными лапами. Потом нашел что-то съестное и немедленно сунул это в рот. Жевал он с видимым удовольствием, опять порылся, снова съел что-то, и снова… Вскоре, проявляя завидный аппетит, он опустошил все наши запасы, отполз к стволу большого дерева, уселся возле него и принялся с видимым удовольствием почесывать о жесткую кору широченную спину, время от времени звучно рыгая. Рот его растянулся в омерзительную ухмылку.
Я рассматривал муфлона и привязанных к коряге лошадей. Все происшедшее стало для них настоящим потрясением, лошадки наши жались друг к другу и испуганно фыркали, близость страшного зверя пугала их. Я потер ушибленную грудь и про себя пообещал муфлону, что непременно прикончу его, как только мне представится такая возможность.
Зверюге вдруг что-то пришло на ум. Муфлон вскочил на ноги, рыгнул еще разок и отправился к лошадям. Те в страхе забились на привязи и испуганно заржали.
— А ну-ка, — сказал муфлон и пощупал бока одной из них.
Он явно собирался ими тоже поужинать. Я смерил расстояние до муфлона. Мордур, когда я пристально рассмотрел его, показался мне ничтожно малым. Муфлон пошевелил массивными плечами и усмехнулся. Вдруг что-то хрустнуло со стороны упавшего ствола. Чудовище мгновенно подобралось, оставило лошадей и устремилось туда. Я тем временем быстро прополз вокруг, добрался до лошадей и перерезал веревки, державшие их на привязи. Оказавшись свободными, лошадки наши немедленно ринулись врассыпную.
— А-я-я, — оборачиваясь, завопил муфлон и пустился вдогонку.
Одна из лошадей бежала прямо через поляну, муфлон неуклюже скакнул, но она изменила направление и муфлон приложился гнусной мордой о землю. Лошадки быстро разбежались. А я отполз подальше в тень и продолжал за ним наблюдать. Я рассчитывал, что муфлон кинется за ними в чащу, но вместо этого зверюга присела на корточки и стала внимательно обозревать пространство. Судя по всему, он искал злоумышленника, который отпустил лошадок, искал меня! Я решил, что имеет смысл забраться еще дальше. Пополз назад со всей возможной осторожностью, но тут, как назло, под ногой у меня оглушительно хрустнула ветка, да еще отчаянно захотелось прокашляться — ушибленная грудь болела все сильнее. Услышав звук, муфлон насторожился, а потом решительно двинулся в мою сторону.
Определенно он направлялся прямо ко мне и совсем не с добрыми намерениями. «Бежать, — подумал я, — прямо сейчас, пока не поздно, вскочить на ноги и кинуться прочь, через лес, как можно скорее». Потом понял, что бежать бесполезно, — все равно догонит и сожрет.
Я стал пробираться в сторону, надеясь, что мне удастся избежать встречи с муфлоном. Но он мгновенно заприметил движение и медленно, крадучись, пошел ко мне. Судя по всему, муфлон пребывал во власти иллюзии, что я его не вижу. Он крался, как хищник, который выследил добычу и теперь осторожно подбирается к ней, чтобы выбрать момент, прыгнуть и оборвать дыхание жертвы.
Меня спасло только то, что Ламас внезапно издал из темноты протяжный стон и муфлон резво метнулся куда-то и скрылся во мраке. Если Ламас серьезно ранен, лежит сейчас без движения и может только стонать, то для чудовища он станет легкой добычей. Я должен выручить старика из беды. Он не раз помогал мне, и я не могу его бросить. Ох, уж этот мой извечный героизм. Я должен был заявить о себе. Ничего не поделаешь. Если ты родился героем, то это останется с тобой навсегда.
— Ну и ночка, — громко проговорил я, поднялся на ноги и стер со лба пот, выступивший вовсе не от страха, а от переживаний за старика Ламаса.
Я подергал себя за серьгу, а потом принялся поводить мечом в холодном ночном воздухе.
— Иди сюда, насекомое! — прокричал я и тут же пожалел о своей самонадеянности.
В то же мгновение, абсолютно уверенный в своей силе и безнаказанности, сурово нахмурившись, навстречу мне шагнул муфлон, его темный силуэт раздвинул лапами тяжелые ветви деревьев, обрел реальные очертания и замер передо мной. Зловонное дыхание шумно вырывалось из пасти хищника, прозванного в народе корявым за то, что он любил принимать причудливые позы поломанных непогодой деревьев. Муфлон таился в лесу, а затем внезапным криком пугал случайных путников до смерти. Такие шутки забавляли муфлона до глубины души — лес он считал своей собственностью и очень не любил, когда люди забредали в чащу по грибы или по ягоды. Не делал исключения муфлон даже для детей и стариков. Только для красивых молодых женщин. Известны случаи, когда монстры утаскивали их в самую лесную глухомань. Для них человеческие женщины становились красивыми игрушками, которые развлекали некоторое время, пока не надоедали окончательно. Тогда муфлоны съедали их, а костями украшали свое жилище. Бурый хищник, на шкуру которого падали кроваво-красные блики от костра, стоял передо мной и тяжело дышал.
— Ты что, человечек, биться со мной собираешься? — поинтересовался он.
Муфлон никак не мог поверить, что кто-то бросил ему вызов. Он оглядывался кругом и раздувал ноздри, наверное, думал, что я тут не один и потому хорохорюсь. Его непочтительное поведение показалось мне крайне неприятным: я уже привык ощущать интерес, проявляемый к моей персоне, и никому не мог позволить меня недооценивать.
— Смотри мне в глаза, монстр, — строго сказал я, все больше и больше восхищаясь своей неоспоримой храбростью и поистине титанической силой духа.
— Ладно, я все равно собирался вас всех сожрать, — казалось, ему было довольно скучно иметь со мной дело, он еще раз осмотрелся по сторонам, а потом уставился на меня узкими кошачьими зрачками, словно хотел меня загипнотизировать.
Когтистые лапы монстра разошлись в стороны, затем он распахнул широкие крылья, взмыл вверх и рванул вперед, смыкая смертельные объятия. Я резво отпрыгнул назад и взмахнул мечом, отсекая одну из его конечностей. Муфлон корявый, должно быть, не ожидал такой быстрой реакции с моей стороны, он диким голосом взревел и ухватился за культю уцелевшей лапой. Зеленая кровь била из отсеченной конечности фонтаном. А лапа упала на землю и, резво перебирая короткими пальцами, помчалась куда-то прочь. Муфлон прорычал проклятие и рванул за ней, лапа оказалась проворнее хищника, она ловко увернулась, так что он не смог схватить ее, и понеслась по дуге куда-то в чащу леса.
— Тебе не жить! — пообещал муфлон и потянулся ко мне уцелевшей конечностью, но, увидев, что я стою с мечом наголо в полной боевой готовности, поспешно отдернул уцелевшую лапу и помчался прочь, догонять сбежавшую лапу, яростно рыча и рассыпаясь в ругательствах настолько грязных, что повторить их я не берусь.
Я облегченно вздохнул. Кажется, опасность миновала. Мне многие угрожали расправой, и где все они теперь? В земле лежат. Не стоило негодяям связываться с потомственным принцем дома Вейньет… На том свете у них будет достаточно времени, чтобы об этом подумать.
Дорогая моя мамаша,
счастливый брак мой с господином Бивиром Макрейном продлился недолго из-за кончины мужа. Спешу сообщить тебе, что на двенадцатый день нашего недолгого супружества господин Макрейн отправился на охоту, сопровождаемый своими верными слугами. По их рассказам, был он в тот день весел, то есть как всегда навеселе. Надеялся забраться далеко в лес и пристрелить какую-нибудь крупную хищную дичь — гиппогрифа, а может, даже варкалапа. От охоты на крестьян он к тому времени порядком устал, теперь его интересовали подвиги. Поскольку желание господина — закон для слуг, они почти не возражали, когда он повернул в сторону болот, откуда раздавались душераздирающие крики. Бивир заявил, что в его душе всегда дремало благородство (на мой взгляд, оно крепко спало) и что, должно быть, там негодяи обижают даму, которую надлежит немедленно спасти. А кричит она так странно, визгливо и, неприятно, потому что она вне себя от ужаса, в который повергает ее страшная опасность. Слуги и в этот раз не сильно возражали, они снова последовали за своим господином и достигли в болотистой местности небольшой избушки, откуда, собственно, и доносились дикие крики. Внутрь никто, кроме крепко к тому времени набравшегося Бивира, идти не отважился. Когда же он открыл дверь и исчез в избушке, слуги услышали душераздирающий крик своего господина и больше живым его уже не видели. Через некоторое время дверь странного дома распахнулась и чья-то рука вышвырнула наружу обескровленный труп моего супруга. Подхватив бездыханное тело, слуги немедленно убрались из этой местности, бежали они оттуда, смею предположить, очень быстро. И вот теперь в нашей деревушке ходят слухи, что лес этот вроде бы проклят и что в нем обитают демоны, насыщающиеся человеческой кровью. А по мне эти демоны не кто иные, как справедливые избавители…
Теперь я полностью управляю делами поместья, дорогая мамаша, а пишу вам вот с какой целью. Надеюсь, когда до вас дойдет известие о смерти Бивира Макрейна, за которого вы насильно сосватали и отдали меня замуж, вы не вздумаете даже помышлять о том, чтобы приехать сюда. Думаю, вам следует знать, что мой прежний возлюбленный Акрист теперь проживает здесь со мной, в грехе и пороке. Мы безумно счастливы. Славься во веки веков справедливая анданская церковь, которая находится от нас так далеко, что мы можем прелюбодействовать в свое удовольствие столько, сколько захотим.
Письмо Люсиульды Петиции матери в столицу Стерпор
