Часть вторая
ВЕНСКИЙ ВАЛЬС
1
Австрия, Вена
5 января 2001 года
— Хватит, — буркнул Шерман и пинком распахнул дверь. Ника ворвалась в комнату вслед за ним.
Двое за низким круглым столом воззрились на Нику и Шермана в полнейшем ошеломлении. У мужчины отвисла челюсть, а женщина, как показалось Нике, смотрела на вооруженных нежданных гостей с какой-то затаенной надеждой.
— Здравствуйте, — сказал Шерман по-русски.
Настоящие метели обычно начинаются в Вене в феврале, а январь — месяц спокойный. Сегодня воздух был таким хрустально-прозрачным, а солнце — таким ласковым (вдобавок при полном отсутствии ветра), что Рольф Pay не смог противиться искушению пешком прогуляться по улице Ринг. Времени у него хватало, в банк нужно подойти только к двенадцати.
Улыбаясь чему-то своему, Pay шагал мимо Бургстеатра, ратуши и Штаатс-Опер. Легким кивком он приветствовал золотой шар над зданием Сецессиона, носящий среди горожан малопочтительное прозвище «кочан капусты». Дворец Шенбрунн, всегда представлявшийся Рольфу Pay дорогой детской игрушкой, сегодня сиял особенной прохладной новизной.
Настроение провоцировало Рольфа Pay на кружку оттакрингского пива, но его ждали в банке, и пиво исключалось. Он зашел в уютную кондитерскую, где помимо апфельштруделей и пирожных в виде головы Вольфганга Амадея Моцарта предлагалось множество сортов кофе, от меланжа до эспрессо. Pay заказал чашечку кофе, потягивал его неспешно, глядя на улицу и лениво перелистывая журнал. Какая-то молодая женщина со шпицем на поводке засмотрелась на Pay. Шпиц нетерпеливо тявкнул; Pay благосклонно улыбнулся ему и хозяйке. Он привык к женским взглядам. Высокий, широкоплечий, синеглазый и белокурый, всегда одетый с продуманно небрежной элегантностью (он предпочитал светлые тона), Рольф Pay являл собой образец современного нордического викинга-джентльмена, каким бы противоречивым ни казалось подобное сочетание. Естественно, при такой внешности у него находились недоброжелатели, за глаза презрительно именовавшие его красавчиком и плейбоем. Pay и не думал отбиваться от заочных нападок и пытаться поменять чье-то мнение о себе. Ему было выгодно все, что отвлекало как друзей, так и врагов от его истинной сущности.
Сорокачетырехлетний Рольф Pay, блестящий выпускник военной академии, в не столь далеком прошлом сочетал успешную карьеру в министерстве обороны с углубленными штудиями юридических наук. В 1995 году полковник, доктор юриспруденции Pay был приглашен на перспективную должность в министерство иностранных дел и принял это приглашение. Вот тут и начались неприятности, в которых был отчасти виноват он сам. Но как он мог предвидеть?! Начало сулило безоблачное будущее, и на первых порах ожидания оправдывались, да еще как.
Pay не проработал в новом качестве и полугода, когда однажды его вежливо попросили зайти в один высокий, очень высокий кабинет. По окончании беседы в этом кабинете он испытал смешанное чувство восторга и почти суеверного страха.
Речь шла о создании новой спецслужбы, так называемого «подразделения Литтфасшелле». Это совершенно секретное подразделение создавалось почему-то при министерстве иностранных дел, хотя его функции касались в основном дел внутренних. Впрочем, в мире секретных инициатив всегда так: политики думают, что хитро обманывают профессионалов, а на самом деле обманывают лишь самих себя… Но это к слову.
Официально в функции «Литтфасшелле» входила координация деятельности австрийских спецслужб и предотвращение злоупотреблений, неофициально — тотальный надзор. «Подразделение Литтфасшелле» задумывалось как «спецслужба над спецслужбами», и Pay не мог не оценить таящихся здесь огромных возможностей. Ему предложили возглавить ключевой «отдел Д — стратегическая информация», а во главе всего подразделения встал, на беду Рольфа Pay и многих других, опытнейший лис Дитер Марингер. Про Марингера говорили, что он родился в коридорах власти. Врожденная или приобретенная (какая разница!) склонность новоиспеченного директора к интриге сыграла в судьбе «Литтфасшелле» трагическую роль.
Марингер понял свою задачу слишком буквально — конечно, не от избытка простодушия, а потому что так и хотел ее понять. Тотальный надзор обернулся тотальным рентгеновским просвечиванием и разведывательных операций за рубежом, и контрразведывательных в самой Австрии. Но это было бы полбеды, если бы «подразделение Литтфасшелле» директора Марингера (при живейшем участии Рольфа Pay, опьяненного перспективами тайной власти) не запускало лапу в секреты, уж совсем никак его не касавшиеся, — правительственные, банковские, военные. Сотрудники «отдела Д» эффективно шпионили и за деятельностью коллег из других стран, в том числе американцев. Вместо того чтобы стать спецслужбой над спецслужбами, «подразделение Литтфасшелле» постепенно превращалось в тайное правительство — во всяком случае, таковы были амбиции директора. Громадная база данных «Литтфасшелле» по сути стала бомбой замедленного действия, которая в конце концов и взорвалась.
Последовал ряд скандалов и громких отставок. «Подразделение Литтфасшелле» было срочно расформировано. В обмен на собственную безопасность экс-директору Марингеру пришлось гарантировать безопасность некоторых влиятельных персон, а сделать это он мог лишь одним способом.
В течение зимы 1998 и весны 1999 года при загадочных обстоятельствах погибали самые осведомленные из сотрудников «Литтфасшелле». Рольф Pay отлично понимал, что если его очередь еще не пришла, то ждать предстоит недолго. И он принял меры — то же обладание обширной информацией, которое могло его погубить, призвано было теперь его спасти.
Он явился к Марингеру домой и положил на стол экс-директора копии документов.
— Оригиналы в банковских сейфах, — сказал он. — Если со мной что-нибудь случится, они будут опубликованы, и тогда я не завидую вам и этой стране. Вам известно, что я не слишком наивен, Дитер. Я знаю, что по вашему приказу меня могут похитить, накачать наркотиками… Так вот, я позаботился и об этом. Инструкции для банков составлены таким образом, что их не могу изменить даже я, это оговорено. Поверьте доктору юриспруденции, Дитер, и молитесь за меня. Попади я, к примеру, в действительно случайную автомобильную катастрофу, вам конец — вам и всем тем, о ком здесь упоминается.
Pay ничего не добавил, а Марингер ничего не ответил. Они оба знали, что Рольф Pay выиграл жизнь.
На государственные должности Pay больше не мог рассчитывать. Он стал независимым адвокатом и консультантом нескольких банков и крупных компаний. К его чести надо заметить, что он никогда не использовал в интересах своих клиентов информацию, накопленную в эпоху «Литтфасшелле»… Впрочем, к чести ли? Информация эта была настолько взрывоопасной, что тогда за жизнь Pay не поручился бы даже Марингер.
Зато Рольф Pay пользовался, и широко, старыми связями. Кто-то был обязан ему, кто-то его боялся (порой без оснований, но лучше поосторожнее с этим Pay), кто-то приписывал ему закулисное могущество. Были у него и друзья, готовые оказывать необременительные услуги из личного расположения. Как ни странно, такое тоже встречается в кругах высокой и низкой политики.
Жизнь Рольфа Pay нельзя было назвать многотрудной, и она его не устраивала. Спикировать с небес, уцелеть благодаря собственной изворотливости… и консультировать бизнесменов, уткнув нос в скучные параграфы! Pay поставил не на ту лошадь. Вот если бы он изначально вел игру не вместе с Марингером, а против него, мог бы, пожалуй, сохранить и возглавить «Литтфасшелле», а там… Что теперь вздыхать.
Pay допил кофе, посмотрел на часы и отправился в банк.
2
В хранилище банка Рольфа Pay ждали заместитель управляющего Кесслер, адвокат Герике из конторы «Герике, Шлоссер и Темпл» и двое свидетелей, образцовых граждан Австрийской Республики. Pay (в сопровождении охранника) вошел со скучающим видом, долженствующим означать что-то вроде «все это замечательно, но давайте покончим с этим поскорее». После взаимных любезных приветствий и представлений Герике раскрыл папку:
— Во исполнение завещания Эберхарда фон Шванебаха, данного в Вене 16 декабря 1952 года… — Он посмотрел на Pay поверх очков и продолжил: — Согласно завещанию Эберхарда фон Шванебаха, умершего в 1953 году, содержимое его личного сейфа, как то: письмо в запечатанном конверте и пять дневниковых тетрадей, переходит к тому из его родственников или потомков его родственников, чье местонахождение удастся установить к январю две тысячи первого года. В случае, если таких лиц оказалось бы несколько, содержимое сейфа было завещано старшему. Есть и другие условия, не оглашаемые согласно воле завещателя. Как выяснилось, господин Pay — единственный претендент.
— Родство очень дальнее, — сказал Pay.
— В случае же, если бы отвечающих всем условиям претендентов вовсе не обнаружилось, — Герике пропустил слова Pay мимо ушей, — мы были обязаны вскрыть сейф, уничтожить письмо и передать дневники в редакцию любой крупной газеты оговоренного направления. К счастью, господин Pay может вступить в права наследства. Господин Pay, сейчас в присутствии двух свидетелей будет произведено вскрытие личного сейфа Эберхарда фон Шванебаха.
Процедура была краткой, но не лишенной ритуальной торжественности — только не для Pay, который откровенно скучал. Заместитель управляющего вложил свой ключ в правую скважину, Герике — в левую.
Дверца приоткрылась с масляным двойным щелчком, Рольфу Pay вручили письмо в ненадписанном конверте и тетради, бережно обернутые в плотную коричневую бумагу. Он положил то и другое в кейс.
— Господин Майер, госпожа Виклицки, — обратился Герике к свидетелям, — поставьте, пожалуйста, здесь ваши подписи. А вы — здесь, господин Pay. Благодарю вас.
Pay вышел из банка, вспоминая недолгую предысторию сегодняшнего события. Когда перед Рождеством ему позвонили от «Герике, Шлоссера и Темпла» и сообщили о наследстве дальнего родственника, он надеялся на что-то более весомое. Позже было уточнено, что в сейфе лишь письмо и дневники — и вот они у него. Сомнительно, чтобы там содержались сведения о нацистском золоте и пароли счетов… Разумеется, ничего столь романтического там быть не может, но сегодня все равно свободный вечер, почему бы не провести его за чтением?
Домой Pay приехал на такси, включил симфонию Моцарта «Юпитер» и распечатал конверт.
3
«Тому, кто читает эти строки в 2001 году… Какое странное ощущение — писать для будущего! Писатель может представить себе абстрактного читателя, открывшего его книгу через пятьдесят, сто, двести лет; я же пишу конкретному (пусть и незнакомому) человеку и конкретному времени».
Так начиналось письмо. Рольф Pay закурил, поудобнее устроился в кресле, убавил громкость музыки и принялся читать дальше.
«Почему я выбрал именно 2001 год? Не только потому, что цифра начала нового века и тысячелетия гипнотизирует футуристическим сиянием. Но потому главным образом, что до того времени большинство людей, о которых идет речь в моих дневниках, а может быть, и все эти люди не доживут. Сейчас еще, узнав о существовании дневников, слишком многие отдали бы слишком многое, чтобы дневники эти исчезли навсегда, а я не могу допустить такого исхода. Других же людей, не считая их виновными, я хочу уберечь если не от обвинений, то от любопытства публики и осуждения общественным мнением. Но в 2001 году я обязан поднять занавес молчания, прячущий от мира правду о программе «Левензанн».
Тот факт, что вопреки первоначальному намерению я не уничтожил первые дневники даже во время войны, не должен служить основанием для причисления меня к тайным оппозиционерам нацистскому режиму. Я старался быть хорошим солдатом Германии, переоценка произошла позже. Лучшим доказательством того, что я не хочу лицемерить, явится само содержание дневников. Я не вырвал ни одной странички, не вымарал ни единого слова.
Пожалуй, в моем завещании хватило бы и одного пункта — о передаче дневников газете, — и этот пункт там есть, но лишь на случай крайний. Я не знаю, какими будут газеты или заменившие их средства в 2001 году, какими мотивами будут руководствоваться. Ведь изменится не только технология и политическая ситуация, изменится сама психология людей. Поэтому я завещал дневники в первую очередь человеку, связанному со мной узами родства, хотя близких родственников у меня нет. Надежда моя в том, что если не голос крови, то чувство моральной сопричастности поможет вам, мой наследник, отнестись к дневникам серьезно и добиться их опубликования, сколь неблагоприятной ни была бы сложившаяся конъюнктура.
Теперь приступаю к главному. Почему я считаю, что людям необходимо прочесть мои дневники? Проще всего было бы сказать — читайте и поймете. Но памятуя о том, что я говорю не с современником, а с человеком другой эпохи, хочу прояснить некоторые важные моменты.
Вопрос об ответственности ученого лежит в основе. В любые времена наука не очень-то им задавалась, а звучит он так: «Нужно ли данное открытие человечеству, сумеет ли оно, человечество, справиться с ним?» Мы, ученые, всегда отвечали на два других вопроса: «Возможно ли такое-то в принципе? Если да, как это сделать?» Прочее мы оставляли политикам, подобно дисциплинированному ребенку, нашедшему где-то колбу с гремучей ртутью. Он несет ее отцу, полагая, что «папа лучше знает», и не отвечает за то, как папа воспользуется его находкой. Эйнштейн и компания подарили Трумэну атомную бомбу, и два японских города превратились в радиоактивную пыль. Ракеты фон Брауна могут доставить такие бомбы в любую точку земного шара…
Надо взглянуть правде в лицо и признать, что теперь и в дальнейшем не политики, а мы, ученые, ответственны за выживание человечества. У политиков есть лишь то, что мы им даем, и ничего больше. Мне могут возразить: есть объективные законы развития науки, прогресс не остановить. Это так и не так. Никто всерьез не ратует за остановку прогресса, и я, как ученый, меньше всего. Однако есть опасные, очень опасные игрушки, есть сильные искушения! Они в руках не каких-то абстрактных сил науки, а вполне конкретных немногих ученых. И они — мы — эти немногие, несем всю полноту ответственности. Не ссылаясь на объективные законы, мы можем, мы обязаны остановиться перед опасной дверью.
Я привел в пример атомную бомбу, ее ужасы наглядны. Но мы не имеем права игнорировать угрозы, таящиеся в менее громких исследованиях, да еще таких, что на первый взгляд сулят выгоды. Здесь мы обязаны быть дальновидными и решать сами, стоит ли вручать политикам новые игрушки в наивной надежде, что «папа лучше знает», как обратить их во благо.
Мое письмо может вызвать разочарование. В самом деле, что это — душевные излияния раскаявшегося нацистского физика? Или общие рассуждения об ответственности ученого, каких в последнее время не публикует только ленивый?
Здесь пора возвратиться к дневникам. В них нет общих рассуждений (почти нет, да эти места при публикации можно и опустить). Там подробно показано, как я, Эберхард фон Шванебах, открыл запретную дверь и едва не поставил человечество на грань катастрофы. Показано и то, как я сумел преодолеть любопытство ученого (в данном случае — преступное любопытство!), преодолеть сильнейшее из всех искушений — искушение познанием, и нашел в себе силы прекратить работы, а также принять меры к тому, чтобы они никем не были возобновлены впоследствии. То, что сделал я, под силу и другим. Мой пример лучше прекраснодушных заклинаний — он реален.
Искушение пришло извне. То, что дало толчок и материальную базу моим исследованиям, не принадлежало Земле, и оно не существует более здесь. Но то, что случилось однажды, может повториться, с небес может снова низринуться посланец Зла. Если это произойдет, мои дневники послужат предостережением. Они предостерегут ученых, и только их — этого достаточно, ибо никто другой не способен проникнуть в тайну.
Конечно, то, что я называю «событием А» в моих дневниках, может произойти и задолго до 2001 года — в любой день, в любую минуту (а может и не произойти никогда). Но по указанным выше причинам дневники не могли быть опубликованы раньше — и вдобавок я не слишком обольщаюсь на свой счет. Я не Зигфрид, и мои дневники — не пылающий меч, способный одним взмахом остановить вторжение. Я не рвусь в спасители человечества и не думаю, что такая миссия кому-то по плечу, но я обязан сделать свою скромную попытку. Проще отказаться от исследований самому, чем убедить кого-то поступить так же, — я помню споры с моими коллегами и ассистентами! Я обыкновенный человек, и я делаю то, что могу. Искать в моих прошлых или теперешних поступках героизм так же бессмысленно, как упрекать меня в бездеятельности. Да, я обычный человек, и мне свойственны те же страхи, опасения, колебания, то же малодушие и, надеюсь, те же благие порывы, что и большинству других. Я ученый, а не герой, вот именно поэтому я сделал свой негероический выбор. Обращаясь к ученым новых поколений, я отдаю себе отчет в том, что могу предстать обскурантом или самозваным пророком, но меня это не пугает. У меня есть надежда, что те немногие, кому адресованы мои дневники, для кого они единственно и могут иметь значение, поймут меня. Я верю в разум и будущее Земли.
ЭБЕРХАРД ФОН ШВАНЕБАХ
ВЕНА, 12 НОЯБРЯ 1952 ГОДА»
Закончив чтение, Рольф Pay сложил письмо, убрал его в конверт и задумался. Фон Шванебах уже не был «каким-то родственником», умершим до рождения Pay. Письмо создавало образ человека. Pay отметил, что написано оно было, видимо, не на едином дыхании. Вероятно, фон Шванебах обдумывал его долго, писал и редактировал отдельные фрагменты, а потом собрал все вместе, переписав заново. Отсюда противоречивость, стилевые, эмоциональные и, если придраться, логические нестыковки. Тон письма был то подчеркнуто сухим, то цветистым до выспренности («небесный посланец Зла…»), то растерянно-оправдывающимся. Ученый то ли не заметил этих несоответствий в окончательном варианте, то ли не придал им значения, что в общем неудивительно для человека, привыкшего изъясняться формулами. Так или иначе, письмо давало представление о личности фон Шванебаха, и сам себя он характеризовал, по-видимому, довольно точно: подвержен колебаниям и малодушию, но не чужд благих порывов…
Однако решение прекратить некие исследования нельзя объяснить порывом, импульсивно такие вещи не делаются. Очевидно, решение было продуманным и нелегким, а значит, и опасность в тех исследованиях крылась немалая. «Едва не поставил человечество на грань катастрофы» — так писал фон Шванебах. Что это — взволнованное преувеличение? И что за искушение пришло с небес, что называл автор письма «событием А»?
Рольф Pay вынул из кейса дневники. Первая тетрадь была датирована 1943 годом. Открывая ее, Pay ощутил смутное беспокойство, и одновременно к нему пришло жгучее предчувствие чего-то значительного, сильного и неизбежного. Чего-то такого, что может изменить его жизнь.
… Когда стемнело, Pay все еще сидел над дневниками. Он оторвался только чтобы зажечь в комнате свет. Миновала полночь, забрезжило утро, а он все читал и читал.
Pay лег в шесть утра и проспал, вернее продремал, всего два часа. В восемь он был уже на ногах, а в половине девятого звонил Михаэлю Хенингу, владельцу маленького, но очень оперативного сыскного агентства.
— Доброе утро, Михаэль. Говорит Рольф Pay.
— Рольф Pay! — воскликнул Хенинг, всеми обертонами голоса подчеркивая гамму отрицательных эмоций. — Мне было бы приятнее услышать «говорит налоговый инспектор».
— Спасибо, — усмехнулся Pay.
— Я до сих пор просыпаюсь в холодном поту, когда снится то дельце во Франкфурте, что ты мне подсунул…
— Ты неплохо заработал на нем.
— Лучше бы не видел я этих денег… А ты легок на помине, Рольф. Только что по радио сообщили об очередной авиакатастрофе, и я подумал: вот бы ты оказался в том самолете…
Pay отрывисто засмеялся:
— Пока не мой рейс.
— Рольф, ты уже понял, как тепло я к тебе отношусь. Какую бомбу для старика Хенинга ты приготовил на этот раз?
— Тебе знакомо имя Эберхард фон Шванебах?
— Кажется, нет. Но стольких людей встречаешь… Хочешь, чтобы я порылся в памяти?
— Нет, не нужно. С фон Шванебахом ты встречаться не мог, он умер в пятьдесят третьем… Мог слышать об этом ученом — но ладно, не важно. Ну а Вернер фон Браун?
— Ракетный барон, отец американской космической лунной программы? Этого Вернера фон Брауна ты имеешь в виду?
— Его самого. Во время войны фон Шванебах работал с ним, не под его руководством, но бок о бок, только не в Пенемюнде, где работал фон Браун, а рядом, в исследовательском центре Шпандоверхаген.
— И что же?
— Я дам тебе одиннадцать имен — сотрудников и ассистентов фон Шванебаха. Эти люди работали с ним до сорок пятого года в Шпандоверхагене, а некоторые и позже, в Брентвуде, в Калифорнии. Я хочу, чтобы ты выяснил, жив ли кто-нибудь из них до сих пор, и если да, кто где находится.
— Помилосердствуй, Рольф! — Pay почти увидел, как Хенинг в своем кабинете схватился за голову. — Гоняться за призраками спустя полвека! Если бы ты нанял меня, чтобы слетать на Луну и привезти скрывающегося на темной стороне Бормана, тогда пожалуйста, вылетаю хоть завтра. Но это… О господи… Когда тебе это нужно?
— Вчера.
— Рольф!
— Не стесняйся в расходах, Михаэль. Счет пришлешь обычным порядком, и я не обижусь, если цифры в нем будут слегка завышены.
— Понял. Когда я получу имена?
— Сейчас, пришлю тебе по электронной почте.
— Я позвоню, как только что-то узнаю, но не жди от меня чудес.
— От кого же еще ждать…
В кабинете Рольф Pay приготовил файл для отправки Хенингу. Туда вошли одиннадцать имен из дневников фон Шванебаха и некоторые отрывочные сведения об этих людях, разбросанные по страницам пяти тетрадей.
4
Германия, Гамбург
12 января 2001 года
Прилетевшего утренним рейсом «Люфтганзы» Рольфа Pay ждал на стоянке заранее заказанный автомобиль. Pay неплохо знал Гамбург, поиски нужного адреса не составят труда. Сложнее было договориться по телефону о встрече. Единственный, кого нашел Хенинг, бывший ассистент фон Шванебаха восьмидесятишестилетний Вольфганг Роде поначалу наотрез отказался говорить о чем-либо, имеющем отношение к его работе в Шпандоверхагене и Брентвуде. Лишь когда Pay определенно намекнул на возможность публикации дневников фон Шванебаха, где фамилия Роде фигурирует неоднократно, старик согласился принять его. Перед отлетом в Гамбург Pay сделал ксерокопии отдельных страниц дневников.
Вольфганг Роде жил в многоквартирном доме в далеко не престижном, но и не в самом унылом районе. Если у Pay и имелись сомнения насчет здравого ума и твердой памяти старика (восемьдесят шесть лет!), то они отпали, как только Роде открыл ему дверь. Бывший ассистент доктора фон Шванебаха стоял перед ним совершенно седой, сгорбленный, с пожелтевшей кожей и висящими как плети худыми руками, но глаза на морщинистом лице светились живо и проницательно. Такие глаза не могли принадлежать впавшему или впадающему в маразм старцу.
— Я Рольф Pay, — сказал Pay.
— Проходите, — просто ответил Роде.
Скромная квартира старого ученого была обставлена без претензий. Внимание Pay привлекли четыре портрета на стене: Эйнштейн, Иммануил Кант, Бетховен….. Четвертого он не знал.
— Адмирал Канарис, — пояснил старик, перехватив взгляд Pay. — Странное соседство? Он был одним из нас, и он не только раньше нас понял, что представляет собой великий фюрер, но и осмелился действовать, и был за это казнен… Фюрер! О, эти флаги в синем небе, молодость мира… Мы, немцы, совершили ошибку перспективы, отождествив идею и одного человека. Вы немец, господин Pay?
— Я австриец. Родился в Линце.
— В городе фюрера. К вашему счастью, вы опоздали на его праздник… Не угодно ли чаю?
— Нет, благодарю.
— Ничего крепче я давно не пью… Есть немного коньяка, принимаю как лекарство. Если хотите…
— Нет, нет. Ничего не нужно.
Роде предложил гостю большое удобное кресло у окна, сам сел в другое, поменьше, в тени.
— Итак, господин Pay. У вас есть дневники Эберхарда фон Шванебаха, которые вы собираетесь опубликовать… Позвольте полюбопытствовать, как они к вам попали?
— По завещанию. Я дальний родственник фон Шванебаха.
— Понятно.
— Прежде чем решить вопрос о публикации, я хотел увидеться с вами. Я пытался разыскать и других людей, упоминаемых в дневниках, но…
— Да, да… Прошло столько лет… Но что же вас смущает, господин Pay?
— Кроме дневников, есть еще письмо доктора фон Шванебаха, — произнес Pay, поглаживая бок лежавшего на его коленях кейса. — В нем он говорит, что не хотел бы, чтобы публикация задела чьи-то интересы.
— Прошло столько лет, — отрешенно повторил Роде. — Я ученый, каким был и он. Я не замешан в военных преступлениях. Уж если фон Браун не военный преступник, то я и подавно. Тем не менее я буду очень признателен вам, если вы покажете мне те места дневников, где говорится обо мне. Видите ли, господин Pay, я не знаю, что он там написал. Мне восемьдесят шесть лет, я рассчитываю еще лет на пять жизни и надеюсь, что они будут спокойными. Думаю, судебные неприятности мне не угрожают, а вот неприятности с прессой — вполне возможно. Некоторые аспекты моей совместной работы с доктором фон Шванебахом способны вызвать нездоровый интерес газетчиков.
Щелкнув замками кейса, Pay приоткрыл крышку и тут же вновь захлопнул ее.
— Пожалуй, — сказал он, — интерес газетчиков вам обеспечен. Фон Шванебах пишет о «событии А» и программе «Левензанн».
— О, вот как… Тогда прощай, спокойная старость.
— Но я еще не решил, стоит ли предавать дневники гласности.
— Почему?
— Потому что все это слишком невероятно. Меня объявят фальсификатором, а за подтверждением или опровержением прибегут к вам.
— Я ничего не стану ни подтверждать, ни опровергать. Я вообще не стану разговаривать с прессой.
— Боюсь, что придется, господин Роде. Эти ребята умеют быть очень настойчивыми.
Из груди старика вырвался тяжелый вздох.
— Чего же вы хотите от меня, господин Pay?
— Я хочу оградить вас от них. Помочь вам, если вы поможете мне.
— Как я могу помочь вам?
— Ответить на ряд вопросов.
Внезапное подозрение блеснуло в глазах Вольфганга Роде.
— Э, господин Pay… Не газетчик ли вы сами?
— Нет, — лаконично сказал Pay.
— Тогда зачем вам мои ответы?
Pay немного помедлил, прежде чем заговорить.
— Постараюсь быть искренним, господин Роде. По складу характера я очень любопытен, и подробности тех событий чрезвычайно интересуют меня. В обмен на них я готов отказаться от публикации дневников.
— Отказаться от сенсации? От больших денег?
— Сенсация, деньги? — Pay махнул рукой. — Сомневаюсь. Помните историю с дневниками Гитлера? А с дневниками Анны Франк? Здесь будет то же самое. Бесконечные проверки и перепроверки подлинности, а если дневники подлинные, правду ли написал их автор… Расследования, розыски… Меня как публикатора просто задергают, вот и вся слава и деньги. Плюс, более чем вероятно, репутация шарлатана. Но я — сам я, для себя — хочу знать правду о событии А. Ведь теперь, выслушав и поняв меня, вы не откажетесь рассказать мне правду?
— А зачем? — Роде прищурился с хитрецой баварского крестьянина. — Вы же так или иначе не хотите публиковать дневники.
— Вы не поняли, господин Роде, — терпеливо проговорил Pay. — Вы не поняли главного: я любопытен. Если вы удовлетворите мое любопытство, я откажусь от публикации. Если нет, опубликую, и его удовлетворят другие — журналисты, которые бросятся раскапывать эту историю. Мне это дорого обойдется, но я хочу знать правду.
Старик долго молчал, затем пожал плечами:
— Почему бы и нет? Я и так говорю с вами, трачу драгоценное время заката. Потрачу еще пару часов, мне нужен только покой… Вы готовы дать мне письменное обязательство, что не опубликуете дневники до… моей смерти?
— Да, — кивнул Pay.
— А также, что от вас не будет исходить никаких других публикаций с упоминанием моего имени?
— Да.
— Тогда давайте составим документ.
5
Бумага, скрепленная подписями Pay и Роде, исчезла в ящичке старинного бюро. Согласно ей, в случае нарушения обязательства Рольфу Pay предстояло компенсировать моральный ущерб в огромной сумме. Pay не стал объяснять старику, что, будучи адвокатом, он знает как минимум пять способов дезавуировать это соглашение, но на данный момент истина состояла в том, что он намеревался его придерживаться.
Из кейса Pay вынул коричневый пакет, где лежали ксерокопированные страницы дневников, и передал его Вольфгангу Роде.
— Прочтите, пожалуйста. Здесь немного, но это основное.
Надев круглые очки в стальной оправе, Роде открыл пакет, вынул тонкую пачку листов. Пока он читал — медленно, внимательно, — Рольф Pay смотрел в окно с подчеркнуто безучастным видом и старался думать о ночной жизни Гамбурга. Роде прочел последний лист, положил на стол поверх остальных, снял очки.
— Да, — скрипуче произнес он. — Так все и было.
Pay повернулся к нему. Роде продолжал говорить, словно обращался не к слушателю, а куда-то в неопределенность пространств и времен.
— В сорок третьем, в ночь на восемнадцатое августа — я никогда не забуду этой даты! — англичане подвергли Пенемюнде кошмарной бомбардировке. Казалось, горит сам воздух… Падали подбитые самолеты, наши и английские, и то, что упало на пустоши за аэродромом, поначалу тоже приняли за самолет. Правда, необычность конфигурации все отметили… Эта штука падала вся в огнях… Какой-то новый самолет — так думали. Перспективными системами вооружений занимался доктор фон Шванебах, и спустя неделю — да, раньше было не до того, все разрушено! — спустя неделю мы отправились посмотреть, что же там упало.
Вольфганг Роде умолк, перевел дыхание и заговорил вновь, с неожиданной страстностью:
— Это был космический корабль, господин Pay! Корабль, прилетевший из Вселенной. Одного взгляда на конструкцию было довольно, чтобы понять: это построено не на Земле. Он был похож на исполинского паука… Всем нам было страшно. Не от вида корабля, не от его чуждости даже. Он излучал страх, излучал зло. Физически. Боюсь, вы не поймете, для этого надо там быть.
Роде снова замолчал, теперь надолго. Рассказ старика поразил Рольфа Pay, хотя он уже знал о корабле из дневников фон Шванебаха. Эмоции Роде передались и ему. Он не мог говорить. Спустя какое-то время Роде возобновил свой рассказ:
— Корабль был перевезен в Шпандоверхаген, в подземный исследовательский комплекс. На нем не было команды, никого — ни живых, ни мертвых. Мы изучали его — ясно, что нас интересовали в первую очередь технологии, которые можно было применить в системах вооружений. Двигателями занималась группа фон Брауна — полагаю, он много почерпнул оттуда для своих ракет. На нашу долю достались корпус, коммуникации, управление. Там были, безусловно, вычислительные машины — то, что теперь называют компьютерами, но на иных принципах. Они частично описаны в тех листках, что вы мне дали… Но фон Шванебах, наверное, где-то в другом месте рассказывает, что корабль получил сильные повреждения — снаружи и внутри? Это очень затрудняло работу, и мы мало в чем сумели разобраться. Все же к концу сорок четвертого года на основе технологий корабля мы разработали оружие для борьбы с авиацией союзников. Это были «Кугельблиц» автоматические летающие шары… К сожалению, они оказались малоэффективными. Я говорю «к сожалению», потому что после относительной неудачи с программой «Кугельблиц» на нашу работу стали смотреть свысока, поддержки почти не оказывалось. А в успех программы «Левензанн» вообще никто не верил…
— Вот именно программа «Левензанн», — вставил Pay, — интересует меня больше всего.
— Она родилась после тщательного изучения корпуса. Результаты анализа показали, что материал корпуса композитный — матрицей был кремний, поэтому мы использовали термин «металлическое стекло». Ничего точнее не смогли придумать. Мы обнаружили сорок элементов периодической таблицы в самых странных сочетаниях. Материал был армирован кальциево-железо-кремниевыми волокнами, присутствовали магний, бериллий и бог знает что еще. Сотовая структура, и вот самое интересное мы нашли в узлах сопряжения этих сотов. Сначала мы назвали это дельта-включениями, из-за формы, похожей на греческую букву дельта, но вскоре поняли, что ошибались. О включениях или вкраплениях можно говорить, если они чужеродны для материала, врезаны или вплавлены извне, понимаете? А дельтавидные образования состояли из тех же элементов в тех же пропорциях, но… Они были чем-то вроде, как сказали бы сейчас, микросхем, отпечатанных прямо в плитах внутренней обшивки. Аналогия, разумеется, очень грубая… Даже когда мы поняли, что дельта-включения по сути никакими включениями не являются, мы все равно продолжали именовать их так — это, знаете, как-то устоялось… Так я и сейчас буду их называть. Немыслимая сложность дельта-включений не позволяла изучать их непосредственно, и мы прибегли к методу «черного ящика». Вы знаете, что это такое?
— Черные ящики, — сказал Pay, — конечно. Регистраторы параметров в самолетах.
— В самолетах, да. А в физике черным ящиком именуется любой объект, происходящие процессы в котором неизвестны и не могут быть наблюдаемы. Черный ящик закрыт, но изучать его все-таки можно. Для этого на вход подают определенную информацию и смотрят, что получится на выходе. Мы узнали поразительные вещи о свойствах дельта-включений. Это позволило доктору фон Шванебаху разработать теорию, давшую начало программе «Левензанн».
Все сообщенное до сих пор старым ученым было отчасти известно Pay по дневникам, хотя кое-что звучало иначе и получало новое освещение. Но теперь беседа близилась к тому, ради чего Pay и приехал в Гамбург.
— Уже в январе сорок пятого, — говорил Роде, — стремительное наступление русских заставило нас готовиться к эвакуации. Военные заботились прежде всего о ракетах фон Брауна, а мы, с их точки зрения мечтатели и фантасты, могли вывезти немногое. Их можно понять. Не хватало грузовиков, бензина, того и сего, а тут еще мы со своей алхимией. Но мы сняли с корабля все, что могли, главное — сумели вырезать плиты внутренней обшивки с дельта-включениями. Сам корабль был взорван саперами из частей СС.
— Взорван? — перебил Pay. — To есть уничтожен полностью?
— Материал корпуса был исключительно прочным, но все же не сверхъестественным. В конце концов, он состоял из обыкновенных элементов периодической таблицы. Я сам присутствовал при взрыве. Не думаю, что русским досталось что-то, кроме обгоревших обломков.
— Мы еще вернемся к этому…
— Как хотите. Итак, мы двинулись на запад и попали под бомбежку возле Гюстрова. Мощная бомба угодила в грузовик, где мы везли снятые с корабля объекты. Не знаю, что это была за бомба, какая-то новинка. Я бывал под бомбежками, но никогда не видел, чтобы одно-единственное попадание буквально развеяло в прах огромный военный грузовик. Фон Шванебах был в отчаянии. Все кончено, повторял он, все кончено… Потом он убедил штурмбаннфюрера Реслера задержать движение колонны. Он надеялся найти хотя бы одну уцелевшую плиту с дельта-включениями, вы понимаете… И нашел ее — одна плита, отлетевшая метров на пятьдесят, каким-то чудом почти не была повреждена. Очевидно, взрывная волна отразилась от других плит и прошла вдоль ее плоскости. Это была удача. Ведь как бы мы ни изучали дельта-включения, воссоздать их было невозможно. Земная технология не была готова к этому тогда, не готова сейчас и не будет готова через сто лет… Быть может, никогда… Поэтому в программе «Левензанн» мы могли использовать лишь те дельта-включения, которые находились на корабле, без них же программа теряла смысл… Кстати, фон Шванебах поначалу допустил недооценку объективных трудностей и препятствий. Мечта о быстром успехе обернулась химерой.
— Что произошло потом, после эвакуации?
— Опуская промежуточные этапы, мы продолжили программу в Америке. Там она получила название «Рэйджин Форс», оно никогда мне не нравилось… Первых обнадеживающих результатов мы добились лишь к сорок девятому году. А в пятидесятом фон Шванебах сжег плиту с дельта-включениями в электрической высокотемпературной печи, объявил американцам о том, что исследования зашли в тупик, и распустил группу. Потом он уехал в Европу, и я потерял его из вида… Я работал в Америке до шестьдесят третьего над другими секретными программами, затем вернулся в Германию. Разумеется, и фон Шванебах, и я, и все мы дали обязательство о пожизненном неразглашении, но теперь, пожалуй, оно особого значения не имеет… Что вы хотели спросить о русских?
— Скорее, о корабле, — произнес Pay, теребя уголок ксерокопированной страницы дневника. — Существует ли вероятность, пусть минимальная, что хоть одно дельта-включение уцелело?
— Трудно сказать. Корабль был огромным, дельта-включения повсеместно… Но еще перед взрывом мы уничтожили на нем все, что не могли увезти. Мы применяли ацетиленовые факелы и вольтовы дуги. Я лично выжигал дельта-включения на площади около десяти квадратных метров. Остальное довершил взрыв. Саперы СС знали свое дело.
— Но, судя по дневникам, фон Шванебах не был так уверен в этом.
— Что вы хотите сказать? Что русские, захватив обломки корабля, нашли дельта-включения и осуществили программу, аналогичную «Левензанну»?
— Возможно.
— Нет, НЕ возможно, — подчеркнул Роде.
— Почему?
— Оглянитесь вокруг! Разве мир был бы таким, каким вы его видите, если бы кто-то завершил подобную программу?
— Не обязательно завершил. Они могут продолжать работы.
— У вас есть какие-то сведения?
— Нет.
— Тогда почему вы об этом говорите?
— Потому что такое не исключено.
— Ну, не знаю. — Старик развел руками. — В принципе ничто не исключено.
— И другие такие же корабли, да?
— Едва ли. Я много думал об этом корабле… Что он такое, откуда пришел, почему оказался в ту ночь над Пенемюнде? Был ли он разведчиком, авангардом галактической цивилизации или мертвым космическим скитальцем, случайно добравшимся до Земли, приведенным сюда автоматами со сбойной программой, первоначально предназначавшейся совсем для других задач, условий и координат? Я склоняюсь ко второму предположению, господин Pay, в его пользу говорит многое. Вспомните многочисленные сообщения о летающих блюдцах! Зная теперь наверное, что среди звезд существуют иные цивилизации, мы можем допустить, что по крайней мере некоторые сообщения верны и летающие блюдца — это чужие корабли. На американской базе Райт-Паттерсон в ангаре-18 якобы изучался один из них… Не знаю, у меня не было доступа. Одно несомненно: никто не описывал корабль, даже отдаленно похожий на тот, что разбился под Шпандоверхагеном. Если чужие корабли посещали или посещают Землю, они совсем не такие. Тот корабль заблудился, его появление случайно и единично. Может быть, его планета невообразимо далека от Земли или создавшая его цивилизация давно погибла. Я не могу твердо обосновать свою правоту, но я в ней уверен. Вы скажете, веры недостаточно? Да, я могу ошибаться… Мало ли кто в чем уверен… Я уверен, что на мой дом не рухнет метеорит, а ведь он может рухнуть, только вероятность исчезающе мала.
— Да, я понял вас, — негромко произнес Pay. — Благодарю.
— За что? Вы хотели узнать правду… Узнали вы нечто такое, чего не прочли у фон Шванебаха?
— Видимо, я не совсем точно сформулировал. Я хотел подтверждений. Нет, я не опасался, что дневники фон Шванебаха — какая-то мистификация… Чья, с какой целью? Все это слишком сложно для простого розыгрыша, господин Роде. Но согласитесь, чужой корабль — это не сразу укладывается в сознании. И еще, я хотел успокоиться насчет русских.
— Успокоились?
— На девяносто процентов.
— Я дал бы девяносто девять, и то потому лишь, что один процент настоящий ученый всегда оставляет на сомнения.
6
Рольф Pay возвращался в аэропорт. Результаты поездки не разочаровали его, теперь он точно знал, что дневникам фон Шванебаха можно доверять, что в них содержится чистая правда. Но как наивен был фон Шванебах! Неужели он всерьез надеялся, что после публикации дневников кто-то воодушевится его примером и откажется от небывалой возможности, имея реальный шанс на ее осуществление?
Реальный шанс! В этом все дело. Есть ли реальный шанс? Роде убежден, что ни один из фрагментов корабля с дельта-включениями не мог попасть в руки русских. Оставим пока его резоны, думал Pay, будем исходить из того, что русские, без сомнения, вывезли обломки корабля, с дельта-включениями или без них. Они вывозили все до последней железки, что уж говорить об останках загадочной конструкции, предположительно экспериментального летательного аппарата! И почему бы не допустить, что в одном или нескольких фрагментах сохранились дельта-включения? Тогда… Тогда события могли развиваться как угодно. В послевоенной ситуации, определяемой советско-американской гонкой за ядерным превосходством, задача пристального изучения каких-то невразумительных обломков секретных нацистских самолетов вряд ли считалась первоочередной. Мало ли что там изобретали под конец войны свихнувшиеся гитлеровские конструкторы, был даже бредовый проект супертанка «Маус» весом в сто восемьдесят тонн… Из всего этого панического конструирования обычно ничего не выходило. При таком подходе русские могли ограничиться поверхностным анализом сплавов и похоронить образцы до лучших времен в каком-нибудь спецбункере. Но что, если в наступившие «лучшие времена» они вспомнили о них или с самого начала шли путем фон Шванебаха? Доктор Эберхард фон Шванебах бросил исследования на полпути, а русские за пятьдесят шесть лет могли достичь многого… Но в науке бывают и отрицательные результаты. Возможно, какие-то законы природы или несовершенство технологий исключают, на сегодняшний день или навсегда, возможность довести до логического конца программу, подобную «Левензанну». А может быть, на это как раз и требуется полвека… Или программа была давно завершена, но по какой-то причине созданным оборудованием не пользуются, либо пользуются очень осторожно? Как там сказал Вольфганг Роде? «Разве мир был бы таким, каким вы его видите…» Так это как смотреть.
7
Вена
14 января 2001 года.
В маленьком парке невдалеке от броского, как в комиксе, жилого дома, построенного архитектором Хундертвассером (балюстрады, веранды, золотые купола, все асимметричное, кажущееся ртутно-подвижным), сидел на лавочке пожилой господин в темном пальто и консервативной шляпе. Он ждал всего несколько минут, но уже выказывал признаки нетерпения: доставал сигареты и снова прятал в карман, без надобности оглаживал полы пальто, беспокойно посматривал в конец аллеи. Нет, господин на лавочке не отличался склонностью к нервозности, напротив, как правило, безупречно владел собой. Обстоятельства его жизни иного не позволяли; однако от назначенной в парке встречи он ничего хорошего не ожидал и мог не играть привычной роли здесь, где его никто не видит.
Тот, кто заставил его нервничать — Рольф Pay, — появился с небольшим, в дипломатических рамках, опозданием. Он поклонился, приветливо поздоровался и сел на лавочку возле господина в шляпе, который незамедлительно пробурчал:
— Надеюсь, вы не рассчитываете услышать, что я рад видеть вас, Pay. К старости ложь становится особенно противной.
— Ну что вы, Дитер, — улыбнулся Pay. — Последнее время все будто сговорились выражать при встрече со мной чувства, похожие на ваши. Я привык…
— Заслужили.
— Возможно. Но если вам, профессиональному лжецу, ложь опротивела, значит, мир еще не погиб и грешно не смириться с некоторыми несовершенствами…
— К делу, Pay, — резко сказал Марингер. — У меня мало времени.
— Что ж, к делу так к делу. Дитер, мне нужен наш старый контакт в России. Мне нужен Каспер, источник в ФСБ.
Марингер взглянул на Pay как на официанта, который вместо заказанных устриц поставил перед ним блюдо с живыми скорпионами.
— Вы забыли, что мы передали его ЦРУ?
— Я ничего не забываю, — мягко напомнил Pay. — Но он мне нужен.
— Зачем?
— Для оперативного получения информации о результатах футбольных матчей русского чемпионата.
— Черт! Я не могу дать вам Каспера. Обращайтесь в ЦРУ. После расформирования «Литтфасшелле» у меня не осталось ни одного канала связи, и вы это знаете.
— Я многое знаю, Дитер. Слишком многое, чтобы вам было выгодно ссориться со мной.
— Поймите, я не могу…
— Конечно, вы можете. От вас требуется не так много. Установить связь с Каспером и назначить ему свидание со мной в Москве, в указанное мной время. Остальное, включая дальнейшие контакты с ним, я беру на себя.
— Свидание в Москве! — Марингер выхватил сигарету из пачки, сломал ее и вытряхнул вторую. — Вы провалите Каспера!
— Ну и что? — Pay безразлично пожал плечами. — Его судьба меня не волнует, а мне грозит максимум высылка из России. Так я и без того не намерен там поселиться…
Ветер задувал огонек зажигалки Марингера. Pay достал «Зиппо», откинул золотую крышечку:
— Прошу вас, Дитер.
Экс-директор «Литтфасшелле» затянулся так, что сгорело полсигареты.
— Нет. Подложить ЦРУ такую жирную свинью…
— Оставьте, Дитер. Что вы так печетесь о ЦРУ? У вас нет с ними общих интересов. А со мной — есть.
— Как бы не так. — Марингер зло покосился на Pay. — Вы думаете, что если я больше не директор борделя, так полный импотент?
— Как поэтично, — усмехнулся Pay.
— Позвольте вас просветить! Да, пока я частное лицо, но я не щелкаю орешки на пенсии! Я могу вернуться! Никто не слагал с меня обязательств перед страной…
— Да? А мне помнится, именно так с вами и поступили. Да еще настойчиво просили забыть о всяких обязательствах…
Тон Марингера изменился.
— Поймите, Pay, я не шучу. Я действительно предпринимаю шаги к возвращению. И у меня есть кое-что в кармане — да, да, в том числе и Каспер! И ЦРУ — одна из карт в моем пасьянсе. А тут являетесь вы и угрожаете поломать всю игру!
— Ну хорошо. — Pay говорил без прежней язвительности, в его голосе даже зазвучала некоторая сердечность. — Я объясню. От Каспера мне нужна информация, охота за которой вряд ли поставит его под удар. Для него это почти безопасно. Я же не только не хочу сталкивать вас с ЦРУ, но и более того — провал Каспера невыгоден и мне. Вероятно, мне потребуется серия контактов с ним, не обязательно личных — три или четыре. И все. Я не собираюсь превращать его в частного шпиона. ЦРУ ничего не узнает, и ваша игра не пострадает нисколько.
— А если я все-таки откажусь?
— Тогда, боюсь, пострадает, — вздохнул Pay. — И не только игра, но и сам игрок.
— Утопив меня, вы и сами утонете.
— О нет! — Pay вскинул руки вверх. — Зачем же мне вас топить по полной программе? Вы правы, такой камень утянет на дно и меня. Да и не столь я беспечен, чтобы сдавать свой страховой полис. Нет, нет, никаких театральных эффектов. Всего лишь несколько намеков. Вы, кажется, хотели куда-то вернуться?
После этих слов Марингер взял паузу:
— Вы негодяй, Pay.
— Спасибо. А я всегда придерживался мнения о вас как о мудром и дальновидном политике.
— Как вы попадете в Москву? — Его вопрос был окончательным признанием поражения, и Pay ответил с чуть заметной улыбкой:
— Очень просто, как доктор юриспруденции. Вскоре там начинается конференция по международному правовому сотрудничеству. Я сумею устроить так, чтобы мне прислали приглашение.
— Вы встретитесь с Каспером, Pay. Интересно, есть ли на свете что-нибудь такое, чего бы вы не сумели добиться?
— Ваша дружба, Дитер.
Он поднес зажигалку к следующей сигарете Марингера.
8
Вена
10 февраля 2001 года
Из Москвы Рольф Pay привез ошеломляющую информацию. Он встречался с Каспером трижды и, чтобы не потерять эту связь (Каспер еще пригодится), оставил для источника открытым старый, законсервированный когда-то канал «Литтфасшелле». Тут не обошлось без содействия Марингера, и никакие непредвиденные обстоятельства не помешали. Уже в Москве Pay наметил общие контуры плана, и чем дольше он думал об этом, тем яснее ему становилось, что нужно подключить Йохана Фолкмера. Причем не просто подключить на определенном этапе, а рассказать Фолкнеру все… В одиночку тут не справиться, и если есть какой-то человек, у которого хватит ума и воображения принять истину и на которого Pay сможет тогда положиться до конца, так это Йохан Фолкмер.
Сорокадвухлетний Фолкмер был одним из тех, кого называют международными авантюристами. Он и выглядел как авантюрист из фильма, что для его «профессии-призвания», пожалуй, было нетипично — эдакий сорвиголова с нагловатым взглядом, всегда благоухающий дорогим одеколоном, идеально выбритый и раскатывающий на «феррари» в легком подпитии. О, сколь многих его жертв вводила в заблуждение эта внешняя легкомысленность, киношность образа! Лишь потом, когда, как правило, бывало уже поздно, они начинали чувствовать на горле стальную хватку Фолкмера. Он играл рискованно, порой отчаянно, но благодаря удачливости и обширнейшим связям ухитрялся выходить сухим из воды.
Фолкнер попал в поле зрения Рольфа Pay, когда его имя замелькало в донесениях, касавшихся одной из зарубежных операций «Литтфасшелле». Рау изучал эти донесения, качал головой, смеялся, восхищался, негодовал и не знал, что делать с Фолкнером — сдавать полиции или вербовать. В конце концов Pay решил встретиться с ним. Фолкнер согласился — ему тоже было любопытно, кто так изобретательно ставит ему палки в колеса.
Встреча состоялась во Франкфурте, в кафе «Зоннтаг». Настроенный поначалу агрессивно, Pay постепенно с удивлением осознал, что ему нравится Фолкнер. В свою очередь и Фолкнер оценил Рольфа Pay. Они пришли к соглашению. Pay обязался не мешать и даже помогать Фолкнеру там, где это не задевает напрямую интересы «Литтфасшелле», а Фолкнер пообещал выполнять некоторые поручения Pay. Он был искренен, понимая, что приобретает ценнейший контакт… Так началось их знакомство, со временем перешедшее в дружбу, если в природе бывает дружба двух закоренелых индивидуалистов. Лучше сказать так: они знали друг друга, симпатизировали и доверяли друг другу, и каждый находил в другом то, чего не хватало ему самому. Их деловые взаимоотношения распались после расформирования «Литтфасшелле», но личные сохранились и даже укрепились. Возможно, это произошло потому, что нацеленность жизненных приоритетов Pay и Фолкнера была схожей в основе: побеждать, только побеждать. Соперников, попутчиков, врагов, ситуацию, женщин, ведь победитель, как ни парадоксально это звучит, всегда одинок и, быть может, не меньше, чем проигравший, нуждается в друге.
Итак, Рольф Pay решил сделать ставку на Йохана Фолкнера. Ену повезло: Фолкнер оказался дома, в Вене, где бывал редко из-за бесчисленных дел в самых неожиданных точках земного шара. Коротко переговорив с ним по телефону, Pay сел за компьютер и принялся вносить изменения и дополнения в файл, созданный им для себя; в обновленном виде файл будет показан Фолкнеру. Эти изменения не имели целью скрыть что-то, напротив, они проясняли и уточняли.
Йохан Фолкнер приехал через полтора часа.
— Ты оторвал меня от Наоми Кемпбелл, — пожаловался он с порога.
— Что, серьезно? — удивился Pay.
— Нет, но так похожа — мама родная не отличила бы!
— О, это скверно, — сказал Pay с деланным огорчением. — Я виноват перед тобой, как же мне загладить вину…
— Коньяк, — потребовал Фолкнер.
— Ты знаешь, где коньяк, но за Наоми Кемпбелл этого недостаточно… А что, если вместо нее я предложу тебе весь мир?
— Здорово. В прямом смысле?
— Ну, не совсем. Не всю Вселенную с ее звездами, галактиками, квазарами и пульсарами. Маленькую часть мира, одну маленькую планету Земля. Неплохое возмещение, а?
Доставая коньяк из бара, Фолкнер оглянулся и подмигнул.
— Да, неплохое. Я привык к масштабам поскромнее, но надо когда-то расти… Слушай, Рольф, ты ничего не говоришь просто так, каждая твоя шутка со смыслом. Думаю, эта тоже?
— Самое смешное, Йохан, что это совсем не шутка.
— То есть?
— Налей себе коньяк, не забудь налить и мне и прочти тот файл, что на мониторе. В процессе чтения прошу не комментировать, восторги потом, хорошо?
— Договорились. — Фолкмер, кивнув, разлил коньяк и придвинул стул поближе к монитору.
Он читал около получаса, и Pay жалел, что не видит выражения его лица. Когда он закончил и развернулся на стуле, Pay сразу спросил:
— Что скажешь?
— Забавно, — усмехнулся Фолкмер. — Я понял все, кроме одного. У кого голова не на месте — у твоего фон Шванебаха, у тебя или у меня?
— У всех троих головы в полном порядке, — заверил его Pay, — то есть у фон Шванебаха была в порядке, пока он был жив. Это абсолютно реально, Йохан. Так же реально, как то, что я сижу сейчас перед тобой.
— Тогда ты — призрак.
— Вряд ли. Йохан, ты давно меня знаешь. Разве я стал бы даже намекать на такие вещи без детальной проверки?
— Не стал бы, — неохотно признал Фолкмер. — Но все-таки… Черт возьми! Ладно, пусть эта штука реальна — как ее, «Левензанн»? Но нам-то с тобой какая от нее польза?
— Пока никакой, — согласился Pay. — Но хорошо было бы ее заполучить, нет?
— Как же ты ее заполучишь, если фон Шванебах прекратил работы и уничтожил дельта-включения?
— А вот здесь-то и начинается самое интересное. — Pay отставил пузатый бокал и наклонился вперед. — Работы продолжаются, Йохан, они продолжаются в России и близки к завершению.
— В файле об этом ничего нет.
— Это другая история. Слушай, как вышло. Русские захватили Пенемюнде и Шпандоверхаген, вывезли обломки взорванного корабля. Они изучали их в каком-то ракетном центре, а дурную шутку с ними сыграло то, что все их внимание было обращено на фон Брауна, они все связывали с его делами. Тут еще из Германии пришли сведения — там раскопали документы о нацистских экспериментах с новыми авиационными сплавами… Вот русские и свалили все в одну кучу. Они решили, что у них в руках образцы новейшего секретного сплава фон Брауна. А так как без технологий польза от этих образцов равнялась нулю, русские сложили их в сейфы и благополучно забыли до семидесятых годов. О чем-то похожем я догадывался уже после беседы с Вольфгангом Роде…
— Так-так… Занятно.
— В семидесятых, при реорганизации центра, какого-то академика попросили вынести окончательное суждение. Он присмотрелся к дельта-включениям, провел ряд экспериментов и поднял на ноги все спецслужбы тогдашнего Советского Союза.
— Значит, он понял, что…..
— Да, он понял то же, что и фон Шванебах, — к чему могут привести работы по этой теме. Спешно была построена сверхсекретная лаборатория на острове Суханова…
— Где это?
— В Баренцевом море. Йохан, об острове позже… Дела у русских ученых не очень-то заладились. То ли они шли путем, отличным от пути фон Шванебаха и не слишком прямым, то ли образцы были сильно повреждены, не знаю. В общем, к началу девяностых у них было больше теоретических достижений, чем практических, докладывать особенно не о чем, и спецслужбы понемногу теряли к ним интерес. А в девяносто первом — ты знаешь, что произошло…
— А что произошло?
— Крах коммунизма, распад Советского Союза.
— О да, конечно.
— Словом, лабораторию прикрыли. Тогдашним властям было не до сомнительных исследований. Но вот что случилось потом, Йохан…
Pay эффектно умолк и протянул Фолкмеру бокал. Тот налил коньяку — больше, чем собирался, что выдавало его волнение.
— К девяносто первому году, — продолжал Pay, — лабораторию возглавлял некий профессор Довгер. Вот об этой личности я расскажу подробнее, потому что нам предстоит с ним познакомиться… Довгер — блестящий ученый, фанатичный коммунист и крайне амбициозный персонаж. Он был готов воплотить теорию в практику, но, видя, к чему все клонится, не спешил оповещать шефов. Он не хотел отдавать «Левензанн» (они назвали это проектом «Мельница») в руки новых властителей России. Тогда они, новые властители, стали бы непобедимыми, а Довгер не терял надежд на реставрацию коммунизма. Он выждал несколько лет и начал действовать… Тебе это интересно, Йохан?
— Это потрясающе. Продолжай.
— Он зондировал почву в среде ГРУ, русской военной разведки, и в ФСБ, бывшем КГБ. У него было чем зацепить людей — проект «Мельница» убедит кого угодно, если есть доказательства, а у Довгера они имелись. Он опирался прежде всего на таких же фанатиков, как он сам, — надо сказать, их немало в России, но те, кто поумнее, сидят тихо и приспосабливаются до поры. Так была создана структура под названием УНР, Управление научной разведки — разумеется, в глубокой тайне не только от всего мира, но и от российских властей и преданных им ветвей спецслужб. Ее ядро составили высшие офицеры ГРУ и ФСБ, некоторые крупные промышленники, смекнувшие, куда ветер дует, и часть технократической элиты. Это так называемый внутренний круг — люди, осведомленные о конечной цели и средствах, которыми она будет достигнута.
— Конечная цель — реставрация коммунизма? — Фолкмер закатил глаза. — С проектом «Мельница»? Знаешь, это как если бы деревенщина Ганс купил себе «Конкорд» возить удобрения на поля…
— Коммунизм — это только слово, — возразил Pay. — Главное — проект… Итак, УНР. Кроме внутреннего есть внешний круг, в него входят как осведомленные люди, так и те, кто считает, что поддерживает какой-то заговор, или просто получает деньги. В него входят собственная разведка и контрразведка, служба внутренней безопасности, финансово-экономические отделы, транспорт, связь и тому подобное. Кроме того, есть еще третий круг, какое-то подразделение или отдел «Стальной крот», но моему источнику ничего не удалось узнать о нем. Книга за семью печатями.
— Странно, что в такой сложной системе не находится предателей, — заметил Фолкмер.
— Видишь, находятся, Йохан. Я вот нашел… Но контрразведка УНР очень эффективна, и вдобавок каждый отдельный человек из внешнего круга мало знает. Да хоть бы и много! Сила УНР не в единстве, как любили говорить советские вожди, а в раздробленности. Нет никакого УНР. Есть десятки компаний, фондов, центров, никак между собой не связанных, нередко сотрудники одних о существовании других даже не подозревают. Нити сходятся наверху, попробуй найди тут концы… Но дальше. Лаборатория на острове Суханова была возрождена. Поскольку ее нужды требуют челночных авиарейсов, придумали оригинальный ход. На острове есть местные жители, какой-то вымирающий народец — прикрытие идеальное. Заинтересуйся кто-нибудь, почему на остров Суханова летают частные самолеты, — пожалуйста, благотворительные, гуманитарные программы… Для отвода глаз такие программы и впрямь осуществляются… Но никто не заинтересуется, Йохан.
— Почему?
— Потому что большинство из тех, кто мог бы заинтересоваться, либо входит в УНР, либо контролируется им. Конечно, бывают нежелательные случаи опасного любопытства опасных персон. Способов пресечения три — подкуп, вовлечение в один из кругов УНР, если это выгодно, наконец, устранение.
— А лаборатория на острове? Ее же видно со спутников? Какая тут помощь аборигенам?
— Никто и не притворяется, что ее нет. Лаборатория функционирует вполне официально — пустующие помещения арендовала некая фирма для метеорологических, гляциологических исследований по заказам соответствующих министерств, для нужд авиаперевозок, морского транспорта и так далее. Этим оправдана, кстати, часть авиарейсов — но не все, без благотворительного прикрытия их получалось бы слишком много. Довгер по контракту руководит. Для проверяющих всегда в разгаре самые убедительные, самые настоящие камуфляжные работы — в тех секциях, какие им показывают, других как бы и нет… А для слишком назойливых — три перечисленных способа.
— Да-а, — уважительно протянул Фолкмер, разглядывая на свет свой бокал. — Серьезные ребята. Похоже, твое Управление научной разведки всю Россию опутало, как паук…
— Близко к тому. Но у них ничего не выйдет — передерутся за проект «Мельница» на конечном этапе. Вернее, передрались бы…
— Что же им помешает?
— Не что, а кто. Мы с тобой. Ты не забыл, что я предложил тебе весь мир, Йохан? Проект «Мельница» будет принадлежать нам, тебе и мне.
Фолкмер иронично отсалютовал бокалом.
9
Собравшись было долить себе коньяка, Фолкмер вдруг отставил бутылку:
— Откуда у тебя эти сведения, Рольф? Я имею в виду, насколько они точны?
— Полагаю, точны, — сказал Pay. — Источник под псевдонимом Каспер сидит в Москве, в сердце ФСБ. При первой встрече я попросил его лишь осторожно навести справки о судьбе находившихся в Шпандоверхагене обломков — пользуясь как инструкцией дневниками фон Шванебаха, я объяснил, о каких обломках идет речь. Но поведение Каспера, его реакции и его информация вдохновили меня действовать смелее… Познакомившись с его очередными файлами, я понял, что он не может не быть причастным к УНР, и вот тут я дожал его до конца.
— Он причастен к УНР?
— Разумеется. Иначе он бы не наскреб и половины того, что я от него получил, будь он сам Джеймс Бонд.
— Тогда я не стал бы ему доверять. Ну с какой стати он сдаст тебе проект «Мельница»? Что-то здесь не так.
Pay постучал ногтем по бокалу, а Фолкмер вновь приступил к обязанностям виночерпия.
— Я создал видимость, — Pay заговорил медленно и веско, — что немало знаю и хочу только дополнить мою информацию, а заодно проверить и самого Каспера. Я вел беседу так, чтобы Каспер был убежден: он не единственный мой источник.
— А это в самом деле так?
— Не совсем. В части УНР — естественно, нет. Но осталась кое-какая мелочь эпохи «Литтфасшелле», кое-какая информация, которую я ловко вворачивал в разговор. Каспер едва ли мог сомневаться, что в моих силах устроить перекрестное зондирование, раскрыть любую его ложь, поймать на умолчании. Он профессионал и знает, как широко применяются эти трюки.
— По-моему, этого мало.
— Еще личностный фактор. Наш Каспер — прагматик, у него два принципа, по русским поговоркам: «Своя рубашка ближе к телу» и «Лучше синица в руке, чем журавль в небе».
— Другими словами, — спросил Фолкмер, — он не слишком верит в успех «Мельницы»?
— Может быть, и верит. Но «Мельница» — далеко и гипотетично, а я рядом и предлагаю выбор между хорошим гонораром и угрозой разоблачения. Ты не знаешь, как теперь поступают в России с предателями? Смертная казнь там как будто отменена?
— Нет, не знаю.
— И я не знаю, но вряд ли отправляют отдыхать на Канары.
— Да, — согласился Фолкмер, — при таких условиях, пожалуй, ему доверять можно. Но ты сказал «наш Каспер». Чей это «наш» — «Литтфасшелле»?
— Когда-то. Теперь он американский, ЦРУ.
— Ого! А не мог ли он выложить американцам то же, что и тебе? Я не хотел бы перебегать дорожку дяде Сэму, рука у него тяжелая.
— Конечно, я спросил его об этом, и он ответил — нет. Американцы этим не интересовались, а проявлять инициативу, как ты понимаешь, он не спешил.
— Ты ему веришь — в этом?
— Да. Меня он обманывать не посмеет, чересчур для него рискованно, да в этом вопросе и незачем. Но я верю ему не только поэтому. «Левензанн» для американцев — закрытая тема, ее закрыл навсегда сам фон Шванебах. С чего бы, с каких таких праздников, американцам возвращаться к ней через полвека, да еще в России? Они и не помнят о «Левензанне».
— Могла быть утечка.
— Как видишь, ее не было.
— О'кей, Рольф! — воскликнул Фолкмер, сложив пальцы колечком. — Ты меня убедил. Но как мы достанем «Мельницу»? Высадим на остров Суханова пару штурмовых отрядов?
— Хорошо бы вообще стать диктатором и объявить войну России… Нет, Йохан, я не столь радикален, но туз в рукаве у меня есть. Открой файл под названием «Мельница 1».
Повернувшись к монитору, где плясала веселая геометрическая заставка, Фолкмер щелкнул мышью указанный файл. Он прочел его быстро, а размышлял долго.
— Все это замечательно, Рольф… Похищение профессора Довгера… Такое решение напрашивается, но, по-моему, ты избрал слишком сложный путь. Если ты хочешь попасть из Вены в Линц, не обязательно лететь через Южный полюс с выходом на орбиту Луны. Насколько я понимаю, все эти географические красоты возникли из-за единственной трудности — вывоза похищенного профессора из России? Если поднапрячься, я смогу вывезти оттуда хоть целый полк.
— Канал Клейна?
— Да. Его будет непросто получить, но, думаю, я сумею договориться с Клейном. Честное слово, Рольф, я не стал бы теперь соваться к нему… Но тут игра крупная, и некоторыми правилами можно пренебречь.
— Не годится.
— Почему не годится?
— Потому что в моем плане заложена безупречная имитация гибели профессора, притом, заметь, гибели совершенно случайной. Что сделает УНР? Заменит его кем-то другим, на теперешней стадии это возможно. И это все… А если они будут знать, что Довгер не погиб, а похищен, удвоят, утроят бдительность, и нам не подобраться к «Мельнице». Зачем нам Довгер без образцов с дельта-включениями? Я рассчитывал, что после того как мы склоним его на свою сторону — а у него не будет другого выхода, — мы вместе с ним придумаем, как добыть образцы из лаборатории. Тут нам поможет только он, но лишь в случае, если его будут считать погибшим. Иначе ничего не выйдет. Он знает все входы и выходы, знает, кого послать и как инструктировать. Открытое похищение все эти входы и выходы закупорит для Довгера и для нас, да УНР еще и затеет хитрую контроперацию.
— М-м… Согласен. Но вот что касается воплощения твоих идей…
— Парень из службы электронной разведки говорит, что такое реально.
— Ты с ним поделился?
— Как бы задним числом. Я сказал ему, что бывший мой коллега по «Литтфасшелле» хвастался похожим фокусом, который якобы провернул для чего-то. Я попросил этого парня оценить осуществимость — мол, если врет, выведу на чистую воду. Это реально, Йохан. Каспер сориентирует нас в графике передвижений Довгера. Профессор довольно часто летает в Санкт-Петербург и обратно.
— Почему все-таки Санкт-Петербург? Их центр не в Москве?
— У них нет центра.
— Санкт-Петербург! — взгляд Фолкмера стал мечтательным. — Как удобно для канала Клейна…
— Забудь. Помимо того что я говорил тебе о мнимой гибели Довгера, есть и то, что говорил ты.
— А что говорил я?
— Игра очень крупная! А ты собираешься раскатывать на машине по России с профессором в багажнике? Любая случайность, и всему конец. В моем же плане нет места случайностям.
— Не запутаться бы в русских радарных сетях…
— Я знаю, какая нужна аппаратура и кто с ней будет работать.
— Кроме радаров есть спутники.
— Компьютерные вычисления решают эту проблему. Зная позицию каждого спутника в каждый момент времени, мы выберем слепое пятно. У нас будет специальная программа.
Фолкмер криво улыбнулся:
— У тебя на все готов ответ. Ну а деньги? Ты представляешь, во сколько обойдется твой гениальный замысел?
— Примерно подсчитал, — ответил Pay. — Миллионов шесть в долларах. Для гарантии, с побочными расходами, скажем — десять.
— У тебя они есть?
— Нет.
— У меня тоже. — Фолкмер поднялся со стула и посмотрел на циферблат своих часов. — Спасибо за интересный рассказ, Рольф, я не зря потратил время и получил истинное удовольствие. Так… Если я позвоню прямо сейчас, могу застать мою Наоми в одном ресторанчике…
— Сядь.
— Зачем? Добро пожаловать в дивный новый мир, но его творцами будем не мы…
— Садись, Йохан. — Невольно подчиняясь повелительному тону, Фолкмер опустился на стул. — Где-то есть человек, который одолжит мне эти деньги… Или даже подарит.
— О да! Билл Гейтс, например. Или Стивен Спилберг. Ты уже назначил им аудиенцию?
— Я имею в виду конкретного человека, — пояснил Pay. — А мое «где-то» означает, что он скрывается. Я не знаю ни страны, где он сейчас живет, ни имени, которое носит.
— Как же его можно найти?
— Можно. Все то, чего не знаю я, знает Гюнтер Фроймюллер.
— Президент корпорации «Траттниг»?
— Да, он. Беда в том, что я представления не имею, на какой крючок его ловить. К нему не ведет ни одна дорога. Ничего нет.
— Совсем ничего?
— Совсем.
Фолкмер ткнул пальцем в экран:
— Тогда почему бы и его не похитить?
— Входишь во вкус? — поддел Pay.
— А что? Старый добрый метод…
— Старый-то он старый, но вот добра от него не жди. С Довгером совершенно другое дело, но здесь? Не говоря о трудностях, похищение человека — серьезнейшее преступление, Йохан. Любого человека, а уж Фроймюллера… Нам это не сойдет с рук, и наше предприятие закончится не начавшись.
— Как же быть, Рольф?
— Вот это и станет твоим первым заданием. Найти подход к Фроймюллеру. Здесь нужен твой изобретательный ум…
— Милое дело!
— А ты думаешь, я пригласил тебя так, поболтать, от скуки? И не медли! Кто знает, сколько у нас времени?
— О'кей. — Фолкмер со вздохом кивнул. — Начну завтра же.
— Почему не сегодня?
— Потому что, — возмутился Фолкмер, — кроме патологической алчности мне свойственны и другие человеческие слабости. Ты о них не слышал? У людей бывает потребность в еде, отдыхе, сексе. Да и подумать мне надо, переварить твои откровения!
— Думай лучше о задании… Кстати, о сексе. У твоей Наоми Кемпбелл есть подружка?
— Клаудиа Шиффер.
— Как, по-твоему, не поздно еще позвонить в тот ресторанчик? Заодно закажешь у них что-нибудь изысканное с доставкой, а Наоми пусть берет подружку и с ней — сюда.
— Из всех твоих идей, — оживился Фолкмер, — эта мне нравится больше всего.
Он поднял телефонную трубку и принялся набирать номер.
10
17 февраля 2001 года
15 часов
В клубе «Вавилон» звучала не ультрамодная синтетическая музыка, а ни много ни мало ария из «Волшебной флейты». В углу бара хозяин заведения Эрик угощал кофе и коктейлями постоянного клиента, Клауса Штайнера. Пятидесятилетний подслеповатый Штайнер (очки он надевал только когда водил машину, а контактных линз не признавал принципиально) щурился на картины, узоры ковров и драпировок, а также на девиц, проплывающих по гостиной в прозрачных платьях, в чулочках с подвязками. Кое-кто из них брал под руку дородных бюргеров, увлекая к двери, ведущей к джакузи. Днем клиентов было наперечет, но они были.
— Никак не могу с тобой согласиться, Эрик, — говорил разомлевший от коктейлей гость, — никак не могу. Немецкие машины я не ругаю, но «Винес Вирбел» — это высший класс! Считай. Двигатель турбо, четыре на четыре, триста сил — раз! Коробка передач автоматическая, с электронным управлением — два! Адаптивная система «инста-трэк» — три! Нажатием кнопки переключаешь режимы трансмиссии на любой скорости. А надежность, а комфорт? И это наша, австрийская машина! Как ее не купить, как не поддержать отечественную промышленность? Я патриот, Эрик!
— Она дорогая, — завистливо сказал Эрик, которому такая машина была не по карману.
— Каждому свое, — философски-хвастливо заметил Штайнер.
— Еще коктейль, Клаус?
— Спасибо, нет, мне за руль садиться… Где же Наташа?
— Сейчас придет. Ты берешь ее за город, до завтра?
— Да, как обычно. Если задержу, поставь в счет… Очень она сладкая, не хочется отпускать!
Эрик понимающе хохотнул. В эту минуту в баре появилась золотоволосая русская красавица Наташа. Она была одета (если слово «одета» тут подходит) в ничего не скрывающий топик и черную кожаную юбчонку, скрывающую еще меньше. Обняв Штайнера за шею, она прижалась к нему. Волнующие запахи, прикосновение роскошной груди — все это заставило Штайнера вскочить.
— Едем, Клаус? — промурлыкала Наташа на исковерканном немецком. — К тебе на виллу?
— Да, дорогая.
— О милый! Я так счастлива…
У выхода Штайнер заботливо накинул шубку на плечи девушки, сам придержал для Наташи дверь. Купленная позавчера машина «Винес Вирбел», предмет его гордости, сияла голубым перламутром на стоянке, метрах в десяти от подъезда. Среди других машин она выделялась надменной элегантностью.
Небрежно подойдя к ней, Штайнер открыл дверцу.
— Это твоя машина? — ахнула Наташа. — С ума сойти!
— Ничего особенного, — с показным равнодушием отмахнулся Штайнер. — Пара удачных контрактов.
— О, какой ты великий… Супермен!
Низенький, лысеющий, полноватый супермен сел за руль, надел очки. Польщенный (даже оплаченным комплиментом, о мужчины!), он взял с места такую скорость, что Наташа испугалась:
— Потише, пожалуйста…
— Тихо я не умею!
Проезжая мимо золотого Штрауса, Штайнер приветствовал его стилизованным нацистским салютом и громко, фальшиво напел что-то из его бессмертных творений. Наташа (выпускница консерватории), поморщилась, предусмотрительно отвернувшись от Штайнера.
За городом Штайнер мчался как на пожар. Пламя пожара — пламя неутоленной страсти — и впрямь в нем пылало, и Штайнер торопился. Он поглядывал на девушку хищно и слащаво.
Клаус Штайнер любил русских проституток. С девушками из Западной Европы не то… Однажды, например, Штайнер вдвоем с другом веселились на вилле, пригласив девушек по телефону, и что же? Громила-охранник взял деньги вперед, впустил двух француженок, которые вели себя как резиновые. Не целовались, даже грудь ласкать не позволили! Сразу вспомнилось: феминизм, борьба за права женщин, «секшуал харрасмент», профсоюзы и прочие смертельно скучные вещи. Ну нельзя же так! А с русскими… О, русские! Они нежные, ненасытные, исключительно развратные. Хороши еще полячки и темнокожие девушки, но сегодня Штайнер с Наташей.
Желто-золотой «ягуар» легко обошел его и устремился вперед. Веселый бес проснулся в Штайнере. Сегодня он супермен! Ты хочешь гонок — будут тебе гонки.
Машина Штайнера наращивала скорость. Расстояние до «ягуара» быстро сокращалось, и вот Штайнер уже обгоняет!
Дерзкий «ягуар» поднажал, приняв игру. Машины неслись бок о бок. Вперед на полкорпуса вырывалась то одна, то другая. Наташа поминутно зажмуривалась, но и ее захватил гоночный азарт. Штайнер же был преисполнен решимости не ударить перед девушкой лицом в грязь!
Дорога поднималась на холм, и из-за него медленно и величественно выплывала кабина громадного грузовика «Интернешнл». Штайнер проделал молниеносный мысленный расчет. Сейчас резкий рывок, и он эффектно вылетает перед «ягуаром» из-под самого носа грузовика… Не прижиматься же трусливо к обочине к вящей славе конкурента! Пора…
Штайнер все рассчитал правильно, неправильно повела себя его машина, его «Винес Вирбел». Проскочить он успел, но вдруг машина перестала слушаться руля. Как ни выкручивал Штайнер рулевое колесо, она пошла юзом, ударилась о борт грузовика, и ее отбросило на обочину. К счастью, Штайнер вовремя погасил скорость, и он, и девушка отделались ушибами. От более серьезных травм их уберегли — особенно Штайнера, на чью сторону пришелся скользящий удар, — подушки безопасности. Грузовик с ревом скрылся вдали, а «ягуар» остановился и попятился назад. Штайнер, проклиная все сущее в мире, выпускал воздух из раздутых подушек (в «Винес Вирбел» это достигалось особым и не очень простым способом). Наташа с удивлением разглядывала свороченную дверцу, болтающуюся на одной петле, — она еще не осознала, как им сказочно повезло.
Молодой парень из «ягуара» подбежал к пострадавшей машине:
— Как вы? У вас все в порядке?
— Сам видишь, — буркнул Штайнер. Он попытался тронуться с места, но машина ответила только жалобным скрежетом. — Я тут прочно застрял! В суд бы на тебя подать…
— Извините! Я вас не заставлял.
Штайнер и сам понимал, что водитель «ягуара» не виноват, а потому раздраженно махнул рукой.
— Могу я чем-нибудь помочь? — спросил парень.
— Да, — неожиданно сказала Наташа. Она вышла из машины, соблазнительно распахнула шубку, под которой было больше видно, чем не видно. — Куда ты едешь, милый?
— Домой, — ответил парень несколько ошарашенно.
— Ты живешь один? Хочешь, скрашу твое одиночество? Пятьсот долларов за радужную ночь.
— Долларов?
— Мне и евро нравятся, по текущему курсу.
Парень захлопал глазами:
— Э, а как же….. — Он несмело указал в сторону Штайнера.
— Папа не против. Ты не против, папа?
— Стой! — Штайнер подскочил. — А что скажет Эрик, я его друг, я его постоянный…
Он осекся, покосившись на парня.
— Любовь — особый бизнес, милый папа. Ты ведь ходишь к Эрику не только из-за меня? А мне на него плевать! С марта я выступаю в «Рубиновом Фламинго», вот так… Пока, супермен!
Наташа послала Штайнеру сверкающую улыбку и села в «ягуар». Парень тоже улыбнулся, виновато-лукаво:
— Сдается, приятель, эту гонку я по всем кругам выиграл. Не сердись.
Он вернулся в свою машину и дал газ.
— Твою мать! — выругался Штайнер по-русски, глядя на удаляющийся «ягуар». Этому крепкому русскому выражению, как и другим, он научился у Наташи.
11
18 февраля 2001 года
10 часов утра
В свои двадцать два года Александр Ламарк был законченным подонком. Он приторговывал наркотиками, его привлекали к суду за аферы с Интернет-магазинами, он крал и подделывал кредитные карточки, не брезговал делишками с фальшивыми деньгами и драгоценностями — словом, на свете мало нашлось бы противозаконных предприятий, к каким не приложил руку Александр Ламарк. Он и в Австрии поселился в обход закона, улепетывая от французского правосудия. Было на его счету и убийство в драке… Чего только не было, кроме денег. Да, не сумел он разбогатеть, несмотря на все его нечистые усилия, так что великолепная машина «Винес Вирбел», на которой он ехал сейчас из Вены в Амштеттен, принадлежала не ему. Ее купил в подарок любовнице венский коммерсант, он и нанял Ламарка, чтобы перегнать машину. Ламарк, сидевший на мели, рад был и небольшому (вот странно — законному!) заработку. Он подумывал об угоне «Винес Вирбел», однако благоразумно отказался от этой идеи. Связей в Австрии пока нет, с угнанной машиной только неприятности наживешь.
Молоденькая девушка в очках, одетая как студентка, голосовала у дороги. Ламарк плотоядно осклабился и затормозил. Девушка наклонилась к окну.
— Куда вы едете? — спросила она.
— В Амштеттен.
— По пути! Подбросите до Санкт-Пельтена?
— Садитесь.
Озябшая девушка с радостью залезла в машину, и Ламарк погнал дальше, механически рассказывая пустые, вычитанные из бульварных газет анекдоты о поп-звездах. Его немецкий был довольно чист, чего нельзя было сказать о его намерениях.
Поворот на Санкт-Пельтен остался справа. Ламарк не снижал скорости.
— Эй! — воскликнула обеспокоенная девушка. — Мы проехали Санкт-Пельтен!
— Разве? — Ламарк ухмыльнулся. — Да кому он нужен… Вот найдем спокойное местечко, сделаешь мне хорошо.
— Остановите машину!
Ламарк щелкнул ножом с выкидным лезвием:
— Заткнись и сиди тихо, грязная тварь.
Несчастная девушка, на беду свою попавшая в машину Ламарка, вжалась в сиденье ни жива ни мертва. Она дрожала, как зайчонок, завидевший коршуна. Ламарк давил на акселератор.
Дорога была пустынной. Ламарк выискивал, где бы свернуть, когда показался идущий навстречу старый красный «форд». Он приближался, и девушка положила ладонь на ручку дверцы. Распахнуть дверцу, когда машины вот-вот поравняются, закричать…
Ламарк заметил ее движение. Нож мелькнул перед лицом девушки.
— Тварь…
Но пленницу Ламарка уже ничто не могло остановить. Вне себя от ужаса, она рванула ручку, хотя «форд» был еще довольно далеко. Ламарк бросил нож, схватил ее за локоть правой рукой, левой удерживая руль. Но то ли он уделял больше внимания пленнице, чем управлению, то ли с «Винес Вирбел» что-то случилось, но машина вышла из-под его контроля. На огромной скорости она вильнула к разделительной полосе, а когда Ламарк с руганью попытался выправить положение, завертелась, словно в автошоу. Ламарк жал на тормоз, крутил руль… «Винес Вирбел» боком несло на «форд». Водитель «форда» отчаянно старался избежать столкновения, но не смог. Страшный удар мгновенно оборвал никчемную жизнь Александра Ламарка.
Как стало ясно позже, двое пассажиров «форда» пострадали мало, но его водителя, как и девушку из «Винес Вирбел», пришлось отправить в больницу в тяжелом состоянии.
12
19 февраля 2001 года
Полдень
Адвокаты всегда спешат, особенно преуспевающие, загруженные делами. Барбара Андикс была преуспевающим адвокатом. Она вышла из ратуши ровно в полдень, а через двадцать минут ей предстояло выступить в суде. Путь неблизкий, да еще надо подготовиться к выступлению…
Усевшись за руль новой, как свежеотпечатанный доллар, «Винес Вирбел», Барбара включила двигатель, отозвавшийся благодарным урчанием. Барбара успела полюбить эту машину не только за отличные ходовые качества и удобство управления. «Винес Вирбел» была чем-то похожа на нее саму, на Барбару Андикс — красивая, деловая и целеустремленная.
Конечно, Барбара превысила скорость. Она ехала по тем улицам, где невелик риск встретиться с дорожной полицией, но все-таки… На перекрестке она едва не столкнулась с белым «саабом», и водитель покрутил пальцем у виска — правда, Барбара уже не видела этого.
Перед магазином игрушек дорогу переходила маленькая девочка в серебристо-голубой шубке и меховой шапочке. Она была одна, без родителей — по крайней мере, их не было рядом. В руках она сжимала забавного лопоухого зайца и влюбленно смотрела на него. Ситуация не внушала опасений — девочка успеет перейти, даже если Барбара не притормозит. Она и не стала тормозить, но на всякий случай слегка повернула руль вправо, чтобы проехать ближе к тротуару.
Совершенно неожиданно поворот руля привел к противоположному результату — машину потянуло влево, словно она обладала собственной волей. Такого не могло случиться, никоим образом! Но Барбаре Андикс некогда было размышлять о чудесах, кроме тех, какие она могла совершить в доли секунды, чтобы спасти девочку…
Она сделала только хуже — машину швырнуло к девочке вдвое быстрее. Удара маленького хрупкого тельца о полированную сталь крыла Барбара не ощутила. Перед ее расширенными глазами кувыркался отлетевший заяц…
Барбара выскочила из машины, упала на колени рядом с девочкой. Та была вся в крови, но, кажется, жива… Сзади прокричала полицейская сирена. Как редко, подумала Барбара, они оказываются поблизости тогда, когда нужны, — но все-таки бывает. Родители ребенка так и не появились — Барбаре еще предстояло узнать почему.
Выступление в суде не состоялось. Барбара с полицейскими поехала в больницу и покинула ее только после того, как ей сказали, что жизнь девочки вне опасности. Полицейские тоже ждали, Барбара уехала вместе с ними.
13
19 февраля 2001 года
21 час 15 минут
Ведущий теленовостей был скорбно-деловит, как всегда при сообщениях о катастрофах, убийствах, наводнениях, падении биржевых индексов, вылазках террористов, перемене имиджа Мадонны и прочих кошмарах современного мира.
— …уже третья за последние трое суток авария с автомобилем «Винес Вирбел», — подытожил он. — По мнению экспертов, аварии вызваны заводскими дефектами в системе рулевого управления, допущенными в свою очередь из-за грубых ошибок на стадии проектирования. Вот еще один повод задуматься о безответственности крупных…
Рольф Pay выключил телевизор.
— Ну как? — самодовольно спросил Фолкмер.
— Блестяще, Йохан, — признал Pay.
— Особенно эффектен, — Фолкмер захрустел чипсами, — третий случай, с девочкой, правда?
— Ты циник! Это же ребенок…
— Ребенок через неделю выйдет из больницы и обо всем забудет, а на общественность такие вещи производят неизгладимое впечатление.
— Да… Но как ты сумел это сделать?
— Пустяки. Самым трудным было собрать информацию и выбрать точку приложения сил, а дальше… Люди так беспечны, Рольф! Где только они не бросают свои машины. На улице, на охраняемых стоянках, в запертых гаражах…
Он посмотрел на Pay, и тот рассмеялся:
— Понятно. Но вот как твои ребята сумели так покопаться в управлении, чтобы одурачить экспертов, — это выше моего понимания.
— Но ведь именно потому, что некоторые вещи выше твоего понимания, ты и работаешь со мной, не так ли, Рольф? — Фолкмер смял пустой пакет и бросил его на стол. — Я выполнил задание, и ты можешь посетить господина Фроймюллера.
— Завтра утром, — сказал Pay. — Завтра утром он назовет мне имя.
— Что же ты молчал раньше, до истории с «Левензанном» и Довгером? Мы с таким же успехом давно уже могли выкачать миллионы из твоего инкогнито.
— Я законопослушный гражданин, Йохан.
— Неужели? — Теперь расхохотался Фолкмер. — Это самая удивительная новость.
— Да, — спокойно подтвердил Pay. — В отличие от тебя, мне не доставляет никакого удовольствия нарушать закон.
— Но приходится, а?
— Увы. Большая игра диктует условия.
— Ничего, Рольф, скоро мы напишем свои законы.
— Ты не упустишь случая нарушить и их.
— Обязательно, — пообещал Фолкмер. — Для того их и стоит писать…
Он подошел к Pay, хлопнул его по плечу, и они засмеялись уже вместе.
14
20 февраля 2001 года
