30
26 мая 2001 года 23 часа 50 минут
Джон Шерман сидел в камере, куда сам себя посадил, купив штернбургский тур. Перед ним на грубо сколоченном столе горела керосиновая лампа, но не настоящая, на батарейках. Лампа была такой же подделкой, как и все это заточение в Штернбурге. Возле репринтного томика Священного Писания лежал конверт из плотной бумаги. Заглянув в него, Шерман обнаружил инструкцию, как при необходимости вызывать врача (в углу спрятана кнопка). Значит, в случае приступа клаустрофобии окажут помощь и наверняка можно вернуться домой раньше срока. Да иначе и не могло быть: Штернбург — просто экстравагантная гостиница, отель выдуманного страха, зарегистрированный и официально одобренный аттракцион.
Шерман вспоминал прибытие. В штормовую погоду катер подкидывало на волнах, как скорлупку, из сорока кандидатов в заключенные тридцать пять с зелеными лицами хватались за фальшборта и мужественно преодолевали тошноту. На причале их встретил гориллоподобный персонаж в черном комбинезоне, с резиновой дубинкой в руках. Самого персонажа легко было представить в восемнадцатом веке, а вот комбинезон и дубинка относились к более цивилизованным временам.
— Меня зовут Петр Ямщиков, — прорычал он. — Я комендант крепости и полный хозяин здесь. Я распоряжаюсь вашей жизнью и смертью. Называйте меня вежливо — Петр Васильевич, а не то…
Он выразительно хлопнул дубинкой по раскрытой ладони. Каждый понимал, что это всего лишь игра, купленная, кстати, за немалые деньги, но всем было изрядно не по себе. Возможно, сказывалась болтанка на катере, да еще оторванность от мира: сотовые телефоны пришлось утром оставить в агентстве после коллективной беседы с психологом, названной почему-то «проверкой на экологичность». Потом психолог раздал анкеты, но такое развитие событий Шерман предусмотрел и заполнил свою анкету соответственным образом.
Мрачный замок Штернбург нависал над берегом острова гигантской тяжкой скалой. Отреставрированной выглядела только нижняя часть юго-западного крыла, куда и повели добровольных узников шестеро конвоиров под командой Ямщикова.
Перед массивными деревянными воротами Ямщиков остановился и махнул дубинкой вправо.
— Там ваши камеры. Еда три раза в день, прогулки после обеда. Захотите что-нибудь написать, требуйте бумагу и карандаш. Баня через два дня на третий, приспичит в сортир — стучите. Больше прав у вас никаких. Марш!
Черные надзиратели погнали искателей очищения за ворота, выдали номера (их полагалось носить на рукаве) и начали развод по камерам. Пока шла эта процедура, Шерман мысленно нарисовал себе проекцию крепости. Получалось, что все камеры плюс (по максимуму) хозяйственные помещения, кухня, баня, склады, секция для персонала и так далее могут занимать от силы десять процентов общего объема. А остальные девяносто?
Шермана, как заключенного под номером шестнадцать, заперли в камеру с тем же номером, в середине коридора. В узкое зарешеченное окно под самым потолком не проскочила бы и кошка. Обстановку помимо стола составляли неструганая лежанка с туго свернутым ворсистым одеялом и неуклюжий табурет. В углу стояла бочка с водой, к ней была прикована цепью оловянная кружка. Наверное, все восстановлено по документальным источникам…
Принесли завтрак — овощи, рыбу, картофель. «Аскетично, но полноценно», как и было обещано в сопроводительном тексте к фотопроспекту… Многие ли позавтракают после катера? Сам Шерман ничуть не страдал отсутствием аппетита.
Он простучал стены (толстые, не пропускают ни звука) и придирчиво изучил конструкцию дверного замка. Нетрудно будет открыть: у Шермана имелась многофункциональная отмычка изменяемой конфигурации, и не только она. По коридору иногда проходил надзиратель, но вряд ли он воспринимал свои обязанности всерьез. Зачем пытаться бежать людям, которых и так выпустят, стоит только нажать заветную кнопку? Зачем охранять тех, кто сам рвался в тюрьму? Для декоративного антуража, конечно, надзиратель и проходит изредка по коридору, позвякивает ржавыми историческим ключами.
После обеда узников-волонтеров выводили на прогулку группами по десять человек. Шерман-Комлев, номер шестнадцать, был во второй группе. В тюремном дворе, окруженном высокими стенами, росла или тихо умирала чахлая бурая трава. Разговаривать не разрешалось, движение по кругу, смотреть в затылок идущему впереди. Десять минут — и в камеру. Из тюремного двора, замкнутого со всех сторон, Шерман ничего интересного не увидел.
За день он узнал о Штернбурге ровно столько, сколько знал до приезда сюда. Откуда ни посмотри, Штернбург — то, за что себя выдает. Старинный замок, ныне туристический аттракцион, и всё.
Шерман наметил побег примерно на полночь. Нужные приспособления были хитро упрятаны в поясе; Шерман извлек маленькое зеркальце, прикрепил его к подушечке указательного пальца и через клетку-кормушку заглянул в тускло освещенный коридор. Никого. Шерман отомкнул замок, выскользнул в коридор и запер за собой дверь.
В конце коридора, за сводчатой аркой он услышал приглушенные голоса. Осторожно подкравшись поближе, он снова воспользовался зеркальцем. Четверо в черных комбинезонах играли в карты в рекреационном холле с мраморным камином, неспешно потягивали пиво. Шерман, как привидение, скользнул мимо в незапертую дверь. Там была просторная безлюдная кухня, а за ней еще один, донельзя захламленный коридор. Из трех глубоких ниш справа две служили кладовками для инвентаря, а в третьей виднелась низкая дверца с приколоченной фанерной табличкой. Сделанная по трафарету грязно-красная надпись гласила:
«НЕ ВХОДИТЬ! ВОЗМОЖЕН ОБВАЛ».
Возможен или невозможен, но Шерман как раз и намеревался войти. Сорокаваттные лампы давали достаточно света, чтобы разобраться в устройстве замка. Сложнее, чем замок в двери камеры, но ничего особенного. Шерман открыл его за четыре с половиной минуты.
Из кромешного мрака за дверью, распахнувшейся с противным стоном несмазанных петель, потянуло сыростью. Шерман достал миниатюрный фонарик, сдвинул переключатель. Узкий луч пополз по замшелой стене, вспугнул пауков.
Шаткая железная лестница сбегала вниз, в наклонный тоннель. Преодолев ее до конца, Шерман угодил в лабиринт. Одинаковые коридоры ветвились, как в старой компьютерной игре «Вольфенштайн». Шерман выбрал направление наугад; он шел, не забывая процарапывать отметины на стенах там, где коридоры пересекались или расходились.
Через полчаса подземных скитаний, победив еще несколько запертых дверей (похоже, с восемнадцатого века не открывавшихся), он очутился на дне шахты. В эту шахту с четырех сторон выходили четыре коридора. Лестница вроде той, с которой Шерман начал исследование лабиринта, вела круто вверх. Шерман решил отложить коридоры на потом и поднялся по лестнице до горизонтальной решетчатой трубы, приведшей к очередной двери.
Эта дверь, круглая, с блестящим штурвальчиком в центре, напоминала люк на подводной лодке. Сложный замок и сигнализация задержали Шермана минут на двадцать, потом он покрутил штурвальчик против часовой стрелки, и тяжелая, обладающая немалой инерцией дверь отъехала назад и вбок. Фонарь здесь был не нужен, Шерман погасил его.
Он стоял на упругом, словно резиновом полу куполообразной комнаты, освещенной красноватыми лампами в овальных плафонах. Пол комнаты был выстлан пружинящим покрытием лишь по краям, а центр занимала врезанная в блестящий металл прозрачная плита. Очевидно, она служила чем-то вроде обращенного вниз окна. Над плитой-окном на подвижных кронштейнах были установлены под различными углами видеокамеры всевозможных модификаций, не менее десятка, и все они смотрели вниз. Вдоль стен тянулись ряды выключенных мониторов, микшерских пультов с многочисленными индикаторами (ни один не горел), стойки со стационарной аудио— и видеоаппаратурой. Возле распределительных и коммуникационных щитов помещались панели с кабельными разъемами, дальше мерцали огоньки систем сигнализации над сейфами. Четыре кресла, подвешенные на жестких стальных рамах к чему-то вроде фермы портального крана, обладали многочисленными степенями свободы, то есть могли по-разному перемещаться и крутиться.
Шерман с любопытством оглядывал эту небольшую, но превосходно оборудованную студию, когда услышал крик.
Кричала женщина — долго, протяжно, с высоких нот ее крик рывками спускался на низкие, переходил в сдавленный хрип. Шерман инстинктивно оглянулся на открытую дверь, но крик доносился явно не с той стороны. Из динамиков! Какой-то микрофонный усилитель остался включенным.
Краем глаза Шерман успел заметить зеленый столбик одного из индикаторов, рванувшийся вверх и тут же сложившийся игрушечной пирамидкой. Сделав шаг к пульту, Шерман повернул регулятор вправо. Теперь он слышал и другие звуки: ритмичные постукивания, шумное дыхание, скрипы, звонкие шлепки. Обрывки неясных стенаний волнами прокатывались над этим звуковым коллажем. Шерман приблизился к утопленному в сталь краю прозрачной плиты и отпрянул: его могут увидеть снизу!
Но очень быстро он понял безосновательность своих опасений, связав то, что творилось в комнате под студией, с аппаратурой наверху. Плита, конечно же, имеет одностороннюю прозрачность, и снизу видят обыкновенное зеркало на потолке.
Большую часть площади комнаты под студией занимала огромная розовая кровать в форме сусального сердечка. На ней трое немолодых мужчин активно развлекались с девчушкой лет тринадцати, всю одежду которой составляли красные чулочки, пояс и туфельки. Значит, это она кричала, и надо ее отбивать у злодеев… Таким был первый естественный порыв Шермана. Сдвигается как-нибудь эта плита? Найти рычаг, рукоятку… Может быть, чуть позже Шерман и задумался бы о том, что столь импульсивное вмешательство поставит под удар его миссию, что он не для того здесь… Неизвестно, как бы он в конце концов поступил, если бы…
Пока Шерман лихорадочно искал путь вниз, вопль повторился, потом снова и снова. Бросив свои поиски, Шерман прислушивался. Во второй раз он еще не был уверен, но после третьего сомнения исчезли. В крике девушки не звучало ни боли, ни отчаяния, ни призыва о помощи. Он был исполнен животного наслаждения, это был вопль удовлетворяемой самки, и только.
Шерман снова посмотрел вниз, уже не опасаясь, что его увидят, — а сам он увидел больше. Он увидел полуприкрытые в пароксизме блаженства глаза девушки, ее влажные губы, тянущиеся в исступлении к мужской плоти, чувственную судорожную пульсацию ее тела. На ковре около кровати лежала вторая девушка приблизительно того же возраста, совершенно обнаженная. Она с таким самозабвением предавалась игре с механическим вибратором, что оторвать ее от этого занятия не могло бы и землетрясение.
Озадаченный Шерман уселся в ближайшее кресло, откатившееся по монорельсу под его тяжестью. Да, спасать тут, кажется, некого и не от чего. Он чуть не оказал медвежью услугу — так называют это русские. Люди получают взаимное удовольствие, а если их кто-то когда-то и зачем-то снимает на пленку, это тоже не забота Шермана. Да… Если это и есть тайна Штернбурга, то он попусту теряет здесь время.
Шерман выбрался из кресла и осмотрел сейфы. Не открыть без специальной техники… Но неприступность сейфов не слишком огорчила Шермана: скорее всего, там лежат кассеты со снятыми здесь фильмами. А если и нет, вряд ли все же там найдется письмо с ответами на все интересующие его вопросы и надписью «Джону Шерману» на конверте… Любопытно бы, конечно, заглянуть в сейфы, но придется обойтись без этого.
31
Шерман вернулся глубоко под землю (на острове было бы уместнее сказать — много ниже уровня моря), в шахту, куда вели четыре коридора. По его прикидкам, студия располагалась в северо-восточной части Штернбурга, неисследованными оставались юго-восток и северо-запад. Так как юго-восточное крыло, выходящее на берег слева от причала, выглядело совершенно разрушенным, Шерман решил приберечь его напоследок и выбрал северо-западное направление.
Коридор, ведущий к северо-западу, в отличие от других освещали редкие лампы. До слуха Шермана доносился ровный гул, за стенами работали какие-то машины — должно быть, электрические генераторы.
Кружным путем, через ответвления лабиринта, Шерман попал в электрощитовую (багровые молнии в застекленном окошке серой двери, нарисованные под черепом с костями, возвещали об опасной близости установок высокого напряжения). Когда Шерман открывал эту дверь, два здоровенных камня сорвались с потолка. Любой из них мог проломить ему череп, если бы попал по голове.
За электрощитовой находился отделенный от нее дверцей с простым замком коридор, каких Шерман здесь еще не видел. Как на роскошном океанском лайнере — зеркала, полировка, ковровые дорожки, хром и позолота. Этот коридор и не притворялся, что сохраняет исторические традиции и вообще имеет какое-то отношение к восемнадцатому веку. Шерман захлопнул скромную (единственную скромную тут, рабочую) дверцу электрощитовой и зашагал по ковру к повороту.
Послышались голоса. Шерман пошарил глазами вокруг в поисках убежища. Электрощитовая была уже слишком далеко, и он бросился к ближайшей двери. К его счастью, она оказалась незапертой, и он скрылся за ней в тот самый момент, когда из-за угла вот-вот должны были появиться люди.
Разговаривая, они прошли мимо двери, за которой прятался Шерман. Помещение, где он очутился, напоминало прихожую фешенебельного гостиничного номера. Видимо, в отеле «Штернбург» можно отдыхать не только в тюремных камерах…
Когда шаги стихли в отдалении, Шерман снова вышел в коридор. За поворотом он увидел сомкнутые створки дверей лифта.
Вызывая лифт, Шерман, разумеется, рисковал, но он шел на этот риск сознательно. Он понимал, что ни там, где расположены тюремные камеры, ни там, где оборудована видеостудия, ни в разрушенном юго-восточном крыле он, по всей вероятности, не сможет найти ничего информативно ценного для себя. Если что-нибудь в принципе возможно найти, так где-то здесь… Не отступать же на пороге. Что до опасности, то, во-первых, Шерман не без оснований рассчитывал на собственные силы, а во-вторых, безопаснее всего сидеть дома в кресле и потягивать вино…
Створки разомкнулись. На панели в пустой кабине были только три кнопки одна над другой, средняя приветливо светилась зеленым. Шерман вошел в лифт и надавил верхнюю. Он был весь как сжатая пружина: может быть, вот сейчас, через мгновение придется броситься в схватку.
Лифт полз наверх, что означало — к уровню моря. Ощутимо вздрогнув, он остановился, и створки с шипением разошлись.
Перед глазами Шермана простирался огромный зал с клепаными металлическими стенами. Под сводами гулко отозвался первый же шаг. В центре зала (да какой зал, Шерман внутри гигантской цистерны!) было устроено искусственное озеро метров сто в поперечнике, со стальными отвесными берегами, обнесенными сетчатым ограждением. Темное зеркало воды было неподвижным и непроницаемым.
Шерман обошел озеро вокруг. На другой стороне он наткнулся на приоткрытые воротца в сетке, откуда прямо в воду вел металлический трап. Дальше к стальным фермам были приварены какие-то прямоугольные штанги, они могли бы служить для швартовки… Если бы в искусственном озере было что пришвартовывать. Однако ничего такого; правда, по наклонным рельсам, уходящим от ворот под ребристую ржавую плиту, вполне можно было спустить на воду небольшую лодку или катер — вот только непонятно, с какой целью. Плыть здесь некуда, кроме как на сто метров вперед и назад. Но к швартовочным (то есть похожим на них) конструкциям были перекинуты двойные мостки…
Загудел мотор лифтового подъемника. Кто-то вызвал лифт, и, чего доброго, сейчас этот кто-то сюда прибудет! А спрятаться совершенно негде, разве что в воду прыгнуть. Шерман подбежал к плите, под которую ныряли рельсы, но поднять ее не удалось. А лифт уже возвращается!
В последний момент Шерман заметил скобы на стене, образующие подобие лестницы. Проворству, с каким он вскарабкался под потолок, позавидовала бы и белка. Лестница (ряд квадратных скоб) заканчивалась закрытым люком. Его нужно открыть, ведь и наверху Шерман отлично виден! Прекрасная статичная мишень — деваться отсюда некуда…
Шерман заработал отмычкой. Когда он распахнул люк и втиснулся в него, до его ушей донесся характерный звук расходящихся створок лифта… Но Шерман уже задвигал крышку люка за собой.
Тут было темно, и Шерман вновь включил свой фонарик. Он находился в узком прямом тоннеле, идущем в юго-восточном направлении под нисходящим углом в сорок пять градусов. Притормаживая на гладком полу, Шерман спустился до горизонтального отрезка тоннеля. В конце его была запертая дверь. Шерману так надоели все эти двери, что он глубоко вздохнул, вытаскивая отмычку.
Он стоял под открытым небом, и на него смотрели утренние звезды с блеклого предрассветного небосвода. Выбрался, подумал он, только вот куда… Вокруг него громоздились руины некогда могучих крепостных стен. И потолок здесь, наверное, был — лет двести назад. Это не двор, не изначально открытая площадка в крепости — вероятнее всего, какой-то разрушенный каземат. А если так (и учитывая направление тоннеля), Шерман сейчас в юго-восточном крыле, не тронутом усилиями реставраторов… Он взглянул на часы. Четыре утра — через час Ника будет ждать его у причала, если у нее все благополучно.
Шерман извлек из пояса микрофотоаппарат, забрался на стену и сделал сверху несколько снимков в инфракрасном диапазоне. Специальная пленка — проявленные снимки будут выглядеть так, словно он фотографировал при ярком дневном свете.
Перепрыгивая через большие обломки грубо обтесанных каменных блоков, Шерман устремился туда, где поблескивала полоска моря. Он знал, как будет переправляться, знал еще с тех пор, как впервые перелистал фотопроспект агентства «Эверест». Там на фотографиях, сделанных со стороны пролива, четко просматривался эллинг с моторными лодками. Впрочем, проспект не имел особого значения, и так было ясно, что сообщение с материком не может ограничиваться одним-единственным катером. Но проспект помог тем, что точно указал расположение эллинга.
Добравшись до берега, Шерман оглянулся на безмолвную крепость. Она казалась безжизненной — ни звука, ни огонька. Шерман сделал еще два снимка развалин с юго-востока и зашагал к эллингу по скользким береговым камням.
Он выбрал самую маленькую лодку. Запускать мотор было бы неосторожно… Шерман отомкнул замок, крепящий цепь, столкнул лодку в воду, запрыгнул в нее и установил весла в уключины.
Течение в проливе оказалось сильнее, чем он ожидал, и борьба с ним отнимала много сил. Медленно, совсем медленно приближался материковый берег, там горели огни поселка. Темная масса слева — это причал… Шерман высматривал фигурку Ники, но в сумраке раннего утра на таком расстоянии ничего разглядеть не мог.
Жесткие коварные волны швыряли лодку из стороны в сторону, угрожая перевернуть. Шерман понимал, что не стоит и пытаться пристать к самому причалу, как бы он ни старался, его снесет много левее. Ну и пусть сносит, лишь бы не опрокинуло… Теперь он запустил и слабосильный мотор, толку от которого было чуть.
Снесло на целый километр. Шерман энергично греб у берега, помогая мотору преодолевать прибой, отбрасывающий лодку назад. Он промок и продрог, и когда наконец покинул разбитую о скалы лодку, его вдобавок окатило ледяными прибойными волнами. Прихрамывая, Шерман направился к причалу. Отсюда он уже хорошо видел причальные сооружения и домик смотрителя, но Ники нигде не было. А пора бы… Сумела ли она, получилось ли у нее? Даже простая поломка машины могла…
— Джон! — Звонкий голос Ники перекрыл шум прибоя. Она бежала навстречу Шерману и, прежде чем он успел что-то сказать или хотя бы приветствовать ее жестом, бросилась в его объятия.
32
27 мая 2001 года 5 часов утра
Ника спрятала машину в лесу, близ дороги, метрах в пятистах от окраины поселка. Она чуть не заблудилась, когда вела Шермана, однако все же нашла свои ориентиры. Отперев замок, она села за руль и распахнула для Шермана правую дверцу. Он повалился на сиденье; желтоватая потолочная лампочка светила доброжелательно и приветливо, как символ возвращения домой.
— Вы насквозь промокли, Джон. — Ника провела по рукаву его куртки ладонью. — Вас можно выжимать! Смотрите-ка, что я привезла!
Из сумки под правым сиденьем она достала стеклянную фляжку с коньяком, открутила пробку и сунула фляжку в руки Шерману. Он сделал пару больших глотков.
— Как удачно, Ника, что ты подумала об этом…
— Еще бы! Я очень предусмотрительна. А теперь отдайте коньяк… Давайте, что вы так вцепились? И быстро переодеваться! Теплая одежда на заднем сиденье.
— Теплая одежда? — поразился Шерман. — Вот это воистину предусмотрительность!
Он, перегнувшись, достал джинсы, водолазку, свитер и теплую куртку — все совершенно новенькое.
— Да не смотрите как на чудо, — поторопила Ника. — Переодевайтесь, а то простудитесь!
— Ника, где ты взяла все это?
— Ну, сначала я обшарила вашу квартиру, как заправский жулик, но ничего подходящего не нашла. Ваши костюмы для таких вылазок не годятся… Поэтому пошла и купила. По-моему, размеры как раз.
— А деньги ты где взяла?
— Домой к себе съездила, — беспечно ответила Ника, закуривая.
— Домой, — пробормотал Шерман, глядя на Нику как-то особенно, как еще никогда не смотрел. — Ты съездила домой…
— Да что в этом такого? Вы будете переодеваться или нет?
— Буду, — лаконично заявил Шерман. Думал он, разумеется, о Нике. О двадцативосьмилетней девушке, до того напуганной странными и страшными событиями, что однажды она даже не решилась войти без сопровождения в собственную квартиру, а потом боялась остаться одна в квартире Шермана. И вот эта девушка едет домой за деньгами, чтобы привезти ему теплую одежду. Она не говорит о том, как страшно ей было… А ей было страшно. Очень страшно.
— Спасибо, Ника. — Шерман застегнул куртку под горло. — Спасибо…
Ника с улыбкой прижалась к его плечу:
— Теперь поехали? — Она включила зажигание. — Вы поведете или лучше я?
— Конечно я. Ты так устала…
— А вы — нет?
— Я же суперагент, — засмеялся Шерман, обошел «Эскорт», открыл дверцу. Ника пересела на пассажирское место, не протестуя — она действительно устала. Стоит ли говорить, что ночью в машине она не спала…
Шерман выжимал из «Эскорта» если не все, на что тот был способен, то процентов девяносто пять. Ника беспокойно ерзала на сиденье, оглядывалась, поправляла без нужды зеркальце заднего обзора.
— Надеюсь, Джон, они за нами не погонятся? — Шутливый тон дался ей не без усилий.
— И я надеюсь. — Шерман принял предложенную интонацию, чем немного успокоил Нику. — Думаю, мой побег еще не обнаружен… А их должен сильно удивить первый побег в новейшей истории Штернбурга!
— Само собой… — Ника коротко рассмеялась. — Заплатить кучу денег, чтобы сесть в тюрьму и сразу сбежать… Но, Джон, вы нашли там что-нибудь?
— Как тебе сказать… И да, и нет. Поговорим об этом, когда приедем.
Ника перестала вертеться и уставилась на дорогу. Ее следующая фраза прозвучала как будто без всякой связи с предыдущим, а между тем связь тут была, и самая непосредственная.
— Я звонила в больницу… В ту, где Борис…
— Как он?
— Без изменений.
33
Ника открыла дверь квартиры Шермана ключом, который он дал ей.
— Вы, конечно, проголодались, — сказала она.
— Ничуть. В Штернбурге отменно кормят… Здоровая пища.
— Завидую! Я проголодалась ужасно.
— Сейчас я что-нибудь…
— Ни за что!
— Тебе не понравилось, как я готовлю?
— Еще как понравилось… Но вам срочно нужна горячая ванна. А я пока пошурую в холодильнике.
Шерман не стал возражать и дисциплинированно отправился в ванную. Когда он вернулся в халате, Ника уплетала бутерброды с ветчиной и сыром, запивая их крепким чаем.
— Хотите чаю, Джон?
— Хочу.
— Так что же вы нашли в Штернбурге? — спросила Ника, наливая ему чай.
Шерман положил перед ней фотопроспект из агентства.
— Туристским аттракционом, — он пользовался авторучкой как указкой, — занято лишь юго-западное крыло, вот это. Внизу подземные лабиринты. Юго-восточное крыло разрушено, вот здесь я выбрался наружу… За ним, дальше на север, есть студия — тут на снимке этого крыла не видно, оно загорожено башенкой.
— Какая студия?
— Там они снимают порнофильмы, — усмехнулся Шерман, — не то с ведома участников действа, не то без ведома. Я едва все не испортил, хотел было броситься выручать девушку. К счастью, вовремя сориентировался — там все было добровольно и взаимно.
— Выручать? — Ника подняла взгляд. — Вам показалось, что…
— Ну да, что ее обижают.
— Джон, вы странный человек. Вокруг нас убийства, опасность грозит многим людям. И вы сами говорили, что эта группа натворит еще чего похуже, если уже не творит… А вы могли крупно влипнуть из-за девушки, которую, видите ли, обижают в порностудии! А обо мне вы подумали?
Выражение лица Шермана изменилось. Он смотрел на Нику с каким-то малопонятным удивлением, вряд ли относящимся к ее словам, и в то же время чуть виновато. Ника ощутила в нем некую трогательную растерянность, так не вязавшуюся со сложившимся представлением… Но она могла и ошибаться.
— Понимаешь ли, Ника, — медленно произнес он, — я не знаю, как ответить… Такое бывает, что проходишь мимо чего-то ради важного, главного или единственного. Но потом, когда достигаешь цели, это сидит в тебе. Допустим, ты предотвратил катастрофу космического корабля, спас экипаж, сотни пассажиров… А кто-то остался в шлюзе без кислорода, и ты знал об этом. Если бы ты бросился его спасать, потерял бы время. Могли погибнуть все, и он в том числе. Ты все рассчитал правильно, но тот — он остался в шлюзе. И это в тебе сидит.
Глаза Ники расширились.
— Но, Джон… Так ведь нельзя! Вот в вашем примере, случись такое еще раз, вы бы стали вытаскивать того, из шлюза?
— Не знаю. Скорее всего, нет.
— Если приходится выбирать между одним и многими…
— Ника, это не математическая схема, где одно действие обязательно приводит к одному результату, а другое — к другому. На самом деле никогда не знаешь наверняка. Хотя там я об этом не думал…
— Где, в студии?
— В какой студии? — Шерман будто очнулся. — Ах да, конечно. В студии.
Потянувшись за фаянсовым заварочным чайником, Ника так и не взяла его в руки, задержав взгляд на Шермане:
— А откуда такой пример, Джон? Почему космический корабль? Космических кораблей с сотнями пассажиров не бывает.
— Просто пример, — сказал Шерман с легкой досадой. — Из фантастического фильма… Вернемся к Штернбургу.
Авторучкой он обвел круг на фотографии:
— Самое интересное я обнаружил вот здесь, на северо-западе. Что-то вроде гигантской цистерны, там искусственное озеро. Если в Штернбурге есть что искать — а я думаю, да, — то именно здесь. К сожалению, я не сумел провести детальную разведку, но я намерен посетить Штернбург еще раз.
Ника вздрогнула:
— Когда?
— Послезавтра. Приготовления будут сложными, они займут целый день.
— Послезавтра… И во сколько мы отправляемся?
С усталой улыбкой Шерман покачал головой:
— Ника, ты со мной не пойдешь.
— Да нет, я как раз пойду с вами.
— Нет. — Шерман вздохнул. — Твоя поездка за мной на «Эскорте» тоже не была прогулкой в детском парке, но сейчас положение сильно осложнилось. Если мы копаем в нужном направлении, то смотри, что есть теперь у наших противников. Происшествие у дачи Щербакова — раз. Загадочный клиент, купивший тур и немедленно сбежавший, — два. Моя фальшивая анкета в агентстве — три. Ты считаешь, что они не насторожатся по-настоящему после всего этого?
— Ну и что? Вы же идете.
— Да, я иду. Но ты — нет.
Отодвинув зазвеневшую на блюдце чашку, Ника резко встала:
— Мистер Шерман, если нет никаких шансов вас уговорить…
— Что тогда?
— Тогда я ставлю ультиматум.
— О! Это любопытно.
— Смейтесь, смейтесь, будет еще смешнее. Прямо отсюда, сию минуту я еду в ФСБ. Там я рассказываю все от начала и до конца. О Кедрове, о списке и убийствах, о даче Щербакова, о вас, о вашей магнитоле-передатчике, о Штернбурге, о том, как вы там побывали и что нашли, и о том, что вы собираетесь вернуться туда снова. Все без утайки. Вот так-то, сэр.
Шерман в отчаянии всплеснул руками:
— Ника, ты не должна этого делать! Нельзя допустить, чтобы они вмешивались, никто не должен вмешиваться!
— А почему? — Ника прищурилась. — Почему это спецслужба моей страны не должна раскрывать преступления на российской территории? Пострадают интересы Великобритании? Да знаете, где я видела вашу Великобританию вместе с ее интересами?
— Ника, все обстоит совсем по-другому…
— Ах, по-другому? Уж не задирает ли нос британский суперагент? Не считает ли он, что ФСБ непременно потерпит фиаско там, где он, и только он один, добьется успеха?
Шерман закрыл глаза и оперся затылком о спинку кресла.
— Я боюсь прямо противоположного…
— Того, что успеха добьются фээсбэшники?
— Да. Того, что они сделают это, и сделают быстрее, профессиональнее, эффективнее, чем я. Или того, что ты попадешь на человека в ФСБ, работающего на наших противников. И в том, и в другом случае мои усилия пойдут насмарку, и земную цивилизацию придется сдавать в архив.
— Джон, я устала от ваших загадок!
— Я не могу выразиться яснее.
— А я не хочу играть по вашим правилам. Решайте — или вы берете меня с собой, или я иду в ФСБ.
Неожиданно по губам Шермана скользнула улыбка.
— Ты очень храбрая, Ника. Но скажи, почему ты так хочешь сунуться туда, где опаснее всего?
— Совсем наоборот, я трусиха. И если вам верить — а я вам почему-то верю, — то как раз безопаснее всего на нашей планете не отходить от вас ни на шаг.
Это заявление заставило Шермана расхохотаться.
— А почему бы и нет? Идея начинает мне нравиться.
— Надо думать. Когда нет выбора, очень разумно находить радость в том, что имеешь…
— У тебя есть навыки обращения с аквалангом?
— Гм… Я занималась карате, парашютным спортом… Наверное, с аквалангом как-нибудь управлюсь.
— Неплохая рекомендация. Там нет ничего сложного… А стрельба из пистолета?
— Ох! И это в программе?
— Надеюсь, что нет, но на всякий случай я тебе покажу. Но вот снаряжения теперь понадобится два комплекта, на это я не рассчитывал… Ладно, я и на один не рассчитывал, все равно с нуля начинать. Наши слабые места я обрисовал, теперь о наших преимуществах.
— У нас и преимущества есть?
— По большей части упования — на то хотя бы, что наши противники не сумеют установить точно, где я был и что видел, каким путем вышел к лодке… Не станут же они с лупой ползать на коленях и обследовать каждый сантиметр… Надеюсь! А может, я преувеличиваю и не очень-то они всполошились. Подумаешь, нервный турист сбежал…
— Не надо меня успокаивать, Джон, я от этого еще больше трясусь.
— Я себя успокаиваю… Я сделал фотографии, сейчас проявлю и напечатаю. По ним наметим путь.
— А как мы попадем на остров?
— Это потом. Я иду в кабинет заниматься фотографиями, Ника. Не входи пока, нужна темнота. Это всего минут на десять.
Шерман закрылся в кабинете. Ника слышала какое-то жужжание, звяканье склянок. Остро запахло химикалиями. Ника сама фотографировала, но такого запаха при обработке пленки не помнила.
Не через десять, а через двадцать минут из-под двери хлынул знакомый фиолетовый свет. «Фиолетовый, — припомнилось Нике из прочитанной когда-то перепечатки старинной книги, — рожден слиянием двух световых потоков — красного и голубого… Первый — огонь, карающий и очищающий, второй — небесная чистота и мудрость».
Она подошла к двери в кабинет и распахнула ее. На столе, среди разбросанных влажных фотоснимков, мерцал установленный в магнитоле таинственный кристалл. Шерман обернулся, и Ника попала в зону магического притяжения его глаз. Она забыла, зачем вошла в кабинет, и лишь через минуту задала вопрос, но не тем настойчивым тоном, каким собиралась:
— Кому вы отправляете свои сообщения, Джон?
— Я связался с друзьями, — без задержки ответил Шерман. — Они помогут нам со снаряжением.
— С вашими друзьями из английской разведки?
— Ника…
— Так почему бы им не помочь заодно и небольшим мобильным отрядом? Не очень-то по-дружески с их стороны оставлять вас одного.
— Я не один, — сказал Шерман с улыбкой.
— Ой, да ладно вам…
— Ника, все много сложнее, чем тебе кажется. И если ты думаешь, что о чем-то догадываешься, едва ли ты права.
— Вот и вышло так, что я работаю на английскую разведку, — прошептала Ника непослушными губами, — хотя вы и неправильно меня вербовали. Почему же вы не стараетесь исправить ошибку и пусть во вторую очередь, но сделать то, что должны были сделать в первую?
— Сделать что, Ника?
— Соблазнить меня…
Глаза ее сияли, тонули в фиолетовом пылающем море, сливались с холодным пламенем. «Я не знаю, кто он, — молнией пронеслась мысль, обжигающая и леденящая, как жидкий азот, — я пропадаю… Может быть, я не хочу знать. Хочу только верить».
34
Самолет шел на снижение в разрывах темных облаков. Его раскачивало, как утлую лодчонку в объятиях шторма; ветер снаружи бесновался не на шутку. Вздыбленные волны далеко внизу, хорошо видные даже с двухкилометровой высоты, казались застывшими, будто взбаламученный океан расплавленного свинца был мгновенно заморожен по волшебству. Маленький остров, над которым кружил самолет, выглядел затерянным и зыбким, словно его спасала лишь неподвижность свинцовых волн.
За все время полета Илларионов и его спутники не обменялись и десятком сколько-нибудь значимых фраз, более весомых, чем «Удобно ли вам, профессор?» или «Пожалуйста, передайте пакетик кофе вон из того шкафчика». Включить компьютер, дабы при удаче узнать что-то из него, Илларионов не решился — неизвестно, как сочетался бы такой поступок с его ожидаемым поведением. В начале полета он задал, правда, вполне невинный, как ему казалось, вопрос.
— Что это за самолет, «Сессна»?
— Нет, «Сессна» для наших задач слабовата, — ответил Келин. — Это «Бич Джет 400А», мы купили его у компании «Бич Эйркрафт». Он довольно старый, ему восемь лет, но очень надежный. Мы его подлатали, модернизировали… Ведь у нас нелетная погода триста дней в году.
Уточнять, где это «у нас», Андрей Владимирович, понятно, не стал.
Сейчас, когда самолет нацеливался на полосу, сияющую рядами посадочных огней, Илларионов занервничал. Он не боялся, что самолет разобьется, просто не думал об этом, но уж очень безрассудной, просто безумной представилась ему вдруг затеянная авантюра. Что за остров посреди свинцового моря, кто и что там внизу? Еще вчера жизнь профессора, как говорят в механике, двигалась равномерно и прямолинейно. А теперь Санкт-Петербург, институт, коллеги, исследования остались где-то в другом, уже не слишком реальном мире, и как знать, не навсегда ли? С невеселой усмешкой профессор вспомнил словарное определение «авантюры» — «рискованное предприятие, обреченное на провал»… Мог ли он поступить иначе? Безусловно. Как? А не все ли теперь равно…
Посадку трудно было назвать мягкой. «Бич Джет» подпрыгнул, плюхнулся на полосу, покатился словно по ухабистой дороге. За иллюминатором профессор с удивлением увидел холмики снега, совсем близко от полосы. Среди них торчали какие-то будки вроде метеорологических. Дальше видна была большая радарная тарелка, замеченная Илларионовым еще с воздуха. В свое время он косвенным образом занимался радарными технологиями и знал, что модификация эта безнадежно устарела еще в 1990 годах. Но может быть, здесь радар используют не по прямому назначению, а в иных целях, для которых старая тарелка годится?
Содрогнувшись в последний раз, самолет остановился. Открыли дверь, спустили трап. Ледяной ветер ворвался в салон. Щурясь от злых порывов, пригоршнями швыряющих в лицо сухой колючий снег, профессор шагнул на верхнюю ступеньку трапа.
Самолет встречали двое — оба пожилые, оба в длинных плащах. Профессор мог легко признать в них если не коллег, то, несомненно, людей, занятых интеллектуальным трудом, но лично эти двое были незнакомы ему. Они заботливо помогли профессору сойти с трапа, сердечно пожали ему руку.
— Дорогой Андрей Владимирович! — произнес тот из двоих, что был старше, с открытой, искренней улыбкой. — Добро пожаловать домой… Как там град Петров, стоит еще?
Илларионов нашел в себе силы попасть в тон:
— Как Венеция, тонет полегоньку…
— Ничего, потонет, вытянем… А вы прекрасно выглядите. Как долетели?
— По меркам здешней погоды, превосходно.
— Проголодаться не успели?
— Успел.
— Тогда прошу, прошу… — Последовал широкий, шутливый приглашающий жест. — К вашему прибытию мы приготовили что-то наподобие торжественного обеда. Обещаю, что торжественности будет мало, а обеда — много.
Профессор вымученно засмеялся, надеясь, что его смех все же не очень выдает напряжение.
— Прошу, — повторил незнакомец и зашагал по вымощенной плитами дорожке, проложенной под углом к полосе.
Помешкав секунду, Илларионов пошел за ним. Второй встречавший остался возле самолета. О чем-то негромко переговариваясь с Келиным, он наблюдал, как открывают люк грузового отделения. В конце полосы показался красно-желтый пикап.
Илларионов и его спутник прошли через калитку в невысоком, почти символическом заборе и направились к группе приземистых кирпичных зданий без окон. Территория, которую они пересекали, была довольно захламленной. Там и здесь валялись связанные, заснеженные кипы пожелтевших бумаг, ржавые огнетушители, обломки металлических сварных рам. Спутник профессора перехватил его взгляд и пояснил со смущенным видом хозяина, в чьей квартире гость застал беспорядок:
— Давно бы убрать, да руки не доходят. Все эти нетленные ценности, вы понимаете, с тех пор, как мы устраивались тут заново. Кучи мусора пришлось выгрести! Вам известна теория о самовоспроизводстве мусора?
— Мог бы защитить по ней вторую диссертацию, — сказал Илларионов.
Они миновали стоянку с двумя полугусеничными тягачами и вошли в центральное здание с нанесенным у входа по трафарету обозначением «Корпус 1». В просторном, ярко освещенном холле было пустынно и почти так же холодно, как за его стенами. Пройдя вдоль длинного ряда лифтовых дверей, проводник Илларионова остановился у шестой по счету и нажал кнопку.
Дверь тут же открылась. На вмонтированной в стену лифта зеркальной пластине профессор увидел лишь две клавиши со стрелками вниз и вверх.
Когда дверь закрылась и начался стремительный спуск, профессор Илларионов ощутил что-то похожее на приступ клаустрофобии, которой никогда не страдал раньше. Этот лифт, проваливающийся в шахту как в пропасть, уносил его все дальше от привычного мира. В скоростном падении была какая-то бесповоротность и безвозвратность, и сердце профессора заныло, ужаленное иглой тоски.
Добро пожаловать, дорогой профессор. Добро пожаловать домой.
35
27 мая 2001 года
20 часов
Ника проснулась оттого, что Джона Шермана не было рядом. Не открывая глаз, она обшарила подушки, но уже знала, что его нет в постели, — и знала, что он где-то близко, что он не ушел.
Она открыла глаза. Это совсем не так просто, как может показаться. Иногда не хочется открывать глаза, проснувшись, а открываешь их с мысленной цитатой из Саши Черного: «Здравствуй, мой серенький день… Сколько осталось вас, мерзких? Все проживу…» Но иногда, открывая глаза, радостно и благодарно приветствуешь каждый световой лучик, каждую трещинку на потолке лишь за то, что они есть.
Ника блаженно потянулась. Истома во всем теле не отпускала ее, сладко ныло внизу живота. «Почему, — подумала она, — мне наплевать на угрозы и опасности, на всю эту собачью муру, вот сейчас, в этот момент? Потому что этот момент и есть абсолютная истина. Все философы ошибались. Через минуту, час, день все будет по-другому, а сейчас — так, и хоть трава не расти».
В комнату вошел взъерошенный Шерман. Он держал поднос, на котором стоял высокий стакан с апельсиновым соком и заманчиво светилась вазочка с клубникой. Свежая клубника?! Ну конечно, аромат свежей клубники ни с чем не спутаешь. Но где, когда он ее раздобыл? В холодильнике никакой клубники не было… А если бы и была, так мороженая — клубника не вызревает в холодильниках, как на грядках.
Присев на кровать возле Ники, Шерман сбалансировал поднос в шатком равновесии на ручке ближнего кресла. Потом он напоил Нику соком, не давая ей в руки стакан, и принялся кормить спелыми благоухающими ягодами.
— Зря переводишь клубнику, Джон. — Она жмурилась от удовольствия, капельки клубничного сока падали на ее левую грудь. — Зря! Ее можно использовать в эротических целях.
— Ее много, — утешил Нику Шерман. — Есть еще другие ягоды, такие, как они называются… В общем, очень эротические.
Приподнявшись на локте, Ника отобрала у Шермана вазочку.
— Джон, в моей биографии… Ну, когда я была молодая и глупая…
— Как удачно, что я это пропустил. Намного приятнее иметь дело со старой и умной.
— Обижусь!
— Шантаж — твой излюбленный метод.
— Ты будешь слушать или нет?!
— Внимательнейшим образом.
— Так вот, был такой эпизод в моей биографии. Я поступала на актерский…
— Да ну? — вежливо удивился Шерман.
— Ну да! — отрезала Ника. — И знаешь, что я читала на экзамене? Не какую-то занюханную «ворону где-то бог послал куда подальше». Я читала из манновского «Доктора Фаустуса». Письмо Леверкюна Кречмару, где он пишет о музыке. Вот, послушай. Наизусть уже не помню, но близко к тексту. О классической симфонии, вот: «Благозвучная мелодия приближается к высшей точке, которую на первый раз еще обходит; от нее уклоняется, приберегая ее для дальнейшего…» Так, потом там длинное описание, но вот дальше: «Возникает прелестное сочетание звуков в среднем регистре, оно возносится в волшебные выси, где царят скрипки и флейты… Сызнова звучит хорал… Мелодия благоговейно движется к высшей точке, от которой она так мудро уклонилась, дабы из груди вырвалось это «ах», дабы еще сильнее сделался наплыв чувств теперь, когда она уже уверенно устремилась вверх, мощно поддерживаемая гармоническими звуками басовой трубы, и, осиянная, достигла вершины». Ну как?
— Красиво.
— Меня не приняли.
— По-моему, просчитались.
— После экзамена председатель комиссии, известный наш режиссер сказал мне: «Ты читала так, словно это совсем не о музыке…» А вот я сейчас думаю: ведь и впрямь не о музыке!
— А о чем?
— Да о том, чем мы с тобой тут занимались. Разве нет?
Шерман серьезно кивнул. Ника заговорила снова:
— Знаешь, мне ведь поначалу было страшновато с тобой, Джон. Нет, не то… Вот хорошее слово — жутковато, как в колдовской сказке. Жутковато, а все равно идешь.
— Ты меня боялась?
— Нет, не тебя. Того, что за тобой… Ты мне представлялся… только не смейся… чуть ли не пришельцем каким-то.
— Ну а теперь? — улыбнулся Шерман. Ника рассмеялась, рассыпала смех серебряными колокольчиками:
— Теперь — нет! Пришельцы, наверно, много чего умеют, но вот в постели с земными женщинами — это вряд ли…
— Почему же?
— Как почему? Мы одни, они — другие…
— Ника! — Шерман перешел на профессорский тон, и лишь по лукавинке в его голосе можно было понять, что он забавляется. — Существует множество теорий об устройстве Вселенной и жизни в ней. По одной из теорий на все планеты, по крайней мере в этой Галактике, жизнь занесена из единого источника. Так что в данной Галактике или хотя бы в ее ближайшей части — ну, скажем, тысяча световых лет — биология мужчин и женщин должна быть одинаковой, правильно?
— Джон, ты меня с толку сбиваешь, — капризно сказала Ника.
— По другой теории, время обратимо и пришельцы могут появиться не только из пространства, но и из времени. Третья теория утверждает, что планета Земля имеет несимметричных двойников, как бы отражения в сложно искривленном шестимерном пространственном зеркале. Согласно четвертой, существуют параллельные, или когерентные, миры, находящиеся в коррелятивной зависимости. Есть еще с десяток теорий, и возможно, что все верны, что все это существует вместе. И тогда мужчине и женщине из разных миров нетрудно понять друг друга…
— Унмеглихь1… Джон, ты непостижимый человек. Что ты всем этим хочешь сказать?
1 Невозможно (нем)
— То, что не надо бояться Вселенной. Она велика и прекрасна, она и ужасна, но разве не такова и Земля? Однажды Юлий Цезарь сказал Клеопатре: «Там, как и везде… Главное — не бояться». Правда, он имел в виду загробный мир, но вопрос о загробном мире как-то до сих пор не очень ясен. Почему бы не отнести эти слова к реальным мирам вокруг?
Отбросив одеяло величественным жестом, Ника встала:
— Джон, вот я стою перед тобой. Я живая и близкая. Вот моя грудь — видишь, как набухли сосочки? Вот мои бедра, между ними — влажное пламя, сок желания. Чего я могу бояться? Давай оставим Вселенную и Землю в покое, я ничего не хочу знать. Может быть, завтра это убьет меня, но сегодня я здесь.
Шерман молча привлек ее к себе.
36
29 мая 2001 года
3 часа утра
Давящая громада острова Крозен то надвигалась из мглы, облитая лунным потоком, то пропадала, когда быстрые облака ненадолго скрывали луну. Четырехметровый катер с мощным малошумным двигателем «Фриуил» покачивался у материкового берега — хищник, притаившийся в темноте. Ника вздохнула с облегчением, лишь когда Шерман натянул над кокпитом (открытой каюткой для рулевого и пассажиров) светонепроницаемый тент на раме из алюминиевых трубок. Темный замок Штернбург на острове производил на нее более гнетущее впечатление, чем она могла себе признаться. Но когда Шерман закрыл ветровое стекло глухим пластмассовым экраном, чтобы свет в кокпите не был виден снаружи, и зажег лампы над приборной панелью, Нике снова стало не по себе. В плеске волн ей мнилось приближение чужой лодки… К рыбачьему поселку Перст Шерман и Ника подъехали на «хонде» — она была синей, а значит, не столь заметной, как желтый «Эскорт». Катер ждал их у дощатого настила на сваях импровизированного причала. Ника не спрашивала Шермана, где он провел вчерашний день, откуда катер и кто соорудил причал. Она знала, что ответа ей не получить, а если бы и получила, какой ей прок от того? Происходит то, что происходит, — они сидят в кокпите, и Шерман проводит инструктаж.
— Перед тобой утепленные гидрокостюмы «Пингвин», в них можно работать под водой при температуре от четырех градусов — правда, при четырех недолго, но у нас будет температура повыше. Вот акваланги «Меркюри», запас воздуха в баллонах на час. Когда будем одеваться, я покажу тебе, как обращаться с аквалангом. Это очень просто. Вот сильные подводные фонари, пристегиваются к запястью, и ножи…
— А ножи зачем?
— Ножи обязательны. А если запутаешься в чем-нибудь под водой? Нож будет у тебя на поясе, вот здесь, он вынимается так. — Шерман показал. — Теперь еще одна интересная игрушка…
Шерман достал из рундука пистолет. Ника ойкнула и прикрыла рот рукой.
— Пистолет «Сан Кинг М-100», — сказал Шерман, — модель создана на базе мощного пистолета «Беретта М-92» военного образца. Главное отличие «Сан Кинга» от базовой модели в том, что предусмотрено крепление глушителя. Вот, я устанавливаю глушитель… Калибр девять миллиметров. Сцепленный затвор, самовзводный ударно-спусковой механизм.
— А что это значит? — жалобно спросила Ника, не отводя глаз от оружия.
— Это значит, что тебе не нужно никаких дополнительных манипуляций, чтобы стрелять, только дави на спусковой крючок. Сколько раз нажмешь, столько раз и выстрелишь. Имей в виду, одно нажатие — один выстрел, очередями он не стреляет, понятно?
— Да, — прошептала Ника.
— Хорошо. В магазине пятнадцать патронов в два ряда, следовательно, ты можешь в идеале ухлопать пятнадцать противников, если не забудешь снять с предохранителя. Вот он, слева. Так закрыто, так открыто. Запомнила?
— Запомнила. А это что за кнопочка? — Ника осторожно коснулась нижней части рукоятки.
— Эту кнопочку не нажимай. Защелка магазина. Нажмешь ее, магазин выскочит, и ты останешься без патронов. Она тебе не понадобится, потому что запасных магазинов нет и перезарядить пистолет нельзя.
— Он стреляет и под водой?
— Не вздумай! Конечно, нет. Мы положим пистолеты — у меня такой же — вот в эти водозащитные пластиковые сумки и прицепим их к поясам гидрокостюмов. Смотри, как открывается сумка. Вот так…
Ника взяла пистолет из руки Шермана.
— Тяжелый…
— Это серьезное оружие. Когда будешь стрелять, особенно несколько раз подряд, старайся не прикасаться к глушителю. Он сильно раскаляется.
— Когда буду стрелять, — повторила Ника, как заклинание. — Неужели мне придется стрелять, Джон?
— Лучше бы без стрельбы, — вздохнул Шерман.
— А если я увижу кого-нибудь, что делать? Сразу стрелять?
— Ишь, какая ты кровожадная… Держись поближе ко мне и выполняй команды.
— Только выполнять команды, и все?
— Хорошо бы, если бы все… Ника, я ведь не знаю, как там повернется. Может быть, тебе придется действовать самой, по обстановке. Не теряйся. Если ты в реальной опасности, помни три вещи. Первая. Сначала стреляй, потом задавай вопросы. Вторая. Не бойся противника, он сам тебя боится. Третья. Для красоты не геройствуй, ты не в театре. Лучше быть живой дворнягой, чем мертвым львом.
— Львицей, — поправила Ника.
— Что? А, да, львицей… Ты усвоила правила?
— Поцелуй меня.
— И помни еще одну вещь, Ника…
— Поцелуй меня!
Шерман наклонился к ней. Она не стала ждать, обхватила его руками за шею, целовала долго, нежно, грустно.
— Ника, запомни еще одну вещь, — сказал Шерман сразу, как только она оторвалась от его губ. — Если тебе покажется, что ты можешь выручить меня, подвергнув себя опасности, не делай этого. Ты должна выжить. Я не хочу, чтобы ты осталась там… В шлюзе, где нет кислорода. Ты поняла?
— Да.
— Выполнишь?
— Нет.
Минута, когда Шерман не говорил ничего, тянулась бесконечно, минута осязаемого времени, а потом он сказал:
— Давай одеваться.
37
Шерман помогал Нике облачиться в гидрокостюм, что было не так просто сделать в тесном кокпите при ощутимой бортовой качке.
— Тебе удобно? Застегни этот замок… И вот этот… От ласт пришлось отказаться, и мы не сможем быстро перемещаться в воде. Но нам не только в воде действовать, а с ластами много возни и лишний груз.
Затем Шерман провел небольшую тренировку с аквалангом; Ника без труда воспроизвела несложные приемы, и по меньшей мере за техническую часть он мог быть спокоен.
Завершив собственную экипировку и последнюю проверку снаряжения, Шерман погасил лампы в кокпите и снял маскировочный экран с ветрового стекла. Тихо заурчал мотор. «Фриуил» позволял катеру развить высокую скорость, почти не производя шума.
Было темно, однако Шерман вел катер уверенно. Нике оставалось удивляться, как он ориентируется — он сверялся с какими-то приборами, но этого мало, надо и самому что-то видеть! Постепенно, впрочем, и ее глаза привыкали к темноте, периодически теснимой бледно-призрачным лунным светом. Она различала изогнутый мыс острова Крозен, эллинг и лодки. Катер скользил дальше, на малом ходу он развернулся и устремился в бухту, прикрытую скалами с трех сторон. На сделанных Шерманом фотографиях было хорошо видно, что она удобна для скрытной высадки. Ника спросила его тогда:
— А разве не логично для них заткнуть вот как раз такие дыры после твоего бегства? Шерман только плечами пожал:
— Всего не предусмотришь. Я рассчитываю на то, что они не ожидают моего возвращения.
Если они и ожидали, то не здесь. Шерман пришвартовал катер, пользуясь валунами, как кнехтами, выпрыгнул на берег, помог выбраться Нике.
В густой тени скалы они попали в полную тьму — двое в облегающих черных гидрокостюмах, с аквалангами за плечами, похожие (если бы нашелся наблюдатель, видящий во мраке как кошка и склонный к фантастическим сравнениям) на обитателей потустороннего царства.
— Придется включить фонарь, — сказал Шерман. — Это допустимый риск, иначе ноги переломаем.
— Допустимый риск — так говорят в Англии? В России это называется «авось».
Вспыхнул узкий белый луч. Отражатель фонаря был устроен так, что свет почти не рассеивался. Ника шла чуть позади Шермана, стараясь ступать аккуратно по его следам. Они перелезли через три рассыпающиеся каменные стены, когда-то бывшие стенами крытых помещений, и оказались у люка. Пока Шерман со всеми предосторожностями открывал люк, Ника светила ему.
Втиснуться в тесный лаз с аквалангами и продвигаться дальше в уходящем круто вверх тоннеле было непросто, и это был самый опасный участок пути. Если бы их заперли здесь, не осталось бы ни единого шанса выбраться — только дожидаться, пока их вытащат, с легко предсказуемыми последствиями. Но сработало ли русское «авось» или английская взвешенность риска, но тоннель они преодолели. Второй люк открылся высоко над залом с искусственным озером.
Внизу слышались голоса — не менее чем трех человек. Звук гулко метался в стальной цистерне, и слов разобрать было нельзя, но вскоре дважды прошипели дверцы лифта. Голоса смолкли, но свободен ли путь, все ли покинули зал? Может быть, один или двое все еще там.
Шерман попытался воспользоваться зеркальцем, но это ничего не дало, сектор обзора был очень мал. Тогда ему пришлось пренебречь некоторыми предосторожностями и высунуться.
— Никого нет, — шепнул он Нике через полминуты. — Быстро вниз!
Они спустились по приваренным к стене скобам и подошли к искусственному озеру там, где в воду вела лесенка-трап.
— Ты готова? — тихо спросил Шерман. Ника кивнула.
— Тогда, — проговорил он, придирчиво осматривая ее акваланг, — вспоминай все, чему я тебя учил, и не медли. Вперед!
Он опустил маску, и Ника последовала его примеру. По трапу она двинулась первой.
Вода была чистой и прозрачной, видимость — неплохой, лучи фонарей доставали метра на три. В самом озере смотреть было не на что, кроме клепаных стен, но впереди зияло жерло подводного тоннеля метров шести в диаметре.
Протяженность этого совершенно пустого тоннеля составляла, по весьма приблизительной прикидке Ники, около пятисот метров. Он закончился внезапно, оборвавшись в море.
Рельеф дна здесь был суровым и аскетичным, ничто не напоминало о красотах Большого Барьерного Рифа. Ни растительности, ни рыб, ни других морских жителей. Сплошные скалы, остовы каких-то механизмов, брошенных, видимо, после прокладки тоннеля. «И это все? — разочарованно подумала Ника. — Стоило рисковать, чтобы посмотреть на эти обломки? А ведь еще возвращаться…»
Но кроме света их фонарей был и другой свет, за скалой, выделявший ее ровным желтоватым ореолом. Шерман подтолкнул Нику, и они обогнули скалу.
Здесь они могли погасить фонари — света хватало. Ника ахнула бы, не будь она в акваланге под водой. Дальше и ниже, в подводной долине, сияло огнями нечто, сразу будившее в памяти модные когда-то публикации о летающих тарелках.
Двадцатиметровый диск покоился на трех опорах. По окружности протягивалась цепь овальных иллюминаторов, некоторые ярко светились. На том краю диска, что был ориентирован в открытое море, серебристые крылья разлетались дугой над громадными кожухами — что там, если не двигатели? Под панцирем каждого из двух горбов-кожухов мог бы спрятаться трехэтажный дом. Всю конструкцию заливали светом прожекторы, установленные вокруг и сверху. Ника обратила внимание на отсутствие выбросов воздушных пузырей.
Прикоснувшись к руке Ники, Шерман указал на диск. Ясно, надо торопиться, учитывая ограниченный запас воздуха в аквалангах.
Вблизи тарелка выглядела еще громаднее. И если под крыльями на краю все же двигатели, они закрыты створками наподобие стальных ворот… Такие огромные двигатели? Это же не «Титаник». Более вероятно — ангары для небольших подводных лодок.
На выпуклом днище возле одной из опор высотой примерно в рост человека находился круглый люк. Шерман сдвинул рукоятку справа, и люк плавно отворился. За ним открылся короткий тамбур с таким же люком напротив. Шерман поддержал Нику, забрался в тамбур сам, другой рукояткой закрыл наружный люк. Минуту или две он разбирался в панели управления на стене, потом что-то переключил, и мощные насосы быстро откачали воду из шлюза. Шерман поднял маску на лоб, вытащил загубник, так же поступила и Ника. Теперь они могли разговаривать, и Ника не замедлила этим воспользоваться:
— Где мы? Что это за штука? Ты знал или догадывался, что тут есть такое?
— Отвечать по порядку? — спокойно и чуть иронично отозвался Шерман. — Пожалуйста. На первый вопрос — мы в шлюзовой камере. На второй — не знаю. На третий — не догадывался, но ведь мы хотели что-то найти… Вот и нашли.
— И что дальше?
— Попробуем открыть внутренний люк.
Это удалось без труда — люк не был заперт, он открывался простым поворотом рукоятки. Ника и Шерман очутились в кольцевом коридоре, освещенном люминесцентными лампами. Нике вспомнилась космическая станция из фильма «Солярис», очень похоже.
Шерман достал пистолет. Ника поколебалась и тоже вынула оружие из водозащитной сумки. Шерман как будто хотел воспротивиться этому, но передумал и промолчал.
Вдоль стен коридора лежали пластиковые мешки. Шерман вспорол один из них ножом, попробовал на вкус просыпавшийся белый порошок.
— Героин, — сказал он.
— Ой, точно? — Ника взглянула на мешок со страхом. — Если мы угодили на склад наркомафии, плохи наши дела.
— Должно быть, героин, — сказал Шерман уже не так уверенно, может быть, чтобы не пугать Нику. — Хлор гидрат диацетилморфин… Нас учили различать на вид и вкус кое-какие наркотики, но это было давно.
— Ладно, так или иначе…
Они шли по коридору, останавливаясь у каждой двери. Везде было тихо, и все двери были закрыты. Шерман не предпринимал попыток их открыть.
За пятой дверью они услышали голоса — два голоса, мужской и женский. Женщина что-то спросила, мужчина односложно ответил. Дверь приглушала звуки, но у Ники создалось впечатление, что люди за дверью говорят не на русском языке.
