4
Следующие шесть недель я провел в глубокой депрессии. В конце четвертой недели я получил маленькую картонную коробку, содержащую кое-какие мои личные вещи, которые находились в квартире Катарины. Мужчина не может неделями встречаться со своей девушкой, не забывая у нее каких-нибудь вещей вроде зажигалки, галстучной булавки, каких-то бумажек, писем, книг и всякого хлама, из ценных и ненужных предметов, которые потом оказываются дороги нам по той или иной причине. Получить такую посылку — все равно, что заново пережить сильнейшее потрясение, и это выбило меня из колеи дня на три-четыре.
Потом, в конце шестой недели, мне принесли открытку от доктора Торндайка. На ней была стереолитография какого-то вида Иеллоустоунского заповедника, но не того всемирно известного Великого Нагромождения, а нечто более прозаическое.
На обороте было какое-то загробное послание:
«Стив, я случайно проезжал по той дороге, где случилась катастрофа. Это напомнило мне твой случай, так что я решил написать, потому что желаю знать, как ты выпутался из этой передряги. Через пару недель я буду в Медцентре, напиши мне туда.
Джим Торндайк».
Я перевернул открытку и критически ее осмотрел. Меня осенила мысль. У обочины стоял высокий размалеванный сварной дорожный знак. Тот же самый дорожный знак, что так не вовремя привлек мое внимание.
Я сидел, уставившись через увеличительное стекло на высившийся у обочины дорожный знак; его стереоизображение, казалось, было живым и реальным. Оно вернуло меня к тому моменту, когда Катарина прильнула к моему плечу, волнуя своим теплом и желанием.
Это, естественно, тоже выбило меня из колеи на несколько дней.
Прошел еще месяц. Наконец я решился выйти из своей скорлупы, так как почувствовал, что смогу прогуляться в бар, не боясь, что все остальные люди вокруг будут показывать на меня пальцем. Я порвал со всеми прежними приятелями и за прошедшие недели не завел новых. Одиночество начало утомлять меня, и все больше хотелось поговорить с кем-нибудь или даже встретить знакомых.
Несчастный случай уже не казался чем-то ужасным, — время хороший лекарь. Катарина заняла свое место в моей памяти, и я уже не вздрагивал, случайно увидев похожую на нее женщину. Я помнил тепло ее рук и жар поцелуев, и мой разум, особенно под градусом, откалывал с моими воспоминаниями различные фокусы. Не раз во сне мне чудилась Катарина, но когда она приходила в мои объятия, это оказывалась Мариан — загорелая, с искрящимися голубыми глазами и живым трепетным телом.
И я ничего не мог с этим поделать. Я знал, что если я решусь попросить Мариан Харрисон о свидании и она согласится, то мне уже никогда не разобраться в своих чувствах к этим двух женщинам, и если вернется Катарина, то я окажусь между двух огней.
Я просыпался и называл себя отъявленным дураком. Я всего-то и видел Мариан пятнадцать минут — и то в компании ее брата.
Короче говоря, однажды утром я признал свое поражение в борьбе с самим собой, точнее, в борьбе двух воспоминаний. Мой хитрый мозг решил, что пора снова заняться нерешенной проблемой и для этого мне просто необходимо опять прошвырнуться роковым хайвэем и заодно нанести визит на ферму Харрисонов. Я объяснял своей на редкость сговорчивой совести, что делаю это только потому, что не успел выказать своей признательности Харрисону-старшему, но знай я, что его не окажется дома и я застану лишь его дочь, моя решимость посетить ферму лишь укрепилась бы.
Но человек предполагает, а Бог располагает, и тем же утром, когда я принял решение, в девять часов прозвенел звонок, и, когда я вышел на порог, то столкнулся нос к носу с двумя джентльменами с золотыми значками на кожаных удостоверениях, лежащих в карманах их курток.
Я открыл дверь, потому что не мог изображать свое отсутствие перед командой из эспера и телепата. Оба знали, что я на месте.
— Мистер Корнелл, не будем терять времени. Мы хотели бы знать, откуда вы знаете доктора Торндайка.
Я не стал хлопать глазами от такой фамильярности. Это стандартный прием, когда расследование проводит эспер-телепатическая команда. Телепат знал обо мне все, включая тот факт, что я прощупал их бумажники и удостоверения личности, значки и серийные номера маленьких автоматических пистолетов, которые они носили. Им важно было задать главный вопрос сразу и в упор, чтобы некогда было придумывать уклончивые ответы. Мои сведения о Торндайке были довольно отрывочными, и не стоило их скрывать, поэтому я рассказал им все, что знал.
Наконец «Это все, — подумал я. — Но почему вы о нем спрашиваете?»
Телепатическая половина команды ответила:
— Мы не имеем права отвечать вам, тем более что вы не произнесли вслух свой вопрос. Единственное, что мы можем сказать, это то, что вы последний человек, получивший какие-либо известия от доктора Торндайка.
— Что… я?
— Открытка. Она была последней связью Торндайка с внешним миром. Потом он исчез.
— Но…
— Торндайк должен был прибыть в Медицинский Центр в Марион, штат Индиана, три недели назад. Мы знаем каждый его шаг до последнего пункта в Иеллоустоунском заповеднике. Там следы оборвались. Он позвонил в маленький отель, забронировал номер и как в воду канул. Теперь, мистер Корнелл, разрешите взглянуть на открытку?
— Конечно. — Я подал ее. Эспер взял, поднес к окну и взглянул на нее при свете. Когда он сделал это, я встал рядом, и вместе мы прощупывали ее до тех пор, пока края открытки не начали загибаться. Но если там и был какой-нибудь шифр, тайнопись, какой-то скрытый смысл или послание, я ничего не заметил.
Я неискушенный следователь и посредственный эспер, но я знаю, что Торндайк был хорошо знаком с моей глубиной восприятия и не стал бы что-то далеко от меня прятать.
Наконец эспер покачал головой и протянул мне открытку.
— Никаких следов.
Телепат кивнул. Он взглянул на меня и улыбнулся как-то кисло и натянуто.
— Мы, естественно, заинтересовались вами, мистер Корнелл. Кажется, это уже второе исчезновение. И опять вы ничего не знаете.
— Понимаю, — проговорил я медленно, вновь в моей голове завертелись вопросы, и все они были связаны с недавней аварией.
— Наверное, мы еще вернемся, мистер Корнелл. Вы не против?
— Слушайте, — сказал я довольно грубо, — когда эта чехарда кончится, я буду самым счастливым человеком на планете. Может, я смогу чем-нибудь помочь, только дайте знать.
После этого они ушли. Я все еще не оставил надежду навестить ферму Харрисонов. Тем более что чувствовал какую-то связь между новым таинственным исчезновением и Харрисонами. Я был уверен, что ничто не исчезает бесследно, тем более здоровые люди с видами на будущее.
Я не позволил себе задержаться около знака, опасаясь неизвестно чего. И все же, к своему удивлению, я заметил, что кто-то удосужился починить его. Поломка была такой незначительной, что ее устранение напоминало вызов механика при заполнении пепельницы окурками.
Потом я заметил еще некоторые перемены, внесенные временем.
Выжженное пятно заросло высокой сорной травой. Сук дерева, нависавший над местом катастрофы, на котором раньше висел блок, потерял былую черноту. Блок убрали.
«Дайте год, — подумал я, — и единственным напоминанием о катастрофе останется только шрам в моей памяти, а потом и он исчезнет».
Я вернулся на дорогу, покрутился по проселку и выскочил на шоссе прямо напротив большого приземистого дома.
Он выглядел холодным и неуютным. Лужайка перед крыльцом сильно заросла, а на веранде валялось несколько клочков бумаги. Венецианские ставни были закрыты и плотно пригнаны. Поскольку сейчас было лето, закрытые окна и запертые двери (не важно, стояли противомоскитные сетки или нет) тут же говорили об отсутствии хозяев. Харрисоны съехали.
Еще одно исчезновение?
Я быстро развернулся и помчался в ближайший городок. Проще всего было все узнать на почте.
— Я ищу семейство Харрисонов, — радостно сообщил я человеку за стойкой.
— А они уехали несколько недель назад.
— Уехали? — разочарованно спросил я.
Клерк кивнул. Затем он наклонился вперед и проговорил конфиденциальным шепотом:
— Прошел слух, что девочка подхватила космическую чуму.
— Мекстромову болезнь? — ляпнул я.
Клерк взглянул на меня так, будто я скверно выругался.
— Она была славная девушка, — сказал я нежно.
Он кивнул и ушел за какими-то документами. Я постарался проследить его, прощупать, но бумаги оказались в маленькой мертвой зоне в самом конце здания. Я проклял весь белый свет, хотя и ожидал, что дела будут находиться в мертвой зоне. Как только открылся институт Райна, правительство прочесало всю страну на предмет обнаружения мертвых зон для хранения секретных и личных бумаг. Бизнесмены, высшее общество и всякое отребье, вкупе с правительством, подняли большой шум в защиту законных прав личности.
Он вернулся с виноватым видом.
— Они оставили закрытый адрес, — сказал он.
Я испытал острое желание сунуть ему двадцатку, но не стал этого делать. Из-за Райна взятки для должностных лиц стали невозможными. Так что мне пришлось изобразить страшное разочарование.
— Это чрезвычайно важно. Я сказал бы, дело жизни и смерти.
— Простите. Но закрытый адрес есть закрытый адрес. И тут ничего не поделаешь. Если вам надо с ними связаться, опустите письмо. И если они захотят ответить, то свяжутся с вами сами.
— Возможно, чуть позже я вернусь, — сообщил я ему, — отправлю письмо прямо отсюда.
Он склонился над конторкой, я кивнул и вышел.
Размышляя, я медленно поехал назад к бывшей ферме Харрисонов. Удивительно! Насколько я знаю, люди никогда не бегут куда глаза глядят, подцепив Мекстромову болезнь. И, кроме того, мысль о том, что Мариан Харрисон тихо увянет и умрет или, быть может, безбоязненно уйдет из жизни, казалась настолько абсурдной, что полностью не воспринималась моим сознанием, и лишь иногда по мне прокатывались волны ужаса.
Я вновь подъехал к жилому дому и остановился напротив веранды. Я не могу объяснить, почему там оказался, просто мне хотелось побродить по дому, посмотреть, что можно обнаружить перед тем, как вернуться на почту и написать письмо или открытку.
Со двора дом был заперт на старинный задвижной засов, который открывался достаточно просто. Я пожал плечами, успокоил совесть и пошел искать кусок железной проволоки. Сделав отмычку, я прощупал дверь и поднял два простейших сигнализатора. После этого отодвинул засов так быстро, словно пользовался настоящим ключом.
Это не бегство и не исчезновение. В каждой из четырнадцати комнат виднелись явные следы продуманных сборов. Ненужный хлам валялся вперемешку с остатками упаковочных материалов, набором коротких гвоздей, так и не понадобившимся полузаконченным ящиком, набитым старой одеждой.
Я обошел все вокруг, но больше ничего не нашел, а то, что нашел, я мог бы увидеть и так, без своего эсперовского чутья.
Я медленно бродил по дому, позволив своему восприятию блуждать от точки к точке, пробуя прощупать место во времени, но все было впустую. Моего уровня восприятия не хватало.
Мне удалось уловить лишь один отклик в одной из верхних спален, мне показалось, что это следы смерти. Но когда я остановился в комнате, где спала Мариан, то вновь начал сомневаться в своих ощущениях. С эсперами такое случается.
И я вдруг понял, что все встало на свои места.
Мир в ощущении эспера выглядит наподобие облачного неба, с чистыми местами и туманными пятнами, расположенными в полном беспорядке. Качественно картина обычно не менялась. Но этот дом находился в темной, почти мертвой зоне. Теперь это стало совершенно ясно. Я покинул дом и прошел в громадное сооружение, которое, видимо, использовалось как сарай и гараж одновременно. Оно оставило у меня то же чувство неудовлетворенности, что и дом. Филипп Харрисон или кто-то еще, должно быть, держал здесь мастерскую. Я нашел верстак и небольшой столик с отверстиями для болтов, покрытый масляными пятнами и другими следами, говорящими о том, что здесь стоял один из тех больших универсальных деревообрабатывающих станков с циркулярной пилой, дрелью, токарным станком, рубанком, стамеской и всякой всячиной. Там валялось также немного металлолома, но никаких столярных поделок. Виднелись полотна ножовок, электродрель и круглая подставка, на которой крепился светильник.
Не знаю почему, но я там задержался, копаясь в этом брошенном хламе. Видимо, мое чутье предвидело тот факт, что я должен был здесь что-то узнать, но след был таким слабым, что мог ускользнуть от меня. Я стоял в недоумении, соображая, что меня здесь держит.
Я лениво наклонился, поднял с пола кусочек металла и ощупал его руками. Потом огляделся вокруг, но ничего не увидел. Я еще раз тщательно прощупал гараж, но результат был равен нулю. Наконец, изрядно разозлившись на самого себя, я вышел наружу.
Время от времени с каждым случается что-то подобное. На обратном пути к машине, погруженный в круговорот мыслей, планов, вопросов и идей, я так ничего и не сообразил. Возможно, так бы и витал в облаках, пытаясь заставить свой интеллект выдать хоть какое-нибудь решение, но оказалось, что я не могу завести машину. Рассеянность никогда не была мне присуща, но в этот момент я пытался вставить в замок зажигания железку, которую подобрал в гараже.
Я улыбнулся — железка остудила голову, бросил обломок металла в траву, вставил ключ в зажигание и…
И тут же рванулся за этой железкой обратно…
Маленький кусочек металла был планкой от дорожного знака, которая отсутствовала, когда мы с Катариной разбились.
Я выехал на хайвэй и остановился около знака. Я изучал его, сравнивая свое восприятие с внешним видом. Точно!
Этот обломок металла, полдюйма длиной и в четверть дюйма диаметром, с чуть шероховатыми, зазубренными краями, был точно таким же, как сломанная перекладина знака!
Затем я заметил кое-что еще. Фигура в середине знака была не такой, как на стереофото. Я достал из кармана открытку Торндайка, сравнил картинку с реальной вещью и понял, что был прав.
Как я уже говорил, фигура была похожа на значок бойскаутского новобранца или символ, который они использовали для обозначения Северного полюса на компасе. Только нижнее основание листьев трилистника было шире, чем обычно на эмблемах, и почти таким же широким, как верхнее. Так вот, те знаки, что стояли сейчас вдоль дороги недалеко от Иеллоустоунского заповедника, были повернуты набок, в то время как на моем любимом хайвэе — вверх ногами.
Последнее, что я сделал, еще раз прощупал эту конструкцию. Я ощупал сам знак, затем позволил моему восприятию скользнуть вдоль перекладины, потом — по диску, на котором крепились перекладины эмблемы.
Это еще ничего не значит. Он так задуман, как говорится. Если бы кому-то пришло в голову поинтересоваться моим профессиональным мнением, я бы отметил, что знак представляет собой продуманную композицию, которая, впрочем, не создана для того, чтобы вертеть эмблему как заблагорассудится.
Собственно, если бы не эта маленькая сломанная перекладина, найденная мной на полу гаража Харрисонов, мне бы и за миллион лет не пришло бы в голову, что эти дорожные знаки значат нечто большее, чем кажется на первый взгляд.
На почте я написал письмо Филиппу Харрисону:
«Дорогой Фил!
Сегодня я заезжал к вам домой и был очень огорчен, узнав, что вы съехали. Мне бы хотелось вновь связаться с вами. Если не возражаете, пожалуйста, сообщите ваш нынешний адрес. Если вы желаете, я сохраню его в тайне или отвечу через почту, до востребования. Кстати, я обнаружил, что ваш дом лишился своей мертвой зоны. Это может определить любой эспер. Вы когда-нибудь слышали прежде об изменениях пси-обстановки?
Да. И еще: кто-то сменил тот дорожный знак со сломанной перекладиной. Вы, должно быть, здорово постарались, чтобы не выбить те странные завитки в середине. Я нашел выбитую перекладину на полу вашего гаража. Возможно, вы хотели взять ее на память, как сувенир для любимой девушки.
Пожалуйста, напишите и дайте знать, как идут ваши дела. Ходит слух, что Мариан подхватила Мекстромову болезнь. Простите, что затрагиваю столь деликатный вопрос, но я делаю это только из искреннего желания помочь.
Не знаю, как вы это воспримете, но я чувствую себя перед вами в долгу, так как обязан вам своей жизнью и не в силах забыть об этом.
Искренне признателен, Стив Корнелл».
В полицию я не пошел.
От одного моего вида им становилось плохо, и они уже записали меня кандидатом в палату параноиков. Все, что я мог бы сделать, это поехать в участок и объяснить там, что обнаружил какую-то организацию, которая подпольно использует декоративные дорожные знаки, и что исчезновение Катарины Левис, доктора Торндайка и переезд Харрисонов связаны между собой.
Вместо этого я запер квартиру, сообщил всем, что надолго уезжаю в туристическую поездку, чтобы успокоить свои нервы: я решил, что, уйдя со сцены, покончу с заботами, завладевшими мной, раз и навсегда.
Я отправился путешествовать. Проведя несколько дней за баранкой автомобиля, я бесцельно исколесил громадную территорию. Мне нравилось мчаться четыре часа по одному хайвэю на север, а потом следующие четыре часа — по параллельному на юг или даже иногда возвращаться назад в исходную точку. Через неделю я уже был между Западной Вирджинией и Восточным Огайо. И в Восточном Огайо я, наконец, увидел знакомые дорожные знаки.
Все эмблемы были повернуты набок, и знаки выглядели как новенькие. За следующие семьдесят пять миль я не встретил ничего примечательного, пока, наконец, не догнал грузовик, нагруженный трубками, жестью и декоративными металлоизделиями. Грузовик впереди был одним из тех старых железных кротов, которые вы сами неоднократно встречали на наших дорогах.
Я наблюдал, как автоматический привод подхватывал и вырывал с корнем один из старых черно-белых эмалированных знаков и укладывал в кузов, полный металлолома. Потом на моих глазах этот крот, ревя двигателем и тряся кузовом, вгрызался в землю, быстро делал отверстие под основание нового знака, затем экипаж вставлял в патрон один из этих новых знаков, и машина ставила его на место, бетонировала, укрепляла в грунте и потом двигалась по дороге дальше.
Вряд ли стоило расспрашивать экипаж, поэтому я помчался как можно быстрее в столицу округа — Колумбус.
Чистый, сияющий, отутюженный и весьма консервативно одетый, я предстал перед Особо Уполномоченным Штата по Договорам и Хайвэям. Я нагло изображал из себя важного чиновника какого-то отдаленного штата, интересующегося этими знаками по деловым соображениям. Уже после я подумал, что если наткнусь на более-менее приличного телепата, то сяду в лужу. Но, с другой стороны, попытка расспрашивать прохожих казалась еще более глупой и опасной.
Один секретарь Уполномоченного выставил меня из приемной, другой — послал вверх по лестнице, третий — отфутболил меня в Департамент Дорожных Карт и Топографии.
Наконец один из секретарей Департамента заявил, что мог бы мне помочь. Его звали Хатон. Был ли он эспером или телепатом, оказалось не важно, потому что здание Департамента стояло прямо посреди мертвой зоны.
Все же я решил играть начистоту. Я сказал, что являюсь жителем Нью-Йорка, интересующимся новыми дорожными знаками, которыми столь славится Огайо.
— Я рад, что они вам понравились, — сказал он, сияя.
— По-моему, эти знаки стоят несколько дороже, нежели старые, покрытые черно-белой эмалью.
— Но зато, — гордо сказал он, — при массовом производстве их стоимость резко падает. Видите ли, прежде чем закупить несколько тысяч знаков для какого-нибудь хайвэя, их нужно заказать, отштамповать, покрасить и прочее. Новые же знаки изготавливаются на одном станке и по мере необходимости. Вряд ли вы знаете, что номера магистралей и любая другая информация переносятся на металлические таблички с широких листов фотобумаги. Это значит, что нам пришлось бы заказать десятки тысяч таких цифр и соответственное количество заготовок транспарантов, а потом использовать их по мере необходимости. Конечно, при новом способе некоторых дополнительных затрат не избежать, но если суметь достаточно заинтересовать другие штаты, то цена знаков значительно снизится. К тому же компания даже подписала в контракте особый пункт, что они согласны покрыть неустойку. Так что на первых порах покупателей не очень волнует вопрос о текущих затратах.
Его явно несло, как бюрократа, севшего на любимого конька. Я был рад, что находился в мертвой зоне, потому что, узнай он мои мысли, он выставил меня из своего кабинета.
Наконец красноречие мистера Хатона иссякло, и я удалился.
У меня возникла мысль проехать в главную контору компании, но потом я решил, что это все равно, что сунуть голову в пасть голодного зверя.
Я убрал в карман выданную мне карточку компании и принялся изучать новенькую карту автодорог, которую мистер Хатон с гордостью вручил мне. Она имела выносную табличку нарядных новых знаков, которыми штат Огайо разукрасил свои хайвэи и которые не увеличивают расходов бюджета, а также зеленые цифры на различных дорогах, сообщавшие о дате установки новых знаков. Внизу таблички крупным шрифтом стояло имя Особого Уполномоченного Дорог, а ниже и мельче — имя Хатона.
Дорога оказалась новая, и это была еще одна приятная неожиданность. Миля летела за милей, и за стеклом мелькал знак за знаком.
Я не знал, что меня ждет, и не мог точно определить, что именно ищу. Но я шел по следу, и судя по активности, как умственной, так и физической, после долгих недель депрессии у меня, наконец, поднялось настроение и обострились ментальные способности. Радио в машине заливалось сладкозвучными песенками, какие можно услышать только в Огайо, но меня это не трогало. Я искал что-то более существенное.