Уже в полдень на полпути между Дайтоном и Цинциннати я нашел то, что искал. За пятьдесят ярдов до перекрестка я увидел знак с оторванной планкой. Я уже понял систему обозначений и остановился, чтобы обдумать детали.

Тогда, рядом с фермой Харрисонов, исчезла левая планка. Харрисоны жили по левую сторону хайвэя.

Теперь пропала правая планка, поэтому я должен свернуть на перекрестке направо и проехать до следующего целого знака.

Вот те на! Я развернулся, помчался назад по основному хайвэю и проехал около пятидесяти миль, рассматривая пролетавшие вокруг знаки. Все, что были справа, имели перевернутый трилистник. Все, что были слева, — повернуты набок. Разница казалась такой незаметной, что только те, кто знали, в чем суть, могли отличить один от другого.

Я снова развернулся и помчался, следуя знакам.

В двадцати милях от основного хайвэя, где я увидел знак, означавший поворот, мне пришлось наткнуться еще на один знак с исчезнувшей планкой, указывавшей левый поворот. Я повиновался и съехал на подъездную дорогу, ведущую к какой-то ферме.

Я решил изобразить заблудившегося человека и очень надеялся, что не встречу телепата.

Через несколько сотен ярдов я увидел девушку, которая быстро шла мне навстречу. Я остановился. Она взглянула на меня с насмешливой улыбкой и спросила, не может ли чем-нибудь помочь.

Я небрежно кивнул:

— Ищу старых друзей, которых не видел несколько лет. По фамилии Харрисон.

— Я не знаю никаких Харрисонов, — с улыбкой ответила она на огайском диалекте.

— Не знаешь?

— А где они живут?

Я смотрел на нее, надеясь, что не напоминаю ей волка, взирающего на бедного ягненка.

— О, они сказали, как их найти. Мне следовало свернуть с главного хайвэя на эту дорогу, проехать по ней двадцать миль и остановиться с левой стороны, когда увижу один из этих знаков, на котором кто-то сшиб одну планку.

— Планку? С левой стороны… — промямлила она, переваривая мысль в своем мозгу. Ей было не больше семнадцати, загорелая, живая и здоровая от жизни на воле. Она меня поразила. Насколько я мог судить, она была замешана в этой истории. Не важно, что она сделает или скажет, но совершенно ясно, что тайные дорожные знаки-указатели ведут к этой ферме. А поскольку никто из семнадцатилетних не может совершенно безучастно взирать на дела родителей, то она должна быть осведомлена кое о чем.

После некоторого раздумья она произнесла:

— Нет. Я не знаю никаких Харрисонов.

В ответ я хмыкнул. На большее рассчитывать не приходилось, в этом я теперь убедился окончательно.

— Кроме тебя дома кто-нибудь есть?

— Да.

— Думаю, мне стоит расспросить их тоже.

Она пожала плечами.

— Пошли! — И, как бы исподволь, заметила: — А что, вы сами не удосужились разглядеть табличку почтового ящика?

— Нет. — Я быстро прощупал пройденный путь, затем добавил: — Его там не было.

— Тогда мы избавились от почтальона. Если вы не против, подбросьте меня до дома.

— Хорошо.

Она широко улыбнулась и быстро шмыгнула внутрь. Казалось, она заинтересовалась моей машиной и наконец, сказала:

— Я никогда прежде не ездила в такой машине. Новая?

— Пару недель, — сообщил я.

— Быстрая?

— Как прикажешь. По этой дороге пройдет на пятидесяти, если, конечно, у кого-то хватит ума на такую глупость.

— Давай посмотрим.

Я улыбнулся.

— Ни один дурак не возьмет эту дорогу на пятидесяти.

— А мне нравится быстро ездить. Мои братья катят тут на шестидесяти.

Это, насколько я заключил, была просто бравада юности. Я принялся объяснять ей прелести быстрой езды, как вдруг из кустов вдоль дороги выскочил кролик и юркнул под радиатор.

Я вывернул руль. Машина рванулась с узкой дороги и, чуть накренившись, въехала на склон. Я чуть не выпрыгнул на дорогу следом за кроликом, но девушка схватила меня за руку, стараясь удержать на сиденье.

Хватка у нее была как у гидравлического пресса. Моя рука онемела, а пальцы перестали чувствовать руль. Я боролся изо всех сил, чтобы выкрутить левой рукой баранку и удержаться на узкой и извилистой дороге, а ногу в это время держал на тормозе, чтобы машина не полетела вниз.

Когда мы остановились, я глубоко вздохнул и потряс правой рукой, держа ее левой за запястье. В ней орудовала тысяча игл. Было такое чувство, будто отрезали руку и оставили вместо нее кровавый обрубок.

— Простите, мистер, — сказала она, едва дыша и широко раскрыв глаза. Ее лицо было белым.

Я перегнулся и взял ее за руку.

— У тебя чересчур сильная хватка…

Мышцы на ее руке были твердыми и упругими. Правда, не такими, какие бывают у здоровых тренированных людей. А крепкими, ну словом… мне ничего не пришло в голову, кроме воспоминания о зеленом огурчике. Я сжал ей руку, и плоть слегка подалась. Я провел пальцем по ее ладони и нашел ее твердой и плотной, а не нежной и податливой.

Я удивился. Пока что я не встречался с Мекстромовой болезнью.

Я посмотрел на ее руку и проговорил:

— Юная леди знает, что подхватила Мекстромову болезнь?

Она холодно взглянула на меня и ответила твердым голосом:

— Теперь я знаю, зачем вы приехали.

Мне крайне не понравилась ее манера разговаривать. Сейчас я не поставил бы и цента на ее искренность.

— Ты прав, — сказала она спокойно.

«Телепат!»

— Да, — ответила она холодно, — и ты никогда не узнал бы этого, не случись подобная глупость.

«Пора делать ноги!»

— Нет, ты пойдешь со мной.

— Ищи дураков! — взорвался я.

— Не суетись. Пойдешь. Или хочешь, чтобы я заткнула тебе рот и понесла на себе?

Нужно было что-то делать, чтобы освободиться. Иначе…

— Какой ты глупый! — сказала она нагло. — Ты же знаешь, что от телепата ничего не скроешь. А если пойдешь напролом, я тебя так взгрею, что будешь неделю отлеживаться.

Я дал ей побурчать несколько секунд, поскольку в период бурчания она не могла сосредоточиться на моих мыслях.

Она запнулась, когда поняла, что ее болтовня дает мне шанс подумать.

— Неплохо, крошка! Растешь прямо на глазах. Слиняла от мамочки, сняв панталоны, как большая девочка.

И я фамильярно похлопал ее по бедру.

У семнадцатилетних куда больше скромности, чем они любят показать, девушка покраснела и отстранилась. В этот момент я, перегнувшись, быстро дернул ручку двери с ее стороны.

Дверь распахнулась, и в тот же миг я вытолкнул девицу вон. Она должна была переломать себе кости. Но лишь грохнулась на спину, перевернулась и вскочила на ноги, словно кошка.

Я не стал ждать, когда эта супердевочка попытается влезть в машину, а нажал на педаль газа и резко рванул вперед, хлопнув дверью. Я оказался прав, подозревая эту девицу в упорстве, но она не успела.

Куда деваться, я не знал. Единственное, что мне хотелось, так это поскорее убраться отсюда, но для этого мне надо было развернуться. Я съехал с дороги и с реактивным ревом обогнул дом, почти срезая углы здания своими шинами. Я крутил руль, как чемпион мира по автогонке, и вообще был очень доволен собой. До тех пор, пока не выехал на дорогу…

Она стояла, спокойно ожидая меня. Другой дороги не было, и я, проклиная всех больных Мекстромовой болезнью вообще, а эту в частности, утопил педаль газа. Мне кажется, что при желании она могла бы остановить и танк. Одной рукой это хрупкое создание ухватилось за стойку двери, причем у меня создалось полное впечатление, что мой автомобиль зацепил кран. Другой рукой она схватила баранку.

Что будет дальше, я уже знал. Она повернет руль, и я, съехав с дороги, врежусь в канаву или дерево, и покуда из моих глаз будут сыпаться искры, она вытащит меня из машины, взвалит на плечо и отнесет домой, где ей все-таки придется переодеться, потому что приличная девушка не должна ходить в пыльной одежде.

Я давно уже заметил, что, когда речь идет о жизни и смерти, о великосветских манерах как-то забываешь, поэтому я съехал с дороги и проехал в полудюйме от дерева, которое очень удачно выросло у дороги.

Я услышал вначале крик, а потом звук удара: это ее тело столкнулось с деревом. Но когда я выехал на дорогу, понял, что моя совесть по-прежнему чиста, потому что у дороги стояла эта во всех отношениях исключительная девушка и грозила мне своими опасными кулачками.

Не останавливаясь, я проехал до Дайтона, и стрелка спидометра ни разу не оказалась левее ста десяти. В Дайтоне я решил остановиться и разобраться в случившемся.

Что же в действительности я узнал?

Я убедился в том, что существует какая-то тайная организация, использующая в своих целях собственную систему магистралей, охватывающую всю территорию Соединенных Штатов. Я был почти уверен, что именно она замешана в исчезновении Катарины и доктора Торндайка. Они…

Внезапно я вспомнил кое-что еще.

Такое, что нормальный, здоровый мозг воспринял бы как галлюцинацию. Я наконец-то сообразил, что у Харрисонов не должно было хватить времени, чтобы притащить блок, закрепить его на дереве над пылавшей машиной и извлечь пойманную в ловушку жертву, пока она не сгорела заживо. И тем более казалось немыслимым, чтобы у человека лет шестидесяти хватило сил поднять машину за передний бампер и держать ее, пока его сын вытаскивал меня из пламени.

Трос принесли и сожгли позднее. Но кто мог подумать о невероятно сильном человеке, видя перед собой трос и блок? Нет, при виде троса образ человека, поднимающего перевернутый автомобиль, точно штангист штангу, покажется любому просто нелепой галлюцинацией. Видимо, я был в ударе, потому что новая мысль пронзила мой мозг. Она была такой странной, что я буквально подскочил на месте.

Оба, Катарина и доктор Торндайк, были телепатами. А телепат лучше любого члена подпольной группы мог узнать их цели, распознать организацию, уловить суть их замыслов. Такие люди были для них попросту опасны.

С другой стороны, такого эспера, как я, можно было легко отвадить вежливыми и убедительными речами. Я отлично знал, что не смогу отличить ложь от правды, и это еще больше усложняло мои проблемы.

Я понял, что без компаньона мне не обойтись. Конкретнее, я нуждался в высококлассном телепате, который выслушает мой рассказ и не бросится тут же звонить в сумасшедший дом. В ФБР было много сыщиков-телепатов, и их постоянно использовали в сложных случаях.

Требовалось время, чтобы найти подходящего помощника. Поэтому я провел следующий час в дороге к Чикаго и через некоторое время пересек границу Огайо — Индиана и въехал в Ричмонд. Там я привел в исполнение сформировавшийся в дороге план. Я вызвал Нью-Йорк и через несколько минут уже говорил с медсестрой Фарроу.

Я не стал вдаваться в детали, потому что существовала масса нюансов, которые не имели никакого практического значения и которых оказалось куда больше, чем можно было себе представить, с момента нашей встречи на ступеньках госпиталя. Я не сказал ей по телефону о моих истинных намерениях, а мисс Фарроу не могла прочитать мои мысли из Нью-Йорка. Суть сделки заключалась в том, что в настоящее время мое состояние таково, что мне необходима сиделка. Не то чтобы я был болен, просто мне было сейчас не по себе, и, по-видимому, надолго. Слишком много работал и, видимо, переутомился. В конце концов, мисс Фарроу признала это вполне возможным. Я повторил мое предложение платить ей по расценкам квалифицированной сестры и на месяц вперед. Это несколько поколебало ее самоуверенность. Потом я добавил, что выпишу ей чек, вполне достаточный, чтобы покрыть все издержки плюс билет туда и обратно. Пусть приедет и посмотрит, и если ее что-то не устроит, она вернется, не тратя деньги из собственного кармана. Все, что она теряет — так это один день, и то не полностью, если прилетит самолетом.

Мои доводы произвели впечатление, и она согласилась повременить с отказом. Мы должны были встретиться с ней послезавтра утром в центральном аэропорту Чикаго.

Я отправил ей чек в полной уверенности, что склоню ее к мысли стать телепатом моей команды сыщиков-любителей. Потом, поскольку мне нужна была кое-какая информация, я повернул на запад и пересек границу Индианы, направляясь в Марион. У меня накопилась масса существенных подозрений, но пока мне приходилось только констатировать факты. Я хотел выяснить, как определить Мекстромову болезнь и как передается инфекция. Мне также хотелось знать, как выглядит инфицированный больной на разных стадиях развития болезни. В результате я хотел понять, было ли виденное мной в Огайо стопроцентной Мекстромовой болезнью.