21
Моя машина рванулась по шоссе к автостраде. Я промчался через ворота, миновал сбитого охранника, разрушенную будку и искореженную машину Фарроу.
Но этот гамбит не стал для сестрицы Фарроу последним. Как только я поравнялся с машиной, она выкарабкалась из-под обломков и что было мочи пустилась через площадь. А как эта девочка бегала!
Несмотря на мою скорость, она догнала меня и, не успел я затормозить, запустила руку в одно из открытых окон.
Моя машина вильнула в сторону, но я удержал баранку, и Фарроу выдохнула:
— Давай, Стив! Жми!
Фарроу втиснулась внутрь и грохнулась на сиденье позади меня.
— А теперь единственное, — сказала она, — что остается — не болтать попусту. А гнать во всю катушку.
— Куда?
Она едва слышно хмыкнула.
— Не все ли равно? Как можно дальше отсюда!
Я кивнул в знак согласия. Фарроу поудобнее устроилась, открыла ящичек для перчаток и достала аптечку первой помощи. Только теперь я заметил, что она не слишком помята даже для мекстрома. Меня не удивило, что она выбралась из этой переделки, так как уже свыкся с мыслью о несокрушимости мекстромов. Меня даже немного удивил причиненный ей ущерб. Я так привык к прочности их шкуры, что порезы, ссадины и синяки привели меня в замешательство. Нормального человека такая авария, само собой, превратила бы в кровавое месиво. И все же я надеялся, что мекстром выйдет из нее без единой царапины.
С другой стороны, повреждения выглядели незначительными. Кровь сочилась только из глубокой длинной раны на бедре, из пореза на правой руке и из маленьких ссадин на лице, шее и плечах.
Пока я мчался как угорелый от Медицинского Центра, сестра Фарроу увлеченно орудовала лейкопластырем, салфетками и бинтами, накладывая на раны вместо швов аккуратные маленькие скобки. Потом она зажгла две сигареты и предложила одну мне.
— Теперь все в порядке, — сообщила она кратко. — Можно не мчаться так рьяно.
Я выжал из машины ровно сто и почувствовал, как спадает напряжение последних часов.
— Насколько помнится, здесь неподалеку убежище людей хайвэя.
Она покачала головой:
— Нет, Стив. Думаю, к ним не стоит.
Поскольку я мог положиться в дороге на свое экстрасенсорное восприятие, то обернулся к ней. Она чуть улыбалась, но за улыбкой была видна твердая самоуверенность.
— Нет, — сказала она. — Мы не станем к ним обращаться. Если мы поедем туда, Фелпс и его команда перевернут небо и землю, чтобы разгромить их, поскольку ты им нужен. Ты забываешь, что Медицинский Центр стремится выглядеть законной и добропорядочной организацией, а эти скрываются в подполье. Фелпс может вежливо вывести их на чистую воду.
— Ладно, тогда куда мы поедем? — спросил я.
— На запад, — сказала она. — В Нью-Мексико. Ко мне домой.
Это меня испугало. Образ Фарроу как-то не вязался с каким-то постоянным домом. Как сиделка и как представительница Медицинского Центра, она не ассоциировалась с постоянным местом жительства. Но, как у большинства из нас, у Фарроу были где-то отец, мать, а возможно, и несколько братьев и сестер. У меня они давно умерли, а имущество пошло с молотка.
Поэтому мы поехали через южный Иллинойс по мосту Сент-Луис в Миссури и дальше на запад. На ночь мы останавливались в маленьких мотелях и спали поочередно. Кто-нибудь обязательство бодрствовал, вооруженный телепатией или ясновидением. Мы старались избегать людей хайвэя и никогда не останавливались вблизи их перевалочных баз. От этого наш путь стал длиннее и извилистей, зато в итоге мы очутились в маленьком ранчо на краю такого же маленького городка в Нью-Мексико.
Джон Фарроу оказался рослым мужчиной с сединой на висках и острыми голубыми глазами, от которых ничего не могло укрыться. Он был бы отличным эспером, если бы окончил полный курс университета.
Миссис Фарроу была женщиной такого типа, что любому человеку хотелось бы назвать ее матерью. Она была нежной и мягкой, без намека на глупую привязчивость или душевную пустоту. Она была телепаткой и не скрывала этого. Фарроу имела брата, который жил с женой в городке, но каждую неделю и по праздникам навещал родителей.
Они приняли меня так, будто я пришел к ним в дом по каким-то сомнительным соображениям. Пришлось нам сесть с ними в гостиной и все без утайки рассказать. Они осмотрели мою руку и признали, что кое-что сходится. Их очень заинтересовала проблема лечения Мекстромовой болезни и поразила сказочная сила и выносливость дочери.
К этому времени мою руку снова стало дергать. Инфекция подобралась к среднему и безымянному пальцам; во втором суставе указательного наступил черед длительного накопления инфекции перед тем, как она перекинется на следующую фалангу. Первые волны пульсирующей боли наступали через определенные интервалы, и я понимал, что она превратится в такую глубокую агонию, что мне уже не выстоять.
В общем, Фарроу вызвала из города своего брата Джеймса с инструментами, и мне соорудили маленький манипулятор для руки. Фарроу использовала содержимое саквояжа, который мы захватили из машины, угнанной из Центра.
Затем, когда моя болезнь перешла в следующую фазу, Фарроу внимательно осмотрела руку и высказала мнение, что приближается время основного курса лечения.
Однажды вечером я лег в постель на четыре долгих месяца. Хотелось бы дать полную картину этих четырех месяцев. К сожалению, большую часть времени я находился под действием наркотиков, так что едва помнил происходящее. Но хорошего было мало. Моя рука лежала, словно ствол окаменелого дерева, вытянутая в устройстве, которое регулярно сгибало сустав, и каждое движение отдавалось в плече лавиной огня и жгучей боли. Каждый удар плазмы и крови в венах отдавался тысячью игл.
Я смутно помнил, как окостенела вторая рука, и волны боли стали накатывать на меня с обеих сторон. Единственное, что сохранилось в моей памяти, кроме боли, были промежутки от инъекции до инъекции и ожидание беспробудной тьмы, которая сменяла агонию. И все это только для того, чтобы часом позже очнуться с инфекцией в новом месте. Когда она достигла правого плеча, то ненадолго остановилась и начала подниматься по левой руке, остановившись на подходе к телу.
Очнувшись от наркотиков, я обнаружил, что Джеймс с отцом прилаживают один из манипуляторов к правой ноге, а потом почувствовал нарастающую боль в икре и бедре.
Несколько раз, когда мой разум прояснялся, я прощупывал комнату и обнаружил, что лежу в настоящем лесу из колб, резиновых трубок и связок бинтов. Пусть без особого восторга, но все же я смутно осознал, что меня не бросили на произвол судьбы. Периоды просветления если и случались, стали теперь редкими и непродолжительными. Как-то я очнулся и обнаружил, что парализовало рот, а потом и челюсть; язык и низ лица превратились в сплошной комок горящих иголок. Позже уши перестали воспринимать звуки, а однажды, очнувшись после очередного забытья, я обнаружил себя в портативном реаниматоре, который с безжалостной силой сжимал мою грудь.
Это все, что я помнил, когда туман наконец рассеялся и с моих глаз спала пелена. Наступила весна, и я стал мекстромом.
Я сел в кровати. Было утро. В окно ярко светило солнце, а свежий весенний ветер слегка трепал занавески. Было тепло. Снаружи долетал аромат жизни и молодой листвы. Я сразу почувствовал, как хорошо быть живым.
Висящие колбы, фестоны резиновых шлангов исчезли. Кустарные манипуляторы куда-то убрали, а на бюро пропали медицинские склянки и всякий хлам. Нигде, насколько позволяло зрение, не было видно даже обычного термометра в стакане, и если честно, я был так рад оказаться снова в живых, что даже не пытался узнать, куда все подевалось. Вместо этого мне захотелось встать и пробежаться.
Я сунулся к шкафу с одеждой и нашел свое барахло. Затем осмотрел дом и нашел ванную. Мне никто не мешал.
Только я собрался побриться, принять душ, одеться и спуститься вниз, как по ступенькам взбежала сестра Фарроу и, не церемонясь, вторглась в комнату.
— Я пришла проследить, чтобы ты не попал в переделку, — сказала она.
— В переделку?
— Ты мекстром, Стив, — сказала она. — Надо об этом помнить. Ты должен научиться владеть своей силой.
Я сжал мускулы одной, потом другой руки. Они напряглись, как всегда. Я сделал глубокий вдох, воздух легко вошел внутрь и вышел вновь.
— Я не чувствую разницы, — сообщил я ей.
Она улыбнулась и протянула мне отточенный деревянный карандаш.
— Напиши свое имя, — велела она.
— Думаешь, придется учиться снова? — усмехнулся я. Взяв карандаш, я положил палец на крышку бюро, где лежал блокнот бумаги, посмеиваясь над Фарроу: — Ну, смотри! Мое имя начинается на букву «С». Она представляет собой красивую, грациозную кривую, идущую сверху и…
Кривой не получилось. Когда графитовый кончик ткнулся в бумагу, он проткнул ее и сломался. Карандаш дошел до доски, расщепив тонкую деревянную панель почти на восемь дюймов. Тот факт, что я не смог им воспользоваться, привел меня в изумление, и я инстинктивно сжал деревянный стержень. Тот сразу надломился в моей руке в трех местах, а кончик упал на пол.
— Видишь? — участливо спросила Фарроу.
— Но… — Я в замешательстве запнулся.
— Стив, все твои мускулы сделали одинаковое усилие. Тебе придется переучиваться сочетать силу мускулатуры и информацию обратной связи от выполняемой ею работы.
Я начал понимать, что она имеет в виду. Вспомнилось, Как много лет назад, в школе, изучая некоторые новые сплавы, мы получили образец магниево-литиевого сплава в виде гладкого цилиндра около четырех дюймов в диаметре и в фут длиной. Он казался твердым как сталь. Люди, которые сталкивались с ним впервые, неизменно напрягали свои силы и хватались за него обеими руками. А он был настолько легок, что от чрезмерного усердия буквально подлетал к потолку. И даже много времени спустя, когда все уже знали это, трудно было удержаться от инстинктивного желания видеть в каждом большом куске металла неподъемную тяжесть.
Я шагнул к креслу.
— Будь осторожен! — предупредила Фарроу. Мне без всяких фокусов ничего не стоило подхватить кресло за ножку и поднять на уровень подбородка.
— Теперь можешь принять душ, — сказала она. — Только, пожалуйста, Стив, поосторожней с водопроводом. Ты можешь запросто свернуть краны, понимаешь?
Я кивнул и протянул ей руку:
— Фарроу, вы молодчина!
Она пожала мне руку. Ее ладонь была теплой, упругой и нежной, а не твердой как сталь. Настоящая рука женщины.
Фарроу отступила на шаг.
— Только запомни одно, — сказала она весело, — тебе придется общаться только с себе подобными. А теперь марш в душ и бриться! Я пойду приготовлю тебе завтрак.
Мыться оказалось нетрудно, и, памятуя о предупреждении, я не стал сворачивать краны. Бриться было еще проще, хотя трижды пришлось менять лезвия. Я сломал все зубья у расчески, потому что ее было невозможно протащить сквозь чащу гитарных струн, в которую превратились мои волосы.
Одеться тоже кое-чего стоило. Засунув ногу в одну штанину, я порвал брюки. Сломал пряжку на поясе и превратил ботинки в порцию длинных спутанных спагетти. Пуговица под воротником рубашки оторвалась, и когда я завязал галстук, его узел напоминал что-то вроде апельсина.
Завтрак прошел удовлетворительно, не считая того, что я погнул зубья вилки, пытаясь проткнуть бифштекс, и оторвал ручку кофейной чашки. После завтрака я обнаружил, что не могу достать сигарету из пачки, не расплющив кончика. А после того как я все же умудрился сунуть одну в рот, пришлось заняться спичками, которые разлетались вместе с дымом, будто клочки папиросной бумаги. Посадив огонек на кончик сигареты, я одной затяжкой смахнул половину ее длины.
— Тебе придется хорошенько поучиться, прежде чем выйти на люди, Стив, — сказала Глория с довольным видом.
— Спасибо за информацию, — сказал я, с тревогой обозревая учиненный мной разгром. В сравнении с новоявленным Стивом Корнеллом известный слон в посудной лавке казался Нежным Фердинандом. Я вновь достал пачку сигарет. Но как ни старался обращаться с ней осторожно, она оказалась смятой. Я чувствовал себя совершенным идиотом.
После завтрака мое обучение продолжалось. Я ронял с мансарды старые книги, газеты. Превратил в труху еще несколько карандашей и точилку в придачу. Даже не почувствовав, проткнул локтем кухонную дверь и умудрился согнуть дверную ручку. Короче, я опустошил жилище Фарроу, словно армия вандалов.
Когда я превратил в руины славный домик, Глория решила испытать мои силы на своей машине. Я рьяно нажал на тормоза, потом на газ. Мы взвились ракетой и понеслись.
«Кажется, — подумал я зло, — что обе стороны по очереди натравливают меня друг на друга, чтобы я вывел их на чистую воду».
— Не совсем так, — сказала Фарроу. — Вернись к дням, когда ты не знал, что происходит.
— Послушайте, Фарроу! — буркнул я. — Скажите, с какой стати нам пережевывать все снова и снова?
— Потому что только когда ты убедишься во всем сам и решишь, что тебе делать, поймешь, что тебя не водят за нос. Подумай об этом, Стив.
— Даже если бы я пришел к ложным выводам, то поверил бы в них куда больше, чем если бы услышал их от других.
Фарроу кивнула, следя за ходом моих мыслей.
Тогда я нырнул глубже.
«Вначале у нас был человек, оказавшийся переносчиком Мекстромовой болезни. Он ничего о ней не подозревал. Правильно? (Фарроу кивнула.) Поэтому Медицинский Центр забрасывает переносчику удочку, используя в качестве приманки привлекательную даму». Тут мне пришлось пораскинуть мозгами, решая одну из головоломок. Фарроу смотрела на меня без всякого выражения, выжидая. С шестого захода я пошел дальше.
«Всех факторов я не знаю. Очевидно, им пришлось торопиться поженить нас, прежде чем она подцепит от меня Мекстромову болезнь. Но здесь какая-то неувязочка, Фарроу. Маленькая блондиночка подхватила ее в двадцать четыре часа?»
— Стив, — сказала Фарроу, — мне придется пояснить, поскольку ты не медик. Инкубационный период зависит от типа контакта. Когда ты укусил нашу девицу, произошел контакт с кровью. А в случае Катарины об этом не могло быть и речи.
— Мы были довольно близки, — сказал я, и мочки моих ушей покраснели.
— С точки зрения медицины, ты был не более близок с Катариной, чем со мной или доктором Торндайком.
— Ладно, оставим на время этот вопрос открытым. Так или иначе, мы с Катариной должны были пожениться до того, как появятся первые признаки болезни. Тогда я попал бы в положение человека, чья жена подхватила Мекстромову болезнь в свой медовый месяц. На арене появился бы Медицинский Центр и проявил заботу о ней, а я оказался бы у них в вечном долгу, согласившись сделать для Медицинского Центра все что угодно. А поскольку я не телепат, то, возможно, так никогда бы и не узнал правды. Верно?
— Более-менее, — сказала она тем же безразличным тоном.
— Ну а дальше мы разбиваемся на хайвэе, недалеко от дома Харрисонов. Они спасли ее потому, что подбирали любую из жертв без разбора. Я также полагаю, что Катарина была довольно хорошим телепатом, поскольку сумела скрывать свои мысли и оставаться законсервированным агентом в сердце организации людей хайвэя. Наконец после долгого пути мы приходим к развязке, верно? Шайка Медицинского Центра не знала о существовании централизованного подполья людей хайвэя, пока мы с Катариной не влипли в это дело по уши.
Лицо Фарроу смягчилось, и хотя она не произнесла ни слова, я понял, что недалек от истины.
«И тут, — продолжал я про себя, — Медицинский Центр оказался в замешательстве. Вряд ли они могли бы пустить по моему следу другую женщину, поскольку я привязался к исчезнувшей Катарине. Поэтому они решили меня использовать по-другому. Видно, я уже достаточно созрел, чтобы меня можно было заставить пуститься в поиски Убежища людей хайвэя для Медицинского Центра. К тому же вскоре я уже наверняка бы сделал первое открытие, и тогда Фелпсу с приятелями оставалось бы только умыть руки».
— Если бы ты подумал об этом раньше, Стив, то давно бы уже знал ответ.
— Наверное. Может, Фелпсу хотелось приберечь мою историю для правительства. А если ни одна сторона не заинтересована, чтобы секрет всплыл наружу? — Некоторое время я взвешивал все и наконец пришел к выводу, что чего-то здесь не хватает.
Фарроу покачала головой и сказала:
— Стив, я пытаюсь пробудить тебя снова и снова. Но воспоминание, которое я стараюсь вызвать у тебя, исчезло. Итак, ты напал на след организации, которой выгодно оставаться в тени. И вдруг кто-то узнает ее секрет и взывает к авторитетам. Каким будет тогда твой следующий шаг?
— А! — отозвался я. — Какой же я осел! Естественно, я втяну усики, спрячу рожки и сделаю вид, что ничего не произошло.
— Тем самым остановив рост организации, — этого и добивается Фелпс.
«Зато меня самого эта история привела бы в какое-нибудь гнездышко для начинающих параноиков», — подумал я.
Она кивнула.
— И что теперь?
— А теперь я — живое доказательство моей истории. Не так ли?
— Правильно. И ни на секунду не забывай, Стив, что ты жив по причине, что только живой представляешь ценность для обеих сторон. Мертвый ты годишься лишь на несколько мекстромовых прививок.
— Не продолжай, — угрюмо хмыкнул я. — Сама говоришь, я не медик.
— У живого у тебя растут волосы, и их приходится подстригать. Ты бреешься, подравниваешь бороду. Подрезаешь ногти. То здесь, то там ты теряешь маленькие частицы кожи или миллилитры крови. Эти вещи, попав под кожу нормального человека, делают из него мекстрома. Мертвое измельченное тело и то не даст столько ценной субстанции.
— Радужные перспективы, — сказал я. — Так что же мне делать, чтобы избежать такого будущего?
— Я не знаю, Стив. Я сделала для тебя что могла. Я провела лечение на совесть. Ты ведь остался Стивом Корнеллом.
