35

Поняв, кто перед ними, бойцы штурмового батальона расступались и пропускали снайпера, с уважением глядя на его маскировочный костюм и запачканный торфом чехол, в котором, без сомнения, находилось опробованное смертоносное оружие.

— Как дела, парни? Как добрались? — спросил Урмас. За те сутки, что они не виделись, черты лица Ломбарда обозначились резче, а глаза стали занимать на лице больше места.

— Мы в порядке. А вот первой роте не повезло. Их шрапнелью накрыло, — ответил Джо Миллиган. — Ты-то как?

— Ночью немного повеселились, — туманно ответил Ломбард. Потом, смилостивившись, пояснил:

— Катаны не ждали, что здесь снайперы, ходили как из кухни в сортир… — На лице Ломбарда появилась ухмылка, которую он подсмотрел у одного бывалого стрелка. — Шесть попаданий, братцы. Шесть попаданий и три из них в голову. Представляете?

— Неплохо, — кивнул Бен и покосился на Джо.

— Да что там неплохо! Тысяча двести монет премиальных за один день! Я о таких заработках в своём занюханном Лейм-Роузе и не мечтал!

— Ну и как это, Урмас? — спросил Казимир, глядя на Ломбарда с затаённым страхом и благоговением.

— Что как? — не понял тот.

— Как это — убивать людей? Что за ощущение?

— Да как тебе сказать. — Ломбард на мгновение задумался, видимо, впервые за прошедшие сутки. — Люди в прицеле выглядят как на электронной игрушке. Ты не видишь его глаз, ты не слышишь его голоса — навёл точку, нажал спусковой крючок и получил результат.

— Кр-руто… — произнёс поражённый Казимир. — «… И получил результат…» — это круто.

— Ну ладно, камрады. — Ломбард поднялся и поправил ремень винтовочного чехла. — Пора мне. Нужно найти новую позицию, поближе к Гринбургу. Можете рассчитывать на мою поддержку — старина Ломбард не даст им нос высунуть.

Сказав это, Урмас повернулся и направился к выходу из блиндажа.

Вдалеке грохнуло несколько взрывов, и в убежище стало тихо — все прислушивались, не летят ли пятнадцатидюймовые по их душу.

— Эх, пожрать бы чего, — обронил Казимир и, отвечая на обращённые к нему взгляды, пояснил:

— Это у меня нервное. Правда. Я однажды любимую девушку на суп с клёцками променял…

— Девушку променял на суп? — спросил Бен, невольно вспоминая Бэкки.

— Лучше бы на бочонок солдатского рому, — глядя на свисавшие с потолка травинки, проговорил Абрахаме.

— Ноэль, ты о чем-нибудь, кроме выпивки, думаешь? — поинтересовался кто-то из солдат взвода.

Абрахаме мгновение стоял, наморщив лоб, затем отрицательно покачал головой:

— Нет. Только о выпивке и думаю. Или о закуске, но это когда выпивка уже есть.

— Казимир, ну ты расскажи, как девушку на суп променял, интересно же, — напомнил Бен, стараясь говорить тихо, доверительным тоном, чтобы случайно не отбить у рассказчика желание откровенничать.

— Да чего там рассказывать! Девчонка одна мне очень нравилась — она в магазине работала. Я по ней полтора года сох, никак признаться не мог, а она, видать, догадывалась. Мне все друзья говорили: Казик, она готова — только скажи, и она тебе даст, чем ты хуже других?

— Ну и что?

— Ну, я пошёл к ней в магазин и купил шоколадных батончиков, штук двадцать…

— А зачем так много?

— Чтобы повод для разговора был.

— Понятно, — улыбнулся Бен.

Снова грохнул взрыв. На этот раз снаряд лёг так близко, что с земляных стен посыпался грунт.

С минуту в блиндаже царила тишина, но затем разговоры возобновились.

— Ну чего там, Казимир? — напомнил Джо. Он готов был слушать какую угодно болтовню, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями. — Что с этой продавщицей?

— Я пригласил её к себе, но она меня сразу смутила…

— Как это?

— Она спросила: трахаться, что ли?

— Молодец баба! — одобрил Абрахаме. — Надеюсь, ты купил выпивки?

— Да, по дороге ко мне домой мы купили пива и имбирной настойки, — начал Казимир. — И ещё она зашла в аптеку. Я сначала даже не понял зачем, а она сказала, что залетать от такого ханурика не имеет смысла. Ну я уже тогда начал нервничать, понимаете? Я полтора года был влюблён в девушку по самые уши и каждую ночь видел её во сне, а она говорит — ханурик…

— Бывает, — прокомментировал Бен, с трудом сдерживая смех.

— Мы пришли домой и поднялись в мою комнату. И я сказал ей, Брунгильда, я должен сделалась признание…

— Постой, Казимир, это имя у неё такое было — Брунгильда? — уточнил Бен.

— Ну да. Все звали её — «малышка Брун». Или «Брун — сладкий ротик». И вот я ей говорю: Брун, я хочу сделать признание, а она мне: обеденный перерыв короткий, так что делай дело, а потом и поговорить можно. Я сразу понял, что она меня тоже любит, и очень заволновался. А когда я волнуюсь, я так хочу есть, что могу жабу сожрать или прямо две.

Тут даже пребывавший в унынии Джо начал улыбаться. Рассказ Казимира забавлял его.

— И вот она начинает раздеваться, а я раньше голую разве что свинью видел. У нас ещё коза была, но она же в шерсти и, значит, не голая…

К этому времени к рассказу прислушивались уже все бойцы второй роты, даже сержанты. Кто-то, не выдержав, прыснул, потом ещё один, ещё… Казимир же продолжал:

— И чувствую я, что начинаю терять рассудок — в смысле кушать очень хочется. Брун ложится на кровать и… она ноги раздвинула и… я гляжу на неё, но понимаю, что кушать хочется сильнее. Я ей говорю — Брун, я тебя люблю, а она говорит: если ты сейчас же не начнёшь, придурок, я тебя по всему городу ославлю. Она думала, что я испугаюсь, но я не испугался. — Казимир оглядел товарищей. — В этот момент приходит моя мама и кричит:

«Казик, через пять минуту твой любимый суп с клёцками будет готов!» И я представил суп и клёцки в нем… — Казимир вздохнул. — Мне после этого совсем дурно стало, но пять минут я все же продержался. А как почувствовал запах клецок, так сорвался с места и помчался вниз. Мама как раз тарелку мне налила, и я сразу начал кушать — быстро-быстро. Я забыл обо всем на свете и только жрал, жрал эти долбаные клёцки и вдруг — хлопнула дверь. Мама спрашивает: Казик, что это? А я отвечаю: не знаю мама, наверно, ветер.