ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
ПРИЗРАКИ
Губы превратились в растрескавшуюся расщелину, между которой застрял язык — шершавый, как наждачная бумага. В глотке, в горле скребло при каждом сглатывании, не принося облегчения.
— Пить… Пить хочу…
— Сейчас. Держи.
Что-то прохладное и жесткое ткнулось мне в губы. Носик фляги. Я обхватил его, как теленок сосок, губами, не давая пролиться ни капле.
Господи, до чего же вкусным бывает коньяк…
— Все, все! Отлепись!
Носик фляги выдернули из моих губ. Я открыл глаза.
С закрытыми глазами мне казалось, что светит солнце, но нет. Всего лишь лампочка внутри машины, вот откуда золотистый свет сквозь веки. Уже давно стемнело.
Это был уже не «мерин», другая машина. Изнутри похожа на «лендровер» Гоша. Но не Гошев.
Я повернулся к Виктору.
Он был уже в привычной одежде. Его взгляд был невинен, как у новорожденного ангелочка.
— Сволочь, — сказал я.
— Да мне не жалко, просто захмелеешь. На. — Он бросил мне на колени бутылочку минеральной воды. — Тебе сейчас лучше просто воды, а не…
— Сволочь, — повторил я.
И он прекрасно знал, что это не за отнятый коньячок.
Только и не думал смущаться. И еще эта его чертова ухмылочка, которую однажды я вобью ему в зубы.
— Что, Храм Храмыч? Не понравилось? — Он глотнул из фляги, завинтил колпачок. — А как других плюшевыми мишками-ковбоями пользовать, со страшными револьверами, в которых холостые пустышки, так ничего, нравилось…
Я уставился в окно перед собой.
— Да ладно тебе… — вдруг совершенно другим голосом заговорил он. Его рука легла мне на плечо. — Не злись. Так надо было.
Я дернул плечом, сбрасывая его лапу:
— Зачем?
— Ну — зачем… Выманить надо было.
— Катька?
Сдается мне, никуда-то эта мелкая жидовочка не убежала. С-сучка. Как играла-то, а!
— Ну да… — очень миролюбиво пробормотал Виктор, косясь на мои сжавшиеся кулаки.
— А если бы я там сдох?
— Ну не сдох же…
— Сволочь.
— Повторяешься, Храмовник…
— Да ну?!
Виктор ответил своей фирменной ухмылочкой.
Но сейчас она меня не разозлила. Злость уже вытекла из меня куда-то. Вся, до последней капли.
— А Старик… — Я облизнул губы. Вновь сухие-сухие. — Катя сказала, ты был вместе с ним, когда они пришли.
Виктор медленно и шумно потянул воздух. Так же медленно и шумно выдохнул. И как-то совершенно незаметно оказалось, что к концу этого маневра он смотрел уже не на меня, а в темноту за лобовым стеклом.
Я молчал, боясь повторить вопрос. Если бы Старик был жив и все это время был с Виктором, он бы не разрешил ему выкинуть со мной такую штуку.
Но если Старик не с Виктором, но все-таки жив…
— А Старик… — опять начал я и опять не решился договорить.
Не знаю, какой ответ я боялся услышать больше…
Виктор лишь чуть качнул головой, не поворачиваясь ко мне.
Нет…
Значит, все-таки нет…
Стоп! Я помотал головой. Стоп… А откуда он может знать точно?
— Думаешь или уверен?
— Знаю, — сказал Виктор.
Чертов самодур! Вечно-то у него на все вопросы есть ответы, даже когда он не может знать!
— Как это ты можешь…
— Видел, — сквозь зубы проговорил он, продолжая глядеть в темноту перед собой.
Видел… Как он мог видеть?
— Я как раз занимался с его девочкой, — заговорил Виктор, — когда… — Он сжал губы и замолчал.
А я почувствовал, как лицо заливает жар.
— Ты… Ты был с ним?.. Когда они…
Виктор молчал.
— И ты бросил? Бросил его?!
Я крутанулся, целя правым кулаком ему в лицо, но все тело было какое-то чужое, непослушное… он легко перехватил мой удар. Сжал меня за запястья, вцепился двумя руками — здоровый, за метр девяносто и под сто кило, — и встряхнул меня так, что зубы клацнули.
— Ну ты!!! — Он дышал мне в лицо, и вдруг оказалось, что вечно смешливые карие глаза почти обжигают. Оказывается, под вечной ухмылкой было что-то настоящее. Там была ярость — и там была боль. — Что ты знаешь, а?! Что — ты — знаешь?! — Он еле сдерживался, я чувствовал это. — Как дал бы! Да… инвалид, б-битый, да недостреленный… Уймись, понял?
Он толкнул меня обратно в кресло. Отвернулся и уставился в свое окно. На скулах играли желваки.
— Ты его бросил, — сказал я.
— Они окружили дом.
— Вот именно… А ты его бросил.
Бросил Старика. Беспомощного в этом его инвалидном кресле. Одного, окруженного этими пурпурными и гривастой! Бросил без единого шанса!
— Ты мог его вытащить. Должен был вытащить!
— Не знаю, мог ли я его вытащить… — глухо проговорил Виктор. — Они окружили дом, пять машин, а потом еще эта сука… Да не в том дело! — Он вдруг врезал себе по колену. — Не в том дело, понимаешь?!
Он повернулся ко мне. На его лице не было злобы, одно лишь глухое отчаяние.
— Я бы потащил его, даже если бы точно знал, что нам двоим не выбраться. Все равно потащил бы.
— Так почему же ты здесь?..
— А ты, оказывается, маленький, жестокий щенок, Крамер, — прищурился Виктор. Отвернулся в темноту. Вздохнул. — Почему я здесь… Он сам не пошел со мной. Вцепился в эту свою девочку и не пошел.
— Ну да, конечно, — ухмыльнулся я. — Он дал тебе оправдание, чтобы ты мог сбежать, и ты тут же вцепился в эту соломинку! И сбежал как последний…
— Не мели чепухи, Храмовник, — неожиданно спокойно сказал Виктор. Снисходительность вернулась на его лицо, непрошибаемая самоуверенность. — Вот уж чего Старик не стал бы делать, так это играть в такое тупорылое благородство.
— Но…
— Да сиди ты! — отмахнулся он. — Сиди и слушай, если сам думать не научился! — Он повернулся ко мне и заговорил медленно и терпеливо, будто ребенку объяснял: — Это все сказки с геройством для горячих щенков вроде тебя. А Старик… Он жизнь на это положил. Понимаешь? Жизнь. Всю свою жизнь. Ради того чтобы этих сук резать. Это было для него важнее всего. Понимаешь? А теперь подумай: что можем ты или я по сравнению с ним? Подумал? Если бы ему пришлось выбирать между тем, чтобы я бежал один, без него, и точно спасся — или чтобы мы выбирались вдвоем, с призрачными шансами уйти, хотя бы и одним к ста… — Виктор усмехнулся, заглядывая мне в глаза. — Нет, Крамер. В сопливое геройство он играть не стал бы. Он бы вцепился мне в шею своей клешней как краб и заставил бы меня тащить его оттуда. На коляске или на своем хребте, если не получится на коляске. А потребуется, так хоть на карачках с ним на шее.
— Но… — Я помотал головой. — Ты же сам говоришь, что у вас был шанс уйти!
— Да я тебе говорю: не в том дело! Не в том, понимаешь? Вдвоем мы, может быть, и выбрались бы. Вдвоем… Девочка эта его чертова, сирена увечная! Не брошу, и все тут…
— Да что ты мне про эту девочку?! — не выдержал я. — Ну и бросили бы ее, на фиг! Что мы, мало паучих кончили после этой девочки? Ну не убили бы одну из следующих, а просверлили бы ей лоб, или что там еще надо! Другую точно такую же сделали бы, а то и получше! — Господи, как только ему самому-то это все не очевидно?! — Это же…
Я осекся.
Виктор очень внимательно посмотрел на меня. Без злости, без раздражения. Наоборот, с каким-то редкостным интересом. Изучая.
— Что? — спросил я, поежившись.
Он вдруг рассмеялся. Смехом обреченного.
— Дур-рак… — почти ласково выговорил он. — Ты что, в самом деле… О-о господи… Крамер, какой же ты еще щенок, а…
И на этот раз его фирменная улыбочка действительно взбесила меня:
— Ты можешь нормально говорить?!
— Да если бы в этом было дело — поймать еще одну паучиху и довести ее до кондиции тренажера… — Виктор покачал головой, все разглядывая меня, и безнадежно цокнул языком. — Ох, Крамер, какой ты все-таки еще щенок… Зубастый, жестокий, но глупый щенок… Ты что, ни разу в заднюю комнату не заглядывал?
Я нахмурился:
— Что за задняя комната?
— Ну за разделочной! Или ты ее только в разделочной и видел, на столе?
— Ну да… — На столе. В разделочной. Я никак не мог понять, про какую заднюю комнату он говорит.
— За столом дверь. А за ней еще почти полдома.
— Ну да. — Я пожал плечами. — Где-то же должны стоять клетки с крысами…
— О боже! Ну ты и идиот, Храмовник! Да при чем тут крысы? Ты что, думаешь, что она всю жизнь на этом столе лежала? Целыми сутками?
Хм… Да я даже не задумывался об этом…
— За крысярней, дальше по коридору, ее комната… Или ты даже в крысярню не заглядывал?
— Нет…
— Тьфу! — от души выдал Виктор. — И вот с этим щенком… За что? — закатил он глаза. — Господи боже мой, за что?
Я сидел и молчал, переваривая. Старик… И эта… Неужели Старик…
Девочка… Я-то думал, он шутит. Как с любимым молотком. Даже палач, наверно, с нежностью относится к своему топору…
Но…
— Он бы не ушел без нее. А втроем нам было уж точно не проскользнуть незаметно.
— И ты оставил его…
— И я оставил его, — сказал Виктор. — Их.
Я потер лоб.
Мне вдруг стало жарко. Я чувствовал, что уши горят. Он оставил там Старика и думает, что Старик мертв. Но… Он оставил его живым… Живым.
— А ты точно знаешь, что они его убили?
Виктор поглядел на меня.
— Она, — уточнил я. — А если она взяла его живым?..
— Нет, — мотнул головой Виктор. — Не могла.
О черт! Опять эта безапелляционность, словно он знает все на свете, как Господь Бог!
— Но ты же не видел, как они его взяли! Он же наверняка прикрывал тебя, когда ты бежал! Так откуда же ты…
— И девочка, — сказал Виктор.
— Что?
— Старик и его девочка. Они вместе прикрывали, пока я уходил. Она помогала ему держаться, когда та сука начала нас дрючить.
— Девочка?.. Помогала ему?.. Да она же вроде даже думать не умеет… Она же…
Виктор опять отвернулся от меня и вздохнул.
— Ох, ну и щенок… — Он безнадежно покачал головой. И вдруг взорвался: — Да при чем здесь — думать?! Она его на эмоциях защищала, без всякого думать! Чувствовала, что он в опасности, и прикрывала от той суки насколько могла! Помогала держаться! — И вдруг сник. Договорил тихо-тихо: — Он думал, мы сможем удержаться… Не хотел ее оставлять, думал, что удержимся… Если бы мы сразу пошли, то я бы его вытащил. А потом… Потом было уже поздно… Потом я его уже никак не мог вытащить…
Он махнул рукой и замолчал.
Я молчал, но смотрел на него. И он чувствовал взгляд. Снова заговорил.
— Он вколол ей этой дряни, чтобы живее была. Прямо из шприца в вену, две дозы сразу. А еще две зарядил в капельницу.
— Две сразу?.. У нее от одной-то чуть жилы не лопались… И еще две в капельницу?..
— Да не ей, дурак! — рявкнул Виктор с неожиданной злостью. — Капельницу он себе поставил! — И как сломался. Едва слышно: — Та сука хотела взять его живым, это он чувствовал… Только живым он ей даться не мог…
Себе?.. Ту дрянь — себе?..
Меня передернуло.
Господи…
Не знаю, что творилось на душе у дьяволицы, когда ее скручивало от ярости так, как на том столе. Даже не могу представить.
От одной дозы.
А Старик — себе… Две.
Это же себя самого живьем в ад отправить. Насовсем, без надежды вернуться. Это дорога в один конец. И там, на том конце, хуже, чем бывало у девочки. Она-то была уже почти изношена этой дрянью, и так уже почти сумасшедшая…
— Уж лучше бы пистолет… — прошептал я.
— Лучше бы. Только он ведь меня еще хотел прикрыть. Хотел тянуть до последнего. Чтобы все ее внимание на себя, и у меня был шанс выбраться…
Виктор потер лицо ладонями, будто споласкивал водой. Долго тер. А когда отнял руки, заговорил спокойно:
— В общем, нашего Старика уже нет. По-любому нет. Даже если его тело и досталось ей живым… Смотри-ка, это она?
— Что?
— Смотри, говорю! — рявкнул он. Снова со злостью на меня. — Хватит сопли жевать! Хочешь достать эту суку?! Тогда смотри!
— Да куда?!
Я от души шлепнул по лобовому стеклу. За ним было темно-темно — ни огонька. Словно мы были в лесу или безлюдном месте. Свет в салоне мешал рассмотреть лучше. Только слева, за стеклом Виктора, издалека сквозь голые ветви деревьев подмигивала огоньками вывеска.
Мне пришлось поводить головой туда-сюда, отвоевывая у ветвей буквы, пока смог разобрать: «Красный башмачок».
— Где мы? — спросил я.
— Не переживай. Не возле трассы.
Кроме вывески и едва светящихся окон, наглухо закрытых шторами, я больше ничего не видел. Но Виктор внимательно всматривался в темноту. Потушил свет в салоне.
— Нет, не она… Показалось.
— Катька? — спросил я.
— А кто ж еще…
Я потер виски.
Что я отвлекал суку, это я уже понял. Точнее, мной отвлекали… Я поморщился.
— И зачем это было нужно?
— Догадайся с трех раз.
Он не включал свет. Я видел только, как в темноте поблескивали его глаза.
Я скрипнул зубами, но сдержался. Привык. Как-никак не первый год с ним общаюсь… Говорить ему, что я мог оттуда и не вылезти, бесполезно. Его этим не проймешь.
— Сука вышла за мной… из своего поселка, — вслух начал размышлять я.
— И все, кто там были, — лениво поправил Виктор.
— Так вы не ее выманивали? Ее слуг?
— Личную охрану.
— Разве они не с ней ездят?
— Ездят. Но не все. У нее их столько, что всегда кто-то остается в поселке. А надо было совсем очистить…
— Зачем? Зачем Катька туда полезла?
— Осмотреться.
Я вздохнул и покачал головой:
— Нет, ничего не выйдет. В том поселке ее не поймать. Никак.
— А кто говорит про поселок? — спросил Виктор.
— Тогда как?
— «Как»… Есть всего один гарантированный способ поймать в западню самого хитрожопого хищника.
Я молча ждал.
— У водопоя, Храмовник. У водопоя.
Я терпеливо ждал, пока он соизволит объяснить по-человечески, но Виктор подался вперед:
— Вон она…
В темноте вспыхнула и через секунду погасла одинокая фара. Мотоцикл. И еще два раза коротко подмигнул.
Я больше почувствовал, чем увидел, как Виктор потянулся, чтобы зажечь фары, и перехватил его руку.
Было еще кое-что. Между нами.
— А если бы я не выбрался оттуда?
— Ну выбрался же…
Я пытался поймать на его лице хоть тень смущения, хоть отблеск стыда. Но то ли было слишком темно, то ли я зря искал.
— Ну да… — сказал я. — Выбрался. У меня-то есть ноги, я мог и сам выбраться…
Вот теперь я его зацепил. Виктор оскалился:
— Да я знал, что ты выберешься! Ты всегда выбираешься! Втягиваешь других, и они гибнут, а ты выбираешься! Всегда успеваешь сбежать… маленький трус.
Это не я! Не я попался! Это Шатун! И не я втянул его в слежку, это…
Но я молчал.
Да пошел он! Не буду я перед ним оправдываться. Пошел он к черту!
Несколько секунд я видел блеск его глаз — как контрольный выстрел, а потом, убедившись, что крыть мне нечем, он отвернулся. Его рука скользнула к рулю.
Мигнули фары, на миг окатив светом полосу кустов, за ними дорогу, вдоль глухой стены из сборных металлических панелей — не то склад, не то задняя стена торгового центра, с выступом кабачка, — здесь было и крылечко, и несколько окон… и напряженная фигура, лишь одной ногой на земле, другой все еще оседлав мотоцикл.
И еще два раза, коротко и чуть длиннее.
Фара мотоцикла снова зажглась, медленно поползла за кустами. Встала. Потухла.
— Идти сможешь? — спросил Виктор.
Я ощупал ногу. На бедре штанина была вспорота, под ней аккуратная тугая повязка. Колено и ниже в крови, штанина присохла к коже. Но выше и ниже повязки кожа аккуратно протерта.
— Спасибо, — процедил я сквозь зубы.
Чуть напряг ногу, пытаясь понять, что под повязкой. Тупо заныло. Мышцы повреждены. Но, кажется, не очень сильно.
— Да там навылет, едва задело. Царапина, считай…
— Да, но…
Штанина была распорота основательно. Пиджака на мне не было, вместо него была незнакомая курточка. Коротенькая, не прикроет.
— Да ладно, цаца какая… — отмахнулся Виктор. — Кому ты нужен-то? Там специально обученные люди. Нелюбопытные. Ну пошли!
Воздух был сырой и холодный. Чувства будто стали острее. Стараясь не ступать на ногу сильно, я пошел за Виктором.
Окраины какого-то маленького городка. Слева вдали виднелись окна домов, фонари. Но по эту сторону огромной глухой стены лишь красная вывеска, три машины с мотоциклом перед крыльцом, голые кусты и темнота.
Люди в самом деле оказались обученными. Нас никто не встречал. По узенькому коридору, то и дело сворачивая и откидывая ширмы, Виктор провел меня в уютный закуток. Столик был уже накрыт. В уголке, напряженная, сидела Катя.
Отвела взгляд.
— Заползай, Крамер. — Виктор подтолкнул меня на место напротив Кати. Сам сел между нами.
— Только нога? — спросила Катя.
Я промолчал. Пытался поймать ее взгляд.
Она упрямо глядела на мою ногу, на стол, на мои руки — куда угодно, только не в лицо.
— Извини, Влад… Но Виктор сказал, так будет лучше. Не говорить тебе.
Я молчал.
— Виктор сказал, что…
Я поглубже втянул воздух, с трудом сдерживаясь. Изо всех сил стараясь не зарычать.
Опять! Опять этот Виктор! Опять он, видите ли, сказал. Опять он, видите ли, знает, как лучше… И еще заныла рука, черт бы ее побрал.
— Это я ей сказал, — сказал Виктор. — Все, Храмовник, утихомирься. Ты свое дело…
Но я не слушал его, и Катя тоже не слушала.
— Влад, прости. — Она наконец-то подняла глаза. Протянула руку и сжала мои пальцы. — Прости. Но так было надо.
Я смотрел ей в глаза. Потом кивнул и в ответ сжал ее ладонь.
В конце концов, она ведь тоже туда лезла…
— Ну все? — нетерпеливо спросил Виктор. — С телячьими нежностями закончено? Тогда рассказывай. Нашла?
— Да.
— Нашла — что? — спросил я.
— Дом, где у них оборудован центр охраны, если можно так выразиться, — сказала Катя. — Дублируется картинка со всех камер наблюдения, планирование дежурств, выездов из поселка… Служба ее безопасности. Командование ее пурпурных.
— И?.. — нетерпеливо подтолкнул Виктор.
Катя опустила глаза.
— Да… Она сделала его главным. — Она помолчала, покручивая серебряное колечко на безымянном пальце. Вспыхивали и тут же гасли разноцветные крошечные звезды. — У них там все так, как я и думала. У него…
— Кого? — спросил я.
Катя на миг вскинула на меня глаза и снова уткнулась в свои пальцы, напряженно крутя кольцо, все быстрее и быстрее.
— Олег… Мы с ним… то есть раньше, до того как они… их…
— И ради этого ты лезла? Ради этого я… — Я замолчал, чувствуя, как стискиваются зубы.
Только ради того чтобы она убедилась, что ее парень — теперь главный у той чертовой суки?!
Но Катя, кажется, не замечала.
— Понимаешь, Крамер, он аккуратист, — сказала она, хмурясь. — Ужасный педант… Я ведь только поэтому и узнала, чем они с его друзьями занимаются… Занимались. До того как она поймала их самих. — Катя еще ниже опустила голову. — Наткнулась на его карты с пометками, схемы, планы. Список дежурств, кто когда следит… — Катя подняла глаза. — Он ничуть не изменился. И теперь ему скрывать ничего не надо. Вся комната в картах и планах дежурств.
— Сняла? — спросил Виктор.
Катя кивнула:
— Вот.
Она подняла папочку, лежавшую на сиденье возле нее. Положила на угол стола и раскрыла. Там оказалась целая стопка цветных распечаток. План поселка и расписания, расписания, расписания… и карта области, испещренная пометами.
Виктор выдернул листок, жадно впился глазами.
— Вот это, видимо, — подсказала Катя, показывая ногтем на один из зеленых кружков.
— Уверена?
Катя пожала плечами.
— Все остальное я, кажется, знаю, что там… Была. А там — это куда она ездила всегда с ним.
— О чем вы? — спросил я. — Что это?
— Водопой, я же сказал… — пробормотал Виктор, изучая карту.
— Каждую ночь перед новолунием, — сказала Катя, — она выезжает из поселка. А возвращается с мальчиком.
— Они все перед полнолунием подыскивают ребят… — процедил я. Колючие иголочки в руке танцевали все быстрее, вонзались все глубже.
— Она уезжает всегда в одну сторону, — сказала Катя. — И всегда возвращается через два часа. Она ездит в одно и то же место.
— Почему?
— Любимый город… — пробормотал Виктор, разглядывая распечатку. Поднял глаза на Катю. — Да, похоже, это он и есть, ее водопой. Про все остальное ты мне рассказывала… Да и по времени совпадает. Час пятьдесят пополам — как раз дотуда и будет…
— Вы хотите взять ее там? — спросил я.
— Это единственный вариант, — сказала Катя. — Обычно она ездит как минимум с двумя машинами сопровождения. Туда всего на одной машине. Всего с двумя слугами.
— А что там?
— Обычный городишко, если верить карте, — сказал Виктор.
— Не знаю, — ответила Катя. — Я там ни разу не была.
— Но ты же следила за ней? — сказал я.
— Не за ней, — сказала Катя. — За ее людьми, когда они куда-то выезжают. Она никуда не ездит сразу. Всегда сначала выезжают ее люди. Всюду следуют перед ее визитами, как муравьи перед маткой. В каждое место, куда она собирается. Только после этого едет она. Но за ней я следить не могу.
— Почему?
— Она паучиха, Храмовник! — сказал Виктор.
— С ней всегда Олег. Он меня узнает, если заметит.
— А в этот… — Я ткнул в зеленую отметину на карте. — Разве туда ее люди не должны ездить перед ее визитами?
— Я ни разу не видела, — сказала Катя.
Руку кололо так, что я не мог больше сдерживаться. Как будто разряды тока сквозь пальцы… Сами пальцы, кожа, рука казались пустыми, полыми, неживыми. Лишь боль была настоящая, обжигающие укусы игл…
Стараясь не зашипеть от боли, я сунул руку в карман плаща и изо всех сил сжал в кулак. Но боль не унималась, поднималась все выше. Укусы отдавались до локтя — и дальше. Под самое плечо…
Смешно. Господи, как смешно… Вот же, кажется: теперь я знаю, как ее достать, эту суку. Знаю и могу! Могу! Только, кажется, могу и не успеть… Кто кого догонит быстрее? Я — ту гривастую суку или эта колючая дрянь — меня?..
— Чего скалишься, Храмовник? — прищурился Виктор.
— Она ездит туда каждый месяц? — спросил я.
Катя кивнула.
— Расслабься, Крамер. В этот раз мы не успеем, — сказал Виктор. — Но ничего, никуда эта паскуда от нас не убежит… Через месяц достанем ее. По всем правилам. Не спеша. Наверняка.
— До этого новолуния еще три дня, — сказал я.
— Вот и я про то же. Маловато времени на толковую подготовку. А вляпаться так, как мы чуть не вляпались с той, я больше не собираюсь.
— За три дня можно успеть.
— Откуда три-то? — спросил Виктор. — Это до новолуния три. Но приносить жертвы она ездит куда-то к Москве. Из своего поселка. А сюда, — он ткнул пальцем в кружок, — за мальчишкой, она поедет за ночь до этого. То есть через два дня.
— Можно успеть и за два дня.
— Ты куда торопишься, Храмовник? К смерти в гости? Так туда опозданий не бывает… Нет. — Виктор покачал головой. — Если что-то сорвется и мы не зашибем ее сразу, она уйдет — и второго шанса у нас уже не будет. В ее поселок не сунешься, Храмовник, сам видел. Да и вообще, она по две машины охраны за собой таскает. Нет, — покачал он головой. — Рисковать нельзя. Надо бить наверняка… Ты чего ощерился-то, будто глотку мне собрался перегрызть?
Я закрыл глаза и попытался взять себя в руки.
Но мысли мешались в голове — сминались под накатом боли. Как тяжелый чугунный пестик, размалывала все мои мысли в бессвязные обрывки.
Господи, когда же это кончится… Когда же отпустит…
— Эй, Храмовник! С тобой все в порядке?
— Нога, — соврал я.
С ненавистью посмотрел на Виктора. Перестраховщик, черт бы его побрал.
Если ему сказать про руку… Нет, нельзя. Если ему рассказать про руку, так он вообще откажется иметь со мной дело. А вдруг я в решающий момент свалюсь и забьюсь в конвульсиях от приступа? Можно ли на меня рассчитывать?
С него станется…
— Настолько серьезно? — тихо спросила Катя. — Влад…
— Когда будем осматривать, что там? — спросил я. — Сейчас начинаем?
— Начинаем? — переспросил Виктор. — Расслабься, Крамер, я сказал. Жри давай и зарастай. Следопыт недоделанный…
— Но я…
— Жри, я сказал! Мне с тобой возиться некогда.
— Если надо, — сказала Катя, — я бы могла…
— А ты вообще молчи, женщина! Вот ты-то мне как раз понадобишься. Если она заранее не посылает туда своих людей проверять, это значит, что у нее там кто-то есть. Кто-то прирученный. А эта сука приручать умеет… Так что мне страховка нужна. А Храмовник и без тебя зарастет. На нем как на собаке. Щенок, одно слово…
Катя хмуро посмотрела на Виктора, но ничего не сказала.
А мне на его шпильки было наплевать. Далекие и неважные, как шаги и обрывок разговора где-то за ширмой, прошли и пропали. Игрушечные, призрачные, ненастоящие… Боль в руке сводила меня с ума. Вот это реально. Только…
— Вот, — сказала Катя.
Я открыл глаза. Она протягивала нам с Виктором по флеш-карточке.
— Что это?
— Бери, умник, — сказал Виктор.
— Я на всякий случай скопировала. — Катя коснулась папки. — Мало ли.
— Крамер, кончай дохлой овцой прикидываться! — прикрикнул Виктор. — Мы здесь всю ночь сидеть не собираемся, и мне тебя еще отвозить. Давай вытащил руки из карманов, я сказал! Быстро набил живот — и поехали. Живенько, я сказал!
Я взял вилку в левую руку. Подцепил отбивную и стал грызть мясо, не чувствуя вкуса.
— А ты чего не ешь? — спросил Виктор Катю.
— Она опять за свое, — ответила Катя, глядя в стол перед собой. — У нее там двое… Там в комнате много мониторов. С внешних камер, с внутренних… На двух — из комнат. Как тюремные камеры. Она там кого-то держит. То ли еще каких-то охотников, то ли просто кого-то, кого эта сука не смогла сломать с первого раза, обработать за один раз…
Виктор отложил вилку. Протянул руку, взял Катю за подбородок, поднял лицо, заставил посмотреть в глаза.
— Борис? — спросил он со странным спокойствием. Он очень старался говорить ровно, но его голос все равно предательски осип. — Гош?..
— Нет. Не ваши. Я этих двоих раньше вообще не видела.
— Что ж… — пробормотал Виктор. — Может, оно и к лучшему, что не выжили. Уж лучше так, сразу. Кто знает, не стала бы она и их править, как твоего Олега… Уж лучше так, сразу… Как Старик…
Катя уехала одна. Красный огонек ее мотоцикла растаял в боковом зеркале.
В машине Виктора было тепло, из колонок лилось что-то симфометаллическое, но, на мой вкус, невнятное.
— А Фериона нет?
— Это лучше, — сказал Виктор. — Тристания… Напомни потом, я тебе Эпику кину. Тебе понравится. Попроще, типа Фериона как раз…
Он очень старался говорить так, будто ничего не случилось, но у него не очень-то получалось. Виктор вздохнул. Покосился на меня.
— Ты где остановился, чудо?
— Я…
— А впрочем, не говори. Не надо… В самом деле, мало ли… И меня не спрашивай. Если эта сука возьмет кого-то из нас… Не говори мне, где устроился. И меня не спрашивай. Лады?
Он бросил на меня быстрый внимательный взгляд.
Я кивнул. Это разумно.
— Их пурпурного «мерина» где взял-то? В Смоленске?
— Да. У дома Старика.
— Сообразил, молодец… Жаль только, редко. Твоя машина в Смоленске осталась? — Он почти утверждал.
— Угу.
— Твой «козел»? И все охотничьи причиндалы там же?
— Угу.
— Н-да… Молодец, но редко. — Виктор покосился на часы, вздохнул. — Ладно… Поехали.
Он тронул передачу, мотор заурчал живее. Виктор лихо развернулся и, разгоняясь все быстрее, понесся по пустой дороге. Изъеденное рытвинами полотно подпрыгивало в лучах фар.
Когда с окраин городка выехали на шоссе, машина пошла ровнее.
Боль в руке чуть отпустила, но не уходила.
Летели версты за стеклом, летели минуты, а боль все гуляла в руке. Слишком быстро ты крепнешь, черт бы тебя побрал… Слишком быстро… Мне нужен месяц, хотя бы месяц. Есть он у меня?
— Да ты волком-то не гляди, — сказал Виктор. — Ну надо было ее выманить из гнезда, сам же ведь понимаешь…
— Надо было, — согласился я. — Но сам-то ты не пошел ее выманивать…
— Ну да, не пошел. И не мог пойти! А если бы она меня взяла? Тогда что?
— Как интересно… То есть если бы она взяла меня — туда и дорога, а если бы тебя — так это совсем другое дело?
Виктор покосился на меня, хмыкнул.
— А самому подумать, Храмовник? Никак? Ну во-первых, ты не знал, что я выжил, а я-то знал, что ты живой и никуда не убежал. И про Катьку, между прочим, тоже побольше твоего знал… Мы могли бы поменяться ролями, да только извини, Храмовник, мозгами ты для этого не вышел. Она же тебя предупреждала — тогда, у дома Гоша? Предупреждала. И что? Отпустил ее?
— Она моего разрешения не спрашивала. На мотоцикл заскочила — и только ее и видели…
— Разрешения… — передразнил Виктор. — У меня она тоже разрешения не спрашивала! Только до мотоцикла доскакать не успела. Я-то ушами не хлопал, сразу ее за шкирку взял и все из нее вытряс… Хотя это даже хорошо, что все так сложилось.
— Почему это?
— Потому, что тебя вполне могли пристрелить там. Повезло дураку… И меня бы могли, если бы я был на твоем месте. А жертвовать надо менее ценным. А давай честно признаем, я куда ценнее тебя. И умнее, и с суками лучше обращаюсь…
Я покосился на него.
Вообще-то я привык, что ему палец в рот не клади. Ни совести, ни такта. Самомнение хоть экспортируй. Но… всему же есть пределы!
Должны быть, по крайней мере. С суками он лучше обращается… Это что, шутка такая? Да он едва выдержал Диану, когда она была в дальнем конце подвала, а он у входа в дом! А Диане при этом приходилось отвлекаться еще на троих — меня, Гоша и…
О черт! Да он же не знает про Диану! И он думает, что я смог приблизиться к той суке так близко — владея лишь тем, что умел до того, как мы брали Диану?.. Думает, от той суки было так просто уйти?..
— Чего? — Виктор на миг обернулся ко мне, окинул внимательным взглядом и снова уставился на дорогу. — Чего рот разеваешь как рыба?
— Ничего.
Нет, не стоит ему говорить. Как бы не испугался той суки еще больше, перестраховщик. И так собрался готовиться к встрече с ней целый месяц… И кто знает, не понадобится ли наш револьверный финт еще раз? На этот раз с ним…
Я хмыкнул.
— Ты чего?
— Да так…
Из Смоленска к дому Дианы я добрался уже глубокой ночью.
Рваный ритм фонарей вдоль трассы, слепящие огни встречных машин, унылые габаритки таких медленных попуток…
Фонари, фары, габаритки… И бесконечный день варился обрывками в голове, давил на плечи…
В какой-то миг я чуть не решил свернуть на обочину и поспать, хотя бы четверть часа, но вдруг сонливость отступила. Словно второе дыхание открылось.
Я знал, что это ненадолго, что скоро усталость и туман в голове накроют второй волной, с которой уже не справиться. Но сейчас стало полегче. Усталость никуда не делась, но я словно со стороны наблюдал за типом, который вел машину, и это у него в голове варились обрывки дня…
В этом странном ощущении непричастности, словно во сне, я миновал поля перед поместьем, тихонько влез в зеленые ворота и снова прибавил. По петляющей вверх-вниз и вправо-влево дорожке осталось совсем немного…
Холодное касание было резкое и сильное.
Ощущение реальности вернулось во вспышке внезапного страха, но через миг я узнал ее — это была Диана. Привычный лавандовый холодок.
Я был уверен, что и она меня узнала — еще быстрее, чем я ее. Но она не убиралась. Не пыталась влезть в меня глубже, но я чувствовал ее касание. Ощупывала меня, словно не верила своему первому касанию. Затем касание истончилось, но не пропало насовсем. Словно, не отпуская меня насовсем, пыталась нащупать кого-то еще рядом… И снова накатил лавандовый ветерок.
Я затормозил перед ступенями, а ее холодные щупальца обвивали меня. Не давили, но и не уходили. Чего это она?
Я подхватил с сиденья пакет с остатками ужина «для собачек». Ага, именно. Для суки. Чертовой…
Дверь в столовую была открыта, проем ярко светлел — гораздо ярче, чем обычно. Касание никуда не девалось. Что это с ней?
Я натянул плащ — наконец-то мой, родной! Поправил повязку под штаниной кожаных джинсов. Я переоделся в свое сразу, как только мы добрались до Смоленска и моего «козленка». И, похоже, зря. Теперь повязка мешала.
Стараясь не переносить на ногу весь вес, я прохромал до столовой. На пороге остановился.
Яростно трещал камин, переваривая только что подброшенную порцию дров.
На столе, на серванте — всюду, всюду — канделябры, подсвечники, десятки свечей ярко осветили комнату.
Диана разместилась не у стола, а в огромном кресле у наглухо зашторенного окна, словно королева на троне. В фиалковом бархатном платье, туго охватившем ее, а поверх складками лежал тончайший черный шелк, как-то хитро обернув ее всю в несколько слоев; тонкий стебель черной розы в ночном тумане, вот-вот раскроется — ее прическа…
Пару раз она делала прически, и они казались мне сложными… теперь я понял, что мне только казалось. Не знаю, сколько она возилась с этой прической. Локоны лежали как лепестки, бисеринки жемчуга — росинки. И впервые я видел на ее лице следы косметики. Совсем чуть-чуть, но есть…
Теперь она стала как на картинке, в жизни таких не бывает.
Не бывает…
Я сообразил, что пялюсь на нее как баран на новые ворота. Отвел взгляд.
— У нас сегодня какой-то праздник? — сказал я и кашлянул. Голос прозвучал хрипло.
— Мог быть…
Лавандовый холодок наконец убрался из моей головы.
Я посмотрел на нее. Никак не мог понять выражение ее лица.
— Вы словно удивлены, Диана.
— Вы ранены, — значит, вы там были, — медленно проговорила она, размышляя вслух. — Но я вижу вас здесь, — значит, вы оттуда выбрались…
Я еще раз оглядел огоньки свечей, усыпавшие столовую как бальную залу.
— Кажется, вы кого-то ждали, Диана?
Она улыбнулась.
— Так вот зачем вы дали мне тот образ… — пробормотал я. — Чтобы она поняла, кто мне это дал… И после того как убила меня, ее люди наведались сюда по второму разу…
— Почти. — Ее улыбка не изменилась ни на йоту. Ни тени смущения.
— Что — почти?
— Вы угадали не совсем верно. Ее люди приехали бы сюда, но убивать вас она бы не стала. Вы щенок, молодой, но уже зубастый. А всех стоящих она оставляет в живых, при себе… Да и мне, если честно, не хотелось бы, чтобы вас убили.
Я присел на стул, потер лоб. В руке мешался пакет. Я поглядел на него, вспомнил, зачем он здесь — еда для этой суки — только какого черта я привез ей еды? Может быть, лучше всего не играть с огнем, а прикончить ее. Прибить, и дело с концом.
Может быть…
— Как вы сбежали от нее? — спросила Диана.
Я ухмыльнулся:
— С вашей помощью, Диана.
— Та соломинка?
— Да.
Я опять усмехнулся. Теперь уже не для нее, для себя.
С твоей помощью, сука, да… и почему бы не воспользоваться твоей помощью еще раз?
Я потер виски, встряхнулся. Нет. Убивать ее рано. Пока еще рано.
— И все же я не понимаю, — проговорила Диана. — Вы ранены, но смогли от нее уйти… От нее и ее людей… Она отвлеклась на кого-то из ваших друзей?.. Но вы не выглядите огорченным. Выходит, и они все ушли живыми… Но тогда… Нет, не понимаю… — Она покачала головой, хмурясь. Взглянула на меня с надеждой: — Сколько вас было?
— Опять вы за свое?
— Так сколько же? Мне кажется, я заслужила ответ на этот вопрос. Ведь мой господин признал, что спастись ему помогла я?
— Давайте совместим ваше приятное с моим полезным? Угадайте сами.
Я коснулся пальцем лба, приглашая ее.
Закрыл глаза и через миг почувствовал ее прохладное касание. На этот раз ветерок был наглый, но я не сопротивлялся ему. Дал вползти в меня глубже, чем разрешал обычно.
И стал старательно вспоминать. Медленно, четкими мазками стал показывать ей, что чувствовал, когда атаковала та сука. Где ощущал ее нажимы, как она пыталась втиснуть между моими желаниями и эмоциями — чужое, то, что было нужно от меня ей…
Я чувствовал касания Дианы, ее внимание, отголоски ее эмоций…
Дальше.
Я вспомнил другой момент ее атаки.
Дальше.
Еще один финт…
Я вдруг почувствовал жадность, с которой Диана слизывает с меня эти образы. Уже не я выталкивал их к ней, а она помогала мне. Сама, бережно и аккуратно, вытягивала из меня воспоминания, помогала вспомнить все мелочи — точнее, чем мог бы я сам. Запускала в меня щупальца все глубже и глубже…
Это было опасно. Слишком глубоко она была во мне — далеко за редутами моей защиты. Как бритва у горла. Можно скоблить щетину, а можно и махнуть по горлу.
Но я ей не мешал. Почему-то я был уверен, что могу позволить ей это. Должен позволить. Так надо, если я хочу вернуться к той суке, и вернуться не с пустыми руками… Я старался вспоминать сам и не мешал копаться во мне Диане. Она лучше знает, что именно ей надо ухватить, чтобы понять суть чужих финтов. Паучиха паучиху поймет лучше моего.
А потом холодные касания пропали. Диана схлынула из меня.
— Хм… — Снова улыбка, но теперь озадаченная. Кажется, она была раздражена, хотя и старалась это скрыть. — Рядом с ней вы были один, но далеко от нее. Мой господин чертовски удачлив… Удрал по краешку, не подпустив ее слишком близко. Впрочем, как и от меня, когда мы встретились здесь в первый раз. Снова. Поджав хвостик.
Та-а-ак… Кажется, она залезла не только в финты. Но еще кое-куда… Или это только отголоски разговора с Виктором? Смешались с тем, что было в городе? А специально она не пыталась ничего выведать?
— Но к вам-то я вернулся, — сказал я.
Заставил себя встряхнуться. Надо! Потер виски, глубоко вздохнул и кивнул ей.
— Давайте. — Я коснулся пальцем лба и снова закрыл глаза. На этот раз приготовившись не впускать и помогать, а вытолкнуть прочь первое же ее касание.
Сосредоточился, внимательно следя за эмоциями и желаниями, стягивая их в мой боевой букет…
Секунды текли, но ничего не происходило. Я открыл глаза.
Она задумчиво смотрела на меня.
— Диана…
Я опять коснулся пальцем виска.
Но ветерка не было. Она только прищурилась.
— Зачем вам это?
Та-а-ак… Как с горочки скатиться, так за милую душу, а как саночки тащить, так опять фокусы начались?
— Диана…
— Зачем. Вам. Это?
Ты же знаешь, сука.
— Я пойду к ней еще раз.
— Зачем? Вам ее не одолеть.
— Посмотрим.
Я закрыл глаза, снова собрался, но вместо касания Диана опять заговорила:
— Вы не понимаете, Влад… Дело не в хитростях ее атаки. В этом вы, может быть, через пару месяцев научитесь разбираться, научитесь и сопротивляться…
— Через пару дней, — поправил я.
Диана отмахнулась от моих слов как от назойливой, глупой мошки.
— Вы можете научиться сопротивляться ей… но вам ее не убить.
— Да ну?
— Вы не понимаете, Влад… Вам ее не убить. Как и не перевернуть мир. И я снова спрашиваю вас: зачем вам это? Все это?
Я поморщился.
Второе дыхание оставляло меня, наваливалась усталость, и следить за плутовским ходом ее мысли не получалось. Я потер слипавшиеся глаза.
— Хватит, Диана… Давайте тренироваться.
— На сегодня хватит.
— Диана!
— Я повторяю, на сегодня вам хватит. Никакой пользы не будет.
— Диана, если вы опять…
Она расхохоталась, не дала мне договорить.
— Что же я, «опять»? — воскликнула она. — Вы думаете, я хочу спасти ее от вас? — Диана всплеснула руками и опять расхохоталась, еще злее. — Вы щенок, Крамер! Щенок, который возомнил, что загрызет старого крокодила! Один раз вам повезло, повезло потому, что я дала вам спасительную соломинку. Но, увы, вторую такую соломинку я вам дать не смогу, даже если бы хотела. Ее просто нет, второй такой соломинка… Ника вас раздавит. Раздавит, а потом приручит.
Я потер лицо, пытаясь сосредоточиться.
— Не знаю, Диана, может быть, вы опять… еще что-то затеваете… Не знаю… Не знаю и не хочу разбираться — сейчас. Я так устал, что мало что соображаю… Потом. А сейчас давайте тренироваться. Вы поняли ее финты?
— Вот именно, — холодно сказала Диана. — Вы ни черта сейчас не соображаете. Я могу вас раздавить хоть ее способом атаковать, хоть моим собственным, к которому вы, как думаете, привыкли. Могу раздавить хоть там, где вы сидите, хоть в спальне… если у вас хватит сил добраться до кровати. Идите спать, Влад.
— Но…
— Идите! Сейчас от тренировки пользы не будет. Все что смогли вы вспомнили, и это главное. Я запомнила. До завтрашнего утра ничего не изменится. Идите спать…
Я не помню, как добрел до спальни, как заснул, — это все тонуло в темноте.
Снов тоже не было. Ничего не помню.
Помню только, как просыпался, — словно теплые волны подхватывали мое тело, расслабленное до призрачности, и толчками тащили из сладкой пустоты в реальность, сгущая тело, пока не оказалось, что я лежу в кровати, вытянувшись на спине, раскинув руки.
В голове было удивительно свежо.
А тело расслабленное, двигаться не хотелось, и казалось, что и не получится, настолько расслаблен каждый мускул… Так вот высыпаешься, когда перед сном заставляешь себя оборвать все дневные мысли, выкинуть прочь их обрывки, а потом расслабляешь тело.
Не просто вытягиваешься, а прогуливаешься по нему, сосредоточиваясь только на том, чтобы ощущать какую-то маленькую его частичку, до тех пор пока не покажется, что только она и существует, что только ее чувствуешь ярко, а все остальное тело — расплывчатое облако вокруг.
Почувствовать касание простыни к коже, почувствовать мышцы, как они напряжены, даже неподвижные, и заставить их расслабиться. Пройтись так по всему телу. По каждому пальцу на ногах, подняться по щиколотке, через колено к бедру, а потом так же по второй ноге, от самых кончиков пальцев… до кончиков пальцев на руках, до скальпа на маковке — и расслабить все мышцы, превратив тело в огромный корабль, в котором замерли все механизмы, все голоса, все шаги… И чтобы глаза как два тяжелых окатыша в глазницах, неподвижные, давая зрительному ощущению размазаться, уплыть в глубину, — и тогда вдруг все тело становится удивительно легким, почти невесомым…
Сквозь веки угадывался свет, но еще робкий, еще только рассвет.
Но это не может быть рассвет. Я лег поздно ночью, а спал, чтобы так выспаться, часов десять, не меньше. Сейчас далеко за полдень, скоро вечер.
Я открыл глаза, наткнулся взглядом на тихий свет за окном, на часы…
Несколько секунд я глядел на часы, не понимая, как такое может быть.
Но и правда утро. Только-только рассвело. Выходит, спал я часа четыре, не больше.
Я спохватился, приподнялся на локте, и собрался — стягивая эмоции и мысли, выстраивая их в привычный настороженный букет, — и попытался поймать холодный ветерок на висках. В таком расслабленном состоянии она могла взять меня голыми руками, влезть в меня куда угодно, как угодно глубоко!
Дразнящий лавандовый холодок, с искристой улыбкой… было это на самом краю моего сознания? Или показалось, потому что я ждал чего-то подобного?
Я неподвижно застыл, приподнявшись на локте, пытаясь снова уловить лавандовый холодок, но в голове было спокойно.
Тихо и ясно.
Только поднявшееся солнце висело где-то сбоку за домом, и стволы дубов были странно — удивительно торжественно — освещены, лилово-розовые под ярко-синим небом.
И еще — голод. Дикий, зверский голод.
Быстро одевшись, я спустился в столовую. В дверях замешкался — что-то непривычное было здесь сейчас.
Не сразу я сообразил, что это шторы. Тяжелые шторы были раздвинуты, на столовой лежал прозрачно-голубоватый отпечаток раннего утра. Камин не горел, не горели свечи. Только утренний свет, такой непривычный здесь.
Диана сидела за своим концом стола, пластиковой вилкой и ножом пытаясь резать мясо так, как она привыкла золотыми. Конечно, у нее не получалось. На лице застыло удивленно-недоверчивое выражение, но как-то же это возможно, раз кто-то делает такие вилки и ножи?
— Доброе утро, мой господин, — начала она не глядя на меня, потом подняла глаза и улыбнулась своей обычной улыбкой, где сквозь подчеркнутую вежливость просвечивала незлая шпилька.
Отложила вилку и нож, поднялась и сделала книксен.
Снова присела. Наклонив голову, следила за мной.
На моем конце стола лежала одна из пластиковых мисочек. Аккуратным веером разложенные кусочки колбасы, ветчины и рыбы, несколько стручков фасоли, горсточка грибов, пара пирожков…
И каким-то странным образом это складывалось с тем, что я так хорошо выспался. Какая-то мысль заворочалась в голове…
— Может быть, мой господин будет так добр, принесет мне вилку и нож?
Я принес ей приборы, серебряную тарелку и стакан воды.
Постоял возле нее, пытаясь вернуть мысль, так и не родившуюся.
Платье Диана сменила на простое — если сравнивать с тем, что на ней было ночью. Я его уже видел: тонкий, но плотный красный шелк. Прическа была прежняя — бутон из переплетенных локонов, такой же неестественно аккуратный, как и вчера вечером. Будто и не ложилась.
Пока она медленно резала мясо на маленькие кусочки, я проглотил все, что она оставила мне, успел сбегать к «козленку» за банкой тунца с галетами. И все равно я покончил с едой первым.
Еле дождался, пока она доела.
— Может быть, вина? — улыбнулась Диана, подняв опустевший стакан.
— Может быть. Но не сейчас. — Я поднялся и пересел на стул в середине стола. — Сейчас это. — Я коснулся пальцем лба.
— Не слишком близко? Это не то, к чему вы привыкли…
— Не слишком. Начинайте.
Она покачала головой, что-то в моих словах ей не понравилось… и тут же налетел ледяной шторм — вовсе не лавандовый. Что-то чужое, непривычное было здесь — с запахом холодной грязи и прелой листвы в лесу у мертвого поселка…
Финты были непривычные, я всего раз отражал их, но тогда та чертова сука была дальше от меня, куда дальше…
Пару раз я хотел оттолкнуться от стола, вместе со стулом отодвинуться от нее — хотя бы на шаг, хотя бы чуть.
Но я этого не сделал. Удержался.
А потом, в агонии ледяных ударов, когда запутался и затрещал по швам, вдруг почувствовал, как сквозь ледяную сырость прелых листьев проступает лавандовый привкус.
Финты сваливались в знакомую колею. Уже больше похожи не на наскоки Ники, а на привычные приемы самой Дианы. Она выдыхалась.
Я держался, пока она сама не сдалась.
Когда открыл глаза, часы показывали — на это ушло семнадцать минут.
Я вдруг почувствовал, что весь взмок. Посмотрел на Диану. Ей это тоже далось непросто — щеки и лоб залил жаркий румянец.
Я взглянул ей в глаза и улыбнулся. Она попыталась отразить мою улыбку своей, но затем опустила глаза и рассмеялась, сдаваясь.
Минуту мы молчали, приходя в себя.
— Странно… — наконец сказала она.
— Что?
— Конечно, я не совсем умело подражала ей, тут прежде всего мне самой нужно потренироваться, чтобы как следует пользоваться чужими приемами, но все же, все же… — Она покачала головой. — Мне казалось, есть предел в умении сопротивляться. Предел, выше которого не подняться тем, кто сам не владеет даром…
— На паучиху я непохож.
— Нет-нет, я не об этом. Но… — Она подняла на меня глаза. — Влад, а со скольких лет вы начали… мм… — она покрутила в воздухе пальцами, выуживая что-то невидимое, — общаться с такими, как мы? Когда был первый раз?
— Самый первый?.. — прищурился я.
Это-то она знает. Она выдавливала из меня память об этом, чтобы тут же окунуть меня в это с головой, как топят котят в ванне.
— Прошу прощения. Я не хотела тревожить… этого. — Диана провела пальцем по краю стакана. — Нет, первый раз, когда вы пошли на это по своему желанию, были готовы и пытались сопротивляться, сколько лет вам было?
— Зачем вам?
Диана улыбнулась. Мне показалось, чуточку раздраженно или даже зло.
— Вы что, боитесь меня, Влад?
— Двенадцать и было… — пробормотал я. — Почти сразу после того… — Я пожал плечами. Не хотелось мне вспоминать обо всем, что было слишком близко к самому первому разу. — Оно мне снилось. Старик сказал, клин клином вышибают.
— Старик?
— Так зачем вам? Какая разница, сколько лет мне было?
— Из вас мог бы получиться отменный партнер для… — Диана вновь пошевелила пальцами в воздухе, — мм… фехтования. — Она помолчала. — Вы знаете, Влад, я всегда относилась к этому дару как к чему-то достаточному само по себе. И довольно грубому, как драка, сумбурная толкотня, где царапаются и рвут волосы, последний довод глупцов… И вдруг оказывается, что это может быть тонким искусством. Не грязное убийство, но поединок… Пожалуй, в этом даже есть своя красота… Мне даже жаль, что я не замечала этого раньше. Не пыталась развивать в себе это искусство… Раньше мне казалось: что дано, то и дано. Но теперь я вдруг чувствую себя пристыженной неумехой. — Диана улыбнулась, и в ее лице было что-то новое, не виденное мной раньше. Так проступало ее смущение? Настоящее смущение? — Возможно, с таким, как вы, способным сопротивляться не только грубому давлению, но и уколам хитрым, в обход… Возможно, я и сама могла бы многому научиться? Пытаясь обыграть вас, обретала бы тонкость вместе с вами… — Она уже смотрела не на меня, а куда-то сквозь. Коснулась пальцем ямочки на подбородке. — Возможно, Ника так сильна именно потому, что постоянно использует свой дар, а не ограничивается необходимым? И не столько сильна она, сколько искусна? — Она посмотрела на меня.
— Не понимаю. Как можно спарринговать с прирученным слугой? Он же как марионетка, не может оказать хозяйке ни малейшего сопротивления… Все равно что играть в салочки с белкой, после того как ее переехал грузовик.
— А кто говорит про раздавленного?
— Но… — Я потер висок. Или я её неправильно понял, или… — Но если он не раздавленный…
— И более того: бывший охотник… — подсказала Диана с улыбкой.
— Но…
— Вас что-то смущает, Влад?
— Разве бывают такие, кто идет в слуги добровольно…
— Еще как бывают. Нам есть что предложить взамен. Вечная молодость, например.
— За жизни мальчишек.
— Многих это не останавливает.
— Но не бывших же охотников!
— Почему же?
— Если бы их соблазнила вечная жизнь… такая вечная жизнь…
— И вечная молодость…
— …они бы, наверно, не стали охотниками. Сразу бы набивались в слуги.
— Нам есть что предложить и помимо вечной жизни…
— Например?
Диана пожала плечами, чуть погрустнев.
— Вы разве не помните Карину?
— И что?.. — начал я и тут сообразил.
И где-то на краю сознания, дробным эхом, простучали слова Виктора: «Щенок, щенок, щенок…»
— Тот усатый… — пробормотал я.
— Да, — сказала Диана. — Петр. Он очень долго не хотел принимать этого. Но… — Диана грустно улыбнулась. — Есть вещи, пред которыми любые слова, идеи и отвлеченные идеалы всего лишь прах…
Она замолчала, глядя на меня. Будто ждала ответа.
Я тоже молчал.
Ее слова подталкивали к той дверце памяти, которую я не хотел открывать. Хотел оставить намеки и слова там, внутри, и постепенно забыть о них, будто их и не было…
Диана вздохнула, опустила глаза.
— Необязательно ради своей вечной жизни… — задумчиво проговорила Диана, может быть, больше для себя самой. — Мужчины в чем-то благороднее женщин… Расплачиваться чужой жизнью за свою многие не хотят. Но за жизнь другого… А в особенности — другой… Страх перед своей смертью мужчины способны преодолеть, но не в силах вынести ужаса чужой старости. Не могут перенести мысль, что тот волшебный цветок, что околдовал их любовью, — само совершенство, легкость и квинтэссенция жизни — растрескается морщинками, располнеет, потом ноги одрябнут подкожным жиром, отяжелеет грудь, обвиснет кожа, лапки у глаз расползутся морщинами на виски, на лоб, на шею, все усеют пигментные пятна… Даже самые сильные мужчины не могут перенести мысли, что совершенство, похитившее их сердце, обречено исчезнуть. И исчезнуть так скоро, слишком скоро… обернувшись распадающимся куском плоти, но еще узнаваемым, еще несущим напоминание о совершенстве в прошлом, — и оттого еще страшнее, еще глубже отчаяние потери. Потери безвозвратной. Навсегда…
— Это тоже слабина…
— Что? — Диана пробудилась от грез наяву.
— Это слабина. Такая же, как и страх перед своей смертью.
— О нет. Это вовсе не слабость. Это первый лучик настоящего света, пробившийся за шоры.
Я поморщился. Шоры… Меня волновали не какие-то иллюзорные шоры, а кое-что другое, и, боюсь, куда более реальное. Куда реальнее…
Черт бы ее побрал! Я надеялся, что те обрывки так и канут на дно памяти, затянутся илом других воспоминаний…
Я посмотрел на часы. Еще нет и девяти утра.
Виктор назначил встречу вечером… До вечера еще далеко, но я поднялся, накинул плащ и сбежал к «козленку».
Есть у меня еще одно дело. Еще вчера я не смог бы его решить. Сегодня, пожалуй, можно.
