Книга: Путешествие Черного Жака
Назад: Кошмар шестнадцатый УТРАТА ДАРА
Дальше: Кошмар восемнадцатый РУДНИКИ

Кошмар семнадцатый
КАТАРСКОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО

Были люди, помнившие, как он вошел в острог первый раз, молодой, беззаботный, не думавший ни о своем преступлении, ни о наказании. Он выходил седым стариком, с лицом угрюмым и грустным.
Достоевский. Записки из мертвого дома
Я брел в неизвестном направлении. Мне было все равно, куда пойти. Я просто переставлял ступни, налитые свинцовой тяжестью, по булыжникам мостовой, и слезы катились по моим щекам. Лишившись дара, что я собой представлял? Я внезапно ощутил, какими беззащитными могут чувствовать себя люди, они даже не могут себя защитить в момент смертельной опасности. Я тоже теперь запросто могу погибнуть, если какому-нибудь негодяю вдруг захочется меня ограбить. Даже если я раздобуду оружие, мне вряд ли удастся уцелеть в поединке – техникой фехтования я владел очень плохо. Значит, надеяться мне стоит только на свою силу и выносливость… Сколько я себя помнил, мой дар колдовства всегда был со мной, и я, обладая им, всегда был во всеоружии. Теперь же я ощутил себя неполноценным, утратившим одно из основных свойств своей натуры…
О да, быть может, было не слишком хорошо с моей стороны смыться из отчего дома, к тому же из-за горячности моего друга Ракрута де Мирта была убита Габи, чего я сам себе никогда не прошу, но вот так расправиться со мной, лишить меня дара творить знаки… Это была поистине страшная месть. Тереса лишила меня возможности защищаться и, в конечном счете, жить…
«Интересно, долго ли действует это заклятие? Может быть, к концу дня моя магическая немощь пройдет? Тогда следует поберечь себя. Может быть, забиться в какую-нибудь нору и отсидеться, пока дар не вернется ко мне? Но что если так останется навсегда?! Что мне делать в этом случае? Жить, подобно простому смертному?»
Чтобы не переживать потерю столь сильно, я снова отправился в кабачок промочить горло. К тому же меня не оставляла надежда, что там я смогу обнаружить Падалу и Мерлу и вынудить их связать меня с Тересой, которая, быть может, простит меня и окажется в силах вернуть мне мой скромный дар…
Дорогу мне неожиданно преградили целые толпы народа. Горожане стекались к центру Катара. Подчинившись движению толпы, я пошел в окружении сотен людей к дворцовой площади и через некоторое время узнал, что в ближайшее время здесь состоится коронация.
Дворцовая площадь была от края до края запружена народом. Толпы людей явились сюда, чтобы поглазеть на редкое действо.
Чего-чего, а зевак в Катаре было хоть отбавляй. Достаточно сказать, что на публичные казни являлось полгорода. Они стояли и улюлюкали, пока топор палача не опускался на напряженную шею осужденного.
Некоторое время я проталкивался вперед, активно работая локтями и позабыв про осторожность. Мне и самому было любопытно посмотреть, что будет происходить – не каждый день оказываешься на таких торжествах. К тому же в толпе я разглядел аппетитную барышню, чьи несомненные достоинства даже на таком расстоянии внушали мне сладостный трепет, что же будет, когда я окажусь вблизи и смогу положить ладони на эти очевидные прелести.
Между тем действо уже начинало разворачиваться. Несколько всадников старались расчистить для придворной свиты больше места, но у них ничего не вышло. Они гарцевали вдоль толпы на скакунах пегой масти, – в Катаре этот окрас считался признаком лошади благородных кровей, – и охаживали кнутами слишком ретивых горожан, которые не сумели вовремя вжаться в толкавших их в спину зевак.
Несколько сот придворных заняли свои места вокруг огромного трона, отделанного бордово-красным бархатом и золотом. Выглядели они франтовато в белых рейтузах и пышных париках. Да и вели себя соответствующе. Даже толстый с багровым лицом детина, на котором можно было вспахать целое поле, изящными жестами посылал толпе воздушные поцелуи.
Народ Катара шумел и неистовствовал. Какой-то фанатик бешено орал:
– Да здравствует король!
– Он еще не король, – резонно возразил ему кто-то.
– Он король! – проорал в ответ фанатик. – Коро-о-оль по праву рождении-им».
Один из вельмож, с длинными тонкими ногами, затянутыми в светлые рейтузы, вынес лежавшую на обшитой бахромой подушке корону из белого золота – символ монаршей власти и могущества. Толпа притихла. Все ожидали появления короля, но он не сильно спешил предстать перед лицом народа, наверное, его наряжали в расшитую золотом мантию. Наконец король появился. У него было удлиненное злое лицо с голубыми глазками и тонкие пальцы, унизанные золотыми перстнями.
– Это что, король? – спросил меня кто-то.
Я обернулся и увидел сутулого типа с помятым лицом и высокими залысинами в клочковатых седеющих волосах. Вид у него был такой жалкий, что я не смог не ответить.
– Да, похоже, король…
– Старый был посолиднее. – Он протянул мне влажную ладонь: – Олафет…
– Жак.
– Очень приятно, Жак, не правда ли, волнующее зрелище?
– Возможно. Я только недавно приехал в город, сейчас мне все кажется волнующим.
Олафет с интересом уставил прямо на меня мутновато-голубой глаз.
– Интересно, – проговорил он, – чем все это закончится… В прошлый раз убили короля… Старшего брата нашего Людовика. Теперь вот опять коронация.
– Надеюсь, все закончится хорошо для королевства…
– Надеюсь. – Во взгляде моего собеседника почудился какой-то подвох, тем не менее я не придал значения странному выражению его лица.
Мало ли что могла выражать его жалкая физиономия.
Король воздел руку, чтобы поприветствовать придворных, чем вызвал новую волну восторга и ликования. Он уселся на трон, в ладонь его вложили золотой жезл – символ монаршей власти. Наступила краткая пауза, корона была возложена на его маленькую голову и сразу сползла на левое ухо. Король – теперь его можно было так называть – поправил корону и задрал подбородок.
– Его величество король Людовик 22-й! – выкрикнул вельможа.
В этот момент Олафет принялся проталкиваться вперед.
– Пойду погляжу поближе, – буркнул он мне.
Я пристроился за ним, и мы стали стремительно приближаться к центру дворцовой площади. Наше продвижение привлекло внимание одного из всадников. Он с мрачноватым видом, восседая на крепком коне, смотрел, как мы проталкивались все ближе и ближе, пока не оказались в первых рядах. Здесь жалкий Олафет остановился, обернулся ко мне и подмигнул мутным голубым глазом:
– Гляди, что сейчас будет…
В этот момент меня впервые охватило беспокойство. Я ухватил его за рукав засаленной грязной куртки, но Олафет одним движением отпихнул меня и извлек из внутреннего кармана длинный стилет. Всего один жест – и стилет, просвистев в воздухе, вонзился в горло короля. Людовик 22-й охнул, да так и остался сидеть на троне, только руки его судорожно дернулись к горлу, но потом безвольно упали на подлокотники кресла, голова стала заваливаться набок, и корона покатилась по булыжникам Дворцовой площади.
– О черт! – выкрикнул я.
Такую тишину, какая наступила после этого происшествия, редко где услышишь, разве что в горах – там воздух свеж и сладок возле горного озера, чистого и прозрачного, словно слеза ребенка…
Набрав в легкие как можно больше воздуха, я зажмурился, потому что никак не мог поверить, что, лишившись дара колдовства, я мгновенно умудрился встрять в такие серьезные неприятности. «Нет, все же надо мной довлеет злой рок! Или, как сообщил мне Оссиан, какие-то могущественные силы задались целью меня погубить».
Я обернулся и принялся поспешно протискиваться через толпу, чтобы как можно скорее скрыться. Позади раздался бешеный крик:
– Держи его!
Быстрый взгляд через плечо позволил оценить всю плачевность моего положения. Всадник, недавно наблюдавший за мной и Олафетом, теперь пришпорил скакуна и пробирался сквозь толпу следом за мной. Самого Олафета уже не было видно, его закрывали тяжелые крупы лошадей. Сидевшие на них всадники охаживали несчастного кнутами. Он что-то еле слышно выкрикивал.
– Это его сообщник! – проорал всадник.
Я понял, что далеко не уйду. Толпа внезапно сплотилась против меня. Я уже не мог протолкнуться, горожане перекрыли мне все пути к отступлению и теперь принялись выталкивать на площадь. Сотни рук тянулись, чтобы оттолкнуть, сбить меня с пути к спасению. О, как мечтал я в эту секунду о том, чтобы вызвать яростный метеоритный дождь, который разметает останки безжалостных людей по окрестностям, пройдется по всадникам и вельможам, размажет их всех по твердым камням мостовой…
Прямо передо мной неожиданно оказалась морда лошади, я услышал щелчок, и кнут ожег мою щеку. От боли я обрел силы, рванулся вперед и вверх и, вцепившись в руку всадника, рывком вырвал его из седла. Запутавшись в стременах, он рухнул на мостовую липом о булыжник, а я мигом забрался на коня и принялся кружить по площади, не зная, что предпринять. Позади меня был королевский дворец, со всех остальных сторон дорогу перекрывала толпа. На лицах людей читалась ненависть, они тянули ко мне руки, но я разворачивал коня то одним боком, то другим, так что им было до меня не дотянуться.
Всадники быстро осознали, что происходит. Они пришпорили своих лошадей и окружили меня, помахивая кнутами. Теперь я попал в серьезный переплет. Один из них ударил меня кнутом, но промахнулся, кнут щелкнул впустую, второй предпринял атаку еще более неудачную: его кнут ожег беззащитную шею моего коня, который, ощутив боль, резко дернул головой и понесся прямо на толпу… Я врезался плечом в одного из всадников, мы оба едва не вылетели из седел, потом мой взбесившийся скакун сбил несколько человек, они с криками рухнули под его тяжелые копыта, и толпа чудом расступилась, давая нам дорогу… Я подался вперед, воодушевленный нашим бегством, как вдруг вокруг моей шеи обмотался кнут, и через мгновение меня буквально вырвало из седла. Я плашмя рухнул на мостовую, удар о камни пришелся в плечо. Некоторое время я лежал совершенно оглушенный, а потом попытался пошевелиться, но ощутил дикую боль в области шеи и правого плеча. Затем пахнувший конским навозом сапог одного из стражей врезался мне в лицо, и я лишился сознания…

 

Очнулся я, когда нас уже притащили в какой-то каменный дом с прочными решетками на маленьких окнах.
– Очнулся, – с веселой ноткой в голосе задорно сказал стоявший рядом со мной крепыш с кнутом в руке. – Добро пожаловать в распределитель инквизиции.
Приглядевшись к нему – у меня перед глазами все еще мелькали цветные пятна и все расплывалось, – я узнал всадника, которого так ловко выдернул из седла.
– Узнал меня? – Он погрозил мне кнутовищем. – Ну погоди же, я с тобой еще посчитаюсь.
Я сплюнул кровь ему под ноги и поглядел на Ола-фета. Вид у него теперь был не только жалкий, но и весьма побитый. Лицо пересекал багровый рубец, да и вся его бедная одежда теперь была изорвана ударами кнута. Сквозь лохмотья просвечивали кровавые раны.
– Документы у тебя есть?
– Не знаю. – Он поморщился, должно быть, даже говорить ему было больно.
Олафета торопливо обыскали. Стражники действовали быстро и методично. А он только раздосадо-ванно разводил руками: мол, понять не могу, куда подевались эти чертовы документы. После обыска один из стражей, здоровенный усатый детина, изо всех сил ударил беднягу кулаком в живот.
– Ну что, собака, – сказал он, – попил нашей кровушки? Да тебе документы без надобности, тебя и так любой мерзавец знает в этом городе…
Олафет кивнул и снова развел руками, мол, не моя в этом вина. Сложно было даже представить, что этот человек совсем недавно так безжалостно прикончил короля Катара… Сейчас он выглядел совершенно безобидным, даже жалким… Как тогда на площади, во время нашего первого знакомства. Вдруг лицо его странным образом изменилось, он ухмыльнулся:
– А я говорил, что переведу всю их породу, что в любом случае выполню предначертание.
Гримаса, исказившая черты Олафета, была настолько жуткой, что я даже вздрогнул.
– Ну вот что, – из-за стола поднялся толстый страж, сжимавший в руке связку ключей, – полагаю, нам не обязательно слушать, что он тут плетет, пусть посидит немного в общей камере, а потом придет палач, которому его убеждения покажутся очень интересными…
– Наш палач – очень продвинутый человек, – обратился он к Олафету, – ему приятно послушать любого осужденного, он говорит, что испытывает меньше угрызений совести после того, как все эти негодяи делятся с ним своими черными мыслями…
Меня тоже обыскали, не нашли ничего, что заслуживало бы внимания, и следом за Олафетом провели к общую тюремную камеру, представлявшую собой огромный полутемный подвал, за двести шагов от которого я почувствовал запах нечистот и экскрементов. Здесь были собраны главные отбросы общества со всего света. Они пребывали в Катар без документов и подорожных и попадали в распределитель. Обратно к свету выбирались очень немногие…
Когда железная дверь с лязганьем захлопнулась за нашими спинами, Олафет коснулся моей руки:
– Ну ты… в общем… не сердись на меня, я не хотел тебя втравить, не думал, что так получится…
– Я и не сержусь, – ответил я.
Я все еще не мог поверить, что оказался в подвалах катарской охранки, лишенный дара колдовства и надежды оказаться по ту сторону железной двери, снова увидеть солнце и приласкать какую-нибудь сладкую на вкус красотку. В темноте шевелилось множество мрачных фигур. К каждому из этих людей жизнь была не очень – то благосклонна и частенько била их под дых. Олафет молча прошел к деревянным лавкам, на которых вповалку спала человеческая масса, и аккуратно, чтобы никого не потревожить, уселся на самый край, задумавшись о чем-то.
Я же продолжал стоять у двери, надеясь, что вот сейчас произойдет что-то, что позволит мне выйти отсюда…
Ко мне неожиданно приблизился человек. По всему было видно, что он тут уже очень давно. Его наглая физиономия могла вызвать только ненависть у приличных граждан и неприязнь у не слишком приличных.
– Это что, твой друг? – спросил он у меня, осторожно кивнув на Олафета.
– Я его почти не знаю, мы познакомились только что на площади.
– А следовало бы знать, парень. Это Олафет, Королевский Садовник. Так его называли в шутку. Лет двадцать назад это был самый опасный головорез во всем Катаре. Он владел мечом, как сам Сатана. А кинжал мог метнуть с расстояния в пятьдесят шагов и попадал точно в цель… Его боялись во всех притонах Южного Централа… Он убил столько человек, что сам вряд ли смог бы сосчитать… Это не человек – это дьявол.
– По виду не скажешь…
– Пристрастился к спиртному – и сделался ни на что не годен. Взгляни на него.
Лежавший на лавке толкнул Олафета ногой, тот отпрыгнул, прижался к стене, потом сполз по ней и уселся прямо на холодный земляной пол…
– За что его взяли? Ты наверняка знаешь, – спросил толстяк.
– Убийство короля…
– Он убил короля? – оживился толстяк. – Я так и знал, что люди сильно преувеличивают его слабость. А ты, случайно, не видел, как это произошло?
– Метнул нож с пятидесяти шагов и попал ему точно в горло.
Толстяк издал восхищенный возглас:
– Вот это да! Похоже, старый добрый Олафет вернулся.
Я с сомнением посмотрел на жалкую фигуру, скрючившуюся на холодном полу.
– А вот мы сейчас проверим, – толстяк хмыкнул, – если это Олафет, то он обязательно что-нибудь предпримет…
Он развернулся, я поспешно ухватил его за рукав.
– Что вы собираетесь делать? – спросил я.
Он посмотрел на меня с интересом и некоторой угрозой, перевел взгляд на мои пальцы, вцепившиеся в его одежду, и я поспешно отдернул руку.
– Так-то лучше, парень, – сказал толстяк, – потому что меня ты тоже не знаешь. – Он отвернулся: – Эй, Бравер, Шоку!
Лежавший на лавке приподнялся на локте, его лицо не отражало почти ничего, выражение было настолько непроницаемым, что казалось, будто он вылеплен из гипса, глаза человека были бесцветны. Второй отделился от стены – до этого он стоял в ее тени. Оба они, лениво передвигаясь (должно быть, такая походка была заведена у заключенных), приблизились к толстяку.
– Ну, – проговорил один из них и лениво сплюнул на пол.
– У нас тут подсадная утка. – Толстяк показал на Олафета. – Поглядите-ка на него, это же Королевский Садовник, только сдается мне, он теперь работает на королевскую охранку. Эй ты… Я к тебе обращаюсь…
Он слегка пошевелил Олафета, который, казалось, дремал, прижав к стене босую ногу. Тот в ответ промолчал.
– Похоже, он сдох, – ухмыльнулся человек с бесцветными глазами.
– Собаке собачья смерть, – сипло сказал другой помощник толстяка.
– Ты меня слышал или нет? – выдавил толстяк, не обращая внимания на их реплики. – Садовник, поднимайся…
Поскольку Олафет никак не реагировал, толстяк занес ногу для удара. Только я дернулся, намереваясь помочь Садовнику, как тот внезапно пришел в движение, перехватил ногу, быстрым жестом дернул вверх большой палец и сломал его… Толстяк закричал и опрокинулся назад, а Олафет вскочил на ноги, грозно вперив взгляд в своих противников. Он оскалил желтые волчьи зубы.
– Молодая поросль, – прошипел он, – сейчас я немного подровняю кусты общества, чтобы они выглядели красиво…
Теперь стало понятно, почему его называли Королевским Садовником.
Один из помощников толстяка поспешно отбежал в сторону, а тот, у которого лицо было словно гипсовая маска, выбросил вперед руку с зажатой в пальцах заточкой. Олафет перехватил ее у запястья, подался вперед всем телом, ударил по изгибу локтя, и через мгновение тонкое лезвие вонзилось в бесцветный глаз. Следующим движением Королевский Садовник перехватил заточку и перерезал несчастному горло. Отбросив окровавленный труп, он метнулся к толстяку. Тот попробовал отползти по скользкому мокрому полу тюремной камеры, но Олафет оказался проворнее и несколько раз воткнул заточку ему в живот. Толстяк бешено задергался и завизжал, кровь брызнула из него, словно сок из свежего яблока, зажатого в крепком кулаке воина, а когда несчастный уже весь истек ею, Садовник вонзил заточку ему прямо между глаз. С противным хрустом острый металл пробил черепную коробку и вошел в мозг. Толстяк задергался на полу, ухватился за рукоятку, потом покатился к стене и там затих.
– Помогите, убивают! – с криками сиплый заключенный принялся колотиться в дверь.
Королевский Садовник не обращал на него никакого внимания. Он растянулся на лавке, которую до этой короткой схватки занимал убитый, и, положив тяжелые ладони под голову, затих – то ли уснул, то ли просто закрыл глаза и отдыхал…
Через некоторое время перепуганный до смерти бандит перестал биться в дверь, стараясь держаться как можно ближе к стене, прошел в дальний угол и остался сидеть там. Стражники явились на крик только через час. Ухмыляясь, они за ноги выволокли убитых, и я понял, что драки со смертельным исходом здесь не редкость и властям такой порядок вещей только на руку – меньше мороки с заключенными, их кормежкой и допросами…

 

В этой выгребной яме мы просидели целую неделю. Потом несколько стражников вывели меня и Королевского Садовника Олафета на допрос, который проводил усталый стражник в пыльной форме. У него были голубые глаза немного навыкате и тонкий нос с горбинкой. Самое обыкновенное лицо… И этому человеку предстояло отправить нас на смерть. На то, что решение уже принято и осталось только уладить детали, указывало все: мнимое безразличие стражей, которые нас привели, усталость человека с обыкновенным лицом и удушливая атмосфера, воцарившаяся в комнате, когда мы вошли.
– Где ты познакомился с Королевским Садовником? – спросил стражник.
– Прямо на площади, – ответил я.
– Ну да, – устало сказал он, – это мы все уже, кажется, слышали.
– Так и было…
– Ладно, теперь это не имеет значения. – Он сделал стражам знак, подписал какую-то бумагу, и нас повели на суд.
Зачем был нужен это допрос, так и осталось вопросом без ответа. Наверное, это была простая формальность. Как, впрочем, и суд. Он был довольно скорым. С обязанностями главного обвинителя в Катаре отлично справлялся мой старый знакомый – инквизитор Риан де Руаси. Он в темной мантии прошел на свое судейское место, поднял глаза и смерил нас суровым взглядом исподлобья… Потом глаза его вспыхнули – он узнал меня…
– А, юноша, показывающий фокусы, – выдавил он с нескрываемым злорадством, – что же ты не воспользуешься своим даром?
Я не знал, что ответить, только развел руками.
Риан де Руаси расценил мой жест по-своему.
– Понятно! – злорадно воскликнул он. – Твой темный покровитель покинул тебя. Ты должен был бы знать, что такое рано или поздно случается со всеми колдунами…
Олафет покосился на меня.
– … А я небезосновательно предполагал, что мы еще встретимся, но человек предполагает, а бог, как известно, располагает… Я просил его об этом. И с самого начала я знал, что ты появился в Катаре не просто так, – де Руаси воздел вверх ладонь, – я знал, что ты что-то замыслил, но тебе удалось скрыться от меня… И я буду наказывать даже себя за недостаточную предусмотрительность.
Толпа, собравшаяся в зале, загудела, одобряя слова инквизитора.
– За убийство особы королевской крови вам полагается смертная казнь – только смерть облегчит вашу участь: казнь проведут безотлагательно… Если вы можете назвать причину, по которой мы должны отложить казнь, лучше скажите об этом сейчас.
– Я не виновен, – выкрикнул я.
– Что-то подобное я уже слышал от тебя. – Инквизитор разразился каркающим смехом. – Больше тебе не удастся совершать твои злодейства, колдун. Темный покровитель отвернулся…
Олафет, в отличие от меня, предпочел промолчать, он был как всегда апатичен и жалок…
– Ну что же, мне кажется, всем все стало понятно. – Де Руаси пожевал губами. – Уведите осужденных…
Нас подхватили под руки и поволокли наружу. Здесь нам на головы натянули холщовые мешки, чтобы мы не могли видеть, что происходит. Дальше мы двигались стремительно. Как я узнал позже, нас тащили к главной площади города, где уже собралась толпа зевак вокруг наспех сооруженного деревянного помоста. На нем, опершись о массивный топор, стоял и ожидал нас королевский палач. Когда нас втаскивали на деревянный помост, я упирался и выкрикивал проклятия, которые были едва слышны сквозь мешок, нахлобученный на голову. Толпа бесновалась внизу. Люди рычали что-то злое, швыряли огрызки, объедки, камни с мостовой, иногда попадая в нас.
Палач деловито освободил наши головы, чтобы мы могли разглядеть происходящее и отчетливей ощутить волны ненависти, исходившие от бесновавшейся внизу толпы.
«Ну вот и все! Кажется, мое затянувшееся путешествие наконец подходит к концу. А я – то мечтал об устоявшемся быте, хорошем доходном заведении, обустроенности, успокоенности в жизни, уверенности в завтрашнем дне… А что получил взамен – публичное отсечение головы на центральной площади Катара».
Палач отошел чуть в сторону и с видимым удовлетворением на лице принялся точить продолговатым камнем, все края которого были стерты, свой массивный топор. Его развитые мышцы перекатывались под жилеткой, надетой на голое тело, лысая голова была бугристой, как у Эпирукия, и казалась вылепленной из белой глины – таким бледным было мрачное лицо. В обычной жизни он своим жутковатым видом, может быть, даже вызвал бы у меня симпатию, но при данных обстоятельствах я ненавидел его всем сердцем за деланное спокойствие, профессионализм, которого просто не могло не быть в этой дьявольской работе, и уверенность в собственных силах, что противостояли моим силам, сдерживаемым стражами…
– Ну все, давайте его сюда. – Он приблизился и ухватил Олафета за предплечье.
Олафет резко дернулся и ударил палача в пах. К моему удивлению, это действие не возымело ровным счетом никакого эффекта. Палач только посуровел, и лицо у него сделалось как будто еще белее.
– А ну, – сказал он и потащил упирающегося Олафета к колоде, после чего врезал ему пудовым кулаком в живот.
Олафет рухнул на колени, и подоспевшие стражники крепко вцепились в осужденного. Его голова была точно посередине колоды. Палач поднял топор, в его глазах загорелся дьявольский огонек, лезвие со свистом рассекло воздух – голова Олафета осталась лежать на колоде, а тело, которое стражи выпустили, стремительно выгнулось, из разрубленного горла хлынул целый фонтан крови, багровые капли долетели даже до меня. Королевский Садовник был мертв. Носком сапога палач спихнул голову и обернулся ко мне.
– Иди сюда, – проговорил он, скривив губы.
Я рванулся, но стражи держали крепко. Они поволокли меня к колоде, потом бросили возле нее… Щекой я прижался к мокрому дереву, испачкавшись в теплой крови Олафета. Палач поплевал на руки, несколько раз взмахнул топором в воздухе, а потом занес его над головой. Я приготовился принять смерть.
«Вот, значит, как чувствует себя приговоренный к смерти. Вдоль позвоночника бежит холодок, и руки сводит от ужаса, от страшного ощущения пропасти впереди, от чувства, что жить тебе осталось всего мгновение».
– Стойте! – раздался вдруг громкий крик. Кто-то проталкивался сквозь толпу, держа над головой какие-то бумаги. – Эй, стойте же, у меня тут предписание наследного принца…
Палач с видимым неудовольствием опустил занесенный надо мной топор и отошел, опершись на гладкое топорище подбородком.
Человек взобрался на помост и, горделиво осмотрев собравшуюся на площади толпу зевак, громко выкрикнул:
– У меня предписание наследного принца Людовика 23-го: смертную казнь убийцам отменить и отправить их на пожизненные работы на рудники… Вот так вот. Пусть лучше послужат короне.
Только тут он с растерянностью заметил, что Олафету уже успели отрубить голову.
– Вот так-так… – Он почесал в затылке. – Немножко опоздал… не надо было заходить в ювелирную лавку, но ничего, один все-таки остался.
– Поднимайся, – мрачно пробормотал палач, явно недовольный происходящим, – казнь отменяется… сдохнешь немного позже – на рудниках.
В следующее мгновение я увидел, как на помост забрался и подлетел к человечку Риан де Руаси. Он вырвал королевское предписание из его рук и возмущенно уставился в написанное.
– Это немыслимо, – прошипел инквизитор, – что наследный принц себе позволяет? Этот пленник – опасный еретик.
– Рудники излечат даже ересь, – благодушно пробасил палач.
Де Руаси бросил на него полный презрения взгляд, плюнул в мою сторону и, спрыгнув с помоста, быстро пошел прочь, расталкивая толпу…
Анданской церкви оставалось существовать не больше года.
Назад: Кошмар шестнадцатый УТРАТА ДАРА
Дальше: Кошмар восемнадцатый РУДНИКИ