Глава 19
Самым тихим и уютным местом в Останкино является пресс-бар. Все остальное напоминает сумасшедший дом во время генеральной уборки. В коридорах, длинных, как жизнь героя телесериала, происходит перманентный ремонт. Постоянно приходится идти в обход, соседним коридором, что на полтора километра длиннее. На лестничных площадках толпятся нервно курящие женщины, и среди них обязательно попадется одна, с ног до головы увешанная самыми неожиданными предметами: баян на одном плече, санитарная сумка с крестом — на другом, в руке ведро, наполненное химической посудой, на шее — боксерские перчатки, подмышкой — винтовка. Если попытаться хоть немного разгрузить такую даму, она завизжит, станет отбиваться ногами и кричать, что вы лишаете ее законного заработка. Это реквизитор. Она давно уже опаздывает на съемку в студию номер N, и от этого сигарета мелко дрожит в ее исколотых реквизитом пальцах. Есть и другие. Они ничего не несут на плечах и не курят на площадках. С высокомерным видом они входят в лифт и поднимаются в верхние этажи власти. Там они входят в высокие кабинеты, густо заплетенные тенистыми интригами и, дойдя до высших начальников, входят к ним с предложениями по кадровым перестановкам. Остальные обитатели Останкино просто толкутся у окошек коммерческих киосков, покупая пиво, сигареты, модные журналы и развесной фарш.
И только в пресс-баре никакой толкучки нет. Здесь, в обстановке почти семейной, вы можете дешево и вкусно пообедать, выпить фирменного, особым способом сваренного пива и спокойно поговорить о делах, а то и попросту поболтать с приятелем. Где еще во всей Москве цена блюда н е з а в и с и т от величины порции? Вы сами, вооружившись тарелкой побольше и ухватистым половником, раскрываете, один за другим, блестящие саркофажки, и трудитесь, словно архитектор, обкладывая пирамиду дымящегося мяса разнообразными гарнирами, соленьями и маринадами, обильно поливаете все это соусами, горчицами, хреном — мягким или острым, сливочным или… уж не знаю, какого еще вам нужно. А потом, лицемерно поджав губки, расплачиваетесь за это богатство, как за «биточки с капустой». Заметьте, я до сих пор ничего не сказал о так называемом дежурном блюде, которое в пресс-баре отпускается вообще бесплатно. Вкушать все это вы будете в окружении лиц хорошо вам знакомых, точнее сказать, знакомых каждому — сюда, нисколько не чинясь, заходят самые блестящие звезды телевидения (некоторые как раз для того, чтобы починиться). Да ведь один только бесхитростный рассказ об обеде в окружении всех этих знаменитостей способен завоевать вам любовь сослуживцев, популярность у дам и репутацию бессовестного вруна у друзей!
Впрочем, Христофор Гонзо сейчас мало думал о чьей бы то ни было популярности. На скамье рядом с ним лежал пакет с подвенечным платьем, а в кармане находился декадный пропуск, позволявший ему в течение ближайших десяти дней свободно разгуливать по Телецентру в любое время суток. Задача минимум была выполнена, теперь можно было слегка перевести дух и расслабиться.
Пригласив Вахрамеевну в пресс-бар, Гонзо поначалу выполнял лишь долг благодарности, но очень скоро беседа с этой доброй и немало умудренной женщиной по-настоящему увлекла его. Отдавая должное изощренным салатам и филе, угощаясь шампанским, а после и водочкой, они как-то очень быстро подружились. Вахрамеевна рассказала, как, будучи еще крепостной хористкой в соседнем театре графа Шереметева, она без памяти влюбилась в диктора Кириллова и бежала от барской неволи. Но до милого так и не добралась. Два месяца графские холопы гонялись за ней по всему Телецентру, пускали по следу собак и уборщиц, но изловить не смогли. Так она и прижилась в костюмерной и с годами стала виднейшим в Останкино специалистом по народному костюму. За советом к ней не раз обращались самые известные режиссеры и даже один заграничный кутюрье. А диктор Кириллов так ничего и не узнал…
— Вот она, любовь-то… — вздохнула Вахрамеевна.
— М-да, — загрустил и Христофор. — Собственно, у меня почти та же история…
И сам не зная почему, он вдруг принялся рассказывать ей об Ольге. В подробности своей одиссеи с княжной и графом он, разумеется, не вдавался, но о чувствах говорил много и, как ему казалось, Вахрамеевна его понимала.
— Ведь вот я сейчас бегаю, ношусь в МДМ, в Останкино… а они в гостинице, вдвоем!…
— Ревнуешь ее?
— Не знаю…
— Как так не знаешь? Любишь, значит, должен ревновать! А он-то из себя видный?
— Видный, — уныло подтвердил Гонзо. — Только я одно знаю: не для него эта девушка! Она умница, и глаза у нее… эх! Наверное, нужно много страдать, чтобы точно знать, что такое счастье. И она знает, я же чувствую! В ней твердость есть. Она идет — не оглядывается. Никогда. И такая девушка выбирает себе в женихи… робота! Бычка племенного…
— Ой, дуры мы, дуры… — пошептала, качая головой Вахрамеевна.
Гонзо криво улыбался.
— Нет, спрашивается, чего я-то землю рою? Ради чего убиваюсь с платьями этими, с выборами этими дурацкими? Ведь мне все это не нужно, верно?
— Выходит, ради нее… — Вахрамеевна сидела, подперев щеку, и краешком цветастого платка промокала уголок глаза.
— А для чего это нужно ей, — Христофор пожал плечами, — я и не знаю толком…
— Я тебе так скажу, — Вахрамеевна взяла Христофора за руку. — Все ты делаешь правильно. Ты в ней благодарность разбудишь, а в благодарности женщина, знаешь…
Гонзо покачал головой.
— Во-первых, я никакой такой любви «в благодарность» не хочу. А во-вторых, откуда ей знать о моей… о чувствах моих? Я ведь ничего такого ей не говорил.
— А ты скажи!
— Скажи… — совсем закручинился Христофор. — А если я ей не нравлюсь совсем? И вообще, может быть, противен…
— Она тебе это говорила?
— Нет, не говорила… пока.
Вахрамеевна всплеснула руками.
— Так чего ж ты, чудак, сам себе на голову напраслину льешь? Эх, мужики! Ничего-то вы в сердце девичьем не читаете! Если думаешь, что бабы вас только за рост да за буйны кудри любят, ошибаешься! Как бог свят, ошибаешься! Вон смотри, видишь, слепец сидит?
Вахрамеевна указала на дальний столик, за которым только что расположились двое мужчин. Один из них, державшийся как-то по-особому уверенно и даже начальственно, был, несмотря на царивший полумрак, в плотных солнцезащитных очках.
— Вижу, — сказал Христофор, — а кто это?
— Это слепец Иоанн, по прозванию Обозный Кормщик… Как-то призвал Иоанна-кормщика пред свои ясные очи Грозный царь и спросил: «Можешь ли сделать мне в утеху телепередачу, какой до сих пор на Москве не видели?» И воскликнул Иоанн: "Могу! Прикажи, государь! " И сделал ту передачу всей Москве на диво, а царю в утеху. Тут призвал его снова Грозный царь и спрашивает: «Можешь ли учинить на Москве телеканал, чтобы равного ему не было на всей Руси, ниже за рубежами?» И воскликнул Иоанн: "Могу! Прикажи, государь! " И в полтора года сложил канал, всему люду русскому на радость, а послам иноземным на посрамленье. Тут призвал его в третий раз Грозный царь и спрашивает: «А не хочешь ли ты возглавить общегосударственную телекомпанию?» И воскликнул Иоанн: "Могу! Прикажи, государь! " Тогда приказал Грозный царь ослепить Иоанна-кормщика, чтобы никто не дерзал возглавить общегосударственную телекомпанию только потому, что он это может…
Вахрамеевна замолкла и выпила минералки.
— Так вот все девки, когда эту историю слышат, — продолжала она, — ревут белугою и тут же по бабьей жалости влюбляются в Иоанна по уши…
В этот момент Иоанн-кормщик, по видимому, заметил, что Вахрамеевна пристально на него смотрит, и вежливо кивнул ей в ответ.
— Да ведь он зрячий! — удивленно воскликнул Христофор.
— Знамо дело, зрячий, — легко согласилась она. — Да что за беда? Уж девки повлюблялись, а назад разлюбить сердцу не прикажешь! Вот оно какое, сердце-то девичье!
— М-м-да-а… — ошеломленно протянул Христофор. — А кто это с ним?
— А это как раз паренек из лучшей на ихнем канале передачи, — пояснила Вахрамеевна. — Андрюша Бочаров, режиссер «Д. С. П. — студии»…
Христофор вздрогнул. Ему сразу вспомнился Петр Силыч Бочаров — кровожадный ифрит и оборотень. Что это, совпадение?… Ну, разумеется, совпадение! Мало ли на свете Бочаровых?… Но он уже чувствовал, что совпадение может оказаться не таким уж безобидным, ведь «Д. С. П. — студия» — это та самая передача, в которой разыгрывались бутылки «Наполеона»…
— А что, Домна Вахрамеевна, — обратился он к костюмерше, — не можете ли вы меня с ним познакомить?
— Отчего же не познакомить? Познакомлю, — согласилась Вахрамеевна. — Он мне и самой нужен. На прошлой неделе брал костюм Мурзилки и так замурзал — ничем не отстирывается! Эй, Бочарик! Можно тебя на минутку?…
… В гостиницу Гонзо вернулся незадолго до полуночи. Дверь номера оказалась незапертой, но света внутри не было, лишь у окна слабо мерцал огонек — Ольга курила, задумчиво глядя на лежащий далеко внизу ночной город. Графа в номере не обнаружилось.
— А где же Джек? — спросил Гонзо и сам удивился радостным ноткам в своем голосе.
— Спустился в кафе.
— Один?
— А я его не спрашивала, один или вчетвером…
— Вы что, поссорились? — участливо спросил Христофор.
— Вот уж тебя-то это нисколько не должно интересовать! — заявила княжна.
— То есть как… — начал было возмущаться Христофор, но Ольга вдруг выпустила ему в лицо струю дыма, и он закашлялся.
— Может быть, поговорим о делах? — сказала она. — Я вижу, ты хорошо повеселился и, судя по жирному пятну на пиджаке, неплохо поужинал…
— Ведьма ты, ведьма, — проворчал Христофор, разглядывая пиджак, — веселился я, между прочим, в одной компании с режиссером «Д. С. П. — студии».
— Правда? — Ольга заметно ожила, — и что он сказал?
— Сказал, что им нужны люди с фантазией и с такими обширными связями в КВН, как у меня. Предложил поучаствовать в одном проекте…
— Ты издеваешься надо мной?!
— А ты? — безмятежно спросил Христофор.
— Пожалуйста, Гонзик, — княжна судорожным движением раздавила сигарету в пепельнице, — давай пошутим как-нибудь в другой раз. Я, честно говоря, безумно устала, и эта скотина Милдэм меня сегодня достал… Просто скажи: что с нашими бутылками?
Христофор вздохнул. Вот и поговори с ней по душам!
— С бутылками плохо, — сказал он. — Раздали их победителям и адресов не спросили. Фамилии, правда, есть. Да что толку от их фамилий в двадцатимиллионной Москве!
— Так я и знала! — Ольга без сил опустилась на кровать. — До чего же мне не везет!
— Но не все еще потеряно! — поспешно добавил Христофор. — Мне Бочарик… Кстати, ты знаешь, у этого режиссера фамилия — Бочаров!
— Н-да? — княжна подняла голову. — Опять Бочаров?
Гонзо улыбнулся.
— Уверяю тебя, это чистое совпадение…
— А ты к нему приглядывался?
— Приглядывался, приглядывался!
— А не помнишь, тарелки, рюмки, люди — не летали по воздуху?
— Не летали! Пресс-бар, между прочим, очень приличное место. Там такие штучки не пройдут.
Ольга пожала плечами.
— Ну и что этот Бочаров?
— Да! Так вот. Он, сам того не подозревая, подал мне блестящую идею! Неизвестно, говорит, где они живут, все эти победители конкурса, но можно точно сказать, где они будут находиться в субботу вечером.
— Где? — жадно спросила княжна.
— У экранов телевизоров — вот где! Ведь не может же человек выиграть конкурс и не посмотреть на самого себя в телевизоре! Не бывает таких людей! Все они, как миленькие, будут смотреть субботнюю «Д. С. П. — студию», понимаешь? — Христофор многозначительно посмотрел на Ольгу. — В том числе и наши ифриты! Уж мы-то с тобой ифритов всяких повидали, верно? Они могут человеческий облик потерять, но с тщеславием у них все будет в порядке при любых обстоятельствах! Я прав или не прав?
— Прав! Прав! — Ольга смотрела на него с такой надеждой и такой детской доверчивостью, что Христофору захотелось ее тут же расцеловать.
Он шагнул было к ней, но сам испугался этого движения и, резко свернув в сторону, сделал круг по комнате.
— Ну вот, — продолжал он, — а теперь представь, что на экране появляешься… ты!
Ольга вскочила.
— Заклинание! — почти выкрикнула она. — Я читаю заклинание сразу для всех ифритов! Мы загоняем их в бутылки — прямо по телевизору! Гонзик, ты гений!
Княжна набросилась на Христофора и расцеловала его в обе щеки и в нос. Но тут же принялась расспрашивать с тревогой:
— А как мы попадем в субботнюю передачу? Разве еще не поздно?
— В саму передачу, конечно, не попасть… А вот в рекламный блок — запросто!
— А когда идет этот блок?
— Да прямо посреди передачи! «Д. С. П. — студия», например, два раза прерывается рекламой. Мы снимаем ролик — я уже договорился с Бочариком, они запишут тебя в своей студии — а затем выпускаем его в эфир. Ты приказываешь ифритам залезть в бутылки….
— Нет. Я прикажу им лететь ко мне, и уж тут сумею их запечатать, как следует!
— Прекрасно! Значит, осталось решить только одну проблему…
— Какую? — нетерпеливо спросила княжна.
— Деньги, — Христофор стал серьезен. — Все эти съемки и два проката ролика в эфире влетят нам в астрономическую копеечку. А владетельный граф, насколько я понимаю, почти на нуле…
— М-да, — Ольга снова поникла. — Из-за этого мы сегодня и поругались…
— Еще бы! — сказал Гонзо. — Не каждый кошелек способен вынести подобные испытания…
— Ты о чем это? — в полумраке, как показалось Гонзо, сверкнули не глаза княжны, а клыки.
— Да нет, — завилял он, — я просто хочу сказать, что Джеку тоже приходится нелегко… Нужно еще спасибо сказать, что до сих пор он безропотно оплачивал все наши экскурсии!
— Вот именно, — все еще грозно произнесла Ольга. — И, знаешь, Христо, — добавила она потише, — постарайся его не злить лишний раз.
— Да господи! — праведно возмутился Христофор. — Чего ради мне его злить?! Я прекрасно понимаю, что он нам необходим! Что мне, пить-есть надоело?
— Ой, смотри, Христо! — вздохнула Ольга.
— Я смотрю! — Христофор приложил руку к сердцу. — Смотрю во все глаза. И вижу, что Джек…
— Граф Бруклин! — поправила его Ольга.
— …и вижу, что граф Бруклин остался без гроша. Понятно, ему это не нравится! А кому это понравится?…
— Ну хватит о нем! Где еще можно достать денег? — Ольга снова закурила и, подойдя к окну, забарабанила пальцами по стеклу. — А этот твой не даст? Как его?… Кучка!
— Ай! — Христофор вскочил. — Я же совсем забыл про него! Сколько времени?
Ольга еще не успела ответить, а он уже был возле телевизора и лихорадочно нажимал кнопки переключения программ. Наконец, на экране появился знакомый зал МДМ. Сейчас он был до отказа заполнен публикой. В креслах, расставленных полукругом на сцене, расположились участники теледебатов. Они с вызовом глядели друг на друга, по временам бросая трусливые взгляды в камеру. От волнения и решимости лица их стали пятнистыми, а губы пребывали в непрерывном движении — не то кандидаты молились, не то повторяли текст.
В фокусе полукруга находился весьма развязный молодой человек с микрофоном. Это был решительно всем известный КВН-щик, служивший если не украшением, то, во всяком случае, гордостью новосибирской команды. Фамилия его была Дуда. Он хитро подмигнул кому-то из сидящих, подул в микрофон и сказал:
— Мы продолжаем поэтический митинг кандидатов в Городскую Думу! От лица героического Краснопресненского пролетариата нас приветствует молодой поэт Митя! Стихи, которые вы сейчас услышите, действуют непосредственно на душу читателя, минуя разум. Путь это не простой, поэтому стихи такие же. Митя, прошу! [Автор этого правдивого повествования приводит здесь стенографически точную запись поэтического митинга, в действительности имевшего место в стенах МДМ, и отдает все лавры и тернии команде КВН Новосибирского Государственного Университета.]
Угрюмый Митя вышел на авансцену и сказал:
— Я прочитаю стихи, идущие от самого сердца…
После чего сунул руку в задний карман брюк, вынул оттуда смятую бумажку и грянул молодецким голосом:
Встретить праздник каждый рад!
Гордо реет знамя!
И идем мы на парад
С красными шарами!
В зале плеснул аплодисмент. Дуда быстро отправил Митю на место и сказал с улыбкой:
— Да, после такого выступления хочется встать и зааплодировать. Самому себе. Напоминаю, наш митинг носит чисто поэтический характер! Сейчас перед вами выступит профессиональная поэтесса Софья Прутс. Все ее творчество пронизано тоской по безразвратно прошедшей юности…
Худая и томная женщина в черном, с длинной, как дирижерская палочка, сигаретой в руке, проследовала к микрофону. С минуту она стояла, закрыв глаза и касаясь ладонью пылающего лба. Затем произнесла в нос:
— Из непонятого:
И с неожиданной страстью завыла:
Губи меня своей губой!
Лобзай меня своей лобзой!
Коси меня своей косой!
Избей меня своей избой!
И я разверзнусь пред тобой!
Вслед за поэтессой, вероятно, тоже баллотировавшейся в Думу, выступил представитель аграриев Черемушкинского района. Свою поэтическую программу он изложил коротко, но энергично:
Если всей Земли народ
За руки возмется,
Кто-то в море упадет
Жалко, но придется!
Группа кандидатов от татаро-монгольского ига долго читала мелодичные, но не очень понятные китайские танки:
Мохнатая пчелка с жужжаньем
Гречиху в саду опыляет
А вот у людей — по-другому…
Мне бритая лошадь приснилась
И вид ее был эстетичен
Увы, но сидеть на ней скользко…
Трамваем отрезало ноги
А в школе я был хорошистом
Прошло беззаботное детство…
Христофор уже стал беспокоиться, не пропустил ли он выступление своего протеже, но в эту минуту боярин Кучко сам объявился у микрофона.
— Отойди, Мамай! — сказал он монголу, прощавшемуся с детством. — Теперь моя очередь!
К нему подбежал встревоженный Дуда.
— Надеюсь, Степан Иванович, у вас стихи? И без политики?
— Ну, ясный пень! — успокоил его Кучко. — Стих для нас, дальтоников! — провозгласил он с пафосом и выдал следующее:
Встретишь голубого -
Поцелуй его!
Он ведь с красным знаменем
Цвета одного!
Едва услышав это, Христофор со стоном потянулся к телевизору и вырвал вилку из розетки. Экран погас.
— Какой кошмар! — простонал Гонзо. — Что ж они ему подсунули такое?! Позор! Провал! Крах! А, черт! Хорошо еще, если просто из гостиницы выгонят. А вот если он деньги назад потребует…
— Что случилось? — испуганно спросила княжна.
— Что! — Христофор повалился на кровать и отвернулся лицом к стене. — Ты разве не видела — что? Подставили меня! А еще КВН-щики! Я для них старался, платье им доставал! Не могли приличное стихотворение подобрать! «Встретишь голубого»! Ужас! Даже жалко этого дурака Кучку, ей-богу… Мало того, что он дебаты проиграет. Так ему еще в штабе посоветуют под суд меня отдать! Доигрались!
Дверь номера распахнулась и вошел граф. От него пахло дешевым бренди и чужими духами.
— А чего вы митинг не смотрите? — спросил он удивленно. — Мы с ребятами в баре хохотали до упаду!
— Спасибо, мы уже нахохотались, — проворчал Гонзо, не поворачивая головы. — Теперь другие будут хохотать. Когда вышвырнут нас отсюда… Если не похуже еще что-нибудь…
Телефон зазвонил пронзительно, как бывает всегда, когда ждут беды.
— Ну вот, начинается… — Христофор обреченно поднялся с кровати и поплелся к аппарату.
— Видал?! — прокричал в трубке голос Степана Ивановича.
— Видал, — вздохнул Гонзо.
— Это просто черт знает, что! Мне пол-Москвы уже позвонило! Все начальство! Артисты известные! Писатели! Художники! И все — такие друзья! Такие милые! Просто какой-то странный этот… ажиотаж! Слушай, паря, я тебе по гроб жизни благодарен! Симеона в шею выгнал. Ты теперь главный у меня будешь. Денег дам, жилплощадь — проси, чего хочешь!
— Кхм! — Христофор тихонько положил трубку рядом с аппаратом и украдкой перекрестился.
— Что там? — шепотом спросила Ольга.
— Кажется, пронесло…
Он снова поднес трубку к уху.
— … А как проспимся, да протрезвеем, — заканчивал какую-то фразу Степан Иванович, — так выкуем дальнейший план. У меня теперь популярность — ого-го! Я их теперь задавлю, как клопов!
— Правильно, — сказал Христофор. — Но расслабляться не приходится. Сейчас главное, не упустить инициативу. Я тут посоветовался со специалистами, вам срочно нужна политическая реклама! Концепция у меня готова, завтра же приступаю к съемкам. Но потребуются деньги…
— Да боже ж мой! — Степан Иванович радостно всхлипнул. — Бери, сколько надо! Головушка золотая!
— Теперь вот что. Вы не могли бы сейчас прислать машину в гостиницу?
— Об чем речь! Машина выезжает. Тебе куда ехать?
— Да тут недалеко. Надо знакомым подвенечное платье завезти. Кстати, скажите шоферу, чтобы по дороге прикупил ящик шампанского…
