ГЛАВА 5
Мы шли довольно быстро. Может, мне показалось, но с каждым разом дорога к лабиринту становится короче, и времени тратится на нее все меньше.
— Лабиринт — странное образование, его выстроили существа, обладающие совершенно другими знаниями. Земная наука отрицает наличие энергии у всего живого и особой силы, заключенной в ней. Вы же видели, юноша, как Настя поднимала каменные кубы, весящие сотни килограммов, практически не прикасаясь к ним?
— Видел, и что из этого?
— Да ничего, просто очень познавательно. Мы пришли.
Сергей Сергеевич остановился на краю уступа и осторожно глянул вниз на лабиринт, я тоже посмотрел туда. Все-таки странное это место. Сверху ничего не видно, мешает белесая пелена, которая заполняет все пространство, хотя в самом лабиринте она поднимается всего на метр от земли. Ощущение такое, словно кто-то устроил так, чтобы никто не смог рассмотреть сверху лабиринт и составить его точный план.
— Думаю, находясь в лабиринте, мы можем путешествовать во времени…
— Что? — Я посмотрел на профессора как на ненормального. У него дочь там внизу погибает, а он ведет философские разговоры. — Это-то тут при чем?
— Подождите, юноша, не торопитесь. — Сергей Сергеевич пристально посмотрел на меня. — Я говорю не просто так, в этом есть смысл, сейчас рассказываю вам то, что мне удалось понять. И поверьте, сказанное мной не пустые слова, нужно это знать, вам же сейчас придется спускаться вниз.
— Разве мы не пойдем вместе?
— К лабиринту нельзя подходить парами и группами.
— Почему?
— Вам так хочется все испытать на себе? Неужели черепа, сложенные у входа, вас ничему не научили? Я сам, конечно, не проверял, но Настя рассказывала о том, что все экспедиции, которые заходили внутрь, погибали полностью. А одиночки нередко возвращались — потрепанные, усталые, но живые. Этому есть объяснение: когда люди идут группой, они мыслят коллективно, а значит, и оцениваются так же.
— Кем?
— Лабиринтом.
— И что?
— Все гибнут.
— Да уж, — вздохнул я, — умеете вы поднять настроение. Вы думаете, мне хочется идти туда? Да у меня поджилки от ужаса трясутся! Как подумаю, что меня снова сдавит так, что воздух перестанет поступать в легкие, то дрожу весь. Смотрите — уже холодный пот выступил!
— Не настраивайте себя на что-то плохое. Возможно, Настя лежит у входа, и вы просто поможете ей подняться наверх.
— А если ее там нет? Если она все еще внутри лабиринта?
— В таком случае придется подождать.
— Так же, как вы меня ждали?
— Так же…
— Да уж. — Вниз мне идти точно не хотелось, а отсюда сверху ничего не видно, все равно придется спускаться или ждать, пока не кончится еда, а потом снова ждать… — Извините, не понял, что вы сказали о коллективном разуме?
— Лабиринт — сложная информационная система, она имеет свои критерии отбора, свою защиту от нежелательного проникновения, поэтому каждый входящий проверяется на соответствие заложенных параметров. Какие они, никому неизвестно. Это мог знать только тот, кто настраивал систему. Лабиринт — древнее образование…
— Мне вот что еще непонятно.
Дышалось мне тяжело, и неизвестно отчего: то ли от дыхания лабиринта внизу, то ли от собственного страха, мне точно не хотелось вниз, а этот разговор помогал справиться с собой.
— Что вы еще хотите узнать, юноша?
— Почему Осирис и другие боги не попытались вернуться через лабиринт? Почему не искали артефакт? Мы же сейчас делаем то, что могли сделать они.
— Они пытались… — Сергей Сергеевич по-прежнему стоял у края и вглядывался в белесую пелену, словно все еще надеялся там что-то разглядеть. — Когда я впервые пришел сюда, повсюду лежало много различных предметов явно египетского происхождения, да и черепов человеческих хватало. А потом в одну ночь они исчезли без следа.
— А куда?
— Не знаю, вечером еще были, а утром не нашел ничего, у меня осталось только то, что успел подобрать и унести в дом…
— Плохо…
— Да, конечно. — Профессор полез в карман, достал оттуда записную книжку. — Я нашел кое-что о Янусе — древнем боге Рима, мне точно известно, что этот бог повторяет Осириса. Римляне использовали мифы египтян для создания своей религии, послушайте, это любопытно.
— Зачем?
— Не спрашивайте, что и как, просто слушайте и запоминайте.
Сергей Сергеевич стал читать, а я слушать. Хорошо, что рассказ оказался довольно коротким:
— Янус — владыка всех начал и начинаний. Под его покровительством находились все входы и выходы, будь то двери частного дома, храма богов или ворота городских стен. Храм Януса представлял собой две большие арки, соединенные поперечными стенами, с двумя воротами, находившимися друг напротив друга. Внутри стояла статуя бога, у которого было два лица, обращенных в противоположные стороны: одно — в прошлое, другое — в будущее.
— В лабиринте все устроено не так, — заметил я. — Там не одна арка.
— Вам же неизвестно, что находится в середине? Может оказаться, что там все так и есть.
— Все равно не понимаю пока смысла.
— Слушайте дальше, я потом объясню. — Сергей Сергеевич ожил, читая свои записи хорошо поставленным голосом. — В руке у Януса был ключ, которым он отпирал и запирал небесные врата. Понимаете, небесные врата. А что такое лабиринт?
— И что?
— Множество звездных врат, собранных в одном месте, если хотите, небесных…
— Сомневаюсь…
— Слушайте дальше… Бог Янус, кроме того, считался покровителем дорог и путников. Его почитали мореходы, верившие, что именно он научил людей строить первые корабли.
— И что?
— Вот представьте, что это написано об Осирисе.
— Представил, у него был ключ, открывающий небесные врата.
— Вот вы и поняли. — Сергей Сергеевич победно улыбнулся. — Понимаете, этот ключ и есть устройство, повелевающее временем. Мне кажется, это и есть наш артефакт.
— Вы сами-то в это верите?
— Я не знаю, во что верить. Просто считаю, что существует связь между двумя богами, а значит, эта информация может как-то помочь.
— Сомневаюсь…
— Это все, что у меня есть. — Профессор прижал руку к груди. — Вы пойдете вниз или это мне придется сделать самому? Простите, но сердце болит, плохо ей там, но я знаю, что она все еще жива…
— Уже иду. — Я повернулся и потащился вниз, хватаясь за выступающие камни, чтобы не скатиться вниз. Дорога была знакомой, так что спустился быстро, и, конечно же, у входа никого не нашлось. Кричать об этом Сергею Сергеевичу не стоило, белесая пелена хорошо скрадывала все звуки, он бы меня все равно не услышал.
Я постоял у арки, задумчиво глядя внутрь — туда, где поднималась клубами белесая пелена. Сегодня она была неспокойна, то и дело взрывалась мутными всполохами. Мне это не понравилось. Что-то происходило в лабиринте, и это, вероятнее всего, как-то связано с Настей.
Идти в лабиринт мне не хотелось — знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Поэтому просто сел на камень, явно скатившийся сверху, и стал ждать, морщась от пронизывающего холода.
Не знаю, сколько так просидел — час или два, а потом снова потащился к профессору. Тот по-прежнему сидел у края уступа, бледный, усталый от внутреннего напряжения и горя.
— Знаю, нет ее у входа, — проговорил он, не дав мне сказать. — Она все еще находится внутри, выбраться не может, хоть и пытается.
— Откуда вам это известно?
— Этим чувствую. — Сергей Сергеевич похлопал по груди. — Болит очень, значит, ей плохо. У нас с ней хорошая ментальная связь, всегда чувствую, что с ней происходит, ее мама постаралась.
— Как это?
— Она меня лечила, как больных ребятишек. И у них рождаются такие, кто не может слышать мысли других. Не знаю, как она этого добилась, но теперь я всегда чувствую и ее, и Настю. С другими людьми, правда, не получается.
— Значит, говорите, выбраться не может?
— Именно. — Профессор полез в карман, вытащил оттуда пластиковый флакончик с валидолом и вытряхнул на ладонь пару таблеток, потом бросил в рот и шумно зачмокал. — В этот раз она прошла дальше и оказалась в ловушке, ползет, но не туда, куда надо, что-то ей мешает…
— Знакомое состояние, — тихо пробормотал я. — Когда останавливается дыхание, всегда ползешь не туда, куда нужно.
— Вы поможете ей, Григ? — Сергей Сергеевич посмотрел на меня с надеждой и печалью. — У меня нет денег, чтобы вам заплатить, но я готов отдать все, что у меня есть. Это немного, но кое-что из этого можно хорошо продать. Есть у меня несколько египетских вещей, они древние, но хорошо сохранились, каменные таблички, папирус и золотые пластины. Пожалуйста…
— Вы заметили, профессор, что с вами я постоянно подвергаюсь опасности. — Я поднял брови, пытаясь продемонстрировать свое недоумение. — И выживаю только чудом?
Он нахмурился, пытаясь понять то, что я сказал, потом его губы задрожали от сдерживаемого плача:
— Я не могу туда идти, знаю, что не пройду, и с вами не могу, тогда у вас тоже не будет шанса — не любит меня лабиринт, он мне мстит, не знаю за что. Пожалуйста, Григ, спасите мою дочь. Плохо ей. У вас же с ней что-то было. Прошу вас, помогите хотя бы ради любви. Понимаю, что ничего хорошего вам этот поход не принес, но… сейчас другая ситуация, там моя дочь. Я отдам вам все, что у меня есть… золото.
— Золото — это хорошо, только мертвым оно не нужно. Вы же сами говорили, что в лабиринт нужно идти одному, двое уже не имеют шанса вернуться. Настя уже там, и если еще я туда пойду, то погибну сам и ей не помогу.
Я смотрел на него и видел, как он стареет прямо на глазах, кожа на лице стала иссиня-бледной — должно быть, на самом деле сердце останавливалось, и с грустью подумал, что себя старичок доведет до инфаркта переживаниями. Не то что мне самому было хорошо, наверно, тоже плохо, у меня сердце не меньше рвалось вниз, к Насте. Останавливало только то, что после того, как зайду внутрь, все станет еще хуже.
Сергей Сергеевич снова заговорил, ему тяжело давалось каждое слово:
— Я знаю, вам страшно, что не вернетесь. Понимаю, это неоправданный риск, действительно, двое — это уже группа, и оценивается она по общим совместным параметрам. Но я растерян и не знаю, что делать. Я могу пойти. Знаю, что это не поможет, но просто для того, чтобы вы поняли — Настя для меня дороже жизни. — Он попытался встать, но снова тяжело опустился на каменистую почву. Лицо его еще больше побледнело. — Сейчас, посижу немного, валидол подействует, и я пойду. Но только все равно прошу, спасите мою дочь. У меня совсем нет шансов, я погибну там, а вас лабиринт принял…
Он наконец заплакал. По-настоящему. Крупные мутные слезы покатились по худому небритому лицу. Его страх и боль нашли выход…
Я повернулся и пошел вниз. Молча, не произнеся ни слова. Не хотелось говорить, не было никакого желания, да и нечего было. Внутри меня после его слов возникло странное чувство, стало вдруг все равно — что жить, что умереть. В голове что-то отключилось, спускался, ни о чем не думая.
Что-то умерло во мне — наверное, желание жить, все стало неважным, кроме огромного горя, которое переживал большой, умный и очень сильный человек, именно в этот момент он терял все, что у него было, причем всего этого оказалось очень немного. А у меня же вообще не было ничего. Все, что имел, уже потерял.
Настя — хорошая девушка, и я испытываю к ней то, что не чувствовал никогда, но умирать ради нее не собираюсь. Правда, это было раньше, пару мгновений назад. А вот сейчас понял, что не будет ее — и я тоже умру. Не физически, как-то иначе: мир потеряет свои краски, станет серым, унылым, больным, а я буду жить так, словно провожу свою жизнь в морге среди мертвецов.
Можно ли жить без радости? А без счастья? А без надежды?
Конечно, даже малейшего шанса на то, что смогу пройти дальше, у меня не было, спасти девушку — тоже. Я мог только умереть рядом с ней, за этим сейчас и шел.
Не знаю, что со мной произошло, никогда до этого так не было больно, а тут горе накатило так, что не мог вздохнуть полной грудью. Сердце словно рвалось на части.
Теперь мне стало понятно, что такое разрыв сердца. Если не смогу его успокоить, то точно разорвется оно на две половины, и я умру.
Вниз спустился довольно быстро, причем чем дальше отходил от профессора, тем легче мне становилось. Горе понемногу отпускало, у самого лабиринта даже стал задумываться над тем, что меня сюда привело — не желание ли покончить жизнь самоубийством? Действие всегда успокаивает, даже самое глупое…
Что бы это ни было, надо идти дальше, раз пришел. Хоть ничего не обещал профессору, промолчал, но и возвращаться под его печальные глаза не мог.
Вот это и заставляет нас умирать — желание помочь другому человеку, хоть помочь не можешь, и, наверно, что-то еще. Кто-нибудь из умников, наверное, сказал бы: именно это и делает нас людьми. Только это глупость.
Так я себя пытался отговорить, но уже не мог. Что-то во мне изменилось с тех пор, как оказался здесь, и продолжает меняться. Мысли в голове появляются странные. Зачем они мне?
Я вздохнул и шагнул под арку. Снова стало очень страшно, но остановиться не мог. Плохой у нас мир, в нем страшно жить и плохо умирать, потому что не умеем мы ни того, ни другого.
Куда — направо или налево?
Но жить без Насти — это все равно что жить без солнца: уныло, пасмурно и тоскливо.
Направо — черная дыра. Значит, налево. И с чего ей в голову вдруг пришло пойти в лабиринт? Пробовала же, и не раз. И все неудачно. Глупость какая-то. Я делал острожные шажки, все ожидая, как недостаток воздуха бросит меня на колени, а после этого умру в жутких мучениях, ползая по камню как червяк, извиваясь и корчась в муках.
Один, второй, третий шаг — полет нормальный, все системы работают, сбоев нет, недостатка в воздухе не ощущается. Четвертый, пятый, шестой — белесая пелена передо мной стала сгущаться. Мгновение назад едва достигала пояса и вдруг сразу поднялась вверх так, что я оказался в центре плотного тумана, в котором не видно абсолютно ничего.
Я остановился и поднес руку к лицу, но не увидел ее, пока не коснулся своего носа. И то не узнал. Что-то темное из тумана тронуло мой нос. Оказалось, мои пальцы.
Странно и страшно.
А дальше что? Куда идти, если не видно абсолютно ничего? Влажная пелена, отдающая промозглым холодом камня, закрыла мне путь. Что делать? Можно, конечно, продолжать двигаться дальше, только совсем не факт, что буду идти вперед.
Как же много зависит от зрения! Вот закрыли мне глаза, и уже совершенно не ясно, куда идти.
— Настя! — прокричал я. — Настя, это я, Григ, откликнись!
А в ответ — тишина. Этот туман не хуже одеяла прячет все звуки. В больнице для умалишенных ватой стены обивают, чтобы не слышать безумные вопли. И все-таки куда идти?
Я оглянулся, мне показалось, сзади что-то промелькнуло, сделал один шаг, второй и… вышел из пелены.
Практически оказался на том же месте у арки, откуда начал свой путь. Немного постоял, с тоской глядя в лабиринт, а потом развернулся и потащился к профессору. Он взглянул на меня с надеждой, но все прочитал в моем унылом взгляде, тяжело вздохнул и отвернулся.
— Не удалось пройти?
— Пелена сгустилась так, что не видно ничего, потоптался на месте и вернулся.
— Это не так уж плохо, — Сергей Сергеевич задумался. — А закрыло видимость сразу или прошли немного?
— Дошел до того места, где мне в прошлый раз не хватало воздуха, кажется, даже на пару шагов дальше.
— Хорошо. — Профессор покивал головой сам себе, он вытер слезы и посмотрел на меня уже твердо. — Первую ступень защиты вам удалось пройти. Теперь перед вами проявилась вторая. Кстати, туман и пелена выходят из одного мира. А Настю нигде не видели?
— Ничего не обнаружил, что бы говорило о том, что она там проходила.
— Определенно вам удалось в прошлый раз отключить первую защиту, и моя дочь об этом как-то догадалась и воспользовалась этим.
— Чего она этим добивается?
— Того же, что и все мы, — хочет добыть артефакт. — Сергей Сергеевич успокоился, больше не хватался за сердце и заговорил вполне разумно. — У нее явно имелся какой-то план, что-то пришло ей в голову.
— Погибнет она…
— Не надо повторять, юноша, то, что очевидно, — вздохнул профессор. — Я и так с трудом сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться. Мне плохо, но приходится мыслить ясно. Только так мы сможем ей помочь. Горе — плохой помощник, потому что застилает мозг болью и тоской.
— Давайте мыслить ясно, — согласился я. — Если у нас, конечно, получится. Настя, возможно, в лабиринте, я к ней пройти не могу, потому что пелена застилает путь.
— Не так, — покачал головой Сергей Сергеевич. — Моя дочь в лабиринте — это факт. Пока вас не было, я осмотрел гору, где находится проход в ее мир, он закрыт, девушки в пещере нет, следовательно, она может находиться только там, внизу, так как все остальное мы уже осмотрели. Если верить вам, а я верю, то в начале ее нет, значит, она прошла дальше. Вероятно, ее остановило что-то очень опасное. Вы не можете дойти до нее, потому что не в состоянии найти ее в тумане. Нам нужно что-то, что может сканировать пространство в разных частотах. Что-то вроде радара… Кажется, я знаю, где это взять. — Профессор вскочил. — Подождите меня здесь, юноша, я сбегаю в дом и вернусь.
— Может, лучше мне сходить? Быстрее будет…
— Лучше и быстрее, но вы не знаете, что искать.
— А что?
— Настя из своего мира принесла устройство для исследования тумана, из которого на нас с вами нападали звери. Я не знаю принципа его работы, но с его помощью можно даже через стены дома смотреть, гору пробивает на сотню метров. А вы ждите, вдруг ей удастся выйти.
Сергей Сергеевич убежал, а я лег на камень на краю уступа и стал смотреть вниз; увидеть ничего было нельзя. Тут мне в голову пришла странная мысль. Настя принесла шлем из своего мира. Для чего? Профессор считает, что для исследования тумана, но мне кажется, для того, чтобы рассмотреть лабиринт сверху.
И что из этого получается? Да ничего этот шлем мне не даст, как не дал ей! Не удалось ей ничего рассмотреть, иначе у нее имелась бы карта лабиринта. Значит, можно спускаться вниз и ждать девушку там.
Я поплелся снова к входу в лабиринт. Грустно мне стало. Нет способа спасти Настю. Не думаю, что она смогла преодолеть новое препятствие. Пусть первая защита не работает. Кто-то ее отключил, но есть другие. Стоп!
Профессор сказал, что мне это удалось. Но я ничего не отключал, а просто лежал и умирал, и снились мне при этом разные сны. Точнее, один. Я был на планете разумных черепах. А еще пытался кричать, и, похоже, именно крик мне и помог.
Но если мыслить ясно, как советует профессор, то получается, что первую защиту отключил я сам, и как раз тем, что попытался кричать. И если буду кричать и дальше, то смогу пройти еще пару шагов и спасти Настю.
Глупость это, не ясное мышление, а мысль сумасшедшего.
Правда, я могу это проверить.
Так… может быть, смогу придумать что-то еще? Во сне я мог двигаться по лабиринту. Настя сказала: то, что я видел в своих видениях, — реально существует. Если это так, то в таком состоянии я смогу найти девушку, и никакая пелена мне не помешает, а возможно, и спасу Настю.
Сон — это медленная смерть, так говорил не помню кто. Но спать нельзя, во сне я себя не контролирую.
Попробовать погрузиться в транс? Теоретически я знаю, как это сделать. Нужно лечь, постепенно расслабиться, используя спокойное дыхание, и погрузить себя в легкую дремоту.
Я лег и сразу почувствовал запах сырости, пыли и камня. Дышать было тяжело, не знаю почему — от лабиринта исходило что-то мешающее расслабиться. Ощущение такое, словно лежал рядом с железной дорогой, по которой постоянно шли поезда. Звук прятала белесая пелена, но какие-то неслышные ухом вибрации доходили до тела, заставляя его вздрагивать и напрягаться.
Как ни расслаблял мышцы, они все равно постоянно дергались. А еще где-то рядом находилась жуткая угроза, она пряталась за высокими камнями, поставленными друг на друга.
Не сразу, но постепенно дыхание выровнялось, перед глазами вместо россыпи веселых ярких искорок появилось ровное серое полотно, как экран в кинозале. Никогда такого со мной раньше не было: я замер и, кажется, начал сдерживать дыхание, чтобы не спугнуть то, что у меня получилось. В ответ на сбой ритма все стало расплываться, снова превращаясь в темное пространство, наполненное желтыми искрами.
Я задышал тише и ровнее, прошло, наверно, минут пять, прежде чем снова увидел серый экран, а на нем проявилась Настя — постепенно, рваными несвязанными кусками, сначала рука, потом нога в пыльном комбинезоне, пытающемся изменить свой цвет на еще более серый, потом глаза и отдельно нос.
Я дышал размеренно и спокойно, сдерживая растущий восторг от того, что у меня что-то получилось. Постепенно проявилась фигура, и я увидел ее лежащей на каменистой земле, глядящей вверх пустыми, ничего не выражающими глазами.
Грудь не вздымалась, она не дышала, хотя еще и не умерла, это было видно по ее искаженному лицу — на нем одна гримаса боли сменялась другой. Находилась девушка недалеко от меня, метрах в десяти по прямой линии. Так мне казалось. Ощущение не проверишь, но мне все равно надо во что-то верить. А значит, она там!
Если бы в лабиринте не исчезал любой звук, то, наверное, я смог бы услышать ее стон.
«Хорошо. Молодец! — похвалил я себя. — Ты ее увидел. Только как до нее добраться?»
Вот тогда я сделал очередную глупость — просто встал и, не открывая глаз, пошел вперед. Не знаю, что на меня нашло — вероятнее всего, окончательно свихнулся.
Главным для меня было не потерять ту картинку, которая находилась перед моими глазами, а это оказалось не просто: любое движение заставляло ее покрываться рябью и превращаться в рой маленьких искорок.
Мне раньше приходилось ходить по темной ночной квартире, когда возвращался поздно, а родители уже спали или делали вид, что спят.
Тихо открываешь дверь и идешь по квартире, не включая свет, стараясь двигаться бесшумно, чтобы ничего не уронить и не споткнуться обо что-нибудь.
Как ни старался, всегда бился о мебель, хотя и знал, где она стоит, а это очень больно, шипел, матерился шепотом, чтобы не услышали, и снова крался дальше.
Сейчас я пытался сделать то же самое, только передо мной была не до боли знакомая с детства квартира, в которой известно, где что находится, а огромный неземной лабиринт, созданный существами, умеющими и знающими невероятно много.
Хорошо, что здесь не было мебели, так и норовящей тебе или подставить подножку, или ударить прямо по кости, а только стены, вздымающиеся вверх на невероятную высоту.
Я примерно знал, где находится входная арка, и пошел туда. Прошел удачно, ничего не задел и повернул налево. Перед закрытыми глазами замерцало серое полотно, наполняясь чернотой. Настя пропала, сначала исчезло лицо, искаженное гримасой страдания, а потом и тело с разбросанными по сторонам руками.
И что дальше?
Я всматривался закрытыми глазами в пустое пространство передо мной, не видя ничего, ругая самого себя за беспомощность и неумелость. Куда идти — назад или вперед? Назад? А смысл? Вперед — пока не сдавило грудь нехваткой воздуха? Но как идти, если ничего не видно?!
Я замер, ожидая очередного озарения или нового видения.
Прошло минут десять, и в какой-то момент мне показалось, что чувствую нечто, находящееся прямо передо мной, напоминающее темную стену. Туда не пошел, потому что почувствовал страх, и двинулся в другую сторону.
Пройдя метров пять, решил, что Настя уже недалеко, и открыл глаза, но увидел только клубящуюся белесую пелену, от которой на комбинезоне конденсировались холодные и липкие капли. Тогда сделал еще пару шагов, понимая, что совершаю что-то неправильное, и… мне стало плохо.
Ощущение было бы забавным, если бы не было таким страшным. Казалось, кто-то решил поэкспериментировать со мной и начал нажимать разные кнопки. Внезапно отказали ноги, и я осел мешком на землю, точнее, повалился, как пшеничный сноп, с жутким криком, который поглотила пелена.
Ног у меня больше не было, оставались только руки, на которых и пытался ползти вперед. Потом отказали и они, я упал головой вперед, ударившись носом, но боль тут же исчезла, словно кто-то, игравший моим телом, отключил ее, а заодно и многие другие чувства.
Исчезло ощущение промозглого холода, ломота в мышцах, тоска, усталость, страх. Ощущение почти такое, какое испытывал, когда купался в речке и меня обнимала кичи. Правда, тогда мне было просто хорошо, теперь не так. Меня не существовало. Я исчез. Остался только беспокойный мозг, который все еще пытался чем-то управлять, хотя управлять было нечем.
Я вспомнил роман Джека Лондона «Смирительная рубашка». Там с главным героем происходило то же самое, он также, как и я, не мог управлять своим телом и видел картины то ли прошлого, то ли будущего, которые не понимал.
Глаза у меня закрылись сами, и передо мной снова всплыло серое полотно экрана, а еще через какое-то достаточно короткое время на этом фоне удалось различить Настю, лежащую на каменистой поверхности в лабиринте.
Самое забавное было в том, что рядом с ней лежал я сам, и разделяло нас чуть больше метра. Похоже, мы на самом деле были рядом — неудавшийся герой-спаситель и та, кого он собирался спасти.
Почему-то некстати вспомнилось, что рассказывал профессор о зачарованном болоте. Человек, попадая в него, терял рассудок, другие пытались ему помочь, и с ними происходило то же самое — в итоге погибали все. Наверное, скоро наши черепа будут лежать в аккуратной горке у входа, положенные туда неизвестно кем как памятник глупости.
Страшное это ощущение — оказаться запертым внутри своего тела. Ничего не можешь сделать. Единственное, что возможно, так просто лежать и умирать. Правда, насладиться этим процессом не удастся — чувств нет никаких.
У Джека Лондона его герой, пролежав в неподвижности несколько дней, попробовал путешествовать без тела, и у него получилось.
А мне чего терять? Могу попробовать и я. Только куда идти?
Вот я, вот Настя, которую так рвался спасти, оба лежим без движения, на моем лице та же гримаса страдания, хотя абсолютно ничего не чувствую.
Так куда? К профессору, наверняка уже сидящему наверху и до рези в глазах вглядывающемуся в мутную пелену внизу, или к черепахе, которая существует только в моих кошмарах или больном воображении? Профессор не поможет, Наибу тоже…
Впрочем, черепаха как раз может дать совет, поскольку мудра и осторожна и способна видеть будущее. А умный совет не так уж плох в моем положении, пусть даже он придет в голову умирающему человеку. Бред! Но те, кто умирал клинической смертью, тоже что-то видели и разговаривали, иногда им помогали выжить. Возможно, то, что они видели, не существовало никогда, но им помогло, а значит, может помочь и мне.
Когда плохо, хватаешься даже за соломинку, почему бы не использовать эту?
Кажется, планета черепах находится прямо в центре нашей вселенной. Так что вперед! Я взмыл над своим телом и рванулся куда-то вверх. Ощущение, наверное, точно такое, какое испытывает сумасшедший, витающий в своих фантазиях, считая их вполне реальными.
Так и я. А почему бы нет? Лежу себе без движения, скоро умру, почему не побыть психом? Да и что вообще можно понять в этом мире? Что есть правда, а что ложь? Многие мудрецы размышляли над этим, и никто так и не пришел к каким-либо точным выводам. Все такая же иллюзия и обман, как и наша жизнь.
Я пролетел мимо профессора, который сидел у края уступа, глядя вниз в клубящуюся пелену — если бы не было этой завесы, он мог увидеть нас.
Ну а мне дальше, точнее, выше в небо.
Поднявшись неизвестно куда и пролетев мимо яркой звезды, я опустился вниз и почти сразу увидел огромную черепаху, пожирающую фиолетовую длинную водоросль своей огромной пастью. Увидев меня, Наибу не удивилась. И действительно, а стоит ли удивляться бреду?
— Зачем пришел?
Я ответил, конечно, мысленно:
— Вот пошел девушку спасать, да как-то не получается.
— Не спас?
— Нет, рядом лежим без движения. Умираем.
— Интересно. — Наибу бросила наконец жевать свою водоросль и вгляделась в меня, точнее, в то место, где я предполагал, что нахожусь. — Помочь?
— За этим и пришел.
— Скажи, как я тебе могу помочь, если я здесь, а ты там? Сам выпутывайся.
— А как?
Черепаха удивленно посмотрела на меня.
— Глаза открой или просто подыши. Не можешь — покричи, тем самым снимешь спазм, который тебя остановил. Это просто. Делай что-нибудь. Попробуй пошевелить хотя бы одним пальцем, потом другим.
— Но я не могу!
— Ты лежишь в старом заброшенном лабиринте, твое тело живет, оно просто временно отказалось тебе подчиняться. Такое иногда происходит в местах, где разлито много энергии. Но ты сможешь двинуться, если захочешь, нужно просто преодолеть оцепенение.
— А… — Я попробовал открыть глаза, но у меня ничего не получилось. — А почему он старый и заброшенный?
Последние слова выдавились у меня изо рта, и я их услышал сам своими ушами. Потом дернулась рука, потом нога, я потянулся вперед и действительно нащупал тело девушки, оно лежало там, где я себе и представлял. Настя стала очень холодной, дыхание отсутствовало, мне показалось, что она умерла.
Сам не понимая, что делаю, я схватил ее за ноги и потянул за собой, извиваясь при этом всем телом, как червяк. Почему-то двигаться мог только так. Встать не получалось, хотя я чувствовал, как понемногу оживает мое тело и все больше сигналов приходит от него.
Двигаться оказалось тяжело, но по мере подключения новых мышц становилось легче.
Все слилось в одну мучительную непрекращающуюся вечность. Я полз, сбивая ноги и срывая кожу с рук, у меня болело все тело, потому что возрождалось все с болью, в голове мысли как метлой из меня вымело, даже самые глупые.
Кажется, плакал, потому что периодически на разбитые в падении губы попадали соленые капли, и от этого все происходящее со мной становилось еще более отвратительным.
Как же глупо! Вся наша жизнь — это движение от одной глупости к другой, и только милосердная смерть приносит нам успокоение.
Не помню, как выполз из арки. Просто в какой-то момент белесая пелена исчезла и мне удалось увидеть и себя, и бездыханное тело Насти. Я подумал о том, что хорошо бы сделать ей искусственное дыхание, и даже наклонился над девушкой, но ничего не получилось.
Потому что одно дело — смотреть, как это делают другие, и совсем другое — оживлять самому. Я просто расплакался, поцеловав холодные синие губы.
Так и сидел, привалившись спиной к камню: на коленях тело девушки, в глазах слезы. Не помню, сколько так просидел — когда плохо, время тянется долго…
Я сидел и прощался с Настей — первой девушкой, с которой испытал нечто, так похожее на любовь. И вот она умерла, а я сижу с ней рядом и ничего не могу сделать, потому что ничего не умею. Она была права, называя меня тупицей. Если бы был умнее, давно бы что-нибудь придумал…
Как только мои мысли потекли в этом направлении, так у меня сразу появилась идея, которая показалась сначала очень глупой. Я подумал о том, что если девушку поместить в лечебную грязь, то она ее оживит.
А может, и не очень глупая мысль. Кто ее знает, эту лечебную грязь? Она меня не раз с того света вытаскивала. Все раны залечивала, без нее давно бы умер. Да и читал где-то, что человек умирает не сразу: не меньше трех суток проходит, пока умирает последняя клетка мозга, а последняя клетка тела умирает только через сорок дней…
Если это правда, то у меня есть шанс ее оживить. Даже если часть клеток мозга погибла, лечебная грязь их восстановит.
Тут главное — дотащить девушку до этой грязи, профессор поможет…
Я попробовал встать, это удалось далеко не с первой попытки, а только с пятой — тело все еще болело и не хотело двигаться. Долго стоял, держась за камень, привыкая к новому состоянию и учась заново держать равновесие. Когда почувствовал, что смогу идти, одним рывком взвалил Настю себе на плечи и потащился к подъему, жалея заранее самого себя.
Подниматься здесь и без девушки нелегко, а с ней будет совсем невозможно. Сорвусь, разобьюсь, погибну… Я же не Геракл, мышцы у меня не стальные тросы, да и болит все тело от этого жуткого лабиринта, самому бы выжить, а не других спасать…
Так, приговаривая, полз вверх, цепляясь окровавленными руками и периодически взвывая от боли. На последних метрах перед уступом мне помог Сергей Сергеевич. Он сразу положил девушку на землю и стал слушать пульс. Когда поднял голову, лицо у него стало белым, а губы посинели, сразу подумал, что еще один умрет на моих глазах, а двоих мне до ям не донести.
— Не дышит. Пульса нет. Что вы собирались с ней делать, юноша?
— Лечебная грязь поможет. — Я стоял перед ним, вздрагивая, как лошадь после тяжелого забега. Сесть не решался, боялся — потом не поднимусь. — Туда и потащу. Только сначала немного отдышусь.
— Моя дочь мертва, а грязь помогает только живым.
— Пусть, — не стал возражать я. — Наверно, так и есть, только все равно потащу. Вы только забросьте мне ее на спину, и пойду.
Что-то, должно быть, послышалось в моем голосе такое, что заставило профессора помочь мне поднять Настю, и я побрел дальше, охая и вздыхая, как перегруженный мул. Сергей Сергеевич бежал рядом, как-то суетливо пытаясь мне помочь, но чаще только мешал.
Я даже прикрикнуть на него не мог, силы берег. Их у меня оставалось совсем мало, а дорога предстояла длинная и тяжелая.
Пот с меня тек рекой, потом перестал. Остался только собственный хрип в ушах, покачивание профессорской спины перед глазами да глухой стук сердца. Ни одной мысли, ни одного желания.
Шаг и еще шаг, потом еще шаг. Сто, двести, триста. Бесконечный счет — это все, что мне осталось. И еще вечность, которая никогда не кончается.
Меня шатало, ноги подламывались, но я шел и шел, удивляясь сам себе. Никогда до этого не предполагал, что во мне столько горя и отчаяния, которые могут заменить силы.
Когда профессор снял с меня девушку, я не заметил. А когда очнулся, то увидел, что лежу на земле и тяжело хриплю, захлебываясь своим дыханием. Сергей Сергеевич сидел возле ямы, придерживал голову Насти, чтобы та не ушла под воду, и смотрел с тоской на меня. Лицо его было усталым и печальным, но все лучше, чем белое и безжизненное.
Настя не шевелилась и не дышала. Мертвая, как и была. Грязь не помогла.
У меня болело все тело, сил давно не осталось, но и мне надо выживать, хоть уже и не знал зачем. Я дополз до края ямы, перевалился и упал в мутную воду прямо в комбинезоне. Когда вынырнул, то закрыл глаза и потерялся в бесконечности.
Очнулся от пронзительного крика, меня кто-то тряс за плечо. Глаза открывать не хотелось, жить, впрочем, тоже.
И кто вообще придумал, что надо жить?
Почему бы сразу после рождения не умирать? Все равно первый шаг младенца — это шаг к его смерти. Если это рано или поздно произойдет, то зачем мучиться так долго?!
Наконец я неохотно открыл глаза, подумав о том, что следует раздеться, да и на Настю посмотреть, а вдруг ожила. Чудеса иногда бывают, пусть не со мной…
Сергей Сергеевич улыбался, от его бледности не осталось и следа:
— Вы представляете, юноша, она сначала кашляла, потом хрипела, а теперь уже нормально дышит. Такого не бывает!
— Живая? — спросил я, стягивая комбинезон. Вопрос глупый — понятно же, если дышит, то жива, но мне все еще было плохо. Дышал через раз, да и сердце билось надсадно и очень болезненно.
— Ожила, только глаза не открывает. Видимо, еще не все восстановилось. Мне ее, наверное, стоит раздеть, чтобы кожа дышала. Я просто обрадовался и решил вам рассказать.
— Что вы тут обсуждаете? — послышался слабый голос Насти. — У меня такое ощущение, что меня сбросили со скалы, настолько все избито, а голова болит так, словно в ней поселился какой-то зверь из тумана.
— Тебе нельзя вылезать из воды, ты еще не восстановилась.
— А я и не вылезаю, а перелезаю. Все в порядке, папа. И тут в мою яму упала девушка, едва меня в ней не утопив, хорошо, что в этой грязи много солей и утонуть невозможно, но хлебнуть этой гадости я хлебнул. Настя легла на спину, повернув ко мне голову, чтобы лучше видеть.
— Это ты меня вытащил из лабиринта?
— Кажется, — пробормотал я, по-прежнему пытаясь снять свой комбинезон, что в тесной яме оказалось проблематично. — Зря, наверно? Надо было тебя там оставить? Ругать станешь?
— Я словно во сне видела, как ко мне идешь, вид у тебя усталый и больной, спотыкался и падал, но шел. Почему-то глаза у тебя были закрыты. А когда умирала, то знала, что ты где-то рядом и тебе так же плохо, как и мне. Зачем полез в лабиринт?
— Тебя спасать. — Я все-таки выпутался из мокрой тряпки и вздохнул с облегчением. — Правда, глупо?
— Раз ты такой глупый, то и мне комбинезон снимай…
— Вот еще, у меня сил нет…
— Настя, прекрати!
— Папа, он мне жизнь спас. — Девушка слабо улыбнулась. — А по нашим законам он теперь даже больше, чем родственник. Не стесняться же мне его? Да и поздно…
— Так нельзя! Ты же девушка и должна заботиться о своей репутации!
— Папа, перед кем мне здесь о ней заботиться? Перед Григом? Так он уже знает, какая я испорченная. А потом, зачем мертвой девушке репутация? А я такой была совсем недавно, помнишь?
Сергей Сергеевич помрачнел:
— Да, я думал, ты не выживешь. Это Григ вытащил тебя оттуда. Ты не дышала, и сердце не билось, я думал, что сойду с ума. А он положил тебя на плечи и понес сюда…
— Я знаю, что именно он меня вытащил с того света, поэтому дай нам побыть вдвоем. Тебе бы тоже не помешало в яме посидеть, выглядишь ужасно: какой-то бледный, усталый, больной…
— Да, да, — засуетился профессор, мне на него почему-то было тяжело смотреть. Он смущался, как мальчишка. Ему было неудобно. Вот что значит старая выучка! Никак такие не могут привыкнуть к тому, что в сегодняшние времена все стало гораздо проще в отношениях между мужчиной и женщиной.
— Я рядом буду… — Сергей Сергеевич разделся, оставшись в больших синих семейных трусах. — Если что… позови…
— Ты лучше дальше будь, а не ближе. — Настя снова повернулась ко мне и посмотрела своими серьезными глазами, не было в них ни чувственности, ни желания, а только глубокая усталость. — Сними с меня комбинезон, пожалуйста, у меня сил нет.
Я осторожно снял с нее мокрую, потерявшую цвета тряпку, и она со вздохом облегчения прижалась ко мне всем телом, закрыв глаза. Я понял: ничего ей от меня не надо, кроме тепла, зря профессор беспокоился. Мне от нее, кстати, тоже ничего не нужно, на любовь силы требуются, и немалые, а их у нас нет.
Мы лежали молча, обнимая друг друга, и нам было хорошо.
Иногда достаточно просто знать, что рядом с тобой находится кто-то живой и теплый, и тогда все остальное становится неважным.
Мы здесь, рядом, и этого вполне достаточно для того, чтобы найти в себе капельку мужества и жить дальше.
От Насти шло тепло и еще что-то вроде признательности, доверия и, наверное, все-таки любви, хоть я по-прежнему не знал, какой она бывает.
Слишком сложное это чувство, состоит из многих компонентов, которые трудно найти и собрать вместе, а если нет хотя бы одного, то это уже не оно, а что-то другое…
— Ты зачем в лабиринт полезла? — вернул ее вопрос просто так, чтобы ни о чем не думать.
— Ты правда хочешь это узнать? — Она открыла глаза и посмотрела на меня мутным усталым взором.
— Хочу…
— А если скажу, что была дурой, тебя устроит?
— Нет. — Я помотал головой, насколько это было возможно в плотной грязи, да еще обнимая девушку, висящую на шее. — Тогда еще больше возникает вопросов.
— Каких?
— Почему раньше казалась умной?
— А… — Она поцеловала меня в щеку, и на мгновение мне все стало неважно. — Я и раньше была дурой, только не знала об этом. Или… вот второй ответ, он чуть лучше — заразилась глупостью от тебя. Нравится?
— Неправда. Существует причина, о которой ты мне говорить не хочешь. Почему? Не доверяешь?
— Нет.
Я замолчал, обиделся, отодвинулся бы в сторону, да как это сделаешь в небольшой яме, где двоим так тесно, особенно когда чужие руки обнимают тебя и гладят…
— А я тебе жизнь спас…
— И что? — Она говорила одно, а ее губы целовали меня, сводя тем самым с ума. Понимал, что делает это нарочно, чтобы ничего не говорить. — Я тебя тоже раз спасла, так что в расчете.
— Да… — Я тяжело вздохнул. — Значит, не веришь мне.
— Конечно, не верю, я же тебя люблю.
Она сказала это просто, словно обычные слова, а я задохнулся от нахлынувших чувств. При этом произнесла, даже не открывая глаз. Обыденно — просто констатация факта. А чего кричать? Люблю и люблю. И что? Ничего не поделаешь… Интересно, а мне что с этим делать? Как жить? Я вздохнул. Одно дело, когда отвечаешь только за себя, и совсем другое, когда еще за кого-то…
А не отвечать не получится. Любовь — штука сложная. Вот жили два человека, каждый сам по себе, встретились, и вдруг оказалось, что расстаться не могут, привязаны друг к другу множеством самых разных ниточек. Был один, стало двое, и теперь рассчитывай все свои действия за себя и еще того, кто рядом, совсем другой, чем ты. И сделаешь что-то не так, то станет вдвойне больнее, потому что вас теперь двое, а значит, и боли две.
— А если я тебя не люблю?
— И что? — Настя фыркнула так, что мне в лицо брызги полетели. — Ты-то тут вообще при чем? Это мои чувства. И мне с этим придется справляться, а не тебе…
— А я?!!
— А у тебя свои чувства, они отличаются от моих хотя бы потому, что ты — мужчина. К тому же пришел из другого мира, у вас иная культура, привычки, мышление, у тебя генокод и тот другой…
— А… — успокоился я. — Действительно. У меня и ножа в ножнах на ноге нет, как у тебя.
— Ага. — Она снова прижалась ко мне, и в низ моего живота снова спустилось тепло. Хорошо, что грязь все скрывает. — Давно известно: мужчина — существо иррациональное, оружие ему давать нельзя, он сразу устраивает драки, войны и иные подобные глупости с кровопролитием.
— Ты это мне говоришь для того, чтобы не рассказывать о причинах, заставивших тебя пойти в лабиринт?
— А чего о них рассказывать? Говорили уже. Вам, землянам, не нужны планеты, где живут другие разумные существа…
— Это еще почему?
— А что у вас в книгах пишут?
— О чем?
— О первом контакте…
— А… — Я подумал, что Настя права. Большинство наших книг о том, как бравый герой убивает всех инопланетян, один или в компании с другими героями. Причем абсолютно неважно, с какими намерениями пришли они к нам. Главное — они сильнее или умнее, а это серьезный повод для того, чтобы задать им хорошую трепку. Так и в детстве было — придут ребята с другого двора, значит, быть драке. Мы будем их бить только за то, что они родились на два дома дальше, а они нас за то же. Глупо. — Наверно, ты права, мы не готовы к такому контакту.
— А нам это жизненно необходимо, нашей цивилизации не хватает для дальнейшего развития потерянных миров.
— Потерянных?
— Пока Осирис не закрыл лабиринт, мы общались с другими существами, и это было взаимно полезно. Мы не чувствовали себя в изоляции, у нас было все, что нужно, в том числе и чувство собственного достоинства. А потом началась война с пришельцами…
— Случайно раздали мужчинам оружие?
— Мы не знаем точно, из-за чего началась война, давно это было, и многие тогда умерли. — Настя помрачнела и немного отодвинулась от меня, в низу живота все быстро пришло в порядок, только мне от этого почему-то стало грустно. — Наши историки считают, что ее устроили пришельцы, они решили, что смогут захватить нашу планету для дальнейшего развития, на своей у них не было шансов…
— Что это значит?
— Это значит, что они проигрывали войну за выживание другим видам…
— Как?!
— Я плохо знаю вашу историю, но даже мне известно, что на Земле имелись и другие разумные виды, которые впоследствии были вами уничтожены — неандертальцы, кроманьонцы…
— Да, имелись такие, — согласился я. — Значит, тем, кто к вам пришел, попались другие, кто покруче их был. Понятно. А где их планета?
— Мы не знаем, лабиринт давно закрыт.
— Значит, ты пошла из-за этого?
— Тупица ты, Григ! — Она снова прижалась ко мне. — Я и до этого туда ходила, и с этой стороны, и с нашей, да только пройти не могла, а тут впервые появился шанс.
— Какой?
— Ты же первую ступень защиты снял, тебя лабиринт пропустил, и я была просто обязана этим воспользоваться. В конце концов, я — исследователь лабиринта, это моя работа, мне за нее платят.
— Пусть снял, хоть и не знаю как, но это меня принял лабиринт, а не тебя. Ты-то зачем туда пошла?
— Какой ты все-таки глупый! — Настя очень удобно устроилась в моих объятиях. Сердиться на нее, когда она меня целовала, не мог. Видимо, девушка хорошо понимала это, поэтому делала со мной все что хотела. — Я же пошла сразу после ночи, проведенной с тобой.
— И что это меняет?
— А то, что насквозь пропиталась твоей энергетикой, поэтому и спешила, пока она не развеялась, думала, защита лабиринта меня пропустит, не отличит от тебя…
— Использовала меня?
— Конечно, использовала и еще буду. — Она поцеловала меня так, что я понял — будет, и не раз. И возражать не смогу. Нравится она мне. Все прощу. Уже простил. Да и не обижался никогда по-настоящему. Разве можно таить обиду на такое чудо? Да еще любимое?!
— И у тебя не получилось?…
— Нет. — Настя тяжело вздохнула. — Пошли домой? Устала что-то, спать хочу. Ночью ты мне ни минутки поспать не дал, все приставал, да и в лабиринте пришлось несладко…
— Что?! Это я приставал?!
Даже не знал, как на это реагировать. Не так все было. Наоборот. Это она не давала мне спать. Опять обман!
Настя полезла из ямы, я ей помог, потом выбрался сам, забрал нашу мокрую одежду, и мы поплелись голые домой. Где-то метрах в ста сзади шел профессор, что-то бормотал себе под нос, но нам на это было плевать.
Я развесил одежду, девушка ушла в дом, сказав, что у нее глаза слипаются. Я немного поел на кухне и пошел в свою комнату, но почему-то совсем не удивился тому, что Настя обнаружилась на моей кровати, причем и на самом деле спящая, да еще так крепко, что никак не отреагировала на мой поцелуй.
Я обнял ее и заснул мгновенно и крепко. Действительно тяжелый выдался день…
Сны снились мне про лабиринт, как я брожу по нему и ничего не вижу в белесой пелене.
«В следующий раз стоит взять шлем, — подумал я и проснулся. — Может, там, внизу, он будет работать».
Глаза открывать не стал, мне было лень, но руку на Настю положил, чтобы проверить — она рядом или ушла. Это была ошибка, потому что тут же моя ладонь была поймана в плен — похоже, кто-то рядом ждал, когда я проснусь, и явно с нехорошими намерениями.
Меня поцеловали влажные горячие губы, а потом все закрутилось в свистопляске, уже привычной, но от этого еще более приятной.
Я умирал и возрождался, телу было жарко, постоянно не хватало воздуха — в общем, все как в лабиринте, только намного приятнее. Мое бедное сердце трепыхалось так, что мне в какой-то момент стало жалко этот маленький комок плоти, который разрывался от нежности, от неумения ее выразить и от этого мог взорваться, разлететься на мелкие кусочки. Как ни пытался его сохранить, это все равно произошло.
В какой-то момент все взорвалось в яркой вспышке, и я долго лежал, не желая двигаться, да если честно, то и не мог.
В конце концов просто скатился на пол и трусливо пополз к душу. Мне требовался отдых, чтобы перевести дыхание и собрать свое тело в одно целое. Как я был счастлив, когда тугие струи ударили по моему телу, выбивая своим напором мою любовь, страсть и нежность, все еще терзающую меня изнутри.
Сразу после водного массажа стало легче. Осторожно выйдя из душа, я отправился на кухню — кушать очень захотелось. Настю решил не будить, пусть спит, отдыхает, после смерти это полезно.
Я выпил два больших сосуда с синей жидкостью, которая мне так понравилась в последний раз, и задумался над тем, что делать дальше.
Все снова запуталось.
Я пришел сюда за артефактом, но его не достать, он по-прежнему в лабиринте, а идти туда себе дороже. Вывод — пора домой!
Но здесь Настя, а как быть с ней, не знаю. Остаться навсегда в этом чужом, неизвестно кем и как сотворенном доме почему-то не хочется. Уйти не могу, дороги обратно не знаю, без профессора пропаду. Попросить его?
Вряд ли он сможет мне отказать, я его дочь от смерти спас. А дальше что?
Снова жить, как жил? Устроиться на работу, помириться с Иринкой и забыть это жуткое место, как обычный кошмар? Зачем мне это? Я — нормальный парень. Звезд с неба не хватаю, но они никому и не нужны. Я не дурак и точно не тупица. Это Настя называет меня так, но она не права, я сильно поумнел в последнее время, а если останусь, точно стану дураком.
Плохое это место. Нельзя здесь жить. Тут все непонятно. В реках водятся огромные медузы, убивающие легко и приятно. В лабиринте ощущаешь себя так, словно оказался в космосе без скафандра — убьет или повышенная гравитация, или вакуум, или еще что-то. А еще из него постоянно выходит туман, несущий в себе чужую жизнь. Здесь живет смерть, разная и непредсказуемая, ее множество различных видов. Оно мне надо?
Я задумался и решил — надо! Сделаю еще одну, последнюю попытку добыть артефакт. Думаю, лабиринт меня и в этот раз не убьет. Решение абсолютно нелогичное, глупое, но мне хочется туда пойти. Словно звал меня кто-то, и противиться этому зову я не мог.
Я вышел из дома, снял с веревки комбинезон и натянул его на себя. Ткань оказалась влажной и неприятно липла к телу.
Немного постоял, посмотрел на дом, словно прощаясь, и зашагал к горе.
Не думал совершенно ни о чем. Все мысли отрезало, ощущение такое, словно ведет меня кто-то. Шел словно сомнамбула, ничего не видя вокруг и не запоминая, наверно, поэтому дорога показалась короткой — вроде только вышел из дома и уже стою на плато, глядя вниз на ровную белесую пелену, закрывающую лабиринт.
Очнувшись, я отвел взгляд в сторону и увидел шлем, лежащий на земле у скалы. Он походил на мотоциклетную каску, такой же круглый, матово-черный, а внутри подкладка из неизвестного пористого материала.
Сразу понял — это шлем Насти, который принес профессор.
Если честно, то обрадовался, очень вдруг захотелось попробовать изобретение инопланетной цивилизации.
Повертел шлем в руках, потом натянул на голову, оказалось довольно удобно, внизу имелась какая-то упругая подкладка, которая сразу плотно, герметично обхватила шею, и оказался в темноте, потому что ни один проблеск света не пробивался через забрало. Я не видел ничего, и от этого мне на короткое мгновение стало страшно.
Сразу попробовал снять шлем, но упругая подкладка внизу не поддалась, стала непроницаемой, словно каменной.
Потом внутри что-то щелкнуло, и все осветилось. Говорят, у насекомых глаза состоят из множества ячеек, поэтому видят они не так, как мы, а наблюдают множество изображений и, пользуясь этим, замечательно ориентируются в мире.
Так вот, передо мной появился точно такой же фасеточный экран, темное забрало шлема разбилось на сотню небольших экранов, и в каждом светилось свое изображение.
Один экран светился оранжевым цветом, другой — мертвенно-синим, третий — желтым, четвертый передавал изображение в черно-белом свете.
Настолько много было всего, что мои глаза никак не могли собраться в одну точку — разбегались.
Голова разболелась сразу: мой бедный мозг получал слишком много информации, гораздо больше, чем мог обработать, и просто разрывался на части.
Шлем по-прежнему не снимался, как бы я его ни дергал.
Убедившись в том, что мне от него больше никогда не избавиться, я лег на землю и закрыл глаза. Пролежал так минут десять, прежде чем боль понемногу начала уходить, а дыхание стало более редким и глубоким.
Тогда осторожно открыл один глаз и посмотрел на экран, как мне показалось — самый спокойный по цвету. Он был блеклым, каким-то серым, и все вокруг виделось в нем как рисунок карандашом — темные контуры с серыми прожилками внутри.
Когда глаза привыкли, я посмотрел на скалу и увидел в ней множество темных включений, видимо, неизвестных мне минералов, и нашел несколько пустот, глубоко погруженных в камень: они отличались тяжелой вязкой чернотой.
Успокоившись и убедившись, что боль окончательно ушла, перевел взгляд на землю и увидел все, что таилось под ней, а наверху тропинку, спускающуюся сбоку.
Прямо подо мной находились темные пустоты и серые тени вкраплений инородных минералов, все казалось непрочным и хрупким, и вообще ощущение было такое, словно я смотрел на мир через экран рентгеновского аппарата.
Понемногу экран потускнел, фасеточное изображение исчезло, остался только один экран — тот, в который я смотрел.
Мне стал понятен принцип действия этого неясного и сложного прибора. Получалось, в него забит огромный спектр различных энергий, и я могу выбрать любой из них, а значит, увидеть все, что захочу. Правда, экспериментировать мне больше не хотелось.
Когда понял, что могу видеть, то осторожно подошел к краю уступа и взглянул вниз. Чуда не произошло — внизу можно было разглядеть только серые смутные тени, в которых легко угадывались огромные камни, поставленные друг на друга. Пелена и камни сливались в сложный рисунок, похожий на множество кругов различного диаметра, соединенных между собой прямыми линиями. В них имелось немало проходов, ниш непонятного назначения и различных арок, ведущих в черную пустоту.
Видел такое. Вспомнил. Круги на полях. Принцип тот же: работал, похоже, один и тот же художник. Лабиринт оказался намного больше и сложнее, чем мне представлялось.
Я смотрел вниз и не понимал, как такая огромная конструкция могла поместиться в небольшой котловине. Даже при такой мощной оптике или том, что ее заменяло в шлеме, дальние проходы терялись, размазывались, позволяя думать, что лабиринт может уходить в глубину горы, возможно, на десятки километров.
Удивительное творение. Придумать такую конструкцию мог только сумасшедший или гений. Логики никакой. Все непонятно и загадочно. И даже инопланетный шлем не помогал в этом разобраться. Вроде все просто, но как только начинаешь вглядываться в рисунок, то вылезают серые тени, которые практически перечеркивают все, создавая новые слои.
Я даже не смог увидеть арку, хоть она была частью прямой, идущей через весь лабиринт, ее перечеркивал десяток скалистых стен. Направо должна находиться черная дыра, но виднелось только серое пятно, которое при всем желании вряд ли можно принять за арку, ведущую в жуткую пустоту.
Проще говоря — понять невозможно.
Я тяжело вздохнул и пошел вниз. Ничем мне шлем помочь не смог, наоборот, еще более затуманил мозги. К сожалению, теперь я мог видеть этот мир только через его странные экраны, по крайней мере до тех пор, пока не придумаю, как его снять.
Кстати, спускаться по тропинке оказалось непросто, я несколько раз бился о камни, разбивая в кровь ноги, просто потому что не мог отличить тропинку от серых теней скал с темными вкраплениями других минералов.
Я чувствовал, как у меня течет кровь с расцарапанной руки, но увидеть этого не мог: на экране вырисовывался только светло-серый скелет, почти не отличающийся цветом от скал. Ощущения неприятные, непривычные, даже пугающие.
Когда ударился еще раз и долго тряс разбитой рукой, решил, что стоит попробовать переключиться на другой экран, и тогда, возможно, буду видеть чуть лучше.
С принципом работы шлема кое-как разобрался, так что само переключение не должно было стать очень трудным. Я закрыл один глаз и стал старательно смотреть в правый угол.
Экран пожелтел, на нем черные скалы обступили меня, а темно-серая петляющая полоска под ногами походила на тропинку. Мое тело при этом превратилось в сплетение всевозможных цветных линий — возможно, вен, артерий и лимфатических узлов.
Спускаться стало проще, я даже смог различать упоры для ног и рук, что, впрочем, не помешало мне поскользнуться и последние десять метров прокатиться, ударяясь обо все встреченные камни.
Головой несколько раз приложился, но шлем защитил — мягкая прокладка замечательно амортизировала любые толчки.
Я был уверен: руки и ноги у меня в крови, несмотря на то что боли и в них не чувствовалось, но не мог их рассмотреть.
Выругавшись, тяжело поднялся, пошел к арке и какое-то время стоял, пытаясь разглядеть, что находится внутри, надеялся на замечательные способности шлема, но ничего не увидел, кроме темных массивных камней с вкраплениями неизвестных мне минералов и все той же клубящейся белесой пелены, которая не менялась на любых экранах.
Убедившись, что так мне ничего не разглядеть, осторожно вошел внутрь и повернул налево — туда, где уже проходил пару раз и остался в живых.
В душе проснулось тягостное предчувствие беды. Я с горечью обругал сам себя. Понимал же, что ничего хорошего меня в лабиринте не ждет.
Зачем снова сюда поперся? Как можно быть таким идиотом?! Вместо того чтобы радоваться, что остался в живых, и бежать с этого кордона, пока при памяти и в неплохом здравии, я снова полез сюда, где нет ничего, кроме смерти. Зачем?!!
В шлем удавалось разглядеть только небольшое пространство впереди — всего на пару метров. Понемногу шаг за шагом я подходил к тому месту, где вверх поднималась пелена, скрывая все и застилая видимость.
У меня появилась надежда, что наконец увижу то место, где терял дыхание, и разберусь, из-за чего это происходит. Шлем работал неплохо, мне даже удавалось различить небольшие камешки под ногами и комья темной свалявшейся пыли.
Но как назло, только я почувствовал, что нахожусь на том самом месте, экран засветился ровным оранжевым светом, и изображение лабиринта с него исчезло.
Я тут же начал, гримасничая и дергая лицом, переключаться на другие экраны, пытаясь найти тот, в котором что-нибудь смогу видеть.
Не сразу у меня стало получаться, сначала включился один экран — неудачно. Ничего на нем не было видно, кроме темно-фиолетовой ряби, на втором цвет изменился на малиновый, и так дальше до рези в глазах.
Переключил, наверно, экранов двадцать, пока забрало передо мной не засветилось нежно-желтым цветом, сквозь полупрозрачную лимонную глубину с трудом удавалось разглядеть полоски огромных камней, которые все так же стояли здесь, создавая ткань лабиринта.
К сожалению, то, что удавалось разглядеть, больше напоминало плохо прорисованный пейзаж. Земля казалась тонким стеклом, под которым пряталась коварная янтарная глубина с багровыми сполохами и пятнами, готовая поглотить меня при неверном шаге.
Это походило на рисунок ребенка, в котором отсутствует перспектива и линия горизонта.
Я шел медленно и осторожно. Трудно идти по стеклу, под которым бугрятся пузырями полости, наполненные веществом, смутно похожим на кровь, а над ними кружится шафранная поземка из яичных хлопьев, сквозь которую едва проглядывают серые очертания каменных столбов, соединенных в неровную стену.
А еще мне было страшно — мое тело по-прежнему помнило, как я задыхался и умирал здесь…
Словно в ответ, меня скрутило и подбросило на пару сантиметров вверх, ноги, на которые пришелся удар, не смогли меня удержать, и я осел на землю, хрипя и задыхаясь. Оставаться на месте не стоило, здесь ждала только смерть, нужно было двигаться, и лучше всего назад…
Ноги отказали сразу, пополз дальше на руках, потом отказали и они, и я упал головой вперед. К счастью, шлем снова спас меня. Все повторялось за небольшим исключением, теперь я мог видеть в желтом непонятном цвете — к сожалению, только то, что находилось под самым моим носом.
Прошло минут десять, и я погрузился в то состояние полусна, в котором в прошлый раз смог отыскать затерянную среди звезд планету, похожую на болото, а в нем Наибу, меланхолично жующую водоросли. Вопрос черепахи был не оригинален:
— Опять ты?
Я молча развел руками, хотя в этом состоянии у меня не было ни ног, ни рук, впрочем, их не было и в реальности.
— Что-то опять не так? — Черепаха посмотрела на меня маленькими умными глазками. — Все в том же лабиринте и на том же месте?
— В этот раз хочу пройти дальше.
— Думаешь, удастся?
— Надеюсь…
— Что с тобой?
— Мое тело лежит без движения, и я не могу пройти дальше.
— Но это уже было. Просто попробуй пошевелить пальцем или крикнуть, и все восстановится.
Я вздохнул, глядя на безмятежную морщинистую мордашку черепахи, жующую водоросль, и меня потянуло куда-то в сторону, потом вниз, а еще мгновением позже я оказался в своем теле, с жутким лимонным экраном перед глазами.
После нескольких попыток мне удалось пошевелить пальцем, сначала одним, потом и другими, а еще минут пять потребовалось на то, чтобы вернуть все тело. Вероятнее всего, я бы смог это сделать и без помощи Наибу, но как-то так получается, что после того, как теряю сознание, всегда оказываюсь на этой проклятой планете-болоте.
На возвращение себе тела ушло несколько минут.
Поднялся на ноги, охая от боли, а потом пошел вперед медленными осторожными шажками, мало что понимая в происходящем и не пытаясь анализировать. Главное, я прошел, а дальше… снова что-то будет не менее страшное, но если прошел, то надо идти до конца.
Не знаю, на что я рассчитывал: то ли на слепую удачу, то ли просто на то, что куда-нибудь доберусь — видимость-то по-прежнему была нулевая. Прошел пять шагов и уперся в камень, сделал пару шагов в сторону и снова уткнулся в гранит, сделал еще пару шагов и снова уперся.
И тут вдруг за спиной послышался тяжелый, гневный рев…
Почему-то этот звук пелена и шлем не спрятали, яростный рык прозвучал мощно и страшно. Я вздрогнул и остановился.
