Глава шестая Четвертый Мост

Назад: Первая часть Вверху тишины Каладин. Шаллан

Глава шестая
Четвертый Мост

Холодно. Мама, мне холодно. Мама? Почему я еще слышу дождь? Он остановится?

Получено на Вевиш, 1172 год, тридцать две секунды до смерти. Объект — светлоглазая девочка, примерно шесть лет.

Нарисованная углем карта военлагеря Садеаса выполнена безвестным копейщиком. Потом была выцарапана на раковине крэмлинга размером в ладонь. Надписи чернилами сделаны неизвестным ученым алети. Примерно 1173 год

Наконец Твилакв выпустил рабов из клеток. Сейчас он не боялся побегов или восстаний: позади дикая местность, впереди — сотни тысяч вооруженных солдат.

Каладин спустился на землю. Фургон стоял в одном из кратеров, зазубренная стена которого поднималась прямо на востоке. Голые ноги Каладина стояли на гладком камне, никаких растений. Во впадинах еще виднелись лужи с дождевой водой. Свежий и чистый воздух, солнце прямо над головой, хотя из-за всей этой восточной сырости он всегда чувствовал себя мокрым.

Все вокруг них говорило о давно расположившейся здесь армии — война шла со дня смерти старого короля, уже почти шесть лет. Любой мог рассказать о той ночи, когда паршенди убили короля Гавилара.

Мимо маршировали взводы солдат; они шли по направлениям, указанным на нарисованных кругах, стоявшим на каждом перекрестке. Невероятное число длинных каменных убежищ и палаток, намного больше, чем Каладин увидел сверху. Никакие Преобразователи не смогли бы создать столько укрытий. После вони рабского каравана, воздух был до краев наполнен замечательными знакомыми запахами обработанной кожи и смазанного оружия. Однако многие из солдат выглядели не слишком опрятно. Нет, они казались не грязными, скорее недисциплинированными. Они бродили по лагерю в незастегнутой форме, указывали пальцами на рабов и зубоскалили. И это армия кронпринца? Элитные отряды, сражающиеся за честь Алеткара? Та, в которую Каладин стремился вступить?

Блут и Таг настороженно глядели, как Каладин присоединился к цепочке остальных рабов, но он не собирался ничего предпринимать. Сейчас не время для провокаций — Каладин видел, как действовали наемники в окружении настоящих солдат. Сейчас они шли, как на параде, гордо выпятив грудь и положив руки на оружие. Они толкнули несколько человек на место, а одного, хрипло выругав, огрели дубинкой по животу.

И держались подальше от Каладина.

— Королевская армия, — сказал раб рядом с ним. Тот самый темнокожий человек, который говорил Каладину о побеге. — Я думал, что нас продадут на шахту. Но это совсем не так плохо. Мы будет чистить отхожие места или ремонтировать дороги.

Странно, предвкушать чистку уборных или работу под палящим солнцем. Каладин надеялся на что-то другое. Надеялся. Да, он обнаружил, что все еще надеется. На копье в руках. На врага перед собой. Да, вот так он бы мог жить.

Твилакв разговаривал с важного вида светлоглазой женщиной. Черные волосы уложены в сложную прическу и сверкают аметистами, темно-малиновое платье. Она выглядела как Ларал во время их последней встречи. Вероятно, четвертый или пятый дан, жена и писец одного из офицеров.

Твилакв начал расхваливать свой товар, но женщина подняла тонкую руку.

— У меня есть глаза, работорговец, — сказала она с аристократическим выговором. — Я сама проверю их.

Она пошла вдоль цепочки, сопровождаемая несколькими солдатами. Ее платье было сшито по моде благородных домов алети — строгая шелковая блузка, облегающая тело, приталенная юбка. Оно было застегнуто по бокам от талии до шеи и кончалось маленьким, вышитым золотом воротником. Длинная манжета левого рукава покрывала безопасную руку. Мать Каладина всегда носила перчатку, намного более практично, с его точки зрения.

Судя по лицу, увиденное не слишком впечатлило ее.

— Эти мужчины умирают от голода и крайне слабы, — сказала она, беря из рук юной помощницы тонкий жезл. С его помощью она откинула волосы со лба одного из рабов и проверила отметину. — И ты хочешь по два брума изумрудами за голову?

Твилаква бросило в пот.

— Возможно, полтора?

— И что я буду делать с ними? Таких грязнуль около еды не поставишь, а большинство остальных работ делают паршмены.

— Если Вашей Светлости они не нужны, я могу обратиться к другим кронпринцам…

— Нет, — сказала она, шлепая жезлом раба, который испуганно отшатнулся от нее. — Один с четвертью. Они смогут рубить деревья в северных лесах… — Она подошла к Каладину. — Вот это другое дело. Этот намного крепче, чем другие.

— Я так и думал, что он вам понравится, — сказал Твилакв, подходя к ней. — Он довольно…

Она подняла жезл, заставив работорговца замолчать. На ее нижней губе была небольшая ранка. Немного корня куссвида, и все пройдет.

— Сними верхнюю одежду, раб, — скомандовала она.

Каладин посмотрел в голубые глаза и испытал почти неодолимое желание плюнуть в них. Нет. Нет, он не может себе этого позволить. Не сейчас. Он вынул руки из своей мешкоподобной рубашки, дал ей упасть на пояс и обнажил грудь.

Несмотря на восемь месяцев рабства, его мускулы были значительно лучше, чем у остальных.

— Такой молодой, и так много шрамов, — задумчиво сказала аристократка. — Ты военный?

— Да.

Спрен ветра кружил вокруг женщины, изучая ее лицо.

— Наемник?

— Нет, армия Амарама. Гражданин, второй нан.

— Бывший гражданин, — быстро вмешался Твилакв. — Он был…

Она опять махнула жезлом, заставив Твилаква замолчать. Потом откинула волосы Каладина и осмотрела лоб.

— Шаш, — сказала она, цокнув языком. Некоторые из солдат шагнули ближе, держа руки на мечах. — Там, откуда я родом, рабов, заслуживших такое, убивают.

— Значит, им везет, — сказал Каладин.

— И как ты заслужил его?

— Убил кое-кого, — сказал Каладин заранее подготовленную ложь. Пожалуйста, вознес он мольбу к Герольдам. Пожалуйста. Он давно не молил никого ни о чем.

Женщина подняла бровь.

— Я убийца, Ваша Светлость, — сказал Каладин. — Напился, наделал ошибок. Но я владею копьем не хуже любого другого. Возьмите меня в армию вашего светлорда. Разрешите мне сражаться.

Было так странно лгать, наговаривать на себя, но женщина никогда не разрешит Каладину сражаться, если подумает, что он дезертир. Пусть лучше думает, что он убил по неосторожности.

Пожалуйста… подумал он. Опять стать солдатом. На мгновение ему показалось, что ничего на свете он не хотел с такой силой. Насколько лучше умереть на поле боя, чем всю жизнь чистить горшки.

Твилакв подошел и встал рядом со светлоглазой женщиной. Он посмотрел на Каладина и вздохнул:

— Он дезертир, Ваша Светлость. Не слушайте его.

Нет! Каладин почувствовал, как обжигающая вспышка гнева пожирает все его надежды. Он поднял руки к Твилакву, чтобы придушить крысу, но тут что-то ударило его по спине. Он застонал, споткнулся и упал на колено. Аристократка отступила назад, в тревоге прижав безопасную руку к груди. Один из солдат схватил Каладина и вздернул на ноги.

— Да, — в конце концов сказала она. — Очень неудачно.

— Я могу сражаться, — выдохнул Каладин, не обращая внимания на боль. — Дайте мне копье. Разрешите мне…

Она подняла жезл, оборвав его на полуслове.

— Ваша Светлость, — сказал Твилакв, отводя от Каладина глаза. — Я бы не доверил ему оружие. Да, правда, он убийца, но он также известен своим непокорным нравом. Однажды он возглавил бунт рабов против хозяина. Я не могу продать его вам как солдата. Совесть не позволяет. — Он заколебался. — Рабы, которые ехали с ним в одном фургоне, он мог испортить их всех разговорами о побеге. Моя честь требует, чтобы я вам это рассказал.

Каладин заскрежетал зубами. Ему хотелось оттолкнуть солдата, державшего его, схватить оружие и провести последние мгновения жизни, вколачивая копье в толстый живот Твилаква. Почему? Какая этому ублюдку разница, в качестве кого его раба будут использовать в армии?

Проклятие! И зачем я порвал ту карту! подумал Каладин. Зачастую жестокость вознаграждается лучше, чем доброта. Одно из изречений отца.

Женщина кивнула и пошла дальше.

— Покажи мне тех, из его фургона, — сказала она. — Я все равно возьму их, из-за твоей честности. Нам нужны новые мостовики.

Твилакв энергично кивнул. Прежде чем идти дальше, он помедлил и наклонился к Каладину.

— Я не знал, как ты себя поведешь. Эти армейские, они обвинят торговца, если он не расскажет все, что знает. Мне… мне очень жаль.

И торговец скрылся.

Каладин что-то хмыкнул, вырвался из рук солдат, но остался в цепочке. Пусть так и будет. Рубить деревья и строить мосты или биться в рядах воинов. Какая разница. Он продолжит жить. У него отняли свободу, семью, друзей и — самое дорогое — мечты. Больше взять с него нечего.

Осмотрев всех рабов, женщина взяла у своей помощницы доску для письма и сделала на бумаге несколько коротких заметок. Твилакв дал ей свой гроссбух, где был отмечено, сколько каждый раб списал со своего долга. Каладин мельком взглянул на цифры; судя по прочеркам, ни один раб не списал ничего. Возможно, Твилакв подделал записи. Скорее всего.

Отныне пускай вся его зарплата идет на погашение долга. Посмотрим, как они заерзают, если он разоблачит их обман. Что они сделают, если он будет близок к тому, чтобы погасить долг? Скорее всего, он даже не узнает об этом — в зависимости от того, сколько зарабатывают эти мостовики, ему потребуется от десяти до пятидесяти лет.

Большинство людей светлоглазая женщина послала на лесоповал. Полудюжину самых худых отправила в армейскую столовую, несмотря на все то что говорила раньше.

— А этих, — сказала она, указав жезлом на Каладина и других рабов из его фургона, — отправьте к мостовикам. Скажите Ламарилу и Газу, что за высоким нужно присматривать особо.

Солдаты засмеялись, один из них вытолкнул группу Каладина на дорогу. Каладин стерпел. Да и с какой стати им с ним быть вежливыми, и он не собирался дать им повод быть еще более жестокими. Больше, чем наемников, солдаты ненавидели только дезертиров.

По дороге он не мог не обратить внимания на флаг, реявший над лагерем. Этот же символ украшал форму солдат: желтая глифпара в форме башни и молот на темно-зеленом поле. Флаг кронпринца Садеаса, Верховного правителя родного округа Каладина. Насмешка или подарок судьбы, кто из них заставил его очутиться здесь?

По улицам лагеря лениво бродили солдаты, даже те, которые, судя по внешнему виду, находились на дежурстве. Повсюду валялся мусор и отходы. Множество штатских: шлюхи, работающие женщины, бондари, лавочники и погонщики скота. Даже дети носились по улицам этого полугорода-полулагеря.

Были здесь и паршмены. Они носили воду, рыли траншеи, таскали мешки. Вот это удивило его по-настоящему. Разве они не воюют с паршменами? Или их не волнуют те, кто восстал? По-видимому, не волнуют. Паршмены работали с той же покорностью, как и в Хартстоуне. Возможно, это имеет смысл. Дома алети сражались с алети, почему бы и паршменам не быть среди обеих воюющих сторон?

Солдаты провели Каладина вокруг северо-восточной четверти города. Путешествие заняло много времени. Старые привычки заставили Каладина запоминать дорогу. Казармы, возведенные с помощью Преобразователей, выглядели совершенно одинаково. Кромка лагеря напоминала зазубренные вершины. Бесчисленные сверхштормы изъели высокую круговую стену, поэтому открывался отличный вид на восток. Простирающаяся на восток огромная площадка казалась великолепным местом для построения армии перед рейдом внутрь Разрушенных Равнин.

На северном краю поля располагался лагерь поменьше — всего несколько дюжин бараков. В его центре навалены кучи со стволами приземистых деревьев, которые Каладин видел по дороге. Их обрабатывала одна группа плотников. Они очищали бревна от тягучей коры и распиливали их на доски. Другая группа сколачивала из досок громоздкие конструкции.

— Мы будем плотниками? — спросил Каладин.

Один из солдат грубо засмеялся.

— Нет, вы будете мостовиками.

Он показал на группу жалко выглядящих людей, которые сидели на камне в тени барака и ели пальцами из деревянных мисок. Внешне еда была ужасно похожа на баланду, которой их кормил Твилакв.

Солдат так сильно толкнул Каладина, что тот едва не упал на пологом склоне и поторопился вперед. Остальные девять рабов последовали за ним, подгоняемые солдатами. Ни один из тех, кто сидел на камнях, даже не взглянул на них. Все они носили кожаные жилеты и простые штаны. Лишь на некоторых были грязные зашнурованные спереди рубашки на голое тело. Мостовики выглядели ненамного лучше рабов, хотя и не были такими тощими.

— Эй, Газ, принимай пополнение, — крикнул один из солдат.

Человек, лениво стоявший в тени, на некотором расстоянии от тех, кто ел, повернул к ним голову; его лицо было настолько усеяно шрамами, что борода росла лоскутами. Одного глаза не хватало — он не позаботился прикрыть его повязкой, уцелевший был коричневым. Белые узелки на плечах указывали на сержанта, и в нем чувствовалась упругая сила, которую Каладин привык связывать с тем, кто знает дорогу на поле боя.

— Эти заморыши? — отозвался Газ, что-то жуя и неторопливо шагая к ним. — Да они и стрелу не остановят.

Солдат позади Каладина как следует толкнул его вперед.

— Ее Светлость Хашаль сказала, чтобы ты специально занялся вот этим. Остальные — обычное быдло. — Солдат кивнул на подходивших рабов.

Газ оглядел их, потом перевел взгляд на Каладина.

— Я воевал, — сказал Каладин. — В армии светлорда Амарама.

— А мне плевать, — отрезал Газ и сплюнул.

Каладин заколебался.

— Когда Амарам…

— Ты опять упомянул это имя, — рявкнул Газ. — Служил какому-то безвестному лендлорду, а? И жаждешь меня впечатлить?

Каладин вздохнул. Он уже встречал таких людей, младших сержантов без надежды на повышение. Обычно у них одно удовольствие в жизни — издеваться над теми, кто еще несчастнее их. Что ж, так тому и быть.

— У тебя отметина раба, — фыркнул Газ. — Я сомневаюсь, что ты вообще держал в руках копье. Твоей светлости придется снизойти и присоединиться к нам.

Хорошо знакомая Каладину девушка-спрен спустилась вниз и внимательно осмотрела Газа, потом закрыла один глаз, изображая одноглазого. Каладин, видя ее ужимки, улыбнулся. Газ неправильно понял его улыбку. Он засопел и шагнул к Каладину.

В это мгновение лагерь наполнили звуки рогов. Плотники посмотрели вверх, а солдаты, которые привели Каладина, бросились к центру лагеря. Рабы рядом с Каладином испуганно оглянулись.

— Отец Штормов! — выругался Газ. — Мостовики! Поднимайте задницы, вы, деревенщина! — Он начал пинать ногами тех, кто ел. Они, роняя миски, вскочили на ноги. На них были простые сандалии, а не сапоги.

— Давай, светлость, — приказал Газ, указывая на Каладина.

— Я не говорил…

— Клянусь Бездной, мне плевать, что ты говорил! Ты — с ними на Четвертый Мост. — Он указал на группу уходящих мостовиков. — Остальные — ждать здесь. Я распределю вас позже. А ты шевели ногами или я вздерну тебя на ближайшей балке!

Каладин пожал плечами и поспешил за группой. Множество таких же бригад выбежало из бараков и узких улиц. Хм, сколько же их? Около пятидесяти бараков, в каждом человек двадцать-тридцать… значит, в армии кронпринца одних мостовиков больше, чем солдат у Амарама.

Бригада Каладина, лавируя среди досок и куч опилок, подошла к большому деревянному сооружению. Оно, казалось, крепко пострадало от сверхштормов и сражений. По всей его длине виднелись выбоины и дыры, как от стрел. Это и есть мост, а?

Да, подумал Каладин. Деревянный мост, тридцать футов в длину, восемь в ширину. Слегка скошенный спереди и сзади, без перил. Каркас из толстых прочных бревен, в середине прибиты самые широкие доски. Мостов было сорок-пятьдесят, примерно столько же, сколько бараков. Каждый барак обслуживает один мост? Около каждого моста собралось человек по двадцать.

Появился Газ, вооруженный деревянным щитом и сверкающей булавой; больше ни у кого оружия не было. Он быстро стал проверять каждую бригаду. Дойдя до Четвертого Моста, он остановился.

— Где ваш бригадир? — спросил он.

— Мертв, — ответил один из мостовиков. — Прошлой ночью бросился в Расщелину Чести.

Газ выругался.

— Неужели вы не можете сохранить бригадира хотя бы на неделю? Шторм вас побери! Вперед, я буду недалеко от вас. Слушайте мои команды. Вечером мы выберем другого бригадира из тех, кто выживет. — Он ткнул пальцем в Каладина. — Ты, лордишка, к задней части. Остальные, вперед! Шторм вас побери, я не собираюсь получать выговоры из-за вашей глупости. Давай, двигайте!

Все встали. Делать нечего, Каладин подошел к открытой прорези в хвосте моста. Он ошибся в своей оценке: около каждого моста собралось человек тридцать пять — сорок. Восемь рядов, в каждый могло встать пять человек — трое снизу под мостом и по одному с каждого бока. В его бригаде людей не хватало, чтобы заполнить все ряды.

Каладин застонал, поднимая проклятую штормом тяжесть вверх и заходя под нее. Вероятно, применялось очень легкое дерево, но все равно штука была жутко тяжелая. Он помог поднять мост в воздух. Люди заполнили прорези по всей длине и потом медленно опустили мост себе на плечи. В днище по меньшей мере были стержни, которые можно было использовать как опоры для рук.

Многие подложили на плечи поверх жилетов подушки и распределили их так, чтобы смягчить давление. У Каладина жилета не было, так что деревянные опоры впились ему прямо в кожу. Он ничего не видел — голова находилась в выемке, дерево закрывало вид на все вокруг. Наверняка у людей по бокам лучший обзор; он подозревал, что все стремились встать сбоку.

Дерево пахло маслом и потом.

— Вперед! — послышался приглушенный голос Газа.

Каладин застонал, когда бригада медленно побежала. Он не видел, куда идет, и старался не споткнуться, пока бригада спускалась на восточный склон Разрушенных Равнин. Очень скоро Каладин вспотел и начал тихо ругаться, дерево терло и вгрызалось в кожу на плечах. Уже начала течь кровь.

— Бедолага, — сказал голос сбоку.

Каладин посмотрел направо, но деревянные опоры закрывали обзор.

— Ты… — выдохнул Каладин. — Ты говоришь со мной?

— Ты не должен был оскорблять Газа, — отозвался человек. Его голос прозвучал глухо. — Иногда он ставит новичка в наружный ряд. Иногда.

Каладин попытался было ответить, но не хватило дыхания. Он считал, что находится в неплохой форме, но вот уже восемь месяцев он ел баланду, его постоянно били, и он пережидал сверхштормы в дырявых погребах, грязных сараях или клетках. Едва ли он станет тем, кем был.

— Поглубже вдыхай и выдыхай, — сказал приглушенный голос. — Сосредоточься на шагах. Считай их. Это помогает.

Каладин последовал совету. Он слышал, как рядом бежали другие бригады. Позади слышались знакомые звуки марширующих солдат и удары подков по камню. За ними шла армия.

Под ноги постоянно попадались камнепочки и маленькие побеги сланцекорника, угрожая сбить его с ног. Земля Разрушенных Равнин была неровной и изрезанной трещинами, покрытой осыпями и каменными полками. Это объясняло, почему не использовали колеса, — по такой тяжелой местности носильщики двигались намного быстрее любой повозки.

Очень скоро он сбил и изрезал ноги. Они не могли дать ему обувь? Он сжал зубы от боли и продолжал идти. Просто еще одна работа. Он продолжит и выживет.

Тяжелый стук сапог. Он почувствовал под ногами дерево. Мост, постоянный, пересекающий расщелину между плато. Бригада за секунды пересекла его, и он опять почувствовал под ногами камень.

— Вперед, вперед! — ревел Газ. — Вперед, шторм вас подери!

Они продолжали бежать, а армия пересекла мост за ними, сотни сапог ударили по дереву. По плечам текла кровь, каждый вздох казался пыткой, бока сжимала тугая боль. Он слышал, как дышат другие, звуки проносились в ограниченном пространстве под мостом. Во всяком случае, он не один. Будем надеяться, что они быстро достигнут цели.

Напрасная надежда.

Следующий час стал настоящей пыткой. Намного худшей, чем побои рабовладельцев, намного хуже любой раны на поле боя. Марш казался бесконечным. Каладин смутно припомнил, что, глядя вниз на равнины из фургона, видел постоянные мосты. Они связывали плато там, где было легче перекрыть трещины, но не там, где легче идти. Очень часто приходилось идти в обход, поворачивать на север или юг, прежде чем возвращаться на восток.

Мостовики стонали, ругались, ворчали и постепенно замолкали. Каладин ни разу не глянул ни в одну из трещин. Он бежал. И бежал. И бежал. Ног он больше не чувствовал. Он знал, что, если остановится, его побьют. Он чувствовал себя так, как если бы его плечи протерлись до костей. Он попытался считать шаги, но от усталости не смог.

Но он не останавливался.

В конце концов, слава Герольдам, Газ скомандовал «стоп». Каладин вздрогнул, запнулся и едва не упал.

— Поднять! — проревел Газ.

Люди подняли мост, руки Каладина свело — слишком долго они оставались в одном положении. Мостовики, находившиеся внизу, шагнули в сторону и схватили рукоятки по бокам.

— Опустить!

Очень неудобно и трудно, но у этих людей был большой опыт. Мост не перевернулся, и они поставили его на землю.

— Толкай!

Каладин растерянно отступил назад, а остальные налегли на боковые и задние рукоятки моста. Они находились на краю трещины, через которую не было постоянного моста. По краям от них другие бригады тоже толкали мосты вперед.

Каладин оглянулся. Армия, две тысячи человек в лесном зеленом и чистом белом. Двенадцать сотен темноглазых копейщиков, несколько сотен кавалеристов на редкой породы, дорогих лошадях. За ними большая группа тяжеловооруженных светлоглазых людей в сверкающей броне, с большими палицами и квадратными стальными щитами в руках.

Похоже, они специально выбрали точку, где расщелина была поуже и первое плато было выше второго. Мост оказался вдвое длиннее, чем ширина расщелины. Газ обругал Каладина, и тот присоединился к остальным, со скрипом толкавшим мост по земле. Когда мост с глухим стуком опустился на другую сторону, мостовики отступили в сторону и дали возможность кавалерии проскакать через пропасть.

Каладин настолько выбился из сил, что не хотел ничего видеть. Он рухнул на камни, перевернулся на спину и лежал, слушая топот солдат, движущихся по мосту. Другие мостовики лежали рядом. Газ, со щитом за спиной, ходил среди бригад, качал головой и называл их бездельниками.

Каладин хотел только одного — лежать, глядеть в небо и забыть обо всем на свете. Однако военная выучка подсказала, что у него может начать сводить мышцы. И тогда обратная дорога будет еще хуже. Выучка… она принадлежала другому человеку, из другого времени. Почти из сумрачных времен. Каладин больше не был им, но все еще нуждался в его опыте.

Застонав, Каладин заставил себя сесть и начал разминать мышцы. Солдаты пересекали Четвертый Мост, высоко держа копья, со щитами в руке. Газ смотрел на них с очевидной завистью, и спрен Каладина танцевала вокруг головы сержанта. Несмотря на усталость, Каладин почувствовал укол ревности. Почему она танцует вокруг этого хвастуна?

Спустя несколько минут Газ заметил Каладина и хмуро посмотрел на него.

— Он спрашивает себя, почему ты не лежишь? — сказал знакомый голос. Человек, который шел рядом с Каладином, лежал недалеко от него и глядел в небо. Старше Каладина, с тронутыми сединой волосами и длинным выдубленным лицом, дополнявшим его дружеский голос. Он выглядел таким же истощенным, как и Каладин.

Каладин продолжал растирать мышцы, не обращая внимания на взгляд Газа. Оторвав куски от своей мешковатой одежды, он перевязал руки и ноги. К счастью, он привык ходить босиком, так что ноги не очень пострадали.

Едва он закончил, как последний из пеших солдат перешел через мост. За ними последовало несколько конных светлоглазых, в блестящей броне. Посреди ехал человек в красных полированных Доспехах Осколков. Они не походили на те, которые Каладин как-то видел — каждые Доспехи были уникальным произведением искусства, — но были сделаны в том же стиле. Богато украшенные латы, соединенные без швов, великолепный шлем с открытым забралом.

В них чувствовалось что-то чужое. Их создали в другую эпоху, когда боги еще ходили по Рошару.

— Король? — спросил Каладин.

Морщинистый мостовик устало улыбнулся.

— Мы можем только гадать.

Каладин повернулся к нему.

— Если бы это был король, — объяснил мостовик, — мы были бы в армии светлорда Далинара.

Имя было смутно знакомо Каладину.

— Он кронпринц, верно? Дядя короля?

— Да. Самый лучший человек и самый достойный Носитель Осколков в королевской армии. Говорят, что он всегда держит свое слово.

Каладин презрительно хмыкнул. То же самое говорили об Амараме.

— Тебе надо было оказаться в армии кронпринца Далинара, парень, — сказал мостовик. — Он не использует людей, чтобы переносить мосты. Не любит использовать по меньшей мере.

— Эй вы, крэмлинги! — заорал Газ. — Подъем!

Мостовики заворчали, но встали. Каладин вздохнул. Короткого отдыха хватило, чтобы понять, насколько он устал.

— Я с удовольствием вернусь назад, — пробормотал он.

— Назад? — удивился морщинистый мостовик.

— Мы что, не возвращаемся?

Его друг горько хихикнул.

— Парень, мы еще не начали. И радуйся, что не начали. Худшее впереди.

И ночной кошмар вступил во вторую фазу. Они перешли по мосту, затащили его на ту сторону и опять подняли на израненные плечи. Потом пересекли плато. На той стороне опустили его на землю и перекинули через следующую пропасть. Армия прошла, и все повторилось сначала.

Не меньше дюжины раз. В промежутках они отдыхали, но Каладин был настолько истощен и утомлен, что короткого перерыва не хватало. Он едва успевал восстановить дыхание, а нужно уже было опять нести.

И от них ожидали, что они будут двигаться быстро. Мостовики отдыхали, пока армия переходила, но потом они должны были обогнать солдат и оказаться перед следующей пропастью раньше армии. Новый знакомый предупредил Каладина, что если они не будут ставить мост на место достаточно быстро, в лагере их выпорют.

Газ отдавал приказы, ругался, бил ногами мостовиков, если они двигались медленнее, и ни разу не дотронулся до моста. Очень скоро Каладин возненавидел костлявого, покрытого шрамами сержанта. Странно, но к другим сержантам он не чувствовал ненависти. В конце концов это их работа — ругать людей и заставлять их двигаться.

Вовсе не это жгло Каладина. Газ послал его на работу без жилета и сандалий. Несмотря на все свои повязки, завтра Каладин будет покрыт шрамами с ног до головы. Он будет настолько изранен и изнеможен, что не сможет ходить.

Газ — просто мелкая душонка. Он рисковал потерять носильщика и не выполнить свою задачу, и только из-за скороспелой злобы.

Проклятый штормом урод! подумал Каладин, черпая у ненависти силу, чтобы выдержать все испытания. Несколько раз, затолкнув мост на место, Каладин падал, чувствуя себя не в состоянии встать снова. Но когда Газ командовал подъем, Каладин каким-то образом заставлял себя встать на ноги. Иначе Газ победит.

Но почему они все время идут? В чем смысл? Почему так далеко? Они должны защищать этот мост, этот драгоценный груз. Они должны остановить небо и идти, они должны…

У него начался бред. Ноги, бежать, один, два, один, два, один, два…

— Стой!

Он остановился.

— Поднять!

Он поднял руки вверх.

— Опустить!

Он шагнул назад и опустил мост.

— Толкай!

Он толкнул мост.

Умирай.

Последнюю команду он отдавал себе сам, каждый раз. Он упал на камень, камнепочка поторопилась втянуть лозы, когда он коснулся их. Он закрыл глаза, больше не думая о сведенных мышцах, и впал в транс, полусон-полуявь, который, казалось, продлился один удар сердца.

— Встать!

Он встал, качаясь на кровоточащих ногах.

— Перейти!

Он перешел, не потрудившись взглянуть на смертоносный провал на другой стороне.

— Тащи!

Он схватился за рукоятку и потянул на себя мост.

— Поменяться!

Каладин молча застыл. Он не понял команды; Газ никогда не давал ее раньше. Солдаты образовывали ряды, двигаясь со смесью робости и вынужденной расслабленности, как люди часто движутся перед боем. Несколько спренов предчувствия — похожие на красные струйки пара, выросшие из земли и вьющиеся по ветру, — отделились от камней и закружились между солдатами.

Битва?

Газ схватил Каладина за плечо и толкнул в начало бригады.

— Эту часть новички проходят первыми, светлость. — Сержант зло усмехнулся.

Каладин молча поднял мост над головой, вместе с остальными. Те же самые рукоятки, но в первом ряду были отверстия, прямо перед лицом, и он мог смотреть перед собой. Все мостовики поменялись местами; те, которые шли впереди, встали назад, а задние — включая Каладина и его морщинистого друга, — вперед.

Каладин не стал спрашивать почему. Его это не волновало. Однако, видя ландшафт перед собой, бежать будет легче.

Плато представляло из себя дикую штормземлю; кое-где росли пучки травы, но камень был настолько крепок, что их семена не могли укорениться в нем. Часто встречались камнепочки, росшие повсюду. На вид они казались камнем размером в голову человека. Многие из почек раскрылись, выпустив наружу зеленые толстые языки лоз. А некоторые даже цвели.

После стольких часов в тесном пространстве под мостом бежать впереди было почти приятно. Почему они отдали такую замечательную позицию новичку?

— Таленел'Элин, носитель всех мук! — испуганно вскрикнул человек справа от него. — Похоже, этот будет очень плохой. Они уже выстроились! Этот будет очень плохой!

Каладин прищурился и посмотрел на ближайшую расщелину. По другую сторону пропасти стояли ряды людей с черно-красной мраморной кожей. На них были странные рыже-оранжевые доспехи, закрывавшие предплечья, грудь, голову и ноги. Его оцепенелому сознанию потребовалось несколько мгновений, чтобы сообразить.

Паршенди.

Они не походили на обычных рабочих-паршменов. Значительно более мускулистые и статные. Крепко сложенные солдаты, с оружием на спине. Некоторые носили темно-рыжие и черные бороды, с вплетенными в них кусочками драгоценных камней, другие были чисто выбриты.

Пока Каладин рассматривал их, первый ряд паршенди опустился на одно колено. Воины взяли на изготовку короткие луки, наложили стрелы. Не длинные луки, предназначенные стрелять высоко и далеко. Нет, короткие и изогнутые, чтобы стрелять прямо, быстро и метко. Замечательное оружие, чтобы убить группу мостовиков до того, как они перекинут мост через пропасть.

Похоже, начинается худшая часть…

И действительно, начался кошмар наяву.

— Вперед! — заорал Газ, предусмотрительно отбежав назад.

Инстинкты Каладина кричали в полный голос, требуя уйти с линии огня, но инерция моста гнала его вперед. В нем пробудился зверь, зубы оскалились, готовые укусить.

Усталость и боль Каладина куда-то исчезли. Потрясенный, он приготовился. Мосты бросились вперед, люди под ними кричали и бежали. Бежали к смерти.

Лучники дали залп.

Первая же волна убила морщинистого друга Каладина — он получил три стрелы в лицо. Человек слева тоже упал — Каладин даже не видел его лицо. Падая, он успел закричать и умер не сразу, но по нему прошла вся бригада. Люди умирали, и мост становился все тяжелее.

Паршенди спокойно наложили новые стрелы и выстрелили снова. Каладин мельком увидал, что где-то сбоку с трудом идет еще одна бригада мостовиков. Похоже, паршенди сосредоточили огонь на некоторых бригадах, и эта получила на полную катушку по меньшей мере от дюжины лучников — три первых ряда мостовиков упали; те, кто позади, спотыкались об них. Мост накренился, ударился об землю и с отвратительным скрежетом заскользил вперед.

Мимо Каладина свистели стрелы, из всего первого ряда в живых остался он один. Несколько стрел вонзились в дерево рядом, одна содрала кожу со щеки.

Он закричал. От ужаса, от боли, от потрясения, но больше от полного бессилия. Никогда раньше во время сражения он не чувствовал себя таким беспомощным. Он штурмовал укрепления врага, бежал в атаку под градом стрел, но всегда управлял ситуацией. Копье в одной руке, щит в другой — он мог дать отпор любому врагу.

Но не сейчас. Мостовики напоминали свиней, со всех ног бегущих к мяснику.

Третий залп, и упала еще одна из двадцати бригад. Из рядов алети тоже полетели стрелы, несколько паршенди упало. Мост Каладина почти достиг пропасти. Он уже видел черные глаза паршенди на той стороне, даже различал черты их мраморных лиц. Вокруг него мостовики кричали от боли, стрелы попадали им в ноги. Страшный грохот — еще один мост упал, вся его бригада погибла.

Газ сзади заорал:

— Поднимайте и опускайте, идиоты!

Бригада остановилась именно в то мгновение, когда паршенди опять выстрелили. Люди за Каладином закричали. Огонь паршенди прервался — алети опять выстрелили. Каладин, не думая ни о чем, действовал рефлекторно: опустить мост, взяться за рукоятку.

Но это обнажило мостовиков, до сих пор безопасно стоявших в задних рядах. Лучники паршенди ждали, когда это произойдет. Они дали последний залп. Стрелы обрушились на людей, сразив полдюжины человек, их кровь брызнула на темное дерево. Спрены страха — извивающиеся, фиолетовые — отделились от дерева и закрутились в воздухе. Мост накренился, стал намного тяжелее.

Каладин покачнулся, руки заскользили. Он упал на колени, и его потащило вперед, в пропасть. Он едва успел удержаться.

Качаясь, он стоял на самом краю, одна рука болталась над пустотой, но вторая схватилась за рукоятку. Он посмотрел вниз, через край отвесной пропасти, в темноту. Голова кружилась, измотанное сознание хотело только покоя. Какая восхитительная высота! Он любил карабкаться вверх по горам вместе с Тьеном.

Рефлекторно он отпрянул от расщелины и пополз назад. Группа пехотинцев, защищенная щитами, встала у рукояток. Пока лучники алети обменивались стрелами с паршенди, солдаты перекинули мост через пропасть, по нему прошла тяжелая кавалерия и обрушилась на врага. Четыре моста упали по дороге, но шестнадцать пересекли пропасть, дав армии возможность эффективно атаковать.

Каладин попытался отползти подальше от моста. Но не смог двинуться с места, тело отказалось повиноваться. Он даже не сумел перевернуться на спину.

Я должен идти, обессиленно подумал он. Посмотреть, быть может, мостовик с морщинистым лицом еще жив… Перевязать его раны… Спасти…

Но он не мог. Не мог двигаться. Не мог думать. К своему стыду, он смог только закрыть глаза и соскользнуть в беспамятство.

* * *

— Каладин.

Он не хотел открывать глаза. Не хотел возвращаться в этот ужасный мир боли. Мир, в котором истощенные беззащитные люди атакуют линию лучников.

В ночной кошмар.

— Каладин. — Женский голос, мягкий как шепот, но настойчивый. — Они собираются бросить тебя здесь. Вставай! Ты умрешь!

Я не хочу… не хочу возвращаться…

Дай мне умереть.

Что-то щелкнуло его по лицу, легкая пощечина, с жалом внутри. Он напрягся. Эта была не боль, по сравнению с другими, но значительно более требовательная. Он поднял руку и отмахнулся. Движение унесло с собой последние следы оцепенения.

Он попытался открыть глаза. Один отказался — кровь, натекшая из раны на щеке, запеклась вокруг века. Солнце стояло намного ниже. Прошли часы. Он застонал и сел, оттирая высохшую кровь с глаза. Вокруг него лежали тела. Много тел. В воздухе пахло кровью и чем-то еще худшим.

Пара печальных мостовиков встряхивала каждого человека, проверяя, жив ли он. Убедившись, что человек мертв, они снимали с него сандалии и жилет, отгоняя прочь крэмлингов, уже начавших поедать тела. Эти люди не проверили Каладина. С него нечего брать. Они оставили его лежать среди трупов на плато.

Спрен Каладина беспокойно витал в воздухе над ним. Каладин потер челюсть, в которую она его ужалила. Большие спрены могли двигать маленькие предметы и слегка щипаться. Это делало их более надоедливыми.

На этот раз, однако, она спасла ему жизнь. Он простонал, вспомнив, сколько у него ран.

— У тебя есть имя, дух? — спросил он, заставив себя встать на избитые ноги.

На том плато, куда перешла армия, солдаты бродили среди мертвых паршенди и что-то искали. Оружие? Похоже, что армия Садеаса победила. По меньшей мере живых паршенди поблизости не было. Либо их убили, либо они убежали.

Плато, на котором произошло сражение, выглядело точно так же, как и все остальные. Только в середине возвышалась большая глыба… чего-то, напоминая огромную камнепочку. Быть может, какая-то куколка или раковина, двадцати футов в высоту. Одна сторона была взломана, открывая отвратительные липкие внутренности. Он не заметил ее во время первой атаки, так как глядел только на лучников.

— Имя? — отозвалась спрен далеким голосом. — Да, у меня есть имя. — Она удивленно посмотрела на Каладина. — Почему у меня есть имя?

— Откуда я знаю? — сказал Каладин, заставив себя сделать шаг. Нога взорвалась болью. Он мог только хромать.

Ближайшие мостовики удивленно посмотрели на него, но Каладин, не обращая на них внимания, хромал по плато, пока не нашел труп, с которого не успели снять жилет и сандалии. Тот самый человек с морщинистым лицом, который был так добр к нему. Стрела попала ему в шею. Каладин, не обращая внимания на потрясенные глаза, слепо глядящие в небо, снял с него жилет, сандалии и рубашку со шнуровкой, запятнанную кровью. Каладин ненавидел самого себя, но он не собирался просить Газа дать ему одежду.

Сев, Каладин разорвал рубашку и сменил свои самодельные повязки, потом надел жилет и сандалии, стараясь поменьше двигаться. Задул ветер, унося запахи крови и крики солдат, звавших друг друга. Кавалерия строилась, собираясь уходить.

— Имя, — сказала спрен, проходя по воздуху и становясь рядом с его лицом. Она приняла вид молодой женщины с изящными ножками, одетой в развевающуюся юбку. — Сильфрена.

— Сильфрена, — повторил Каладин, завязывая сандалии.

— Сил, — сказала спрен. Она вздернула голову. — Как забавно. Похоже, у меня есть и прозвище.

— Поздравляю. — Каладин, пошатываясь, встал на ноги.

Недалеко стоял Газ, уперев руки в бока, щит привязан к спине.

— Ты, — сказал он, указывая на Каладина. Потом кивнул на мост.

— Ты шутишь, — сказал Каладин, глядя, как остатки бригады — меньше половины прежнего состава — собираются вокруг моста.

— Или неси, или оставайся, — сказал Газ, который казался очень злым.

Мне полагается быть мертвым, сообразил Каладин. Вот почему он не дал мне ни жилета, ни сандалий. Я был в первом ряду. И единственный, кто остался жив.

Каладину очень хотелось сесть и остаться здесь. Но смерть от жажды на пустом плато — не тот путь, который он выбрал для себя. Он захромал к мосту.

— Не беспокойся, — сказал один из мостовиков. — На этот раз они дадут нам идти медленно, со множеством остановок. И нам помогут солдаты — требуется по меньшей мере двадцать пять человек, чтобы поднять мост.

Каладин вздохнул и встал на место, пока к ним присоединялись несколько неудачливых солдат. Вместе они подняли мост в воздух. Ужасно тяжелый, но они каким-то образом справились.

Каладин шел, чувствуя себя онемелым. Он-то считал, что жизнь больше ничего не может сделать с ним. Что может быть хуже, чем шаш раба, чем потеря возможности сражаться, чем смерть всех тех, кого он поклялся защищать?

Оказывается, он ошибался. Есть еще кое-что. Последняя пытка, которую судьба приберегла специально для Каладина.

И она называется Четвертый Мост.

Глава седьмая
Любое разумное

Они объяты пламенем. Они горят. Они принесли с собой тьму, и все-таки, видите, их кожа горит. Горит, горит, горит…

Получено на Палахишев, 1172 год, двадцать одна секунда до смерти. Объект — ученик пекаря.

Шаллан шла по коридору, ярко-оранжевая роспись которого — а также потолок и стены — были усеяны пятнами черного дыма, оставшимися после Преобразования Джаснах. Будем надеяться, картины не пострадали.

Впереди появилась маленькая группа паршменов с тряпками, ведрами и стремянками — они собирались чистить коридор от сажи. Они поклонились ей, но не произнесли ни слова. Паршмены могли говорить, но делали это крайне редко. Многие казались немыми. Когда-то, в детстве, их мраморная кожа казалась ей восхитительной. До того, как отец запретил ей проводить с ними время.

Она опять подумала о задаче. Как ей убедить Джаснах Холин, одну из самых могущественных женщин в мире, передумать и взять ее в ученицы? Очевидно, что Джаснах упряма — она много лет сопротивляется попыткам девотариев примириться.

Она опять вошла в широкую главную пещеру, с ее высоким потолком и суетливыми разряженными обитателями. Она чувствовала себя обескураженной, но мельком увиденный Преобразователь манил ее. Ее семья, дом Давар, процветала много лет, поднявшись из безвестности — главным образом из-за политического искусства отца. Многие ненавидели его, но жестокость и целеустремленность дали ему возможность подняться очень высоко. Он создал себе состояние, открывая новые залежи мрамора на землях Давар.

Шаллан мало что знала о делах отца и ничего не подозревала. Каждый раз, когда очередной карьер истощался, отец уезжал с землемером и открывал новое месторождение. Только расспросив землемера, Шаллан и братья узнали правду: отец, используя запрещенный Преобразователь, создавал новое месторождение. Он делал это не слишком часто, чтобы не вызвать подозрений, — только тогда, когда нуждался в деньгах для достижения политических целей.

Никто не знал, где он достал фабриал, который сейчас был с ней, в тайном кармашке. Он не работал — сломался в тот самый ужасный вечер, когда отец умер. Не думай об этом, жестко сказала она себе.

Они наняли ювелира починить сломанный Преобразователь, но это не помогло. Их дворецкий, Льюиш, — один из самых доверенных людей отца, — умел пользоваться устройством, но не смог заставить его работать.

Долги и посулы отца превосходили всякое разумение. У них не было другого выбора. У семьи было время — примерно год — до того мгновения, когда отсутствие платежей станет угрожающим, а отсутствие отца — очевидным. А пока семья замкнулась в имении, расположенном очень далеко от столицы, что давало возможность ни с кем не общаться. Братья боролись, писали письма от имени отца, иногда появлялись на публике и распространяли слухи, что светлорд Давар готовит нечто грандиозное.

И все только для того, чтобы дать ей время выполнить свой дерзкий план. Найти Джаснах Холин. Стать ее подопечной. Узнать, где она хранит Преобразователь. Потом заменить его на испорченный.

С фабриалом в руках они смогут открывать новые месторождения и восстановить состояние. Создавать еду и кормить солдат. Заплатить кредиторам и дать взятки. И, наконец, объявить о смерти отца и не разориться.

Шаллан помедлила в главном коридоре, обдумывая следующий ход. Очень рискованный ход. После завершения дела она должна исчезнуть, но так, чтобы никто и не заподозрил ее в воровстве. Она очень долго обдумывала это, но до сих пор ничего не придумала. Но все знали, что у Джаснах много врагов. Быть может, найдется способ свалить на них «поломку» фабриала.

Впрочем, до этого еще далеко. Сейчас надо убедить Джаснах взять ее. Все остальное неприемлемо.

Шаллан нервно изобразила знак «нужда» — локоть прикрытой безопасной руки касается поднятой свободной, пальцы растопырены.

Немедленно появилась женщина в накрахмаленной белой блузке и черной юбке, универсальной одежде мажордомов.

— Ваша Светлость? — присела плотная женщина.

— Паланиум, — сказала Шаллан.

Женщина поклонилась и повела Шаллан дальше, в глубины длинного коридора. Большинство из женщин, включая служанок, завязывали волосы в узел, и Шаллан чувствовала, что ее распущенные сразу бросаются в глаза. А их ярко-рыжий цвет выделял ее еще больше.

Вскоре коридор резко пошел вниз. Тем не менее она услышала за спиной колокольчики, отбивавшие очередные полчаса. Возможно, именно поэтому горожане так любят их — даже в глубинах Конклава можно услышать окружающий мир.

Служанка довела Шаллан до пары больших стальных дверей и поклонилась. Шаллан кивнула и отпустила ее. И поневоле восхитилась красотой дверей; снаружи на них был вырезан замысловатый геометрический узор из кругов, линий и глифов. К сожалению, не было времени изучать детали, и она вошла.

За дверями оказалось на удивление огромное помещение. Стены из гладкого камня поднимались к невидимому из-за приглушенного освещения потолку; тем не менее она увидела несколько далеких вспышек света. На стенах находились дюжины маленьких балконов, очень похожие на личные ложи в театрах. Из многих лился мягкий свет. Стояла почти полная тишина, слышался только шелест перевертываемых страниц и тихие шепотки. Шаллан прижала безопасную руку к груди, подавленная великолепным залом.

— Ваша Светлость? — сказал незаметно подошедший молодой мужчина-мажордом. — Что вас заинтересовало?

— Вероятно, новое чувство перспективы, — рассеянно сказала Шаллан. — Как…

— Этот зал называется Вуаль, — тихо объяснил слуга. — Он находится прямо перед самим Паланиумом. Оба уже были, когда город был основан. Некоторые полагают, что эти комнаты вырезали в камне сами Певцы Зари.

— Где книги?

— В Паланиуме. Сюда, пожалуйста.

Слуга провел ее к дверям в противоположном конце зала. Пройдя через них, она вошла в зал поменьше, разделенный перегородками из толстого хрусталя. Шаллан подошла к ближайшей и пощупала. Поверхность оказалась шершавой, как у вырубленного камня.

— Преобразователь? — спросила она.

Слуга кивнул. За его спиной другой слуга сопровождал престарелого ардента с бритой головой и длинной бородой, как почти у них всех. Его простая серая одежда была подпоясана коричневым поясом. Они завернули за угол, и Шаллан смутно увидела на другой стороне их силуэты, просочившиеся через хрусталь.

Она шагнула вперед, но тут слуга прочистил горло.

— Вам нужно приобрести разрешение на вход, Ваша Светлость.

— И сколько оно стоит? — с сомнением спросила Шаллан.

— Тысячу сапфировых брумов.

— Так дорого?

— Король содержит множество больниц, а это очень недешево, — извиняющимся тоном сказал слуга. — А Харбрант может предложить только три вида товаров: рыбу, колокольчики и информацию. Первые два трудно назвать уникальными. Но третье… Паланиум — лучшее собрание книг и свитков на Рошаре. В нем больше томов, чем даже в Святом Анклаве Волата. Согласно последним подсчетам в нашем архиве есть почти семьсот тысяч текстов.

У ее отца было ровно восемьдесят семь книг. Шаллан перечитала их все, по несколько раз. Сколько же всего содержится в семистах тысячах? Невероятное количество информации. Она жаждала поглядеть на невидимые полки. Она могла провести месяцы, только читая обложки.

Но не сейчас. Возможно, однажды, когда состояние семьи восстановится — и братья будут в безопасности, — она вернется. Возможно.

Шаллан чувствовала себя, как голодная, которая не может даже притронуться к теплому фруктовому пирогу.

— Где я могу подождать? — спросила она. — Внутри находится одна из моих знакомых.

— В одном из альковов для чтения, — ответил слуга, расслабляясь. Возможно, он боялся, что она устроит скандал. — Там можно сидеть без разрешения. Если захотите, носильщики-паршмены поднимут вас на более высокий уровень.

— Спасибо, — сказала Шаллан, поворачиваясь спиной к Паланиуму. Она опять вернулась в детство, ее заперли в комнате и не разрешали выйти в сад из-за параноидальных страхов отца. — Ее Светлость Джаснах, она все еще в алькове?

— Я могу спросить, — ответил юный мажордом, вводя ее обратно в Вуаль с ее далеким невидимым потолком.

Он поспешил прочь, оставив ее перед дверью в Паланиум.

Она могла вбежать внутрь. Проскользнуть. Нет. Братья вечно дразнили ее, называя робкой. Но ее удержала не робость. Там, несомненно, стража. А скандал разрушит все ее планы и лишит последнего шанса переубедить Джаснах.

Переубедить Джаснах, настоять на своем. Ее чуть не затошнило. Она ненавидела споры и стычки. В юности она чувствовала себя куском изысканного и хрупкого хрусталя, который держат запертым в шкафу — любой может посмотреть, но не дотронуться. Единственная дочь, последнее воспоминание о любимой жене светлорда Давара. Она до сих пор поражалась тому, что именно ей пришлось взять на себя ответственность после… После происшествия… После…

Нахлынули воспоминания. Нан Балат, раненый, в изодранном камзоле. В ее руке длинный серебряный меч, достаточно острый, чтобы резать камни, как воду.

Нет, сказала себе Шаллан, прислоняясь к каменной стене и крепче хватаясь за сумку. Нет. Не думать о прошлом.

Необходимо успокоиться. Пальцы потянулась к сумке, чтобы достать бумагу и карандаш. Однако в это мгновение вернулся слуга.

— Ее Светлость Джаснах Холин действительно заказала альков, — сказал он. — Вы можете подождать ее там.

— Да, я так и сделаю, — сказала Шаллан. — Спасибо.

Слуга подвел ее к темной загородке, внутри которой на крепкой деревянной платформе стояли четыре паршмена. Мажордом и Шаллан тоже встали на платформу, паршмены потянули веревки, перекинутые через шкив где-то наверху, и платформа стала подниматься по каменной шахте. В каждом уголке потолка находилась аметистовая сфера, стоимостью в брум, из которой лился мягкий фиолетовый свет — единственное освещение лифта.

Ей нужен план. Джаснах Холин не из тех людей, которых можно легко переубедить. Шаллан должна удивить ее, потрясти ее.

Они поднялись футов на сорок над полом, когда слуга махнул рукой и паршмены остановили платформу. Шаллан вслед за мажордомом прошла по темному коридору на один из балкончиков, продолжавших Вуаль. Он был круглый, как башенка, с каменной оградой по пояс и деревянными перилами. Занятые альковы светились различными цветами в зависимости от того, какие сферы освещали их; казалось, что они висят над огромной темной пустотой.

В этом алькове находился длинный изогнутый каменный стол, соединявшийся с оградой балкона. Еще был один стул и хрустальная ваза, скорее похожая на кубок. Шаллан кивком поблагодарила слугу и, когда он вышел, вытащила из сумки пригоршню сфер и всыпала в вазу, осветив альков.

Потом вздохнула, уселась и положила на стол сумку. Следует придумать что-нибудь этакое, чем можно убедить Джаснах.

Во-первых, решила она, необходимо очистить рассудок.

Распустив завязки, Шаллан достала из сумки толстую стопку бумаги, набор карандашей разной твердости, кисточки и стальные перья, чернила и акварельные краски. Последним она вытащила небольшой блокнот, переплетенный как манускрипт, — в нем находились рисунки, сделанные во время путешествия на «Удовольствии Ветра».

Очень простые вещи, да, но для нее они стоили намного дороже шкатулки, наполненной сферами. Взяв из пачки верхний лист, она выбрала тонко очиненный угольный карандаш, покатала его между пальцами и закрыла глаза. В воображении возник Харбрант, такой, каким она увидела его сразу после швартовки у пристани. Волны набегают на деревянные столбы, соленый запах, мужчины, карабкающиеся на мачты, весело окликают друг друга. И сам город, взбирающийся по склону холма, дома, стоящие один на другом, ни одного пятнышка неиспользованной земли. Тихо позвякивают далекие колокольчики.

Она открыла глаза и начала рисовать. Пальцы двигалась сами, рисуя широкие линии. Расколотая долина, в которой находится город. Порт. Здесь квадраты для домов, здесь пустота, отмечающая главную улицу, ведущую к Конклаву. Медленно, кусочек за кусочком, она добавляла детали. Тени — окна. Линии, чтобы наполнить улицы. Намеки на людей и повозки, чтобы показать хаотическое движение.

Она читала, как работают скульпторы. Многие берут каменный блок и высекают грубую фигуру, вначале. Потом проходят второй раз, вырезая детали. Потом еще и еще. Так же и в рисовании. Сначала широкие линии, потом детали, еще и еще, вплоть до самых маленьких. Ее никто не учил рисовать — она делала то, что считала правильным.

Под ее пальцами возник город. Она побуждала его появиться, линия за линией, штрих за штрихом. Что бы бы она делала без этого? Напряжение вытекало из тела, текло через кончики пальцев и уходило по карандашу.

Работая, она забывала о времени. Иногда она чувствовала себя так, как если бы впадала в транс, все исчезло. Пальцы, казалось, рисовали сами по себе. И, рисуя, было намного легче думать.

Не прошло много времени, а она уже перенесла Воспоминание на страницу. Она взяла лист, удовлетворенная, с ясной головой. Картина Харбранта исчезла из памяти и возникла на бумаге. И вот тут она по-настоящему расслабилась. Как если бы ее сознание не могло избавиться от напряжения, пока Воспоминание оставалось неиспользованным.

Следующим она изобразила Йалба, стоявшего без рубашки, в одном жилете и говорившего с невысоким возницей, довезшим ее до Конклава. Работая, она улыбнулась, вспомнив приветливый голос Йалба. Скорее всего, он уже вернулся на «Удовольствие Ветра». Прошло часа два? Возможно.

Она всегда больше возбуждалась, рисуя людей и животных, чем предметы. Как будто живое существо, возникающее на бумаге, заряжало ее энергией. Город состоял из линий и квадратов, но человек — из кругов и кривых. Сможет ли она передать ухмылку на лице Йалба? Его ленивое самодовольство, то, как он пытается ухаживать за женщиной, стоящей намного выше его? А носильщик, тонкие пальцы и ноги в сандалиях, длинное пальто и мешковатые штаны! Странный язык, острые глаза, замысел увеличить плату, предложив не поездку, а экскурсию.

Рисуя, она не чувствовала, что работает угольным карандашом и бумагой. Она рисовала портреты не ими, а душой. Есть растения, у которых можно что-то отрезать — лист или маленький кусочек ствола, — потом посадить и вырастить точно такое же. Запоминая человека, она отрезала от него кусочек души, маленькую почку, из которой выращивала его на странице. Уголь для сухожилий, бумажная масса для костей, чернила для крови, структура бумаги для кожи. А ритм и царапанье карандаша звучали как дыхание тех, кого она рисовала.

Вокруг ее блокнота собрались спрены творчества, наблюдая за работой. Как и остальные спрены, они всегда были вокруг, но невидимые. Иногда вы притягиваете их. Иногда нет. В рисовании, похоже, дело зависело от мастерства.

Спрены творчества были среднего размера, с ее палец, и светились слабым серебряным светом. Они непрерывно менялись, принимая новую форму. Обычно они становились тем, что только что видели. Ваза, человек, колесо, гвоздь. Но всегда тот же самый серебристый цвет, те же самые крохотные размеры. Они абсолютно точно имитировали форму, но потом предмет двигался самым странным образом. Стол крутился как колесо, ваза разбивалась и немедленно чинилась.

Ее рисунок собрал около полудюжины спренов, акт творения привлекал их к себе, как яркое пламя притягивает спренов огня. Она научилась не обращать на них внимания. Они были нематериальны — если она проводила рукой через одного из них, он размазывался, как разбросанный песок, потом восстанавливался. И она ничего не чувствовала, касаясь их.

Наконец, удовлетворенная, она подняла страницу. Рисунок изображал Йалба и носильщика, с намеками на оживленный город за ними. Она схватила выражение их глаз. Самое важное. Каждая из Десяти Сущностей воплотилась в какой-то части человеческого тела — жидкость в крови, дерево в волосах и так далее. Глаза связывали с хрусталем и стеклом — окнами в душу человека.

Она отложила лист. Некоторые люди собирали трофеи. Другие оружие или щиты. Многие коллекционировали сферы.

А Шаллан собирала людей. Люди очень интересовали ее. Возможно, потому, что в юности она жила как в тюрьме, почти ни с кем не общаясь. Вот она и развила в себе привычку запоминать лица, а потом их зарисовывать, и как-то раз отец обнаружил портреты садовников. Его дочь? Рисует портреты темноглазых? Он пришел в ярость — один из тех нечастых случаев, когда его приводящий в ужас многих гнев обрушился на собственную дочь.

После этого случая она рисовала людей только тогда, когда ее никто не видел, а открыто рисовала насекомых, раков и садовые растения. Против этого отец не возражал — зоология и ботаника были традиционными женскими занятиями — и подталкивал ее выбрать Призванием естествознание.

Она взяла третий чистый лист. Похоже, он умолял заполнить его. Чистый лист — только возможность, бесполезная, пока ее не используют. Как полностью заряженная сфера, заточенная в мешочке, препятствующем ей изливать в мир свет.

Заполни меня.

Спрены творчества собрались вокруг листа. Они все еще здесь, любопытствующие, как будто предвидящие.

Шаллан закрыла глаза и представила себе Джаснах Холин, стоящую перед огромной глыбой, загородившей дверь; в ее руке сверкает Преобразователь. В коридоре тихо, слышны только детские всхлипывания. Присутствующие затаили дыхание. Волнующийся король. Всеобщее внимание.

Шаллан открыла глаза и начала неистово рисовать, полностью забыв о себе. Чем меньше она была здесь и чем больше там, тем лучше будет рисунок. Первые два рисунка были разминкой, этот будет шедевром дня. Безопасная рука прижимала бумагу к столу, а свободная летала над листом, иногда меняя карандаши. Мягкие угольные карандаши для толстых черных линий, вроде прекрасных волос Джаснах, твердые для светло-серых, вроде могущественных волн света, выходивших из камней Преобразователя.

Несколько длинных мгновений, и Шаллан снова очутилась в коридоре, наблюдая за тем, чего быть не должно: еретичку, владеющую одной из самых священных сил в мире. Силой, при помощи которой Всемогущий сотворил Рошар. У Всемогущего есть и другое имя, которое могут произносить только арденты. Элитанатил. Тот, Кто Преобразовывает.

Шаллан могла вдыхать запах заплесневелого коридора, слышать хныканье детей, чувствовать, как ее сердце забилось в предвкушении. Валун скоро преобразится. Унесенный прочь Штормсветом из гемм Джаснах, он изменит свою сущность, став чем-то другим. У Шаллан перехватило дыхание.

А потом воспоминание растаяло, и она вернулась в полутемный тихий альков. На листе возникло великолепное черно-белое изображение той сцены. Гордая принцесса подчиняет своей воле и сокрушает упавший камень. Это она. Шаллан знала, безошибочной интуицией художника, что это один из ее лучших рисунков. Она сумела по-своему познать Джаснах Холин — то, что никогда не получалось у девотариев. Она пришла в эйфорический восторг. Даже если знатная дама опять отвергнет Шаллан, одно она не изменит: Джаснах Холин присоединилась к коллекции Шаллан.

Она вытерла пальцы о тряпочку для чистки, подняла лист бумаги и рассеянно заметила себе, что на этот раз собрала две дюжины спренов творчества. Теперь она должна отлакировать рисунки соком сгибдерева, чтобы защитить их от пятен и дать углю впитаться. В сумке есть бутылочка. Но сначала она захотела изучить рисунок и фигуру на нем. Кто такая Джаснах Холин? Не та, кого можно запугать. Да, она, мастер в женских искусствах, женщина до мозга костей, но ни в коем случае не слабая.

Такая оценит решительность Шаллан и выслушает еще одну просьбу об ученичестве, если ее правильно представить.

Кроме того, Джаснах была рационалистом, женщиной, имевшей смелость, основываясь на своих собственных умозаключениях, отрицать существование Всемогущего. Джаснах оценит силу, но только в том случае, если она будет основана на логике.

Шаллан кивнула себе, взяла четвертый лист бумаги и самое тонкое кистьперо, потом тряхнула и открыла бутылочку с чернилами. Надо доказать Джаснах, что она умеет логически мыслить и хорошо писать. И какой же способ может быть лучше, чем написать ей письмо?

Ваша Светлость Джаснах Холин, написала Шаллан, рисуя буквы так чисто и красиво, как только могла. Она могла бы использовать тростниковое перо, но кистьпером можно было создавать произведения искусства. Она надеялась, что этот лист будет чем-то вроде этого. Вы отвергли мою просьбу. Я принимаю ваше решение. Тем не менее всякий, изучавший формальную логику, знает, что никакое предположение не может считаться аксиомой. В действительности обычно говорили, что «никакое предположение — за исключением существования Всемогущего — не может считаться аксиомой». Но в письме Джаснах эти слова лучше исключить.

Ученый должен иметь смелость изменить свои теории, если эксперимент опровергает их. Я надеюсь, что вы принимаете свои решения в сходной манере: как предварительные результаты, ждущие дополнительной информации.

Судя по нашей краткой встрече, вы цените упорство. Вы высоко оценили то, что я не перестала искать вас после того, как вы исчезли. Поэтому, я полагаю, вы не станете рассматривать это письмо как нарушение правил приличия. Примите его как доказательство моего страстного желания стать вашей подопечной, а не как пренебрежение к высказанному вами решению.

Шаллан подняла конец кистьпера к губам, обдумывая следующий шаг. Спрены творчества медленно таяли в воздухе, исчезая. Говорили, что существуют спрены логики — в форме крошечных штормовых облаков, — которых привлекают великие рассуждения, но Шаллан никогда не видела их.

Вы ожидаете доказательств моей полезности, продолжила Шаллан. Я бы хотела продемонстрировать вам, что получила лучшее образование, чем то, которое открылось во время нашей беседы. К сожалению, у меня нет оснований для подобного утверждения. У меня есть слабости и недостатки. Это совершенно ясно и не является объектом обсуждения.

Но жизнь мужчин и женщин является чем-то большим, чем логические загадки; невозможно принять верное решение, не используя бесценный жизненный опыт. Быть может, мои познания в логике не соответствуют вашим стандартам, но даже я знаю закон, которым руководствуются рационалисты: невозможно использовать логику там, где идет речь о человеческих существах. Мы состоим не только из мыслей.

Поэтому суть моего рассуждения — дать объяснение моему невежеству. Не оправдать, а объяснить. Вы выразили недовольство тем, что меня подготовили совершенно недостаточно. Что с моей приемной матерью? Что с моими учителями? Почему мое образование настолько плохо?

Факты удручают. У меня было очень мало учителей, которые, в сущности, ничему не научили меня. Моя приемная мать пыталась, но она сама была необразованной. Быть может, это тщательно скрываемый секрет, но большинство веденских сельских домов не дают женщинам надлежащего обучения.

В раннем детстве у меня было три разных учительницы, и каждая из них продержалась не более нескольких месяцев, ссылаясь на характер или грубость отца, как на причину ухода. Я была вынуждена составить себе собственный план обучения. Я изучила все, что могла, читая книги и заполняя дыры, воспользовавшись преимуществами моей собственной любознательной натуры. Но, конечно, я не в состоянии соревноваться с теми, кто получил формальное — и дорогостоящее! — образование.

Действительно ли это довод в мою пользу? Действительно ли только на этом основании вы можете принять меня? Да, ибо все, что я знаю, я выучила самостоятельно, сражаясь за каждый факт, каждое рассуждение. Другим все давали в руки, мне же приходилось охотиться. Мне представляется, что уже поэтому мое образование — хотя и ограниченное, — достойно уважения. Я, в свою очередь, уважаю ваши решения, но прошу вас подумать еще раз. Какую подопечную вы предпочитаете? Способную повторить правильные ответы, вбитые в нее высокооплачиваемыми учителями, или ту, которая боролась и сражалась за все, что знает?

Уверяю вас, что только одна из этих двоих по-настоящему оценит обучение у вас.

Шаллан подняла кистьперо. Теперь, изложенные на бумаге, ее аргументы казались несовершенными. Она объяснила причины своего невежества и ждет, что Джаснах примет ее с распростертыми объятиями? Тем не менее ей казалось, что она все правильно делает. Хотя на самом деле это письмо — большая ложь. Ложь, построенная на правде. Она пришла не для того, чтобы вкусить мудрости Джаснах. Она пришла украсть.

Совесть неприятно зудела, и она почти протянула руку, чтобы смять письмо. Шаги в наружном коридоре заставили ее застыть. Она вскочила на ноги и повернулась, прижав безопасную руку к груди. Что она скажет Джаснах Холин? Как объяснит свое присутствие? В коридоре задрожали свет и тени, и в альков неуверенно вошел человек, освещая себе дорогу одной-единственной белой сферой. Не Джаснах. Молодой, лет двадцати пяти, в простой серой одежде. Ардент. Шаллан расслабилась.

Молодой ардент заметил ее. Узкое лицо, голубые проницательные глаза. Голова чисто выбрита, борода аккуратно подстрижена. Он заговорил, очень вежливо.

— Прошу меня извинить, Ваша Светлость. Я думал, что это альков Джаснах Холин.

— Да, — сказала Шаллан.

— А. Вы тоже ждете ее?

— Да.

— Вы не будете особенно возражать, если я подожду вместе с вами? — Он говорил со слабым хердазианским акцентом.

— Конечно не буду, уважаемый ардент. — Она уважительно кивнула и быстро собрала вещи, очистив для него стул.

— Мне не нужен этот стул, Ваша Светлость, я принесу другой.

Она подняла руку в знак протеста, но он уже исчез. Через несколько секунд он вернулся, неся с собой стул, взятый из другого алькова. Высокий, стройный и — с легким замешательством решила она — довольно симпатичный. У его отца было только три ардента, все довольно старые. Они путешествовали по его землям, навещали деревни и проповедовали, помогая людям найти свою Славу и Призвание. В своей коллекции она хранила и их лица.

Ардент поставил стул и собрался сесть, но тут взглянул на стол и заколебался.

— Ого! — с удивлением сказал он.

На мгновение Шаллан решила, что он увидел ее письмо, и на нее нахлынула иррациональная волна паники. Ардент, однако, разглядывал три рисунка, ожидавшие лакировки.

— Это вы сделали их, Ваша Светлость? — спросил он.

— Да, уважаемый ардент, — ответила Шаллан, потупив глаза.

— Зачем такой формальный тон! — сказал ардент, наклоняясь вперед и поправляя очки, чтобы лучше изучить ее работу. — Пожалуйста, я брат Кабзал, или просто Кабзал. Но это великолепно! А вы?..

— Шаллан Давар.

— Клянусь золотыми ключами Веделедев, Ваша Светлость! — воскликнул брат Кабзал, присаживаясь. — Это Джаснах Холин научила вас так рисовать?

— Нет, уважаемый ардент, — ответила она, все еще пребывая на ногах.

— Опять формальности, — улыбаясь, сказал он. — Скажите мне, я такой страшный?

— Меня приучили выказывать ардентам максимум уважения.

— Да, а я считаю, что уважение — как навоз. Используй его только там, где необходим, и получишь хороший урожай. Внеси его слишком много, и вещи начнут вонять. — Его глаза сверкнули.

Неужели ардент — слуга Всемогущего — упомянул навоз?

— Ардент представляет самого Всемогущего, — сказала она. — Если я не выкажу должного уважения к нему, значит, я не уважаю Всемогущего.

— Хорошо. И как вы будете говорить, если сам Всемогущий внезапно появится здесь? Тоже со всеми формальностями и поклонами?

Она задумалась.

— Ну, наверно нет.

— Ага, и как?

— Наверно, закричу от боли, — сказала она, слишком честно высказав свою мысль. — Ведь, как известно, Всемогущий так ярко сияет, что достаточно только взглянуть на него — и обратишься в пепел.

Ардент засмеялся.

— Мудро сказано. Пожалуйста, садитесь.

Она неуверенно села.

— Кажется, вы все еще боитесь, — сказал он, поднимая портрет Джаснах. — Ну что мне сделать, чтобы заставить вас расслабиться? Быть может, запрыгнуть на стол и начать танцевать?

Она удивленно мигнула.

— Нет возражений? — сказал брат Кабзал. — Тогда… — Он убрал портрет и залез на стул.

— Нет, пожалуйста! — взмолилась Шаллан, вытягивая свободную руку.

— Ты уверена? — Он оценивающе разглядывал стол.

— Да, — сказала Шаллан, представив себе ардента, покачнувшегося и запнувшегося, а потом падающего с балкона вниз с высоты в дюжины футов. — Пожалуйста, я обещаю больше не говорить с вами — с тобой — с таким почтением.

Он хихикнул, спрыгнул со стула и уселся. Потом наклонился к ней и сказал заговорщическим тоном:

— Угроза сплясать на столе срабатывает всегда. Ну, почти всегда. Однажды мне действительно пришлось станцевать — проиграл пари брату Ланину. Настоятель нашего монастыря едва не потерял сознание от потрясения.

Шаллан обнаружила, что улыбается.

— Ты же ардент, а вам запрещено иметь собственность. На что же можно спорить?

— На два глубоких вдоха аромата зимней розы, — сказал брат Кабзал, — или тепло солнечных лучей на коже. — Он улыбнулся. — Иногда мы показываем себя весьма творческими людьми. Годы, в течение которых тебя маринуют в монастыре, могут сделать с человеком и не такое. А теперь объясни мне, где это ты научилась так рисовать.

— Упорные занятия, — ответила Шаллан. — Я подозреваю, что таким образом можно выучить все.

— И опять мудрые слова. Я уже начинаю спрашивать себя, кто из нас ардент. Но, конечно, у тебя был учитель.

— Дандос Старомаз.

— А, настоящий мастер карандаша, если мы говорим об одном и том же человеке. Не то чтобы я сомневался в твоих словах, но мне все-таки интересно, как Дандос Геральдин мог обучать тебя рисованию, если — насколько я знаю — он страдает от довольно-таки неприятной болезни. От смерти. Последние триста лет.

Шаллан покраснела.

— У моего отца была книга с его указаниями.

— То есть ты хочешь сказать, что научилась делать вот это, — сказал Кабзал, поднимая рисунок Шаллан, — по книге?

— Да. А что?

Он еще раз посмотрел на рисунок.

— Похоже, мне надо еще раз перечитать ее.

Шаллан не могла не засмеяться, глядя на потрясенное выражение лица ардента, а потом прищурилась, запоминая: он сидит за столом, на лице восхищение и замешательство одновременно, он изучает рисунок, потирая пальцем бородатый подбородок.

Он весело улыбнулся и положил рисунок.

— У тебя есть лак?

— Да, — сказала она, доставая из сумки маленькую бутылочку такого типа, в которых обычно хранили духи.

Он взял флакон, открыл зажим впереди, тряхнул бутылочку и выдавил каплю лака на заднюю сторону ладони. Потом удовлетворенно кивнул и взял в руку рисунок.

— Нельзя рисковать таким шедевром.

— Я сама могу отлакировать его, — сказала Шаллан. — Тебе не стоит беспокоиться.

— Какое же это беспокойство? — сказал он. — Это честь. Кроме того, я ардент. Мы сами не знаем, что с собой делать, когда не можем чем-нибудь помочь другим. Самый лучший способ ублажить меня — дать помочь тебе.

Он начал лакировать рисунок, аккуратно прыская на него. Ей пришлось бороться с желанием отдернуть лист. К счастью, он, очевидно, делал это не в первый раз, и лак ложился ровным слоем.

— Ты из Джа Кеведа, верно? — спросил он.

— По волосам? — спросила она в ответ, поднимая руку к рыжим завиткам. — Или по акценту?

— По тому, как ты относишься к ардентам. Церковь веден придерживается древних традиций, не то что другие. Мне дважды приходилось бывать в вашей прелестной стране; и хотя ваша еда пришлась по нраву моему желудку, бесконечные поклоны и приседания выводили меня из себя.

— Возможно, тебе следовало станцевать на нескольких столах.

— Я думал об этом, — сказал он, — но мои братья и сестры арденты из вашей страны могли бы умереть от смущения, и их смерть была бы на моей совести. Всемогущий не любит тех, кто убивает его священников.

— Мне кажется, что он вообще не одобряет убийства, — ответила Шаллан, не отводя взгляда от его рук. Очень странное чувство — кто-то другой работает над твоими рисунками.

— А что Ее Светлость Джаснах думает о твоем искусстве? — спросил он.

— Оно ее не заинтересовало, — скривившись, сказала Шаллан, вспомнив разговор с принцессой. — Похоже, она вообще не ценит изобразительные искусства.

— Да, я тоже это слышал. Один из ее недостатков, к сожалению.

— Но маленький, по сравнению с ее ересью?

— Действительно, — улыбнувшись, сказал Кабзал. — Должен признаться, я вошел, ожидая встретить скорее неуважение, чем уважение. Каким образом ты оказалась частью ее свиты?

Шаллан вздрогнула, сообразив, что брат Кабзал принял ее за одну из светледи Джаснах Холин. Возможно, за подопечную.

— Зануда, — прошептала она себе.

— Хмм?

— Похоже, я ненароком сбила тебя с толку, брат Кабзал. Я никак не связана с Джаснах Холин. Во всяком случае пока. Я пытаюсь убедить ее взять меня в ученицы.

— А, — сказал он, закончив лакировать лист.

— Прошу прощения.

— За что? Ты не сделала ничего плохого.

Он дунул на рисунок, потом показал ей. Идеально отлакировано, ни единого пятнышка.

— Не сделаешь ли мне одолжение, дитя? — сказал он, отложив лист в сторону.

— Любое.

Он поднял бровь.

— Любое разумное, — поправила она себя.

— По какой причине?

— Моей собственной.

— Жаль, — сказал он, вставая. — Тогда я ограничу себя. Не могла бы ты передать Ее Светлости Джаснах, что я искал ее?

— Она знает тебя? — Какие дела могут быть у хердазианского ардента с Джаснах, убежденной атеисткой?

— О, я бы так не сказал, — ответил он. — Хотя, надеюсь, она слышала мое имя, потому что я несколько раз просил у нее аудиенции.

Шаллан кивнула, вставая.

— Ты хочешь обратить ее в веру, верно?

— Она — единственный в своем роде вызов. Не думаю, что смогу жить в мире с самим собой, если по меньшей мере не попытаюсь убедить ее.

— А я бы не хотела, чтобы ты воевал с самим собой, — заметила Шаллан. — Ведь тогда ты вернешься к отвратительной привычке рисковать жизнью ардентов.

— В точности. В любом случае, как мне кажется, личное послание из твоих губок поможет мне больше, чем десяток писем, на которые не обратили никакого внимания.

— Я… очень сомневаюсь.

— Ну, если она откажется, это будет значить только то, что я еще вернусь. — Он улыбнулся. — А также и то, что мы с тобой снова встретимся. Так что я с надеждой гляжу вперед.

— Как и я. И еще раз прошу извинить меня за недоразумение.

— Светлость! Пожалуйста! Не бери на себя ответственность за мои предположения.

Она улыбнулась.

— Вряд ли я бы взяла на себя хоть какую-нибудь ответственность за тебя, брат Кабзал. Но я все еще чувствую себя неловко.

— Это пройдет, — пообещал он, его глаза блеснули. — Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты почувствовала себя хорошо. Что ты любишь? Кроме как уважать ардентов и рисовать потрясающие рисунки?

— Варенье.

Он вздернул голову.

— Я люблю его, — сказала она, пожимая плечами. — Ты спросил, что я люблю. Варенье.

— Так тому и быть.

Он вышел в темный коридор, на ходу вынимая из кармана сферу, чтобы осветить дорогу. Через пару секунд он исчез.

Почему он не дождался возвращения Джаснах? Шаллан покачала головой, потом отлакировала оставшиеся два рисунка. Едва она закончила, высушила и убрала их в сумку, как в коридоре послышались шаги и она узнала голос Джаснах.

Шаллан торопливо собрала вещи, оставив письмо на столе, потом отошла к стене алькова и стала ждать. Мгновением позже, сопровождаемая маленькой группой слуг, вошла Джаснах Холин.

Очень недовольная Джаснах Холин.

Глава восьмая
В объятиях пламени

Победа! Это наш звездный час! Мы рассеяли их! Их дома станут нашими убежищами, их земли — нашими фермами. А они будут гореть, как когда-то мы, в пустом и печальном месте.

Получено на Ишашан, 1172 год, восемнадцать секунд до смерти. Объект — светлоглазая старая дева восьмого дана.

Страхи Шаллан подтвердились. Джаснах поглядела прямо на нее и прижала безопасную руку к боку — знак разочарования.

— Так это ты.

Шаллан сжалась.

— Слуги сказали, да?

— Неужели ты думаешь, что они оставят кого-нибудь в моем алькове и не предупредят меня? — За спиной Джаснах переминалась с ноги на ногу группа паршменов, каждый из которых держал в руках охапку книг.

— Ваша Светлость Джаснах, — начала Шаллан, — я…

— Я уже потратила на тебя достаточно времени, — сказала Джаснах, в ее глазах горела ярость. — Сейчас ты уйдешь, мисс Давар. И, пока я здесь, я не хочу видеть тебя. Понятно?

Все надежды Шаллан рассыпались в прах. Она отшатнулась. Трудно иметь дело с Джаснах Холин — никто не в состоянии противиться ей. Достаточно поглядеть в эти глаза.

— Простите, что побеспокоила вас, — прошептала Шаллан, крепко сжала в руках сумку и вышла, пытаясь, насколько это было возможно, сохранить достоинство. Едва сдерживая слезы разочарования и замешательства, она поторопилась вниз по коридору, чувствуя себя полной дурой.

Она добралась до лифта, но носильщики, поднявшие Джаснах, уже спустились. Шаллан не стала звонить в колокольчик, чтобы вызвать их. Вместо этого она прижалась спиной к стене, сползла на пол и села, прижав сумку коленями к груди. Ровно дыша, она обхватила руками ноги, вцепившись безопасной рукой в свободную прямо через материю манжеты.

Чей-нибудь гнев всегда выбивал ее из колеи. Она поневоле вспомнила отца и его тирады, поневоле услышала крики, рев и хныканье. Неужели она так ослабла из-за волнения после стычки с Джаснах? Она чувствовала, что так оно и есть.

Дура, идиотка, подумала она. Из стены рядом с ее головой выполз спрен боли. Почему ты решила, что можешь победить? Да за всю свою жизнь ты не больше полудюжины раз вылезала из имения родителей. Идиотка, идиотка, идиотка…

Она убедила братьев поверить ей, понадеяться на ее смешной план. И что она сделала? Потратила шесть месяцев, в течение которых их враги подобрались совсем близко.

— Ваша Светлость Давар? — спросил неуверенный голос.

Шаллан взглянула вверх, сообразив, что горе полностью поглотило ее и она даже не услышала приближения слуги. Это был молодой человек в черной униформе, без всяких эмблем на груди. Не мажордом, но, возможно, на обучении.

— Ее Светлость Холин хотела бы поговорить с вами, — юный слуга кивнул в сторону алькова.

Чтобы выругать меня еще раз, подумала Шаллан и поморщилась. Но принцессы вроде Джаснах обычно получают то, что хотят. Шаллан заставила себя перестать трястись и встала. По меньшей мере она удержала слезы в себе и они не уничтожили ее макияж. Вслед за слугой он вернулась в ярко освещенный альков, держа перед собой сумку, как щит на поле боя.

Джаснах Холин сидела на том самом стуле, что и Шаллан, перед ней на столе лежала стопка книг. Свободной рукой она терла лоб. Преобразователь по-прежнему находился на тыльной стороне ладони, однако дымчатый кварц треснул и потемнел. Джаснах выглядела усталой, однако ее осанка осталась безупречной, тонкое шелковое платье закрывало ноги, безопасная рука лежала на коленях.

Заметив Шаллан, Джаснах опустила безопасную руку.

— Я не должна была так кричать на тебя, мисс Давар, — сказала она усталым голосом. — Ты проявила настойчивость, обычно я поощряю в людях эту черту характера. Светлый шторм, да я сама часто виню себя в упрямстве. Иногда нам трудно принять в других то, что мы охотно прощаем себе. Но ты должна простить меня — в последнее время на меня обрушилось слишком много испытаний.

Шаллан с признательностью кивнула, хотя по-прежнему чувствовала себя крайне неудобно.

Джаснах отвернулась и посмотрела в темную пустоту Вуали.

— Я знаю, что люди говорят обо мне. Надеюсь, я не такая жесткая, как считают некоторые, но приобрести репутацию решительного человека — не самое плохое, что может случиться с женщиной. А иногда это очень помогает.

Шаллан заставила себя не ерзать. Должна ли она уйти?

Джаснах покачала головой, недовольная сама собой, но Шаллан не могла догадаться, какие мысли вызвали этот непроизвольный жест. В конце концов принцесса опять повернулась к Шаллан и махнула рукой в сторону хрустальной вазы, в которой лежало около дюжины сфер Шаллан.

Шаллан, потрясенная, подняла свободную руку к губам. Она полностью забыла о деньгах. Благодарно поклонившись Джаснах, она быстро собрала сферы.

— Ваша Светлость, пока я не забыла. Приходил ардент, брат Кабзал. Он попросил передать, что хотел бы увидеться с вами.

— Ничего удивительного, — сказала Джаснах. — Вот ты меня удивила, мисс Давар. Я считала, что ты ждешь снаружи, чтобы забрать сферы. Ты действительно задерживалась, но не для этого, верно?

— Да, Ваша Светлость. Я пыталась успокоиться.

— А.

Шаллан закусила губу. Принцесса, кажется, уже сожалеет о своих первоначальных словах. Возможно…

— Ваша Светлость, — сказала она, съеживаясь от собственной смелости, — что вы думаете о моем письме?

— Письме?

— Я… — Шаллан взглянула на стол. — Под стопкой книг, Ваша Светлость.

Слуга быстро шагнул вперед и передвинул книги. Наверное, паршмены поставили их на стол, не заметив письма. Джаснах, подняв бровь, взяла письмо, а Шаллан торопливо раскрыла сумку и убрала деньги в мешочек. И выругала себя за спешку, потому что больше занять себя было нечем; теперь она должна стоять и ждать, пока Джаснах не закончит читать.

— Неужели это правда? — сказала Джаснах, отрываясь от листа бумаги. — Неужели ты сама выучила то, что знаешь?

— Да, Ваша Светлость.

— Это замечательно.

— Спасибо, Ваша Светлость.

— И это письмо — очень умный ход. Ты правильно предположила, что на письменную просьбу я отвечу обязательно. Заодно ты показала умение писать, знание риторики и доказала, что умеешь логически мыслить.

— Благодарю, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, чувствуя волну надежды, смешанную с усталостью. Сегодня ее швыряло вперед и назад, как веревку в перетягивании каната.

— Ты должна была оставить мне письмо и уйти до того, как я вернулась.

— Но тогда оно могло бы затеряться под грудой книг.

Джаснах опять подняла бровь, как бы показывая, что не одобряет, когда ее поправляют.

— Очень хорошо. Конечно, обстоятельства жизни человека очень важны. Твои обстоятельства не извиняют отсутствие знаний в области истории и философии, но позволяют относиться к ним терпимее. Я разрешаю тебе обратиться ко мне позднее, и я еще никогда не разрешала это тем, кто просил меня о наставничестве. Как только ты заложишь основу в этих двух науках, приходи ко мне. Если твои познания значительно улучшатся, я возьму тебя.

Внутри Шаллан все рухнуло. Предложение Джаснах казалось очень щедрым, но потребуются годы учебы, прежде чем она сможет сделать то, чего просит принцесса. За это время дом Давар падет, земли семьи разделят между кредиторами, а братьев и ее саму лишат титула и, скорее всего, продадут в рабство.

— Благодарю, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, наклоняя голову.

Джаснах кивнула, видимо считая вопрос закрытым. Шаллан вышла, тихо прошла по коридору и дернула за веревку колокольчика, вызывая носильщиков.

Джаснах пообещала принять ее позже. Для большинства это было бы великой победой. Получить образование у Джаснах Холин, которую многие считали самой лучшей из ныне живущих ученых, означало обеспечить себе блестящее будущее. Тогда Шаллан могла бы очень хорошо выйти замуж — например за сына кронпринца, — и ей открылись бы все социальные круги. На самом деле, если бы у Шаллан было время на обучение у Джаснах, одно то, что она связана с домом Холин, могло бы спасти ее собственный дом.

Если бы.

В конце концов Шаллан вышла из Конклава: ворот не было, только ряд колонн прикрывал разверстую пасть пещеры. Снаружи оказалось на удивление темно. Она спустилась по большой лестнице, а потом пошла по боковой дорожке, более ухоженной, где она не мешалась ни у кого под ногами.

Вдоль тропинки росли маленькие декоративные сланцекорники, некоторые из которых разрешили своим веерообразным усикам высунуться и развеваться под вечерним ветром. Несколько ленивых спренов жизни — похожих на пятна зеленой светящейся пыли, — порхали с одного листа на другой. Шаллан наклонилась над похожим на камень растением — усики втянулись и исчезли. Она посмотрела вниз, на Харбрант, огни которого сверкали под ней как каскад огненной реки, бегущей по склону утеса. Что остается делать ей и братьям? Бежать? Бросить семейное имение в Джа Кеведе и искать убежище. Где? Существуют ли в природе старые друзья отца, еще не отвернувшиеся от него?

А еще есть странное собрание карт, которое они нашли в его кабинете. Что они означают? Отец редко говорил о своих планах с детьми. Даже его советники мало что знали. Хеларан — ее самый старший брат — знал больше, но он исчез год назад, и отец объявил его мертвым.

Как всегда, мысль об отце заставила ее почувствовать боль, которая сжала грудь. Она подняла свободную руку к голове, внезапно раздавленная тяжестью положения дома Давар, своей частью в нем и тайной, которую она носила с собой, спрятанную десятью улетевшими ударами сердца.

— Эй, юная мисс! — позвал чей-то голос. Она повернулась и с удивлением обнаружила Йалба, стоявшего на каменной полке недалеко от входа в Конклав. Вокруг него сидело несколько людей в мундирах городской стражи.

— Йалб? — сказала она, пораженная до глубины души. Он должен был вернуться на корабль несколько часов назад. Она быстро спустилась к нему, на короткий каменный выступ. — Почему ты еще здесь?

— О, — ухмыляясь, сказал он. — Я обнаружил, что эти замечательные достойные господа из городской стражи играют в кабер. Поскольку люди закона скорее всего не станут обманывать меня, я решил, ожидая вас, войти в игру.

— Но ты не был обязан ждать меня!

— Как и выигрывать восемь обломков у этих парней, — сказал со смехом Йалб. — Но я сделал и то, и другое!

Люди, сидевшие на камнях вокруг него, похоже, не разделяли его восторга. На них была форма городской стражи — оранжевые накидки и белые пояса.

— Ну, судя по вашему виду, я должен проводить вас обратно на корабль, — сказал Йалб, неохотно собирая сферы, горкой лежавшие у его ног. Они сверкали самыми разными оттенками, хотя светились довольно слабо — все-таки обломки, — но это был вполне впечатляющий выигрыш.

Шаллан отступила слегка назад, когда Йалб спрыгнул с каменной полки. Его компаньоны было запротестовали, но он показал на Шаллан.

— Неужели вы думаете, что я оставлю такую светлоглазую женщину одну и она будет сама добираться до корабля? Я считал вас людьми чести!

Они замолчали, не посмев протестовать.

Йалб хихикнул, поклонился Шаллан и повел ее вниз по дороге. В его глазах светился веселый огонек.

— Отец Штормов! До чего приятно выигрывать у людей закона! Случись это на пристани, мне бы поставили бесплатную выпивку.

— Ты не должен рисковать, Йалб, — сказала Шаллан. — Не должен пытаться угадать будущее. Я бы не дала тебе сферы, если бы знала, что ты их потратишь на азартные игры.

Йалб засмеялся.

— Никакого риска, если ты заранее знаешь, что выиграешь, юная мисс.

— Так ты жульничал? — в ужасе прошипела она и оглянулась назад, на стражников, которые уже играли, освещенные сиянием сфер, стоявших на камнях перед ними.

— Не так громко! — прошептал Йалб. Однако он казался очень довольным собой. — Обмануть четырех стражников, вот это фокус! Я едва верю сам себе!

— Я разочаровалась в тебе. Это недостойный поступок.

— Но не для моряка, юная мисс. — Он пожал плечами. — Это то, что они вправе ожидать от меня. Они смотрят на меня как дрессировщика ядовитых небоугрей. Игра идет не в карты — они пытаются сообразить, как я жульничаю, а я пытаюсь не дать им поймать меня. Мне кажется, что я бы не ушел оттуда целый и невредимый, если бы вы не появились! — Хотя, похоже, его это не слишком волновало.

Дорога до пристани уже не была такой оживленной, как раньше, но все равно удивительно много людей шло и ехало в обеих направлениях. Улицу освещали масляные лампы — сферы обязательно очутились бы в чьем-либо кармане — но большинство пешеходов несло с собой фонари со сферами, которые бросали разноцветные лучи на дорогу.

— Итак, юная мисс, — сказал Йалб, — вы действительно хотите вернуться на корабль? Стражникам я сказал об этом только потому, что искал способ вырваться оттуда.

— Да, я действительно хочу вернуться, пожалуйста.

— А ваша принцесса?

Шаллан скривилась.

— Встреча оказалась… непродуктивной.

— То есть она не взяла вас. С ней что-то не так?

— Хроническая удачливость, я бы сказала. Она настолько успешна в жизни, что ждет от других настоящих чудес.

Йалб задумался, обводя Шаллан вокруг гуляк, пьяно развалившихся на дороге. Вроде бы еще рано для людей такого сорта? Йалб прошел несколько шагов, потом повернулся и пошел спиной вперед, глядя на нее.

— Это не имеет смысла, юная мисс. Неужели она хочет кого-то лучше вас?

— Много лучше.

— Но вы же само совершенство! Простите мою смелость. Я всегда иду только вперед.

— Вперед спиной.

— Тогда простите мою спину. А вы, юная мисс, хорошо выглядите с любой стороны.

Она обнаружила, что улыбается. Моряки Тозбека были о ней слишком высокого мнения.

— Вы — идеальная подопечная, — продолжал он. — Благородная, прекрасная, утонченная и все такое. Да, вы высказали нелестное мнение об игре, но его можно было ожидать. Разве может приличная женщина не поворчать на парня за игру? Все равно что солнце откажется вставать или море станет белым.

— Или Джаснах Холин улыбнется.

— Точно! Вы совершенны, как ни посмотри.

— Очень мило с твоей стороны.

— Ну, это правда, — сказал он, останавливаясь и подбочениваясь. — А что теперь? Вы собираетесь сдаться?

Она ошеломленно посмотрела на него. Он стоял здесь, на оживленной улице, освещенный желто-оранжевым светом фонаря, уперев руки в бока, его белые тайленские брови спускались по краям лица, из-под жилета виднелась голая грудь. В поместье отца темногоглазые граждане — даже самого высокого ранга — никогда не стояли в такой позе.

— Я попыталась убедить ее еще раз, — вспыхнув, сказала Шаллан. — Я пошла к ней, и она опять отвергла меня.

— Два раза, э? В картах всегда делаешь третий заход. И чаще всего выигрываешь.

Шаллан нахмурилась.

— Нет, это не так. Согласно законам теории вероятности и статистики…

— Ничего не понимаю в этой проклятой математике, — сказал Йалб, скрестив руки на груди, — но я знаю, что такое Страсти. Ты всегда выигрываешь, когда тебе позарез нужно.

Страсти. Языческое суеверие. Конечно, Джаснах тоже отнеслась к охранным глифам как к суеверию, так что, возможно, в перспективе все сходится.

Попробовать в третий раз… Шаллан содрогнулась, представив себе гнев разозлившейся Джаснах. Тогда она точно возьмет обратно свои слова об обучении в будущем.

Но Шаллан в любом случае не воспользуется ее предложением. Оно — как стеклянная сфера без драгоценного камня в середине. Красивая, но ничего не стоящая. Не лучше ли воспользоваться последней возможностью получить то, что ей надо сейчас?

Нет, не получится. Джаснах достаточно ясно заявила, что Шаллан недостаточно образованна.

Недостаточно образованна…

В голове Шаллан мелькнула идея.

Продолжая стоять на дороге, она подняла безопасную руку к груди, удивляясь собственной дерзости. Скорее всего, ее вышвырнут из города по требованию Джаснах.

Да, но если она вернется домой, не попробовав каждую тропинку, сможет ли она посмотреть в глаза братьям? Они зависят от нее. Первый раз в ее жизни кто-то нуждается в ней. Ответственность возбуждала Шаллан. И пугала.

— Мне нужен продавец книг, — сказала она слегка дрогнувшим голосом.

Йалб поднял бровь.

— Третий заход чаще всего выигрывает. Ты сможешь найти книжную лавку, открытую в это время?

— Харбрант — большой порт, юная мисс, — с улыбкой сказал он. — Лавки открыты допоздна. Ждите здесь.

И он ввинтился в вечернюю толпу, оставив ее с невысказанным протестом на губах.

Она вздохнула, потом уселась на каменное основание осветительного шеста, в как можно более скромной позе. Здесь должно быть безопасно. Она видела, как другие светлоглазые женщины проходят по улице, хотя их чаще всего несли в паланкинах или в этих маленьких, толкаемых руками тележках. Она даже видела настоящую карету, хотя только очень богатые люди могли себе позволить иметь лошадей.

Несколько минут спустя из ниоткуда возник Йалб и махнул ей рукой. Она встала и поторопилась за ним.

— Не нужно ли взять носильщика? — спросила она, пока он вел ее по большой боковой улице, бегущей поперек склона холма. Она шла достаточно осторожно; юбка была очень длинной и ей не хотелось изорвать ее края о камни. Впрочем, как раз кайму было легко заменить, но Шаллан не собиралась тратить сферы на такую ерунду.

— Не-а, — сказал Йалб. — Это здесь.

Он указал на еще одну поперечную улицу, на которой находился ряд лавок, взбиравшийся вверх по крутому склону. На каждой висел знак книжной лавки — глифпара, стилизованная в виде книги. Даже неграмотные слуги, которых посылали за книгами, были способны узнать их.

— Торговцы одним товаром часто собираются вместе, — сказал Йалб, потирая подбородок. — По-моему, довольно глупо, но торгаши, они как рыбы — где один, там и все.

— То же самое можно сказать об идеях, — заметила Шаллан, считая. Шесть разных лавок. И окна всех освещены Штормсветом, холодным и ровным.

— Третья слева, — сказал Йалб, указывая пальцем. — Торговца зовут Артмирн. Мне сказали, что он лучший.

Тайленское имя. Скорее всего, Йалб расспрашивал своих земляков, и они направили его сюда.

Она кивнула Йалбу, и они поднялись по крутой каменной улице к магазину. Йалб не пошел внутрь; она часто замечала, что многие мужчины чувствовали себя неуютно среди книг, даже те, которые не исповедовали Ворин.

Она толкнула прочную деревянную дверь, украшенную двумя хрустальными панелями, и вошла в теплую комнату, не зная точно, что ее ждет. Она еще никогда не бывала в лавках — всегда либо посылала слуг, либо торговец приходил к ней.

Комната внутри выглядела очень привлекательно — горящий камин, рядом большие удобные стулья. На поленьях танцевали спрены огня, пол был из дерева. Ни одного шва — скорее всего Преобразователь сделал его из каменного склона под домом. Очень расточительно.

За прилавком у задней стены стояла женщина, одетая в вышитую юбку и блузку, а не в гладкую шелковую хаву, как сама Шаллан. Темноглазая, но, очевидно, богатая. В королевствах Ворин она имела бы первый, в крайнем случае второй нан. Но у тайленцев была своя собственная система рангов. По меньшей мере они были не совсем язычники — уважали цвет глаз и женщину, носившую перчатку на безопасной руке.

В магазине было на удивление мало книг — несколько на прилавке, одна на полке за стойкой. На стене тикали часы, с их низа свешивалась дюжина мерцающих серебряных колокольчиков. Скорее чей-то дом, чем книжная лавка.

Женщина вставила закладку в одну из книг и улыбнулась Шаллан. Заискивающая вкрадчивая улыбка. Почти хищная.

— Садитесь, Ваша Светлость, пожалуйста, — сказала она, указывая на стул.

Свои длинные тайленские брови она завивала, и они свисали по бокам ее лица как завитки ее челки.

Шаллан неуверенно села, а женщина позвонила в колокольчик под прилавком. Очень скоро в комнату вразвалочку вошел толстый человек в жилете, который, казалось, готов был в любое мгновение лопнуть от усилия сдержать свое брюхо. Седые волосы, брови зачесаны назад, за уши.

— А, — сказал он, хлопая пухлыми ладошками, — юная прелестная дама. Ищете какой-нибудь великолепный роман? Который поможет вам провести жестокие часы разлуки с любимым? Или, возможно, книгу по географии, с описанием экзотических стран? — Он говорил слегка снисходительным тоном, на ее родном ведене.

— Н-нет, спасибо. Мне нужен ряд книг по истории и три по философии. — Она замялась, вспоминая имена, названные Джаснах. — Что-нибудь Пласини, Габратина, Юстары, Маналина или Шауки-дочь-Хашвета.

— Трудное чтение для такой юной особы, — сказал человек, кивнув женщине, скорее всего его жене. Та нырнула в заднюю комнату. Он должен использовать ее для чтения; если умел читать сам, но не хотел отпугнуть покупателей, делая это в их присутствии. Его дело коммерция — по большей части мужское искусство.

— И почему юный цветок вроде вас интересуется такими скучными предметами? — спросил торговец, садясь на стул напротив нее. — Не смогу ли я прельстить вас каким-нибудь любовным романом? Они моя специальность, видите ли. Все юные дамы города приходят ко мне, и я всегда привожу им самое лучшее.

Его тон заставил ее рассердиться. И так достаточно неприятно знать, что ты была домашним ребенком. Неужели необходимо напоминать ей об этом?

— Любовный роман? — сказала она, прижав сумку к груди. — Да, пожалуй, это было бы мило. Быть может, у вас есть экземпляр «В объятиях пламени»?

Торговец мигнул. Книга «В объятиях пламени» была написана с точки зрения человека, который медленно погружался в безумие после того, как от голода умерли его дети.

— Вы уверены, что хотите настолько… э… амбициозную книгу?

— А что, юной даме неприлично иметь амбиции?

— Нет, конечно нет. — Он опять широко улыбнулся, показав все зубы, — улыбка торговца, пытающегося вручить покупателю залежалый товар. — Похоже, вы женщина с исключительным вкусом.

— Так и есть, — сказала Шаллан твердым голосом, не обращая внимания на прыгающее в груди сердце. Неужели она должна спорить со всеми встречными и поперечными? — Я люблю есть тщательно приготовленную еду, и у меня исключительный вкус.

— Прошу прощения. Я имел в виду исключительный вкус в книгах.

— Никогда не ела ни одной.

— Ваша Светлость, похоже, вы насмехаетесь надо мной.

— Нет. Я еще даже не начала.

— Я…

— А теперь, — сказала она, — вы были совершенно правы, сравнив чтение и еду, ум и желудок.

— Но…

— У слишком многих из нас, — неумолимо продолжала она, — то, что входит через рот, вызывает намного более сильную боль, чем то, что мы впитываем через глаза и уши. Вы согласны?

Он кивнул, возможно еще не веря, что она разрешила ему говорить. Шаллан, однако, в глубине души понимала, что позволила себе зайти слишком далеко, и только потому, что расстроилась после разговоров с Джаснах.

Впрочем, сейчас это ее не волновало.

— Исключительный, — сказала она, как бы пробуя слово на вкус. — Не уверена, что одобряю выбор слова. Исключительность означает, что вы предубеждены. Вы исключаете все остальное. Не важно, говорим ли мы о еде или о мыслях, может ли человек позволить себе исключить что-то из того, что поглощает?

— Мне кажется, может, — сказал торговец. — Разве вы сами не сказали это, только что?

— Я сказала, что мы должны всегда думать, прежде чем съесть — или прочитать — что-нибудь. Скажите мне, что произойдет с человеком, который ест только сладости?

— О, я хорошо знаю это, — ответил Артмирн. — Моя невестка ест только конфеты и пирожные и время от времени страдает от расстройства желудка.

— Вот видите, значит, она тоже исключительная. Телу нужна сама разнообразная еда, чтобы оставаться здоровым. А уму нужны самые разнообразные идеи, чтобы оставаться острым. Согласны? И если бы я читала только глупые романы, которые, как вы предполагаете, удовлетворят мои амбиции, мой ум стал бы болен, как и желудок вашей невестки. Да, мне нравится эта метафора. Вы довольно умны, мастер Артмирн.

На его лицо вернулась улыбка.

— Конечно, — заметила она, не улыбнувшись в ответ, — иногда бывают одновременное расстройство желудка и ума. Как мило с вашей стороны, что вы сопроводили выразительным примером из жизни вашу замечательную метафору. Вы всегда так разговариваете с покупателями?

— Ваша Светлость… Похоже, вы свернули на сарказм.

— Очень странно. А мне казалось, что я бегу совершенно прямо, крича во всю силу своих легких.

Торговец покраснел и встал.

— Я помогу жене, — сказал он и поторопился уйти.

Она откинулась на спинку стула, осознав, что злится на саму себя — она разрешила своему раздражению вылиться наружу. Именно об этом и предупреждали ее няни. Юная женщина должна следить за своим язычком. Невоздержанный язык отца заработал их дому прискорбную репутацию; неужели она добавит еще?

Она успокоилась, наслаждаясь теплом, и смотрела на танцующих спренов огня до тех пор, пока торговец и его жена не вернулись, неся в руках стопки книг.

Торговец опять уселся на стул. Его жена положила книги на пол, села на табуретку и показывала том, о котором говорил муж.

— История. Здесь у нас выбор из двух книг, — дружески-снисходительно начал торговец. — «Времена и События» Ренкалта — один том, краткое изложение истории Рошара, начиная с Теократии. — Его жена подняла переплетенный в красную материю том. — Я сказал жене, что вас, скорее всего, оскорбит такой поверхностный материал, но она настаивала.

— Спасибо, — сказала Шаллан. — Я не оскорблена, но мне действительно нужно что-нибудь более подробное.

— Тогда, возможно, вам подойдет Этернатис, — сказал он, и его жена подняла набор из четырех серо-голубых томов. — Это философский труд, который, однако, тщательно рассматривает тот же самый период времени, сосредоточившись главным образом на пяти королевствах Ворин. Как вы увидите, исчерпывающее изложение.

Четыре тома. Очень толстые. Пять королевств Ворин? Она знала только четыре: Джа Кевед, Алеткар, Харбрант и Натан. Объединенные религией, они все поддерживали друг друга во время лет, последовавших за Изменой. Что за пятое королевство?

Тома заинтересовали ее.

— Я возьму их.

— Замечательно, — сказал торговец, в его глаза вернулся огонек. — Из философских работ, которые вы перечислили, у нас нет только Юстары. Зато есть все произведения Пласини и Маналина, включая собрание цитат из самых знаменитых их работ. Мне прочитали книгу Пласини — весьма хорошо.

Шаллан кивнула.

— Что касается Габратина, — продолжал он, — у нас есть четыре разных тома. Клянусь Всемогущим, это плодовитый писатель! Да, и у нас есть одна-единственная книга Шауки-дочь-Хашвета. — Жена подняла тонкий зеленый том. — Должен признаться, мне никогда не читали ни одной из ее работ. Я даже не знал, что в Сине вообще есть философы, на которых стоит обратить внимание.

Шаллан посмотрела на четыре книги Габратина. Она понятия не имела, какую из них взять, поэтому решила не покупать ни одной, указав на две коллекции, которые торговец упомянул раньше, и единственный том Шауки-дочь-Хашвета. Философ из далекой страны Син, где люди живут в грязи и поклоняются камням? Человек, шесть лет назад убивший отца Джаснах — и вызвавший войну против паршенди в Натане, — был из Сина. Сейчас его называли Убийца в Белом.

— Я возьму эти три, — сказала Шаллан, — вместе с историей.

— Замечательно, — повторил торговец. — Вы покупаете очень много, поэтому я сделаю вам хорошую скидку. Ну, скажем, десять брумов изумрудами?

Шаллан с трудом сохранила спокойствие. Изумрудный брум — самая дорогая сфера — стоила тысячу бриллиантовых обломков. Десять их стоили в несколько раз больше, чем вся ее поездка в Харбрант!

Она открыла сумку и заглянула в потайной мешочек. Осталось всего восемь изумрудных брумов. Придется взять меньше книг, но какие?

Внезапно дверь открылась. Шаллан подпрыгнула, увидев Йалба, с шляпой в руках, очень нервничающего. Он бросился к ее стулу и опустился на колено. Она была так поражена, что не смогла ничего сказать. Почему он такой озабоченный?

— Ваша Светлость, — сказал он, наклоняя голову. — Мой хозяин просит вас вернуться. Он обдумал ваше предложение. Откровенно говоря, мы согласны на вашу цену.

Шаллан открыла рот, но не смогла сказать ни слова.

Йалб посмотрел на торговца.

— Ваша Светлость, не покупайте у этого человека. Он лжец и обманщик. Мой хозяин пришлет вам намного более замечательные книги и намного дешевле.

— Да что это такое! — взорвался Артмирн, вскакивая на ноги. — Как ты только осмелился! Кто твой хозяин?

— Бармест, — защищаясь, сказал Йалб.

— Эта крыса. И он послал мальчишку в мой магазин, чтобы украсть покупателя? Возмутительно!

— Она сначала пришла в наш! — возразил Йалб.

Шаллан наконец-то обрела присутствие духа. Отец Штормов! Да он настоящий актер!

— У вас была возможность, — сказала она Йалбу. — Беги и скажи своему хозяину, что я не люблю, когда меня надувают. Я побываю в каждом магазине города и обязательно найду кого-нибудь разумного.

— Артмирн вовсе не разумный, — сказал Йалб, сплевывая.

От ярости глаза торговца стали как блюдца.

— Посмотрим, — сказала Шаллан.

— Ваша Светлость, — сказал Артмирн, его щеки уже пылали. — Вы, конечно, не поверили ни одному из этих наветов!

— И сколько вы собираетесь заплатить ему? — спросил Йалб.

— Десять изумрудных брумов за эти семь книг.

Йалб засмеялся.

— И вы не встали и не ушли? Мой хозяин практически влюбился в вас и предложил вам намного лучшую сделку. Пожалуйста, Ваша Светлость, вернемся со мной. Мы готовы на…

— Это только начальная цифра, — перебил Артмирн. — Я и не ожидал, что вы примете ее. — Он посмотрел на Шаллан. — Конечно, восемь…

Йалб опять захохотал.

— Я уверен, Ваша Светлость, что у нас есть все эти книги. Держу пари, что хозяин отдаст их за два.

Все лицо Артмирна покраснело, он глухо заворчал.

— Ваша Светлость, вы, конечно, не станете слушать слова человека, который настолько невоспитан, что посылает слуг в чужие магазины и крадет покупателей!

— Возможно, и стану, — возразила Шаллан. — По меньшей мере он не оскорбляет мой интеллектуальный вкус.

Жена Артмирна поглядела на мужа, лицо торговца пылало.

— Два изумруда, три сапфира. Ниже я не могу. Если вы хотите подешевле, покупайте у этого негодяя Барместа. Хотя в его книгах, скорее всего, не хватает страниц.

Шаллан, колеблясь, взглянула на Йалба; он по-прежнему играл роль, кланялся и шаркал ногами. Она поймала его взгляд, и он едва заметно пожал плечами.

— Хорошо, я беру, — сказала она Артмирну, вызвав недовольный стон Йалба. Он улизнул, сопровождаемый ругательствами жены Артмирна. Шаллан встала и отсчитала сферы; изумрудные брумы она взяла из потайного мешочка.

Вскоре она вышла из лавки, неся в руках полотняный мешок, и, пройдя вниз по улице, обнаружила Йалба, подпирающего фонарный столб. Она улыбнулась, и он взял у нее мешок.

— Откуда ты знаешь справедливую цену на книги? — спросила она.

— Справедливую цену? — удивился он, закидывая мешок на плечо. — На книги? Понятия не имею. Но я сообразил, что он попытается содрать с вас так много, как только сможет. Вот почему я поспрашивал, кто его самый большой соперник, и вернулся, чтобы помочь ему стать более разумным.

— Неужели было так ясно, что я позволю себя обмануть? — спросила она, краснея, пока они оба возвращались на главную улицу.

Йалб хихикнул.

— Немножко. В любом случае надуть человека вроде него — это все равно что обжулить стражу. Лучше всего вам было уйти со мной, вернуться попозже и дать ему еще одну возможность.

— Слишком сложно.

— Торговцы чем-то похожи на наемников, всегда говорила моя мамаша. Разница только одна: торговцы, снимая с тебя голову, утверждают, что остаются твоим другом на всю жизнь.

И это сказал человек, который провел вечер, обманывая группу стражников в карты.

— В любом случае я должна поблагодарить тебя, ты мне очень помог.

— Ерунда. Я здорово развлекся, хотя до сих пор не могу поверить, что вы заплатили столько денег за сук дерева. Я могу найти щепку и нарисовать на ней какие-нибудь смешные значки. Вы тоже заплатите за нее чистую сферу?

— Не могу обещать, — сказала она, роясь в своей сумке. Найдя рисунок с Йалбом и возницей, она протянула его юноше. — Вот, возьми, с моими благодарностями.

Йалб взял рисунок и поторопился к ближайшему фонарю. Потом засмеялся, вздернул голову и широко улыбнулся.

— Отец Штормов! Разве это не что-то? Как будто вижу себя в полированной тарелке, чесслово. Я не могу взять это, Ваша Светлость!

— Пожалуйста. Я настаиваю.

Она прищурилась, запоминая его, стоящего здесь, с одной рукой на подбородке, изучающего рисунок самого себя. Она опять нарисует его, позже. После всего того, что он сделал для нее, она обязана иметь его в своей коллекции.

Йалб аккуратно положил рисунок между страницами книги, поднял мешок и пошел дальше. Наконец они достигли главной улицы. Номон — средняя луна — начала вставать, омывая город бледно-голубым светом. В доме отца ей крайне редко разрешали оставаться снаружи в такое время, но жители города, похоже, даже не замечали, насколько сейчас поздно. Что за странное место!

— Обратно на корабль? — спросил Йалб.

— Нет, — сказала Шаллан, глубоко вздохнув. — Обратно в Конклав.

Он поднял бровь, но повел ее обратно. У входа во дворец она простилась с ним и напомнила, что надо взять рисунок. Он так и сделал, пожелал ей удачи и поторопился прочь, вероятно опасаясь встречи со стражниками, которых обманул раньше.

Шаллан подозвала слугу, который понес ее книги, и по коридору вернулась к Вуали. Она не успела войти в украшенные железные двери, как к ней подошел мажордом.

— Да, Ваша Светлость? — спросил он. Большинство альковов погрузились в темноту, и теперь терпеливые слуги возвращали тома за хрустальные стены.

Шатаясь от усталости, Шаллан поглядела вверх. Альков Джаснах все еще светился.

— Я бы хотела использовать вон тот альков, — сказала она, указывая на соседний балкон.

— У вас есть разрешение на вход?

— Боюсь, что нет.

— Тогда вы можете снять место, если собираетесь использовать его регулярно. Две небесные марки.

Поморщившись от цены, Шаллан достала сферы и заплатила. Ее денежные мешочки выглядели ужасающе плоскими. Носильщики подняли ее на соответствующий уровень. Она тихо прошла в свой альков, достала все оставшиеся сферы и наполнила лампу-кубок. Она использовала девять цветов и все три стоимости, так что получилось пестрое и достаточно сильное освещение.

Шаллан перегнулась через перила своего балкона и заглянула на соседний. Джаснах, не обращая внимания на поздний час, сидела, погрузившись в чтение; ее кубок наполняли до краев чистые бриллиантовые брумы, дававшие самый лучший свет, но менее полезные для Преобразования и поэтому не такие ценные.

Шаллан вернулась обратно и села у самого края стола, где стена скрывала ее от Джаснах. Возможно, следовало выбрать альков на другом уровне, но она хотела присматривать за знатной дамой. Будем надеяться, что Джаснах проведет здесь несколько недель. Вполне достаточно, чтобы посвятить себя ожесточенной зубрежке. Да, тексты ей давались хуже, чем картины и сцены, тем не менее она могла запоминать факты и перечни с такой скоростью, которую ее преподавательницы называли поразительной.

Она поудобнее устроилась на стуле, достала книги и разложила на столе. Потерла глаза. Хотелось спать, но она не могла терять времени. Джаснах сказала, что Шаллан сможет обратиться к ней еще раз, когда заполнит дыры в образовании. Хорошо, она сделает это очень быстро, а потом опять попросит об ученичестве. Главное, сделать это до того, как Джаснах покинет Харбрант.

Последняя, отчаянная надежда, такая хрупкая, что ее способна опрокинуть любая случайность. Глубоко вздохнув, Шаллан открыла первую книгу по истории.

— Я никогда не избавлюсь от тебя, а? — спросил мягкий женский голос.

Шаллан подпрыгнула, едва не сбросив на землю свои книги, и повернулась к двери. Там стояла Джаснах Холин: темно-синее шелковое платье обшито серебром, его шелк отражает свет сфер Шаллан. Преобразователь спрятан под черной перчаткой без пальцев.

— Ваша Светлость, — сказала Шаллан, вставая и неловко приседая. — Я не хотела мешать вам. Я…

Джаснах остановила ее взмахом руки. Она отошла в сторону, в альков вошел паршмен, неся в руках стул. Он поставил его рядом со столом, Джаснах немедленно уселась на него.

Шаллан попыталась определить настроение принцессы, но лицо той было непроницаемым.

— Я действительно не хотела мешать вам.

— Я подкупила слуг, и, как только ты вернулась в Вуаль, они сообщили мне, — рассеянно сказала Джаснах, перебирая тома Шаллан и читая заголовки. — Я не хотела, чтобы меня опять прервали.

— Я… — Шаллан уставилась на пол и залилась краской.

— Не извиняйся, — сказала Джаснах. На вид она устала даже больше, чем Шаллан. Джаснах провела руками по книгам. — Прекрасный выбор.

— Я не выбирала. Это то, что было у торговца.

— Насколько я поняла, ты собираешься быстро изучить содержимое этих книг, верно? — задумчиво сказала Джаснах. — И, пока я не уехала из Харбранта, попытаться в последний раз произвести на меня впечатление.

Шаллан заколебалась, потом кивнула.

— Очень неплохая затея. Я должна была назвать срок и запретить тебе появляться раньше него. — Она оглядела Шаллан сверху донизу. — Ты очень целеустремленная девушка, Шаллан Давар. Это хорошо. И я знаю, почему ты так отчаянно стремишься стать моей подопечной.

Шаллан вздрогнула.

Она знает?

— У дома Давар много врагов, — продолжала Джаснах, — а твой отец живет затворником. Тебе будет весьма трудно хорошо выйти замуж без временного союза с кем-нибудь по-настоящему знатным…

Шаллан расслабилась, хотя и постаралась этого не показать.

— Дай мне посмотреть твою сумку, — сказала Джаснах.

Шаллан нахмурилась, сопротивляясь желанию прижать сумку к груди.

— Ваша Светлость?

Джаснах протянула руку.

— Ты помнишь, что я говорила тебе о повторениях?

Шаллан неохотно протянула ей сумку. Джаснах стала аккуратно выкладывать на стол все ее содержимое, выстраивая в линию кистьперья, карандаши, перья, флакон с лаком, чернила и растворитель. За ними последовали стопки бумаги, блокноты и законченные рисунки. На столе появились и денежные мешочки Шаллан, блистая пустотой. Джаснах взглянула на вазу-лампу, сосчитала сферы и подняла бровь.

Потом она просмотрела рисунки Шаллан, задержавшись над своим портретом. Шаллан изо всех сил всматривалась в лицо знатной дамы. Довольна? Удивлена? Недовольна тем, сколько времени Шаллан проводит, рисуя моряков и служанок?

Наконец Джаснах перешла к блокноту, наполненному рисунками растений и насекомых, которых Шаллан видела во время путешествия. Здесь Джаснах опять задержалась, рассматривая каждый рисунок и читая примечания.

— С какой целью ты сделала эти наброски? — спросила она, просмотрев все.

— С какой целью, Ваша Светлость? Ну, потому что мне захотелось.

Она скривилась. Быть может, надо было сказать что-нибудь более умное?

Джаснах медленно кивнула и встала.

— Король предоставил мне несколько комнат. Собирай свои вещи и иди туда. Ты выглядишь очень усталой.

— Ваша Светлость? — спросила Шаллан, тоже вставая.

По телу пробежал трепет радостного предчувствия.

Джаснах остановилась у двери.

— Во время нашей первой встречи я приняла тебя за карьеристку из провинции, собирающуюся добиться состояния с помощью моего имени.

— Сейчас вы думаете иначе?

— Нет, — сказала Джаснах, — в тебе, без сомнения, есть и это. Но в каждом из нас смешались самые разные черты, и можно много сказать о человеке по тому, что он носит с собой. Этот блокнот говорит о том, что в свободное время ты занимаешься наукой ради самой себя. Это обнадеживает. И, возможно, лучший аргумент в защиту самой себя. Уж если я не в состоянии избавиться от тебя, быть может, я смогу тебя использовать. Иди спать. Завтра мы начнем рано; ты будешь заниматься самообразованием и одновременно помогать мне в моих исследованиях.

И Джаснах вышла.

Шаллан села, ошеломленная, прищурив усталые глаза. Она взяла лист бумаги и написала короткую благодарственную молитву. Позже она ее сожгла. Потом поспешно собрала книги и отправилась на поиски слуги, которого послала в «Удовольствие Ветра» за сундуками.

Это был долгий, очень долгий день. Но она победила. Первый шаг сделан.

Теперь начинается настоящая работа.

Глава девятая
Бездна

Десять человек, с Клинками Осколков наголо, стоят перед стеной — черной, белой и красной.

Получено в Джесашев, 1173 год, двенадцать секунд до смерти. Объект — один из наших собственных ардентов, подслушано в последние мгновения его жизни.

Каладина послали в Четвертый Мост совсем не случайно. Раз за разом именно в нем всегда было больше всех убитых и раненых. Он выделялся даже на фоне других бригад, которые теряли от трети до половины людей за один раз.

Каладин сидел снаружи, спиной к стене барака, на него падал мелкий дождик. Не сверхшторм. Обыкновенный весенний дождь. Тихий. Робкий родственник великих штормов.

На плече Каладина сидела Сил. Или порхала. Не имеет значения. Она ничего не весила. Каладин ссутулился, уперся подбородком в грудь и глядел на дыру в камне, медленно заполнявшуюся водой.

Он должен уйти в барак Четвертого Моста. Там холодно, мебели нет, но нет и дождя. Но ему… ему все равно. Сколько времени он здесь? Две недели? Три? Вечность?

Из двадцати пяти человек, переживших первую переноску моста, двадцать три погибло. Двоих перевели в другие бригады, потому что они чем-то понравились Газу, но они умерли там. Остались только Каладин и еще один человек. Двое из почти сорока.

За это время бригаду несколько раз пополняли другими неудачниками, и большинство из них тоже погибло. Их заменили, но и большинство новичков погибло. Бригадир менялся за бригадиром. Предполагалось, что он находится на самой безопасной позиции в бригаде, на самой защищенной. Для Четвертого Моста это не имело значения.

Несколько раз обошлось без жертв. Если алети приходили раньше паршенди, никто из мостовиков не погибал. А если они приходили слишком поздно, иногда там уже оказывался кто-то из кронпринцев. В таких случаях Садеас не помогал, а уводил свою армию обратно в лагерь. И даже в плохих забегах паршенди часто сосредотачивались на некоторых бригадах, стремясь убить всех и помешать поставить мост. Бывало, что погибали дюжины мостовиков и никто из Четвертого Моста.

Но крайне редко. Четвертый Мост почему-то обстреливали почти всегда. Каладин даже не трудился узнавать имена своих товарищей. Зачем? Узнаешь имя человека, а не пройдет и недели, как он умрет. Скорее всего, вы оба умрете. Но, может быть, ему следовало спросить их имена. Тогда будет с кем поговорить в Бездне. Встретившись там, они вспомнят, насколько ужасен был Четвертый Мост, и согласятся, что адские муки куда приятнее.

Он тупо ухмыльнулся, все еще глядя на камень перед собой. Скоро придет Газ и пошлет их на работу. Скрести сортиры, чистить улицы, убирать навоз в конюшнях, собирать камни. Все что угодно, лишь бы они не думали о своей судьбе.

Он все еще не понимал, зачем они сражаются на этих проклятых плато. Как-то это связано с большими куколками. Вероятно, в их сердцах есть драгоценные камни. Но причем здесь Пакт Мщения?

Еще один мостовик — молодой веден со светло-рыжими волосами — лежал рядом, уставившись в сочащееся дождем небо. Вода собралась в уголках его карих глаз, текла по лицу. Он не мигал.

Бежать они не в состоянии. Военлагерь одновременно был и тюрьмой. Мостовики могли пойти к торговцам и потратить скудный заработок на дешевое вино или шлюх, но выбраться из лагеря было невозможно. Периметр надежно охранялся. Частично, чтобы не дать схлестнуться солдатам из разных армий, — драки возникали всегда, стоило им только встретиться; но главным образом чтобы не дать убежать рабам и мостовикам.

Зачем? Зачем превращать все это в кошмар? Почему не поставить несколько мостовиков со щитами перед бригадой и не защитить остальных от стрел? Он спросил, и ему сказали, что это слишком замедлит их. Он спросил опять, и ему сказали, что его вздернут на солнышке, если он не закроет пасть.

Светлоглазые действовали так, как если бы весь этот кавардак был чем-то вроде большой игры. Если это так, ее правила скрыты от мостовиков — фигуры на доске понятия не имеют о стратегии игрока.

— Каладин? — спросила Сил, слетая вниз и приземляясь ему на ногу. Сейчас она была девушкой в длинном платье, сливавшемся с туманом. — Каладин? Ты уже несколько дней не разговариваешь.

Он по-прежнему горбился, глядя в небо. Была единственная возможность вырваться. Дойти до пропасти в двух шагах от лагеря. Правила запрещали, но стражники смотрели на это сквозь пальцы. Великая милость, дарованная мостовикам!

Тот, кто решался на это, никогда не возвращался.

— Каладин? — озабоченно сказала Сил мягким голосом.

— Мой отец говорил, что в этом мире есть два вида людей, — хрипло прошептал Каладин. — Те, которые забирают чужие жизни. И те, которые спасают жизни.

Сил нахмурилась и вздернула головку. Такие разговоры смущали ее — абстрактные понятия ей давались с трудом.

— Раньше я думал, что он ошибался. Что бывает третья группа. Люди, которые убивают для того, чтобы спасать. — Он покачал головой. — Полный дурак. Есть третья группа, довольно большая, но совсем не та, о которой я думал.

— Что за группа? — спросил она, садясь ему на колено и от напряжения наморщив лоб.

— Люди, которые существуют, чтобы их либо спасли, либо убили. Средняя. Те, кто ничего не может сделать, только умереть или спастись с чьей-то помощью. Жертвы. Как я.

Он посмотрел на мокрый склад леса. Плотники ушли, набросив брезент на необработанное дерево и унеся с собой инструменты, которые могли заржаветь. Бараки мостовиков находились на западе и на севере от склада. Четвертый Мост стоял в стороне от других, как если бы невезение было заразной болезнью. Инфекционная близость, как обычно говорил отец Каладина.

— Мы живет для того, чтобы нас убили, — сказал Каладин. Он прищурился, глядя на других бригадников Четвертого Моста, апатично сидевших под дождем. — Если мы уже не мертвы.

Назад: Первая часть Вверху тишины Каладин. Шаллан

Дальше: Глава десятая Истории хирурга

* * *

Глава седьмая Любое разумное

Глава восьмая В объятиях пламени

Глава девятая Бездна