* * *
— Я не люблю видеть тебя таким, — сказала Сил, жужжа вокруг головы Каладина, пока его бригада тащила бревна на склад. Паршенди часто поджигали самые дальние постоянные мосты, так что у инженеров и плотников кронпринца Садеаса всегда хватало работы.
Старый Каладин обязательно спросил бы себя, почему бы армии не охранять мосты. Что-то здесь не так! сказал голос внутри него. Ты видишь только часть головоломки. Они тратят без счета ресурсы и жизнь мостовиков. И совершенно не собираются идти дальше и убивать паршенди. Они сражаются на плато, потом возвращаются и празднуют. Почему? ПОЧЕМУ?
Он не обратил внимания на этот голос. Он принадлежал человеку, которого больше нет.
— Раньше ты весь трепетал, — сказала Сил. — В тебе видели образец воина и командира, Каладин. Твой взвод солдат. Враги, с которыми ты сражался. Другие рабы. Даже некоторые светлоглазые.
Скоро принесут баланду. И он сможет поспать, пока бригадир не разбудит его пинками.
— Раньше я любовалась тем, как ты сражаешься, — сказала Сил. — Сейчас я едва помню это. Мои воспоминания, они какие-то спутанные. Как будто гляжу на тебя сквозь дождь.
Погоди. Очень странно. Сил последовала за ним только тогда, когда его вышвырнули из армии. И она действовала как обычный спрен ветра. Он замешкался, заработав ругательство и удар хлыстом от бригадира. Он потащил опять. Тех мостовиков, кто медленно работал, пороли; тех, кто не слишком быстро бежал в атаку, вешали. В армии на это смотрели строго. Откажись атаковать паршенди, попытайся задержаться, по сравнению с другими мостами, — и тебе отрубят голову. Впрочем, такая судьба ждала тебя именно за это специфическое преступление.
На деле мостовиков наказывали самыми разными способами. Можно было получить дополнительную работу, тебя могли выпороть или уменьшить зарплату. Если ты делал что-то действительно плохое, могли оставить на суд Отца Штормов, привязав к шесту или стене во время сверхшторма. Но голову рубили только за отказ бежать на паршенди.
Каладин и его команда затащили свое бревно в кучу, потом отцепили веревки и побрели туда, где их ждали другие колоды.
— Газ! — позвал чей-то голос. Высокий солдат с желто-черными волосами стоял на краю лагеря мостовиков, за ним теснилась группа жалко выглядящих людей. Это был Лареш — один из солдат, работавших в шатре по приему живого товара. Он привел новых мостовиков, на место убитых.
Стоял ясный день, на небе не было и намеков на тучи, солнце жгло спину Каладина. Газ торопился увидать новых рекрутов, а Каладин и остальные шли в том же направлении за новым бревном.
— Что за жалкий сброд, — сказал Газ, оглядывая рекрутов. — Но, конечно, иначе бы их не прислали сюда.
— Точно, — сказал Лареш. — Вот эти десять впереди занимались контрабандой. Ты знаешь, что надо делать.
Новые мостовики требовались постоянно, но народу хватало. Чаще всего рабы, но в лагерь попадали воры и другие преступники. Паршмены — никогда. Они были слишком ценными и, кроме того, приходились какими-то там родственниками паршенди. Лучше не давать рабочим-паршменам видеть, как сражаются их двоюродные братья.
Иногда мостовиком делали даже солдата. Конечно, только в том случае, если он совершил тяжкое преступление, например ударил офицера. То, что в большинстве армий кончалось виселицей, здесь приводило тебя в бригаду мостовиков. Предполагалось, что, если ты переживешь сто забегов, тебя освободят. Говорили, что пару раз так и произошло. Скорее всего легенда, предназначенная для того, чтобы дать таким мостовикам крошечную надежду.
Каладин и остальные прошли мимо новичков, глядя в землю, и накинули веревки на следующее бревно.
— Четвертому Мосту нужны люди, — сказал Газ, потирая подбородок.
— Четвертому всегда нужны люди, — ответил Лареш. — Не беспокойся. Я привел для тебя специальную партию.
Он кивнул в сторону другой группы людей, значительно более оборванных.
Каладин медленно выпрямился. Одним из пленников был мальчик, лет четырнадцати или пятнадцати. Невысокий и тонкий, с круглым лицом.
— Тьен? — прошептал он, делая шаг вперед.
Он остановился, тряхнув головой. Обознался. Тьен давно мертв. Но новичок, со своими испуганными черными глазами, был так похож на него! Каладину сразу захотелось защитить мальчика. Взять под свою опеку.
Но… он не сумел. Все, кого он пытался защитить — от Тьена до Кенна, — умирали. Тогда в чем смысл?
— Каладин, — сказала Сил, приземляясь на бревно, — я собираюсь улететь.
Потрясенный, он мигнул. Сил. Улететь. Но… она была последним, что у него было.
— Нет, — прошептал он. Скорее прокаркал.
— Я постараюсь вернуться, — сказала она. — И не знаю, что произойдет, когда я брошу тебя. Все очень странно. Странные воспоминания. Нет, большинство даже не воспоминания. Инстинкты. Один из них говорит мне, что, если я оставлю тебя, я могу потерять себя.
— Тогда не уходи, — сказал он с возрастающим ужасом.
— Я должна, — сказала она, съеживаясь. — Я не могу больше смотреть на это. Я постараюсь вернуться. — Она печально посмотрела на него. — До свидания.
И она взвилась в воздух, превратившись в крошечную группу полупрозрачных облаков.
Каладин, застыв, глядел на нее.
Потом повернулся и потащил бревно дальше. Что еще он мог сделать?
* * *
Юноша, так похожий на Тьена, умер во время следующего забега.
Этот был плохой. Паршенди стояли наготове, поджидая Садеаса. Каладин бежал к пропасти, даже не вздрагивая, когда люди вокруг него падали. Его гнала не храбрость; нежелание получить стрелу в лицо и покончить с этим. Он просто бежал. Это то, что он делал. Как камень, падающий с горы. Или дождь, льющийся с неба. У них нет выбора. Как и у него. Он не человек, он вещь, и вещи делают то, что должны.
Мостовики выложили мосты в линию. Четыре бригады были уничтожены целиком. Бригада Каладина потеряла столько людей, что с трудом дотащила мост до края.
Поставив мост на место, Каладин вернулся обратно, армия перешла на ту сторону, и началось настоящее сражение. Он похромал по плато и через несколько секунд обнаружил тело мальчика.
Ветер развевал волосы Каладина, а он стоял и глядел на труп. Тот лежал в маленькой впадине в камне, лицом вверх. Каладин вспомнил, как он сам лежал в такой же впадине, держа в руках такое же тело.
Рядом, истыканный стрелами, лежал еще один мостовик. Последний из тех, кто выжил во время первого бега с мостом, неделю назад. Его тело лежало на боку, на каменной осыпи в футе от тела мальчика. С кончика стрелы, торчавшей из его спины, капала кровь, капля за каплей, прямо на безжизненный открытый глаз мальчика. Маленькая красная черточка бежала от глаза вниз по лицу. Как багровые слезы.
Этой ночью о стены барака бился сверхшторм. Каладин, свернувшись на холодном камне, слушал гром, раскалывавший небо.
Я больше не могу, подумал он. Я мертв изнутри, как если бы получил копье в шею.
Шторм продолжал гневные тирады. И в первый раз за этот год Каладин заплакал.
Глава десятая
Истории хирурга
Девять лет назад
Кал ввалился в операционную, открыв дверь яркому солнечному свету. Ему было десять лет, и, судя по всем признакам, он должен вырасти высоким и гибким. Он предпочитал, чтобы его называли коротко: Кал, а не полностью, Каладин. Более короткое имя было ему по душе. А Каладин звучало как имя какого-нибудь светлоглазого.
— Прости, отец, — сказал он.
Отец Кала, Лирин, аккуратно закреплял ремень вокруг руки юной женщины, лежавшей на операционном столе. Ее глаза были закрыты; Кал пропустил введение наркотика.
— Твое опоздание мы обсудим позже, — сказал Лирин, привязывая другую руку женщины. — Закрой дверь.
Кал сжался и закрыл дверь. Из-за ставен не пробивалось ни луча, свет шел только от большого глобуса, наполненного сферами со Штормсветом. Каждая из этих сфер стоила брум, что в целом давало совершенно невообразимую сумму, и отец снимал их у лендлорда Хартстоуна. Отец говорил, что фонари мигают, а Штормсвет — никогда, и это может спасти чью-то жизнь.
Кал, сильно волнуясь, подошел к столу. У юной женщины, Сани, были лоснящиеся черные волосы, не испорченные ни единой коричневой или белой прядью. Ей было пятнадцать. Свободная рука девушки была перевязана окровавленной изодранной тряпкой. Кал скривил лицо, увидев неуклюжую повязку, — похоже, кусок материи оторвали от чьей-то юбки и наскоро перевязали.
Голова Сани перекатилась набок, она что-то бормотала под действием наркотика. На ней была только белая хлопковая рубашка, оставлявшая безопасную руку обнаженной. Мальчишки постарше с хихиканьем говорили о возможности увидеть девочек в одной рубашке — или хвастались, что видели, — но Кал не понимал, почему это их так возбуждало. Однако он переживал за Сани. Он всегда переживал за раненых.
К счастью, эта рана не выглядела такой страшной. Если бы она угрожала жизни Сани, отец уже начал бы работать над ней с помощью мамы Кала, Хесины.
Лирин подошел к стене комнаты и выбрал несколько маленьких бутылочек. Он был невысоким человеком, полностью лысым, несмотря на сравнительную молодость. Он носил очки, которые называл самым ценным даром, когда-нибудь полученным им. Он надевал их только во время операций, потому что они были слишком дороги, чтобы носить их в другое время. А что, если они разобьются или поцарапаются? Хартстоун был большим городом, но находился на самом севере Алеткара, и заменить очки будет не так-то легко.
Комната сверкала чистотой, полки и столы мыли каждое утро, все находилось на своем месте. Лирин говорил, что о человеке можно судить по тому, как он относится к своему рабочему месту. Содержит ли он его грязным или чистым? Уважает ли он орудия труда или бросает как попало?
На специальном столике стояли единственные в городе часы с фабриалом. Маленькое устройство с циферблатом посередине и сверкающим дымчатым кварцем в центре. Никто в городе не заботился так о минутах и часах, как Лирин.
Кал встал на табуретку, чтобы получше видеть. Скоро она ему не понадобится — с каждым днем он становится выше. Он проверил руку Сани. Она выздоровеет, сказал он себе, как учил отец. Хирург должен быть спокоен. Беспокойство только зря тратит время.
Следовать этому совету крайне тяжело.
— Руки, — сказал Лирин не оборачиваясь и продолжил собирать инструменты.
Кал вздохнул, спрыгнул с табуретки и поторопился к тазу с теплой мыльной водой, стоящему у двери.
— Почему это так важно? — Он хотел начать работу, помочь Сани.
— Мудрость Герольдов, — рассеянно сказал Лирин, повторяя лекцию, прочитанную много раз. — Спрены смерти и горячки ненавидят воду. Она отпугивает их.
— Хемми говорит, что это чушь, — ответил Кал. — По его словам, спрены смерти настолько сильны, что могут убить человека, с чего это им бояться мягкой воды?
— Нам не понять мудрость Герольдов.
Кал скривил лицо.
— Герольды — демоны, папа. Я слышал это от ардента, который приходил учить прошлой весной.
— Он говорил о Сияющих, — резко сказал Лирин. — Ты опять смешал их.
Кал вздохнул.
— Герольдов послали обучать человечество, — сказал Лирин. — После того как нас сбросили с небес, они вели нас против Несущих Пустоту. Сияющие — рыцарский орден, который они основали.
— А кто такие демоны?
— Те, кто предал нас, как только Герольды ушли. — Лирин поднял палец. — Они были не демонами, но людьми, которые имели слишком много силы и слишком мало разума. В любом случае ты всегда должен мыть руки. Ты сам видел, как это влияет на спрены горячки, даже если спренов смерти нет и в помине.
Кал вздохнул и стал мыть руки. Лирин подошел к столу, держа в руках поднос с ножами и маленькими стеклянными бутылочками.
Отец всегда был странным; с одной стороны, он хотел быть уверенным, что его сын не путает Герольдов с Падшими Сияющими, но с другой стороны — по его же словам, — Несущих Пустоту вообще не существовало. Смешно. Кого же тогда обвинять в том, что по ночам пропадают вещи или на урожай нападают черви-копатели?
Все остальные жители города считали, что Лирин проводит слишком много времени с книгами и больными и это делает его таким странным. Обыватели чувствовали себя неловко рядом с ним — и с Калом, за компанию. Кал только начал осознавать, насколько болезненно быть другим, непохожим.
Вымыв руки, Кал опять забрался на табуретку. И нервничал, но надеялся, что не произойдет ничего плохого. Отец, при помощи зеркала, сфокусировал Штормсвет на руке Сани. Потом осторожно срезал самодельную повязку хирургическим ножом. Рана действительно не угрожала жизни, но рука была довольно сильно изуродована. Два года назад, когда отец только начал обучать Кала, ему стало бы плохо от этого зрелища. Теперь он привык к истерзанной плоти.
И это хорошо. Кал решил, что ему это пригодится, когда однажды он пойдет на войну, сражаться за кронпринцев и светлоглазых.
Три пальца Сани были сломаны, кожа на ладони — содрана и вспорота, в рану попали веточки и грязь. Хуже всего дело обстояло с третьим пальцем, он был раздроблен и изогнут, осколки костей проткнули кожу. Кал оценил его длину, отметил раздробленные кости и почерневшую кожу. При помощи мокрой тряпки он тщательно удалил засохшую кровь и грязь, выковырял мелкие камешки и веточки, пока отец обрезал нитку для шитья.
— Третий палец надо убрать, да? — сказал Кал, крепко перевязывая основание пальца, чтобы избежать потери крови.
Отец кивнул, с намеком на улыбку на лице. Он надеялся, что Кал сам поймет это. Мудрый хирург должен знать, что удалить, а что сохранить, повторял Лирин. Если бы этот третий палец был такой же, как первый, но… нет, его восстановить невозможно. Если его зашить, он обязательно загноится и Сани умрет.
И отец ампутировал палец, четкими уверенными движениями. Подготовка хирурга занимала десять лет, и должно пройти еще немало времени, прежде чем Лирин разрешит Калу взять в руки нож. Кал вытер кровь, убрал ножи и, пока отец шил, держал сухожилия, чтобы они не перепутались. Они восстановили руку настолько, насколько это было возможно, работая неторопливо и обдуманно.
Отец закончил последний шов, очевидно довольный тем, что сумел спасти четыре пальца из пяти. Однако родители Сани вряд ли обрадуются. Они будут разочарованы тем, что у их красавицы дочери будет исковерканная рука. Так случалось почти всегда — сначала ужас от раны, а потом гнев на врача за неспособность творить чудеса. Сам Лирин говорил, что жители слишком привыкли иметь в городе хирурга. Для них исцеление превратилось в привычное ожидание и перестало удивлять.
Но родители Сани — добрые люди. Они отблагодарят их, чтобы семья Кала — он сам, родители и младший брат Тьен — могла поесть. Странно, но они зарабатывали на несчастьях других. Может быть, поэтому часть людей ненавидит их.
Лирин прижег маленьким горячим цилиндром те места, где, по его мнению, стежков было недостаточно. И наконец, смазал руку пациентки острым листеровым маслом, чтобы помешать инфекции, — это отгоняло спренов горячки даже лучше, чем вода и мыло. Кал наложил новую, чистую повязку, стараясь не потревожить швы.
Лирин выбросил палец, и Кал расслабился. Она выздоровеет.
— Тебе все еще надо поработать над своими нервами, сынок, — тихо сказал Лирин, смывая кровь с ладоней.
Кал потупил взор в пол.
— Совсем неплохо беспокоиться о ком-нибудь, — продолжал Лирин. — Но беспокойство — как и многое другое — может тебе помешать во время операции.
Слишком беспокоиться плохо? Кал подумал об отце. А как насчет того, чтобы быть настолько бескорыстным, что не брать деньги за свою работу? Но он не осмелился сказать ни слова.
Дальше было необходимо навести порядок. Иногда Калу казалось, что полжизни он только и занимается тем, что убирает комнату, но Лирин не разрешал ему уйти, пока операционная не блестела как стекло. Наконец он открыл ставни, впуская внутрь солнечный свет. Сани продолжала дремать. Зимний корень продержит ее без сознания еще несколько часов.
— Где ты был? — спросил Лирин, бутылочки со спиртом и маслом звякнули, возвращаясь на место.
— С Джемом.
— Джем старше тебя на два года, — сказал Лирин. — Очень сомневаюсь, что ему нравится проводить время с тем, кто младше его.
— Его отец начал обучать его бою на дубинах, — быстро ответил Кал. — Тьен и я пошли посмотреть, как его учат.
Кал сжался, ожидая очередную нотацию. Однако отец продолжил протирать каждый нож спиртом и маслом, как велели древние традиции, и не повернулся к Калу.
— Отец Джема был солдатом в армии светлорда Амарама, — неуверенно сказал Кал. Светлорд Амарам! Благородный светлоглазый генерал, надзирающий за северным Алеткаром. Кал хотел бы увидеть настоящих светлоглазых, а не этого скучного старого Уистиоу. Солдат, как об этом говорили все, любил рассказывать истории о подвигах светлорда.
— Я знаю отца Джема, — сказал Лирин. — Я уже три раза оперировал его хромую ногу. Подарок от того славного времени, когда он был солдатом.
— Нам нужны солдаты, папа. Ты же знаешь, что на наши границы постоянно нападают тайленцы!
— Тайлен — островное королевство, — спокойно возразил Лирин. — У нас нет общей границы.
— Да, но они могут нападать с моря!
— По большей части они купцы и торговцы. Каждый тайленец, которого я встречал, пытался обмануть меня, а не завоевать.
Все мальчики любят рассказывать истории о далеких местах. Но Кал не помнил, чтобы его отец — единственный в городе человек второго нана — рассказывал о путешествии в Харбрант во времена своей молодости.
— Тогда мы должны сражаться с кем-нибудь другим, — продолжал Кал, отскребая пол.
— Да, — сказал отец, немного помолчав. — Король Гавилар всегда найдет, с кем подраться. Так что ты, безусловно, прав.
— И нам нужны солдаты, как я и сказал.
— Нам нужно больше хирургов, — громко вздохнул Лирин, отворачиваясь от шкафчика с лекарствами. — Сынок, ты почти плачешь каждый раз, когда к нам кого-нибудь приносят; ты беспокойно скрежещешь зубами во время самых простых процедур. Почему ты думаешь, что сможешь кого-нибудь убить?
— Я стану сильнее.
— Глупости. И кто только вбил их тебе в голову? Почему ты хочешь научиться бить палкой других мальчиков?
— Ради славы, папа, — сказал Кал. — Клянусь Герольдами, никто не рассказывает историй о хирургах!
— Кроме детей тех мужчин и женщин, которых мы спасли, — спокойно сказал Лирин, встречая взгляд Кала.
Кал покраснел и сжался, потом продолжил скрести.
— В этом мире есть два вида людей, сынок, — сказал Лирин. — Те, которые забирают чужие жизни. И те, которые спасают чужие жизни.
— А те, кто защищает? Те, кто спасает жизни, забирая другие?
Отец фыркнул.
— Все равно что дуть посильнее, пытаясь остановить шторм. Смешно. Ты не можешь защищать, убивая.
Кал продолжал тереть пол.
В конце концов отец вздохнул, подошел к нему, опустился на колени и стал помогать.
— Каковы свойства зимнего корня?
— Горький вкус, — немедленно ответил Кал, — благодаря которому его легче хранить, потому что никто не съест его по ошибке. Разотри в порошок и залей маслом, используй одну полную ложку на десять бриков веса человека, которого хочешь усыпить. Гарантирует глубокий сон на пять часов.
— Признаки лжечумы?
— Нервное возбуждение, — сказал Кал, — жажда, плохой сон, опухоли под мышками.
— Сынок, ты очень умный, — мягко сказал Лирин. — Ты выучил за месяцы то, на что мне понадобились годы. Я накопил немного денег и, когда тебе исполнится шестнадцать, пошлю тебя в Харбрант, где из тебя сделают настоящего хирурга.
Кал почувствовал легкий всплеск возбуждения. Харбрант? Это же совсем другое королевство! Отец Кала ездил туда курьером, но совсем не там учился быть хирургом. Его учил старый Вате в Шорсбруне, ближайшем к Хартстоуну городе.
— Сами Герольды послали тебе этот дар, — сказал Лирин, кладя руку на плечо Кала. — Ты можешь стать намного лучшим хирургом, чем я. И не думай о никчемных мечтах других людей. Наши деды заработали нам второй нан, чтобы мы могли иметь полное гражданство и право путешествовать. Не потрать его на убийства.
Кал заколебался, но вскоре обнаружил, что кивает.
Глава одиннадцатая
Капельки
Правили три из шестнадцати, но сейчас царствует Сломанный.
Получено: Чачанан, 1173 год, восемьдесят четыре секунды до смерти. Объект — вор, с запущенной болезнью, по происхождению частично ириали.
Сверхшторм наконец ослабел. Стояли сумерки того дня, когда умер мальчик, когда его бросила Сил. Каладин скользнул в сандалии — те самые, которые он взял у погибшего морщинистого человека в самый первый день, — встал и пошел через запруженный барак.
Кроватей не было, каждому мостовику выдавалось по тонкому одеялу. Можно было подложить его под голову, можно было им накрыться. Каждый выбирал для себя, мерзнуть ли ночью или вставать с болью в шее. Впрочем, некоторые нашли третий способ. Они обматывали его вокруг головы, чтобы ничего не видеть, не слышать и не чувствовать. Спрятаться от мира.
Но мир в любом случае находил их. Таковы законы игры.
Снаружи лил дождь и все еще дул сильный ветер. Вспышки освещали западный горизонт, куда сдвинулся центр шторма. До избавления еще около часа, слишком рано для того, чтобы идти наружу.
Никто не хотел оставаться снаружи во время сверхшторма. Тем не менее сейчас это ничем не грозило: молнии ушли далеко, ветер можно было перенести.
Согнувшись под напором ветра, он прошел через темный склад леса. Ветки были разбросаны, как кости в логове белоспинника. Дождь прилепил листья к грубым стенам бараков. Каладин шлепал по лужам, приятно холодившим ноги и остужавшим раны, оставшиеся после предыдущих забегов с мостом.
Волны ледяного дождя окатывали его, текли по мокрым волосам, по лицу и по неряшливой бороде, которую он ненавидел, частично из-за усов, благодаря которым уголки рта зудились. Бороды, они как щенки громгончей. Мальчишки мечтали обзавестись ими, не понимая, насколько это может надоесть.
— Вышел прогуляться, светлость? — сказал чей-то голос.
Каладин взглянул и обнаружил Газа, сгорбившегося в щели между двумя бараками. Он-то что делает под дождем?
А Газ откреплял от подветренной стороны барака маленькую металлическую коробку, из которой лился мягкий свет. Он оставил сферы шторму и вышел, чтобы забрать их.
Рискованное дело. Даже укрытая коробка может разбиться. Некоторые верили, что тени Падших Сияющих приходят вместе со штормами и крадут сферы. Возможно. Но, находясь в армии Амарама, Каладин не раз видел людей, искавших сферы во время полного шторма и едва оставшихся в живых. Несомненно, суеверие родилось благодаря опытным ворам.
Были и более безопасные способы зарядить сферы. Менялы меняли тусклые сферы на светящиеся или, за небольшие деньги, заряжали ваши сферы в своих безопасных убежищах.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Газ. Невысокий одноглазый человек прижал коробку к груди. — Я повешу тебя, если ты украдешь хотя бы одну сферу!
Каладин отвернулся от него.
— Шторм тебя побери! Я в любом случае повешу тебя! Не думай, что сможешь убежать — кругом стражники. Ты…
— Я иду к Расщелине Чести, — спокойно сказал Каладин еле слышным голосом.
Газ замолчал. Расщелина Чести. Он опустил металлическую коробку, не возражая. Эта дорога давала человеку определенное уважение.
Каладин пошел дальше.
— Эй, лордишка, — окликнул Газ.
Каладин обернулся.
— Оставь сандалии и жилет. Я не хочу посылать за ними кого-нибудь вниз.
Каладин снял через голову кожаный жилет и бросил его в лужу, за ним последовали сандалии. Он остался в одной грязной рубашке и жестких коричневых штанах, тоже снятых с мертвеца.
Каладин пошел через шторм к восточной стороне склада. С запада доносилось низкое урчание. Теперь он хорошо знал дорогу к Разрушенным Равнинам; не меньше дюжины раз он пробежал ее с бригадой. Сражение происходило не каждый день — возможно раз в два-три дня, — и не все бригады бежали каждый раз. Но многие из забегов настолько опустошали и ужасали людей, что в промежутке они ходили как потерянные и ни на что не реагировали.
Многим мостовикам было трудно принять решение. Как будто их оглушили во время сражения. Каладин чувствовал это на себе. Решиться идти к расщелине оказалось довольно трудно.
Но его преследовали залитые кровью глаза этого мальчика. Он не мог заставить себя еще раз пройти через нечто подобное. Не мог.
Он добрался до основания откоса, проливной дождь бил в лицо, как будто пытался затолкать его обратно в лагерь. Он продолжал идти к ближайшей пропасти. Мостовики называли ее Расщелина Чести, потому что там они выбирали последнее, что им оставалось. «Честное» решение. Смерть.
Они были неестественны, эти расщелины. Эта, вначале узкая, бежала на восток, невероятно быстро становясь шире и глубже. Через десять футов от начала она настолько расширялась, что перепрыгнуть ее было почти невозможно. Здесь висело шесть веревочных лестниц с деревянными ступеньками, прикрепленных шипами к камню; с их помощью мостовики спускались и собирали имущество тех, кто падал в пропасть во время забегов.
Каладин взглянул на равнины. Через темноту и дождь мало что было видно. Нет, это место сотворила не природа. Землю кто-то расколол. И расколол людей, которые пришли сюда. Каладин прошел мимо лестниц, вдоль края расщелины. Потом уселся, перекинул ноги через край и посмотрел вниз; шел проливной дождь, его капельки уносились в темные глубины.
Рядом с ним суетились самые смелые крэмлинги, отважившиеся покинуть уютные норы и наброситься на растения, жадно пившие дождевую воду. Однажды Лирин объяснил, что сверхшторма богаты питательными веществами. Штормстражи в Холинаре и Веденаре доказали, что растения, пьющие штормовую воду, растут быстрее, чем те, кого поливают речной или озерной водой. И почему ученые так всполошились, узнав то, что фермеры знают уже много поколений?
Каладин смотрел, как капли воды скатываются в забвение пропасти. Маленькие самоубийцы. Тысячи тысяч. Миллионы миллионов. Кто знает, что ожидает их в темноте? Ты не можешь узнать это, не можешь увидеть, пока не присоединишься к ним. Спрыгнуть в пустоту и дать ветру унести тебя вниз.
— Ты был прав, отец, — прошептал Каладин. — Нельзя остановить шторм, сильно подув. Ты не можешь спасти одних, убивая других. Мы все должны стать хирургами. Каждый из нас…
Он нес чушь. Хотя, странно, голова была легкой. Возможно, из-за того, что его будущее было не таким ясным. Большинство людей всю жизнь беспокоятся о будущем. Ну, а его будущее пусто. Он отвернулся, думая об отце, Тьене, о былом.
Сейчас прошлая жизнь казалась очень простой. До того, как он потерял брата, до того, как его предали в армии Амарама. Вернулся бы Каладин в те невинные дни, если бы мог? И продолжил бы делать вид, что все так просто?
Нет. Он не так просто упал, как эти капли. Он заработал свои шрамы. Он прыгал на стены, бился в них лицом и руками. Он убивал невинных людей, случайно. Он шел за людьми с сердцами из черного угля и обожал их. Он полз, карабкался, падал и спотыкался.
И вот он здесь. В конце всего. Понимающий намного больше, но почему-то не ставший умнее. Он встал на ноги на самом краю пропасти и почувствовал, как разочарование отца нависло над ним, как грозовые облака.
Он занес одну ногу над пустотой.
— Каладин!
Он застыл, услышав этот мягкий, но пронзительный голос. Полупрозрачная фигурка колыхалась в воздухе, приближаясь через слабеющий дождь. Каладин отдернул ногу назад и вытянул руку. Сил бесцеремонно приземлилась на нее, выглядя как небоугорь, держащий во рту что-то темное.
Через какое-то время она вернулась к знакомой форме юной женщины, одетой в порхающее вокруг ног платье. В руках она держала узкий темно-зеленый листик, в одной точке разделившийся натрое. Блекбейн.
— Что это? — спросил Каладин.
Она выглядела очень усталой.
— Он такой тяжелый! — Она подняла лист. — Я принесла его для тебя.
Он взял лист двумя пальцами. Блекбейн. Яд.
— Почему ты принесла его мне? — резко спросил он.
— Я думала… — Сил отшатнулась. — Ты так тщательно хранил эти листья. А потом потерял, когда пытался помочь человеку в клетке с рабами. Я и подумала, что ты будешь счастлив иметь другой такой.
Каладин почти засмеялся. Она не имела понятия, что сделала, принеся ему лист с самым смертельным натуральным ядом Рошара. Она только хотела сделать его счастливым. Смешно. И трогательно.
— Как только ты потерял лист, все пошло плохо, — мягко сказала Сил. — До этого ты боролся.
— Я потерпел поражение.
Она съежилась, встала на колени на его ладони, туманная юбка крутилась вокруг ее ног, капли дождя проносились сквозь нее, покрывая рябью ее фигуру.
— Он тебе не понравился? Я летала так далеко… Я почти забыла себя. Но я вернулась. Я вернулась, Каладин.
— Почему? — взмолился он. — Почему ты переживаешь за меня?
— Потому, — сказала она, вскидывая голову. — Я наблюдаю за тобой, ты же знаешь. Еще с армии. Ты всегда находил молодых необученных людей и защищал их, хотя сам оказывался в опасности. Я это помню. С трудом. Но помню.
— Я потерпел поражение. Они все мертвы.
— Без тебя они бы умерли быстрее. Ты сделал так, что у них была семья в армии. Я помню их благодарность. Это главное, что привлекло меня к тебе, главным образом. Ты помог им.
— Нет, — сказал он, сжимая блекбейн пальцами. — Все, чего я касаюсь, вянет и умирает. — Он покачался на краю пропасти.
Вдалеке проворчал гром.
— Эти люди, мостовики, — прошептала Сил. — Ты можешь помочь им.
— Слишком поздно. — Он закрыл глаза, вспомнив сегодняшнего мертвого мальчика. — Слишком поздно. Я потерпел поражение. Они все мертвы. Они все умрут, и нет никакой возможности спасти их.
— Почему бы не попытаться еще раз? — спросила она нежным голосом, тем не менее заглушив шторм. — Разве это повредит?
Он помедлил.
— На этот раз ты не потерпишь поражение, Каладин. Они умрут в любом случае. Ты сам сказал.
Он подумал о Тьене, и его мертвые глаза посмотрели вверх.
— Часто я не понимаю того, что ты говоришь, — сказала она. — В моей голове все покрыто туманом. Но мне кажется, что, если раньше ты заботился о страдающих людях, ты не должен бояться помочь мостовикам. Что еще они могут сделать тебе?
— Я…
— Еще одна попытка, Каладин, — прошептала Сил. — Пожалуйста.
Еще одна попытка…
Люди, сгрудившиеся в бараке; укрывшиеся единственным тонким одеялом, даже не принадлежащим им. Боящиеся шторма. Ненавидящие друг друга. С ужасом ожидающие того, что принесет следующий день.
Еще одна попытка…
Он вспомнил себя, плачущего над телом мальчика, которого не знал. Мальчика, которому он даже не попытался помочь.
Еще одна попытка.
Каладин открыл глаза. Он замерз и промок, но чувствовал, как внутри зажегся крошечный огонек решимости. Он сжал пальцы, давя лист, и перебросил его через край расщелины. Потом опустил другую руку, на которой сидела Сил.
Она обеспокоенно взвилась в воздух.
— Каладин?
Он отошел от пропасти, голые ноги шлепали по лужам и беспечно наступали на лозы каменных почек. Склон, по которому он спустился, покрывали плоские сланцевые растения, открывшие себя дождю как книги; сморщенное кружево красных и зеленых листьев связывало обе половины. Спрены жизни — зеленые точки света, более яркие, чем Сил, но маленькие, как споры, — танцевали среди них, увертываясь от капель дождя.
Каладин шел, крошечные ручейки журчали вокруг его ног. Поднявшись, он повернул к баракам. Было пусто, и только Газ пытался вернуть на место разорванный брезент.
Каладин почти приблизился, когда Газ заметил его. Жилистый сержант нахмурился.
— Слишком труслив, а, светлость? Ну, если ты думаешь, что я верну тебе…
Каладин прыгнул вперед и схватил Газа за шею. Газ захрипел и поднял руки, но Каладин, заплетя ему ноги, толкнул его назад. Газ упал на каменистую землю, в воздух полетели брызги. Глаза Газа широко открылись от боли и изумления, он начал задыхаться под давлением железных пальцев Каладина на горле.
— Мир изменился, Газ, — сказал Каладин, наклоняясь к нему поближе. — Я умер в той пропасти. И мой мстительный дух вернулся, чтобы разобраться с тобой.
Газ, извиваясь, отчаянно искал взглядом кого-нибудь, чтобы позвать на помощь, но вокруг было пусто. Каладин легко держал его. В забегах с мостами было кое-что полезное: если ты ухитрился прожить достаточно долго, у тебя появлялись крепкие мышцы.
Каладин слегка разжал пальцы, дав возможность Газу вздохнуть. Потом наклонился к нему еще ближе.
— Мы начнем заново, ты и я. С чистого листа. И я хочу, чтобы ты кое-что понял, с самого начала. Я уже мертв. Ты не можешь повредить мне. Понял?
Газ медленно кивнул, и Каладин еще раз дал ему вздохнуть холодного влажного воздуха.
— Четвертый Мост — мой, — сказал Каладин. — Ты можешь назначать задачи, но я — бригадир. Предыдущий сегодня умер, и ты выбрал меня новым. Понял?
Газ опять кивнул.
— Ты быстро учишься, — сказал Каладин, отпуская сержанта. Он отступил назад, и Газ неуверенно поднялся на ноги. В его глазах полыхала ненависть, но чем-то прикрытая. Как если бы он волновался о чем-то другом, больше, чем об угрозах Каладина.
— Я хочу перестать выплачивать мой долг раба, — сказал Каладин. — Сколько получают мостовики?
— Две чистмарки в день, — ответил Газ, хмурясь и потирая шею.
А на руки раб получает половину. Одну бриллиантовую марку. Жалкие гроши, но они ему нужны. И еще ему нужно сохранить Газа.
— Я буду получать заработанные деньги, — сказал Каладин, — но ты можешь удержать для себя одну марку из каждых пяти.
Газ вздрогнул и сквозь мутную мглу непонимающе посмотрел на него.
— За твои усилия, — сказал Каладин.
— Какие усилия?
Каладин шагнул к нему.
— За твои усилия, во имя Бездны, держаться от меня подальше.
Газ снова кивнул. Каладин отвернулся и пошел прочь. Он ненавидел тратить деньги на подкуп, но Газу нужно было все время напоминать о том, что ему не выгодно убивать Каладина. Одна марка в пять дней — не слишком много, но для человека, рискнувшего выйти в сверхшторм, чтобы защитить свои сферы, этого, быть может, хватит.
Каладин, толкнув тяжелую деревянную дверь, вошел в маленький барак Четвертого Моста. Мостовики точно так же жались внутри. Но что-то изменилось. Неужели они всегда выглядели такими жалкими?
Да. Всегда. Изменился Каладин, не они. Он почувствовал себя странно перемещенным, как если бы разрешил себе забыть — хотя бы частично — последние девять месяцев. Он вернулся назад во времени и начал изучать человека, которым был. Человека, который сражался, и сражался хорошо.
Он не мог стать этим человеком, не мог стереть шрамы, но мог учиться у этого человека, как новый командир взвода учится у победоносных генералов прошлого. Каладин Благословленный Штормом умер, но он был одной крови с Каладином Мостовиком. Потомок с потенциалом.
Каладин подошел к первой сгорбленной фигуре. Человек не спал — кто может спать в сверхшторм? Он сжался, когда Каладин встал на колени рядом с ним.
— Как тебя зовут? — спросил Каладин. Сил слетела вниз, изучая лицо мостовика. Впрочем, он не мог ее видеть.
Человек был старше Каладина, с ввалившимися щеками, карими глазами и коротко остриженными белыми волосами. Короткая борода, метки раба нет.
— Как тебя зовут? — твердо повторил Каладин.
— Пошел ты к шторму, — сказал человек, сворачиваясь в клубок.
Каладин заколебался, потом наклонился к человеку и тихо прошептал:
— Смотри, приятель. Или ты скажешь свое имя, или я буду надоедать тебе. Если и в этом случае ты не скажешь — тогда я вытащу тебя наружу, в шторм, и ты будешь висеть над пропастью на одной ноге, пока не расколешься.
— Тефт, — наконец сказал человек. — Меня зовут Тефт.
— Не так сложно, а? — сказал Каладин, протягивая руку. — Я Каладин. Твой бригадир.
Человек заколебался, потом все-таки пожал руку Каладина, растерянно наморщив лоб. Каладин смутно помнил его. Вроде бы он в бригаде довольно давно, по меньшей мере несколько недель. А до этого был в другой бригаде. Одно из наказаний для мостовика, совершившего мелкое преступление, — перевод в Четвертый Мост.
— Отдыхай, — сказал Каладин, отпуская руку Тефта. — Завтра у нас тяжелый день.
— Откуда ты знаешь? — спросил Тефт, потирая бородатый подбородок.
— Мы — мостовики, — сказал Каладин. — У нас не бывает легких дней.
Тефт заколебался, потом слабо улыбнулся.
— Клянусь Келеком, это правда.
Каладин оставил его и пошел вдоль линии сгорбленных фигур. Он поговорил с каждым, подталкивая или угрожая человеку до тех пор, пока тот не называл своего имени. Все сопротивлялись. Как если бы кроме имен у них ничего не было, и никто не хотел отдавать их за здорово живешь, хотя все казались удивленными — или даже слегка обрадованными, — что кому-то понадобились их имена.
Он хватался за очередное имя, мысленно повторял несколько раз и держал, как драгоценный камень. Имена имели значение. Каждый человек имел значение. Возможно, Каладин умрет во время следующего забега, возможно, сломается под тяжестью моста, и Амарам наконец победит. Но он подготовил все для выполнения своего плана и чувствовал, как крошечный теплый огонек горит в нем.
Огонек от принятого решения и найденной цели. Ответственность.
Он сел, шепча имена людей; Сил опустилась ему на ногу. Она выглядела приободренной. Более яркой. Счастливой. А он чувствовал себя мрачным, усталым и мокрым. И ответственным. Ответственным за этих людей. Он вцепился в ответственность, как горовосходитель, висящий на краю утеса, цепляется за последнюю скальную полку.
Он найдет способ защитить их.
