ГЛАВА 14
— Как мы заставим наместника отменить «Закон о беретах»? — спросила. Франсуаз.
— Разве то, что происходит в этом городе, не кажется тебе странным? — спросил я вместо ответа. — Борьба за власть, политическая оппозиция, уличные беспорядки — и все это вокруг такого ничтожного повода, как древний закон, который был забыт много сотен лет.
— Что же в этом странного? — отозвалась Франсуаз. — Для борьбы за власть не нужна причина. Сама власть — достаточный повод, Майкл.
Когда я постучал в высокие двери дома Карлиты Санчес, солнце уже нанизалось на шпиль кафедрального собора. Нам предстояло поспешить, если мы хотели закончить все к заседанию магистратского Совета, а вообще-то я полагал, что лучше поторопиться, нежели провести в Бармуте еще один день.
Калитку открыла маленькая нимфетка; она не казалась юной благодаря косметике и совершенно взрослому платью. Я задумался, отчего она не использует образ полувзрослой лолиты. Многие из тех, что посещают подобные заведения, возбуждаются при виде сексуальных малюток.
Позже я понял, что все-таки ошибался — люди, что ходили в дом Карлиты Санчес, были иного склада.
Да, они были подвержены пороку так же, как и любой человек, будь он жиголо или архиепископ. Но каждый человек понимает порок по-своему и по-своему предается ему. Я знаю множество таких, кто счел бы Франсуаз изврашенкой, и, пожалуй, столько же, кто считает ее закомплексованной скромницей.
В голову обитателей Бармута не могла прийти мысль о том, чтобы заниматься любовью с несовершеннолетней, — просто потому, что они считали это не обычным грехом, а грязью.
Я знал девушек, которые сочли бы грязью любую сексуальную позу, кроме традиционной.
— Вы что-то хотели? — спросила лолита.
Она хорошо знала, что имеется в виду под словом «что-то». Я отметил про себя, что она пользуется косметикой гораздо более умело, чем Карлита Санчес.
— Только один вопрос, — сказал я. Девушка томно потянулась.
— У меня уже готов ответ, — сказала она. — Да…
— Я хотел спросить о Виже Гайто, — произнес я.
Я торопливо продолжил, чтобы юная красотка не истолковала мои слова неправильно:
— С кем он встречается? У него есть подружка?
— О да, — ответила нимфетка. — Ее зовут Джорджия. Виже — такой статный парень… К сожалению, он совсем не заходит к нам.
— Верится с трудом, — усмехнулся я.
— Это правда, — ответила девушка. — Конечно, он часто здесь бывает, с друзьями. Пьют, веселятся. Его дружки берут девочек, а он нет. Ему подавай девочек из приличных семей… Таких, как Джорджия. Чертов гордец.
Я улыбнулся, почти против воли.
Отношения Аргедаса и Виже вновь наполнялись новыми оттенками красок. Отец приучил сына быть разборчивым в связях с женщинами, и этот урок нашел отклик в самолюбивом сердце парня.
— Но все это было до того, как в городе появились вы, — зачастила лолита. — Может, все-таки войдете? В это время мы не работаем, мне будет приятно побыть с вами просто так, из приязни…
Откуда она взяла это слово?
— Спасибо, но нет, — проговорил я. — Лучше скажи, где я могу найти Джорджию.
Наемник в темном доспехе из адаманта следовал за нами на небольшом расстоянии. Он делал вид, будто оказался здесь совершенно случайно.
Сперва я не мог понять, для чего Аргедас послал за нами соглядатая, он же мог увидеть весь город, где бы ни находился. Ответ оказался прост до безобразия. Чужой в чужом городе, наместник не знал культуры бьонинов, не понимал ее, а потому и не умел пользоваться ее дарами.
Пословица гласит — в своем доме и стены помогают. Потому горе тем, кто пытается стать хозяином в чужом.
— Как бы нам от него отделаться? — рассеянно спросил я. — Нет, Френки, не стоит проламывать ему череп. Давай придумаем что-нибудь более изящное…
Я сделал еще несколько шагов и остановился.
Площадь двигалась. Темные булыжники поднимались и воспаряли в воздух, рисуя сложные, причудливые узоры. Стражник, шедший за нами по пятам, оказался в центре каменного кружения.
Воин остановился, тревожно взглянул на нас, и его рука потянулась к защитному амулету.
— Что это? — негромко спросила Френки.
Несколько мгновений я не мог ответить, завороженный зрелищем. Перед моими глазами вспыхивало то, о чем эльфы моего поколения могли читать только в книгах.
Последний камень поднялся из мостовой, влившись в беззвучную мелодию танца.
Вслед за ним из холодной земли поднимался Он — паладин бьонинов, долгие века спавший в глубоком склепе и пробудившийся теперь — разбуженный злом, которое совершалось в Бармуте.
Он не знал слова «справедливость» и не искал правды. Мы с Френки были здесь чужаками, поэтому нам предстояло умереть первыми. Потом настанет очередь доктора. Убив его, паладин примется уничтожать всех, кого встретит, — до того дня, когда убьет истинного виновника преступлений.
После этого он вернется в подземную могилу, где будет спать до тех пор, пока новое зло не заставит его подняться.
Наемник медленно отступал назад, сотворяя перед собой защитные заклинания.
— Кто это? — спросила Франсуаз.
— Тот, кому понравится тебя убивать, — сказал я.
Мягкие, шелковистые волосы стекали с плоской лошадиной головы. Крепкая конская шея переходила в узкие, согнутые плечи, покрытые слизистой кожей. Руки были такими тоненькими и слабыми, что казались уродливыми косичками.
Впалая грудь топорщилась двумя небольшими сосками, и невозможно было понять, мужчина то или женщина. Под ними раздувался пухлый живот, шесть жировых складок налезали друг на друга и низко свешивались над пахом, заменяя одежду.
Ноги у существа были тонкие, птичьи, но заканчивались худыми человеческими ступнями. Вместо хвоста темнела черно-желтая гузка осы, из которой то появлялось, то пряталось снова ядовитое жало.
Страх сухими пальцами сжал воину горло, выдавливая из него мокрый всхлип, — так огр выжимает мозг из головы человека, чтобы лился через глаза прямо в рот людоеду.
Наемник схватил ожерелье из зубов дракена, висевшее у него на шее, и резким движением порвал золотую нить. Белые кусочки кости посыпались вниз сухим мертвым снегом.
— Orria gorn sutterium, — произнес человек.
Зубы, оброненные им, застыли в воздухе, не коснувшись земли. Они дрогнули, словно щепки, замершие на поверхности безмятежной воды и вдруг потревоженные ветром. Затем стали подниматься, остановились на уровне груди воина, сложившись в защитную руну.
Тварь по-птичьи ударила по земле лапой, подняв тучу песка. Ее тоненькая рука поднялась ко рту, и тупые лошадиные зубы перекусили вену.
Мутная кровь заструилась из раны, орошая камни, потом свернулась в тонкий тугой жгут и яростно хлестнула по костяным символам, что вздрагивали перед человеком.
Руна рассыпалась, и зубы дракена, разом вдруг потемневшие, упали на землю, сложившись в символ смерти. Верхняя губа чудовища приподнялась, и глухое ржание вырвалось из смрадного рта.
Жировые складки на его животе зашевелились. Они отгибались, поднимались вверх, словно жабры, открывая широкие щели, из которых сочился гной.
Из этих отверстий показались жилы. Они высовывались над краем гнилых провалов, ненадолго замирали, размазывая темную слизь, и кончики их подрагивали, похожие на головы змей.
Десять или двенадцать отростков выстрелили в человека, глубоко погрузившись в его тело. Сначала белые, они стремительно темнели и пухли, высасывая свежую кровь и перекачивая ее в брюхо чудовища.
Кожа воина начала стремительно бледнеть, он бы рухнул наземь от боли, но напряженные стебли не давали ему сделать это. Все новые и новые трубки впивались в его тело, пока между ним и монстром не выросла толстая, подрагивающая бахрома из артерий.
Когда человек наконец упал, он почти ничего не весил. Вся влага, хранившаяся в его теле — в крови, костях, внутренностях, — перелилась в пухлый живот чудовища.
С мокрым всхлипыванием отростки стали отделяться от его кожи и втягиваться в брюхо монстра.
Франсуаз резко рассекла воздух кинжалом.
Там, где просвистело острие меча, раскрывалась рваная рана, начавшая истекать кровью. Алые струи чертили перед демонессой охранное заклинание, и с каждой новой каплей слова его менялись.
Чары взывали то к магии смерти, то к волшебству жизни. Каждый из шести первоэлементов вспыхивал и гас, — и существо замерло, с ненавистью глядя на девушку. Тварь поняла, что ее смертельные щупальца не смогут преодолеть этой зашиты.
Монстр, вскинув голову, издал протяжный вой. Его волосы, только что темные и шелковистые, в один момент поседели, стали ломкими и осыпались с головы, покрывшейся паутиной морщин.
Я шагнул к нему, и мифриловый топор взлетел в моих руках, словно холодные крылья, которые я обрел на долю мгновения. Три руны — Зла, Ночи и Разрушения, начертанные на полумесяце лезвия, — на мгновение потемнели, потом вспыхнули багряным огнем.
Тяжелый клинок врезался в голову твари, рассекая ее от уха до уха. Длинные девичьи волосы взмыли вверх, окрашенные горячей кровью.
Магический щит, трепетавший перед демонессой, пришел в движение. Он устремился к чудовищу, накрыл его и размазал по земле. Паладин кричал. Он не мог поверить, что настало время умирать.
Девушка резко опустила руки.
Холодные камни, один за другим, начали снижаться. Тяжелые булыжники опускались на еще живое чудовище, с каждым ударом лишая его надежды спастись.
— Heitem! — вскликнула Франсуаз.
Холодный луч света ударил монстра в солнечное сплетение. Паладин завыл от отчаяния. Он знал, что после этого поражения уже никогда не выйдет из своей могилы.
Стрела демонессы навечно приковала его к земле, и только ярость и злость будут с ним в бесконечной ночи.
Виже провел по лицу тыльной стороной ладони.
Он до сих пор ощущал боль от удара хлыста. Не ту ноющую, бурлящую в поврежденных щеках, которая будет оставаться еще долгие дни, пока рубец не заживет и не исчезнет под действием масла кориандра.
Виже все еще чувствовал на себе тот удар — словно свистящая плеть с каждой секундой вновь опускалась на его лицо.
Приподняв руку, затянутую в тугие повязки, он дотронулся до своего подбородка.
Виже шел по улицам Бармута. Как и всегда, они были совершенно пустынны. Казалось, что ни одной живой души нет в старинном бьонинском городе, и только он один идет по серым булыжникам, сам не зная, куда и зачем.
Раньше ему это нравилось, он получал удовольствие от того, что был королем улиц и каждый человек, шедший ему навстречу, должен был испуганно жаться к стенам домов.
Но теперь Виже было одиноко, позади него не шагали другие апаши, и огромный город, представлявшийся для него раньше огромной площадкой для игр, только для его игр, теперь перевернулся и превратился в пугающий и чуждый Виже каменный лабиринт.
Виже никогда не был один, его всегда окружали те, кто подчеркивал его силу, в ком, как в зеркале, он видел себя блистающим и непобедимым. Теперь никого не оказалось рядом; апаши прятались по своим норам, зализывая раны. Они еще долго будут смотреть на него с презрительной насмешкой — дважды его победила женщина.
Конечно, прямо этого не покажут, не осмелятся. Но они помнят и будут говорить об этом за его спиной — усмешка, скрытая за опущенной головой, отблеск выражения, подмеченного случайно и тут же задавленного.
Все это было для Виже хуже смерти.
Он знал, что ему по плечу восстановить свое положение, подчинить себе своих апашей и выбить из их голов сомнения в нем. Но сейчас у него не было на это сил, он должен был передохнуть.
Виже шел туда, где на него станут смотреть как на героя, — к Джорджии. Это было ему необходимо, с рождения он привык питаться восхищением и подобостраием людей, как ребенок кормится молоком, а растение — солнечными лучами. Теперь Виже голодал, лишенный этого восхищения, и, подобно вампиру, спешил насытиться им.
Виже подошел к каменной ограде. Острые пики из темного металла поднимались над забором большого дома. Отец Джорджии занимал высокое положение в коммерческом приказе, ее мать все дни проводила в кафедральном соборе, расписывая на иконах лики святых.
Джорджия считала отца самодовольным невеждой, а мать — экзальтированной дурочкой.
Почти весь день Джорджия проводила одна, если не считать домашних учителей, но она никогда не обращала внимания на прислугу. Джорджия училась не просто прилежно, но с остервенением. Она ненавидела Бармут и презирала его, мечтая когда-нибудь уехать в столицу и заблистать там.
Виже подошел к дверям с узором в виде вырезанных в дереве виноградных лоз. Он позвонил в колокольчик. Ему не было известно, кто побывал у Джорджии буквально несколько минут назад.
Бульдог Тоби уронил три горячие капли слюны на порог и заинтересованно поднял на горничную добродушную морду.
— Добрый день, Бетси.
Лицо доктора Бакулы было таким же приветливым, как и физиономия его бульдога. Он приподнял мягкую шляпу и оставил ее в руках.
Бетси в который раз подумала, что если и позволит какому-нибудь мужчине — ну, вы понимаете, что девушка может позволить мужчине, — то он должен быть таким, как доктор Бакула, — высокий, красивый и такой галантный.
Но где же найти такого мужчину?
— Доброго вам дня, доктор, — произнесла Бетси, пряча глаза. — Вы хотите поговорить с мисс Джорджией?
— Не совсем, Бетси, — сказал доктор.
Он поднял бульдога на руки и сделал это так легко, словно огромная собака состояла из невесомого пуха.
Тоби развесил короткие лапы, млея от блаженства. Бакула, почесывая псу пузико, продолжал:
— Мы с Тоби зашли за учительницей мисс Джорджии… Я обещал ей, что мы вместе посмотрим анатомические образцы. Правда, Тоби?
Бульдог пролаял, выражая полное свое одобрение.
Джорджия сидела, закинув ногу за ногу, и ее карандаш был уткнут в толстую тетрадь с выписками. У нее были довольно красивые ноги, а длинная юбка, доходившая до пят и ниспадавшая волнами оборок, задралась и почти полностью обнажала бедра девушки.
Но Джорджия не обращала на это внимания; подобно грифельному карандашу, который держала в руках, она была остро заточена и нацелена на учебу. Была она красива или нет, сексуальна или невзрачна — подобные мысли почти никогда не приходили ей в голову.
Все, что имело для нее значение, — это блестящие успехи, которые позволят ей покинуть ненавистное болото Бармута.
В чем-то она была похожа на Виже. Может быть, походила на своего парня почти во всем. Всю жизнь ее окружали те, кто ею восхищался — искренне или от раболепия — и кого презирала она сама.
Ей никогда не приходилось бороться за то, что она имела; мысль о том, что ее красота и сексуальная привлекательность могут стать оружием, ни разу не приходила Джорджии в голову, ибо она никогда еще не нуждалась в оружии.
Разница между ними состояла в том, что, имея от рождения все, что мог предложить ему провинциальный Бармут, Виже был доволен этим и не мечтал о большем, Джорджия же мечтала и была готова бороться за свою мечту.
Ей еще предстояло узнать, умеет ли она делать это.
Она приветствовала доктора так, как полагается приветствовать уважаемого посетителя девушке из богатой семьи, и все же в ее жестах не было той чопорной условности, какую Бакула привык встречать в домах бармутской знати и которая ему претила.
У Джорджии была цель, и все остальное имело для нее второстепенное значение.
