Мощеная столбовая дорога втекала в городские улицы Бармута, как полноводная река вливается в широкое озеро. Вдали над силуэтами домов поднимался кафедральный собор Вселенской церкви, и солнце заглядывало в земной мир через замочную скважину пентаграммы.

Вороные кони ударили подковами о булыжники мостовой, и звон их копыт возвестил о прибытии экипажа. Гай Пиктон выбрался из коляски спиной вперед, проделав это еще более неловко, чем когда садился в нее.

— В бумагах вы найдете мой адрес, — произнес он. — С восьми утра и до шести вечера я обычно нахожусь в мэрии.

Он поднес руку к шляпе в знак прощания и смущенно опустил голову; наше появление в Бармуте он расценил как некий упрек в некомпетентности.

Его жест выглядел так, словно он стыдливо прикрывает лицо.

Франсуаз выпрыгнула из экипажа через закрытую дверцу. Легкая коляска даже не покачнулась.

— Я ему не понравилась, — констатировала она, оправляя короткие кожаные полуштаны.

— Ты слишком ему понравилась, — возразил я, передавая вознице два соверена. — Для мужчин определенного сорта это одно и то же.

Франсуаз наморщила нос:

— Что ты имеешь в виду?

Мы направились вдоль городской улицы, туда, где за пушистыми верхушками буков виднелась гостиничная вывеска.

— Такие люди, как Пиктон, привыкли иметь дело с женщинами столь же невзрачными, как они сами. Представь себе некрасивое существо — некрасивое не от природы, но от того, что никогда не заботилось ни о себе, ни о своей красоте. Она может быть молчаливой или болтушкой, тихоней или, наоборот, домашним тираном. Но в любом случае она воплощение жены серого неудачника. Один из моих коллежских преподавателей любил повторять: «Все не могут быть богатыми». Надо ли говорить, что сам он был беден хуже церковной крысы.

— Церковные крысы обычно самые толстые, — ответила Франсуаз. — Иногда мне кажется, что служки нарочно подкармливают их просфирами.

— Все равно, — продолжал я. — Возьми обложку эротического журнала и перечисли все качества, которые отличают красивую, сексуальную женщину. В жене Гая Пиктона нет ни одного из них. Отчего он на ней женился? На этот вопрос несложно ответить. В нем самом нет ни одной черты, которая позволила бы ему покорить красотку. Прежде всего — самоуважения. Вот почему, Френки, роскошные и сногсшибательные девушки навсегда остались для Пиктона теми, кто никогда не появится в его жизни. Но это не значит, что он не в состоянии их оценить.

— Выходит, раз он не мог фонтанировать спермой, то залился желчью?

Мы оставили багаж в гостинице, сняв номер с видом на реку и кафедральный собор.

— Вы подниметесь? — спросил администратор.

— Нет, — отвечал я. — Нам бы хотелось осмотреть город. Далеко ли отсюда до ручьев?

— О нет, сэр, — отвечал служащий. — Спуститесь по бульвару и сверните налево возле каменной стелы. Вызвать вам извозчика?

— Спасибо, нет. Мы пойдем пешком.

— Мирный город, Френки, — произнес я, ударяя по камням мостовой энергетической тростью. — Старинная архитектура. Кажется, само время застыло в этих сводах — подобные города притягивают совершенно определенные злодеяния…

— Каким может быть человек, который совершил шесть изнасилований и убийств? — спросила девушка.

— Каким угодно, — ответил я. — Пока мы знаем только одного обитателя Бармута, если не считать служащих гостиницы и кучера. Это Гай Пиктон, и он как нельзя лучше отвечает портрету серийного насильника.

— Ты прав, — задумчиво сказала Френки. — Тихий, замкнутый, отличный семьянин и прилежный служащий. Полон комплексов, носит шляпу и не снимает перчаток — он словно боится мира и отгораживается от него.

— Добавь к этому взгляды, которые он исподволь бросал на твою грудь, — и перед нами идеальный кандидат на роль сексуального маньяка… Преступник до сих пор не пойман именно потому, что сам занимался собственным розыском. Как складно получается, Френки. А ведь в Бармуте сотни и тысячи таких людей, как Пиктон.

— Однако у тебя уже есть какие-то теории? Я мимолетно улыбнулся.

— Пока еще только теории, Френки. Одно я знаю наверняка — преступник слабого телосложения и, скорее всего, действовал один.

— Это из-за того, что он использовал порошок эфедры?

— Да.

— Но разве не мог он захотеть перестраховаться? Каким бы сильным он ни был. Знаешь, Майкл, научно доказано, что даже самый могучий силач не в силах изнасиловать девушку в одиночку, если та сопротивляется.

— Вот именно, Френки! Если та сопротивляется. Он применял одурманивающий наркотик именно потому, что знал — он не справится с жертвой, если та станет сопротивляться.

— Сильный человек тоже мог быть не уверен, что у него все получится. Не забывай, что после первого же преступления его разыскивали за убийство. Малейший вскрик мог его погубить.

— Френки.

Я покачал головой.

— Только в романах преступник оставляет на земле следы и ты можешь заключить, что он высокий человек, левша, носит охотничьи сапоги на толстой подошве и серое пальто, курит индийские сигары с мундштуком, а в кармане у него тупой перочинный нож. Нет, Френки! Прошли те времена, когда злоумышленники оставляли после себя столь очевидные улики, — если такие времена вообще когда-либо были. Те следы, что есть у нас, — это следы его психологии, его образ действий, и здесь нет места строгой, неопровержимой логике.

Я тряхнул в воздухе тростью.

— Представь, что ты сильный мужчина. Для тебя это просто — физически ты превосходишь большинство мужчин, к тому же ты бисексуалка. Теперь. Ты насилуешь молодых, красивых девушек — почему?

Франсуаз задумалась.

— Потому что я не могу получить их иным путем.

— Предположим. И здесь уже не так важно — ищешь ты собственно сексуального удовлетворения или на первый план вышел процесс овладения жертвой. Что ты станешь к ним испытывать?

— Очевидно, злость.

— Отлично! А что ты сделаешь с жертвой, которую превосходишь физически и которую ненавидишь? Ты обкуришь ее дурманящим порошком, разденешь, изнасилуешь и только потом убьешь?

Франсуаз покачала головой.

— Нет. Побои бы начались сразу.

— Вот именно. Овладеть той, кого насилуешь, — значит, унизить ее. Человек, физически сильный, непременно использовал бы кулаки — в первую очередь кулаки. Но наш человек — слаб; он не привык действовать физически. Возможно, где-то он брезглив, ему хочется овладеть красивой девушкой и только потом обезобразить ее. Громила с пудовыми лапищами просто не обратил бы внимания на то, сколько синяков успел наставить. Вот почему я думаю, что насильник — из категории нашего друга Пиктона.

— Ладно, — согласилась девушка. — А что привлекло твое внимание в карте города? И почему ты так взъелся на беднягу, когда тот сказал, что пятую и шестую жертвы нашли у ручьев?

— Я взъелся?

Я отмотал наш разговор назад и пришел к выводу, что не сказал Гаю Пиктону абсолютно ничего, что заслуживало бы такого эпитета.

— Система, Френки. Я ищу систему.

— Я поняла. — Девушка кивнула. — Первые две жертвы он убил в саду — две с четвертью мили, это же целый лес. Там ему ничто не угрожало. Потом этот гаденыш выполз на городские улицы; сперва окраина, потом ближе к центру. А затем он вновь вернулся в глушь, и это разбило твои построения.

— Верно, — согласился я. — Вот почему я хочу начать с осмотра ручьев. Если факты не вписываются в теорию — какой-то из них явно подпорчен молью… Или оба сразу. Однако, Френки, как ты думаешь, отчего наш друг Пиктон так сильно смутился, когда я спросил у него про связь между убитыми девушками? В случаях с серийными насильниками это самый первый вопрос, который следует себе задать. Похоже, есть кое-что, о чем он не захотел рассказывать…

Ответ на это мы получили довольно скоро — и совсем не тем путем, который я мог бы себе представить.