Глава 40. Мир тесен

Вечереет. Мягко покачиваясь, катер идет средним ходом. Двигатели сонно бормочут что-то, выплевывая за корму белые струи. Здесь, в рубке, их шум почти не мешает говорить. После аврала, учиненного деятельным Бабой, в котором, по мере сил, принимали участие и мы с Мишель, наступает приятный час отдыха. Все пробоины в переборках тщательно заделаны быстротвердеющим ремонтным раствором. Стекло и щепки стекловолокна выметены. Палуба и нижние помещения отдраены. Каюта проветрена. Откачана вода из моторного отделения. Подновлена маскировочная окраска мачты и поручней. Я даже умудрился срастить подручными средствами перебитый антенный кабель. А потом мы с Бабой, как истинные мужчины после тяжкого трудового дня, смакуем на корме ореховую водку. Баба называет ее феней. Так себе пойло, но мне неловко обижать нашего шкипера и я уважительно киваю после приема внутрь каждого глотка противной теплой жидкости. Ожившая на свежем воздухе Мишель в это время загорает нагишом на полубаке, развесив нашу выстиранную одежду на леерах. А послушная индийская жена Чандраканта бдительно следит за тем, чтобы ее муж случайно не обнаружил, что у него остались срочные дела в рубке. Она готовит обед и пресекает всякие попытки своего босса подняться на мостик. Честь Мишель под надежной защитой. Эта женская солидарность, смешанная с ревностью, — сплав почище легированной стали. Хотя я и сам не прочь посмотреть, что там прямо по курсу, но из уважения к собеседнику продолжаю сидеть и слушать рассказы Бабы о его похождениях, время от времени делая маленькие глотки из стаканчика. Крепкая эта феня — ужас. От одного единственного глоточка от живота растекается тепло и начинает клонить в сон. Тем более, что ночь мы провели в бегах. Даже Триста двадцатый не возражает против моего возлияния.

Тем временем, ветерок доносит из рубки аппетитные запахи. Матрос на все руки собирает на стол. То ли под действием стресса, то ли соленого ветерка, я ощущаю зверский голод. Мне неловко признаться в этом, но желудок мой сам заявляет о себе. Вдруг понимаю — с тех пор, как мы прилетели сюда, я ни разу толком не ел. Баба благодушно улыбается. Делает успокаивающий жест. Типа: погоди, парень, сейчас увидишь, что у меня за жена. И вот Чандраканта приглашает нас в рубку. Предварительно дав Мишель время одеться. Когда мы усаживаемся вокруг крохотного столика, я чувствую, как пахнет солнцем и солью от моей возлюбленной. Запах этот удивительно идет ей. И сама она, с порозовевшим от солнца лицом, с блестящими глазами, с волосами, наскоро собранными в подобие короткого хвоста, босая, так естественна в тесной рубке на фоне бесконечной водной глади в проемах раздвинутых дверей. Не знаю почему, но я испытываю гордость от того, что эта женщина с маленькими розовыми пятками — моя. И все вокруг чувствуют это. И Мишель тоже. Она мягко и немного смущенно улыбается мне.

Жена хозяина катера постаралась. Стол ломится от разноцветных яств. Вокруг чаши с простым белым рисом расставлены плошки с острыми соусами. Горка желтовато-серых лепешек между ними. В большом блюде торчат из красной подливы какие-то кусочки. По виду мясо.

— Рыба кари, — поясняет Баба. — Сам ловил. Пятнистый скат. Очень питательно.

— Знаешь, я ем глазами. Все так красиво, что мне уже вкусно, — говорю я с улыбкой.

Чандраканта рдеет от похвалы. Я невольно сделал ей комплимент. Надеюсь, я не нарушил очередной местный обычай. И уже через минуту моя попытка утолить голод превращается в извращенную пытку. Решительно все, что на столе, за исключением, пожалуй, совершенно пресного и безвкусного риса и сухих лепешек, сделано из раскаленных углей. Слезы льются из глаз, я стаканами глотаю воду под недоуменными взглядами хозяев, пока, наконец, не сдаюсь и не ем один рис. Разочарование охватывает меня. Видимо, пока мы здесь, мой удел — лечебное голодание. Ну что ж. Избыток пищи мешает тонкости ума. Так, кажется, выражался один из древних философов. Мишель оказывается умнее. Рис она сдабривает крохотной капелькой соуса. Крохотный же кусочек рыбы она поедает, густо обложив его белой крошкой. Она напоминает мне осторожную кошку, что гоняет лапкой по полу горячее мясо, в ожидании, пока оно не остынет.

— Мы знаем, что белые туристы не любят острое, — добродушно хвастается Баба. — Специально для вас жена сделала все пресным.

Пресным? Я жалобно смотрю на Мишель. Та легонько пожимает плечами. Пресным? Что же тогда для них острое?

— Спасибо. Очень вкусно, — вру я через силу и обреченно пихаю в рот очередную порцию риса. Есть рыбу и тушеные овощи я уже не решаюсь.

Чандраканта приносит чай. Разливает его по большим чашкам. Добавляет молока. Горячая жидкость едва проходит в мое обожженное горло. Не поверите — чай невыносимо сладкий и в тоже время острый! Богом забытая планета!

Неспешная послеобеденная беседа. Измученный едой, я стараюсь поддерживать разговор. Мишель весело чирикает, нахваливая хозяйку.

— Так приятно иметь дело с образованными людьми, — говорит Баба, прихлебывая пародию на благородный напиток. — Не каждый белый знает, что означают наши имена. Вы изучали нашу культуру по книжкам?

— Да нет, в общем, — недоумеваю я.

— Ты сказал, что имя моей жены переводится как «любимая луной». Это действительно так. Я был очень удивлен.

— Понимаешь, — краснею я от смущения. — Однажды я познакомился с одним человеком. Он с вашей планеты. Он рассказал мне про своих родственников, по которым соскучился. В том числе и про свою сестру Чандраканту. И про то, как переводится ее имя. Мне понравилось. Очень красивое имя. Потому и запомнил. Я и его имя запомнил. Анупам, что означает «несравнимый». У вас красивые имена. Только запоминать трудно. Извини, что я тебя разочаровал.

— У меня тоже есть брат Анупам, — тихо говорит Чандраканта и смотрит на мужа. — Очень удачливый в делах.

— Здорово. Только этот Анупам далеко отсюда. На другой планете.

— Мой брат тоже на другой планете, — так же тихо отвечает женщина. — Он выучился на электрика и улетел на заработки. Он помогает нам с мужем.

— Хороший человек, — подтверждает Баба. — Мы копим на новый катер. А он иногда присылает нам денег. Хочет, чтобы жена улетела отсюда и выучилась на медсестру. А она не хочет. Нам и здесь хорошо. «Малек» — наш дом.

— Да, совпадение, — радуюсь я смене темы. — Мой знакомый тоже работает электриком. В космопорте. Его фамилия Патим. Я слышал, это очень распространенная фамилия у вас.

— Действительно смешно. Такой большой мир, а даже фамилия похожа, — говорит Баба, улыбаясь. — Ее брат тоже работает в порту. Правда, на маленькой планете. На Джорджии. Пишет: там не найти настоящей еды.

Я перестаю улыбаться. Слишком много совпадений.

— И мой — на Джорджии. Он рассказал мне, как у вас тут здорово. Так что я решил лететь на Кришнагири. Правда, путь окольным оказался. Я немного попетлял в дороге. И еще он просил меня привезти на Кришнагири маленькую коробочку. Для своей сестры. Она должна была встретить меня в порту. Я ничего, кроме ее имени, не знаю. Я с этой коробочкой где только не побывал. И даже с собой ее привез. И потерял несколько дней назад в… одном месте.

Наступает тишина. Только гул моторов да легкий плеск воды. Мишель переводит удивленный взгляд с меня на жену шкипера. Та пребывает в полной растерянности. Сам Баба сидит с раскрытым ртом, глядя на меня.

— Значит, это вас я должна была встретить? Челнок приземлился, но вы не появились. Брат прислал телеграмму. Сказал, высокий белый человек в джинсах и с коробочкой в руках.

— Господи, Чандраканта! Это же невероятно. Так просто не может быть! — наконец, говорю я.

— Карма, — просто отвечает она. И улыбается.

— У нас говорят — мир тесен, — вмешивается Мишель. — А что там было, в этой посылке? Юджин из-за нее столько бед хлебнул!

— Бед? Из-за нашей посылки? Почему? Там ничего особенного и не было. Перевод сюда слишком дорог, вот брат и передает раз в несколько месяцев немного денег. С оказией. Приклеивает их к стенкам почтовой упаковки и все. Два раза передавал. По триста кредитов, — с гордостью добавляет она. Видимо, здесь это большие деньги.

— Триста кредитов? — переспрашивает Мишель.

— Триста? И все? — хлопаю я глазами.

— Ну да. Жаль, что вы их потеряли. Но это не страшно. Мы понимаем, как вам тяжело пришлось…

— Триста кредитов? — как дурак, переспрашиваю я. — Все мои приключения — из-за трех цветных бумажек? Триста кредитов?

Припадок смеха набрасывается на меня. Ничего не могу с собой поделать. Хихикаю, прикрыв рот рукой. Я делаю хозяевам успокаивающие жесты. Сейчас пройдет, мол. И продолжаю смеяться. Да что там смеяться — я уже хохочу как безумный. Слезы катятся у меня из глаз. Мышцы живота сводит судорогой.

— Триста двадцатый, я спятил?

— Ответ отрицательный. Показатели жизнедеятельности в норме.

Вслед за мной прыскает Мишель. Кому, как не ей, знать причину моего смеха. Растерянные хозяева тоже вежливо улыбаются. Им никак не понять, что нас так развеселило. Наверное, они думают, что потеря трехсот кредитов там, откуда я прилетел, ужасно смешное событие. Вздыхают тихонько — какие там, должно быть, счастливые люди.

Наконец, я выдыхаюсь. Выпиваю полчашки перчено-сладкого пойла.

— Вот и вся цена всем нашим переживаниям, — отчего-то грустно говорит Мишель. — Смешные деньги.

— Если бы электрик не захотел их передать на родину, я бы не встретился с тобой.

— И не дал бы в морду этому индюку…

— И меня не высадили бы на Йорке…

— И ты бы не попал на Землю…

— И тебе не пришлось бы меня спасать…

— А тебе — меня…

— И на Зеленом Шаре ты бы не сходил с ума на своем концерте…

— И Эндрю Эдамс с Ван Даймена остался бы жив…

И радость куда-то улетучивается. И больше не хочется думать о превратностях судьбы. И о тесноте мира. Потому что я сразу вспоминаю, что он собой представляет на самом деле, этот наш мир. Только хозяева продолжают улыбаться застывшими улыбками, глядя на нас. Не знают, как себя вести со своими странными гостями. Тени от погружающегося в океан солнца рисуют на лице Бабы черные рубцы. Вокруг черных волос Чандраканты — розовый нимб. Плевать мне на целесообразность! Я даже и пальцем не пошевелю, чтобы убить этих людей. Слышишь, Триста двадцатый?

— Твое поведение неразумно. Ты действуешь под влиянием эмоций.

— Черт возьми — а ради чего еще жить? Что нам остается, кроме этих эмоций? Предназначение?

— Обнаружен летающий объект.

— Что?

— Объект классифицирован как истребитель типа «Гарпун». Высота пятьсот метров. Скорость от двух тысяч километров. Курс сорок пять. Сближается.

— Истребитель? — никак не врублюсь я.

— Обнаружено облучение радаром наведения. Опасность первой степени!

Черт! Я вскакиваю, опрокинув блюдо с рыбой. Маслянистая жижа стекает по переборке. Все какое-то ненастоящее. Двумерное. Без теней. Словно нарисовано. Удивление на лицах. Раскрытый рот Бабы. Заходящее солнце тычет в глаза раскаленной иглой. И в следующий момент меня швыряет в раскрытую дверь. Не успеваю ничего понять, как обнаруживаю себя застрявшим в ограждении палубы. И на месте кормы — опадающий султан воды пополам с дымом. Катер резко зарывается носом в волну, подброшенный взрывом. Бурлящий поток прокатывается поверх меня. Уши закладывает. Вокруг все зеленое с белым — тысячи мельчайших пузырьков в кипящей воде. Мы идем ко дну? Так просто? И тут же, словно мое недоумение услышано кем-то всемогущим, «Малек» пробкой выскакивает на поверхность, стряхивая с себя тонны воды. Я жадно дышу. Высвобождаюсь из объятий погнутых лееров. Катер быстро тонет, оседая на корму. На месте моторного отделения — только щепки палубы. Стоять уже невозможно. Ухватываюсь за выбитые взрывом проемы рубки. Щиты с них сорвало и унесло. Заглядываю внутрь, в мешанину обломков.

— Мишель! Мишель!

— Я здесь, — сдавленно отзывается она из-за привинченного к палубе кресла.

— Быстро за борт. Прыгай! — я кричу, стараясь криком заглушить в себе страх — не ранена ли она? Сможет ли выползти?

Извиваясь, она скользит по мокрому месиву. Кажется, цела. Хватается за стойку кресла. Неловко отталкивается ногами от мокрой палубы, пытаясь нащупать опору. Протягиваю ей руку. Тяну изо всех сил. Дифферент на корму уже градусов под сорок. Слышно, как лопаются переборки под палубой. Вот, наконец, я подтаскиваю ее к себе. Одной рукой цепляясь за поручень, толкаю ее к борту.

— Ползи к борту. Прыгай! Немедленно! И отплывай подальше!

— Воздушный объект возвращается, — деловито частит Триста двадцатый. — Высота пятьсот метров. Скорость от тысячи километров. Опасность первой степени!

Плеск за бортом.

— Баба! Прыгай! Быстрее!

— Не… могу… Прижало меня.

Мгновенье я смотрю в умоляющие, белые от ужаса глаза его жены. Она двумя руками крепко обнимает мужа. Обломок задней стенки рубки проколол его, как жука. Черт, как не повезло! Так много хочется сказать этим людям. И, как всегда, приходится выбирать между своей и чужой смертью. Оттолкнувшись ногами, неуклюже валюсь за борт.

Очередь авиационной пушки калибром 30 миллиметров, выпускающей четыреста снарядов в секунду, конечно же, нам не слышна. Я и сам «Гарпун» замечаю только тогда, когда рев его движков с размаху бьет по ушам и уносится вверх, погромыхивая в темнеющем небе постепенно затихающими раскатами. В этом грохоте не слышен треск раздирающих палубу сотен разрывных железок. Только по морю будто стегнули гигантским хлыстом, отчего сплошная стена воды взметнулась и опала белой невесомой пылью. И когда я очнулся от удара об воду, на месте, где секунду назад был катер, увидел только медленно кружащиеся в затихающей воронке обломки.

Чертов пижон! Наверное, в кают-компании для летного состава вечером будет хвастаться, как на бреющем добил мишень ювелирной стрельбой из пушки. По себе знаю — жизнь на авианосце скучна до одури. Любое отклонение от привычных тренировок — великое событие. Пилот станет героем дня. Или недели. И даже сможет закадрить какую-нибудь мадам офицершу из группы управления полетами. Господи, что мне только в голову лезет!

Ну что ж. Мы все еще живы. Глупо умирать из страха перед смертью. Отфыркиваясь, я плыву к виднеющемуся неподалеку яркому пятну спасательного жилета. Мишель цепко держится за какой-то обломок. С прилипшими к голове волосами, она кажется мне глазастым рыжим тюленем.