Глава шестая
Кости Судьбы
1
На этот раз, как, впрочем, уже случалось с ним в прошлом, Карл погрузился в переживание своих эмоций так глубоко, что отвлечь его от этого сладкого ужаса не могли никто и ничто. Это не означало, однако, что он полностью и окончательно прервал связи с внешним миром, как иногда случалось с другими художниками. Просто окружающий мир перестал существовать для него в той мере, в какой существовал обычно. Мир утратил значительную часть своей вещественности и значимости, но не исчез вовсе.
Как в тумане, спускался Карл несколько раз — сколько? — вниз, чтобы получить ответы, принесенные ему мальчишками от тех, к кому Карл их посылал, или чтобы встретить женщин, пришедших делать уборку в его испоганенном доме, или чтобы получить из рук княжеского герольда свиток, запечатанный гербом Семи Островов, но каждый раз Карл делал это, как сомнамбула или лунатик, не просыпаясь и не возвращаясь окончательно в вещный мир из своего собственного мира химерических видений. Он откликался на зов, приходящий извне, спускался из своей мастерской вниз, открывал дверь, выслушивал то, что хотели ему сказать люди, представавшие перед ним намного менее реальными, чем то, что стояло сейчас перед его глазами; он что-то говорил, брал и возвращал, делал распоряжения, но неизменно возвращался наверх, в мастерскую, к своей работе, моментально забывая при этом, ради чего только что ее прервал.
Когда он наконец очнулся от зачарованного сна, когда мощная энергия страсти и вожделения вышла из него до капли, пролившись волшебным эликсиром цвета и света на недавно еще девственно чистый картон, Карл почувствовал, что он неимоверно устал, отдав рисунку все, что у него было, но одновременно он почувствовал, как возвращаются к нему силы, вливаясь в опустевший сосуд его души извне. Это было странное, но давно знакомое и желанное ощущение. Пьяная легкость во всем теле, ощущение сладкого утомления и бурлящей от притока новой жизни крови. Это было похоже на то, что испытывает истинный кавалер после ночи, полной любви и вина. Такая ночь, это верно, отнимает силы, но она же дарит радость жизни и, значит, дарует новые силы — меняет кровь, как говорят знающие жизнь люди.
Стук в дверь повторился, и Карл понял, что из забытья его вывело не только окончание работы, но и настойчивый, не в первый раз, вероятно, повторяющийся нервный стук. Он вздохнул, с сожалением оставляя позади мир грез, с новым интересом посмотрел на сделанный им рисунок, удивленно пожал плечами и, накрыв картон тряпицей, пошел открывать.
Судя по освещенности комнаты, было уже близко к полудню. Внизу все было прибрано и отмыто, и окна открыты настежь, но запах пролитой ночью крови еще до конца не выветрился. Карл подошел к двери, открыл ее и снова удивился — во второй раз! На пороге его дома стояла дама Виктория Садовница, облаченная в длинный изумрудно-зеленый плащ с капюшоном, закрывавшим ее воронова крыла волосы.
2
— Добрый день. — Чувствовалось, что Садовница прилагает немалые усилия, чтобы выдерживать нейтральный тон. Ее что-то сильно тревожило, иначе она не пришла бы к Карлу, тем более в такой день, но в то же время и показывать свою тревогу, которая есть слабость, она не желала.
— Да уж, — усмехнулся Карл, которому в данном случае скрывать было нечего да и незачем, — добрый.
Воцарилось неловкое молчание, тем более неприятное для Виктории, что она все еще стояла за порогом. Похоже, она просто не знала, как начать разговор, и начинала из-за этого волноваться. А Карлу молчание было не в тягость.
— Можно мне войти? — наконец спросила Виктория.
— Можно. Проходи. — Карл посторонился, пропуская Садовницу, и сделал приглашающий жест рукой.
— Спасибо.
Кивнув Карлу, она с видимым облегчением прошла в дом и остановилась.
Ну-ну, усмехнулся Карл, наблюдая за женщиной. Посмотри.
Не скрывая своего интереса, Виктория медленно огляделась вокруг, но после уборки, устроенной утром, смотреть, собственно, было не на что. Вот разве только запах… Запах пролитой крови все еще напоминал о том ужасе, который случился здесь ночью.
— Пойдем наверх, — предложил Карл. — Здесь все еще пахнет смертью.
Виктория ничего не ответила, но послушно пошла впереди него к лестнице и по ней наверх, в мастерскую Карла.
— Что-нибудь случилось? — спросил Карл, когда они оказались в комнате.
— А разве нет? — Лицо ее ничего не выражало, но глаза были полны тревоги.
— У меня, — кивнул Карл. — Или оборотень заходил и к тебе?
— Нет, — ответила Виктория ровным голосом. — Ко мне оборотень не заходил. А что с твоей женщиной, Карл?
— Ты имеешь в виду мою рабыню? — уточнил он, беззастенчиво рассматривая ее лицо.
— Она тебе больше не рабыня, — покачала головой Виктория. — И не делай вид, что ты меня хочешь. Ты меня не хочешь.
Неплохой ход, согласился в душе Карл. Ты напомнила мне, что ты Видящая, но я этого и не забывал, милая.
— Она цела, — сказал он вслух, решив, что обсуждать свои отношения с Деборой не будет. — Она потеряла сознание до того, как пришел оборотень.
— И он ее не тронул? — Это не было удивление, Виктория просто уточняла.
— Не тронул, — согласился Карл. — Странно, не правда ли?
— Не знаю, — ответила Виктория после секундной паузы. — Я мало знаю об оборотнях. А ты?
— Я тоже. — Карл все-таки достал свою трубку. — Но мне не приходилось слышать о том, чтобы оборотень оставлял после себя живых.
— Тебе следует радоваться, а не задавать вопросы.
Карл услышал в ее голосе нотку горечи и мысленно кивнул, запоминая и эту интонацию тоже.
— Я радуюсь, — сказал он и увидел, что Виктория с неожиданным любопытством смотрит на брошенные на стол кости.
— Бросаешь кости, Карл? — спросила она, подходя к столу и рассматривая находившиеся на нем предметы.
— Да вот, — усмехнулся он, — метнул пару раз…
— Что выпало, не расскажешь? — Виктория обернулась и посмотрела ему в глаза.
— Нет, — покачал он головой. — А что, многие пробуют?
— Не знаю, многие ли, но некоторые пробуют. — Она отвернулась и, обойдя стол, начала рассматривать лежащие там рисунки.
— А ты? — спросил Карл вдогонку.
— Мне нельзя, — ответила она равнодушно. — Я Видящая. Кто она?
— Кто? — Карл подошел ближе и увидел, что Виктория смотрит на рисунок, который оказался последним среди набросков, сделанных в доме Анны. Галина.
— Очень красивая женщина… — Виктория подняла на него испытующий взгляд. — И я ее уже видела.
Вот это было неожиданно. Где могла видеть дама Виктория Садовница Галину Нерис?
— Да что ты говоришь? — усмехнулся Карл. — И где же?
— У себя дома, — улыбнулась Виктория. — А где ты, Карл, видел ее портрет? И когда?
У нее дома висит портрет Галины? Карл мысленно покачал головой, в очередной раз поражаясь превратностям судьбы. Впрочем, это мог быть и другой портрет. Совсем другой.
— Вероятно, во сне, — пожал он плечами. — Я, знаешь ли, люблю красивых женщин. И ты одна из них.
Виктория продолжала смотреть ему в глаза. По всей видимости, завязав разговор, она успокоилась, хотя тревога ее не покинула полностью.
— Не утруждай себя понапрасну, Карл, — сказала она. — Я тебе не нужна, и я об этом знаю. А ты знаешь, что знаю я…
Она улыбнулась, но улыбка вышла холодная. Никакая. Даже портрет Галины ее не заинтересовал по-настоящему, хотя, казалось бы, должен был. Существовало что-то другое, что занимало мысли Виктории, но об этом пока не было сказано ни слова.
— А что ты знаешь про Кости Судьбы? — спросил Карл.
Вот теперь она удивилась.
— Я знаю, — сказала она после небольшой запинки. — Но даже я, Карл, знаю не все. А ты? Откуда ты знаешь про Кости Судьбы и что ты знаешь?
— А я ничего и не знаю, — снова улыбнулся Карл. — Расскажи мне, какие они?
— Что ты имеешь в виду? — Было очевидно, что Виктория не поняла его вопроса. Или они говорили о разных вещах?
— Ну, — объяснил Карл, — как они выглядят? Что в них особенного? Вырезаны они из кости дракона или, скажем, из изумрудов?
Что-то ворохнулось в памяти, когда он упомянул про изумруды, какое-то давнее воспоминание, вернее — его след. Что-то невнятное, так и не воплотившееся в слова или образы. Тем не менее что-то, что могло, по его внутреннему ощущению, оказаться чрезвычайно важным. Но Карл так и не смог сейчас вспомнить что-нибудь более конкретное, однако запомнил след и решил вернуться к этому позже.
— Ах, это! — Садовница понимающе улыбнулась. — Нет, Карл, это не так. Это все сказки. Кости Судьбы могут быть любыми. Такими, как эти, например, а могут быть и другими. — Она посмотрела в окно, как будто ожидала найти там подходящие примеры. — Говорят, в коллекции Игнатия Кузнеца восемь сотен наборов костей… Я видела только самые дорогие и ценные из них. И все они могли бы стать Костями Судьбы, Карл. Любые из них. Кстати, у Игнатия есть и кости, выточенные из драконьего рога, и шесть костей из шести первых камней. Но это неважно. Важно не то, какие метаются кости, а то, чья рука, как и для чего их бросает. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнул Карл. — А ты, Виктория, смогла бы?
— Нет, — печально улыбнулась волшебница. — Если бы я бросила Кости Судьбы, последствия были бы ужасны, и прежде всего для меня самой.
— Но ты знаешь как? — Карл не собирался отпускать мелькнувшую нить.
— Теоретически да, — кивнула Виктория. — Но я не думаю, что это подходящая тема для разговора.
Было очевидно, что Карл вплотную приблизился к границам дозволенного.
— Это описано в какой-то книге? — спросил он. — В ваших книгах?
— Карл, — мягко улыбнулась Виктория, — ты вторгаешься на чужую территорию.
— Я знаю, — так же мягко ответил Карл.
— Значит, ты должен знать и то, что я не отвечу.
Виктория отвернулась и продолжила нарочито внимательно изучать его рисунки.
— А если я предложу тебе сделку? — спросил Карл ее спину.
— Не уверена, что у тебя есть что-нибудь, что компенсировало бы мое предательство. — Ее голос был сейчас холоден, но чувствовалось, что пока она себя сдерживает. Вероятно, она все еще не хотела прерывать разговор.
— Да, — тихо сказал Карл. — Это серьезный вызов моему воображению. Но, может быть, это?
Он подошел к мольберту и сдернул тряпку, закрывавшую картон. Виктория медленно обернулась, посмотрела на рисунок и начала стремительно бледнеть.
— Откуда ты… — Она не могла говорить. — Ты не мог… Никто…
— Не знаю, что ты имеешь в виду, — ровным голосом сказал Карл. — Но я думаю, что мог бы тебе помочь.
— Я могу его взять? — В голосе Виктории все еще жило испытанное ею потрясение.
— Бери, — согласился Карл. — Ведь твоего портрета я так пока и не написал.
— А напишешь? — Она все-таки оторвала взгляд от рисунка и снова посмотрела ему в глаза.
— Кто знает, — пожал он плечами. — Если сама Видящая не может сказать, то кто я, чтобы предсказывать будущее?
— Напишешь, — сказала она через минуту. В ее голосе звучало удивление. — Что ты хочешь знать?
— Все, — твердо сказал Карл. — Все, что знаешь ты.
— Не много, — нехотя призналась Виктория. — У нас есть… книга… — Она вдруг замолчала, явно о чем-то задумавшись. — Ты думаешь… — голос Виктории, когда она заговорила, был тих, но, казалось, он вибрирует от внутреннего напряжения, — ты думаешь, кто-то бросает Кости?
— Слишком много случайностей, — пожал плечами Карл.
— Да, пожалуй, — подумав, согласилась Виктория. — И время подходящее…
— Ты начала что-то говорить о книге, — напомнил Карл.
— Да, — кивнула Виктория, но было видно, что мысли ее сейчас заняты чем-то другим. — Была, и там…
— Так есть или была? — прервал ее Карл.
— Что? — встрепенулась Виктория.
— Книга. — Карл был терпелив. — Сначала ты сказала «есть», а потом — «была». Так она есть или была?
— Ах да, — поняла наконец Виктория. — Есть, конечно. Но было две копии, и одна из них хранилась… Неважно, где она хранилась, но там мне было легче ее читать. А потом ее украли вместе с еще несколькими книгами. Скорее всего, кто-то из своих или кто-то из других Семей, но, сам понимаешь, в этом никто никогда не сознается.
— Понимаю, — усмехнулся Карл. — Вор берет не для того, чтобы его повесили. А что за книга?
— Ну, — сказала Виктория, возвращаясь к разговору, — это рассказ о разных редких и чудесных вещах. Не сказки, Карл, но иногда очень похоже на сказку, потому что тот, кто записал эти рассказы, тоже знал большинство историй с чужих слов. Книга очень старая, написана она тогда, когда еще не было Шести Семей, и я думаю, что копии книги есть и у Кузнецов, и у Геометров, и у других, возможно, тоже. Но это неважно. Важно, что именно в этой книге и записан рассказ про Кости Судьбы. Я тебе уже говорила, что для этого подходят любые кости, главное не в них, а в том, что надо знать формулу, уметь эту формулу соблюсти и твердо знать, чего именно ты хочешь.
— И быть волшебником, — задумчиво добавил Карл.
— Необязательно, — покачала головой Виктория. — Необязательно. Достаточно, если у тебя есть какая-нибудь магическая вещь. Что-нибудь вроде рога единорога или камня мечты, или, скажем, тебе довелось заполучить зачарованное оружие иных…
— Ты имеешь в виду нелюдей? — Карл был искренне удивлен. — А разве от них что-нибудь осталось? — поднял он в удивлении бровь.
— Не знаю, Карл. — Виктория пожала плечами. — Говорят, да, но я никогда не слышала ни об одной их вещи.
— Продолжай, — попросил Карл.
— Да, собственно, я тебе уже все рассказала, — холодно улыбнулась Виктория. — Ну еще надо выбрать правильный момент.
— Например, полнолуние? — спросил Карл.
— Да, — подтвердила Виктория. — Или затмение, или солнцеворот.
— Или Новое Серебро, — кивнул Карл.
— Возможно, — кивнула Виктория. — И еще: бросают только с левой руки, и бросать надо двенадцать раз, но не чаще одного раза от луны и до луны.
— Значит, ночью? — уточнил Карл.
— Возможно, — согласилась Виктория. — Но я точно не знаю. Там было написано: «от луны до луны».
— А формула там была? — спросил он.
— Была. — Она говорила сейчас очень тихо. — Но я тебе, Карл, ее не скажу. Тебе нельзя бросать Кости Судьбы.
Она смотрела на Карла так, как если бы ожидала, что он начнет ее расспрашивать, или просто прервет, или сделает еще что-нибудь в этом же роде, но Карл молчал. Он не отвел взгляд, а продолжал смотреть ей в глаза, но ничего не делал и ничего не говорил. Он ждал. И говорить пришлось ей.
— Я не знаю, кто ты, Карл, — сказала Виктория. — Но я знаю, что ты совсем не тот, кем хочешь казаться. Ты очень странный человек, Карл, и очень опасный. Я не удивилась бы, узнав, что ты маг, но в тебе нет Силы и Дара у тебя нет. Я бы почувствовала… И это странно, потому что ты… Не знаю.
Она покачала головой, как бы примиряясь с тем, что не может высказать словами то, что чувствует, знает, видит. А может быть, только делала вид, что не знает, не желая сказать всего.
— Да, — сказала Виктория, помолчав. — Ты другой. Я не знаю, что это, но знаю, что именно тебе, как и мне, нельзя бросать Кости Судьбы.
— Почему? — Карл счел, что имеет право и на этот вопрос.
— Потому что броски Костей Судьбы разрушают порядок. Ты же знаешь, когда Кости брошены, может случиться что угодно. Даже то, чего случиться не может. Это желание бросающего расчищает себе дорогу к воплощению. И это опасно, Карл. Я не знаю, кто и зачем бросает сейчас Кости, но он сумасшедший! Он может погубить и себя, и всех нас…
Она запнулась и вновь, как уже происходило раньше, замолчала, думая о чем-то настолько важном для нее, что она готова была даже прервать разговор.
— Да, — согласилась Виктория с какой-то невысказанной вслух мыслью. — Возможно.
Она снова посмотрела на терпеливо ожидающего продолжения Карла.
— Ты обещал, — сказала она. — Может быть, ты и сможешь… Я не желаю тебе зла, Карл. И готова даже помочь, хотя еще не знаю в чем. Но если начнешь бросать ты, равновесие может быть разрушено так, что погибнешь не только ты сам, но и многие близкие и далекие, но связанные с тобою люди.
— Спасибо, — сказал он серьезно и поклонился.
— Прощай. — Она повернулась, чтобы уйти, но Карл ее остановил.
— Постой, — сказал он, снимая картон с мольберта. — Ты забыла рисунок.
Он завернул рисунок в кусок полотна и протянул ей.
3
«Зачем же ты приходила на самом деле? — подумал Карл, провожая взглядом уходящую вниз по улице Викторию. — Что ты хотела мне сказать, женщина? И о чем промолчала?»
Он перевел взгляд на мужчину, рассматривавшего товар в мастерской столяра, расположенной всего в трех домах от дома Карла, и, поймав быстро брошенный взгляд в свою сторону, кивнул, приглашая незнакомца подойти. Тот сказал что-то столяру, вежливо поклонился и медленно пошел вдоль улицы. Карл стоял на пороге, дожидаясь, когда мужчина достигнет его дверей.
— Доброго дня, мастер Карл, — сказал мужчина подходя. — Меня зовут Марк. Август не мог прийти сразу, он освободится только к вечеру. Но вы можете говорить со мной, как с ним.
— Как с ним, не могу, — улыбнулся Карл. — Я думаю, вы понимаете, Марк.
— Понимаю, — кивнул тот. — Просто Август подумал, что дело спешное…
— Спешное, — согласился Карл. — Но не настолько. Вы служите в княжеской дружине?
— Да, — кивнул Марк. — Я, как и Август, лейтенант.
— Спасибо, Марк, — поблагодарил Карл. — Может, стаканчик бренди?
— Не откажусь, — усмехнулся Марк. Он был невысок, но кряжист, широкоплеч. В его поведении чувствовалась уверенность бывалого и знающего себе цену человека. Да и, судя по возрасту — Марку было явно за тридцать, — лейтенант успел немало увидеть и пережить, прежде чем дорога жизни привела его в Сдом.
Войдя вслед за Карлом в дом, Марк остановился, принюхался и зло усмехнулся:
— Кровищи небось было — хоть купайся!
— Да, хватало, — равнодушно откликнулся Карл, отправившийся за купленным соседской девушкой бренди. — А что, Марк, не часто забредают в Сдом оборотни?
— Не знаю, — ответил лейтенант. — За три года, что я здесь, это первый. Но в Рудных горах они не редкость.
— Рудные горы? — с интересом спросил Карл, возвращаясь к столу с кувшином и стаканами. — Далеко же вы забрались лейтенант.
Карл не уточнил, что он имеет в виду, но Марк, видимо, понял его правильно.
— Судьба, — пожал он плечами. — Само как-то вышло.
То, что лейтенант Марк не из Приморья, было видно и так, но то, что он родом с Высокой Земли, догадаться было трудно — лейтенант говорил на низинном диалекте без акцента. Однако Марк был вежлив и сам подсказал Карлу, откуда он родом. Карл кивнул и разлил бренди.
— Приходилось с ними встречаться? — спросил он, когда они оба сделали по первому глотку и почти одновременно достали из карманов трубки.
— Да, — кивнул Марк, неторопливо и обстоятельно снаряжая свою трубку с коротким чубуком. — Один раз в детстве, я еще пацаненком был, девка-лиса забралась в наш курятник. А я не знал, кто там, в курятнике, думал куница или лиса, ну и полез с вилами. Хорошо, что дом у нас небедный был, и вилы — не деревянные, а железные, а то бы уже не было ни меня, ни этого разговора.
Марк усмехнулся в густые усы, закрывавшие его верхнюю губу, и, взяв со стола горящую, несмотря на дневное время, свечу, закурил.
— Да, — продолжил он, выпустив первый дым. — Сунулся, увидел и сначала даже не понял, что происходит. Она красивая была, эта девка, молодая… Ну ты понимаешь, капитан! Она же голая была, лиса эта, а я голых баб до того времени всего-то и видел, что собственную мать, когда та на речке мылась. Ну да не на что там было особенно-то смотреть, я мать имею в виду, если ты не понял. Я у нее седьмой ребенок был, и после меня еще трое народились. Сам понимаешь. А тут молодая, красивая, груди торчат, между ног волос рыжий вьется, а сама вся белая…
Марк покачал головой, словно удивляясь своим воспоминаниям.
— А потом я лисью морду ее увидел и пасть окровавленную и, поверишь, обосрался. Как есть обосрался. А она, видно, дурочка еще была, молодая… Бросилась на меня, не подумав, а я со страху вилы-то и поднял. Вот она и напоролась. Прямо сиськами… Закричала…
Лейтенант снова на секунду замолчал, глотнул бренди и закончил рассказ неожиданно просто и коротко:
— Убежала она, и хорошо, что убежала. И для меня, и для нее хорошо.
— А второй раз? — спросил Карл, решивший больше не расспрашивать Марка о девушке-лисе. То, что Марк рассказал ему не всю историю и, скорее всего, не так, как было на самом деле, он понял и без дополнительных вопросов, а что тогда произошло с Марком на самом деле, было, очевидно, личным делом лейтенанта и Карла не касалось.
— Второй? — переспросил Марк. — Был и второй, но эта история много хуже закончилась. Это когда я уже у графа нашего, Давида, в дружине служил, да и оборотень матерый попался… Волк он был. Здоровущий… Настоящих-то волков таких и не бывает, капитан. Он, понимаешь, из этих был, которые полностью обращаются. Злой, жестокий… Пока справились с ним, — а нас пятеро, между прочим, было, — он трех наших уложил, честное слово… До сих пор, как вспомню, жуть берет. Монстр! Монстр и есть.
Марк оказался приятным собеседником и великолепным рассказчиком, а историй он знал столько, сколько может знать много попутешествовавший по миру бывалый солдат, к тому же человек от природы любознательный и неглупый. И бренди в компании Марка тоже пился легко и уходил незаметно. Они проговорили с ним почти два часа, беседуя ни о чем и обо всем, но все хорошее когда-нибудь да заканчивается, и в конце концов Марк ушел — ему надо было вскоре заступать в караул, — и Карл вернулся к своим делам и заботам. Спешить ему сейчас вроде бы было некуда, но и солнце никогда никого не ждет. Оно явно уже перевалило через вторую послеполуденную отметку.
Карл налил себе еще бренди и поднялся на второй этаж. Прежде всего он подошел к Деборе, но она все еще спала, и Карл, постояв пару минут над ней, пошел в свою мастерскую.
Войдя в комнату, он сначала остановился на пороге, посмотрел на пустой мольберт и вспомнил рисунок, унесенный Садовницей. Секунду ему казалось, что картон остался на месте, так ярко и с такими деталями воспроизводила память рисунок. Потом он медленно подошел к столу. Кости по-прежнему лежали там, где он их оставил. Четыре шестерки.
«Так зачем же ты спрашивала о результате?» — спросил он мысленно Викторию, но ответа, как и следовало ожидать, не получил.
Тогда Карл решил узнать ответы на другие вопросы. С краю стола лежали княжеский свиток и две записки. Он начал с записок.
Первая была от Михайлы Дова. Аптекарь сокрушался по поводу случившегося и сообщал Карлу, что у него есть корень негоды и что он может приготовить эссенцию. Это были хорошие новости. Плохие содержались во второй записке. Секретарь Филолога сообщал, что Великий Мастер занят и встретиться с мастером Карлом Ругером из Линда не может. Впрочем, расстраиваться по этому поводу Карл не стал. Нет так нет. И он взялся за пергаментный свиток.
В княжеском послании содержалось пожелание скорейшего выздоровления рабыни мастера Карла (даже так?! — усмехнулся Карл), сожаления по поводу случившегося и сетования на наступившие неспокойные времена. Далее следовало предложение начать работу над портретом княгини Клавдии в начале следующей недели, а завершалось письмо формальным приглашением на бал по случаю Серебряного Полнолуния, который имеет состояться завтра после заката.
О том, что горожане устраивают завтра маскарад, Карл уже сегодня слышал от Марка, о бале — тоже.
Ну что ж, решил он, почему бы и нет? Вот только что мне надеть?
Об этом следовало подумать, но решать и эти вопросы все равно придется завтра.
Карл отложил письма, обошел стол и, как это сделала утром Виктория, посмотрел на свои рисунки. Наброски, сделанные в доме Виктории, и наброски, сделанные в доме Анны… Он остановил взгляд на портрете Галины. Смотрел некоторое время, потом взял его в руки и, вернувшись к стулу, сел.
Галина. Карл несколько минут рассматривал рисунок, как бы ощупывая взглядом каждую линию, которую провела его собственная рука, каждый штрих. Потом он встал и стал искать на столе другие рисунки. Их было четыре, а могло быть… Сколько их могло бы быть, дай Судьба ему время и отпусти он свою душу в свободный полет? Но это был праздный вопрос, случайный и неважный.
Карл выложил перед собой все четыре рисунка. Карла, София, Меч…
Нет, решил он, изучив получившийся ряд, не так.
Карла, София, Галина, Меч. Именно так.
Но почему?
Ответа не было. Пока.
Ветер воспоминаний всколыхнул туманные толщи в долинах его памяти, высвобождая из-под пелены забвения, открывая взору сознания прошлое, каким оно было тогда, когда Карл шел по нему во плоти.
Карла
Как-то, много лет назад, дорога привела его в Женеву. Поселившийся в окрестностях города, старый приятель пригласил его пожить в недавно купленном доме, из которого открывался чарующий вид на горы и огромное, подобное божественному оку озеро. Женева оказалась тихим и опрятным городом. В нем жили спокойные трудолюбивые люди. Дом Льва Скомороха был просторен и богат, как и подобает дому вышедшего на покой полководца. В нем было много замечательного оружия и книг, многие из которых Карл никогда не читал, а о существовании некоторых даже не слышал. Он великолепно проводил время, деля его между неторопливыми и обстоятельными беседами со Львом, пешими и конными прогулками по живописным окрестностям города и чтением книг. На восьмой день его пребывания в городе Карл получил приглашение в замок маркграфа. Однако принял его не старик Ромуальд, а его жена. Карла постарела за эти годы. Погасла зелень ее некогда прекрасных глаз. Атласная кожа одрябла и побурела, лицо испещрили морщины. Она была уже совсем седая и выглядела настоящей старухой, какой и была на самом деле. Но что-то от прежней Карлы все еще оставалось в маркграфине, и Карл это не столько видел, сколько чувствовал.
Они проговорили почти весь вечер, и это была хорошая беседа. Это был разговор двух умных людей, за плечами которых была любовь, не оставившая горечи, и длинная дорога жизни. Когда они прощались, Карла предложила ему остаться в Женеве. Она предлагала ему жениться на любой из своих семи внучек, даже на самой любимой — Вере, которой едва исполнилось три года. Карла просила, практически умоляла его остаться, поселиться в Женеве, пустить корни, чтобы стать сенешалем и маршалом при дворе маркграфа, но Карл только улыбнулся ей и, опустившись на колени, поцеловал ее темную морщинистую руку. На следующее утро он покинул город, чтобы более в него не возвращаться.
4
«Так почему же ты пришла ко мне теперь? — спросил он Карлу. — О чем решила напомнить? Что спросить?»
Но ответа не было, рисунок молчал.
«А ты? Что скажешь ты?» — спросил он Софию.
Несомненно, София пришла не просто так. Она никогда ничего не делала без умысла, так о чем же хотели сказать ему эти страстные губы? О многом, надо полагать, но прежде всего, видимо, о мече.
Меч.
Меч человека или человек меча?
Карл взял в руки свой ночной рисунок, посмотрел и перевел взгляд на Галину.
О да, решил он наконец. Меч. Гавриель Меч и Галина Нерис.
Галина
Если у Галины Нерис и был изъян, то это был недостаток такого рода, который большинство кавалеров считали достоинством. Совсем иначе отнесся бы к этому ее супруг, но, к своему счастью, он все еще пребывал в счастливом неведенье. Гектор Нерис был ослеплен красотой своей жены, он упивался счастьем обладания самой красивой женщиной Зеленого Дола, он гордился Галиной как самым ценным трофеем, полученным им в жизни. Увы, все обстояло совсем не так, как он себе вообразил. Многие при дворе знали это и посмеивались над Гектором, делая это, впрочем, тайком, потому что железная длань Нериса была беспощадна и впечатляюще смертоносна. Задевать Гектора опасались все без исключения и уже давно. Карл был, пожалуй, единственным, кроме, может быть, императора Яра, кто не боялся сурового кондотьера, но именно он, Карл Ругер, и был, по-видимому, тем единственным человеком в окружении Нериса, кто не мог без печали смотреть на то, что делает с этим славным человеком красавица Галина. К несчастью, именно ему кондотьер и заказал портрет жены.
И теперь, стоя перед почти законченным полотном, вглядываясь в уже ожившее и зажившее своей собственной жизнью лицо Галины, Карл испытывал смешанные чувства удовлетворения и сожаления. О да! Он был удовлетворен тем, как справился со своей задачей. Как художник он просто не мог не гордиться полным и неоспоримым успехом, достигнутым там, где мало было одного мастерства, где требовалось запечатлеть нечто, что формальному воплощению обычно не поддается — божественную красоту. Однако с другой стороны… Карл взглянул в наглые голубые глаза Галины, и сердце сжалось от тоски и жалости к человеку, которого он искренно уважал.
«И ведь Гектор все это увидит! — сказал он себе честно, отступая на шаг назад. — Не может не увидеть!»
— Человек! — сказал он вслух, не оборачиваясь. — Уйди! Я не люблю, когда мне дышат в затылок.
Этот любопытный кавалер торчал у него за спиной уже несколько минут и раздражал Карла неимоверно.
— Как скажете, мастер, — ответил спокойный баритон. — Скажете уйти — уйду. Предложите выпить вина — выпью.
Карл посмотрел через плечо. В нескольких шагах позади него стоял высокий стройный мужчина, одетый как простой солдат, но опоясанный мечом, на рукояти которого сверкали крупные, чуть тронутые огранкой алмазы. Лицо у мужчины было смуглое, красивое и умное, миндалевидные карие глаза смотрели на Карла иронично, но не обидно. Поза, расположение тела в пространстве, посадка головы — все выдавало в нем умелого и опытного бойца.
Ну, усмехнулся про себя Карл, спокойно рассматривая незнакомца, и кто же ты такой, добрый человек?
Он быстро перебирал в уме варианты, но, если честно, делал это только ради проформы. Или по привычке. Любое дело надо делать хорошо или не стоит его делать вовсе. А ответ он уже знал, как знал и то, что предложит своему нежданному гостю вина и будет рад, если тот, как и обещал, примет его предложение.
— Что скажете, маршал? — спросил Карл, продолжая без стеснения рассматривать одного из лучших, а пожалуй, что и лучшего полководца эпохи. К тому же Гавриель Меч был еще и художником, настоящим художником.
— Она в самом деле такая шлюха, как кажется, или это мое больное воображение? — Маршал не улыбался. Он был серьезен.
— А что, так заметно? — вопросом на вопрос ответил Карл, который на самом деле знал уже ответ на свой вопрос. Знал это и Гавриель, поэтому, ничего не ответив, он подошел ближе, рассматривая детали.
— У Гектора будет повод вас убить, — сказал он задумчиво через минуту. — На чем вы размешиваете пигменты?
— На ореховом масле, — в тон Гавриелю ответил Карл. — Может быть, сказать, что портрет не вышел?
— А смысл? — Маршал нагнулся к самому полотну, то ли разглядывая что-то, то ли принюхиваясь. — Это даммара или фисташковая смола?
— Янтарь и воск. — Карл отложил кисти и полез в карман за трубкой. — Да, смысла нет, и дело не в том, что я его боюсь.
— Не сомневаюсь. — Теперь Гавриель отошел на шаг назад. — Это вы командовали опорным полком при Лидере? Кстати, первый раз вижу такой странный контраст. Это мискит и горная зелень?
— Да, — кивнул Карл, закуривая. — Мискит и малахитовая зелень. Так работали старые мастера на побережье.
— Иеремия Диш? — Гавриель тоже достал трубку. — А где же обещанное вино?
— Будет, — усмехнулся Карл и несколько раз хлопнул в ладоши. — Откуда вам известно про Лидер?
— Слухами земля полнится, — улыбнулся маршал и неожиданно поднял бровь, увидев мальчишку, принесшего вино и стаканы. — Однако.
— Спасибо, Эф, — кивнул Карл, принимая у своего слуги кувшин. — Иди.
— Славный мальчик. — Гавриель проводил Эфа долгим взглядом и повернулся к Карлу. — И услужливый.
— Но вы ведь не это хотели сказать, не правда ли? — Карл смотрел Гавриелю в глаза. — Он вам понравился.
— Да, — серьезно ответил Гавриель.
— Берите, — кивнул Карл. — С вами ему будет лучше, чем со мной. — И денежнее.
— Не обижу, — буркнул Гавриель и закурил. — А вы, оказывается, проницательный человек.
— Мы оба художники, — пожал плечами Карл.
— Я поговорю с Гектором, — сказал Гавриель, снова поворачиваясь к злополучному портрету. — Но услуга за услугу.
— А мальчика вам не довольно? — поднял бровь Карл.
— Мальчик — это любезность, а услуга… — Гавриель сделал паузу, как бы размышляя, какой пример привести. — Вот если бы я пригласил вас…
— Браво! — улыбнулся Карл. — Но ведь не пригласите?
— Нет, — покачал головой Гавриель. — Нет, но что-то другое — обязательно.
— Дайте мне угадать. — Карл разлил вино и протянул Гавриелю стакан. — Яр решил идти на юг?
— Решил, — кивнул Гавриель и отпил немного вина. — Хорошее вино, но, на мой вкус, слишком крепкое.
— Армию возглавите вы. — Карл не спрашивал, он рассуждал вслух. Ведь было очевидно, что, реши император вести армию сам, он не стал бы вызывать в ставку маршала Гавриеля. — А я, стало быть, получу Левую Руку?
— Я рад, что в вас не ошибся, — улыбнулся Гавриель. — Так как?
— Снова война, — скептически прищурился Карл. — А я только-только стал приходить в себя.
— Я тоже люблю живопись больше войны, но такова наша судьба, Карл. — Гавриель отпил из стакана и ухмыльнулся. — Когда вы вели колонну через Драконье Крыло, много вы думали о красках и кистях?
Он снова посмотрел на полотно.
— А она и в самом деле красавица. — Гавриель показал зубы в широкой улыбке. — И притом первостатейная шлюха. А вы, Карл, гений. Выпьем за это!
5
Стук в дверь отвлек Карла от воспоминаний. С сожалением положив на стол портрет Галины Нерис, он прислушался к шуму, раздававшемуся внизу. В его дверь стучал нетерпеливый и властный человек, привыкший, что все делается только так, как желает этого он сам, и так быстро, как ему хочется.
Ну-ну, усмехнулся Карл, если ты тот, о ком я думаю, то тебе полезно немного подождать. Смирение — сестра истинного величия. Глупая фраза, но к данному случаю подойдет.
Карл взял со стола стакан бренди, о котором совершенно забыл, сделал глоток-другой и только после этого пошел открывать дверь, по-прежнему сжимая стакан в левой руке.
«А в правую можно взять трубку — или это будет уже лишнее?» — подумал он, отодвигая засов.
— Ты уверен, что это был оборотень? — спросил прямо с порога Игнатий Кузнец.
Выглядел он скверно, усох как-то, потемнел, но глаза его смотрели живо, и в этих глазах плескалось так много разнообразных чувств, что разобраться в этом хаосе было невозможно. Кузнец не поздоровался и не потратил ни одной лишней секунды на принятые среди людей формулы вежливости.
— Ты уверен, что это был оборотень? — спросил он и вперил в Карла свой взгляд из-под бровей.
— А кто? — в свою очередь спросил Карл, стоящий в дверях, и с сожалением покачал головой: — Нет, Игнатий, не томи меня, пожалуйста! Говори сразу, если знаешь, кто еще может оторвать руку гвардейцу Кузнецу или разорвать ему грудь.
— Значит, оборотень. — В голосе Игнатия явственно звучали тоскливые нотки. Не страх, не гнев, а тоска.
— Вот и я тоже так подумал, — серьезно кивнул Карл. — Как увидел твоих людей, Игнатий, так и подумал.
— Но почему он пришел к тебе?
Игнатий игнорировал уже второе упоминание о своих гвардейцах. По-видимому, существовали вещи, гораздо более важные для Великого Мастера, чем убитые в доме Карла гвардейцы. Или он был так уверен в Карле?
— Но почему он пришел к тебе? Хороший вопрос, знать бы еще на него ответ.
— Может быть, потому что здесь были гвардейцы? — Карл ответил по наитию, но, кажется, опять попал в невидимую ему цель. Услышав слова Карла, Игнатий посмотрел на него с выражением полнейшего ужаса. Теперь его проняло.
— Я их не посылал, Карл, — сказал он враз охрипшим голосом. — Ты же знаешь!
— Я знаю, — кивнул Карл. — Но оборотень-то мог об этом и не знать.
— Я их не посылал, — повторил Игнатий. — Мое слово!
— Твое слово, — кивнул Карл. — Они просто проходили мимо.
— Они пришли за твоей женщиной, — нехотя признался старик.
— Ты их не посылал, — согласился Карл, — но они пришли за моей женщиной. Ты уже не Великий Мастер, Игнатий?
— Я приношу официальные извинения, — тяжело вздохнув, сказал Игнатий. — От себя лично и от имени Семьи Кузнецов. Виновные будут наказаны, а ты имеешь право требовать пеню.
— Пеня… — задумчиво произнес Карл, как если бы не был уверен в правильном понимании этого слова. — Пеня. Ты предлагаешь мне выкуп за свой позор. Я правильно тебя понял, Игнатий?
— Правильно, неправильно, — буркнул старик. — Хочешь меня обидеть? Твое право. Пусть будет выкуп.
— Что же мне у тебя попросить? — спросил Карл. — Деньги мне не нужны. Но вот, говорят, ты собираешь игорные кости… Это так?
— Да, — кивнул Игнатий, сразу насторожившийся при упоминании о костях.
— А еще я слышал, — продолжил Карл, как ни в чем не бывало, — что у тебя есть набор из шести первых камней.
— Кто это тебе сказал? — Старик снова занервничал, но теперь его волнение было явно связано с костями.
И это Великий Мастер? Карл был разочарован. Человек, чувства которого можно было читать, как раскрытую книгу, не мог, по его мнению, претендовать на первые роли, а уж в магическом клане — тем более.
— Какая разница, кто мне сказал? — пожал он плечами. — Я тебя спросил, есть у тебя такие кости или нет?
— Нет, — отрезал Игнатий.
— Что означает твое «нет»? — уточнил Карл.
— Что их у меня нет, — ответил Игнатий.
— И не было? — спросил Карл.
— Были, — нехотя согласился Игнатий. — Но я их подарил.
— Хороший подарок, — уважительно признал Карл.
— Я не собираюсь обсуждать свои дела, — твердо заявил старик и гневно посмотрел на Карла.
Не расскажет, признал Карл. А жаль. Было бы любопытно узнать, кто обладает такой властью, чтобы получить в подарок набор костей, которым нет цены. Впрочем, те ли это кости?
— Не хочешь обсуждать, — сказал он примирительно, — не будем. Ты все равно уже почти заплатил свою пеню.
Он увидел удивление на лице Игнатия и удовлетворенно усмехнулся в душе.
— Ответь мне только на один вопрос — и мы в расчете, — сказал Карл. — Какие они?
— В каком смысле? — не понял его вопроса Игнатий.
— В прямом, — уточнил свой вопрос Карл. — Расскажи, как они выглядят, и мы в расчете.
— Выглядят? — Игнатий снова занервничал, но, видимо, решил, что проще ответить. — Бриллиант, рубин, сапфир, изумруд, золотистый топаз и аметист. Все огранены одинаково, в форме куба. Что еще?
— Размер, гравировка? — спросил Карл равнодушным тоном.
— Длина грани восемь частей сантиметра, — ответил, секунду подумав, Игнатий. — Вместо фигур выгравированы буквы трейского алфавита в числовом значении. Еще что-нибудь?
— Нет, — сказал Карл. — Это все. Теперь я хотел бы услышать о наказании виновных.
— Они будут наказаны, — повторил Игнатий.
— Игнатий, — холодно улыбнулся Карл, — тот, кто послал в мой дом гвардейцев, — труп.
Он специально выделил интонацией слово «мой», чтобы у Великого Мастера не было никаких сомнений относительно того, о чем они говорят.
— А не много ли ты просишь? — зло прошипел старик.
— Я не прошу, — объяснил Карл с любезной улыбкой.
— А я тебе, Карл, уже говорил, — голос у Игнатия пропал вовсе, и он не говорил, а шипел, — я не твой, и приказывать ты мне не можешь!
— А разве я тебе приказываю? — притворно удивился Карл. — Я тебя, кстати, и не звал. Ты сам пришел.
— Тогда что ты мне только что сказал?
— Я сказал, — спокойно объяснил Карл, — что кто-то послал в мой дом твоих гвардейцев. Ты сказал, что этот «кто-то» будет наказан. Я уточнил, что за это преступление есть только одно наказание — смерть. Ты отказался казнить преступника и, следовательно, принял всю ответственность на себя. Я правильно излагаю ход нашего разговора?
— Но я их не посылал! — Лицо Игнатия начало наливаться дурной кровью. — Ты же знаешь!
— Это неважно, что я знаю, — покачал головой Карл. — Ты принял ответственность на себя — и, значит, это ты послал гвардейцев в мой дом.
— Я не могу казнить Яна! — Теперь слово было произнесено.
— И поэтому хочешь, чтобы это сделал я? — Карл сказал это таким холодным тоном, что старик даже отшатнулся.
— Я… — начал он.
— Молчи, Игнатий, и слушай. — Карла разговор утомил, но делать было нечего. С паршивой свиньи хоть шерсти клок, не так ли? — Выкупи меч Яна и уходи.
— Сколько? — спросил Игнатий.
— Девять тысяч, — ответил Карл.
— И мы будем квиты? — Старик еще не верил, что все может устроиться к лучшему.
— Вполне, — с иронией в голосе подтвердил Карл.
— А как же Ян? — Игнатий не хотел оставлять недомолвок.
— У Яна своя судьба, — пожал плечами Карл. — Меня он больше не интересует.
— Хорошо. — Голос вернулся к Игнатию, и цвет его лица тоже стал меняться к лучшему. — Сегодня к вечеру деньги будут у тебя.
— Нет, — сказал Карл. — Деньги мне не нужны. Твой человек принесет мне векселя Воробьев.
— Хорошо, — сейчас Игнатий готов был на любые условия. — Вечером к тебе придет мой человек и передаст векселя Воробьев на девять тысяч золотых марок, а ты…
— А я передам ему закладное письмо, — закончил за него Карл.
— Во сколько ты его оценил? — спросил Игнатий.
— Тысяча триста марок, — ответил Карл.
— И еще девять тысяч тебе, — покачал головой Великий Мастер. — Не дорого будет?
— Ты торгуешься? — удивился Карл. — Не надо, Игнатий. Это хорошая сделка. Ты потом поймешь.
Игнатий недоверчиво посмотрел на Карла, но ничего не сказал. Он молча повернулся к нему спиной и пошел прочь. С нескольких сторон к нему тут же подошли люди в красных плащах, до этого терпеливо подпиравшие стены в отдалении, и, взяв Великого Мастера в кольцо, пошли вместе с ним.
Карл проводил Великого Мастера взглядом и закрыл дверь. В течение всего разговора он так и не переступил порог своего дома.
Допив бренди, он поднялся наверх, заглянул к Деборе, увидел, что никаких решительных изменений в ее состоянии не произошло, постоял минуту — больше он себе просто не позволил — рядом с кроватью, любуясь лицом спящей женщины, и тихо ушел, вернувшись в мастерскую. Он постоял у стола, перелистывая книги, но все, что ему сейчас было интересно, он уже знал. Закрыв книгу о славных мечах, Карл вернулся на свой стул, раскурил трубку и снова посмотрел на рисунки, разложенные на столе.
Нерис, напомнил он себе. Я думал о Нерисе. Когда ко мне пришел Гавриель, я думал о муже Галины.
Нерис
Уже совсем стемнело, когда кто-то аккуратно постучал в дверь. Карл отставил картон с наброском к портрету маршала Гавриеля и пошел посмотреть, кого принесла нелегкая в столь поздний час. Оказалось, что приближающаяся ночь привела к нему неожиданных гостей. На пороге дома стоял сам Гавриель, а рядом с ним мрачный, как демон воздаяния, Гектор Нерис.
— Принимаете гостей, мастер? — любезно спросил Гавриель.
— Такие гости, как вы, милорд, могут войти и без приглашения, — улыбнулся Карл. — Рад вас видеть снова, Гавриель. Доброй ночи, Гектор. Проходите, пожалуйста.
Гости вошли, и Гектор Нерис поставил на угол заваленного красками, кистями и набросками стола принесенный с собой кувшин. Кувшин был высокий, узкогорлый, запечатанный сургучом с оттиском в виде виноградной грозди. Так запечатывали только виноградную водку из Моски, крепкую, как жидкий огонь, ароматную, как поцелуй феи цветов, и страшно дорогую. Такой кувшин, например, должен был стоить никакие меньше, чем два золотых империала.
— Однако, — голос Гавриеля выражал удивление, смешанное с восхищением, — когда вы успели?
Карл обернулся и увидел, что маршал стоит перед картоном, закрепленным на трехногой подставке.
— Это всего лишь набросок, — объяснил Карл.
— Да, — согласился Гавриель, по-прежнему рассматривающий рисунок. — Но мы едва знакомы, и я вам не позировал… Это поразительно! Посмотри, Гектор!
Нерис тоже подошел к станку и посмотрел на картон.
— Похож, — согласился он и, повернувшись к Карлу, смерил его тяжелым взглядом. — Где она?
— Я не думаю, что это хорошая идея, — покачал головой Карл. — Портрет не удался. Я напишу другой.
— Покажите ему, — мягко сказал Гавриель, тоже поворачиваясь к Карлу. — Я Гектору уже все объяснил. Он понимает.
— Ой ли? — сказал Карл, но в душе согласился, что в холодную воду лучше прыгать сразу, чем входить постепенно.
Он подошел к другому мольберту и снял простыню. Галина, как будто только ожидавшая этого момента, сразу же улыбнулась ему самой обольстительной улыбкой в империи. Карл даже поежился, представив реакцию Гектора, хотя и был не из пугливых. Но Нерис молчал. Прошла минута, две. Никто из присутствующих, ни Карл, ни Гавриель, не решался нарушить повисшее в комнате молчание.
Скрипнули половицы под тяжелыми сапогами кондотьера, и Гектор подошел к портрету почти вплотную.
— Ты гений, — сказал наконец Нерис и, повернувшись всем телом, посмотрел на Карла. — А она красавица, ведь так?
— Так, — кивнул Карл, ожидавший продолжения.
— Ты увидел то, что есть. — Голос Нериса был ровен, из него почти исчезли эмоции, и только глаза кондотьера выражали ту бурю чувств, которая бушевала сейчас в его душе. — Правда, — сказал Гектор, — что есть правда? Правда жизни это кровь и пот, и грязь под ногами солдат, и еще такое, о чем не следует помнить, если не хочешь сойти с ума. И не надо, не надо помнить, все равно нам все это напомнят, когда придет час воздаяния. Ты понимаешь меня, Карл?
— Вероятно, да, — кивнул Карл. — Есть в жизни такое, о чем лучше не знать. Ну а коли узнал, надо побыстрее забыть.
— Вот об этом я и толкую, — грустно улыбнулся Гектор. — Что с того, что она спит с каждым сопляком, который решится залезть ей под юбки? Что с того, Карл, если в ее объятиях я чувствую себя счастливейшим из смертных?
Гектор покачал головой.
— Выставляй портрет, Карл, и ничего не бойся. — Гектор смотрел Карлу прямо в глаза. — Смех, как и брань, на вороте не виснет, а тех, кто будет слишком весел, я заставлю плакать кровью. Галина красавица, и я ее люблю.
6
Трубка погасла. Карл хотел набить ее снова, и тут его взгляд упал на потертый пергамент письма, полученного накануне вечером.
«Ну да, — согласился он, — вполне логично. Ведь Людо тоже там был».
Если подумать, Людо Табачник замыкал круг. Об этом следовало бы подумать, но Карл уже не располагал для этого временем. Он услышал на улице знакомые шаги и усмехнулся очередному совпадению. Подумал о Людо, и пришел Август.
Да, о Людо стоит подумать, решил Карл.
— Но не сейчас, — сказал он вслух и, перевернув портрет Галины Нерис, написал на обороте обломком угольного карандаша: «Людо Табачник».
И в тот момент, когда он дописал последнее слово, раздался деликатный стук в дверь, и, хотя их разделяли сейчас значительное расстояние и закрытая дверь, Карл явственно ощутил запах брусники.
7
— Здравствуй, Август, — сказал Карл, пропуская гостя в дом.
— Рад видеть вас в здравии, капитан, — серьезно ответил Август Лешак.
Он снял берет, аккуратно повесил его на лосиные рога, прибитые возле двери, и прошел к столу, куда его жестом пригласил Карл.
— Я не мог выбраться раньше, — объяснил он, присаживаясь на табурет. — Сами понимаете, служба.
— Я знаю, — кивнул Карл. — У меня был твой приятель, Марк. Хочешь бренди?
— Почему бы и нет, — улыбнулся Август. — Тем более с вами, капитан. Как вам понравился Марк?
— Славный малый. — Карл разлил бренди по стаканам и тоже сел.
— И, конечно, тыкал вам как старому приятелю? — прищурился Август.
— Тыкал, — согласился Карл. — Но ему ведь хотелось меня прощупать, не так ли?
— Так, — кивнул Август. — В воздухе повеяло дорогой…
— О, — сказал Карл, поднимая бровь, — никак и ты заскучал на службе у князя?
— А что? — вопросом на вопрос ответил Август, вновь став серьезным. — Неужели я попал в точку и вам действительно понадобились настоящие бойцы?
— Что, если да? — И не дожидаясь ответа, Карл поднял свой стакан и отсалютовал им. — За встречу, Август! Не возражаешь?
— За встречу! — Август тоже поднял стакан.
Они выпили и снова посмотрели друг на друга.
— Далеко пойдем? — спросил Август, аккуратно ставя стакан на стол.
— Далеко, — подтвердил Карл. — Но это единственное, что я могу тебе сейчас сказать.
— Когда? — Август был очень организованным человеком.
— Возможно, что уже завтра. — Карл испытующе смотрел на Лешака и думал о том, что кто-то основательно раскачал равновесие, если Август скажет ему сейчас, что и это не беда.
— Не беда, — сказал Август. — Я числюсь дезертиром уже в двух армиях. Теперь будет третья.
— Не слишком хорошо для репутации наемника, — философски заметил Карл.
— Так сложилось, — пожал плечами Август. — Но теперь же не война и князю ничто не угрожает.
— А что ты можешь сказать о Марке? — спросил Карл, набивая трубку.
— Я могу за него поручиться. — Август сказал это просто, без драматизма и аффектации, но Карл знал — Август Лешак такими словами не бросается.
— Что он за человек?
Слово Августа, во всяком случае, слово, данное Августом Карлу, дорогого стоило, тем не менее Карл хотел знать о Марке больше.
— Марк хороший солдат. — Август проводил взглядом дымок, поднявшийся над трубкой Карла, и усмехнулся. — А вот чего о нем никто не знает, так это то, что Марк три года учился в Женевском университете.
— Так он жил в Женеве? — Карл почувствовал, как холодок прошел по спине.
Виктория права, решил он: когда порядок нарушен, возможно все. Перед его глазами встало лицо Карлы, не той молодой Карлы, которая когда-то стала его первой женщиной, а старухи Карлы, беседовавшей с ним в темной и мрачной гостиной женевского замка.
«С этим надо кончать, — подумал он. — Но как закончить то, что не ты начал? И не сойду ли я с ума раньше, чем все это закончится?»
— Капитан! — окликнул его Август. В голосе лейтенанта звучала тревога.
— Извини, Август, — улыбнулся Карл. — Я всего лишь задумался.
Он отбросил сомнения и внимательно посмотрел на Августа.
— Извини, Август, — сказал он. — Мы обязательно поговорим, но в другой раз. А сейчас — к делу. Ты со мной?
— Да, — твердо ответил Август.
— Марк? — спросил Карл.
— Марк тоже, — кивнул Август.
— У тебя есть еще люди? — спросил Карл.
— А сколько вам надо, капитан? — снова вопросом на вопрос ответил Август.
— Все, сколько есть, — объяснил Карл. — Но такие, в ком ты уверен.
— Тогда еще десять, — ответил Лешак.
— Трое понадобятся мне прямо с утра, — перешел к делу Карл. — Я не хочу оставлять свою женщину одну, затем…
Все, что он должен был сказать Августу, он сказал очень быстро. Поднявшееся в сердце нетерпение заставляло Карла спешить. И все-таки он задал Августу все вопросы, которые считал нужным задать, и внимательно выслушал все ответы, которые дал ему Август.
— Спасибо, солдат, — сказал он Августу на прощание. — Я тебе верю.
Дверь за Августом закрылась, и Карл, даже не заглянув к Деборе, едва ли не бегом вернулся в мастерскую. Чутье уже вело его по следу, и никакой туман, каким бы плотным он ни был, не мог ему помешать.
— Людо Табачник, — прочел он вслух, и порыв ветра отбросил пелену тумана, открывая взору долины прошлого.
Табачник
— А как было бы славно, если бы мы могли обойти этих балбесов, — мечтательно произнес Гавриель, ни к кому конкретно не обращаясь, и, вздохнув, повернулся к полковнику Трою.
— Прикажите трубить сбор, полковник, через полчаса я хочу увидеть сплоченную колонну.
— Будет исполнено, ваша светлость. — Трой поклонился и побежал, тяжело переваливаясь на кривых ногах, вниз, к своим наемникам.
— Жаль, что Нерис ранен, — пожаловался Гавриель, снова повернувшись лицом к противнику. — Что скажешь?
Вопрос был задан Карлу, и это поняли все, кто находился рядом с маршалом на вершине холма.
— Кому ты подаришь подвиг? — вопросом на вопрос ответил Карл. — И кого назначишь убийцей?
— Ты видишь то же, что и я, — вздохнул Меч. — Хорошо, что ты не мой враг, Карл, хотя иногда я об этом жалею. С тобой было бы интересно сыграть в «кто кого».
Между тем и Гавриель, и Карл, и все другие с понятным интересом рассматривали фронт выстраивающейся перед ними армии.
— Жалко солдат, — сказал маршал через минуту. — Табачник, ты понял, о чем мы говорили с Карлом?
— Извините, милорд. — Вероятно, Табачник чувствовал себя полным идиотом.
— Не извиняйтесь, лейтенант. — В голосе Гавриеля звучала грусть. — По правде сказать, Людо, это я должен перед вами извиниться.
Он замолчал и секунду смотрел на совершенно оробевшего Людо Табачника.
— Но не извинюсь, — закончил маршал свою мысль. — Вы поведете регуляров вон туда. — Гавриель махнул рукой в сторону правого фланга карлианцев. — Начнете движение от той вот рощицы, у развилки. Понимаете?
— Да, — ответил Табачник, но на самом деле он ничего не понял. Его ответ относился к словам маршала, а не к смыслу, который Гавриель в них вкладывал.
Услышав ответ, маршал усмехнулся и кивнул:
— Очень хорошо.
Он снова замолчал.
— Что еще? — спросил вскоре, нарушив молчание.
— Трой ударит в центр, — равнодушно сказал Карл. — А ты пойдешь на их левый фланг.
Диспозиция была идеальна — и топографически, и с точки зрения личностных особенностей командиров колонн. Карл бы сделал то же самое.
— Да, — согласился Гавриель. — Я пойду на их левый фланг, а тебе придется их убить.
— Всех? — спросил Карл, закуривая традиционную трубку перед боем.
— Сколько сможешь, — пожал плечами Гавриель. — Но прикажи своим людям не увлекаться.
— Прикажу, — пообещал Карл, знавший, что, хочет он того или нет, сегодня прольется много крови. — Жалко, что Нериса нет. Я бы с удовольствием стал героем.
— Не судьба, — грустно усмехнулся Гавриель.
Судьба…
Шесть месяцев назад неожиданно умер Евгений Яр. Известие о смерти императора застало их в Номоне — маленьком городке, приютившемся на склоне поросшей лесом горы, которая сторожила долину Нома. Нома, по-регетски, означает «река», а город соответственно назывался просто Над Рекой, и сидели они в Над Рекой не просто так. Яр собирался идти дальше на север, и в Номоне собирались войска для броска в Капойю и далее везде. Но смерти нет дела до того, что предполагает делать человек, пусть даже этот человек — император Яр. Лев умер. Он скончался от апоплексического удара в Цейре, своей временной столице, и шакалы, преданно служившие ему при жизни, сразу позабыли о страхе, а чести у этих людей не было никогда. В столице еще оплакивали непогребенного императора, и гонцы, несущие печальную весть, не успели доскакать до границ империи, а маршал Ги Черн и герцог Карл Дороган подняли мятеж. Каждый свой, разумеется, потому что и тот и другой считали себя вправе претендовать на опустевший трон, хотя трон пустым и не был.
Известие о мятеже пришло в Номону почти одновременно с письмом Ребекки Яристы. Жена Евгения и мать его сына взывала о помощи. Дмитрий был еще слишком юн, враги — многочисленны и жестоки, а в Цейре императрицу и наследника защищали лишь крошечная армия Льва Скомороха да наемная убрская гвардия, которой командовал владетель Нагум. Положение их было ненадежно и с каждым днем становилось все более и более опасным, тем более что казна досталась Дорогану и денег у императрицы не было. А векселям вдовы, как говорят в Загорье, веры мало.
Следовало спешить, ибо время и расстояние были против них. Обстоятельства — тоже, потому что не надо быть большим умником, чтобы понять: маршал Черн и герцог Карл — первые, но не последние среди тех, кто кинется делить добычу. В ближайшее время можно было ожидать наступления смуты и войны всех против всех. Обсудив известия и взвесив все известные им обстоятельства, Гавриель и Карл решили выступать немедленно. Быстрота была важнее силы, но зато теперь у стен Констанцы у них было всего три тысячи бойцов против семи или восьми тысяч карлианцев.
Дирер в среднем течении довольно широк, но в Констанце уже двадцать лет, как был построен каменный мост, соединявший берега реки. Если бы армии Гавриеля удалось переправиться здесь через Дирер, то дальше — в отсутствие сколько-нибудь значительных сил противника — дела пошли бы гораздо лучше. Всего три дневных перехода отделяли их от крепости Ружер, где находилась сейчас ставка императора Дмитрия. Однако дорогу к мосту перекрывали стены и башни Констанцы, а на Соляном тракте, прямо среди городских предместий, их ждала армия коннетабля Верхней Веды Рудольфа.
Карл смотрел на то, как занимают позиции спешившиеся рыцари поместного ополчения и верные Рудольфу — или, что то же самое, его кошельку — жандармы округа Веда, как выстраиваются поротно лучники и копейщики, как ветер играет флажками и вымпелами над головами солдат; он смотрел на многочисленные дымы, поднимающиеся в ясное морозное небо из печных труб Констанцы, на реку, несущую холодную стального цвета воду к далекому морю; смотрел, курил трубку, которая могла оказаться последней, и думал о превратностях судьбы, о величии и славе, которые способны растаять, как дым в необъятном небе, о жизни, которая подобно реке течет к неведомой цели, о тяжести долга, о верности и чести и снова о Судьбе.
Ну что ж, в тот день они снова поймали удачу, капризную кобылицу из убрских степей. Все произошло именно так, как увидели это Гавриель и Карл с холма, через который переваливал Соляной тракт на пути к Констанце и мосту через Дирер.
Для Рудольфа и его командиров все стало понятно в тот момент, когда сплоченная колонна маршала Гавриеля разделилась. И хотя основные силы явно шли в лоб, имея целью прорваться к воротам города, главный удар, несомненно, наносился не здесь, а на правом фланге карлианцев, на который нацелилась кавалерия регуляров. Атака закованных в сталь всадников была и в самом деле опасна, так как если бы они смогли прорваться через предместья Констанцы к городской стене, то зашли бы в тыл отряду, защищающему ворота, и могли отрезать армию Рудольфа от города. Но выполнить этот маневр было трудно, а скорее всего, и невозможно, тем более что коннетабль Верхней Веды их замысел разгадал. Лучники, укрывшиеся за плетнями, частоколами и садовыми деревьями, встретили регуляров Табачника градом стрел. Кавалерия не дрогнула, продолжая свою самоубийственную атаку. Стрелы выкашивали всадников ряд за рядом, вышибали их из седел, убивали и калечили, но остановить пока не могли.
Между тем и на левом фланге, и в центре тоже завязался бой. Но не надо было иметь большого военного опыта, чтобы понять: это сражение маршал Гавриель проиграл, еще не начав. Карл был уверен, что Рудольф думал об этом, наблюдая сейчас за избиением центральной колонны маршала, попавшей в ловушку похожей на узкий туннель улицы Праотцев. Люди полковника Троя несли огромные потери, раз за разом штурмуя частокол длинных пик и снова откатываясь назад. Сам Трой был убит во второй атаке, но это было уже неважно. Свою задачу он выполнил, и в третью — последнюю — атаку пошли уже люди Карла, дожидавшиеся своей очереди за спинами бойцов Троя.
Протрубил рог, перекрыв своим протяжным стонущим криком даже шум яростного сражения, и, прикрывшись градом стрел, неожиданно обрушившихся на ряды карлианских копейщиков, в бой вступил Карл. Его люди прорубили секирами и алебардами проход в «шкуре ежа», и фронт армии Рудольфа, казавшийся монолитным, как стена, развалился. Через десять минут Карл дрался уже в воротах Констанцы, которые так и остались открытыми, но это, по сути, был уже не бой, а избиение.
Охваченные паникой карлианцы бежали, их преследовали, догоняли и убивали. Улицы города огласились криками ужаса и мольбами о пощаде, кровь текла по ним, смешиваясь с грязной талой водой — накануне прошел снег — и нечистотами. Последних несчастных сбрасывали прямо с моста в холодные воды Дирера. Рудольф, которого близко к полудню убил в короткой стычке на Ратушной площади сам Карл, ошибался. Этот день не стал его триумфом. Сражение при Констанце не стало первым поражением маршала Гавриеля, оно стало его очередной победой.
Как ни странно, Табачник этот день пережил. Он был ранен, он не мог стоять на ногах, но он остался жив. Когда солдаты принесли его на носилках в дом, где разместились Карл и Гавриель, Людо приподнялся и, счастливо улыбаясь, сказал:
— Я понял! Когда эти болваны обрушили на меня всю эту кучу стрел, я понял! Как считаете, господа, у меня есть шанс стать умнее?
— Несомненно, лейтенант! — с улыбкой ответил Гавриель. — А пока, мой друг, вы стали героем.
8
Карл ощутил нечто похожее на мгновенное озарение. Его взгляд скользнул по рисунку меча, по глазам Софии, по губам Галины и уперся в случайно оказавшийся рядом с рисунками чистый лист бумаги. Из белого ничто медленно проступало лицо Гавриеля. Черта за чертой, линия за линией, из небытия возвращалось к Карлу лицо друга. Внимательные и чуть ироничные глаза заглянули ему в душу, и красиво очерченные губы дрогнули, рождая грустную улыбку.
«Здравствуй, Карл», — сказал Гавриель.
«Я рад тебя видеть», — ответил Карл.
«Не обманывай себя, Карл, — усмехнулся Гавриель. — Мертвые не способны приносить радость».
«Не скажи, — возразил Карл. — Ты пришел вовремя. Ты опять успел».
Гавриель
Убийца был мужественным человеком. По-видимому, он убивал ради идеи, а не за деньги, и, умирая, ни в чем не раскаивался. Он бестрепетно встретил мучительную смерть, хотя колесовавший его палач был настоящим мастером своего дела и заставлял преступную плоть страдать так, что при виде этого ужаса побледнели даже видавшие виды имперские ветераны. Но все это случилось потом, а вначале рука карварского гражданина не дрогнула, вонзая отравленный клинок в спину маршала Гавриеля. Сталь железного маршала не брала, но яд, сваренный из соцветий негоды, сгустил его кровь, и отсроченная смерть начала пить жизнь Гавриеля маленькими неторопливыми глотками. Маршал умирал. Его кожа пожелтела и потрескалась, как старый пергамент, дивные глаза потускнели и ввалились, и дыхание с трудом прорывалось сквозь сжатые зубы.
Гавриель лежал на огромной кровати в одной из спален карварской цитадели, и никакие ухищрения лекарей, хлопотавших вокруг него уже вторые сутки, не приносили ни пользы, ни облегчения. Гавриель Меч уходил — мучительно, долго, но безвозвратно. Он держался вторые сутки, однако это свидетельствовало только о невиданной мощи его красивого, ладного тела, а не о слабости яда. Яд негоды смертелен. Никто и никогда не переживал отравления этим ядом. Было очевидно, что и маршал не станет исключением.
Все-таки ближе к вечеру стараниями лекарей Гавриелю стало немного лучше, хотя Карл полагал, что все дело в характере действия яда. Но, как бы то ни было, маршал вдруг открыл глаза и позвал Карла. Голос у него был тихий и слабый, однако его услышали, несмотря на то что вокруг постели великого полководца собралось множество людей. Впрочем, никто здесь не смел говорить, и в комнате царило гробовое молчание.
— Карл! — позвал Гавриель. — Где ты, Карл?
— Я здесь, — сказал Карл, подходя и останавливаясь у изголовья кровати маршала.
Он не удивился, когда увидел, что вместе с ним к постели Гавриеля подошел Эфраим Горец, о котором маршал — увы — не вспомнил. Глаза Горца были красными от слез, он плакал, не переставая, с тех пор как возникший, казалось, из ниоткуда убийца вонзил кинжал в спину маршала прямо на его глазах и на глазах растерявшихся телохранителей.
Карл предпочел сделать вид, что все нормально, но Эф даже не пытался скрыть ненависть, пламя которой высушило слезы горя в его глазах.
— Карл! — повторил Гавриель.
— Я здесь, Аври, — сказал Карл.
От умирающего пахло болотной тиной и гнилым мясом.
— Я умираю, — с трудом произнес Гавриель. — Яр решит… кто… поведет… армию.
Судорога сжала его горло, и Гавриель замолчал, делая нечеловеческие усилия, чтобы вдохнуть воздух. Один из лекарей бросился было к нему, но маршал отстранил его рукой. Через несколько секунд судорога отпустила его, и, сделав несколько жадных глотков воздуха, Гавриель заговорил снова:
— До… тех… пор… командуешь ты.
Командую, печально согласился с ним Карл. Потому что Яр, которого ты имеешь в виду, уже никогда ничего не решит, а мальчик не будет спорить с армией.
Маршал помолчал секунду, видимо, собираясь с силами, которых оставалось совсем уже мало.
— Иван! — позвал Гавриель.
— Я здесь, ваша светлость. — Императорский легат Иван Стерн быстро приблизился к кровати.
— Ты… слышал? — Говорить Гавриелю было трудно, но в жизни таких людей, каким был Меч, есть вещи, которые важнее мук и даже самой смерти.
— Да, ваша светлость, я все слышал, — быстро ответил легат. — Командование переходит к графу Ругеру.
— Так, — подтвердил Гавриель. — Второе.
Теперь он смотрел прямо в глаза Карлу.
— Завещание… у… нотариуса… но… меч… возьми… сейчас. Меч! — сказал Гавриель. — Принесите… мой… меч.
Один из адъютантов маршала тут же подскочил к кровати, протягивая на вытянутых руках меч Гавриеля. Маршал хотел взять его, но не смог поднять рук.
— Положи, — сказал он. — В… руку…
Адъютант поспешно опустил меч и осторожно вложил его рукоять в ладонь Гавриеля. Тонкие пальцы медленно сжались, и одновременно закрылись глаза умирающего. Минуту или две ничего не происходило. Гавриель лежал неподвижно, сжимая желтыми пальцами покрытую алмазами рукоять меча. Если бы не слабое дыхание, можно было бы подумать, что он уже умер. Наконец Гавриель снова открыл глаза и посмотрел на Карла.
— Возьми, — сказал он. — Твой.
Карл протянул руку и вынул меч из беспомощно разжавшейся руки Гавриеля.
За многие годы знакомства и дружбы он никогда не держал Убивца в руках. И сейчас, взяв меч Гавриеля, Карл понял, что и не должен был. У этого меча мог быть только один хозяин, и только он имел право сжимать рукоять меча.
Ощущение было неприятным. От меча шло холодное гневное отторжение. Морозное покалывание в коже ладони было лишь слабым отражением того послания, которое получила от меча душа Карла. Неживая душа меча была возмущена тем, что чужая рука посмела коснуться принадлежащего ей тела, она угрожала, она… В тот момент, когда Карл был уже готов вернуть меч Гавриелю, что-то изменилось. Узнавание, признание… приглашение к дружбе. Вот как немощный человеческий язык мог бы передать то чувство, которое внезапно возникло у Карла, но не как его собственное переживание, а как понимание чувств другого.
Удивленный Карл посмотрел на меч и вдруг понял, что все кончилось. В его руке был просто меч, а на кровати перед ним лежал мертвый друг. Карл стоял не в силах пошевелиться, не в силах что-нибудь сказать или что-нибудь сделать. Стоял и смотрел на мертвого Гавриеля. Из оцепенения его вывел голос Горца, полный ненависти и горечи.
— Он всегда любил только тебя, — сказал Эф и зарыдал.
9
Странная вещь. Карл не мог бы сказать, что воспоминания, рожденные его собственными рисунками, пришли из мглы забвения. То, о чем напомнили ему рисунки, Карл, кажется, помнил всегда. Он вообще редко что-нибудь забывал, хотя теперь и выяснилось, что кое-что все-таки забыл. И все же Карл был уверен, спроси его кто-нибудь неделю или год назад о Гекторе или о Гавриеле, он вряд ли бы затруднился вспомнить и их лица, и события, связанные с их именами, и, естественно, смог бы рассказать, когда и при каких обстоятельствах они умерли. Все это так, но, с другой стороны, нынешние воспоминания были совсем иными. Раньше это было просто знание, не окрашенное чувствами самого Карла, нейтральное, как факты географии или истории, почерпнутые из книг. А теперь картины прошлого обрели жизнь, цвет и вкус, став его личным прошлым и частью его собственной жизни. И в тот момент, когда это произошло, Карл неожиданно увидел в, казалось бы, хорошо известных ему событиях такие детали, которые прежде не замечала или старалась не замечать его спокойная душа.
Карл прошел в жилую комнату и подошел к зеркалу. Сколько раз за эти годы он смотрелся в зеркала? Это случалось нечасто, но все-таки случалось, и Карл, как и любой другой человек, видевший свое отражение, мог без труда описать собственное лицо, в котором для него не было ничего тайного или странного. А между тем сейчас из зеркала на Карла смотрел молодой — лет двадцати пяти, ну, может быть, тридцати — мужчина, тот самый кавалер, которого много лет назад видели и карие глаза маршала Гавриеля, и голубые — императора Яра. Именно этот мужчина с длинными, заплетенными в косу каштановыми волосами и карими глазами смотрел на Карла из большого зеркала в Цейре, когда они с Гавриелем расписывали плафон в зале Ноблей и когда, кажется, в первый и последний раз в жизни, Карл захотел написать свой автопортрет. Свой портрет он так и не написал…
— Любуешься? — Голос Деборы отвлек его от размышлений о том, в чем разница между знанием и осознанием. — Что скажешь! Ты красив, Карл. Скольким женщинам ты разбил сердце?
— Проснулась?
— Нет. — В ее голосе звучал смех.
Карл обернулся. Дебора сидела на кровати и смотрела на него. Одеяло упало ей на ноги, но нынешняя Дебора не стеснялась своей наготы.
— Почему ты на меня так смотришь? — спросила она. В ее голосе не было беспокойства, только любопытство. Она улыбнулась Карлу и, забросив руки за голову, отчего ее груди поднялись, спросила, не скрывая торжества: — А так?
— А так ты можешь разрушить пару царств, — усмехнулся Карл. — И ввергнуть мир в пучину бедствий.
Дебора счастливо засмеялась и окончательно вылезла из-под одеяла.
Если Боги даруют нам будущее, подумал Карл, любуясь плавными и гармоничными линиями ее тела, каскадом темно-русых волос, упавших на белые плечи, серыми глазами, в которых клубился туман нежности, просвеченный солнечными бликами веселья. Если Боги даруют нам будущее, я напишу ее именно такой.
— Ты помнишь, что произошло ночью? — спросил он.
— А что особенного произошло ночью? — нахмурилась она.
— Я ушел, — напомнил Карл. — И ты осталась дома одна.
Дебора смотрела на него, все еще не понимая, о чем он говорит.
— Что ты делала потом? — спросил Карл.
— Потом? — переспросила Дебора. Ее взгляд стал задумчивым. — Потом… потом я убрала со стола…
Она смотрела на него, но взгляд ее сейчас был обращен в прошлое. Она еще не знала, что именно должна в нем найти, но уже поняла, что Карл расспрашивает ее не просто так.
— Потом… — задумчиво повторила Дебора. — Потом я приготовила все, что могло потребоваться утром, и пошла спать.
Она улыбнулась вдруг, вспомнив что-то, и лукаво посмотрела на Карла:
— Я подумала, что, может быть, ты вернешься целым, и…
Но Карл эту тему не поддержал.
— Ты услышала сквозь сон какой-то шум, — подсказал Карл.
— Шум? — удивилась Дебора. — Да, — сказала она через секунду. — Я еще не спала. Мне вдруг послышалось, что кто-то скребется в дверь.
Она была растеряна.
— Ты встала… — предположил Карл.
— Да, — сказала она еще через секунду. — Ты прав. Я встала и пошла вниз посмотреть, не воры ли забрались в дом.
— И поэтому ты вооружилась кочергой? — осторожно уточнил Карл.
Дебора задумалась.
— Не помню, — сказала она после долгого молчания. — Карл! — воскликнула она еще через секунду. — Карл! Я ничего не помню!
— Не страшно, — успокоил ее Карл, подходя и прижимая к себе. — Это бывает.
— Постой! — Она уперла руки ему в грудь и разорвала объятия. — Постой! Что случилось?
— В дом проникли гвардейцы Дома Кузнецов. — Карл понял, что если уж он начал ее расспрашивать, то придется все ей рассказать.
Возможно, подумал он, оно и к лучшему. Она должна знать.
— Их было шестеро, и они, по-видимому, хотели тебя захватить.
Он говорил медленно и раздумчиво, так, чтобы не испугать ее, но все-таки объяснить то, что и сам представлял только в общих чертах.
— Я думаю, — продолжал Карл, — что они хотели обменять тебя на меч Яна.
— Меч Яна стоит дороже, чем рабыня, — возразила Дебора.
Что скажешь? По сути, она была права.
— Да, — согласился Карл. — Если речь идет о простой рабыне.
Она внимательно посмотрела ему в глаза и кивнула, ничего к сказанному не добавив.
— Ты дралась с ними, — сказал Карл, секунду помолчав. — У тебя в руке была кочерга, и одному из них ты сломала руку, а второму разорвала щеку.
— Я?
— Ты.
— Дальше? — Она говорила шепотом.
— Тогда, — сказал Карл, пожав плечами, — кто-то из них ударил тебя по голове. Скорее всего, рукоятью меча или самим мечом. Плашмя. Я не знаю точно чем, но ты потеряла сознание и упала.
— И тут пришел ты? — с надеждой в голосе спросила она.
— Нет, — покачал головой Карл. — Я был далеко…
— Тогда?.. — Дебора вопросительно смотрела на него, ожидая ответа.
— Здесь был оборотень, — ответил Карл.
— Оборотень?! — Дебора вскрикнула. В ее голосе зазвучал ужас.
— Оборотень, — подтвердил Карл.
— Но… — До Деборы явно дошло, о чем пытается ей сказать Карл.
— Не знаю, — признался он. — Оборотень разорвал гвардейцев на куски, но тебя не тронул.
— Не тронул, — как эхо повторила за ним Дебора.
— Большего я не знаю, — объяснил Карл. — Когда я пришел, все было кончено. Ты была без сознания и проспала почти целый день. Это все.
Дебора посмотрела на него недоверчиво, но ничего не сказала. В ее глазах клубился туман, но неги и радости в них не было. Это был холодный туман, полный ужаса и тайн, скрытых за его завесой.
— Одевайся, Дебора, — сказал он ей. — Одевайся и пойдем поедим.
— Да, — откликнулась она тихо. — Сейчас.
Мысли Деборы были совершенно очевидно заняты чем-то другим, и Карл даже догадывался чем. Она медленно, как во сне, отвернулась от него и сделала шаг к сундуку, на котором он сложил ее одежду.
— Скажи, Дебора, — спросил вдруг Карл, глядя ей в спину. — Сколько лет назад умер император Яр?
— Сорок два, — ответила она не задумываясь. — Нет, уже сорок три.
