Покинув Анну, Карл уже знал, что будет делать дальше. Если ты атакован, то самое плохое, что может с тобой случиться, разумеется, кроме смерти и поражения, это превратиться в жертву. «Атакуй немедля», — говаривал в таких случаях маршал Гавриель. Он знал, что говорил, потому что именно так всегда и поступал. Вопрос, однако, заключался в том, что не всегда можно с определенностью сказать, кто должен быть атакован в ответ на произошедшее нападение. Впрочем, мир не без добрых людей, и славный кондотьер Гектор Нерис сказал как-то, что если не знаешь, куда бить, рази все, что движется, — авось и твой враг окажется под ударом.

Карл миновал одну улицу, потом другую по наитию, держа общее направление на восток, и, проплутав минут десять по пустынным в этот час улочкам и переулкам Кузнечной стороны, вышел в конце концов на широкую мощенную булыжником площадь перед Железным домом. Несмотря на столь многообещающее название, Великий Мастер клана Кузнецов жил в обычном дворце, окруженном высокой каменной стеной. Многочисленные деревья, росшие между этой стеной и самим зданием, не позволяли рассмотреть дворец в деталях, однако его фасад был хорошо виден с площади через широкие кованые ворота. Постояв пару минут на площади, Карл решил, что здание излишне тяжеловесно и неоригинально, хотя и роскошно. В целом дворец Игнатия Карлу не понравился, но это было неважно, так как жить в нем он не предполагал.

Подойдя к воротам, Карл сдержанно поклонился молодому Кузнецу, несущему при них караул, и попросил передать Игнатию Кузнецу, что Карл Ругер из Линда желает его видеть по важному и неотложному делу. Он так и сказал — «Игнатий Кузнец», умышленно опустив титул Великого Мастера.

От этих слов Кузнец побледнел, но, надо отдать ему должное, это было единственное проявление удивления, граничащего с ужасом, который он, несомненно, испытал, должен был испытать. Смерив Карла быстрым оценивающим взглядом, караульный молча поклонился и, придерживая эфес меча левой рукой, поспешил к воротам и там позвонил в висевший сбоку колокольчик. Звук получился тихий, и вряд ли его можно было услышать уже в десяти — пятнадцати шагах от ворот. Однако колокольчик был, по-видимому, не простой, потому что не прошло и пяти минут, как из маленькой дверцы в стене дворца появился другой вооруженный Кузнец и, приблизившись к воротам, спросил Карла, что тому угодно. Выслушав ответ, он тоже удивился, но, подумав, все-таки пригласил Карла пройти во дворец. Ворота бесшумно открылись, вернее, приоткрылись, и Карл прошел на территорию резиденции. Еще через пять минут он находился уже в приемной зале дворца и повторял свое странное послание некоему полноватому Кузнецу, наделенному, судя по всему, особыми полномочиями.

— Передайте, мой друг, его милости, — Карл добродушно улыбнулся, — что, если он болен или умер и поэтому не может принять меня немедленно, в следующий раз ему придется умолять меня о встрече, стоя под моей дверью. Это все.

Кузнец, казалось, не удивился, услышав более чем неуместные в этих стенах слова. Он только сдержанно кивнул в знак того, что услышал, и, попросив: «Подождите меня, пожалуйста, здесь, мастер Карл», — быстро скрылся за плотно закрытыми дверями, ведущими куда-то в глубину резиденции, и Карл остался в приемной один.

Он огляделся, выбрал кресло, из которого мог видеть все двери сразу, и, устроившись в нем, раскурил трубку. Приемный зал был высок и просторен, пол каменный, а стены и потолок расписаны фресками. Помещение показалось Карлу очень старым, доставшимся относительно новому зданию от прежнего, построенного тогда, когда применялась совсем иная техника каменной кладки, то есть не менее чем три века назад. Каменные плиты полов кое-где стерлись, а некоторые из них потрескались. Трещины, иногда весьма основательные, виднелись и на фресках, темных от времени и свечной копоти. Краски на них потускнели и выцвели, но сюжеты росписей были весьма любопытны, а мастерство художников, которые здесь когда-то работали, впечатляло, даже несмотря на нынешнее состояние их творений.

Стена, которую Карл сейчас видеть не мог, так как она находилась за его спиной, предлагала вполне ожидаемый в цитадели Кузнецов сюжет: горящие горны, молотобойцы и мастера, застигнутые взглядом художника в момент наивысшего напряжения и упоения созидательным трудом, инструменты и оружие, горячий металл и, естественно, огонь. Огня на фреске было много. Все это Карл успел рассмотреть, едва войдя в зал. Теперь, сидя в кресле и неторопливо покуривая трубку, он изучал другие фрески.

Слева от него была роспись на сюжет песни о Большой Рыбе. Разбеленные цвета, лаконичная, намеренно упрощенная до крайности техника, которой пользовался художник, простая, несколько статичная композиция и характерная вытянутость тел изображенных на фреске людей однозначно указывали на авторство Николая из Фары. Кроме того, это была единственная здесь роспись по сухой штукатурке, сделанная красками, затертыми на известковом молоке. Карлу приходилось уже видеть фрески Николая, и, хотя он не любил стиль упрощенцев, все-таки отдавал должное мастерству уроженца загорской Фары. Чего Карл прежде не знал, так это того, что однажды странствия — а мастер Николай из Фары странствовал всю жизнь — завели художника, жившего более трех веков назад, так далеко от дома.

На противоположной стене и на потолке были изображены сюжеты, взятые из времен Наместнической войны. Писал их один и тот же неизвестный Карлу художник, одинаково хорошо умевший рисовать людей и животных. Здесь главенствовал рисунок, а не живописные приемы, хотя Карл и догадывался, что в своем первозданном виде эти фрески могли порадовать знатока и яркостью красок, и выверенным колоритом, что для тех времен, когда создавались эти картины, было редкостью. Намек на плавные переходы полутонов можно было увидеть и сейчас, но о многом все-таки приходилось только догадываться.

Но больше всего заинтересовала Карла фреска, расположенная прямо напротив него. Дело тут было и в сюжете, и в способе, которым его разрешил молодой Василий Вастион. Насчет того, что это была рука Вастиона, никаких сомнений зрителю не оставил сам Василий. Как и на всех других своих фресках, художник и здесь умудрился вписать в оригинальную композицию свой автопортрет. Причем молодой златокудрый воин без шлема — с характерным лицом поморца Василия — стоял, повернувшись к зрителю лицом, так близко к фокусу композиции, как только было возможно. Но дело было не в этом.

Тема Последней Битвы была популярна не только во времена Василия. Писали ее и до, и после него, и сам Карл дважды получал заказы на фрески на этот именно сюжет, но оба раза, подумав хорошенько, отказывался. Дело в том, что Война Гордости случилась — если случилась вообще — так давно, что память о тех временах давно стерлась, как стираются старые монеты, продолжающие ходить по рукам больше отмеренного им природой срока. Что произошло тогда и как все это происходило, не помнил уже никто. В сущности, это была сказка, туманный миф, и это обстоятельство, казалось бы, должно было радовать художника, так как открывало простор воображению. Но, с другой стороны, война людей и темного воинства прочно вросла в плоть всех без исключения этических и мировоззренческих концепций, существующих в мире людей на протяжении всей писаной истории. Впрочем, и сама эта история покоилась на фундаменте выигранной однажды людьми войны. Слова выражали идею Войны Гордости просто и величаво, но, если отбросить поэтическую шелуху, все, что знали об этой войне люди, было несложно сформулировать всего парой фраз. На заре истории произошла война между людьми и нелюдями. Обе стороны отчаянно сражались за право владеть миром и, значит, за полное уничтожение врага. Последнее, впрочем, скорее всего, относилось только к людям. В дошедшем предании вроде бы содержался намек на то, что нелюди не ставили перед собой цели поголовного истребления рода людского. Но, как заметил по этому поводу Иннокентий Мальца, рабство хуже смерти и позорнее поражения. В любом случае, со временем идея борьбы за выживание получила воплощение в теме борьбы Добра со Злом, Сил Света и Сил Тьмы, и соответственно сюжет Последней Битвы был широко востребован. Однако отсутствие сколько-нибудь достоверных данных о том, где и когда произошло последнее решительное сражение двух армий, как выглядели нелюди и как были одеты и вооружены люди, привело к тому, что люди на картинах соответствовали представлениям художников об историческом прошлом, а нелюди всегда изображались монстрами и чудовищами. Карлу это всегда казалось слишком упрощенным решением темы, и упражняться в беспочвенных фантазиях ему было скучно.

Однако Вастион смог его удивить. Во-первых, он изобразил ночное сражение, создав два соперничающих световых центра: полную луну, освещающую поле боя из правого верхнего угла фрески желтовато-серебряным призрачным светом, и факел красно-желтого пламени, взметнувшегося над горящим деревом, расположенным на заднем плане в центре. Во-вторых, он сместил композиционный центр росписи в левый нижний угол, где стоял вождь людей и первый царь Даниил, что породило эффект пространственного конфликта тьмы и света. Тьма буквально нависала над относительно хорошо освещенными людьми, а игра света на их лицах и фигурах доводила драматизм противостояния до кульминации. И, наконец, Бастион, изумительно тонко сыграв на световых контрастах, окутал нелюдей покровом мрака, лишив каких-либо реалистичных черт. Сюжет от этого только выиграл, а сила эмоционального воздействия возросла.

Рассматривать эту фреску можно было долго, но вскоре Карла прервали, сообщив, что Великий Мастер готов его принять.

Как жаль, что увидеть все это теперь могу один лишь я, подумал Карл вставая. Да и я, будь на то моя воля, еще посидел бы тут и посмотрел.

Однако сетовать было бесполезно, ведь он пришел сюда за другим. И уже через несколько минут Карл входил в просторный кабинет, обшитый панелями орехового дерева, где его ждал Игнатий Кузнец. Великий Мастер сидел в кресле у горящего камина и смотрел на Карла тяжелым взглядом исподлобья. Было очевидно, что визитом Карла он недоволен, однако кресло для гостя было приготовлено.

— Значит, мне придется скрестись в твою дверь? — спросил Игнатий вместо приветствия.

— Как знать, — усмехнулся Карл, проходя ко второму креслу. — Кто может знать, что с ним случится завтра?

— Угрожаешь? — Старик явно был зол и… напуган? Похоже, что так, решил Карл и сел напротив Великого Мастера.

— Предупреждаю, — объяснил он. — Или у меня есть повод тебе угрожать?

— У тебя нет повода, — буркнул Игнатий и откинулся на спинку кресла. — Чего ты хочешь?

— Задать несколько вопросов, — снова усмехнулся Карл. — И дать несколько ответов.

— Спрашивай, — устало разрешил Игнатий, по-прежнему не обращавший внимания на то, что Карл обращается к нему на «ты».

— Кому нужен мой меч? — спросил Карл.

— А сколько они тебе предложили? — поинтересовался Игнатий. — И кто к тебе приходил?

— Ко мне приходил нотариус Павел Гримм, — объяснил Карл. — Последняя цена — пока я не закрыл перед ним дверь, — четыре тысячи королевских марок.

— Сколько времени он торговался? — Казалось, Игнатий ожил. Тема его неожиданно заинтересовала.

— Минут десять, я думаю, — пожал плечами Карл.

— Значит, никак не менее десяти тысяч, — кивнул старик. — Они готовы были заплатить большие деньги…

— И кто бы это мог быть? — вернулся к своему вопросу Карл.

— Эфраим или Даниил, — твердо ответил Игнатий.

— Кто они такие? — Карл этих имен еще не слышал.

— Эфраим — сенешаль князя, — объяснил Игнатий. — Но это не князь, а он сам, если, конечно, это он. Эфраим Гордец уже давно играет в собственные игры.

— Гордец? — переспросил Карл. — Ты назвал его Гордецом, почему?

— Потому что раньше его звали Горец, но уже лет десять, как никто его Горцем не зовет. Все называют Гордецом. — Старик был удивлен вниманием Карла к такой, в сущности, незначительной детали, как прозвище незнакомого Карлу человека.

— А как полагаешь, Игнатий, — Карла Эфраим Гордец действительно заинтересовал, и на то имелись веские причины, — как может звучать сокращение от имени Эфраим?

— Не знаю, — пожал плечами Великий Мастер. — Наверное, Эфи или Эф.

— Вот и я тоже думаю, что Эф, — кивнул Карл. — Ну да пусть себе откликается хоть на свист. Кто второй?

— Даниил, — сказал Игнатий. — Филолог.

— Спасибо, — сдержанно поклонился Карл. — Тогда второй вопрос. Кто стоит за плечом Анны?

— Оставил бы ты девочку в покое, Карл, — раздраженно ответил Игнатий, настроение которого снова испортилось.

— Оставлю, — пообещал Карл. — Позже. А пока ты не ответил на мой вопрос.

— Ян. — Чувствовалось, что говорить этого Игнатию не хотелось.

— Спасибо, — снова кивнул Карл. — А что у нас происходит с тоскующим оборотнем?

— Вот ты и узнай, — отрезал Игнатий. — А я не знаю!

— Ну не знаешь так не знаешь, — легко согласился Карл. — Я задал три вопроса, ты ответил. Теперь моя очередь отвечать.

При этих словах Игнатий как будто даже сжался, хотя угрозы в голосе Карла и не было.

— Не знаю, чего хочешь ты, — холодно улыбнулся Карл, — но зато хорошо знаю, чего хочу я. У меня нет желания убивать Яна, Игнатий, и, значит, я его не убью. А цена его меча нынче шесть тысяч золотых, и продам я его только тебе. Это два ответа. Теперь третий. Я буду делать то, что сочту нужным. Ты можешь быть этим недоволен. Это твое право, но мое право предупредить. Не надо мне мешать.

На княжеской земле Карл нашел небольшой кабачок, опрятный и тихий, сел за стол у открытого окна, через которое был виден большой кусок сонной в это время дня улицы, попросил хозяина принести ему яблочный бренди и орехи и раскурил трубку. Напряжение ночи отступило, душа успокоилась, и голова окончательно прояснилась. Карл выпустил дым и взял со стола терракотовый стаканчик с бренди.

Итак, сказал он себе, пришло время проверить — не так ли?

Он нарочито неторопливо опустил руку в карман камзола, достал сложенный вчетверо лист бумаги и так же медленно его развернул. Белая поверхность листа была испещрена множеством хаотичных серых линий, но, если присмотреться, в центре отчетливо виден нарисованный несколькими небрежными штрихами меч. И это не просто меч, а его собственный меч. Ошибиться в этом было невозможно. Карл положил свободную руку на эфес меча и перевел на него взгляд.

Ну, спросил он Убивца, и что же с тобой не так? Ведь не реликвии же они взялись собирать?

Это был еще один вопрос, который Карлу очень хотелось задать Великому Мастеру, но его он, естественно, не задал. Те, кто хочет получить меч, знают, зачем он им нужен. Возможно, об этом знает и старик Игнатий, но спросить его — значит показать, что единственный, кто находится в неведении, это сам Карл. Поэтому делать этого не следует.

Карл смотрел на меч, а память, как радушный хозяин, уже распахивала двери и зажигала свечи, чтобы осветить самые дальние уголки. Но что ему было там искать?

Она зарезала его той же ночью. По-видимому, это случилось между двумя и тремя часами после полуночи, когда утомленный длившимся восемь часов подряд безумием Карл все-таки заснул. Вот тогда она и вонзила ему под левую лопатку длинный треугольный стилет. От резкой боли он проснулся. У него хватило сил понять, что произошло, и вскинуться с постели, на которой он лежал ничком, заснув в случайной позе, в которой застала его мгновенно обрушившаяся усталость. Возможно, впрочем, хотя проверить это предположение было бы сложно, она его чем-то опоила, но вкуса яда он не почувствовал, что было странно. Гипотез могло быть всего две: или у нее имелся сок сребролиста, что было невероятно, или он сам, утомленный любовью и мучимый жаждой, уже не слышал голоса своих чувств. Однако, как ни суди, а случилось то, что случилось. Он заснул и не почувствовал опасности до того самого момента, когда острый, как шило сапожника, клинок вошел в его спину, метя в ровно бьющееся сердце. Тогда он проснулся, но только для того, чтобы увидеть бледное лицо Софии и ее огромные черные глаза, упасть с кровати и потерять сознание.

Он очнулся от холода. Тело закоченело, и неспроста. Когда Карл открыл глаза, то первое, что увидел, — снег, покрывавший пожухлую зимнюю траву. Голова была тяжелой, и мысли — тягучими и неповоротливыми, но все-таки он вспомнил, что теперь на самом деле зима, а подняв выстуженную холодным ветром голову, увидел, что лежит в придорожных кустах у тракта, который, вероятнее всего, являлся дорогой на Сырь. По его ощущениям, уже наступило утро, и солнце, которое невозможно было рассмотреть на низком, обложенном снежными тучами небе, стояло достаточно высоко. Дул ветер, шевеливший голыми ветвями деревьев и несший по дороге снежную пыль. Дорога была пуста, только оттуда, куда смотрел Карл, приближались несколько всадников. Карл не смог их рассмотреть — то ли глаза видели плохо, то ли люди были еще далеко, — но он смог понять, что это его последний шанс, и, сделав невероятное усилие, пополз к дороге. По пути он узнал, что такое боль и немощь, и еще оказалось, что он раздет до нитки. По-видимому, его вывезли из замка и выбросили здесь люди Софии, прямо так, как был: голым и с кинжалом в спине.

Когда Карл добрался до тракта, всадники подъехали уже близко, и он смог их рассмотреть. Это были наемники-убру. Подъехав к нему, они остановились, разглядывая Карла, но не предполагая ему помогать. А он, зная, что так и будет, потому что в характере убру не ждать помощи от кого-либо, кроме своих, и, соответственно, не оказывать ее чужим, если помощь не записана в контракте, поднял к ним лицо и уже действительно из последних сил начал читать молитву:

— Благословен ты, Господин мой, Господь наш и Царь мира…

Его голос был слаб, но они его услышали и поняли. Последнее, что он запомнил, перед тем как снова потерять сознание, были сильные руки убру, поднимающие его со стылой земли.

Бренди закончился. Трубка погасла. А солнце, судя по теням, перевалило через вторую послеполуденную отметку. Вероятно, ему следовало поесть, но Карл не ощущал пока потребности в еде. Он аккуратно выложил на стол семь медяков и покинул кабачок с твердым намерением нанести визит князю Семиону. В конце концов, до дома, где его ждала Дебора, с четверть часа ходьбы, а замок князя находился всего в двух улицах к северу.

Улицы в этой части города были прямыми, и на них отсутствовали сточные канавы. Хорошо пахло горячим хлебом и какими-то незнакомыми цветами. Карл шел по ровно пригнанной брусчатке мостовой и думал о том, что день получился гораздо более удачным, чем можно было надеяться еще утром. И у него самого теперь появилось чувство удачи, которое редко обманывало, хотя полагаться на него всецело Карл не привык.

Он уже был близок к цели своего короткого путешествия, когда, свернув за угол, увидел вывеску «Иван Фальх. Книги и гравюры». Перед лавкой Фальха стояла тележка с запряженным в нее мулом, дверь в дом была распахнута, и два паренька перетаскивали из тележки в лавку тяжелые — судя по тому, как напрягались парни, — закутанные в дерюгу тюки.

«Книги? — спросил себя Карл. — Почему бы и нет?»

Он остановился и, задумчиво глядя на вывеску, стал набивать трубку.

Князь подождет, решил, наконец, Карл и, раскурив трубку, пошел посмотреть, какие чудеса скрыты в лавке Ивана Фальха.

В просторной комнате, заставленной столами, на которых лежали стопки книг, гравюры и карты, приятно пахло бумажной пылью и старой кожей. Книги здесь были везде, но прежде всего в шкафах, расставленных вдоль стен, что казалось необычным, так как книжные шкафы только-только начали входить в обиход на крайнем востоке, а эти выглядели очень старыми, такими же старыми, как и вся прочая мебель в лавке. Старым оказался и Иван Фальх. Хозяин лавки стоял сейчас над одной из принесенных с улицы кип. Как и следовало ожидать, под грубой дерюгой оказались все те же книги. Фальх стоял, держа в зубах дымящуюся трубку и сжимая в правой руке нож. Ножом он, по-видимому, только что распорол дерюжный чехол и теперь наслаждался видом аккуратно сложенных перед ним фолиантов. Наслаждение, сходное с переживаниями сластолюбца, ласкающего юную любовницу, было отчетливо написано на его лице, и Карл решил, что пришел в нужное место в правильное время. Человек, который умеет так смотреть на книги, несомненно, в них и разбирается. А поступление нового товара способно иногда удивить чудесными находками и видавшего виды знатока.

Кроме хозяина в лавке находились еще три посетителя. У стола, придвинутого к открытому окну, стоял какой-то немолодой Садовник и перелистывал пергаментные страницы большого и тяжелого на вид фолианта. Насколько мог видеть Карл, на желтоватых листах пергамента, заполненных ровными строчками черных и золотых букв, имелись и многочисленные цветные миниатюры, изображавшие цветы и растения. На нового посетителя Садовник, всецело поглощенный изучением книги, никакого внимания не обратил.

В центре торгового зала широкоплечий крепкий мужчина — по всем признакам моряк из Во — рассматривал старые гравированные карты, разложенные на большом круглом столе. Когда Карл вошел, он на секунду оторвался от своего занятия и поднял на Карла взгляд прищуренных, по морской привычке, карих глаз, но тут же вернулся к своим картам. Третий посетитель, совсем молодой парень в дорогом плаще из лилового шелка, в нерешительности топтался у книжного шкафа, стоящего у дальней стены. У Филолога, по-видимому, разбегались глаза при виде собранных там сокровищ, и он ни на чем не мог остановить свой выбор. И уж тем более он был не в состоянии обратить внимание на такую мелочь, как новый человек, зашедший в книжную лавку.

Карл неторопливо подошел к хозяину и, вежливо поздоровавшись, посмотрел на разложенные у их ног книги. Верхняя книга в первой стопке — не слишком большая, но зато очень толстая — называлась «Наместническая война и основание великих городов северного побережья, с комментариями и рассуждениями о пользе морской торговли, развитии и процветании ремесел и свободной коммерции в несвободном мире. Сочинение достославного Леона из Ру, кавалера и полномочного министра». О такой книге Карл никогда не слышал, но, что бы ни было в ней написано, она стоила тех денег, которые Фальх мог за нее запросить, а Карл был готов заплатить, потому что ее написал Мышонок. А вот о второй книге Карл не только слышал, он даже несколько раз держал ее в руках, хотя это и очень редкая книга.

— С вашего позволения, — сказал он, наклоняясь и беря в руки трактат Августа Шорника «Славные мечи».

О да, это уже как минимум третий раз он держал ее в руках. Но как-то так вышло, что Карл ни разу эту книгу не открывал. Не складывалось как-то или, наоборот, так складывалось.

Значит, пришло время, решил он и раскрыл книгу.

Глаза побежали по строчкам и…

«Рассказ седьмой, — прочел он. — Убивец, меч-шпага маршала Гавриеля Меча».

«Случайность? — подумал Карл отрешенно. — Или кто-то взялся мне ворожить?»

— Я беру обе книги, — сказал он хозяину. — Эту и вот эту, о Наместнической войне. Сколько вы за них хотите, мастер Иван?

Старик смерил его оценивающим взглядом, но ничего по поводу столь быстрого, а значит, несколько легкомысленного выбора не сказал. Он посмотрел на книги, пожевал нижнюю губу и, пожав плечами, запросил восемнадцать золотых. Карл не стал торговаться, он достал кошелек, отсчитал восемнадцать марок, добавил немного меди и попросил, чтобы мастер Иван послал кого-нибудь отнести покупки художника Карла Ругера в дом Хромого Плотника, что на Льняной улице. Хозяин заверил Карла, что не пройдет и часа, как книги будут на месте. Карл поклонился и направился к выходу, чувствуя на себе скрестившиеся взгляды войянского моряка и хозяина книжной лавки, но не показывая вида, что знает об их внимании к своей особе. По пути он только на минуту задержался рядом с Филологом, выбравшим наконец что-то в огромном шкафу и уже начавшим это что-то, толстое, в дорогом золоченом переплете, читать. Но почитать спокойно Карл ему не дал.

— Прошу прощения, мастер, — сказал Карл, тронув юношу за плечо. — Но у меня к вам маленькая просьба.

Юноша вздрогнул от неожиданности и непонимающе посмотрел на Карла.

— Передайте, пожалуйста, сообщение для Даниила Филолога, что известный ему Карл Ругер из Линда желал бы с ним поговорить.

Князь Карла, естественно, не принял. Княгиня Клавдия тоже. Время было неурочное, да и кто он такай, Карл Ругер, чтобы сильные мира сего меняли из-за него свои планы. Чего-то в этом роде Карл, в принципе, и ожидал, но одновременно ему казалось уместным и правильным навестить резиденцию князя и напомнить, что он готов выполнить данное князю обещание и написать портрет княгини. По правде говоря, Карл был должником Семиона, поскольку не в последнюю очередь благодаря доброй воле князя уже три дня жил в Сдоме не как раб города, а как вольный художник. Впрочем, имелись у Карла и другие соображения. Князь показался ему человеком прямым и порядочным, насколько вообще может быть порядочным пусть и номинальный, но все-таки хозяин такого города, как Семь Островов. Но, с другой стороны, врагами не рождаются, ими становятся, и такую гипотезу без проверки сбрасывать со счетов не следовало. Даже то, что князь не поспешил его принять, еще ни о чем не говорило, хотя и свидетельствовало скорее в пользу князя и княгини, чем наоборот.

Погуляв с полчаса по приемным залам, где стояли и сидели группами или неторопливо прогуливались парами и в одиночку придворные, Карл передал свое послание одному из секретарей княгини и пошел прочь. Делать в замке ему было более нечего. Однако тут же выяснилось, что даже такой случайный визит, как этот, мог принести неожиданные и странные плоды. Карл выходил из дворца, а навстречу ему по лестнице поднимался высокий грузный мужчина, роскошная одежда которого — черный бархат, расшитый серебром и брильянтами, белоснежные кружева — и немалая свита указывали на его высокое положение.

Их взгляды встретились, и вельможа сбился с шага, а Карл удивленно поднял бровь.

Выходит, я не ошибся, покачал он мысленно головой, проходя мимо сенешаля Эфраима Гордеца. Уменьшительное от Эфраим не только Эфи, но и Эф.

— Тут приходил мальчик. — Сейчас глаза Деборы опять были голубыми. — Он принес книги…

Она выглядела озабоченной, но вряд ли ее настроение было связано с купленными Карлом книгами. Судя по тому, как она на него смотрела, Дебора пыталась понять, не угодил ли Карл в еще большие неприятности, чем те, которые случились прошедшей ночью.

— Не волнуйся, женщина, — усмехнулся Карл, снова любуясь ее губами. — День прошел благополучно. Я чувствую себя превосходно и после обеда намерен тебя все-таки нарисовать.

Он увидел, как возмущение мгновенно вытемнило ее прозрачные глаза, превратив из голубых в темно-синие, и улыбнулся.

— Один раз не вышло. Что с того? — Он пожал плечами и снова улыбнулся. — Может быть, получится на этот раз?

— Или опять вспомнишь кого-нибудь… — По-видимому, история с Карлой задела ее сильнее, чем он думал.

— Или вспомню, — согласился Карл, рассматривая ее нежную шею и подбородок. — А кстати, где тот рисунок?

Он вдруг вспомнил, как замерло острие его меча, едва не коснувшись этой стремительно краснеющей сейчас кожи.

— Я не трогаю твоих рисунков!

Гнев уже овладел Деборой, и Карл должен был признать, что ради этого стоило злить ее постоянно. Она очень хороша, его рабыня Дебора, но в гневе она прекрасна. Гнев, судя по всему, был той эмоцией, которая превращала сдержанную, даже замкнутую женщину в…

«В кого?» — спросил он себя, пока еще был в состоянии думать о чем-нибудь, кроме того как она прекрасна.

Шагнув к Деборе, он коснулся кончиками пальцев ее щеки, и огонь, бушевавший в ней, мгновенно перекинулся на него. Карл вздрогнул, но «боль», которую несло это пламя, была такой болью, ради которой совершаются самые великие подвиги и самые гнусные преступления.

— Что?.. — Голос Деборы вдруг стал хриплым. — Но…

Его пальцы скользили уже по ее горлу, подбираясь к высокому вороту темно-коричневого платья.

— Карл! — то ли хриплый стон, то ли вопль тоскующей души. — Карл, я… луковый суп… и бара…

— К демонам баранину, — сказал он, обнимая ее и привлекая к себе. — Одно из двух, женщина: я буду тебя или рисовать, или любить!

Их губы почти соприкасались, и он уже пил ее дыхание, сводившее его с ума сильнее, чем самые крепкие вина, и глаза, темно-синие глаза Деборы, были прямо перед ним, как вселенная, как ночное небо, распахнувшееся перед взором звездочета.

— Ты можешь нарисовать меня и потом, — тихо сказала она, и он почувствовал вкус ее губ.

— Кажется, ты что-то говорила о баранине, — задумчиво сказал Карл, поднимаясь на локте и заглядывая в глаза лежавшей рядом Деборы. — Или это был только сон?

— Считай это сном, — улыбнулась она. — Если я не сняла котел с огня, то…

— Ты сняла, — уверенно заявил Карл и тоже улыбнулся.

— Откуда ты знаешь?

— Мы бы давно услышали запах горелого мяса, — объяснил он. — И боюсь, это было бы наше мясо.

— Теперь ты хочешь есть. — В ее тоне слышалось осуждение.

— Желания, — вздохнул он, кладя левую руку ей на грудь, — что они такое? Темные рыбы в мутной воде. Никогда не знаешь, какая рыба оставила след.

— Мой господин — философ? — Ее глаза, снова ставшие серыми, смеялись, но в них уже клубился туман светлого безумия.

— Твой господин, Дебора, — убийца, — улыбнулся Карл, лаская ее живот. — Он убивает одно желание, чтобы дать жизнь другому.

— Ты захотел меня еще там, на тракте?

«На тракте? — удивился про себя Карл. — На каком тракте?» Но ветер страсти уже гасил огни разума, и туман, клубившийся в ее глазах, поглотил и его самого, и его мысли. Остались чувства, сладкий огонь, бушующий в крови, и жаркое дыхание желания, способное — пусть на миг! — осушить болота повседневности.

Баранина, тушенная с чесноком и сливами, луковый суп, козий сыр в оливковом масле, орехи Афары, похожие на высушенный человеческий мозг, красный изюм из Сагды и маслянисто-желтая курага из Мерва, и еще лепешки из пшеничной муки с затаром, и крепкое, густое и черное, как ночь, войянское вино, и медовые коврижки… Обед, который по времени скорее являлся поздним ужином, удался Деборе на славу. Карл ел с аппетитом, смакуя каждый кусок и каждый глоток. Он наслаждался разнообразием вкусов и запахов, среди которых встречались и весьма необычные, но едва ли не больше — живописным видом всех этих яств, который почти пробудил в нем желание написать натюрморт. Впрочем, вероятность такого исхода была крайне мала. Карл всегда был прежде всего портретистом, хотя, боги свидетели, ему приходилось писать и батальные сцены и пейзажи, но вот натюрмортов он, кажется, не писал никогда, если не считать тот единственный случай, когда он нарисовал кинжал капитана Гавриила Книжника, воткнутый в кусок запеченного на углях мяса.

Воспоминание о той давней истории, о серой бумаге, на которой он рисовал, о горячем мясе, по которому стекал растопленный жир, и о булатном, украшенном чернью клинке Книжника отвлекло его мысли от беседы, которую Карл вел с сидевшей напротив него женщиной, и он пропустил последнюю реплику Деборы.

— Что? — переспросил он и встретил удивленный взгляд ее серых глаз. Дебора была искренне удивлена. Видимо, она успела привыкнуть к тому, что Карл никогда не переспрашивает, потому что слышит все и всегда, даже тогда, когда бывает занят чем-то другим.

Карл спокойно встретил ее взгляд, пожал плечами, как бы отстраняя упреки в невнимательности, и еще раз посмотрел на Дебору. Ошибки не было. У сидевшей напротив него женщины исчезло золотое свечение волос. Сейчас она была темно-русой.

— Какого цвета у тебя волосы, Дебора? — мягко спросил он, с интересом ожидая ее ответа.

— Волосы? — удивилась Дебора.

— Да, — кивнул Карл, решивший, что серые глаза и темно-русые волосы делают Дебору еще красивее. — Волосы. Мне казалось, что они у тебя цвета зрелой пшеницы, но сейчас они русые.

— Что ты говоришь? — В ее голосе отчетливо слышался испуг. — Русые?

Она вскочила со стула и стремительно бросилась наверх, где в их комнате на стене висело маленькое, вставленное в бронзовую раму зеркало. А Карл проводил ее взглядом и вернулся к трапезе.

Деборы не было довольно долго. Карл успел съесть все, что смог вместить его пустой желудок, выкурил трубку и допивал уже третий стакан вина, когда женщина наконец вернулась к столу. Она спустилась по лестнице, и пламя свечей сразу же заиграло бликами в золоте ее волос, но в прозрачных голубых глазах Деборы, смотревших теперь на Карла, все еще жил испуг.

— Ты меня напугал, — сказала она, садясь на свой стул.

— Прости, — улыбнулся Карл. — Вероятно, мне показалось. А кстати, что ты там говорила про тракт?

Смена темы разговора Дебору, очевидно, обрадовала, и она с готовностью ответила на его вопрос.

— Там, на тракте, — робко улыбнулась она, — мне показалось, что ты смотришь на меня… с вожделением.

— На каком тракте? — Карл нахмурился, пытаясь понять, о чем она говорит.

— На Чумном тракте, — растерянно объяснила Дебора. — Я ехала в фургоне, а ты шел пешком. Ты посмотрел на меня… и улыбнулся.

— Улыбнулся, — повторил за нею Карл и вспомнил дорогу, фургон и девушку с золотыми волосами. — Да, конечно. Тракт. Да.

Он задумчиво посмотрел на пламя свечи, удивляясь тому, как мог забыть их первую встречу, которая и произошла-то — всего ничего — несколько дней назад.

— Да, — повторил он, и в этот момент кто-то постучал в дверь. Стук был негромкий, деликатный, но в то же время настойчивый.

— Кто это? — удивленно подняла брови Дебора. — Ты кого-то ждешь?

— Нет, — покачал головой Карл. — Но просто так люди в это время в дверь не стучат.

Он встал из-за стола, взял свечу и пошел открывать дверь.

На пороге его дома стоял незнакомец, в котором Карл, несмотря на скудный свет и мимолетную встречу, все-таки узнал давешнего моряка из книжной лавки.

— Прошу прощения за поздний визит, мастер, — сказал моряк низким хриплым голосом. Чувствовалось, что ему неловко беспокоить незнакомого человека в столь поздний час.

— Да, время и в самом деле для визитов неподходящее, — согласился с незнакомцем Карл. — Мы знакомы?

— Не думаю, — отрицательно покачал головой моряк. — Я капитан Нестор Григ из Во, а вы Карл Ругер — ведь так?

— Так, — согласился Карл, гадая, какая еще история начинает разворачиваться сейчас на пороге его нового дома.

— Я заходил к вам пару раз до заката, — извиняющимся тоном объяснил капитан Нестор. — Но дверь никто не открыл.

— И тогда вы решили зайти ночью, — усмехнулся Карл. — Что ж, вполне здравая мысль.

— Все дело во времени, — пожал плечами моряк. — Я не могу задерживаться в порту дольше, чем надо, чтобы выгрузить одни товары и загрузить другие.

— Какое же дело привело вас ко мне, капитан Нестор? — Человек этот начинал Карлу нравиться.

— Видите ли, мастер Карл, один человек из Флоры просил меня найти другого человека — художника, которого зовут «Карл Ругер из Линда».

Вот как! Карл был искренне удивлен. Впрочем, на дороге длиною в жизнь встречается множество людей. Почему бы кому-то из них и в самом деле не захотеть увидеться еще раз?

— Продолжайте, — предложил он капитану вслух.

— Вам знакомо имя Людо Табачника? — спросил Нестор.

— Так он еще жив?! — Карл был приятно удивлен.

— Вполне, — заверил его Нестор. — Он просил передать вам это, если, конечно, вы это вы и я вас найду.

С этими словами капитан Нестор достал из кармана куртки маленький свиток и передал его Карлу.

— Проходите, мастер Нестор, — предложил Карл, принимая послание, и посторонился, пропуская капитана в дом.

Капитан Григ вошел, поклонился Деборе и остановился в нерешительности.

— Дебора, угости капитана вином, — попросил Карл, закрывая дверь. — Знакомьтесь, капитан, это Дебора. А это капитан Григ. Садитесь, капитан.

Теперь Карл мог рассмотреть письмо. Это был пергаментный свиток с печатью из красного воска. Свиток пообтерся, да и оттиск единорога на печати был уже едва виден. По-видимому, письмо довольно долго путешествовало вместе с капитаном Григом в поисках адресата. Сорвав печать, Карл развернул пергамент и прочел короткое послание, ради которого Нестор Григ разыскивал его по всем морям:

— Давно вы в поиске, капитан? — спросил Карл, сворачивая письмо и опуская свиток в карман.

— Два года, мой лорд. — Капитан по-прежнему стоял, хотя Дебора, наливавшая ему вино, и предлагала капитану Григу сесть.

Услышав обращение гостя, она быстро вскинула на Карла взгляд, но он предпочел сделать вид, что не заметил ее удивления.

— И вы предполагали в одиночку найти бродячего художника? — продолжил свои расспросы Карл.

— Нет, мой лорд, — покачал головой моряк. — Все капитаны на службе короны — а у нас таковыми являются все — имеют при себе подобные послания его светлости.

— Но обстоятельства могли измениться, — задумчиво сказал Карл. — Все-таки два года — большой срок.

— Когда я последний раз заходил во Флору четыре месяца назад, приказ все еще оставался в силе. — Нестор с поклоном принял у Деборы стакан с вином, но смотрел только на Карла.

— Каково положение господина Табачника при дворе? — спросил Карл. Он вернулся к столу и взял с него свой стакан.

— На троне сейчас его племянник, Виктор Абак. — Капитан говорил медленно, явно с осторожностью подбирая слова. — А цезарь Виктор женат на дочери его светлости, Регине. Так что, вы понимаете…

— «Абак» означает «смелый», не так ли? — спросил Карл, не дав Нестору углубиться в рассуждения о роли родственных связей в политической игре.

— Да, мой лорд, — подтвердил капитан, с облегчением обретший твердую почву под ногами. — Все называют его Смелым, и он действительно смелый, но его величеству всего девятнадцать лет.

— Стало быть, и жена его молода? — удивленно поднял бровь Карл.

— Я понял вас, мой лорд, — капитан Нестор был серьезен. — Вероятно, вы никогда не бывали в наших краях. Цезарь женился пять лет назад. Ему тогда было четырнадцать, а его невесте — одиннадцать.

— Вот как?! — Карл усмехнулся и отпил немного вина. — Но это означает, что господин Табачник женат во второй раз?

Теперь удивился капитан Нестор.

— О, простите, мой лорд, — сказал он растерянно. — Теперь я понял ваш вопрос. Первая жена его светлости умерла двадцать лет назад. А Регину герцогу Александру родила Алина Чара, сводная сестра покойного цезаря Михаила.

— Но Михаил, кажется, был еще не стар? — Карл поставил свой стакан на стол и стал набивать трубку, наблюдая краем глаза за поведением Деборы. Женщина была полна любопытства, но при этом старалась вести себя как можно более сдержанно.

— Вы правы, мой лорд, — пожал плечами капитан Нестор. — Тем не менее три года назад он умер.

— Куда вы намеревались направиться из Сдома? — Карл решил, что предыдущая тема исчерпана, а главное, то есть то, о чем шел сейчас разговор, касалось, в сущности, только его, Карла, и лейтенанта Людо Табачника.

— Сдома? — удивленно переспросил капитан.

— Семи Островов, — усмехнувшись, объяснил Карл. — Но местные жители предпочитают называть свой город Сдомом.

— Ах вот в чем дело! — Капитан был удивлен, но не более. — Мы пойдем в Менск.

— А если я попрошу вас изменить маршрут? — спросил Карл, закуривая.

— Я приму ваше решение как приказ. — Капитан Нестор был чрезвычайно серьезен.

— Семь дней, — сказал Карл. — Мне нужно семь дней, капитан. И лучше, если бы вы не болтались в это время в порту Сдома.

— Я понял вас, мой лорд, — кивнул Нестор. — Не в Семи Островах. Тогда, возможно, где-нибудь поблизости? На побережье есть несколько подходящих бухт… Например, Пята. Это всего пятнадцать миль к востоку.

— Кажется, там есть рыбачий поселок? — спросил Карл.

— Да, — подтвердил капитан. — Он тоже называется Пятой.

— Знаю, — в свою очередь кивнул Карл. — Там и ждите.

— Семь дней, — повторил капитан Нестор.

В сущности, разговор был закончен, и Нестор Григ сделал движение, как если бы собирался откланяться, но у Карла имелись и другие вопросы.

— У вас когг, не так ли? — спросил Карл.

— Да, мой лорд, — с гордостью сообщил капитан Нестор. — Настоящий войянский когг.

— И сейчас вы стоите в гавани… — заканчивать фразу Карл не предполагал. И был прав. Капитан понял его и без пояснений.

— Так, стало быть, это были вы, ваша милость? — спросил он.

— Ты имеешь в виду позапрошлую ночь? — уточнил Карл, именно эту ночь и имевший в виду, когда задавал свой вопрос.

— Да, — кивнул капитан Нестор.

— Да, это был я, — усмехнулся Карл. — А кто сидел на вашем когге, капитан?

— Не знаю точно, — как бы извиняясь, пожал плечами Нестор. — Они пришли уже в сумерках. И потом я не очень хорошо разбираюсь во всех этих кланах. Но одежда у них была темная. Я бы сказал, что она была фиолетовой или лиловой.

— Они что-то говорили? — спросил Карл. — Называли имена или титулы?

— Да, — подумав мгновение, ответил капитан. — Там был один старик… его дважды назвали Мастером. И еще… Этот старик сказал кому-то из них, что если это тот самый меч, то, стало быть, и человек тот же самый, и еще что-то про какого-то гордеца.

Как просто, холодно отметил Карл. Меч человека или человек меча?

— Спасибо, капитан, — сказал он вслух. — Еще что-то? Может быть, они говорили о тени?

— Да, — кивнул капитан. — Они много говорили о тени, но я почти ничего не разобрал. Четко я слышал только одну вещь. Когда кошка превратилась в ягуара, кто-то из них бросил в сердцах что-то про проклятого оборотня и что, дескать, следует ожидать большой крови.

— Спасибо, капитан, — еще раз поблагодарил его Карл. — Это все.

— Семь дней? — спросил тот, поклонившись и направляясь к двери.

— Семь дней, — подтвердил Карл, провожая гостя до порога. — Доброй ночи!

Он закрыл дверь на засов и повернулся к Деборе.

— Он называл тебя лордом, — тихо сказала она, глаза ее снова стали серыми. Впрочем, он мог и ошибиться — в неверном свете свечей многие цвета меняют свою природу.

— Если я скажу, что это была формула вежливости, принятая в Во, ты мне не поверишь? — Карл вернулся к столу и сел на свой стул.

— Значит, ты лорд, — задумчиво произнесла Дебора. Было очевидно, что титул Карла ее удивил, но не впечатлил.

— Да, — улыбнулся Карл и, взяв со стола кувшин, долил себе вина. — И даже, кажется, граф и кто-то еще… Но какое это имеет значение?

— В самом деле, — улыбнулась в ответ Дебора. — Ведь главное, что ты художник.

— А мог бы быть плотником, — философски заметил Карл, вспомнивший вдруг запах свежих стружек и тяжесть плотницкого топора в руке. — Или сапожником… Человек, Дебора, всегда лишь то, что он есть, а какая одежда на нем надета, это почти всегда всего лишь дело случая.

Он внимательно посмотрел на нее, как бы проверяя ее реакцию на свои слова, хотя как раз это он уже знал.

— Могут быть шелка, — начал он и вдруг увидел платье из серого шелка и жемчуга и почувствовал, что его снова ведет интуиция. — И голубой жемчуг.

Карл увидел, как стремительно бледнеет Дебора, но остановиться уже не мог, да и не хотел.

— Именно так, — сказал он. — Серебристый шелк из Мерва и голубой жемчуг… Я бы добавил сюда бриллианты. Множество мелких бриллиантов. У тебя ведь были бриллианты на том платье?

— Откуда?.. — В ее глазах плескался ужас или это было пламя свечей?

Но продолжить разговор они не смогли. Им снова помешали. Хотя время было уже действительно позднее, кто-то настойчиво и бесцеремонно колотил во входную дверь.

Открыв дверь, Карл почти не удивился, увидев на пороге женщину, закутанную с головы до ног в темный плащ. Было темно, и даже Карл не мог рассмотреть его цвета, но он был практически уверен, что плащ красный.

— Доброй ночи, Анна, — сказал он. — Могу я узнать, чем вызван ваш визит?

— Как вы меня узнали? — Она не нашла нужным даже поздороваться.

— Интуиция, — усмехнулся Карл. — Художественное чувство. Что-то в этом роде.

Он сделал неопределенное движение рукой, как бы обозначая то неизвестное ему самому чувство, которое позволило узнать в бесформенной темной фигуре, растворяющейся в ночном мраке, его утреннюю модель.

— Итак? — Карл с интересом ожидал продолжения. Ожидать можно было чего угодно.

— Отдайте ему меч! — резко сказала Анна. В ее голосе слышались истеричные нотки.

— Какой меч? — спросил Карл ровным голосом. — Кому?

— Отдайте Яну его проклятый меч, — попросила она.

— Нет, госпожа моя Анна, — с сожалением покачал головой Карл. — Ян уже никогда не получит свой меч обратно. Вы зря дали ему силу для поединка. Теперь я мог бы продать его меч только одному человеку, но он не торопится покупать, и я думаю, что у него есть на то причины.

— Отдайте! — Она почти молила и едва не плакала.

— Если я сказал нет, значит — нет. — Карл полагал, что выразил свою мысль ясно.

— Тогда он придет за вашим мечом. — Это было сказано почти шепотом.

— Пусть приходит. — Теперь и Карл говорил тихо, он понимал, что волею обстоятельств снова вступает в войну, но еще много лет назад он узнал, что бывают ситуации, когда компромисс невозможен. Увы. — Идите домой, госпожа моя Анна, — сказал он. — Вам следует отдохнуть, мне тоже. Завтра я начну писать ваш портрет.

Короткий разговор с Анной растревожил сердце. Было очевидно, что молодая колдунья сказала ему не все, что могла бы сказать, но при этом сказала больше, чем могла себе позволить. Если подумать, она наверняка перешла черту дозволенного. И все-таки Карл не узнал от нее ничего нового, ничего такого, чего он, Карл, не знал сам. Или почти ничего, потому что то, что он все-таки узнал, к теме их разговора прямого отношения не имело.

Но и он сказал Анне именно то, что мог и должен был сказать. Не больше, но и не меньше. Тогда почему вдруг сжалось сердце, как если бы чужая холодная рука коснулась того, чего никто никогда не должен был касаться?

Он не испугался. Для того чтобы испугаться, нужно сначала знать, что такое страх. Пожалуй, Карл был удивлен. Чувство казалось новым и непривычным, и все-таки оно было ему откуда-то знакомо. Откуда? Но времени на размышления, как он понял сейчас, не было. Время ускорило свой бег. Это он почувствовал тоже. И хотя Карл еще не знал доподлинно, что происходит или что должно произойти, он знал — медлить нельзя. Медленная рыба в стремительном потоке обречена быть игрушкой стихийных сил.

— Я ухожу, — сказал он Деборе, возвращаясь к столу, и улыбнулся. — Ложись спать и ничего не бойся.

— Когда ты вернешься? — Кажется, бояться она совершенно не собиралась.

— Не знаю, — пожал он плечами, пристегивая к поясу меч. — Но думаю, что утром.

Карл накинул на плечи плащ и пошел к дверям.