Глава третья
Тень
1
Превращение завершилось, и ягуар беззвучно зарычал, подняв раскрытую пасть к призрачному небу мира теней. Мгновенный ужас, порывом штормового ветра пролетевший над площадью перед храмом, смахнул с нее завороженных трансформацией кошек, и Карл остался один на один с немо ревущим убийцей.
Сжало виски. Это было уже не привычное покалывание, а настоящая боль, и серебряное сияние, наполнявшее ночной воздух, окрасилось кровью. Кровавый туман встал перед глазами, и Карл чудом удержался от того, чтобы не зашататься и не закричать.
Этой ночью он снова пришел в порт. На этот раз Карл был здесь один, если не считать зрителей, затаившихся на пяти галерах и двух парусных кораблях — войянском когге и шебеке из Амста, — пришвартованных к ближайшим к месту действия пирсам. Но, поскольку зрители вели себя тихо, делая вид, что их здесь нет, и Карлу не мешали, он был склонен не обращать на них внимания, хотя в расчет и принимал. Однако теперь, когда его ударила боль, он забыл о них на самом деле, занятый борьбой со своим слабым человеческим телом. Впрочем, терпеть ему пришлось недолго. Как и прежде, тень ревущего ягуара стала бледнеть — Карл увидел это даже сквозь красную пелену, застилавшую взор, — секунда, другая, и все кончилось. Исчезла со стены храма тень ночного охотника, истаяла боль, но оставшийся стоять на месте Карл, с трудом втягивающий воздух через сжатые зубы, успел понять, что ягуар не угрожает. Отчаяние — вот чувство, которое определяло состояние оборотня. Отчаяние.
2
Было начало одиннадцатого, когда Карл подошел к дому в Кривом переулке. Во всяком случае, по его личным ощущениям, прошло не более десяти минут с тех пор, как колокол на Ратушной площади пробил десять. Солнце теперь стояло уже высоко, но до полудня оставалось еще очень много времени.
Эта часть острова была высокой. На самом деле Шестая Сестра представляла из себя скалистый холм, но все-таки северная часть острова являлась его подошвой, а Кривой переулок находился на южной стороне, круто поднимаясь вверх от Цветочной улицы к подножию замка Великого Садовника. По левой стороне переулка с самого низа тянулась каменная стена грубой кладки, густо заплетенная лозами дикого винограда, и в этой стене время от времени открывались узкие щели лестниц, уходящих вверх, к домам знатных Садовников. А вот вход в дом Виктории был другим. Тяжелая дубовая дверь, обитая бронзовыми украшениями, была врезана прямо в камень стены. Рядом с дверью на толстой железной цепочке висел молоток, которым Карл в дверь и ударил. Подождав с полминуты, он ударил снова.
Открылась дверь на шестом ударе. Худой мрачный старик, одетый в куртку и штаны зеленого сукна, выжидательно посмотрел на Карла, но, заметив в его руках мольберт, понимающе кивнул и молча указал рукой куда-то в глубину темного прохода, открывавшегося сразу за дверью. Карл тоже не стал ничего говорить, а только коротко кивнул старику — то ли здороваясь, то ли показывая, что понял, — и прошел внутрь. Дверь за ним закрылась, и сразу же стало почти совсем темно. Если бы не слабый огонек свечи, которую старик, закрыв за Карлом дверь, взял из стенной ниши, в коридоре царил бы полный мрак. Пока они шли куда-то в глубину холма, Карл разобрал, однако, что находится в узком каменном туннеле со сводчатым потолком. И стены, и пол, и потолок — все здесь было из кирпича, так что напоминало скорее не вход в дом богатой и влиятельной дамы, а преддверие гномьих рудничных городов. Впрочем, гномьи галереи могли тянуться на сотни метров, а этот коридор оказался совсем коротким. Карл сделал едва ли больше пятнадцати шагов, когда впереди скрипнула открываемая стариком дверь и в глаза ударил ликующий свет солнечного утра. Еще пара шагов, и они вышли во внутренний двор дома Виктории.
— Ждите здесь, мастер, — сказал старик и быстро скрылся за еще одной дверью, оставив Карла одного.
Карл огляделся и пришел к выводу, что место ему определенно нравится. Двор, образованный двумя глухими стенами, вроде той что шла вдоль переулка, и самим домом Садовницы, имевшим два разных по стилю и, видимо, по времени постройки фасада, был просторен. Все четыре стены, замыкавшие двор, были густо оплетены длинными стеблями каких-то ползучих растений, сейчас радостно цветущих, и все тем же диким виноградом. В центре двора ласково журчал крохотный фонтанчик, помещенный в сложной формы мраморный бассейн, похожий на большую морскую раковину, но скорее намекавший на это, чем воспроизводивший образец с принятой у скульпторов и архитекторов точностью. Вокруг бассейна и по периметру двора были разбиты цветочные клумбы, на которых среди разнообразных цветов и сочной травы, разбросанные в художественном беспорядке, росли розовые кусты. Оставшееся не занятым пространство было замощено плитками зеленоватого мрамора.
Виктория не заставила его ждать долго и вышла к Карлу через широкие двери более новой части дома уже через несколько минут, едва позволив ему вполне насладиться видом дома и сказочным ароматом цветов. Она была одета в глухое платье бледно-зеленого цвета, но волосы ее сейчас были непокрыты. Теперь, солнечным утром и вблизи, Карл смог рассмотреть ее значительно лучше, чем прежде. Да, она была очень красивой женщиной. В этом не могло быть никаких сомнений, и даже законченный мизантроп и самый придирчивый критик женской красоты вынуждены были бы признать это как факт Божественного Промысла. Она была уже не молода, по-видимому, недавно перешагнув через третье десятилетие своей жизни и войдя в четвертое. Впрочем, увидеть это мог Карл, но вряд ли большинство других мужчин и женщин дали бы Виктории больше двадцати. У нее было узкое овальное лицо с тонкими и изысканно выверенными чертами. Тонкие черные брови над огромными миндалевидными черными же глазами. Длинные ресницы и снежно-белая кожа. При этом цвет ее изящно очерченных губ заставлял вспомнить о гранатах крайнего юга, но никакой краски на них не было. Виктория вообще не пользовалась ни помадой, ни краской, ни белилами. Украшений она не носила тоже, по-видимому, полагая, что ее красоту ничем подправлять не надо. И усиливать тоже.
Что ж, подумал мельком Карл, отвешивая Виктории сдержанный поклон, в этом она права.
— Здравствуйте, госпожа Садовница, — сказал он вслух. — Я польщен приглашением и очарован вашей красотой. Мне будет что писать.
Он говорил серьезно. Без улыбки.
— Здравствуйте, мастер Карл. — Она тоже не улыбалась. — Вам нравится мой двор?
— Очень приятное место, — кивнул Карл.
— Но вы больше любите деревья, не правда ли? — спросила Виктория, откровенно рассматривая его.
— Да, пожалуй, — согласился Карл, поняв, что она права. Он как-то не задумывался над этим раньше, но сейчас, когда прозвучал ее высокий голос с резким носовым призвуком, он понял, что она права. Ему и в самом деле больше нравились деревья.
— А как пахнет ветер? — спросила она вдруг.
— Ветер? — Карл был удивлен странным вопросом. — Ну как может пахнуть ветер? Воздух не имеет запаха, как я слышал, а ветер есть движение воздушных масс, моя госпожа. Так говорят ученые.
Карл развел руками, не скрывая, что ее вопрос его озадачил. Однако на самом деле, уже произнося эти слова, он начал понимать, что вопрос Садовницы был не так бессмыслен, как это показалось ему вначале.
— Ветер носит чужие запахи, госпожа Садовница. — Он решил, что пришло время улыбнуться. — Цветы и деревья, костер и немытое тело, гниющие водоросли… да мало ли чем может пахнуть ветер, крадущий запахи, как ворона блестящие вещички.
— Возможно, вы правы, — кивнула Виктория. — Но что вы скажете о снеге? Или опять сошлетесь на мнения мудрецов, полагающих, что снег есть вода, а вода сама по себе запаха не имеет?
— Скажу, что вы правы. — Карл еще не понимал, куда она клонит, но подозревал, что ее вопросы возникли не от живости ума прекрасной Садовницы, а из соображений, далеко выходящих за границы значений известных им обоим слов. — Снег пахнет зимой и смертью. Так говорят горцы.
— А может ли снег петь? — Казалось, с каждым вопросом ее черные глаза становятся все больше и больше.
— Не надо испытывать на мне свои чары, госпожа, — сказал он, стерев с губ улыбку. — На меня они, как вы должны были уже убедиться, не действуют, но настроение у меня от этого портится, а художник должен быть в хорошем настроении, иначе портрет выйдет плохо.
— Думаешь, я хочу заполучить тебя в постель? — спросила она, не меняя выражения лица.
— Возможно, что и нет, — покачал Карл головой. — А возможно, что и хочешь, но если не хочешь сейчас, то захочешь потом.
— Ты умеешь читать будущее? — подняла она бровь.
— Нет, не умею, — с сожалением признался он. — Но зато я разбираюсь в людях, особенно в женщинах.
— Вот как. — Она все-таки улыбнулась. — Но ты имеешь в виду обычных людей, а я…
— Видящая, — закончил он за нее.
Вот теперь он ее удивил так удивил. Глаза Виктории раскрылись еще шире — хотя куда уж еще?
— Откуда ты узнал? — спросила она.
— Догадка, не более, — усмехнулся он. — Но ты мне, конечно, не расскажешь, что тебе привиделось.
— Расскажу. — Виктория уже взяла себя в руки и снова была бесстрастна. — Не все, но кое-что расскажу.
Она вдруг улыбнулась, и оказалось, что улыбка у нее такая же красивая, как и все остальное. И такая же неживая.
— Во время Фестиваля я поняла, что Яна ты не убьешь, хотя он и умрет, и умрет плохо.
— Надеюсь, что ты права. — Карл искренне хотел ей верить, но верилось с трудом. Ян должен был объявиться так скоро, как скоро перекипит его первое бешенство.
— Ты так хочешь его смерти? — Виктория второй раз разрешила своим чувствам выглянуть из-за стены, построенной ее волей.
— Нет, — покачал головой Карл. — Я просто не хочу никого убивать.
— Любопытно, — тихо и медленно, как бы взвешивая в уме его слова, произнесла Виктория. — Но для чего тогда ты носишь меч? Впрочем, не отвечай, я уже знаю. Ты дворянин?
— Так ты читаешь не только будущее, но и прошлое?
«На каждого умника всегда найдется еще больший умник», — не без облегчения мысленно процитировал Карл старую загорскую мудрость. Теперь он знал, что прошлое она читать не могла. В его прошлом Виктория видела лишь то, что он готов был ей показать.
— Дворянин, — признал он вслух. — Но меч я ношу просто потому, что мне это нравится. Просто нравится. Понимаешь?
— Допустим, — сказала она, задумчиво рассматривая его меч, и Карл понял, что не один он такой умный. У этой женщины отличное чутье на правду, и, если ей и не дано заглянуть в его прошлое так глубоко, как ей хотелось бы, все-таки Виктория была способна почувствовать, что видит не все. — А еще я увидела эти вопросы: чем пахнут ветер и снег и как поет ночь? Ты знаешь ответы, Карл?
— Нет. — Сейчас он сказал правду. Ее вопросы его озадачили, и более того — они заставили тревожно сжаться его бестрепетное сердце, а это, как он знал, сделать было не просто. — А что ты увидела на дороге? — спросил он.
— Что ты застрянешь в Сдоме и что тебе потребуются деньги, — легко ответила она, но тут же добавила: — Это все, Карл. Большего я тебе не скажу. Пойдем в дом, я буду тебе позировать, а буду ли я с тобой спать, покажет время. Сейчас я думаю, что нет, но кто знает, что я подумаю потом?
3
Надо признать, Виктория оказалась идеальной моделью в том смысле, что ее дивная красота предоставляла художнику редкостную возможность говорить правду. Впрочем, нет вещи без изъяна, как любят повторять горцы с Высокого хребта. Красота Виктории была лишена жизни и внутреннего света. Это была холодная красота эстетического идеала, но эмоционально она вызывала у Карла отторжение, а могла вызвать и отвращение. Ему потребовалось напрячь все свои чувства, обрушить баррикады и стены, воздвигнутые привычкой и волей, чтобы увидеть за холодным мороком, созданным искусством опытной колдуньи, живое пламя души незаурядной женщины. Это был вызов его искусству, и Карл был благодарен Виктории за этот труд души, который и есть главное дело художника, как понимал это главное сам Карл. А еще она умела «держать мгновение». Обычно даже самая опытная модель продолжает жить и во время сеанса. Она дышит, тело ее движется, она устает, и настроение ее меняется по мере того, как уходит время. Виктория не двигалась и, казалось, даже не дышала. По-видимому, она не знала, что такое усталость, и Карл, стремительно менявший лист за листом, откладывая в сторону готовые наброски, был ей за это благодарен тоже. Два часа времени и десять листов бумаги закончились удивительно быстро, и за все это время Виктория не произнесла ни единого слова.
Закончив, Карл поблагодарил Садовницу за доставленное ему удовольствие и начал складывать рисунки.
— Теперь я смогу работать в своей мастерской, — сказал он. — Полагаю, что ваш портрет, госпожа, будет готов не позднее, чем через десять дней.
— Так быстро? — Казалось, что она совсем не удивлена тем фактом, что позировать больше не придется.
— Я привык работать быстро, — улыбнулся Карл.
— Могу я взглянуть на ваши наброски? — спросила она, подходя.
— Разумеется, — ответил он и протянул ей листы.
Виктория взяла рисунки и, пройдя к круглому дубовому столу, стоявшему посередине гостиной, в которой она позировала, начала раскладывать их на инкрустированной светлым деревом столешнице.
— Я на самом деле так красива? — спросила она, посмотрев на первый рисунок.
— Да, — коротко ответил Карл. — Вы можете спросить зеркало, оно не обманывает.
— Откуда ты знаешь, сколько мне лет? — спросила она через минуту, рассматривая другой рисунок.
— Разве я ошибся? — вопросом на вопрос ответил он.
— Я еще не решила, хочу ли я с тобой спать! — В голосе Виктории прорезалось раздражение.
— Я думаю, что ты ошибаешься, — не согласился он.
— Я ничего не боюсь! — Гнев прорвал плотину ее выдержки.
— Мы все чего-нибудь боимся, — пожал плечами Карл. — И ты, и я, и Великие Мастера. Даже богам есть чего опасаться.
— Кто это? — спросила она, дойдя до последнего рисунка.
— Что-то не так? — удивился он, подходя к Виктории.
— Все так, но это не я, — объяснила она.
— А кто? — Карл был озадачен.
— Действительно — кто? — усмехнулась Виктория, передавая ему лист.
Карл взял в руки рисунок, и сердце сжалось, и кровь застучала в висках.
«Опять! — с тоской подумал он, глядя на собственный рисунок. — Опять…»
Это и в самом деле была не Виктория.
София
У нее были пышные черные волосы, чуть вьющиеся, волнистые, и смуглая кожа. Сочетание довольно редкое в империи, но оттого делающее ее красоту еще более яркой, вызывающей, дерзкой. Черные глаза Софии смотрели на мир чуть насмешливо, но сейчас они были серьезны и внимательны.
Герцогиня Цук приняла Карла в чайной комнате, сидя в жестком полукресле у маленького круглого столика, на котором едва умещался чайный сервиз. Она была в темно-красном платье, вырез которого почти полностью открывал взгляду Карла роскошь ее грудей. Было ли это случайностью или нет, Карл не знал. Он мог только надеяться на то, что это не случайность. В конце концов, это был частный визит, но, с другой стороны, она позвала его сама.
— Я много о вас слышала, Карл, — сказала София Цук, когда, поклонившись ей, он занял предложенный ему стул. Голос у нее был низкий, грудной, дивно окрашенный легкой природной хрипотцой. — Я много о вас слышала, Карл, — сказала она, глядя на него серьезно и как бы изучающе.
— Обо мне? — спросил он, любуясь ее полными губами. — Помилуйте, ваша светлость, что же такое вы могли обо мне слышать? Верно, вы имеете в виду какого-нибудь другого Карла. Это имя довольно распространено в некоторых местах.
— Не прибедняйтесь, Карл, — попросила она, и тень улыбки скользнула по ее губам. — И перестаньте, граф, величать меня светлостью. Это смешно!
София выделила интонацией его титул, который он при дворе, к слову, ни разу не объявлял, и Карл посмотрел на нее с новым интересом, никак не связанным с ее красотой.
— Вы правы, герцогиня, — усмехнулся он. — Возможно — я подчеркиваю, возможно, ибо на этот счет существуют разные мнения, — так вот, возможно, я могу так титуловаться, но все-таки обычно я этого не делаю.
— И напрасно, — возразила ему София. — Титул, полученный из рук императора, да еще такого императора, каким был Евгений Яр, носить не стыдно.
— Яр?! — почти искренне удивился Карл. — Вы меня пугаете, София. Я еще под стол пешком ходил, когда императора отпевали в Цуре!
— Возможно, я ошибаюсь. — София пожала прекрасными плечами и наконец улыбнулась Карлу. — Но люди также говорят, что меч, которым вы опоясаны, это меч маршала Гавриеля, а он, мне кажется, жил в то же время, что и император. Или я ошибаюсь?
— Нет, София, — в свою очередь улыбнулся Карл. — Вы не ошибаетесь. Гавриель Меч был маршалом императора Евгения, и этот меч… — Карл тронул кончиками пальцев эфес своего меча, — этот меч действительно однажды принадлежал Гавриелю, но это, София, ни о чем не говорит. Подумайте сами, мало ли когда и кому принадлежала та или иная вещь! В отличие от людей, вещи живут долго.
Забавно, подумал он, меч Меча! И тогда кто чей хозяин?
— Наверное, вы правы, Карл. — София снова была серьезна, а ее большие черные глаза почти скрылись под опущенными веками и в тени длинных ресниц. — Вы правы, а я не права, но что вы тогда скажете о росписи купола в зале Ноблей в Цейре?
— Вы имеете в виду плафон? — поднял бровь Карл, которого завязавшийся разговор уже не радовал. Идя к герцогине, он преследовал совсем иную цель. — Роспись великолепна. Воистину Гавриель Меч был не только прославленным полководцем.
— Я имею в виду северную часть плафона. — Веки поднялись, и на Карла взглянули черные глаза, из которых полыхнула страсть такой силы, что ему стало страшно.
— Ах вот вы о чем! — Ему было что ответить и на этот вопрос. — Мой стиль, София, действительно несколько напоминает стиль того безвестного мастера, которому маршал Гавриель поручил роспись северного предела, но только напоминает. Не больше.
— Значит, это были не вы?
Возможно, София была разочарована, но сказать об этом определенно Карл не мог. Ее эмоции были сложны, это являлось фактом, однако, вне всякого сомнения, герцогиня была отнюдь не так проста, как предлагала думать о себе посторонним.
— София, — сказал он мягко, — простите, если я вас разочаровал, но роспись плафона в Цейре завершена тридцать лет назад.
— Какая жалость! — воскликнула София, демонстрируя почти натуральное разочарование. — Какая жалость!
— О чем же вы жалеете? — спросил он, уже зная, куда повернет их беседа теперь. Эта дорога была ему знакома, но, главное, предпочтительна.
— Я жалею, что вы не он. — Она была расстроена, вернее — хотела это продемонстрировать Карлу. Ее артистизм был великолепен, а игра безупречна. — Я предполагала заказать вам мой портрет.
— Так закажите, — предложил Карл и снова улыбнулся.
— Но вы же не тот Карл, которого я имела в виду, — лукаво улыбнулась София.
— Зато я тоже художник! — возразил Карл. — Кому же и заказать портрет, как не художнику? А уж я, герцогиня, постараюсь, чтобы мои краски запечатлели вашу красоту на века и для всех!
— Для всех не надо, — улыбнулась София, ее глаза сияли.
— Вы не верите, что я могу это сделать? — обиженно поднял бровь Карл. — Или, упаси нас Единый, сомневаетесь в собственной красоте?
— Ни то ни другое. — Ее голос опустился, она почти шептала. — Я предполагаю позировать вам нагая, Карл. Естественно, я не буду показывать портрет всем.
— Как пожелаете, София, — поклонился Карл. — Значит, мне предстоит увидеть вас без одежды…
— Боитесь? — улыбнулась она.
— Боюсь, — улыбнулся он.
— Испытание страхом — страшное испытание, — задумчиво сказала она.
— Вы правы, София, — согласился он.
— Жестокость не входит в число моих пороков, — усмехнулась она и добавила, вставая: — Следуйте за мной, граф.
Карл поклонился и без вопросов последовал за ней. Не встретив по пути ни единой живой души, они прошли анфиладой просторных комнат и кривым узким коридором, поднялись по короткой лестнице из полированного ясеня и наконец оказались в роскошно декорированной спальне. По-видимому, это была парадная спальня герцогини. Впрочем, если верить рассказам о ее расточительности и страсти к изысканной роскоши, могло оказаться и так, что сейчас они находились в личных апартаментах Софии.
В спальне их ожидали две камеристки герцогини, молча поклонившиеся госпоже и ее спутнику и замершие в ожидании распоряжений.
— Разденьте меня, — приказала София и повернулась к Карлу лицом.
Она стояла всего в трех метрах перед ним, несомненно, с умыслом выбрав дистанцию, позволяющую ему видеть ее целиком и в то же время не упустить ни одной детали. А Карл не стал, что естественно, напоминать герцогине Цук, что у него нет с собой ни красок, ни холста, ни бумаги. Все, что могло потребоваться — или не потребоваться, — было при нем. Остальное — в руках богов и переменчивого нрава Софии. Однако у него создалось впечатление, что, начиная осаду, он ошибся в намерениях гарнизона. Кажется, эту крепость никто всерьез оборонять не предполагал.
4
Возвращаясь домой, он не спешил. Ему было о чем подумать, и делать это было лучше всего на ходу. Карл шел, что называется, куда глаза глядят, не выбирая дороги, не имея определенной цели. Он забыл даже о еде, и только запах копченой рыбы заставил его очнуться и оглядеться. Ноги привели его к рыбному порту на Первой Сестре. Или это были не ноги, а чутье? Или Судьба? Кто знает?
Карл прошелся вдоль почти опустевших к этому времени рыбных рядов, дошел до коптилен и, купив за несколько медных грошей кусок горячего тунца и гречневую лепешку, принялся за еду. Теперь выяснилось, что он смертельно голоден. И то правда: завтракал он рано утром, а сейчас солнце уже клонилось к закату. У Виктории он только выпил два бокала вина, но ничего не ел, а сколько он бродил по Сдому, занятый своими мыслями, можно было легко вычислить по положению солнца, но никакого смысла в этом занятии не было. Долго бродил. Этого достаточно.
Тут же, в порту, стоя на краю пирса, Карл быстро съел свой не слишком обильный обед и пошел было домой, вероятно, к заждавшейся уже его Деборе, но, проходя мимо лавки старого Медведя, изменил свои планы и зашел к старику.
Аптекарь, как и следовало ожидать, работал, что-то взвешивая на своих крошечных весах, пересыпая какие-то порошки из одних горшочков в другие, смешивая в склянке из мутного стекла неизвестные Карлу жидкости. Работал он сосредоточенно и… красиво. Пожалуй, слово «красиво» было уместно и в этом случае не менее, чем в любом другом. И, кроме того, запах, вернее — запахи, витавшие в лавке, многочисленные и разнообразные, составляли неотъемлемую примету аптеки. Карл несколько минут стоял за спиной старого Медведя, наблюдая за его работой и вдыхая запахи сухих трав и минералов, иногда узнаваемые, а иногда и нет. Он просто был не в силах прервать очарование момента, благо глуховатый аптекарь, по-видимому, не услышал, как Карл вошел в лавку. Но, с другой стороны, чувство такта мешало Карлу затягивать удовольствие и, значит, предоставить аптекарю возможность самому его обнаружить. Поэтому, как ни жалко было разрушать магию момента, Карл тихо кашлянул несколько раз и этим привлек внимание старика. Вскочить с табуретки, как это случилось днем раньше, Карл аптекарю, однако, не позволил, шагнув к старику вплотную и придержав того за плечи.
— Прошу вас, мастер, сидите! — попросил Карл. — Я зашел просто поболтать. Если у вас, конечно, есть время.
— Время! — возмутился старый Медведь. — Да что вы такое говорите, господин мой Карл! Кто я, чтобы следовало заботиться о моем времени?
— Тогда я присяду, с вашего позволения, — усмехнулся Карл, усаживаясь на другую табуретку. — Как поживаете? Хорошо ли идет торговля? — спросил он, не позволяя старику продолжить в том же возвышенном тоне, в котором тот начал.
— Спасибо, господин мой Карл, — серьезно ответил аптекарь. — Здоровье мое, как и следовало ожидать, отменное, хотя и годы немалые, сами понимаете. А торговля… Пока люди болеют — а они болеют всегда, даже здесь, в Сдоме, — без дела нам сидеть не приходится. Не сами ищем, оно нас находит. Дело, я имею в виду. Да и прочее разное… Вот сейчас, например, — не поверите! — готовлю тинктуру из сушеных корней яремы. Для чего, спросите? Дурная травка, если честно сказать, и корешок подлый. Ничего не лечит толком, да и отрава из него, честно сказать, никакая. Право слово, легче человека ножом убить, чем яремником травить. Но дела-то, господин мой Карл, разные бывают. Яремник, должен заметить, седьмая часть приворотного зелья. Кто не знает, всегда удивляется, а только без яремника ничего путного не выйдет, а с яремником — и не захочешь, а полюбишь. Такое дело!
— Так вы что же, мастер Медведь, колдовством тоже промышляете? — удивился Карл.
— Ни в коем случае, — лукаво улыбнулся в ответ старик аптекарь. — Не враг я себе, чтобы в Сдоме приворотное зелье варить! Хотя чего там трудного! Уж поверьте, надо будет — сварю. И выйдет не хуже, а лучше, но только не здесь! Оболтус один — из Синих — взялся кому-то сварить, а руки пачкать не хочет, да и не умеет, наверное. Яремник-то, такое дело, ни в чем не растворяется, и при обработке секрет знать надо, чтобы порошок нужной мелкости вышел. Вот он мне и заказал. А я что? Закона не нарушаю, и заработок опять же неплох. Сделаю, конечно. Почему бы и не сделать?
— А про кошку вы слышали? — спросил Карл, переходя к главному.
— И видел, — кивнул старик. — Она тут в рыбном порту уже четвертую ночь гуляет.
— А я думал, она только в гавани бывает, — задумчиво произнес Карл.
— Нет, господин мой Карл, — покачал головой старик. — Еще и здесь, и в Арсенальной гавани тоже.
— И что это, по-вашему, такое? — спросил Карл.
— Оборотень, конечно. — Старик в своих словах не сомневался. — Но что-то с ним, оборотнем, я имею в виду, не так, господин мой Карл. А что — не знаю. Я про такое даже не слышал никогда, и вы, как я понимаю, тоже. Значит, что? Или впервые такое случилось, во что верится с трудом, ибо нет нового и старого под вечными небесами, все уже когда-то случилось, и не раз. Но если такое уже когда-то где-то и случалось, то редкое это что-то и сподобило нас сие чудо лицезреть. К добру ли, мой лорд? Не знаю, но только страшно мне отчего-то, а меня напугать, сами понимаете, не просто. Но вот ведь привелось…
5
Ну вот я и дома, подумал Карл с улыбкой.
Его дом был уже виден в конце улицы, и возникшая у Карла мысль была, в сущности, простой констатацией факта. Все просто: шаг вперед и еще один шаг, он поворачивает за угол и видит вдалеке дом, который на время стал его домом. Ничего особенного, но случайная мысль заставила Карла насторожиться и задуматься о вещах, казалось бы, отвлеченных и с содержанием предыдущей мысли не связанных.
Карл знал, что у некоторых слов есть способность облекаться плотью снов, у других — становиться явью. Как бы то ни было, но разумный человек не станет бросаться словами, даже если он не Филолог и ему неведомы сокровенные тайны созвучий и смыслов. Сами Фиолетовые, вероятно, могли бы рассказать о словах много такого, о чем и не догадываются непосвященные, то есть абсолютное большинство людей, но кланы молчат, не раскрывая своих секретов. Молчат и Филологи, опасаясь, по-видимому, что их конструкции и правильные выражения однажды могут стать острыми ножами в их собственных спинах. Однако есть вещи, которые знают все. «Не поминай лихо», — говорят в Приморье. И правильно говорят, потому что опыт поколений может чему-то научить даже самого твердолобого невежду. «Не злословь, не богохульствуй», — требуют адепты почти всех религий, известных Карлу. И тоже, вероятно, неспроста. «Хочешь добра — говори о нем чаще», — поучают старики и здесь, на побережье, и на Высоком хребте, и в Загорье. Даже Леон из Ру, для которого слова всегда были точно таким же инструментом, как нож для сапожника или меч для солдата, даже он был согласен с мудростью стариков и, играя словами, всегда был осмотрителен и, пожалуй, даже осторожен.
«Леон?» — с удивлением подумал Карл. Что ж, вполне вероятно. И это многое могло бы объяснить.
Но думать сейчас о Мышонке ему было лень. Он думал о другом. Не наделил ли он случайно жизненной силой некое внутреннее, возможно, им самим не осознаваемое желание, когда объяснял Деборе, что этот чужой дом в чужом для них городе — их дом?
Тогда не иначе как на пороге меня должна встречать хозяйка, с чувством неожиданной печали подумал он и постучал в дверь.
6
— Будешь ужинать? — спросила Дебора, когда он вошел в дом.
— Буду, — коротко ответил Карл, ставя к стене мольберт, и снял плащ. Уже наступил вечер. Смеркалось.
Карл прошел к кадке с водой, но Дебора опередила его и, схватив ковш, зачерпнула воды. Карл посмотрел ей в глаза и встретил уверенный взгляд серых глаз. Дебора не улыбалась, но улыбка жила в ее глазах, готовая выйти наружу, но до времени спрятанная за невозмутимым выражением лица.
«Так быстро?» — удивился Карл.
— Спасибо, — мягко сказал он вслух и улыбнулся.
Губы Деборы дрогнули. Мгновение — и она улыбнулась тоже.
— Где ты пропадал? — спросила Дебора, выливая воду в его подставленные ладони.
Она ревнует? Быть этого не может!
— Рисовал даму Садовницу. — Он замолчал, ополаскивая лицо.
— Целый день?! — Дебора снова зачерпнула воду.
— Отчего же! — усмехнулся он в ответ. — Еще я гулял.
— Похоже, ты можешь гулять целыми днями, — насмешливо вставила она, пока он мыл лицо.
— Могу, — ответил он, принимая из ее рук кусок чистого полотна. — Чем ты угостишь меня сегодня?
— Посмотрим, — лукаво улыбнулась Дебора. — Увидим… Садись, Карл, я буду тебя кормить.
На этот раз его ожидала уха из морской рыбы и свинина, тушенная в сметане, и копченые ребрышки, и крепкое, почти черное вино из Пража, и соленый овечий сыр, и…
— У кого ты покупаешь такой великолепный хлеб? — спросил Карл, прожевав очередной кусок мяса.
Дебора сидела напротив него, по другую сторону стола, и с улыбкой, блуждавшей по ее дивным губам, смотрела на то, как он ест.
— Хлеб и в самом деле замечательный, — согласилась она. — А покупаю я его в пекарне, что в конце улицы. К слову, булочник говорит, что он тоже родом из Линда, но твоего имени не помнит.
— И немудрено. — Карл сделал глоток вина. — Линд — большой город, да и я давно его покинул.
— И что же ты, Карл, делал, после того как покинул Линд? — спросила она и неожиданно начала краснеть.
— Шел, — пожал он плечами, не сводя с нее глаз. — Потом снова шел… О чем ты подумала?
— Я обязана отвечать? — Впервые в ее голосе проступил гнев.
— Нет, — тихо ответил он. — Не обязана, но мне очень хотелось бы об этом знать.
Дебора смотрела на него и молчала.
— Ты очень красивая женщина, — сказал он по-прежнему тихо. — И необычная. Ты говоришь, как загорянка, но родилась ты на дальнем западе. Я думаю, где-нибудь близ Больших Озер — ведь так?
Дебора не ответила. Она молча смотрела на него, и в ее серых бездонных глазах полыхал такой неслыханный пожар, что впору было испугаться собственной дерзости, но Карл никогда не отступал.
— Ты не умеешь варить суп из морской рыбы, Дебора, — улыбнулся он. — Тунца варят по-другому. Но ты умеешь варить озерную рыбу, и именно так ее варят в Новом Городе.
Краска отлила от ее лица, но она не смутилась.
— Далеко же ты зашел на своем пути, Карл Ругер, — сказала Дебора. Звонкий ее голос огрубел от волнения.
— Тебе ли удивляться, Дебора? — улыбнулся он в ответ.
— Я подумала о том, что уже вечер, — сказала она вдруг. — И, значит, скоро ты снова меня обнимешь.
— Это хорошо, что ты так подумала, — сказал он.
— Почему?
— Потому что я тоже об этом думал.
7
Явь обратилась в сон, и сон стал продолжением яви, но в какой-то момент Карл понял, что женщина, которую ласкают его руки, это не Дебора. Его Дебора осталась за гранью сна, и грудь, которую он покрывал поцелуями, была не ее грудью. Все изменилось. Все обратилось во что-то другое. Во всем крылся обман. Исчезли запахи, и с ними пропал одуряющий, сводящий с ума запах Деборы, запах ее волос, напоминавший ему ароматы степных трав в разгаре весны и летние запахи лилий в заводях тихих озер запада. Исчез запах ее желания, и запах их любви исчез, и в пресном, лишенном запахов и самой жизни мире ночного морока, Карл сжимал в объятиях тело чужой и совсем не нужной ему женщины. И ей он был не нужен. Вернее, Карл, несомненно, был ей нужен, но совсем не так, как нужен влюбленной женщине любящий ее мужчина. В ней не было страсти, и желания в ней не было тоже. Женщина отдавалась ему так, как если бы выполняла абсурдную, скучную, но необходимую работу. Он хотел узнать, кто она, но крепкие руки прижимали его лицо к безупречной груди, не позволяя рассмотреть лицо. Но тела этого он не знал тоже, потому что был с этой женщиной впервые.
Такое положение дел устроить Карла не могло. Он не привык быть игрушкой в чьих-либо руках и не желал этого даже пробовать. Раздражение, возникшее в его душе из-за бесцеремонности чьего-то постороннего вмешательства в его жизнь и в его чувства, быстро превратилось в гнев, и Карл разорвал сковывавшие его объятия. Принуждение лопнуло, как лопаются в шторм туго натянутые швартовочные канаты, и сон истаял. И вместе со сном исчезла женщина, которую он только что обнимал, но зато к нему вернулись свобода воли и вещный мир. И Дебора, тихо дышащая во сне рядом с ним. От нее шло живое тепло, и ее запахи были теми, которые он ожидал и хотел услышать.
Карл открыл глаза. В комнате было темно, но он видел все детали необычайно отчетливо. Такое с ним уже случалось, и он не удивился. Болела голова, но и это вполне понятно. Колдунья, которая попыталась овладеть им, была необычайно сильна, и можно только гадать, какая цель могла заставить такую сильную женщину тратить свой Дар на такие пустяки.
Или, спросил он себя, вставая с постели, судьба бросила кости?
Он оделся и спустился вниз. В доме было тихо. Тихо было и на улице, только где-то далеко лаяли собаки. Карл остановился посередине кухни и прислушался к себе. Голова все еще была тяжелой, но боль отступила. А вот обострившиеся чувства продолжали питать его мозг массой слишком точных и ненужных ему сейчас подробностей, но с этим можно было мириться. Во всяком случае, это Карлу сильно не мешало. Особенно ночью.
Не зажигая света, Карл налил себе бренди и, раскурив трубку, сел около большого кухонного стола. Полночь миновала, но, в любом случае, идти этой ночью в гавань он не собирался. Сердце, растревоженное ночным кошмаром, уже успокоилось, и, судя по всему, никто сегодня не звал его в неведомую даль.
Несколько минут Карл просто сидел около стола, курил, отпивал время от времени бренди из тяжелого серебряного стаканчика и думал. Потом у него появилась одна странная на первый взгляд идея, которую тем не менее стоило проверить, тем более что спать он уже не хотел и заняться ему сейчас было нечем. Подниматься наверх не хотелось, но тут Карл вспомнил, что, возвратившись вечером домой, он оставил мольберт здесь, внизу. В мольберте же было все, что ему могло теперь понадобиться.
Карл встал, пошел к мольберту, открыл его и вынул чистый лист бумаги и свинцовый карандаш. Вернувшись к столу, Карл положил бумагу на стол, взял в руку карандаш и уставился в окно. За маленьким оконцем, в частый свинцовый переплет которого было вставлено настоящее стекло, смутно виднелся дом на противоположной стороне улицы. Память Карла услужливо дополнила недостающие детали, и он как будто наяву увидел этот дом, причем не так, как его можно было увидеть из этого именно окна, а так, как он увидел бы фасад дома, находясь от него метрах в пятидесяти. Ничего примечательного в этом доме не было, но Карл заставил себя рассматривать его снова и снова, как если бы намеревался этот дом теперь нарисовать. Между тем его рука, предоставленная сама себе, чирикала что-то на листе бумаги, но думать об этом Карл себе запретил.
Через несколько минут он почувствовал, что рисунок готов, и быстро, даже не взглянув на него, сложил бумагу и сунул в боковой карман камзола. Было любопытно, конечно, что же он там такого нарисовал, но Карл привык ждать и умел это делать без сожаления.
Самое любопытное, что, закончив рисунок, он почувствовал, что снова стал самим собой. Прошла голова, ночь стала ночью, и его спокойное сердце уверенно билось в груди. И сразу же, как только он это почувствовал, выяснилось, что усталость прошедшего дня никуда не делась, и ночь позвала его в постель.
8
Однако лечь спать не получилось. В тот момент, когда Карл встал из-за стола, намереваясь вернуться в спальню, в дверь постучали. Стук был тихий, но уверенный, и Карл понял, что человек, стучащий в дверь его дома, знает, что он, Карл, не спит и находится недалеко от двери.
Нашел время, усмехнулся Карл, и пошел открывать.
За дверью стоял высокий мужчина в темном плаще, но Карл не сомневался, что, будь сейчас светло, плащ оказался бы красным.
— Доброй ночи, — вежливо сказал Карл незнакомцу и выжидательно посмотрел ему в лицо.
— Доброй ночи, — ответил тот. — Мое имя Павел, и я принес вам вызов на поединок от известного вам мастера Яна.
— Ночью? — улыбнулся Карл.
— А чем вас не устраивает ночь, мастер Карл? — Павел был спокоен и не склонен шутить.
— То есть вы не только принесли мне вызов ночью, но предлагаете ночью драться? — уточнил Карл.
— Именно так, — кивнул Кузнец.
— Почему вы полагаете, что я приму вызов? — спросил Карл.
— Потому что ставкой мастера Яна является вот это. — Павел протянул Карлу пергаментный свиток, с которого на длинных лентах свисали три печати.
— Что это? — Голос Карла, когда он принимал свиток, выражал полное отсутствие интереса к возможному ответу.
— Это разбор вашего дела, составленный тремя самыми уважаемыми судьями Сдома. — Павел Кузнец говорил равнодушно, как бы по обязанности или только приличия ради. — Они пришли к выводу, мастер Карл, что в вашем случае князь Семион допустил восемь нарушений законов вольного города Сдома и процессуальных норм, принятых в его юридической практике. Если вы откажетесь драться, завтра протест будет внесен в княжескую судебную палату и делу будет дан ход.
— А если я убью мастера Яна? — спросил Карл.
— Исход поединка не является темой для обсуждения, — пожал плечами Павел. — Вы соглашаетесь на поединок и выставляете в качестве залога меч мастера Яна, он отвечает этим документом и словом Мастера никогда более не возвращаться к этому щекотливому вопросу. Это все.
Павел не просил и не угрожал. Он объяснял.
— Где? Когда? — не меняя тона, спросил Карл и положил свиток в карман.
— Через полчаса в муниципальном саду. Это недалеко отсюда.
— Ждите меня здесь, — кивнул Карл и закрыл дверь.
Он постоял секунду около двери, затем быстро, но тихо, поднялся наверх и забрал свой меч. Спустившись обратно, Карл пристегнул меч к поясу, набросил плащ и, подойдя к столу, медленно, со вкусом, допил свой бренди. Затем так же не торопясь он выбил трубку, набил ее по новой и закурил. Только после этого он вышел из дома и присоединился к терпеливо дожидавшемуся его на улице Павлу.
— Я в вашем распоряжении, мастер Павел, — сказал Карл.
— Следуйте за мной, — равнодушно откликнулся тот и добавил: — Пожалуйста.
9
Ян ожидал их на большой лужайке в муниципальном саду. Луна уже сильно склонилась к западу, и здесь, среди деревьев, было сумрачно, но возражений против ночного поединка у Карла было не больше, чем против дуэли ярким днем.
— Я предлагаю смертный бой, — сухо сказал Ян, сдержанно поклонившись Карлу.
— Не принимаю, — ответил Карл, кланяясь в свою очередь.
— Как угодно. — Ян, видимо, понял, что настаивать бесполезно. — Вы принесли залоговое письмо?
— Естественно. — Карл достал из кармана пергамент с залоговым письмом, составленным в ломбарде Семьи Шауль, и передал его Павлу.
— Приступим? — спросил Ян, сбрасывая плащ.
— В вашем распоряжении, — ответил Карл и тоже снял плащ.
Он уже с минуту рассматривал своего противника, и теперь положение дел было ему более или менее понятно. Нельзя сказать, что увиденное его напугало, но равнодушным не оставило. Кожа Яна слабо светилась в темноте, его глаза тоже. Это было как будто и неплохо, если не знать что это свечение может означать. Ян был буквально переполнен Силой, настолько полон ею, что она заставляла в прямом смысле светиться его кожные покровы, порождая бледное, но тем не менее отчетливое зеленоватое сияние.
О том, что ошибки нет и это именно то, о чем он сразу подумал, Карл доподлинно узнал, приблизившись к Яну на три шага. Покалывание в висках сразу усилилось.
Ян поклонился еще раз, сделал шаг назад и отсалютовал сопернику уверенно вскинутым вверх мечом. Карл повторил его движения, лишь чуть изменив их рисунок. Ян был северянином или жил здесь достаточно долго, чтобы перенять культурные традиции северного побережья. А Карл давным-давно принял южный — загорский — стиль, хотя родился и вырос как раз на севере. Но, как бы то ни было, мечи взлетели вверх и поединок начался стремительной атакой Яна.
Как и в прошлый раз Ян ударил резко, без подготовки, нацеливаясь на быстрый, хотя и лишенный внешних эффектов, финал. Карл, однако, выпад парировал, показывая, что случившееся на Беговом поле случайностью не было. Впрочем, Кузнец чего-то подобного, по-видимому, ожидал и не был ни удивлен, ни разочарован. Сегодня он дрался всерьез. Карл тоже не шутил, понимая, что имеет дело с опытным фехтовальщиком, к тому же колдуном.
В течение нескольких десятков секунд они кружились во все ускоряющемся танце поединка, стремительно взвинчивая и без того невероятно быстрый темп и демонстрируя друг другу все более сложные и редкие фехтовальные приемы и их почти невозможные связки. А потом воздух ночи вздрогнул — и силуэт Яна растворился в сгустившемся сумраке. Ян не исчез вовсе, он как бы продолжал быть здесь и сейчас, но в то же время его здесь не было. Было какое-то слабое мерцание на границах полей зрения, была невнятная, ускользающая от взгляда тень среди других теней, было чистое движение, лишенное вещественных примет, которое улавливали не глаза, а… чутье? Возможно, что это было чутье, но Карл не мог позволить себе сейчас философствовать. Он напряг все чувства до предела, ускорился еще больше, вычерпав до дна все резервы своего организма, и отразил две атаки противника, когда меч Яна возникал из ниоткуда и моментально оказывался там, где мгновение назад билось сердце Карла. Долго так продолжаться не могло, и Карл, ясно осознававший, с чем ему пришлось встретиться, сделал то, чего не делал давным-давно. Не делал не только и не столько потому, что в этом не было нужды, а потому, что делать это ему было неприятно, пожалуй, даже омерзительно. Но, когда нет выбора между хорошим и плохим, выбирать приходится между плохим и… много худшим.
Карл резко разорвал боевой контакт, далеко отскочив назад и в сторону, стремительно крутнулся на месте, изменив траекторию своего движения, и вдруг замер. Глаза его были закрыты, а отпущенное на волю воображение молниеносно рисовало в плотной тьме, поглотившей окружающий мир, руку, сжимающую рукоять дорогого кавалерского меча. Белая напряженная рука проявилась во мраке, и, не рассуждая, не пытаясь понять, куда нацелено острие меча Яна, Карл нанес стремительный удар.
Ян закричал, и Карл открыл глаза. Перед ним, обхватив левой рукой правую, искалеченную и окровавленную, корчился Ян. Он больше не мерцал, свечение его кожи погасло, он страдал и был занят теперь исключительно своим страданием. Терпеть боль этот надменный человек не умел.
Карл нагнулся, подобрал с земли меч — это был уже второй меч Яна, ставший его законной добычей, и повернулся к Павлу, спешившему оказать Яну помощь.
— Залоговое письмо, — сказал Карл холодно.
Кузнец его понял и не стал возражать. Он быстро достал из кармана свернутый в трубочку пергамент, отдал Карлу и бросился помогать своему другу. Карл аккуратно положил свиток во внутренний карман камзола, который он так и не снял, подобрал свой плащ и пошел прочь. Он чувствовал страшное опустошение. Силы почти оставили его, и Карлу пришлось сделать огромное усилие, чтобы вернуться домой. В муниципальный сад он шел чуть меньше получаса. Возвращался он почти два часа, преодолевая искушение упасть на камни мостовой прямо там, где сейчас был, и забыться мертвым сном. Упасть и заснуть, чтобы не помнить бархатистого мрака вечной ночи, в которой силой его проклятого воображения рождалась новая реальность.
Он все-таки дошел. Уже начинался рассвет, когда он вошел в свой дом. Дебора, завернутая в одеяло, с зажженной свечой в одной руке и тесаком для рубки дров в другой, стояла посередине кухни.
— Бренди, — прошептал Карл, оседая на пол. — Много бренди.
Перед его глазами уже сгущалась темнота.
— И не давай мне спать, — попросил он из последних сил. — Говори…
10
— Лей! — приказал Карл, склоняясь над бочкой на заднем дворе, и Дебора вылила ему на голову ведро холодной воды.
К сожалению, вода была не настолько холодна, как ему хотелось бы, но выбирать было не из чего.
— Еще, — попросил он, и Дебора опрокинула на него второе ведро.
Волна прохлады омыла уставший мозг Карла, и если не выдернула окончательно его сознание из трясины обессиливающего морока, как сделала бы это вода ледяная, то, во всяком случае, освежила, дав силы для следующего шага.
— Спасибо, — сказал Карл, выпрямляясь.
Вода лилась с него ручьями. Штаны и рубашка сразу стали мокрыми, и озноб робко прошелся своими тонкими холодными пальцами по позвоночнику.
— Иди, — сказал он Деборе, начиная стаскивать через голову рубашку. — Я буду… танцевать.
Мокрая рубашка полетела в сторону, и Карл взялся за пояс.
— Ты уверен? — осторожно спросила Дебора. — Я имею в виду, что ты… Ну, ты ведь только что…
— Был никакой, — усмехнулся Карл. — Ты права, но, если оставить все, как есть, будет только хуже. Иди, я буду танцевать голым.
— С каких это пор ты стал стеснительным, Карл? — усмехнулась Дебора.
— Оставайся, — пожал он плечами и стащил с себя прилипающие к коже штаны. — Только принеси мне, пожалуйста, меч и смотри на здоровье.
11
— И все-таки тебе лучше остаться дома, — сказала Дебора, когда после завтрака он стал собираться в город. — Не знаю, что случилось ночью, но думаю, тебе стоило бы немного отдохнуть.
— Ерунда, — отмахнулся Карл. — Я уже в полном порядке.
«Ты в этом уверен?» — спросил он себя, еще не закончив отвечать Деборе, и вынужден был признать, что, скорее всего, права она, а не он. Но в том-то и дело, что, кто бы из них ни был прав, существовала еще одна правда, которую приходилось принимать в расчет. Карл не хотел ломать ритм. Разрушать гармонию повседневности не есть хорошо вообще, а нынче — и того хуже. Какая интрига закручивалась теперь в Семи Островах, оставалось для Карла пока неясным. Не то чтобы не было у него на этот счет предположений, но предположения потому так и называются, что не являются истинными ответами. А Карл не знал даже того, в одной интриге он увяз — без всякого на то своего желания — или в нескольких. В любом случае, кто-то — один или несколько неизвестных ему игроков — пригласил его на партию, забыв сообщить об этом ему, точно так же как и то, в какую именно игру они играют и каковы ее правила. И значит, единственное, чего он не мог себе позволить, это идти на поводу у событий. Везде, где только можно, следовало ломать рисунок выстраиваемой этими неизвестными игроками интриги. А самое простое, хотя иногда и нелегкое средство, которое всегда под рукой, — это вопреки всем обстоятельствам жить так, как если бы ровным счетом ничего не произошло.
— Ты же видишь, — сказал Карл встревоженной Деборе, — я в полном порядке: свеж и полон сил.
— Ты не спал ночь, — ответила Дебора, обмануть которую, после того что она видела на рассвете, было непросто.
— Я не спал много ночей, — усмехнулся Карл. — И знаешь, у меня бывали такие утра, когда мне предстояло драться не на жизнь, а на смерть, а не рисовать скучающих красоток.
12
Анна жила в маленьком особнячке на берегу узкого и извилистого пролива, разделявшего Вторую и Третью Сестер. Место здесь было довольно низкое и влажное, а в воздухе чувствовались запахи горячего металла и сгоревшего угля. Над арсеналом, находившимся всего в трех кварталах от дома Анны, поднимались дымы, а у причалов Арсенальной гавани стояли пузатые барки, по-видимому, привезшие во владения Кузнецов уголь и железную руду, медь и олово, древесину и свинец с континента. Народ на улицах выглядел более суровым и замкнутым, чем в других районах города, и общая атмосфера, царившая на улицах, больше соответствовала рабочему дню, чем, скажем, суета в квартале художников. Однако там, где жила дочь Кузнеца Анна, улицы были почти безлюдны, но зато они были чище и зеленее, чем вокруг арсенала.
13
— Итак, — Карл смотрел на Анну равнодушным взглядом мастера, не нуждающегося в заработке, но пришедшего к заказчику из одной лишь вежливости, — что бы вы хотели получить за свои деньги, госпожа Анна?
— А что вы можете предложить, мастер Карл? — Анна была насмешлива и даже иронична. Вернее, такой она желала перед Карлом предстать. На самом деле она была взволнована и, возможно, расстроена. Пожалуй, даже зла. Естественно, она пыталась скрыть свои чувства, но то ли из-за молодости и неопытности, то ли из-за живости своего характера надеть настоящую маску Анна не сумела. Все было видно, все скрытое проступало через напускную веселость и заемную иронию.
— Все! — вежливо улыбнулся Карл, которому этот необязательный визит был скучен и тягостен. Сегодня он с удовольствием просто остался бы дома.
«Это старость? — с удивлением подумал он. — Или Судьба уже все за меня решила?»
— Все! — повторил он вслух. — Все, что пожелаете, и даже больше того.
— Вот как? — В ее взгляде плясали всполохи далекого пожара. — Коварная колдунья?
— Колдунья? — переспросил Карл. — Еще нет, пожалуй.
— Что?! — Ее брови взлетели вверх, и гнев окрасил румянцем высокие скулы.
И с таким темпераментом ты пытаешься повелевать огнем? Карл был удивлен и, пожалуй, даже разочарован.
— Я не имел в виду ваши способности, моя госпожа, — сказал он примирительным тоном. — Я только отметил, что образ колдуньи еще не сформировался. Это пока не для вас.
Он поклонился.
Анна испытующе смотрела на него, пытаясь, видимо, понять, что он имел в виду на самом деле. Но этого он пока не знал и сам. Интуиция — капризный инструмент, пользоваться ею непросто. Порой она позволяет заметить то, что скрыто от разума и осознанного внимания, но повелевать интуицией невозможно.
— Тогда, — сказала она задумчиво, — может быть, портрет знатной дамы?
Сейчас она обидится на меня по-настоящему, решил Карл и сказал то, о чем поведало ему его чутье.
— Вы не дама, Анна, — сказал он ровным голосом. — Вам едва исполнилось шестнадцать, — пояснил он, видя, как гнев зажигает пламя в ее глазах.
— Ах, это! — Кажется, Анна искренне расстроилась, оценив свою оплошность.
— Не только, — улыбнулся Карл. — Вы ведь дочь крестьянина, Анна, не так ли?
— Откуда вы знаете? — Она не закричала, а напротив, понизила тон, но зато у Карла закололо в висках.
— А я и не знаю, — ответил он равнодушным тоном. — Я так вижу.
— У вас есть Дар? — Казалось, Анна напугана.
— Не в том смысле, который вы вкладываете в это слово, — покачал головой Карл. — Просто я художник. Это тоже дар, только это слово пишется с маленькой буквы.
— Вот как! — усмехнулась Анна, успевшая уже прийти в себя.
«Боги! — понял вдруг Карл. — Так вот в чем дело! Она изменчива и непостоянна, как пламя…»
— И что же, Карл, вы увидели еще?
— Не знаю, — пожал плечами Карл. — Обычно мое видение воплощается в рисунке, а не в словах. Но мы еще не решили, какой именно портрет вы хотите получить.
— Вы правы, — легко согласилась Анна. — Может быть, обнаженная красавица?
На самом деле позировать ему голой она не желала. Более того, Карл чувствовал, что сама мысль предстать перед ним обнаженной вызывает у Анны отвращение.
«Любопытно, — решил он. — Похоже, что я был не прав и этот визит может оказаться гораздо интереснее, чем я полагал».
— Это не оригинально, поверьте, — сказал он вслух. — Знали бы вы, моя госпожа, у скольких знатных красавиц висят в потаенных местах такие вот портреты!
— И всех их рисовали вы?! — Она была потрясена, никак не меньше.
— Только некоторых, — успокоил Анну Карл. — Причем большинству даже не пришлось для этого обнажаться.
— Как это возможно? — Любопытство оказалось сильнее раздражения.
— Иногда я придумываю им такое тело, какое, на мой взгляд, они хотели бы иметь, — спокойно объяснил Карл. — А иногда мое воображение способно воссоздать природу, ведь наше тело есть лишь часть нас.
Надо признать, ответ Карла вряд ли можно было счесть исчерпывающим, но лучше ответить он не умел. Творение — неосознанный процесс.
— Тогда что? — Анна испытывала растерянность, и чувство это ей было неприятно.
— Если у вас нет никаких ясных пожеланий, — предложил он, — давайте начнем рисовать. Иногда наброски сами указывают на то, во что они могут превратиться.
— Хорошо, — согласилась Анна, хотя было очевидно, что сомнения ее не оставили. — Я должна стоять или мне можно сидеть?
— Постойте немного, если это вас не затруднит, — попросил Карл, раскладывая мольберт. — Потом вы сможете сесть в кресло или на стул, и я сделаю еще несколько набросков. Это возможно?
— Разумеется, — благосклонно кивнула Анна, вновь вошедшая в роль знатной дамы. — Если не возражаете, я обопрусь о стол или вот об этот пюпитр.
— Опирайтесь, — кивнул Карл, который уже начинал чувствовать дыхание божественного ветра. — Стойте так, чтобы вам было удобно.
Пока он закреплял лист, Анна успела перепробовать несколько разных мест, но в результате остановилась на самом первом предложении — встала около небольшого стола, опершись левой рукой на его восьмигранную столешницу.
— Благодарю вас, Анна, — сказал Карл рассеянно. — Постарайтесь не двигаться, я рисую быстро, и это не должно продлиться слишком долго.
На самом деле это были пустые слова, потому что ни время, ни желания Анны его больше не волновали. Там, где он находился сейчас, все это было несущественно.
14
Закончив работать, Карл быстро перебрал сделанные наброски и не удивился, обнаружив на последнем совсем не то, что должно было там быть. Этот последний рисунок он перевернул и оставил на мольберте, а остальные со сдержанным поклоном протянул Анне.
— Посмотрите, госпожа Анна, — сказал он и улыбнулся. — Возможно, рассмотрев эти наброски, вы сможете определиться с заказом.
Анна едва не выхватила листы из его рук. Ей потребовалось значительное усилие воли, чтобы остаться в рамках приличий, но Карл видел — она сгорает от нетерпения и любопытства.
— Спасибо, мастер Карл, — сказала она через минуту, отложив наконец в сторону первый лист. — Я знаю, что хороша собой, но вы сделали из меня настоящую красавицу.
— И нигде не погрешил против истины, — снова улыбнулся он.
— Допустим. — Она тоже улыбнулась и посмотрела на второй рисунок.
Краска почти мгновенно залила ее лицо, и она резко подняла взгляд на молча ожидавшего ее реакции Карла. В глазах ее светился гнев, но заговорила Анна ровным голосом.
— Что это значит? — спросила она.
— Что именно? — Карл подошел ближе и посмотрел на рисунок. — Вас что-то не устраивает? — спросил он, поднимая взгляд на Анну.
— Вы что, можете видеть сквозь платье? — Возмущение боролось в ней с любопытством.
— Я? — Карл в удивлении поднял бровь. — С чего вы взяли?
— Откуда же вы знаете, как я выгляжу… — Анна запнулась, подыскивая подходящее слово, — без него?
Она уже успокоилась. Любопытство победило гнев.
— А я и не знаю, — развел руками Карл. — Откуда же мне знать? Я лишь предполагаю.
— До такой степени, что даже все родинки на своих местах?! — усмехнулась она.
— Мне просто показалось, что они будут уместны именно там, где я их нарисовал, — объяснил он.
— Допустим. — Она ему не поверила, но и доказательств обратного у нее не было.
Анна отложила второй лист и посмотрела на третий.
— Вы полагаете, что я ведьма? — спросила она еще через минуту.
— Почему вы так решили, Анна? — мягко поинтересовался Карл.
— Потому что только их сжигают на кострах… В Дарме, кажется, до сих пор?
Она смотрела на него без гнева и раздражения. Сейчас Карл видел в ее глазах только любопытство.
— Вы правы, — улыбнулся он. — В Дарме живут истинные варвары, но вы неправильно интерпретировали мой рисунок. Вы не горите, а живете в огне.
— Ах вот оно что! — Кажется, Анна удивилась еще больше. — Интересно.
Она вернулась к рисунку и несколько минут внимательно его изучала. Потом отложила в сторону и посмотрела на последний лист. Краска сошла с ее лица так же мгновенно, как несколькими минутами раньше залила его.
— Кто стоит за моим плечом? — тихо спросила Анна, не поднимая взгляда.
— Не знаю, — ответил Карл. — Но мне показалось, что он есть. Я не ошибся?
— Почему ты не убил Яна? — Голос ее был по-прежнему тих, но в нем чувствовалось огромное напряжение.
— А ты считаешь, что я должен был его убить? — спросил Карл, выделив интонацией слово «должен».
— Да. — Она все еще смотрела на рисунок.
— Значит, ты ошиблась, колдунья, — твердо сказал он в ответ. — Или увидела неправильно, или поняла увиденное неверно. Я не убью Яна.
