Метель длилась три дня, а четвертый день мы ждали, пока снег уляжется. Не понимаю, зачем нужно было ждать этого целый день, но деду виднее.

Дни тянулись медленной тоскливой чередой. Когда снег сыплется с неба сплошной стеной, и даже возвращаясь из отхожего места, трудно не заплутать, совсем не хочется вылезать на улицу без большой нужды, извините за каламбур. А внутри делать нечего. Не то чтобы совсем нечего, крестьяне всегда находят себе дело, женщины то кормят и переодевают детей, то что-то вяжут или вышивают, мужчины с утра до ночи развлекаются починкой лошадиной сбруи, у всех есть дело, кроме почетных гостей. Дед Тимофей взялся организовать наш досуг по высшему разряду, и каждого из почетных гостей постоянно и неотступно сопровождали две-три пригожие девицы. Даже когда кто-то из нас отправлялся в отхожее место, одна девица освещала факелом дорогу, а другая светила другим факелом у дверей, чтобы почетный гость не испытывал затруднений по возвращении. На второй день заточения я понял, что означает русское слово… ну вы поняли, какое. А на третий день это понял и Усман.

Дедов самогон стал казаться не то чтобы приятным, но и не совсем отвратительным. Все время сидения взаперти мы с Иваном регулярно прикладывались к бутыли, что вызывало косые взгляды Усмана, у которого, впрочем, хватило ума не вмешиваться не в свое дело.

Большую часть времени я спал, а когда не спал, то либо ел, либо валялся на жаркой печке, рассеянно разглядывая клубы печного дыма под потолком и держа в одной руке стакан с дедовым пойлом, а в другой — очередную пригожую девицу. Иногда я пытался петь, и мое пение вызывало тихий ужас — мужики украдкой крестились, бабы строили страшные гримасы и через некоторое время начинали тихо подвывать. Даже намазы Усмана не создавали такого всеобщего страха.

Я узнал, почему мое пение вызывает такой ужас. Оказывается, монахи и священники, когда творят особо мощную волшбу, сопровождают свои действия пением священных гимнов или псалмов или как они там правильно называются. Любая песня непонятного содержания воспринимается как волшебство, а непонятное волшебство всегда страшит. Я представил себе, как подействовала бы на них абсолютно непонятная песня и пожалел, что не знаю ни одного иностранного языка. Я поделился этой мыслью с Усманом, тот начал петь Smoke on the water и лучше бы он этого не делал. В общем, мой песенный репертуар ограничился "Сектором газа".

На третий день снег настолько засыпал входную дверь, что она перестала открываться и сортир переместился в подклеть. Никакой параши там предусмотрено не было, и запахи в избе (в палате, как говорил Тимофей) стали совсем непереносимы, и когда на четвертый день снег перестал падать, я вышел на улицу, вдохнул полной грудью свежий воздух и подумал "это хорошо". Крест на груди отозвался смутной, еле уловимой мыслью, он согласился со мной, что это хорошо.

До обеда мы развлекались тем, что очищали от снега проходы к сортиру и к соседним домам. В принципе, это не входило в обязанности почетных гостей, но возвращаться в провонявшую избу не хотелось, а стоять на улице без всякого дела глупо и холодно. В общем, первая половина дня прошла в труде.

Вторая половина дня прошла в воинских упражнениях. Оказалось, что в рукопашном бою свежезавербованные бойцы уступают даже мне, не говоря уж об Усмане, и никто из них не умеет метать ножи. А вот в фехтовании ни Усману, ни, тем более, мне, ничего не светит против самого наихудшего стрельца или копейщика. В стрельбе мы не упражнялись из-за ограниченности боеприпасов.

Стемнело, последовал обильный ужин по случаю установления хорошей погоды, он сопровождался обильным возлиянием, а завершился замечательной оргией, в которой принял участие даже Усман. Раньше он отказывался, говорил, что это не по шариату, но теперь махнул рукой и невнятно пробормотал что-то вроде "какой тут, к шайтану, шариат". Вот так и слабеет вера под натиском соблазнов, похлебку на свином сале он с первого дня ел, так, глядишь, и водку пить начнет. А какой же он тогда мусульманин?