У стрельцов был с собой сухой паек и мы пообедали, не слишком сытно, но в нашем положении выбирать не приходится. Странное это было зрелище, мы с Усманом в камуфляже и с калашами, десяток стрельцов в безумных камуфляжных кафтанах, поодаль стреноженные кони, пищали, состроенные в пирамиду, а рядом на траве аккуратно разложены сабли и пики. Перед тем, как отбросить все предосторожности, Усман спросил у стрельцов, кто из них самый сильный. Вызвался мрачный коренастый бородач, похожий на гнома, Усман легонько побил его, после чего сообщил остальным, что так будет с каждым, кто рискнет положиться на судьбу. Увидев судьбу бородача, стрельцы начали перешептываться, но не озабоченно, а скорее восхищенно и с некоторым благоговением.

В общем, автоматы и бронежилеты отправились в общую кучу воинской справы, и сцена вокруг наскоро разведенного костерка больше напоминала воинский бивуак, чем временное перемирие с целью переговоров между двумя враждующими сторонами.

Я читал в какой-то исторической книге, что раньше, в средние века и чуть позже, игры в военное благородство были довольно широко распространены. Викинги, например, огораживали поле боя особой чертой и если воин выходил или выползал за ее пределы, он считался как бы вне игры, его нельзя было убивать, потому что тогда от убийцы отвернутся боги и ему ни в чем не будет удачи. А когда эскадра Ушакова подошла к крепости Корфу, начался шторм и английский (или французский?) комендант милостиво позволил врагам укрыться от непогоды в бухте. Офицеры были приглашены в крепость на званый ужин, их накормили, напоили и показали спектакль. На следующий день море успокоилось, русские корабли вышли в море и атаковали крепость.

Даже в русско-японскую войну имели место отдельные проявления подобных пережитков прошлого. Только в XX веке война перестала быть рыцарской забавой и окончательно превратилась в то, чем была всегда — в узаконенное убийство. Хорошо, что в этом мире время прозрения еще не подошло.

В общем, мы грелись вокруг костерка, жрали вяленое мясо с сухарями, и мы с Усманом в десятый раз рассказывали, что с нами произошло. Нельзя сказать, что стрельцы все поняли, да и было бы странно, если бы они враз уразумели, чем "Газель" отличается от "шестерки". Но кое-какое представление о нас у стрельцов явно сформировалось.

— Значит, этот крест тебе дала святая женщина, — задумчиво проговорил подпоручик Емельянов, которого, как выяснилось, звали Иваном.

— Не знаю, святая она или не святая, — сказал я, — может, она вообще колдунья.

— Нет, — Иван замотал головой, — колдунья могла сотворить любой амулет, но только не в форме креста. Над крестом власть только у святых.

Предмет обсуждения лежал на моей ладони и тринадцать пар глаз не отрывали от него настороженно-заинтересованного взгляда. Только сейчас я понял, что не имею ни малейшего понятия о том, из какого материала изготовлен этот загадочный артефакт. Судя по весу, алюминий, но алюминий давно бы уже покрылся матовой пленкой, а крест ярко сияет в лучах солнца, когда оно пробивается сквозь сгущающиеся тучи. Как бы метель не началась. Какой-нибудь сплав на основе магния? Это можно проверить, если его поджечь, но мне не хочется так делать, потому что при положительном результате проверки крест сгорит. И откуда возьмется магний в чеченском ауле? Может, крест выточен из куска сгоревшего самолета? Пожалуй, это самое вероятное, но все равно непонятно, кто это сделал, ведь единственным христианином в тех краях была та самая святая старуха. Сама она никак не могла изготовить крест, а ни один чеченец ни за что не взялся бы за такую работу. Ладно, пусть остается тайной.

— Ну что, бойцы? — обратился Иван к подчиненным. — Пойдем в приказ али судьбу испытаем?

Стрельцы нестройно загомонили. Кстати, оказывается, я неправильно называл стрельцами всех скопом. Стрельцы — это те, кто с ружьями, да еще их командир. А те, кто с копьями — это копейщики.

Так вот, стрельцы и копейщики нестройно загомонили. Двое седобородых воинов, похожих ухватками на современных прапорщиков, решительно выступили за то, чтобы вернуться и повиниться. Только не совсем повиниться, а рассказать что-то вроде того, что напали создания неведомые с пищалями ужасными, что десять раз подряд одной пулей стреляют, монаха застрелили, и всех остальных, кто убежать не успел, тоже поубивали бы.

— Так тебе дьяки и поверили, — скептически хмыкнул Иван.

— А с чего бы не поверить? — возразил стрелец, похожий на прапорщика. — Вернемся мы не все, я же вижу, что ты с ними уйдешь. Да не делай ты такое лицо, я же все понимаю, сам молодой был. Будь у меня ни кола ни двора, окромя казенной квартиры, я бы тоже не воротился. Только мне внуков растить, сам понимаешь…

Иван глубоко вдохнул и шумно выдохнул, после чего грузно поднялся на ноги, снял шапку и смачно ударил ей оземь. Оказалось, что его густые светлые волосы собраны на затылке в конский хвост.

— Кто со мной? — спросил Иван.

Таковых оказалось семь человек, трое предпочли на судьбу не полагаться. Иван значительно посмотрел на Усмана и сказал:

— Командуй.

Усман задумался, а потом начал говорить.

— Вы, — он ткнул пальцем в троих отказников, — собирайте свое шмотье и проваливайте. Оружие тоже можете взять.

— Пищали… — выдохнул Иван.

— Хрен с ними, — отмахнулся Усман, — нам и двух хватит. Что говорить, поняли?

— Создания неведомые с пищалями ужасающими, — продекламировал седобородый.

— Лучше два рыцаря в пятнистой броне, — предложил молодой востроглазый стрелец лет пятнадцати, — когда поближе подошли, оказалось, что они мертвые и у них в глазах черви копошатся. А потом один замахал руками вот так вот, — он показал, как именно замахал руками мертвый рыцарь, — ударился оземь и превратился в змия крылатого с дыханием смрадным и огнедышащим.

— Вот именно, — согласился Иван. — А еще этот змий напророчил что-то неестественное.

— Нет, — резко сказал Усман, — сказки здесь не пройдут. Если эти самые дьяки в сказку поверят, поднимется такой шухер, что монахи в лесу каждую иголочку перевернут. А если не поверят, только хуже будет. Надо по-другому говорить. Лес, крутой поворот дороги, засада. Два десятка разбойников с луками или там арбалетами. В первые секунды положили половину, остальным пришлось отступать. А потом… или лучше нет, монах сумасшедший на вас напал! Как сказал божье слово…

— Нет, — возразил псевдопрапорщик, — вот тогда монахи точно каждую иголочку в лесу перевернут. Лучше пусть змий, тем паче что в позапрошлом годе летал тут один.

— Как это? — не понял я.

— А вот так. Говорят, в Серпуховской лавре материализация чувственных идей случайно произошла. Монахов там много, только тех, что слово знают, больше сотни наберется. На пасху разговелись, выпили, поехали кататься, файерворк иллюзионный устроили. Никто и не знает, как этот змий у них народился. До осени в наших краях летал, потом, когда холодать стало, говорят, на юг откочевал.

— Хорошо, пусть змий, — согласился Иван. — Давайте, двигайте отсюда, незачем вам слышать, о чем мы говорить будем. Да не поспешайте сверх меры.

После короткого прощания ренегаты удалились. Они выглядели смущенными и опечаленными, но никто не сказал им вслед ни одного обидного слова. Внуки — это святое.

— Ну что, сорвиголовы, — обратился Усман к оставшимся, — давайте, рассказывайте, где тут отсидеться можно, пока метель не началась.

Я взглянул на небо и, действительно, тучи выглядят довольно зловеще. Если начнется метель… нет, с дороги мы не собьемся, дорога проходит через лес, а не через поле, но оказаться в метель вдали от дома более чем неприятно. Сами собой в памяти всплыли слова "день жестянщика" и я мысленно выругался. Какой, к черту, день жестянщика, когда единственный в этих краях автомобиль валяется на боку в густой чаще километрах в тридцати отсюда и никогда больше никуда не поедет.

— А что тут рассказывать? — произнес Иван. — Тут и думать нечего, в Михайловку ехать надо, деда Тимоху брать за вымя, пусть рассказывает, как к Аркашке пробраться.

— К какому такому Аркашке? — не понял Усман.

— Есть тут один барин дикий, Аркадием зовут. Слово знает. Ватага у него, душ, наверное, пятнадцать будет, а если с бабами да детьми считать, то и полсотни наберется. В лесу они живут, а где, никто, кроме Тимохи, и не ведает. Они на большой дороге кормятся, а через Тимоху краденое сбывают. Честно говоря, когда на вас донос пришел, я сначала на Аркашку подумал, опять, думаю, непотребство учудил.

— Значит, решено, — подвел итог Усман. — Вначале в Михайловку, потом к разбойникам. Федька! Разворачивай оглобли, поехали!