– Доброго утра, Государь! – поздоровался вошедший в рабочий кабинет гость.

– Франсуа Овен? – пристально взглянув тому в глаза, поинтересовался Петр.

– Совершенно верно, Государь, – вновь поклонился иезуит.

– Здравствуй. Присаживайся. Мне сообщили, что ты хочешь со мной поговорить. О чем же? Хочешь обсудить разговоры, что не раз звучали в стенах Кремля?

– Ваша сестра переживает, и мы хотели бы выступить посредниками вашего примирения.

– Изящно, – усмехнулся Петр. – Я-то грешным делом подумал, что ты попросишь денег, сославшись на то, что она предложила вам меня отравить.

– Что вы?! Как можно?! – почти искренне возмутился Франсуа.

– Как? – холодно и жестко взглянув в глаза иезуиту, переспросил Государь. – Изволь. – С этими словами он извлек из ящика стола папку и бросил на стол перед собой. – Читай. Надеюсь, ты хорошо владеешь русским языком? – поинтересовался Петр по-английски.

Франсуа встал и взял папку, подивившись ее скромности и необычности – она выглядела так, словно не для монарха могущественной державы делалась, а являлась ходовым инструментом. Впрочем, о том свидетельствовал и трехзначный порядковый номер некоего «Дела».

Подивившись необычности этой странной папки, иезуит аккуратно открыл ее и погрузился в весьма увлекательное чтение. Стенограммы, в том числе все переговоры иезуитов с Софьей и ключевыми ее сановниками. Отчеты о слежке и наблюдении. Перечень и даты покупок с указанием сумм и купцов-покупателей вплоть до булочки с потрохами с лотка на улице. Заметки о завербованных иезуитами осведомителях с краткими характеристиками на каждого. И многое другое. Материалов только этой папки было более чем достаточно, чтобы и самого Франсуа, и всех его соратников по ордену вздернуть на ближайшей осинке. Однако, будучи неглупым человеком, Овен понимал – это далеко не все…

– Государь, – спустя полчаса подал голос сильно побледневший иезуит, но надо отдать ему должное, голос и рука, возвращающая папку, не дрожали. – Ведь тут мой смертный приговор. В лучшем случае.

– Это замечательно, что ты это понимаешь. Вот, держи. – Он протянул ему еще три листка. – Тут зафиксирован разговор, который произошел через несколько часов после твоей первой встречи с Софьей. Полагаю, он должен стать настоящим десертом этого бумажного блюда.

– Отвратительно… – выдавил из себя Франсуа, ознакомившись с ним. – Полагаю, что ты согласился на встречу со мной не для того, чтобы продемонстрировать эти бумаги.

– Ты прав. Я отлично понимаю не только сложность вашего международного положения, но и то, как нелепо вы угодили в эту интригу моей сестрицы. Не хочу вас расстраивать, но, в сущности, просить мне у вас нечего. У меня все есть. А чего не хватает, – я беру сам. Но раз уж так получилось, то глупо было бы не воспользоваться ситуацией к обоюдной выгоде.

– И что желает Государь? – заинтересованно спросил Франсуа.

– Для начала – участия вашего ордена в суде. Хм. Ты любишь театр?

– Все зависит от того, кто ставит пьесу и кто ее играет, – с вежливой улыбкой ответил иезуит.

– Прекрасный ответ! – усмехнулся Петр. – Ты догадался о том, что я хочу сделать?

– Вполне, – кивнул Франсуа. – Если судить по этим бумагам о вашем подходе к делам, то я не уверен, что наше участие вообще нужно. Тут ведь вполне достаточно информации для того, чтобы осудить человека. Святая инквизиция или Королевский суд, что во Франции, что в Испании, обычно и на куда меньшем основании выносят суровые приговоры.

– Как ты уже заметил, я работаю иначе. Признание под пытками у человека можно выбить и несправедливо осудить. Это не самое разумное поведение.

– Но Святая инквизиция…

– Святая инквизиция, дорогой мой друг, это обычный террор. С ее мнением соглашаются только потому, что боятся расправы, почитая за чудовище в рясе. Единственный плод ее работы – растущая волна антиклерикализма в Европе. К такому ли должен стремиться мудрый монарх? Я ведь изучал материалы по делам, что вели инквизиторы в германских землях. Из двадцати трех рассмотренных мной инцидентов только в трех можно было что-то инкриминировать, причем на смертную казнь не тянул ни один. Максимум – выпороть и отпустить. Остальные – это откровенный бред. Если бы в моих землях, кто-то попытался вынести приговор на тех основаниях, то я первым бы вздернул безумца на осинке.

– Хорошего же ты мнения о европейском правосудии…

– У меня есть с чем сравнивать, – усмехнулся Петр.

– Получается, что ты хочешь обставить суд таким образом, чтобы Софья выглядела преступником в глазах всего народа?

– Именно. Мученицей мне она не нужна. Поэтому если ваш орден даст показания на суде, сославшись на то, что она пыталась нанять вас для убийства собственного брата, этого будет достаточно. Кроме того, вам это тоже сослужит неплохую службу. А то ведь вас за глаза иначе как ростовщиками и интриганами никто и не называет даже в Святом престоле.

– Хм… – задумчиво почесал подбородок Франсуа. – И что ты нам дашь за наше участие?

– Я? Вам? – засмеялся Петр. – Однако! Это не я вам заплачу, а вы мне. Ведь в противном случае вы вновь потеряете репутацию, не приобретя ничего.

– Россия довольно далекая страна, – осторожно заметил иезуит.

– Все течет, все меняется. Впрочем, я вас не тороплю. Свяжитесь с вашим генералом и все толком обдумайте мое предложение.

– Это замечательно, Государь, что ты не требуешь от нас ответа прямо сейчас. Серьезные дела не терпят спешки. Чем конкретно мы можем тебя заинтересовать? Деньги?

– В конце следующего года я хочу учредить Банк России, который получит монополию на чеканку монет. У меня достаточно средств, чтобы провернуть это дело самостоятельно. Однако если ваш орден согласится выступить соучредителем и внести некоторую сумму, я был бы вам признателен.

– Какие права будут у соучредителей?

– Права совладельцев. Само собой, ваша доля будет невелика, но она будет.

– И сколько нам нужно будет внести денег?

– Один миллион вот таких монет, – с этими словами Петр извлек из ящика серебряный кругляк и кинул его иезуиту. Аккуратная и лаконичная тисненая монета с хорошо и четко выбитым гуртом вызвала у того особый интерес, так как мало стран в те годы могли подобным похвастаться. Тем более с таким качеством работы и так далеко от Испании и Франции. – Это одна куна. Серебряная монета, содержащая четыре грамма серебра.

– Четыре грамма? Что такое грамм? Мера веса?

– Да. Если наше сотрудничество получит развитие, то я поделюсь с вами некоторыми своими наработками. Кратко же скажу так – на моих предприятиях повсеместно принята в употребление единая и взаимосвязанная система измерения пространства и времени. Грамм – одна из ее составных частей.

– Сколько это будет в талерах?

– Талеры бывают разные, – пожал плечами Петр. – От двадцати пяти до тридцати граммов. Поэтому если равняться на их самые полновесные варианты, то примерно сто тридцать пять тысяч.

– Солидно, – хмыкнул Франсуа. – Кстати, почему на монете стоит год от Рождества Христова и не нынешний, а тот, что наступит через две зимы?

– Денежные реформы нужно готовить заранее. Вот я и готовлюсь, планируя упорядочить денежное обращение в России, заменив всю ту пеструю свору монет новым лаконичным трио – медной, серебряной и золотой. Вы ведь, наверное, уже в курсе, сколько проблем в ныне действующей денежной системе Российского царства.

– Отчасти, – кивнул иезуит. – Крошечные копейки, деньга и полушки разных размеров и массы довольно неудобны. Ладно, что они маленькие и сложно разобрать, какая конкретно монета попала тебе в руки, так ведь они еще и сильно отличаются по весу.

– В два с половиной раза, – подтвердил Петр. – Сейчас в ходу копейки, как введенные в свое время еще Еленой Глинской полтора века назад, так и те, что недавно стала чеканить Софья. Кроме них еще два основных вида и бесчисленное множество истертых и обрезанных вариантов.

– Вот-вот. А ведь прочая мелочь так же пестра, и я в этом с вами полностью согласен.

– Причем, что любопытно, даже эта серебряная мелочь не удовлетворяет нужд торговли с простым людом. И это только одна проблема…

– Да уж, – вздохнул Овен. – Совершенный беспорядок в финансах. Однако, – Франсуа продолжал крутить в пальцах серебряную куну, – я не уверен, что мы сможем начеканить миллион таких монет за полтора года. Слишком высокое качество. Что-то подобное можно заказать в Испании, но там монетные дворы загружены и не смогут в указанный срок выполнить наш заказ.

– Это не проблема. Можете хоть слитками внести. Или золотом по номиналу один к пятнадцати.

– Государь, – медленно, будто прозревая, произнес Франсуа Овен, – ты так говоришь, словно чеканка не представляет для тебя особой сложности.

– Так и есть, – кивнул Петр Алексеевич. – Как я понимаю, тебя заинтересовало мое предложение?

– Весьма, Государь, – кивнул иезуит. – Однако давайте подождем ответа генерала. Но не думаю, что он будет против сотрудничества. Тем более что Софья в свете открывшихся подробностей более нас не интересует.

– Отменно, – кивнул Петр. – Тогда, чтобы не быть голословным, я хочу тебе кое-что показать…

Монетный двор, выстроенный в прошлом, восемьдесят седьмом году, стоял несколько особняком и находился под особой охраной. Впрочем, по документам он шел как чеканная мастерская. Двести шагов в длину, семьдесят в ширину. Могучая кирпичная кладка. Черепичная крыша. Небольшие вентиляционные окна на высоте трех метров и круглосуточное искусственное освещение. Здесь вот уже полгода трудились без устали две малые горизонтальные паровые машины мощностью по десять лошадей каждая и пять десятков мастеровых.

Когда Франсуа Овен зашел в помещение, то ахнул. Чистота. Порядок. Люди в опрятной рабочей одежде. А главное – неплохое освещение ацетиленовыми светильниками. Плавильные тигли. Прокатные валы, превращающие металл в тонкие узкие полосы строго определенной толщины. Кривошипный вырубной пресс, приводящийся в движение паровой машиной и дающий по шестьдесят очень аккуратных круглых заготовок в минуту, выбивая за один подход по две штуки. Чаны с полировальными шариками из закаленной стали, приводимые в движение паровиком. Печь для отжига. И целый ряд кривошипных прессов для тиснения. Ну и так далее.

Хотя, конечно, иезуит вообще ничего толком не понял в устройстве полумеханизированной линии, развернутой на монетном дворе. В его несколько символичном представлении там все шевелилось по неясному ему порядку. Как в муравейнике. Только царствовала тут такая сложная и непонятная механика – чуть ли не ожившие станки, делающие сами то, что обычно полагалось выполнять десяткам, а то и сотням людей.

– За сутки три смены выпускают около пятидесяти тысяч монет, – пояснил Государь. – Иногда больше, иногда меньше. Это пока опытная линия, поэтому случаются простои в несколько дней. Ее основное слабое место – ручная установка заготовок на пресс для тиснения и нажатие педали. Мы сейчас работаем над механизацией этой процедуры и подключения к паровой машине. Это позволит значительно ускорить качество и скорость работы, да и уменьшить количество станков. Но это дело будущего.

– Восемнадцать миллионов монет в год… – медленно, буквально по слогам произнес Франсуа, оценивший производительность мастерской. – Это же больше, чем во всех монетных дворах Испании! Сколько тут человек работает? Полсотни?

– Где-то так. После завершения опытных работ и введения в строй новых станков я планирую увеличить выработку до сорока-пятидесяти миллионов монет в год практически без расширения персонала.

– Поразительно! Это просто чудо какое-то!

– Я потому и показал это место, так как знал, что оно тебе понравится. Уверен, что ты не устоишь и напишешь о нем генералу.

– Конечно! Непременно! Только ради него генерал сам прибудет, дабы засвидетельствовать свое почтение и обговорить все условия нашего сотрудничества. Я могу познакомиться с человеком, который все это придумал?

– Ты с ним знаком, – улыбнулся Петр и чуть поклонился, добивая иезуита.