– Ну что, Вильгельм Ефграфыч добрался до Александрии? А то уж сколько времени прошло – и только одно письмо. Я уж и волноваться начал.

– Да что ему сделается! – ответил Семенов.

Они с Каретниковым неспешно шли по Невскому. Денек был солнечным – чуть ли не первый из ясных дней с самого их приезда в Петербург, – и теперь друзья спешили насладиться прогулкой по главному проспекту Российской империи. Здесь, как и на всех центральных улицах, тротуары зимой аккуратно чистили от снега; каблуки и трости стучали по путиловским плитам, прохожие отражались в зеркальных стеклах витрин.

Дни стояли праздничные – продолжение рождественских. По такому случаю Невский вечерами украшался иллюминацией. Сейчас был день, и газовые фонари и вензеля с коронами не светились; возле фасадов кое-где возились рабочие, протягивая к фонарному столбу проволоку, увешанную шестигранными фонариками с разноцветными стеклами. В них по вечерам зажигали свечи. Но постепенно столица переходила на европейское освещение электричеством.

В 1883 году общество «Электротехник» соорудило на деревянной барже на Мойке у Полицейского моста электростанцию – яркий свет вспыхнул сначала на Невском, а потом и на соседних улицах. А в прошлом, 1886-м, в Петербурге было учреждено «Акционерное общество электрического освещения»; но газовые фонари, как и иные архаические методы иллюминации, соседствовали с передовыми «электрическими свечами».

Два часа пополудни – до вечера еще далеко, хотя темнеет зимой и рано. Толпа на тротуарах густела; по мостовой, по обеим сторонам от рельсов конки, сплошным потоком двигались экипажи – коляски, кареты, ландо, извозчичьи пролетки. Семенов подивился – несмотря на заметную оживленность движения, никакого регулирования не было, по проезжей части свободно ходили люди. Впрочем, в этом плане Петербург не отличался от Москвы.

Они шли по солнечной стороне проспекта; попадавшаяся навстречу публика была весьма характерна: представители золотой молодежи, молодящиеся старички, скучающие дамы, явно не из тех, что избегают знакомства. Порой в толпе мелькал студент в форменной шинели и со стопкой книг под мышкой; такие спешили в Публичную библиотеку или в книжные магазины. Олег Иванович уже знал, что часам к четырем студентов станет больше: закончатся лекции, и они группками отправятся в кофейни или к Федорову – выпить рюмку водки с закуской за семь копеек.

Как раз студентам уже вторую неделю приходилось уделять особое внимание. Каретников, Олег Иванович, а порой и сам барон неловко чувствовали себя в роли «филеров», рыская по Петербургу по поручениям Яши. Увы, ничего другого не оставалось – все трое единодушно признавали старшинство молодого человека в вопросах сыска и безоговорочно ему подчинялись. Сам Яков пропадал целыми днями, появляясь в гостинице лишь к ночи, – он вел слежку за самим Геннадием и его спутником-поляком. И – весьма успешно: уже удалось составить список адресов, по которым бывали «объекты», а также список их обычных маршрутов.

Опасения Каретникова подтверждались – обосновавшись в Петербурге, Геннадий принялся действовать в двух направлениях. Сам он вместе с Радзиевичем контактировал с Ульяновым, Шевыревым и прочими членами «Террористической фракции»; особняком стояла деятельность Виктора, тоже заявившегося в Петербург. Приехал он не один – с ним было четверо парней лет двадцати с небольшим. Олег Иванович с Каретниковым безошибочно опознали в них «единовременцев» – кое-какие детали поведения были вполне узнаваемы даже на расстоянии. Приближаться не рисковали – у Геннадия наверняка имелись их фотографии, так что рисковать лишний раз не следовало.

Виктор с новоприбывшими прогуливались по центральным улицам Петербурга; порой компанию им составляли студенты из числа единомышленников Ульянова. Каретников удивлялся – как лидер Бригады, наверняка знакомый с методами работы жандармов, рискнул связываться со студентами, чья среда была давным-давно профильтрована агентами охранки? Хотя «сотрудники» Виктора не делали ничего предосудительного с точки зрения правоохранителей – те пребывали в счастливом неведении насчет методов электронного наблюдения и никак не могли отследить установку видеокамер на столичных улицах. Еще неделя-другая – и у Геннадия окажется подробнейшая схема маршрутов царского кортежа. В сочетании с послезнанием это не оставляет государю шансов: террористы смогут проследить любые его перемещения по городу и подстроить ловушку. Конечно, царская охрана уже не так беспечна, как при Александре Втором, но против гранатомета или снайпера с современной винтовкой она бессильна.

Сегодня выдался редкий день отдыха – новых заданий не поступало, Виктор отбыл назад, в Москву. Его подопечные сидели на квартире на Рузовской улице (там студентам сдавали недорогие комнаты «с услугами» – приборка, кипяток и прочее) и усиленно «врастали» в среду. По сведениям, полученным от дворника, которому пролаза Яша платил по двугривенному в день, к ним зачастили гости в казенных шинелях петербургских высших учебных заведений, а также многочисленные курсистки. Бутылки же из-под горячительных напитков новые жильцы выставляли за дверь в таком количестве, что дворник сам себя не помнил от радости – стеклянная тара стала заметной прибавкой к его доходам. Впрочем, особых безобразий квартиранты не допускали – если не считать того, что время от времени принимались хором исполнять разные песни: от насквозь подозрительной «Дубинушки», без которой не обходилось ни одно собрание «скубентов, жидов и полячишек» (как выразился все тот же дворник), до таких, опознать которые почтенный служитель метлы не брался. Лишь припоминал, что особенно часто пели про какого-то убитого негра, и еще – другое, неудобь понятное, про государыню Екатерину, Аляску и почему-то валенки; а когда допивались до зеленого змия, то сулили выпить море и орали, что их не догонят.

Но, так или иначе, следить сегодня было не за кем. Каретников с Семеновым, оторвавшись от вороха бумаг, схем и видеозаписей, решили запросто прогуляться по Невскому. Благо денек выпал солнечный – Северную Пальмиру отпустила всегдашняя пелена стылой, свинцовой хмари. Накануне пришло пересланное из Москвы письмо от Евсеина – доцент извещал, что благополучно добрался до Александрии, был встречен Бурхардтом и вместе с ним готов погрузиться в загадки пластин из загадочного металла. Говорить о результатах было пока рано; однако доцент был полон энтузиазма и рассыпался в похвалах немецкому археологу, восхищался его коллекцией и сулил в ближайшем будущем серьезный прорыв.

– А все же, Макар, у меня сердце не на месте, – повторил Семенов. – Зря мы отправили Евсеина одного, вот что. Как подумаю, что от Египта рукой подать до Франции, а там – наш добрый друг Стрейкер…

– Ну ему, судя по всему, сейчас сильно не до нас, – отозвался доктор. – В «Пти журналь» появилась статья о новой горнодобывающей концессии в Конго, и Ван дер Стрейкер в числе ее директоров. Похоже, умница Вероника и правда расплатилась с ним за поддержку своего начинания секретами из будущего.

– Ну чем расплатиться – ей и без того найдется, – усмехнулся Каретников. – Помнишь ту фотографию с приема у бельгийского посланника?

– О да! – Семенов даже причмокнул от удовольствия. – Я, конечно, знал, что платье меняет женщину, но чтобы настолько…

Олег Иванович видел Веронику только на фотографиях, взятых из интернета, – после бегства девушки с бельгийским авантюристом из Москвы Иван собрал о ней все, до чего только смог дотянуться, включая целую большую серию фотографий из соцсетей. Да, узнать в похожей на подростка девице, снятой то в походном снаряжении, то со страйкбольным АКМ на плече, то в колете фехтовальщика, нынешнюю блестящую юную даму было непросто.

Вероника была сфотографирована под руку с Ван дер Стрейкером, когда они выходили из богатого экипажа. Олег Иванович не особо разбирался в женской моде, но даже ему бросился в глаза необычный покрой платья девушки: никаких бантов, турнюров; тонкая шелковая ткань «в облипку», более чем смелая для этого времени, решительно укороченная юбка, агрессивная короткая прическа и макияж в стиле «вамп»…

Автор статейки уделил наряду «Mademoiselle Veronique» два абзаца, при том что хозяйке праздника был отведен лишь один. Судя по всему, Вероника имела немалый успех, так что ее модный дом в ближайшее время может пойти в гору. Если, конечно, она не передумает и не отправится вслед за Стрейкером в Конго – девица, надо признать, весьма авантюрна…

– В общем, о Стрейкере я сейчас на беспокоюсь, – подытожил Каретников. – Если девица слила ему данные об алмазных трубках в Конго и Намибии, а похоже, так оно и есть, – ему сейчас не до нас. Конечно, портал в будущее – серьезная приманка, но раз уж на кону ТАКОЙ куш…

– А если они разделят обязанности? – предположил Олег Иванович. – Стрейкер двинет в Африку, а Вероника займется нашими делами? Ей оно и сподручнее…

– Вот уж нет. Чтобы найти Евсеина, нужны личные связи Стрейкера – вряд ли у этой парочки такое взаимное доверие, что бельгиец передал девчонке свои контакты и в Москве, и на Ближнем Востоке. Слишком, знаешь ли, деликатное дело. И не факт, что его контрагенты вообще станут с ней разговаривать, – тут не двадцать первый век, отношение к женщинам соответствующее.

– Пожалуй, – согласился Семенов. – К тому же, если судить по газетам, Вероника сейчас в Париже, с головой в делах своего «модного дома». Конечно, тот еще источник информации, но другого пока нет…

– Кстати, у барона возникла толковая мысль, – отозвался Каретников. – Найти кого-нибудь из французских журналистов да и предложить ему за приватное освещать светскую и иную жизнь Mademoiselle Veronique – не бесплатно, разумеется. А что? Русский аристократ, увлекшийся взбалмошной авантюристкой, отказавшей ему в романтической связи, собирает о коварной особе сведения. Рассчитывая, понятное дело, добиться своего. Вполне в духе времени, приключения русских аристократов в Париже – тема известная…

– Что ж, остается надеяться, что барон сумеет устроить это дело, – кивнул Олег Иванович. – Мы-то с тобой на аристократов не тянем; да и парижскими связями, особенно такого рода, не отягощены.

– Да, связями нам еще обрастать и обрастать, – усмехнулся доктор.

– Кстати, о связях – что там с господином Вершининым? Помнится, наш знакомец-жандарм обещал Корфу подкинуть кое-какие интересные бумаги по господам народовольцам?

– Бумаги-то он подкинул. Но тут вот какой пердимонокль обнаружился. Ротмистр-то этот оказался человеком с прошлым. Выяснилось, что состоял в «Клубе взволнованных лоботрясов».

– Что такое? Никогда не слыхал, – удивился Олег Иванович. – Ну и название – отдает какими-то великосветскими извращениями, в стиле «афинских ночей».

– Верно, извращение, – сказал Каретников. – Правда, иного рода. Это тайная организация, имеющая целью борьбу с революционным террором. Ее учредили Шувалов с министром двора Дашковым – сразу после убийства государя. Народу у них, кстати, было немало – семь сотен «дружинников» и пятнадцать тысяч добровольных помощников, в том числе и за границей. Половина – военные, в основном высшие офицеры. И, конечно, масса аристократической публики. Даже газеты свои выходили – «Вольное слово» и подпольная женевская «Правда».

– Да ты что! – восхитился собеседник. – «Правда»? Выходит, и это господа революционеры у царских сатрапов слямзили?

– Точно, – подтвердил Каретников. – И на копирайт не посмотрели. В общем, организация была хорошо законспирирована, насчет устройства ее толком ничего не известно – только то, что руководил всем Совет первых старшин, а остальные «дружинники» делились на два отдела. Первый, в сотню человек, делился на закрытый Центральный комитет, Исполнительный комитет, управлявший агентурой, и Организационный. Второй отдел занимался текущей работой. Были и отделения по крупным городам империи – кстати, в самарском отделе состоял на заре своей карьеры и Столыпин.

– Вот, значит, как… – удивленно покачал головой Олег Иванович. – Почти что «эскадроны смерти» – на российский манер. А я-то, болван, смеялся над сериалом «Секретная служба его величества»… видимо, режиссер что-то про эту дружину слышал…

– Возможно, – согласился Каретников. – Но, как водится, приукрасил как смог. Толку из этой дружины на самом деле не вышло – как говорится, «пар ушел в свисток», уж очень много эти господа болтали да клятвы с ритуалами выдумывали. Хотя надо признать, что и успехи у них тоже имелись. К примеру, они взялись издавать в Женеве подпольную газету и от имени революционеров помещать в ней материалы, их дискредитирующие, – для своего времени оч-чень даже недурственно…

– Это что, – удивился вновь Семенов, – выходит, большевики не только название газеты позаимствовали, так еще и продолжили традиции издания, изначально задуманного, как провокационное и фальшивое? Вот уж точно – ирония… И что с ними в итоге вышло? Заигрались в масонщину и развалились?

– Не совсем, – покачал головой Каретников. – Роспуск «Дружины» – инициатива лично государя. В его окружении нашлись «здравомыслящие представители лучшей части монархической общественности» – и внушили Александру, что поддерживать «дружинников» – значит, уподобляться «революционной сволочи», с которой сам царь и борется. Сравнение запало Александру в душу, и в 1883-м он распустил эту организацию.

Газеты, имущество и, главное, кадры перешли к полиции, а иностранная агентура – в Охранное отделение. Газетенку «Правда» за ненадобностью закрыли. Кстати, Модест Павлович Вершинин – ну однокашник барона, о котором мы давеча говорили, – тоже тогда в Охранное перешел. Он состоял в Исполнительном комитете «Дружины» и как раз курировал агентов, следивших за революционерами в эмиграции, – вот и решил применить этот опыт в другой конторе. Так что с 1883 года баронов приятель но Пажескому корпусу – подчиненный генерал-лейтенанта Черевина, главного начальника «Собственной его величества охраны».

– Полезные у нашего барона знакомства, – уважительно кивнул Семенов. – Кстати, ты назвал эту компашку «Клубом взволнованных лоботрясов» – за что же их так?

– Так это не я, – ответил доктор. – Это Михаил Евграфович наш, Салтыков-Щедрин, в своих «Письмах к тетеньке» сострить соизволили: «Общество частной инициативы спасения» и «Клуб взволнованных лоботрясов». Впрочем, чего ждать от рупора либеральной интеллигенции!

– Да… – задумчиво протянул Семенов. – А идейка-то богатая! Жаль, что так по-дурацки закончилось.

– Да, похоже, не закончилось, – усмехнулся Каретников. – Корф уверяет – со слов Вершинина-ротмистра, разумеется, – что «Дружину» распустили из-за того, что она была расконспирирована – стараниями всяческих болтунов, понятное дело. И под прикрытием «роспуска» удалось сохранить активное ядро организации. С тех пор оно находится в тени, никак о своем существовании не заявляет, более того – оно всячески отрицается. Есть даже мнение, что тему с «Клубом лоботрясов» Щедрину подкинули через надежного человека, чтобы таким образом скрыть существование «Дружины».

– Так она существует? – удивился Семенов. – То есть – и сейчас? И этот ротмистр…

– …Является одним из членов ее ЦК, – закончил Каретников. – Да, ты прав, Олегыч. «Священная дружина» продолжает действовать – и как раз с ее руководством барон предлагает познакомиться. Они, в силу своего положения, могут отнестись к информации неформально – что нам сейчас и требуется.

– Да, сюрприз… – Семенов был, однако, несколько задет за живое. – Так вот, значит, что вы вчера с Корфом обсуждали? А меня, значит, не сочли достойным доверия?

– Ты уж, Олегыч, не обижайся. – Каретников видел, что его друг обижен, и поспешил смягчить впечатление. – Вон, Никонов тоже ничего не знает насчет «Дружины»; то есть он знает, что приятель барона служит в жандармах, но и только. Так что ты, можно сказать, первый в курсе.

– Ну спасибо хоть на этом! – фыркнул Семенов. – Хотя насчет Никонова – неубедительно; сам знаешь, он за своими минами и броненосцами света белого не видит, днями торчит под шпицем. Ладно, я не красная девица, чтобы дуться; давай, рассказывай, что вы с бароном навыдумывали…

Молодой человек в студенческой шинели стоял, облокотившись на перила Аничкова моста, и смотрел в перспективу Фонтанки. От самого моста река была забита уродливыми баржами; зима выдалась слякотной, теплой, лед на реках и каналах Петербурга окончательно встал только к середине января. И тем не менее навигация закончилась в срок; баржи, притащившиеся в Петербург по последней открытой воде, уже разобраны на «барочный лес» и превратились в бесчисленные времянки и сараюшки, облепившие берега Невы, Невок и Фонтанки. Команды пароходиков, таскавших баржи в город и обратно, взяли расчет и разошлись по деревням, а сами суда встали на зимний ремонт. Все течение Фонтанки забили живорыбные садки; особенно густо они стояли на Неве против Сената и здесь, на Фонтанке, у Аничкова моста.

Садки эти представляли собой большие баржи с надстройкой, в которой жили работники. Тут же велась торговля: Геннадий лениво наблюдал, как с саней, пристроившихся на льду возле борта, навалом перегружали на садок замороженную рыбу. Ее добывали подледным ловом в заливе; на льду рыба сразу замерзала, а уже здесь, в садках и чанах, часть улова оживала.

На дощатой палубе, между чанами, на рогожах были вывалены мороженые судаки, лещи, сиги, окуни, корюшка и тому подобные богатства. У надстройки к стене прислонены громадные замороженные белуги, длиной аршина в два, а то и поболе. В бочках соленая рыба, рядом в окоренках – икра разных сортов. Тут же, над дощатым прилавком – громадные весы в виде коромысла с медными цепями и тарелками, рядом – маленькие, чашечные.

Садки на Фонтанке славились разнообразием отборного товара, правда, и цены здесь были повыше, и покупатели побогаче. Народу было мало; до Масленицы и Великого поста, когда многие не ели мясного, оставалось еще полмесяца.

Геннадий уже в который раз вспомнил полки рыбных отделов московских супермаркетов. Конечно, и там нельзя было пожаловаться на бедность ассортимента. Но чтобы жители мегаполиса видели такое разнообразие рыбы, выловленной прямо у их порога? А то – лосось норвежский, сельдь откуда-нибудь от берегов Гренландии, а за жалким минтаем и вовсе пришлось идти в антарктические воды. А здесь – такое богатство, и все свое…

Впрочем, что об этом думать? Прогресс имеет свою цену – и это, в числе прочего, огромный рост населения. Вот и приходится гонять сейнеры и плавучие рыбозаводы по океанам. Кстати, норвежцы давно выращивают семгу и прочие рыбные богатства в таких же садках, можно сказать – не выходя за порог дома.

Геннадий усмехнулся. Подобные мыслишки посещали его все чаще – каждый раз, когда он сравнивал окружающую действительность с тем, что осталось в двадцать первом веке. И каждый раз нет-нет да и всплывала мысль: а может, все, что он затеял, зря? И не надо силой гнать людей в светлое будущее, отрывая их с кровью от маленького кусочка их персонального, пусть и жалкого с точки зрения потомка, счастья? Нет, такое следует гнать от себя…

Ведь прогресс, в том числе и социальный, много дал людям. Конечно, можно понять любителей салонных танцев и «хруста французской булки» – как выразился собеседник Геннадия на каком-то форуме. Но что сказали бы эти доморощенные эстеты, увидев двенадцатилетних гулящих девиц в колодцах петербургских дворов? А оборванных нищих на папертях храмов, мимо которых катит на лихачах сытая публика? И избитого пацаненка, не сумевшего угодить похмельному ублюдку – хозяину лавки, – где мальчишка служит на побегушках?

На ближайшей к мосту барже-садке раздалась забористая брань. Геннадий пригляделся – ну да, так и есть: приказчик, отпускавший икру, поносил скромно одетого посетителя. Тот выбирался по сходням на берег, вытирая губы, на которых налипли икринки. Так и есть – бедный покупатель, возжелавший полакомиться дорогим товаром, явился на баржу со своей булкой, подал ее приказчику, прося помазать икрой то того, то другого сорта, – якобы на пробу, прежде чем купить. Так и перепробовал, надо думать, все сорта, а потом заявил, что икра-де горьковата или солоновата…. Разозленный приказчик, попавшийся на нехитрую уловку, проводил ловчилу площадной бранью и даже запустил чем-то вслед. Геннадий усмехнулся.

Да, цена… в конце концов, у него есть шанс сделать путь к прогрессу чуть менее кровавым, чуть более осмысленным, чем тот, что был пройден в известной истории. Да, через кровь, насилие – а когда было иначе? Но зато – не на ощупь будет выбираться человечество, не искать в страшной игре проб и ошибок верный путь. Здешнему человечеству повезло – есть те, кто точно знает, что надо делать. Остановка за малым – заставить людей поступать так, как он, знающий и понимающий, ему укажет. А значит – надо, чтобы его услышали. И услышав – подчинились.

«Это ведь снова кровь, – подумал молодой человек. – И нету в мире другого пути, как ни бейся… не придумано». И надо опять загнать поглубже все эти мысли, которые, право же, не способны принести ему ничего, кроме сомнений. А сомнения – слабость. Всегда. Только те, кто следует выбранному пути, – побеждают. Это непреложный закон, и нельзя пройти путь, давая мудрые советы, подкидывая сворованные из будущего рецепты благоденствия, технические новинки, как привыкли думать иные, с позволения сказать, литераторы его времени. Только решимость – и, конечно, кровь. Правы все же были – будут?.. – эсеры. Если что и стоит сохранить в первую очередь – то это их партийный лозунг…

Итак, что мы имеем? Операция здесь, в Санкт-Петербурге, считай, разработана. Средства наблюдения расставлены, данные с них снимаются два раза в сутки и аккуратно обрабатываются – опыт уже есть. Геннадий усмехнулся, вспомнив, как они – еще там, в двадцать первом веке – выслеживали гостя из прошлого, мальчика по имени Николка. Как много времени прошло с тех пор! Вечность, кажется… и вместе с тем – всего полгода.

Итак, камеры – на своих местах. Вопрос решился благодаря деньгам: средства, взятые у Стрейкера и во время налета на аптечный склад, позволили снять три квартиры в Санкт-Петербурге. Одна из них располагается в самом центре столицы – и сидящий там оператор принимает сигналы с видеокамер, расположенных на подъездах к Зимнему и Аничкову дворцам, так что Геннадий всегда может предсказать, куда отправится во время очередного выезда царский кортеж. Все маршруты тщательно выверены и заложены в компьютерную модель – Виктор отлаживал ее больше недели, зато теперь можно виртуально спланировать любую операцию, четко представляя, где будет карета царя, как следует расположить исполнителей, наметить пути отхода. Ирония судьбы – сложную трехмерную модель Санкт-Петербурга не пришлось разрабатывать самим, что было, конечно, Виктору не под силу. Он позаимствовал ее из интерактивной программы для туристов, посещающих северную столицу. В программе с высокой степенью детализации представлены все здания исторического центра Петербурга, улицы и мосты – и, самое главное, в том виде, какой они имели в конце девятнадцатого века. Знали бы разработчики, для чего пригодится эта программа…

А ведь сейчас, в это самое время, пламенные революционеры и энтузиасты – Ульянов, Андреюшкин, Генералов и остальные, из «Террористической фракции «Народной воли» – произносят пламенные речи, бодяжат «гремучий студень» и до хрипоты спорят о тактике покушения. А кончится все пшиком – когда подойдет срок, они будут бессмысленно метаться по столичным улицам со своими бомбами, надеясь на чудо, что кому-то из них повезет и именно на него вывернет царский кортеж… и удастся пробежать десяток шагов и швырнуть перевязанную бечевкой картонную коробку, внутри которой, в жестянке из-под конфет, ждет своего часа капризная и ненадежная взрывчатая гадость.

Энтузиасты, мать их… буревестники революции! Одна только и польза, что у самого фанатичного из этой компании нашелся злопамятный младший братец…

Кстати, о средствах: деньги имеют поганое свойство заканчиваться. Нет, в распоряжении Бригады еще есть немалые суммы, но скоро придется предпринять что-то для пополнения «партийной кассы». Намечались большие дела, и для них требовались суммы совсем иного порядка. Но, слава богу, дела в Москве идут своим чередом; если в Петербурге ему суждено заложить первый камень своей будущей власти над умами русских революционеров, то там будет обеспечена финансовая база организации. А это, как ни крути, «архиважно», как говорил – или еще скажет?.. – тот самый злопамятный младший брат господина Александра Ульянова. Или – не скажет, потому что это место на исторической сцене будет занято кем-то другим.

– Добрый день, Геннадий Анатольевич! Надеюсь, я не заставил вас ждать слишком долго?

Геннадий оторвался от созерцания панорамы Фонтанки:

– Ну что вы, Янис Войцехович, я как раз прогулялся немного. А то мы с вами что-то засиделись под крышей. Надо ведь иногда и проветриться. Ну как у нас с текущими делами?

И собеседники, оторвавшись от перил Аничкова моста, неспешно пошли вдоль линии Невского.

Тележка прокатилась по рельсам, шлепнулась в воду и пошла на дно. Никонов щелкнул секундомером. Офицеры, стоящие у поручней, наклонились и принялись вглядываться – сквозь слой воды было видно, что тележка зарылась в песок, покрывающий дно опытового бассейна. Примерно через минуту поплавок, имитирующий мину, дрогнул, отделился от тележки и пошел вверх. Было видно, как на тележке крутится вьюшка, освобождая минреп. Не дойдя примерно дюйма до поверхности, «мина» остановилась и замерла, покачиваясь, под водяной гладью. Сверху отчетливо были видны рожки, украшающие полусферическую крышку.

– Минута, господа. – Никонов вновь щелкнул секундомером. – Сахару понадобилась минута, чтобы раствориться и освободить пружину. За это время макет мины с якорем-тележкой заведомо успеет достигнуть дна. В боевом снаряде точно такие же сахарные замедлители будут стоять и на механизмах размыкания запала – во избежание случайного подрыва мины на палубе или при погрузке.

– А длину, на которую надо вытравить минреп, вы будете устанавливать заранее? – поинтересовался сухой пожилой капитан-лейтенант с нашивками судового механика. – Выходит, перед минной постановкой придется делать промеры?

– Никоим образом, – улыбнулся Никонов. Он ждал этого вопроса. – Длину минрепа, а значит, и глубину постановки мины, регулирует особое устройство – минер заранее выставляет его на заданное заглубление, и оно автоматически отматывает с катушки нужное количество троса. Таким образом, все мины в линии будут выставлены на одну глубину – даже если глубины в районе постановки будут сильно меняться. К тому же устройство позволяет выставлять мины на заданные заглубления, меняя установки поворотом специального ключа. Мы показали модель без подобного устройства единственно потому, что глубина опытового бассейна не позволяет ему сработать должным образом. Желающие могут ознакомиться с отчетом о проведении натурных испытаний…

И Никонов вручил каждому из членов комиссии по картонной папке. Офицеры зашелестели бумагой.

Заговорил председатель Комиссии, капитан первого ранга – представительный сорокалетний мужчина с легкими залысинами и с небольшой, английского типа бородкой.

– Что ж, Сергей Алексеевич, работа ваша производит впечатление. Жаль, нет сейчас Степана Осиповича Макарова – вот кто оценил бы этот проект!

– Поверьте, и мне это весьма огорчительно, – ответил Никонов. – Но и вы, Вильгельм Карлович, полагаю, не менее Степана Осиповича можете оценить пользу предлагаемой новинки. Вам, как помощнику главного инспектора минного дела, не впервой заниматься испытаниями подобного рода.

– Верно-верно, – покивал Витгефт. – Но все же – Степан Осипович у нас настоящий ученый. Перед своим кругосветным походом на «Витязе» он и лекции по гидрологии успел почитать в Кронштадтском морском собрании и в Географическом обществе, и даже два научных труда закончил – «Подогревание воды в котлах миноносок и паровых катеров и о скором разведении пара» и «В защиту старых броненосцев». А уж сколько за ним технических новинок – и новый эжектор, и шлюп-балка с машиной и котлом для подъема паровых катеров… А новый пластырь? Слыхал, он все пароходные компании засыпал письмами на предмет использования его изобретения в торговом флоте!

– Ну да что поделаешь – Степан Осипович теперь на Дальнем Востоке, – вздохнул Никонов. – В «Ведомостях» были телеграммы из Чили – «Витязь» шестого января прибыл в Вальпараисо, починился, взял уголь и отправился через Тихий океан в Иокогаму. Так что раньше чем года через полтора он в столице не появится.

– Вот и давайте работать, Сергей Алексеевич, – кивнул Витгефт. – Заключение по вашему проекту комиссия даст самое положительное; не сомневаюсь, что ему будет дан ход. А вас сегодня вечером жду к себе, на ужин. Супруга будет рада – а мы с вами обсудим кое-что, в приватной, так сказать, обстановке.

– Непременно, Вильгельм Карлович, – ответил Никонов. Ирония ситуации не могла укрыться от молодого офицера: Витгефт, будущий адмирал, карьеру которого в их истории прервал японский снаряд, только что рекомендовал продемонстрировать новую конструкцию мины Макарову – другому адмиралу, пошедшему на той же войне ко дну вместе со своим подорвавшимся на минах флагманом. Впрочем, это мы еще посмотрим, господа, – кто и на чьих минах подорвется…