Рассвет оранжевым пламенем полыхал над приземистыми башнями города амазонок. С рассветом Конан, Чабела и другие рабы были выведены из сарая на площадь базара. Здесь их раздевали и по одному выводили на помост, показывали покупателям, назначали цену и уводили обратно.

Все покупатели были женщины, правящий пол в Тамбуру. Высокий, стройный Мбонани стоял сбоку, сохраняя бесстрастное выражение, пока покупатели торговались с его лейтенантом Зуру. Женщины-воительницы уважали гханатанцев за их талант вылавливать рабов и ценили их значительно больше своих мужчин.

Когда пришла очередь Чабелы, она залилась краской стыда на помосте и старалась прикрыться руками. Когда Зуру привел ее обратно, она рыдала.

— Пять квиллов, — раздался голос из толпы.

Зуру окинул взглядом толпу гамбурнианцев и сказал:

— Продано!

Поскольку оба говорили на испорченном гханатанском, служившим языком торговли в королевствах Куша, Конан все понял. Он удивился, что никто не перебивал такую низкую цену. Квилл представлял собой кусочек пера большой птицы, наполненный золотым песком: в стране амазонок еще не знали монет. Все же Конан удивлялся, что молодая красавица-аристократка была оценена так низко. Женщина, сидевшая в носилках за пологом и назначавшая цену, была, должно быть, важной персоной и никто не осмеливался торговаться с ней, подумал Конан.

Он устал, хотел есть и находился в самом мрачном расположении духа. Его избили до потери сознания, заставили брести под палящим солнцем, почти не кормили и не поили. Когда один из работорговцев дернул его за цепь, чтобы вести на помост, он чуть не вскипел, но добытый кровью опыт остановил его. Он мог убить этого стражника и, возможно, еще нескольких до того, как они одолеют его, но остальные изрешетили бы его копьями и изрубили ножами. А кто же позаботится о Чабеле? Встав на ее сторону, он — хоть и не хотел в этом признаться — принял на себя ответственность за ее судьбу. Он должен выжить.

Его глаза прищурились, губы сжались в тонкую нить, на шее вздулись вены от еле сдерживаемой ярости. Его руки дрожали, когда, пересилив себя, он взошел на помост. Ближайший стражник принял эту дрожь за признак страха и, улыбаясь, что-то прошептал товарищу. Конан послал стражнику холодный, суровый взгляд, мигом согнавший с того улыбку.

— Эй, ты, раздевайся! — крикнул Зуру.

— Помоги мне снять ботинки, — спокойно сказал Конан. — Мои ноги сбились от долгой ходьбы. — Он уселся на помост и вытянул ногу.

Зуру присел и потянул ботинок. Пока он возился с ним, Конан, мягко подведя одну ногу сбоку, ударил. Зуру отлетел, как выпущенный из катапульты, и упал лицом в лужу.

С яростным воплем Зуру вскочил на ноги. Выхватив кнут у стоящего рядом охранника, он с полуулыбкой на мрачном лице приблизился к Конану.

— Я проучу тебя, белый пес, — прошипел Зуру, взмахнув кнутом.

Как только бич из кожи гиппопотама обвился вокруг Конана, он протянул руку и схватил его. Затем, не вставая с помоста, подтянул Зуру к себе.

— Поосторожнее, малыш, — ухмыльнулся он. — Тебе бы не хотелось испортить свой товар, не так ли?

Мбонани наблюдал эту сцену, стараясь подавить улыбку.

— Белый пес прав, Зуру, — сказал он, — пусть новый хозяин научит его хорошим манерам.

Но Зуру был слишком ослеплен яростью, чтобы услышать своего хозяина. Незаметным движением он выхватил свой нож. Конан вскочил на ноги и сорвал сковывавшую его руки цепь, намереваясь использовать ее как оружие.

— Стой! — раздался из паланкина властный голос, тон которого остановил даже разъяренного Зуру.

Из-за муслиновых занавесок показалась черная, вся в бриллиантах, рука. Из паланкина вышла черная женщина, и Конан в изумлении широко раскрыл глаза.

Черная женщина была шести с лишним футов высотой — почти такая же высокая, как Конан, и прекрасно сложенная. Ее густые черные волосы украшали бриллианты и страусовые перья. В ушах красовались необработанные рубины, и нити жемчуга вокруг шеи испускали мягкое сияние. Браслеты чистого, мягкого золота обвивали запястья и лодыжки. Кроме украшений на ней была только юбка из леопарда.

Нзанги, королева амазонок, задержала взгляд на Конане. Над базаром повисла тишина. Медленно ее губы раздвинулись в томной улыбке.

— Девять квиллов за белого гиганта, — сказала она.

Других предложений не было.

Новая жизнь рабыни оказалась для Чабелы почти невыносимой. Она, любимая дочь могучего монарха, должна исполнять все прихоти черных женщин, но гадко было еще и то, что рабыни выполняли свои работы нагими, одежда полагалась лишь для свободных людей.

Она спала на грубой подстилке в комнате для рабынь. Могучая управляющая хриплым голосом и пинками поднимала их с первыми лучами солнца стирать и готовить, мыть полы, прислуживать за королевским столом. Ей было противно видеть бывшего корсара Конана, лежавшего на возвышении, потягивающего банановое вино, закусывая рыбными пирожками и сладостями.

Ее уважение к неустрашимому киммерийцу пропало. Она не знала такого слова, как «жиголо», но ситуацию понимала хорошо. Ее отношение к Конану испортилось совсем, когда она поняла, что он не сопротивлялся статусу «любовника королевы». Ни один настоящий мужчина, думала она, не пал бы так низко, чтобы довольствоваться таким положением. Опыт еще не научил ее, как научил Конана, принимать навязанные условия, если нет возможности их изменить.

Чабела знала в этом городе только Конана и считала его своим другом. Все, что с ней произошло, настолько подорвало волю, что она совсем пала бы духом, если бы Конан несколько раз, когда никто не видел, не подмигивал ей. Чабеле хотелось верить, что он подбадривает ее, говоря: «Смелее девочка! Мы еще выберемся отсюда!»

В жизнь королевы Нзанги отношения с Конаном внесли что-то новое. Ее опыт и вся культура королевства предполагали, что женщина является естественным повелителем мужчин. Сотня королев правили до нее с Трона Из Слоновой Кости. Все они притесняли и помыкали мужчинами, используя их в качестве слуг и машин для получения удовольствия и продолжения рода, сбрасывая со счетов, когда те заболевали или уставали. Так вела себя и она, пока гигант киммериец не вошел в ее жизнь. Конаном нельзя было управлять: его воля была крепче стали, он был даже выше и сильнее ее. В его могучих руках амазонка познала удовольствие, никогда ранее не испытанное.

Нзанги устала ревновать Конана ко всем женщинам, которых он знал до нее. О них он ничего не рассказывал и не отвечал на ее вопросы. В таких делах Конан проявлял определенное грубое благородство. Как она ни умоляла и ни терзала его, он только молча улыбался.

— А что ты скажешь об этой толстой, маленькой белой девчонке, которую поймали вместе с тобой? — требовала Нзанги. — Она была твоей любовницей, да? Ты находил ее мягкое, ухоженное тело желанным, не так ли? Более желанным, чем Нзанги?

Глядя на нее в моменты страстной ненависти, с пылающими глазами и дрожащими эбонитовыми грудями, Конан должен был признать, что со времени своей первой любви, Белит Черной Пантеры, он не встречал женщины прекраснее Нзанги. Но теперь, когда он знал о ее ревности к Чабеле, он должен быть чрезвычайно осторожен и найти возможность рассеять это подозрение, иначе пострадает Чабела. Нзанги была способна отдать приказ размозжить голову любому, вызвавшему ее гнев.

Конан старался сделать все, что было в его силах, чтобы хоть немного облегчить жизнь Чабелы. Теперь, однако, он не мог делать даже этого, чтобы не привлекать внимание Нзанги.

— Чабела? — зевнул он. — Я едва знаю это дитя. Она высокородная зингаранка, а этот народ придает преувеличенное значение древности. Если бы я любил ее, то она была бы не здесь.

— Что ты имеешь в виду?

— Она покончила бы с собой, как они это делают на родине.

— Я не верю тебе! Ты стараешься защитить…

Конан схватил Нзанги в могучие объятия, опрокинул ее на подушки и стал неистово целовать влажные губы. Только так можно было победить ее плохое настроение и заставить забыть о ревности…