Дни, счет которым Фальк давно потерял, стали понемногу удлиняться, и он понял, что конец года скорее всего уже прошел. Хотя погода была не такой плохой, какая могла быть в этот период, она все же доставляла Фальку довольно много неприятностей. Часто шел снег, и Фальк думал, что, если бы у него не было зимней одежды и спального мешка, захваченных из Дома Зоува, он гораздо сильнее ощущал бы все «прелести» этого сезона. Северный ветер дул так свирепо, что Фалька все время «сносило» к югу: вместо того, чтобы идти против ветра, он невольно уклонялся на юго-запад.

Одним ненастным днем он спускался вдоль текущего на юг ручья, с трудом продираясь сквозь густые кусты, росшие по его берегам. Внезапно кусты расступились, и он остановился. Перед ним простиралась большая река, тусклая поверхность которой была испещрена оспинами дождя. Топкий противоположный берег был наполовину скрыт туманом. Фалька потрясла ширина этой реки, мощь этого величественного молчаливого потока темной воды, несшейся под низким зимним небом на запад. Сначала он решил, что это, должно быть, Внутренняя Река, один из немногих ориентиров внутренней части материка, известных понаслышке жителям Восточного Леса. Они, однако, говорили, что она течет на юг, и является западной границей Царства деревьев. Наверное, это был один из ее притоков, решил Фальк и пошел вдоль берега. Теперь ему не нужно было пересекать холмистую местность и, кроме того, река обеспечивала ему питьевую воду и хорошую охоту. Помимо всего было просто приятно шагать по ровному песчаному берегу и вместо надоевшего сплетения ветвей над головой видеть открытое небо.

Утром одного из многих дней, проведенных у реки, ему удалось подстрелить дикую курицу. Куры здесь водились повсеместно, собираясь в пронзительно кричащие, низко летящие стаи, и куриное мясо стало основной его пищей.

Он только перебил крыло этой птицы и, когда подбирал ее, она была еще жива. Она билась в его руках и кричала пронзительным голосом:

— Брать жизнь… брать жизнь…

Он скрутил ей шею, однако эти слова звенели у него в ушах, и он как ни старался, не мог их заглушить.

Последний случай, когда животное заговорило с ним, произошел неподалеку от Дома Страха, и это означало, что где-то среди этих унылых холмов должны были жить люди. Какая-то затаившаяся группа, вроде той, к которой принадлежал Аргард, дикие Странники, которые непременно убьют его, как только увидят его глаза. А может быть, это люди, которые живут в кабале у своего Повелителя. Они и отведут его к нему, а тот с радостью превратит его в своего раба.

Хотя в конце концов он предстанет перед одним из этих Лордов, он все же хотел отыскать дорогу к ним тогда, когда это будет удобно ему самому.

«Никому не верь, избегай людей!» Он хорошо усвоил этот урок.

В тот день он осторожно продвигался вперед, и так тихо, что даже водяные птицы, которых было полно на берегах реки, взлетали из-под самых его ног.

Однако он не видел никаких признаков обитания человеческих существ ни у реки, ни близ нее. Только однажды, в конце дня, он спугнул стаю бронзово-зеленых уток, которые полетели над водой, перекликаясь между собой бессвязными словами человеческой речи. Пройдя еще немного, он остановился, учуяв в дуновении ветра еще ощутимый запах горящих дров. Ветер дул с северо-запада, и Фальк с большими предосторожностями двинулся вперед.

Но, когда на реку начал опускаться ветер, далеко впереди на заросшем ивняком берегу мелькнул и исчез огонек, а затем вспыхнул снова.

Его заставил остановиться не страх, и даже не осторожность, а мысль, что это первый огонь с тех пор, как он покинул Поляну. Зрелище это странно тронуло его душу.

Осторожный, как дикое лесное животное, он подождал, пока ночь полностью не вступит в свои права, а затем медленно и бесшумно двинулся по берегу реки, стараясь держаться в тени ив, пока не подошел настолько близко, что различил квадрат окна, через который был виден очаг. Это была маленькая хижина с остроконечной крышей, на которой лежал снег. Высоко над темным лесом и рекой сияло созвездие Ориона, наиболее яркое в этой тихой морозной ночи. Время от времени с ветвей деревьев падали хлопья снега, рассыпаясь на отдельные снежинки, парящие над рекой и вспыхивающие, словно искорки в лучах падавшего из окна света.

Фальк стоял, не сводя глаз с огня в хижине.

Он подошел еще ближе и долго стоял, стараясь не производить шума.

Внезапно дверь хижины со скрипом отворилась, земля перед ней озарилась золотым сиянием и вверх поднялась снежная пыль.

— Иди сюда, к огню, — произнес человек.

Он стоял в проеме двери, совсем не заботясь о том, что был открыт для обозрения на свету, лившемуся из хижины.

Прячась во тьме, Фальк схватился за лазер и замер.

— Я ловлю твои мысли, незнакомец, — снова бросил в темноту хозяин хижины. — Я — Слухач. Иди смелее! Здесь некого бояться. Или, может, ты меня не понимаешь? Ты говоришь на этом языке?

Фальк молчал.

— Ну что ж, будем надеяться, что ты меня понимаешь, потому что я не собираюсь пользоваться при общении с тобой мысленной речью. Здесь нет никого, кроме меня и тебя… Конечно, — продолжал незнакомец, — я без труда слышу тебя, точно так же, как ты своими ушами сейчас слышишь меня. Я знаю, что ты здесь и не отваживаешься выйти из темноты ко мне. Подойди, я тебе клянусь, что ничто не угрожает одинокому путнику у меня в доме. Я сейчас уйду, а ты, если захочешь отдохнуть в тепле, постучись.

Дверь закрылась.

Фальк постоял еще некоторое время, затем пересек во мраке несколько ярдов, которые отделяли его от двери домика, и постучался.

— Заходи!

Он открыл дверь и очутился среди тепла и света. Старик, седые космы которого падали на спину, стоял на коленях перед очагом, разводя огонь. Он даже не повернулся, чтобы взглянуть на незнакомца, и продолжал методично засовывать в топку дрова. Немного погодя, он громко заговорил, немного нараспев:

Наконец его голова повернулась к гостю. Старик улыбался, его узкие, живые глаза искоса смотрели на Фалька.

Голосом сбивчивым и хриплым, потому что ему уже давно не приходилось говорить, Фальк подхватил строки Старого Канона:

Старик рассмеялся.

— Так ли это, желтоглазый? Впрочем, это твое дело. Садись сюда, поближе к огню. Значит, ты чужестранец? И сколько дней ты уже не мылся горячей водой? Не вспомнить? Где эта чертова кочерга? Сегодня на дворе холодно. Да, холод такой, как поцелуй предателя. А мы здесь. Ну-ка, поднеси мне вот ту вязанку дров, что у двери, я суну ее в огонь. Вот так. Я — человек скромный, особого комфорта у меня не жди. Но горячая ванна есть горячая ванна, не все ли равно, от чего греется вода — от расщепления водорода или от сосновых поленьев, не так ли? Да, ты на самом деле чужестранец, парень, и твоя одежда тоже нуждается в горячей воде, пусть она и устойчива против дождя. А как насчет кроликов? Хорошо. Завтра мы приготовим пару тушеных зверьков, да еще добавим туда побольше зелени, ведь на овощи ты не можешь охотиться со своим лазерным пистолетом, у тебя нет их запаса в мешке, а? Я живу здесь один-одинешенек, самый большой Слухач. Я живу один и очень много говорю. Родился я не здесь, не в лесу. Но я никогда не мог спрятаться от людских мыслей, от людской суеты, от людской печали, в общем, от всего, что так свойственно людям. Мне приходилось продираться сквозь густой лес их мыслей, планов, тревог, и потому я решил жить здесь, в настоящем лесу, окруженный только зверьем. Слава богу, что есть еще места на Земле, обитатели — которых имеют столь куцые и спокойные мозги. Зато в их головах нет смертоносных планов и лжи. Садись сюда, парень, ты очень долго шел, и ноги твои устали.

Фальк присел на деревянную скамью у очага.

— Спасибо вам за гостеприимство, — сказал он.

Он уже хотел назвать свое имя, но старик опередил его.

— Не трудись, парень. Я могу дать тебе уйму вполне пристойных имен: Желтоглазый, Чужеземец, Гость — любое, какое только пожелаешь. Помни о том, что я Слухач, а не мыслепередатчик. Мне не нужны слова или имена. Я сразу ощутил, что где-то там, во тьме, мыкается одинокая душа, и я знаю, что мое освещенное окно ослепило твои глаза. Разве этого недостаточно? Мне не нужны имена. А мое имя — Самый Одинокий. Верно? А теперь подвигайся поближе к огню и грейся.

— Мне уже тепло, — запротестовал Фальк.

Седые космы старика хлопали по его плечам, когда он, проворный и хрупкий, сновал то туда, то сюда. Плавно текла его гладкая речь. Он никогда не задавал настоящих вопросов и ни на мгновение не останавливался, чтобы услышать ответ. Он не ведал страха, и было невозможно бояться его.

За много дней Фальк впервые отдыхал не в лесу. Ему не нужно было думать о погоде, о темноте, о зверях и деревьях. Он мог удобно сидеть, вытянув ноги к жаркому огню, мог есть вместе с кем-то, мог вымыться у огня в деревянной лохани, наполненной горячей водой. Он не знал, что доставляет ему большее удовольствие — тепло воды, смывавшей грязь и усталость, или тепло, омывавшее здесь его душу, бестолковая болтовня старика, чудесная вязь, прихотливость людского разговора после долгого молчания в пустыне.

Он принимал на веру все, что говорил старик, потому что тот был способен ощущать все эмоции и чувства Фалька, так как он был Эмпатом-сопереживателем. Эмпатия по отношению к телепатии была тем же, что осязание по отношению к зрению. Более неясное, более примитивное и более пытливое чувство. Ей не надо было обучаться так, как обучаются телепатии. Непроизвольная, сознаваемая эмпатия вовсе не была редкой даже среди нетренированных. Слепая Кретьян путем тренировок научилась воспринимать мысли, имея такой дар. Фальк быстро понял, что старик по сути дела постоянно осознает почти все, что чувствует и ощущает его гость. Почему-то это не беспокоило Фалька, как тогда, когда наркотик Аргарда открыл его мозг для телепатического проникновения, что привело его в бешенство. Разница была в намерениях и еще в чем-то.

— Сегодня утром я убил курицу, — сказал он, когда старик умолк, согревая для него полотенце очагом. — Она говорила на нашем языке. Некоторые слова были из Закона. Означает ли это, что здесь есть кто-нибудь поблизости, кто мог бы научить зверье и птиц нашему языку?

Даже когда он вымылся в лохани, он не мог еще расслабиться настолько, чтобы произнести имя Врага, особенно после урока, преподанного ему в Доме Страха.

Вместо ответа старик просто спросил:

— Ты съел эту курицу?

— Нет.

Фальк покачал головой, насухо вытираясь полотенцем так, что кожа его покраснела.

— Я не стал ее есть, раз она заговорила. Вместо этого я настрелял кроликов.

— Убил и не съел? И тебе не стыдно, парень? — раскудахтался старик. — Есть ли у тебя благоговение перед жизнью? Ты должен понимать Закон. Он гласит, что без нужды, просто так убивать нельзя. Помни об этом в Эс Тохе. Ты уже сухой? — спросил он более примирительно. — На, прикрой свою наготу, Адам из Канона Яхве. Завернись вот в это. Моя работа погрубее будет — это всего лишь оленья шкура, выделанная в моче, но, по крайней мере, она чистая.

— Откуда вы знаете, что я собираюсь в Эс Тох? — спросил Фальк, закутываясь в мягкий кожаный балахон, как в тогу.

— Потому что ты не человек, — сказал старик. — И не забывай о том, что я Слухач. Мне известна направленность твоих мыслей, чужестранец. Север и юг — туманные понятия для тебя. Далеко позади на востоке утраченный яркий свет. На западе лежит тьма, суровая гнетущая тьма. Слушай меня, потому что я не хочу слушать тебя, мой дорогой гость, идущий во тьме на ощупь. Если бы я хотел выслушивать людские разговоры, я бы не жил здесь среди диких свиней сам, как дикий кабан. Я должен был это сказать, прежде чем пойду спать. Прими это как главную новость и мудрый совет. Помни об этом, когда ступишь в ужасающую тьму ярких огней Эс Тоха. Тебе это может пригодиться. А теперь забудь и о востоке, и о западе и ложись-ка спать. Бери себе кровать. Я противник показной роскоши и довольствуюсь простыми радостями бытия, такими, как кровать для сна. И компанией какого-нибудь человека раз в год или в два… Хотя и не могу сказать, что мне не хватает людского общества, как тебе: Я один, но не одинок.

Он соорудил себе постель на полу и стал цитировать строки Нового Канона:

— Я одинок не более, чем ручей у мельницы или петух на флюгере, или полярная звезда, или южный ветер, или апрельский дождь, или январская оттепель, или первый паучок в новом доме. Я одинок не более, чем утка в пруду, которая громко смеется, или сам Уолденский пруд…

Тут он пожелал гостю спокойной ночи и умолк.

В эту ночь Фальк спал так крепко и долго, как еще никогда не спал с начала своего путешествия.

В хижине у реки он пробыл еще два дня и две ночи. Хозяин принимал его очень радушно, и гость нашел, что ему трудно покинуть эту маленькую обитель тепла, света и общения. Старик редко прислушивался к его вопросам и никогда на них не отвечал, но в его поистине неиссякаемой болтовне проскальзывали некоторые факты и намеки. Он знал путь отсюда на Запад, и что может на нем повстречаться. Но на каком расстоянии отсюда это может находиться — Фальк так и не понял. Как далеко до Эс Тоха? Что находится дальше этого города? Сам Фальк не имел об этом ни малейшего представления, он уяснил только то, что в конце концов можно выйти к Западному Морю, за ним лежит Великий Континент, обойдя вокруг которого можно попасть в Восточное Море и в Лес. То, что Мир — круглый, люди знали, но никаких карт у них не осталось.

Фальку казалось, что старик мог бы попробовать нарисовать карту. Но откуда взялось такое предположение, он вряд ли понимал, потому что Слухач никогда прямо не говорил о том, что он сам делал или что видел за пределами своей крохотной прогалины на речном берегу.

— Приглядывайся к курам, идя вниз по реке, — сказал он однажды как бы между прочим. — Некоторые из них умеют говорить, другие могут слушать, вот как мы с тобой. Я говорю, а ты слушаешь, потому, разумеется, что я — Слухач, а ты — Вестник. Чертова логика. Помни о курах и не доверяй тому, что они поют. Петухам можно доверять больше — они слишком заняты своим кукареканьем. Иди один. Вреда тебе от этого не будет. Передавай от меня привет всем Правителям и Странникам, которых ты встретишь, особенно Ханстреллам. Между прочим, прошлой ночью мне в голову пришла мысль, что ты достаточно поупражнялся в ходьбе и мог бы взять мой слайдер. Путь не близкий, зачем, спрашивается, зря утруждать ноги? Я совсем забыл о том, что он у меня есть. Он мне без надобности, поскольку я не собираюсь покидать это место, разве что… после моей смерти. Я надеюсь, что сюда кто-нибудь забредет и похоронит меня или хотя бы оттащит мое тело в лес на съедение зверям и букашкам. Меня не прельщает перспектива сгнить здесь, в этом доме, после стольких лет, когда я содержал это место в такой чистоте. В лесу пользоваться слайдером ты, конечно, не сможешь, но если ты будешь спускаться по реке, тогда он тебе пригодится. А при переправе через Внутреннюю Реку слайдер будет просто необходим. Если захочешь его взять, он в наклонной башне. Мне он не нужен.

Сходная философия была и у обитателей Дома Катола, ближайшего к Дому Зоува поселения. Фальк знал, что одним из их принципов было жить, стараясь по возможности не пользоваться механическими приспособлениями. То, что этот старик, живя гораздо примитивнее, чем они, разводя птицу и выращивая овощи, потому что у него не было даже ружья для охоты, имеет такой продукт сложной технологии, как слайдер, показалось Фальку странным и заставило его в первый раз взглянуть на хозяина дома с некоторым сомнением.

Слухач захихикал, чмокая губами.

— У тебя никогда не было оснований доверять мне, парнишка-чужестранец. А у меня — тебе. Ведь в конце концов многое можно утаить даже от самого чуткого Слухача. Человек может в своем мозгу прятать многое даже от самого себя, так что другие уж вовсе не смогут пробраться в его мысли. Возьми слайдер. Я уже свое отпутешествовал. Слайдер рассчитан только на одного, а ты как раз идешь один. Я думаю, что тебе предстоит еще очень долгий путь, который ты вряд ли сможешь довести до конца, если пойдешь пешком. И даже на слайдере…

Фальк не решился задать еще один вопрос, но старик ответил на него встречным вопросом.

— Может быть, тебе лучше вернуться домой, малыш?

Расставаясь с ним на заре, Фальк с грустью и благодарностью протянул ему свою руку, как Главе Дома — так его учили поступать в подобных случаях. Но одновременно с этим он еле слышно произнес слово «тмокной».

— Каким это именем ты назвал меня, Вестник?

— Оно означает… Я думаю, что оно означает «отец».

Слово это нечаянно вырвалось из его уст. Он не был уверен в его точном значении и не имел представления, какому языку оно принадлежало.

— Прощай, бедный, доверчивый дурачок! Говори всегда правду и знай, что в правде твое освобождение. А может быть, и нет, все зависит от случая. Иди один, глупыш! Так, наверное, будет для тебя лучше. И помни, что мне будет очень недоставать твоих мыслей. Прощай. Рыба и гости начинают пованивать на четвертый день. Прощай!

Фальк поднялся на крыло слайдера и заглянул внутрь аппарата. Внутренняя поверхность кабины была причудливо украшена объемным орнаментом из титановой проволоки. Орнамент скрывал все, кроме приборов управления, но Фальк уже пользовался аппаратом подобного типа в Доме Зоува, и потому сомнений насчет управления машиной у него не возникало.

Удобно усевшись в кресле водителя, он быстро изучил приборную доску, прикоснулся к левому управляющему сектору, переместил свой палец вдоль него, и слайдер бесшумно поднялся чуть больше чем на полметра. Следующим движением Фальк заставил аппарат заскользить по двору к берегу реки, пока он не воспарил над ледяной пеной заводи, у которой стояла хижина. Он оглянулся, чтобы помахать старику, но тот уже исчез с порога, закрыв за собой дверь. Когда Фальк направил свой бесшумный челн по широкому темному проспекту реки, над ним сомкнулась величественная тишина.

Ледяной туман собирался густыми клубами впереди и позади него, висел среди деревьев, по берегам. И земля, и деревья, и небо — все было серым ото льда и тумана. Только воды, над которыми он скользил, были темными. Когда на следующий день пошел снег, снежинки казались черными точками на фоне неба и превращались в белые у самой воды, прежде чем исчезнуть в бесконечном потоке.

Такой способ передвижения был вдвое быстрее, чем ходьба, и намного безопаснее и легче — настолько легким, что однообразие действовало как гипноз.

Фальк был рад выйти на берег, когда было необходимо поохотиться или встать на ночевку. Водяные птицы сами давались ему в руки, животные, спускавшиеся к воде на водопой смотрели на него, как будто скользящий мимо них человек на слайдере был чем-то вроде аиста или цапли, и подставляли свои беззащитные тела под дуло его охотничьего пистолета. Ему оставалось только освежевать добычу, разделать ее на куски, приготовить, поесть и соорудить себе небольшой шалаш из сучьев и коры на случай снега или дождя, закрыв его сверху вместо крыши слайдером… На заре он съедал оставшееся с вечера мясо, запивал его водой из реки и отправлялся дальше.

Чтобы скоротать бесконечные часы, он забавлялся слайдером: поднимал его метров на пять вверх, где ветер и толща воздуха делали ненадежной воздушную подушку, и наклонял его до критической точки, а затем выравнивал крен своим весом и рычагами управления; или глубоко зарывал аппарат в воду, поднимая за собой белые буруны, так что слайдер рывками несся вперед, непрерывно шлепаясь о поверхность воды, и, встречая сопротивление, становился на дыбы, как самец-олень во время гона. Несколько раз он падал в воду, но это не отвратило Фалька от таких развлечений: он отлично знал, что автоматика машины была настроена таким образом, что в том случае, когда она становилась неуправляемой, всякое движение прекращалось, и машина зависала на высоте в четверть метра, так, что Фальку оставалось только влезть в нее, добраться до берега и развести костер, чтобы осушиться, или же просто продолжать свой путь, не обращая внимания на такие пустяки. Его одежда была водонепроницаема и от купания в реке он промокал не больше, чем от дождя. Зимняя одежда сохраняла его тепло, но все же по-настоящему тепло ему никогда не было. Костры служили главным образом для приготовления пищи. После бесконечных длинных дней с дождем и туманом едва ли во всем Восточном Лесу хватило бы сухих дров, чтобы развести настоящий костер.

И вот однажды, совершив очередной крутой поворот в воздухе и с плеском плюхнувшись в воду, он заметил далеко впереди шедшую ему навстречу лодку. С каждого судна другое было видно, как на ладони, и проскользнуть незамеченным не было ни малейшей возможности. Держа пистолет в руке, Фальк распростерся на дне слайдера и повернул к правому берегу, идя на высоте трех метров, чтобы иметь более выгодное положение по сравнению с людьми в лодке.

Они спокойно плыли против течения, поставив один небольшой треугольный парус. Когда расстояние между лодками сократилось, Фальк смог отчетливо различить звуки пения, несмотря на то, что ветер дул вниз по течению.

Они подошли еще ближе, не обращая на него никакого внимания и продолжая петь.

На протяжении всей его короткой памяти музыка всегда и привлекала его, и вызывала страх, наполняя его чувством какого-то мучительного восторга, доставляя наслаждение, близкое к пытке. При звуке поющего человеческого голоса он особенно сильно чувствовал, что он не человек, что эта игра ритма, высоты звука и такта абсолютно чужды ему, что это не что-то забытое им, а совершенно новое для него, что это лежит вне шкалы его представлений.

Но именно эта необычность привлекала его в музыке, и теперь он бессознательно замедлил слайдер, чтобы послушать.

Пели четыре или пять голосов, то все вместе, то по отдельности, то в различных сочетаниях, создавая удивительно гармоническое целое, чего ему никогда прежде не доводилось слышать. Слов он не понимал. Казалось, что весь лес, мили серой воды и серого неба слушают вместе с ним это звенящее, берущее за душу чудо, это свидетельство человеческого величия.

Песня утихла, сменилась тихим разговором и смехом. Теперь лодка и слайдер были почти на одной линии, разделяемые сотней метров воды. Высокий стройный человек, стоя во весь рост у руля, окликнул Фалька — его чистый голос разнесся звонким эхом над речной гладью, но Фальк ничего не понял.

В свинцовом свете зимнего дня волосы у рулевого и четырех или пяти его спутников отливали червонным золотом.

Наклоняя вперед свои сильные тела, они смеялись и манили его к себе. Он не мог точно разобрать, сколько людей находится в лодке. В какой-то миг одно лицо стало видно совершенно отчетливо — лицо женщины, пристально следившей за ним.

Как завороженный, Фальк остановил свой слайдер и завис над поверхностью воды. Лодка тоже, казалось, перестала двигаться.

— Следуй за нами, — снова позвал мужчина.

На этот раз, узнав язык, Фальк понял его. Это был старый язык Лиги — Галакт. Как и все обитатели Леса, Фальк научился ему с магнитных лент и книг, потому что все документы, сохранившиеся со времен Великой Эры, были записаны на нем, и он служил средством общения людей, говоривших на разных языках. Диалекты, на которых говорили обитатели Леса, также происходили из Галакта, но за тысячи лет очень далеко ушли от него, и теперь языки отдельных Домов сильно отличались друг от друга. Как-то раз к Дому Зоува пришли путешественники с берегов Восточного Леса, говорившие на столь отличном языке, что легче оказалось объясняться с ними при помощи Галакта, и только тогда Фальк услышал его как живой, произносимый человеком, язык. Во всех остальных случаях это был голос звуковых книг или шепот гипнотических лент, раздававшийся в его ушах в темноте долгой зимней ночи или длинного серого вечера. Архаичный, почти иллюзорный язык звучал сейчас совсем по-другому в звонком голосе рулевого.

— Следуй за нами, мы идем в город.

— В какой город?

— В наш собственный, — отозвался рулевой.

Он рассмеялся.

— В город, который радушно встречает путешественников, — отозвался другой со смехом.

Вслед за ним рассмеялись еще несколько человек — звонким чистым смехом.

— Тем, кто не таит против нас злого умысла, нечего нас бояться!

Женщина тоже засмеялась и крикнула:

— Выходи из пустыни, путник, и послушай наши песни.

— Кто вы? — крикнул он.

Дул резкий ветер, река мощно катила свои воды. Лодка и слайдер оставались на своих местах, как бы разочарованно глядя друг на друга, разделенные воздухом и водой.

— Мы — люди!

И сразу исчезло все очарование, как будто его сдул легкий порыв восточного ветерка. Фальк снова испытал то чувство, какое у него было, когда подбитая птица билась в его руках и выкрикивала человеческие слова своим пронзительным нечеловечьим голосом.

Теперь, как и тогда, его пронзил холод, и он, не колеблясь, не раздумывая, прикоснулся к серебристому рычагу управления и послал слайдер на полной скорости вперед.

Хотя теперь ветер дул в его сторону, он не услышал звуков с той стороны, где была лодка, и когда через несколько мгновений, он замедлил ход и оглянулся, лодки он не увидел. На поверхности реки вплоть до самого поворота вдали ничего не было.

После этого Фальк уже больше не предавался шумным играм со слайдером и двигался вперед как можно быстрее и тише. Ночью он не разводил костра, сон его был тревожным.

Но что-то из испытанного им очарования все же осталось. Сладкие голоса говорили о городе, «алона» на древнем языке, и, скользя вниз по реке, один среди пустынных берегов в метре над черной водой, Фальк вслух шептал это слово. «Алона», место человека.

Там собирались вместе неисчислимые толпы людей, не один Дом, а тысячи домов — средоточие башен, стен, окон, улиц и тех открытых мест, где встречались улицы, где были расположены, как об этом говорилось в книгах, дома для торговли. В этих домах производились и продавались самые изощренные творения человеческих рук. Там пролегали правительственные дороги, где сильные мира сего встречались для того, чтобы обсудить свои великие деяния. Там, в этом городе, были огромные поля, с которых корабли стартовали к иным мирам. Разве было на Земле что-нибудь более замечательное, чем эти Места Людей.

Теперь это все давно уже исчезло. Оставался только Эс Тох, обитель Лжи.

Во всем Восточном Лесу не было ни одного города, не было башен из бетона, стекла и стали, наполненных живыми существами, башен, которые бы вздымались над болотами и зарослями ольхи, над кроличьими норами и оленьими тропами, над заброшенными дорогами, обломками полупогребенных развалин.

И все же видение города непрерывно стояло перед глазами Фалька, как память о чем-то таком, чего он никогда не видел. Об этом он судил по силе наваждения, по силе той иллюзии, которая слепо толкала его вперед, на Запад, и ему казалось, что она исходит откуда-то оттуда, из источника, расположенного именно в том направлении.

Шло время, и в один из серых дней перед ним раскрылся во всю ширь новый мир — необозримая гладь вод под обширным небом — место слияния Лесной Реки с Внутренней Рекой. Неудивительно, что он слышал о Внутренней Реке, даже несмотря на глубокое невежество, порожденное сотнями миль расстояния от этой реки до дальних холмов и Домов Восточного Леса. Река была столь грандиозной, что даже Синги не могли утаить ее. Фальк пересек место слияния вод, высадился на западном берегу и впервые на своей памяти очутился вне Леса.

К северу, западу и югу простиралась холмистая равнина, покрытая во многих местах группами деревьев и зарослями кустов. Фальк сразу понял, куда он попал. Напрягая зрение, он вглядывался на запад, стремясь увидеть там горы. Считалось, что эта открытая местность простиралась на небольшое расстояние, но насколько — этого в Доме Зоува не знали.

Гор не было видно, но в этот вечер он увидел край мира, где тот соприкасался со звездным миром. Фальк никогда раньше не видел горизонта — в его памяти все было закрыто переплетением ветвей и листьев. Теперь же ничто не скрывало от него звезды.

Все, что было вокруг, напоминало гигантскую чашу, на дне которой он находился, а над ним — необозримый небесный свод.

Он провел без сна добрую половину ночи и проснулся на заре, когда восточный край мира озарился первыми лучами солнца.

Теперь ему приходилось двигаться вперед только по компасу. Больше уже не задерживаемый частыми изгибами реки, он держал свой путь напрямик. Управление слайдером перестало быть скучным.

Частые подъемы и спуски, овраги и скалы требовали от него неослабного внимания. Ему нравилась открытая ширь неба и прерии. Его одиночество теперь было источником своеобразного удовольствия, поскольку он был один в таких обширных владениях. Погода стояла теплая, и чувствовалось, что зима на исходе.

Мысленно возвращаясь в Лес, он ощущал себя как бы вышедшим из удушливой таинственной мглы на свет и воздух, и прерия казалась ему одной огромной Поляной. Дикий бурый скот стадами в десятки тысяч голов покрывал равнину, словно тени от проплывавших в вышине облаков. Почва повсеместно была темной, на ней росли растения с тонкими узкими жесткими листьями. И повсюду — на земле, над ней и под ней — сновали и копошились маленькие животные: кролики, барсуки, зайцы, мыши, дикие коты, кроты, антилопы, желтые собаки, множество потомков домашних животных рухнувшей цивилизации. Открытое пространство постоянно продувалось ветрами. В сумерки вдоль различных водоемов располагались на ночлег стаи белых цапель, и в воде гротескно отражались длинные ноги и вытянутые приподнятые крылья.

Почему люди больше не путешествуют ради того, чтобы посмотреть на мир, в котором живут, удивлялся Фальк, сидя у костра, мерцавшего, как маленький рубин, среди невообразимо огромных сумерек прерии. Почему такие люди, как Зоув и Маток, хоронятся в лесах, никогда не покидая их, чтобы хоть раз в жизни взглянуть на великолепный простор Земли? Теперь он узнал нечто такое, чего они, которые научили его всему, не знали: человек может сам видеть, как его планета движется среди звезд.

Вот так он и двигался сквозь холодный северный ветер, управляя слайдером с немалым искусством, теперь уже ставшим для него привычным. К югу от того курса, которого он придерживался, почти половина прерий была покрыта стадами дикого скота, и каждое из тысяч и тысяч животных стояло на ветру, низко опустив свою морду. Между ним и стадами трава гнулась на ветру, и тут он увидел… Да, он увидел, что навстречу ему летит какая-то птица, совершенно не взмахивая при этом крыльями. Этот скользящий полет поразил Фалька. Удивление его еще больше усилилось, когда он немного изменил свой курс, чтобы обогнуть небольшой холм. Без единого взмаха крыльев птица тоже изменила направление полета и пошла наперерез. Она двигалась очень быстро, стремительно приближаясь к нему.

Внезапно его охватила тревога, и он стал махать рукой, чтобы отпугнуть животное. Поняв, что его усилия напрасны, он попытался изменить курс, но было уже поздно. За миг до того, как птица ударила его, он увидел ее безликую голову и был ослеплен блеском чего-то металлического. Затем последовал толчок, скрежет и вызывающее тошноту падение вниз. Фальку казалось, что этому падению не будет конца.