Глава вторая
Зоув прожил на свете шестьдесят лет, Парт — двадцать, но в этот холодный полдень, заставший ее в поле, ей показалось, что она — старуха, потерявшая счет годам. Ее вовсе не утешала мысль об отдаленном триумфе прорыва к звездам или о торжестве правды. То, что у ее отца было пророческим даром, у нее было просто отсутствием иллюзий. Она знала, что Фальк собирается уйти из Дома. Единственное, что она поняла, было то, что он уже больше сюда не вернется.
— Я вернусь сюда, Парт. Верь мне, — с жаром восклицал Фальк, стараясь переубедить девушку.
Она с плачем обняла его, заставила себя внимать его обещаниям. Он продолжал заверять ее в своей искренности, но в телепатическом общении он был не очень-то искусен. Единственным Слухачом в Доме была слепая Кретьян. Кроме нее, никто из обитателей Лесного замка не был способен на бессловесное общение. Способов обучения мысленной речи очень мало. Великое преимущество этого наиболее сжатого и совершенного способа общения стало представлять опасность для людей.
Речь между представителями различных разумов могла быть неправильно истолкована и вследствие этого привести к ошибкам и недоверию, однако ею нельзя было пренебречь. Между мыслью и сказанным словом существует зазор, куда может попасть намерение; символ может быть отброшен, и тогда появится ложь.
Между мыслью и мысленным посланием этого промежутка не существует! Они — одновременный акт, и места для лжи здесь нет!
В последние годы существования Лиги, судя по рассказам и обрывочным записям, с которыми познакомился Фальк, употребление мысленной речи было широко распространено, и телепатическое искусство достигло очень высокой ступени развития.
Это умение на Земле появилось довольно поздно: техника обучения была позаимствована у какой-то иной расы. Одна из книг называлась «Высшее искусство ранхов», и Фальк неоднократно думал о том, кто же такие были эти ранхи.
Имелись также намеки на трения и частые перемещения в правительстве Лиги Миров, возникшие, вероятно, вследствие торжества формы общения, которая предотвращала ложь.
Но все это было таким же туманным и полумифическим, как и вся история человечества, записанная в книгах Дома. Несомненно было только то, что после прихода Сингов и падения Лиги разобщенные общины людей не доверяли больше друг другу, так как возвратились к использованию обычной речи. Свободный человек может говорить свободно, но раб или беженец должен уметь скрывать истину. Вот это-то и узнал в доме Зоува Фальк. У него почти не было опыта в приведении своего разума в соответствие сказанным словам. Он старался внушить Парт, что не лжет:
— Верь мне, Парт, я еще вернусь к тебе!
Но она не могла услышать его.
— Нет, я не буду воспринимать твои мысли, — только и сказала она вслух.
— Значит, ты бережешь свои мысли от меня?
— Да, берегу. Зачем мне передавать тебе свою печаль? Какой толк в правде? Если бы ты солгал мне вчера, я еще поверила бы, что ты просто собираешься к Рансифелю и через десять дней вернешься назад. Значит, у меня еще было бы в запасе десять дней и десять ночей. Теперь же мне ничего не осталось, ни одного дня и ни одного часа. Все это утрачено для меня. Так что же хорошего в правде?
— Парт, ты будешь ждать меня?
— Нет.
— Всего один год…
— Через один год и один день ты вернешься верхом на серебряном коне, чтобы увезти меня в свое королевство и сделать меня его властительницей? Нет, я не буду ждать тебя, Фальк. Почему я обязана ждать человека, который будет лежать мертвый в Лесу или которого застрелят Странники в прериях? А может быть, ты окончательно лишишься к тому времени разума в Городе Сингов или отправишься оттуда в столетнее путешествие к другой звезде? Почему я должна тебя ждать? Только не думай, что я выберу в спутники жизни другого мужчину. Нет, я останусь здесь, в отчем доме, выкрашу нитки в черный цвет и сотку для себя черную одежду. Я буду ее носить и умру в ней. Но я не стану никого и ничего ждать! Никогда!
— Я не имею права спрашивать тебя, — сказал он с болью в голосе, — ты меня любишь?
Она заплакала.
— О, Фальк, не надо, прошу тебя!
Они долго сидели на пологом склоне, возвышавшемся над Долиной. Между ними и Лесом паслись овцы и козы на огороженном пастбище. Годовалые ягнята сновали между длинношерстными метками.
Дул сырой ноябрьский ветер.
Руки их были соединены. Парт прикоснулась к золотому кольцу на его левой руке.
— Кольцо — это вещь, которую дарят, — сказала она. — Временами я думаю, что, возможно, у тебя была жена. Представь себе, что она тебя ждет…
Она задрожала.
— Ну и что? — спросил он. — Какое мне дело до того, что было со мной, кем я был? Почему мне нужно уходить отсюда? Все, чем я являюсь теперь, это твое, Парт, это дар, полученный от тебя…
— И он был сделан по доброй воле, — сквозь слезы сказала девушка. — Возьми его и иди…
Они обняли друг друга, и никто из них не хотел освободиться от этих объятий.
Дом остался далеко позади за подернутыми инеем стволами и переплетенными ветвями, лишенными листьев. Лесные великаны тесно смыкались позади едва заметной тропы, по которой пролегал их путь.
День был серый и холодный, тишину леса нарушал только шорох ветвей на ветру, который, казалось, был повсюду и никогда не смолкал. Впереди широкой легкой походкой шел Маток, за ним следовал Фальк, группу замыкал молодой Дурро. Все трое были одеты в легкие теплые куртки с капюшонами и штаны из грубой шерсти. Эта ткань была собственного производства, как, впрочем, и вся их одежда. Такая экипировка называлась жителями Леса зимней и так хорошо сохраняла тепло, что даже в снегопад шуба была не нужна. Каждый из них нес в заплечном мешке запас сухих концентратов, подарки, товары для торговли и спальный мешок. Запас пищи был рассчитан почти на целый месяц. Баки, которая с самого своего рождения никогда не покидала Дом, боялась Леса и поэтому снабдила их соответствующим снаряжением. У каждого был лазерный пистолет, а Фальк нес еще дополнительно пару фунтов еды, а также медикаменты, компас, второй пистолет, смену одежды, бухту веревки, небольшую книгу, которую дал ему Зоув два года назад, что составляло все его земное имущество. Легкий, не знающий усталости Маток обрубал мешавшие им ветки — тропой, очевидно, уже давно не пользовались. Все трое бесшумно ступали по устланной листьями тропе.
Они должны были добраться к Рансифелю на третий день. К вечеру второго дня местность заметно изменилась: Лес сделался реже, часто стали попадаться кочки. Вдоль склонов холма показались серые прогалины, по которым текли прячущиеся в кустах ручьи.
Они разбили лагерь на одной из таких прогалин, на южном склоне холма, укрывшись от усиливающегося ветра, несшего с собой дыхание зимы. Дурро принес несколько охапок сухого хвороста, а двое других путников очистили для костра место и сложили небольшой каменный очаг.
— Мы пересекли водораздел сегодня днем, — заметил Маток. — Отсюда ручей течет на запад и в конце концов впадает во Внутреннюю Реку.
Фальк выпрямился и посмотрел на запад, но невысокие холмы мешали обзору.
— Маток, — сказал он, — я думаю, мне нет смысла идти к Рансифелю. Я должен идти своим путем. Кажется, вдоль большого ручья, который мы пересекли сегодня днем, идет тропа, ведущая на запад. Я вернусь туда и пойду по этой тропе.
Маток поднял глаза. Он не владел мысленной речью, но взгляд его был достаточно красноречивым: ты думаешь вернуться домой?
Фальк же воспользовался мысленной речью и ответил: «Нет, черт побери!»
— Извини, — сказал Старший Брат.
Он был рад уходу Фалька и не пытался скрыть этого. Ничто для Матока не имело значения помимо безопасности Дома. Каждый незнакомец таил в себе угрозу, даже незнакомец, с которым он прожил бок о бок не один год, который был его товарищем на охоте, который стал возлюбленным его сестры…
Но все-таки он сказал:
— Тебя хорошо примут у Рансифеля, Фальк. Почему бы тебе не начать свое путешествие оттуда? Впрочем, дело твое.
— Видишь ли… — сказал нерешительно Фальк.
Маток уложил последний камень, и Фальк принялся разводить огонь в очаге.
— Если мы и пересекли тропу, то я не знаю, откуда и куда она ведет. Завтра утром мы пересечем настоящую людскую тропу — старую Дорогу Харенда. Ты, наверное, знаешь, Фальк, что Дом Харенда расположен далеко в западном направлении. Идти туда пешком не менее недели. Видимо, поэтому за последние шестьдесят-семьдесят лет туда никто не ходил. Но, может быть, была и другая причина. Во всяком случае, когда я проходил здесь прошлым летом, она была хорошо видна. Та же, о которой говоришь ты, может оказаться тропой оборотней и завести тебя в глушь или болото.
— Хорошо, — согласился Фальк. — Я пойду по Дороге Харенда.
Наступила пауза, а затем Маток сказал:
— Почему ты собираешься идти на запад?
— Потому что Эс Тох находится в западной стороне.
Это имя редко произносили жители Дома вслух, и оно прозвучало как-то странно под этим серым небом. Дурро, подошедший с охапкой дров, с тревогой осмотрелся вокруг. Маток больше ничего не спросил, только неодобрительно покачал головой.
Эта ночь на склоне холма у костра была последней для Фалька ночью с теми, кто был для него братьями, кто стал для него соплеменниками. На следующее утро они продолжали путь в западном направлении и задолго до полудня подошли к широкой заросшей тропе, ведущей налево от тропинки Рансифеля.
Ее начало было отмечено двумя огромными соснами. Там, под шатром ветвей, было сумрачно и тихо.
— Возвращайся к нам назад, Фальк, гостем или братом, — сказал молодой Дурро.
Его приподнятое настроение объяснялось предстоящим сватовством, но и он сник при виде этого темного, неясного пути, на который должен был вступить Фальк. Маток же только сказал:
— Дай мне свою фляжку.
Взамен он протянул свою собственную фляжку из серебра со старинной гравировкой.
Затем они разошлись. Двое пошли на север, один — на запад.
Пройдя немного, Фальк остановился и огляделся. Его попутчики уже исчезли из виду.
Тропа Рансифеля была уже не видна за молодой порослью деревьев и кустарников, которыми заросла Дорога Харенда. Похоже было, что этой дорогой все-таки пользовались, хотя и не часто, но расчистку не проводили уже много лет. Вокруг ничего не было видно, только бесконечные деревья. Фальк стоял один в их тени.
Земля была покрыта ковром из листьев, падавших на нее добрую тысячу лет. Под огромными соснами и кедрами было темно и тихо, в воздухе кружились редкие снежинки.
Фальк немного ослабил ремни, на которых держалась его поклажа, и двинулся дальше.
К полудню ему уже казалось, что он ушел бесконечно далеко от Дома и что он всегда был так же одинок, как и сейчас.
Серые зимние дни были похожи один на другой. Поросшие лесом холмы и долины, затяжные подъемы и спуски, скрытые в кустах ручьи, болотистые низины… И хотя Дорога Харенда сильно заросла, идти по ней еще было можно. Люди, проложившие этот путь, заботились о том, чтобы он пролегал более ровными участками с плавными поворотами, огибающими болота и возвышенности.
Пересекая холмы, Фальк понял, что Дорога все время идет вдоль какого-то большого древнего пути, так как она была прорублена прямо в холмах и даже две тысячи лет не смогли сровнять ее. Но деревья росли уже и на ней, и вдоль нее — сосны и кедры, заросли шиповника на обочинах, бесконечные ряды дубов, буков, орешника, ясеней, ольхи, вязов, и над всеми ними возвышались величавые кроны каштанов, которые теперь роняли свои последние темно-желтые листья. По вечерам он готовил себе ужин из белки или кролика, иногда из дикой курицы, которых ему удавалось подстрелить. Он собирал орехи и жарил их на углях. Два кошмара неотступно преследовали его целый день и заставляли просыпаться в ночи. Ему казалось, что кто-то крадется за ним во тьме. Кого он раньше никогда не встречал. Второй кошмар был еще страшнее. Ему чудилось, что он забыл взять с собой что-то очень важное, существенное, без чего он обязательно должен был пропасть. Он просыпался от страха, стараясь не думать, что это вещий сон. Он знал наверняка: забытое им там, в Доме, «что-то» был он сам.
Когда не было дождя, он разводил костер и жался к нему поближе, сонный и слишком уставший от кошмаров, чтобы брать в руки книгу, которую он нес с собой, книгу под название «Старый Канон», и искать утешения в словах, которые провозглашали: когда все пути потеряны, настоящий Путь вперед открыт. Одиночество было для человека страшно. А он знал к тому же, что он даже не человек, а в лучшем случае что-то вроде существа, которое пытается обрести свое «я», бесцельно скитаясь по Земле под равнодушными звездами. Дни были одинаковы, как близнецы, но все же они были облегчением после длинных осенних ночей.
Он все еще продолжал вести счет дням и на тридцать первый день своего путешествия вышел туда, где заканчивалась Дорога Харенда. Некогда здесь была большая поляна. Он нашел дорогу через густой ежевичник и березовую аллею к четырем обвалившимся башням, которые возвышались над зарослями. Они были увиты диким виноградом, тогда как все остальное пространство вокруг было отвоевано зарослями чертополоха.
Подойдя ближе, он понял, что это за башни. Это были дымовые трубы рухнувшего Дома. От Дома Харенда теперь осталось только имя. Дорога вела к развалинам!
Он задержался на этом месте на несколько часов в поисках хоть каких-нибудь следов присутствия людей. Он переворачивал немногие уцелевшие части проржавевших механизмов, разбитые черепки, более долговечные, чем человеческие кости; попавшийся под руку лоскут сгнившей материи моментально рассыпался при одном его прикосновении. Наконец, собравшись с духом, Фальк стал искать тропу, ведущую на запад от поляны. И увидел какую-то странную площадку в четверть квадратных мили, покрытую фиолетового цвета веществом, напоминающим стекло. Края площадки были присыпаны землей, по всей площадке были разбросаны ветки и листья, но ее поверхность была ровной и гладкой, как если бы на этом клочке земли разлили когда-то расплавленный аметист. Что это было — пусковая площадка какого-то неизвестного летательного аппарата, зеркало, с помощью которого можно передавать сигналы на другие планеты, основание неизвестного силового поля? Но что бы это ни было, именно оно наверняка навлекло на Дом Харенда беду: Синги не могли простить людям такое начинание.
Фальк прошел мимо этого места и продолжил путь, не разбирая дороги. Лес здесь был редким, стройные лиственные деревья не мешали ходьбе. Остаток дня он шел быстрым шагом и с такой же скоростью двинулся в путь на следующее утро. Местность снова стала холмистой, цепи холмов пересекали его путь, вытянувшись с севера на юг. Около полудня он оказался в болотистой долине, окаймленной двумя грядами холмов, с которых стекало множество ручьев. Он стал искать брод через заболоченное пространство. Непрерывно шел сильный холодный дождь. Наконец, ему удалось выбраться из этой угрюмой долины. На его счастье погода стала проясняться. Когда он поднялся на гребень, впереди из-за туч вышло солнце, позолотившее обнаженные стволы и ветви деревьев. Солнечные лучи согрели Фалька, и он продолжал свой путь, рассчитывая разбить лагерь с наступлением темноты. Все вокруг было тихо и спокойно, если не считать падавших с ветвей капель и отдаленного свиста синичек. И вдруг он услышал, точно так, как с своем сне, шаги позади себя, чуть-чуть левее. Поваленный дуб, преграждавший Фальку путь, в одно мгновение стал его крепостью. Фальк укрылся за ним и, держа наизготовку пистолет, громко крикнул:
— Эй, кто там! Выходи!
Долгое время все было тихо.
— Выходи! — приказал мысленно Фальк, но тут же осекся: внезапно до него донесся знакомый противный запах, и из-за деревьев вышел огромный кабан. Он пересек человеческие следы и остановился, низко наклонив голову, обнюхивая землю — нелепая огромная свинья с мощным загривком, острым хребтом, сильными, запачканными грязью ногами. Кабан поднял голову, и на Фалька глянули крохотные мутные глазки.
— Ах, здесь человек, — гнусаво сказало создание.
Мышцы Фалька напряглись, он еще крепче сжал рукоятку лазерного пистолета, но стрельбу пока решил не открывать: раненый боров очень опасен. Фальк лишь плотнее прижался к стволу дерева, стараясь не шевелиться.
— Человек, — снова проговорил дикий кабан, — думай для меня. Слова мне трудны.
Рука Фалька, державшая пистолет, задрожала. Неожиданно для самого себя он громко сказал:
— Ну и не говори тогда. Я не умею передавать мысли. Давай, иди своей дорогой, кабан.
— Поговори со мной мысленно, человек…
— Уходи, или я выстрелю!
Фальк выпрямился и вскинул пистолет.
Маленькие свиные глазки злобно уставились на оружие.
— Негоже забирать чужую жизнь, человек! — прорычал кабан.
Фальк ничего не ответил, уверенный, что зверь не поймет его слов. Он несколько раз повел дулом пистолета из стороны в сторону, потом снова прицелился и спокойно сказал:
— Уходи, зверь, и я не сделаю тебе ничего дурного.
Кабан в нерешительности опустил голову, затем с невероятной быстротой, как бы освободясь от связывающей его веревки, повернулся и опрометью побежал в том направлении, откуда пришел.
Некоторое время Фальк стоял неподвижно. Успокоившись, он продолжил свой путь. Теперь он шел, держа пистолет в опущенной руке.
Существовали старинные предания о говорящих зверях, но обитатели Дома Зоува считали их просто сказками. Фальк ощутил кратковременный приступ тошноты и желание громко рассмеяться, когда зверь убегал, с шумом продираясь сквозь чащобу.
— Парт, — прошептал он. Сейчас ему обязательно нужно было с кем-то поговорить. — Я сейчас получил неплохой урок этики от дикого кабана. О, Парт, вернусь ли я когда-нибудь к тебе?
Он поднялся по крутому склону, заросшему кустарником. На вершине Лес был реже, и Фальк увидел между деревьями свет солнца и чистое небо…
Еще немного и он вышел из-под сени ветвей на опушку. Зеленый склон опускался к садам и распаханным полям, окружавшим широкую спокойную реку. На противоположном берегу реки, на огороженном лугу паслось стадо в полсотни голов, а еще дальше, у западной гряды холмов, располагались сенокосные луга и сады. Чуть южнее того места, где стоял Фальк, река огибала невысокий бугор, на котором озаренные низким вечерним солнцем возвышались красные трубы Дома.
Он имел такой вид, как будто был перенесен в эту долину из некоего другого места, из тех веков, которые раньше назывались золотыми. Дикость безлюдного, близко подходившего к нему Леса, казалось, не могла коснуться его. Он как бы воплощал в себе пристанище, какое-то обещание, вселял веру в порядок. Это было произведение Человеческих Рук, гимн его труду. Неизъяснимая слабость охватила Фалька при виде дыма, поднимающегося из красных кирпичных труб. Огонь очага…
По земляному склону он сбежал вниз на тропу, которая вилась вдоль реки среди кустов и золотистых ив. Не было видно ни одной живой души, кроме бурых коров, пасшихся за рекой.
Тишина и покой царили в этой залитой зимним солнцем долине. Сбавив шаг, он прошел через огороды к ближайшей двери Дома. По мере того, как он огибал обрыв, тропа взбиралась все выше и выше. В спокойной воде реки отражались стены из красного кирпича и камня. Он в замешательстве остановился, решая, как ему быть, и пришел к выводу, что лучше всего будет позвать кого-нибудь, прежде чем следовать дальше.
Краем глаза он уловил какое-то движение в открытом окне — как раз над глубокой дверной нишей. Он в нерешительности стоял и смотрел вверх, как вдруг ощутил глубокую острую боль в груди, чуть ниже ребер. Он зашатался, затем поник, не в состоянии ни пошевелиться, ни сказать что-нибудь.
Вокруг него появились люди. Он видел их, хотя и смутно, но почему-то не слышал их голосов. У него появилось такое ощущение, как будто он оглох и оцепенел. Безуспешно он силился собраться с мыслями. Его схватили и куда-то понесли, но он не ощущал рук, которые подняли его. Ужасно кружилась голова. Когда дурнота прошла, он потерял всякий контроль над своими мыслями, которые куда-то неслись, путались, мешали одна другой. Ему казалось, что какие-то голоса начали возникать в его мозгу. Одни кричали, другие шептали. От этой какофонии звуков он начал сходить с ума, и весь мир поплыл, тусклый и беззвучный, перед его глазами.
«Кто ты? Откуда пришел? Куда идешь? Человек ли ты?» — эти вопросы сливались с ответами, которые он спешил и не успевал мысленно составить.
Наконец, ему удалось различить стол, вернее, край стола, освещенный лампой в полутемной комнате. Он начал видеть, чувства стали возвращаться к нему.
Он сидел за столом, на котором стояла лампа. Он был привязан к стулу и ощущал, как веревка врезается в мышцы груди и рук при малейшей попытке пошевелиться. Слева от него возник человек, справа — другой. Они сидели так же, как и он, очень близко к столу. Они наклонились вперед и переговаривались друг с другом через него. Голоса их звучали, как будто из-за высокой стены, и он не мог, как ни пытался, разобрать слова.
Он поежился от холода. Ощущение холода ввело его в соприкосновение с окружающим миром, и он начал восстанавливать свою способность упорядоченно мыслить. Улучшилась слышимость. Теперь он уже мог двигать языком, и с трудом произнес что-то, что должно было означать: «Что вы со мной сделали?»
Человек, который сидел слева от него, приблизил свое лицо вплотную к его лицу и громко спросил:
— Зачем ты пришел сюда?
Фальк отчетливо расслышал слова и понял, что они означали. В следующее мгновение он ответил:
— Я искал место для ночлега, убежище.
— Убежище? От чего ты искал убежища?
— От Леса, от одиночества.
Его пронизывал холод. С трудом высвободив онемевшую руку, он попытался застегнуть куртку. Пониже веревки, которой он был привязан к стулу, как раз под грудной костью, он прощупал небольшое болезненное пятно.
— Опусти руки, незнакомец, — сказал человек, сидевший в тени, справа от него. — Здесь больше, чем программирование, Аргард, — обратился он к человеку слева. — Никакая гипнотическая блокировка не могла бы противостоять этому.
Тот, что сидел слева, крупный мужчина с плоским лицом и живыми глазами, ответил тихим шипящим голосом:
— Ты не можешь с уверенностью сказать, что мы знаем все их хитрости. Но в любом случае нам необходимо узнать, кто он? Ты Фальк, не так ли? Ответь, где находится то место, откуда ты к нам пришел? Дом Зоува, не так ли?
— Это на востоке. Я ушел… — Он никак не мог вспомнить нужное число. — Четырнадцать дней назад, кажется, — наконец-то закончил он.
Как им удалось узнать название его Дома, а также его имя? Ощущения быстро возвращались к нему, и его удивление длилось недолго.
Ему приходилось охотиться на оленей с Матоком, стреляя при этом иглами, с помощью которых можно было убить оленя, лишь чуть-чуть поцарапав его кожу.
Игла, которая вонзилась в него, инъекция, сделанная в то время, когда он был беспомощен, содержала какой-то наркотик, который, должно быть, убирал как предварительно заученный контроль, так и основные подсознательные блокировки телепатических центров мозга, оставляя его открытым для допроса. Они рылись в его мозгу, в этом не было сомнения. От этой мысли ощущение холода и слабости еще больше усилилось, дополненное бессильной яростью. К чему такое бесцеремонное вторжение? Почему они сразу же решили, что он будет им лгать? Почему они пришли к такому выводу, даже не заговорив с ним?
— Вы думаете, что я — Синг? — спросил он.
Лицо человека справа, худое, с длинными волосами и бородой, внезапно появилось в свете лампы, его губы были сжаты, и он раскрытой ладонью ударил Фалька по губам. Голова Фалька откинулась назад, от удара он на мгновение ослеп. В ушах зазвенело, он ощутил во рту привкус крови. Затем последовал второй удар, третий… Человек, нанося удары, продолжал непрерывно шипеть, повторяя одни и те же слова:
— Не упоминай этого имени…
Фальк беспомощно ерзал на стуле, чтобы увернуться от ударов. Человек слева, которого назвали Аргардом, что-то отрывисто сказал, и в комнате воцарилась тишина.
— Я пришел сюда по-доброму, — сказал наконец Фальк.
Он старался говорить как можно спокойнее, несмотря на свой гнев, боль и страх.
— Хорошо, — сказал, помолчав, Аргард. — Выкладывай свою историю, а мы послушаем. Только сначала я задам тебе всего один вопрос. Ради чего ты пришел сюда?
— Попроситься переночевать и спросить, есть ли здесь какая-нибудь тропа, ведущая на запад?
— Для чего ты идешь на запад?
— Зачем вы это спрашиваете? Ведь я уже сказал вам об этом мысленно, когда ложь невозможна. Ведь вы уже знаете, что у меня на уме.
— У тебя какой-то странный разум, — тихим голосом произнес Аргард, — и такие необычные глаза. Никто не приходит сюда, чтобы переночевать и узнать дорогу. А если все же слуги тех, других, приходят сюда, мы убиваем их. Мы убиваем прислужников и говорящих зверей. Странников, свиней и всякий сброд! Мы не подчиняемся Закону, который гласит, что нельзя отбирать чужую жизнь. Так, Ареннем?
Бородач ухмыльнулся, показав при этом коричневые гнилые зубы.
— Мы — люди! — сказал Аргард. — Свободные люди! Мы — убийцы! А кто ты, со своим недоразвитым мозгом и совиными глазами? И почему нам не убить тебя? Разве ты человек?
На своем коротком веку Фальку не доводилось встречаться лицом к лицу с жестокостью и ненавистью. Те немногие люди, которых он знал, пусть не были бесстрашны, но и не жили, руководствуясь чувством страха. Они были великодушны и дружелюбны. А перед этими двумя он был беззащитен, как ребенок, и это приводило его в замешательство и ярость.
Он тщетно искал какой-нибудь способ защиты или какую-нибудь отговорку, но все было напрасно. Единственное, что он мог говорить, была только правда.
— Я не знаю, кто я и откуда пришел в этот мир. Я иду на запад, чтобы выяснить это.
— На запад? Почему именно на запад? А ну говори!
Фальк посмотрел сначала на Аргарда, затем на Ареннема. Он знал, что ответ им известен и что Ареннем снова ударит его, едва его губы произнесут это слово.
— Отвечай! — прорычал бородатый.
Он приподнялся и наклонился вперед.
— В Эс Тох, — сказал наконец Фальк.
Снова удар по лицу, и снова он принял этот удар молча, и униженно, как ребенок, которого обидели неизвестные ему люди.
— Так мы ничего не добьемся. Он не скажет ничего, кроме того, что мы выведали, когда он был под воздействием пентона. Надо его развязать, — вступился за Фалька Аргард.
— И что тогда?
Аргард пожал плечами.
— Он пришел сюда просить пристанища на ночь, пусть он его получит. Поднимайся!
Веревку ослабили. Фальк, шатаясь, встал на ноги. Когда он увидел низкую дверь и черный колодец лестницы, к которому его подвели, он попробовал вырваться, но мышцы еще не были готовы ему повиноваться. Удар Ареннема застал его врасплох, и он скрючился.
Этим воспользовались его провожатые и с силой пихнули его через порог. Дверь захлопнулась, когда он пытался, шатаясь, удержаться на лестнице.
Вокруг было черным-черно. Дверь была подогнана плотно, наглухо закупоривая дверной проем. С внутренней стороны двери не было ручки, и ни звук, ни свет не проникали через дверную преграду. Фальк сел на верхней ступеньке и уткнулся лицом в ладони.
Мало-помалу слабость в теле и растерянность в мыслях стали проходить. Он поднял голову и напряг зрение.
У него было острое ночное видение. На эту способность давным давно указала еще Райна, глядя на его глаза с огромными зрачками. Но сейчас лишь какие-то туманные, очевидно видимые им ранее зрительные образы, пробегали в его мозгу.
Он не смог разглядеть что-либо в этой кромешной тьме. Тогда он встал и, осторожно переступая по ступенькам, начал спускаться вниз.
Двадцать одна ступенька, двадцать две, двадцать три — все! Место стало ровным. Фальк медленно двинулся вперед, вытянув руку и прислушиваясь.
Темнота давила на него, сковывала его движения, вводила его в заблуждение: он почему-то был уверен, что стоит ему хорошенько присмотреться, и он станет видеть. Но страха в нем не было. Методично, на ощупь он определил форму и размеры обширного подвала, в котором находился, и выяснил, что это только первая комната из многих, которые, судя по звукам, уходили в бесконечность.
Он вернулся к лестнице, сел на самую нижнюю ступеньку и некоторое время не двигался. Его начали мучить голод и жажда. Он вспомнил, что они забрали у него мешок и ничего ему не оставили.
«Я сам во всем виноват», — горько признался сам себе Фальк, и в его мозгу зазвучало что-то вроде диалога.
— Что я такого сделал? Почему они напали на меня?
— Зоув ведь говорил тебе: никому не доверяй. Они вот никому не доверяют, и, пожалуй, правы.
— Даже если бы к ним пришел кто-то, прося о помощи?
— С твоим-то лицом и твоими глазами? С первого взгляда ясно, что ты не похож на обычное человеческое существо!
— Но они все равно могли бы дать мне выпить воды, — настаивала детская и потому не ведавшая страха часть его сознания.
— Тебе чертовски повезло, что они не убили тебя сразу, — отвечал его интеллект, и на это отвечать было нечем.
Все обитатели Дома Зоува, конечно, давно привыкли к его внешности, а гости в Доме были очень редки и тактичны, и потому ему никогда не приходилось сознавать свои физические отличия от человеческой нормы. Казалось, эти отличия играют гораздо меньшую роль в сравнении с его невежеством и потерей памяти. Теперь же он впервые понял, что незнакомые люди, взглянув на его лицо, не видят в нем человека.
Тот из его мучителей, которого звали Ареннем, особенно боялся Фалька, считая его непонятным чудовищем. Он потому и бил его, что болезненно боялся всего чужого и питал к нему отвращение.
Именно это и пытался растолковать ему Зоув, когда давал свое серьезное и трогательное напутствие: «Ты должен идти один, и только один ты сможешь пройти весь свой путь!»
Теперь уж ничего нельзя было сделать и оставалось только одно — постараться хорошенько отдохнуть. Он как можно удобнее устроился на нижней ступеньке, потому что пол был сырым и грязным. И постарался уснуть.
Через некоторое время, утратив реальное чувство времени, он проснулся. Совсем рядом с ним сновали мыши, издавая слабые скребущие звуки и писк.
— Нехорошо отбирать чужую жизнь, не убивай нас…
— Я буду! — взревел Фальк.
Мыши тотчас стихли.
Снова уснуть оказалось делом трудным, вернее, трудно было с уверенностью сказать, спит он или бодрствует. Он лежал, размышляя, что сейчас снаружи: день или ночь? Сколько времени его здесь продержат, и намереваются ли чужаки убить его, с помощью наркотического воздействия теперь уже не просто вторгнуться в его мозг, а окончательно уничтожить его? Сколько времени пройдет до того момента, когда жажда и неудобства станут невыносимыми? Как исхитриться ловить в темноте мышей без мышеловки, и сколько времени можно поддерживать жизнь диетой из серых мышей?
Чтобы отвлечься от этих мыслей, он вставал и производил обследование подвала. Он нашел какую-то большую бочку, и сердце его учащенно забилось, но бочка оказалась пустой. В его пальцы вонзилось несколько заноз, пока он шарил по ее дну. Обследуя на ощупь нескончаемые невидимые стены, он так и не нашел другой лестницы или двери.
В конце концов он заблудился и уже не мог отыскать лестницу, по которой спустился в этот подвал. Он сел прямо на мокрый пол в сплошной темноте и представил себе, что он в лесу, и продолжает свое одинокое путешествие под звуки нескончаемого дождя. Он мысленно перебрал gee, что был в состоянии вспомнить из Старого Канона:
«Путь, который может быть пройден,
Не является вечным путем…»
Во рту у него пересохло настолько, что он даже попытался лизать сырой пол, но к воспаленному языку прилипала лишь грязь. Мыши суетились совсем близко от него и что-то шептали.
Но вот где-то в дальних темных коридорах послышался лязг засовов, и мелькнул яркий отблеск света.
Свет…
Вокруг него возникла тусклая реальность мутных очертаний и теней — низкие своды, арки, бочки, перегородки. Он с трудом поднялся и, шатаясь, бросился на свет.
Сияние исходило из низкого дверного проема, через который, подойдя ближе, он смог увидеть земляную насыпь, верхушки деревьев и багровое — то ли утреннее, то ли вечернее — небо, которое ослепило его так, как будто на дворе был летний полдень. Он встал в дверном проеме, не в силах сдвинуться с места, так как был ослеплен и потому что путь ему преградила неподвижная фигура.
— Выходи! — раздался голос Аргарда.
— Минутку. Я еще ничего не вижу.
— Выходи и иди, не останавливаясь! Не оборачивайся, а не то срежу лазером твою идиотскую башку!
Фальк сделал несколько шагов и в нерешительности остановился. Мысли, пришедшие в его голову там, в темноте подвала, теперь сослужили ему добрую службу. Раз они отпускают его, значит, боятся его убить.
— Живее!
Он решил воспользоваться этой мыслью.
— Только со своей ношей! — твердо сказал он.
Из-за страшной сухости во рту голос его прозвучал слабым писком.
— У меня в руке лазер, не забывай этого, желтоглазый, когда разговариваешь со мной.
— Ну так давай, пускай его в ход. Я не могу путешествовать через весь континент без своего пистолета.
На какой-то миг Аргард заколебался.
— Греттен, принеси сюда паршивый хлам этого дурака! — выругался он.
Прошло несколько минут, Фальк стоял и в упор смотрел на Аргарда, который, ухмыляясь, играл своим оружием в нескольких шагах от него. По поросшему травой склону сбежал мальчик, швырнул на землю мешок Фалька и исчез.
— Забирай! — приказал Аргард.
Фальк поднял свой скарб и выпрямился.
— А теперь ступай.
— Подожди, — пробормотал Фальк, — одну минуту.
Он опустился на колени, положил мешок на землю, развязал тесемки и стал рыться в содержимом.
— Моя книга! — вскричал он.
— Что? Книга?
— Старый Канон! Книга для чтения, а не справочник по электронике…
— Ты считаешь, что мы бы отпустили тебя с ней? — перебил его Аргард.
Фальк недоуменно пожал плечами и поднялся на ноги.
— Разве вы не чтите Канона, по которому следует жить людям? Зачем вы отняли у меня эту книгу?
— Ты не знаешь и никогда не будешь знать того, что известно нам. Если ты не уйдешь сейчас по-хорошему, мне придется подпалить тебе руку.
Лицо Фалька исказила гримаса страха.
Аргард удовлетворенно заржал.
— То-то! Давай топай отсюда без остановки!
В последних словах снова зазвучали визгливые нотки, и Фальк понял, что шутки кончились. Ненависть и страх, которые сейчас особенно ясно проступали на широком умном лице Аргарда, заставили его поспешно завязать мешок и взвалить его на плечи. Он быстро прошел мимо великана и начал подниматься по травянистому подъему, который шел от подвальной двери. Теперь Фальк понял, что уже опустился вечер, так как солнце уже почти скрылось за горизонтом. Он двинулся вслед за солнцем.
Ему казалось, что его затылок и дуло пистолета Аргарда были связаны невидимой нитью неопределенности. Пока он шел, можно было ожидать от Аргарда чего угодно — Фальк не сомневался, что великан продолжает держать пистолет в вытянутой руке.
Фальк с трудом пересек заросшую сорняками лужайку, переправился по шаткому мостику через реку, прошел мимо пастбища и сада. По узкой тропинке он выбрался на вершину гряды и только здесь рискнул обернуться. Его взору предстала сжатая между двумя цепями холмов долина. Вид был такой же, как и в первый раз — залитая золотым светом река и долина мирно погружались в небытие ночи.
Когда он вошел в окутанный печалью Лес, ночь уже вступила в свои права. Мучимый жаждой и голодом, упавший духом, Фальк уныло размышлял над своим бесцельным путешествием через простиравшийся перед ним Восточный Лес. Он потерял даже смутную надежду на то, что хоть где-то на его пути ему повстречается дружеский очаг и встреча с другими людьми скрасит его суровое одиночество. Теперь он уже должен будет не искать дорог, а всячески избегать их. Подобно дикому зверю, он будет прятаться от людей и мест их обитания.
Он напился из ручья и немного подкрепился припасами из мешка. Его не переставала мучить мысль, что он сам навлек на себя беду своей неосмотрительностью, но он утешался тем, что несмотря ни на что не стал на колени. Он смело вступил в бой с этими невежественными людьми на их собственной территории и благодаря своей выдержке смог вырваться из их плена. От этой мысли стало немного легче на душе. Он еще мало знал о себе, и его собственные поступки стали актами открытия. Он узнал, что ему многого еще недостает, и был рад убедиться, что уж смелостью он, во всяком случае, не обделен.
После того, как Фальк напился и поел, а затем снова напился, он двинулся в путь, освещаемый неверным светом луны, которого ему было вполне достаточно. Скоро между ним и Домом Страха, как он про себя назвал это место, пролегла добрая миля холмистой местности. Наконец, совершенно измотанный, он прилег отдохнуть на краю небольшой прогалины. Костра он решил не разводить, а соорудить хоть какой-нибудь навес у него уже не было сил. Несмотря на усталость, он некоторое время лежал без сна, глядя вверх на озаренное лунным светом зимнее небо. Ничто не нарушало тишины, кроме негромких и редких криков охотившейся совы. Эта глушь и заброшенность казались ему успокоительными и благословенными после мышиной возни в полном каких-то странных звуков темном подвале — темнице Дома Страха.
Продвигаясь дальше на Запад, он не вел счет дням. Он шел, и шло время.
В доме Страха он лишился не только книги. У него забрали также серебряную фляжку Матока и небольшую коробочку, тоже из серебра, с дезинфицирующей мазью. Они могли оставить у себя книгу, потому что сочли ее чем-то вроде кодекса законов или книгой тайн. Какое-то время потеря книги бесконечно угнетала его: ему казалось, что она была единственным связующим звеном между ним и людьми, которых он любил и которым верил.
Однажды, сидя у костра, он даже сказал себе, что утром он повернет назад, снова разыщет Дом Страха и заберет, пусть даже силой, свою книгу. Но на следующий день он возобновил свой путь на Запад, идя по компасу и по солнцу. За ночь он убедил себя, что не смог бы снова отыскать ни одно из пройденных мест, среди необозримых просторов Леса, так надежно укрывавшего свои холмы и долины. Ему стало казаться, что он не смог бы уже найти ни укромную долину Аргарда, ни Поляну, где, наверное, Парт что-то ткет при скудном свете зимнего солнца. Все это осталось уже позади и было для него утрачено навсегда. Возможно, теперь это даже хорошо, что книга пропала. Что для него должна была означать эта книга, с ее разумным и терпеливым мистицизмом очень древней цивилизации, этот негромкий голос давно минувших войн и бедствий, доносившийся из глубины веков?
Теперь он жил только охотой, и это значительно сократило его дневные переходы. Даже если дичи было много и она не пугалась выстрелов, охота — совсем не такой род состязания, где можно торопиться, а потом нужно еще освежевать и сварить добычу. Затем сидя у костра, сосать косточки, и, наполнив на некоторое время желудок, подремать на зимнем холоде у слабо греющего костра.
А еще нужно было строить шалаш для защиты от дождя и снега, где можно было провести ночь. Следующий день был точно таким же. Ни одной книге не было здесь места, даже Старому Канону Бездействия. Он не смог бы сейчас читать ее. По-существу, он сейчас перестал и думать. Он охотился, ел, шел, спал в молчаливом Лесу — серая тень, скользнувшая на Запад через холодную пустыню зимнего Леса.
Погода становилась все холодней. Худые дикие коты, красивые маленькие твари с пятнистым или полосатым мехом и зелеными глазами, ждали неподалеку от его костра, чтобы полакомиться остатками его трапезы, и выскакивали с осторожной и хищной свирепостью, чтобы схватить кости, которые он швырял им со скуки. Они питались в основном грызунами, которые теперь погружались в зимнюю спячку, и, похоже, котам стало трудно добывать пропитание в это холодное время года.
После того, как он покинул Дом Страха, ему не попадались звери, говорившие вслух или хотя бы мысленно. Никто не трогал и не пугал зверье в этих чудесных густых лесах, которые он пересекал. Возможно даже, что животные никогда не видели здесь человека, не знали его запаха. И по мере того, как он все больше углублялся в Лес, он все более отчетливо сознавал необычность Дома Страха, притаившегося в мирной долине. Необычность того Дома, с его подвалами, полными мышей, использующими язык людей; необычность его обитателей, обладающих обширными знаниями, наркотиками для извлечения правды и вместе с тем настолько невежественных, что их можно было сравнить разве что с дикарями.
Сейчас он склонен был думать, что именно там он впервые повстречался с Врагом. То, что Враг был здесь, в этом Лесу, было сомнительно. Здесь не было никого, и вряд ли кто-нибудь будет.
На серых ветвях сидели и кричали сойки. Покрытые инеем листья хрустели под ногами — листья сотен осеней. Высокий лось с любопытством смотрел на Фалька, неподвижно стоя в дальнем конце луга, как бы спрашивая у него разрешения ступать по этим нетронутым местам.
— Давай, иди! Так и быть, я не буду стрелять в тебя. Сегодня утром я запасся двумя курицами, — крикнул Фальк и засмеялся.
Олень-самец с величественным самообладанием посмотрел на него и невозмутимо пошел прочь. Здесь ничто не боялось Фалька, никому не было до него дела. Он даже как-то подумал, что в конце концов может забыть речь и снова стать таким, каким он уже был однажды — немым, диким, утратившим все человеческое. Он слишком далеко, очень далеко, ушел от людей и зашел туда, где хозяйничает зверь и где никогда не ступала нога человека.
На лугу он споткнулся о камень и, стоя на четвереньках, прочел стершиеся буквы, вырезанные на полупогребенной землей выветренной глыбе:
«С к…о…а»
Здесь были люди! Они здесь жили… Под его ногами, под упругой подушкой из полусгнивших сучьев и листьев, под корнями деревьев был когда-то город! Только Фальк пришел в этот город с опозданием — на одно или два тысячелетия.
