Город иллюзий

Тьма. Во тьме, которая противостояла солнцу, пробудился некто безгласный.

Погруженный всецело в хаос, он не ведал, что такое порядок. Он не владел речью и не знал, что тьма зовется ночью.

По мере того, как разгоралась заря, он, зашевелившись, пополз, побежал, то падая на четвереньки, то выпрямляясь, но куда он шел, было ему неведомо. Он не знал пути в мире, в котором он пребывал, так как само понятие «путь» заключало в себе его начало и конец. Все, что имело к нему отношение, было перемешано и запутано, все вокруг противилось ему. Неразбериха бытия усугублялась силами, для которых у него не было названия, — страхом, голодом, жаждой, болью.

Сквозь дремучую чашу действительности он брел на ощупь в тишине, пока его не остановила ночь — самая могущественная из этих сил.

Когда вновь забрезжил рассвет, он опять двинулся — неизвестно куда. Когда он вдруг очутился посреди ярко освещенной Поляны, он выпрямился и замер на месте. Затем он закрыл глаза руками и закричал.

Парт увидела его на опушке леса, когда сидела за прялкой в залитом солнцем саду. Она подозвала других учащенной пульсацией своего мозга. Но страх ей был неведом, и к тому времени, когда остальные вышли из дома, она уже была рядом со страшной фигурой, которая раболепно припала к земле, среди высоких, созревших трав. Когда они подошли поближе, то увидели, что она положила руки ему на плечи и, низко склонясь над ним, говорила что-то тихое и ласковое.

Она повернулась к ним и удивленно произнесла:

— Вы видите, какие у него глаза?

Глаза были огромные, с радужной оболочкой цвета потускневшего янтаря и напоминали своей формой вытянутый овал. Глазных белков не было видно вовсе.

— Как у кошки, — сказал Гарра.

— Точно желток яйца, — вставил Кай.

Он высказал при этом некоторую неприязнь, вызванную этой небольшой, но заметной разницей, отличавшей это существо от человека.

Во всем остальном незнакомец был обычным мужчиной, на лице которого и на обнаженном теле густые колющие кусты оставили следы грязи и царапины. Кожа у него была светлая, в то время как у людей, его обнаруживших, она была коричневой.

Он испуганно прижимался к земле, как бы желая укрыться от солнечного света, трясясь от страха и истощения, а они вполголоса обсуждали его внешность.

Парт заглянула ему прямо в глаза, но не узрела в них ни искры выражения, свойственного человеку. Он был глух к их речи и не понимал их жестов.

— Глупый или не в своем уме, — подытожил общие впечатления Зоув. — И очень истощенный. Но это легко поправить.

С этими словами Кай и юный Дурро затащили волочившую ноги фигуру в дом. Там им вместе с Парт и Баки удалось накормить и помыть его, а потом уложить незнакомца на жесткое ложе, сделав укол снотворного в вену, чтобы тот не мог убежать из этого гостеприимного места.

— А может быть, он Синг? — спросила Парт у своего отца.

— А ты? Или я? Не будь наивной, моя дорогая, — ответил Зоув. — Если бы я мог ответить на этот твой вопрос, то смог бы тогда освободить Землю, но я надеюсь определить, безумен он или нет и откуда он к нам пришел. Кроме того, может быть мне удастся разгадать тайну его желтых глаз. Разве людей скрещивают с котами или соколами? Такого не было в былые дни до упадка человеческой цивилизации. Попроси Кретьян, чтобы она вышла на веранду, дочка.

Парт помогла своей слепой двоюродной сестре Кретьян подняться по лестнице на тенистый прохладный балкон, где спал незнакомец. Зоув и его сестра Карел, по прозвищу Баки, ждали их там. Оба сидели, поджав под себя ноги и выпрямив спины.

Баки гадала на своей раме с разноцветными зернами и пересекающимися алмазными струнами. Зоув вообще ничего не делал. Брат и сестра прожили бок о бок много лет и научились легко понимать друг друга. Их коричневые лица были насторожены и в то же время спокойны. Девочки сидели у их ног, не смея нарушить тишину. У Парт был красновато-коричневый цвет кожи и длинные черные волосы, пышные и блестящие. На ней ничего не было, кроме свободных серебристых штанов. Кретьян была чуть постарше, смуглая и хрупкая. Красная повязка прикрывала ее пустые глазницы и удерживала на затылке пышные волосы. Как и у ее матери, на ней была туника из искусно сотканной материи. Было жарко. Летний полдень буйствовал в саду под балконом и дальше — в холмистых просторах Поляны. Со всех сторон их окружал лес — с одной стороны он подходил вплотную к дому, отбрасывая тень своих ветвей на его стену. С других сторон он был так далеко, что казался окутанным голубоватой дымкой.

Четверо людей сидели молча. Все вместе и порознь, связанные друг с другом чем-то большим, чем слова.

— Янтарные зерна продолжают скатываться неизвестно куда, — сказала Баки.

Она улыбнулась и оставила свое занятие.

— Все твои зерна попадают куда-то в Простор, — сказал ей брат. — Это все скрытая мистика. Ты кончишь так же, как наша мать, с ее способностью видеть узоры в пустой рамке.

— Скрытая чепуха? — по лицу Баки пробежала гримаса. — Я никогда ничего не скрывала за всю свою жизнь.

— Кретьян, — обратился Зоув к племяннице. — У него шевельнулись веки. Он, наверное, сейчас в фазе сновидения.

Слепая девушка подошла поближе к ложу.

Она вытянула руки, и Зоув осторожно положил их на лоб незнакомца. Все молча прислушались. Но слышать сейчас могла только Кретьян.

Через некоторое время она подняла склоненную голову.

— Ничего, — сказала она как-то настороженно.

— Совсем ничего?

— Сплошной беспорядок. У него нет разума.

— Кретьян, давай я расскажу тебе, как он выглядит. Ноги у него когда-то были нормальные, руки натруженные. Сон и лекарства смягчили сейчас его лицо, но на лбу пролегли глубокие морщины — свидетельство работы ума.

— Как он выглядел, когда не спал?

— Он был испуган, — сказала Парт, — и смущен.

— Это, похоже, какой-нибудь пришелец, — сказал Зоув, — не землянин… Хотя, как это возможно в наше время? Может быть, он мыслит иначе, чем мы. Попробуй-ка еще разок, дочка, пока он еще видит сны.

— Я попробую, дядя. Но я совершенно не ощущаю наличия разума, никаких намеков на мысль. У детей может быть испуганное сознание, но здесь все много хуже — тьма и какая-то непонятная мне путаница.

— Что ж, тогда не нужно, — спокойно заметил Зоув. — Негоже разуму оставаться там, где нет другого разума.

— Его тьма похуже моей, — спокойно сказала девушка. — Смотрите, на его руке кольцо.

Она слегка прикоснулась к нему — из чувства жалости или безотчетной вины: ведь она подслушивала его мысли.

— Да, золотое кольцо без каких-либо отметин или украшений. Это единственное, что было на нем. И разум у него раздет так же, догола, как и его тело. И этот бедный зверь выходит к нам из лесу. Но кто же все-таки послал его к нам?

Все домочадцы Дома Зоува, кроме самых маленьких, собрались в этот вечер в большой комнате внизу, где высокие окна были открыты навстречу ночному воздуху. Свет звезд, деревья вокруг, журчание ручья — все это наполняло тускло освещенную комнату и объединяло людей. Между произносимыми людьми словами было достаточно места для теней, ночного ветерка и тишины.

— Истина от нас скрыта, — проникновенно произнес Глава Дома. — Этот незнакомец поставил нас перед необходимостью выбора из нескольких возможностей. Возможно, он родился идиотом, а к нам забрел по чистой случайности. Но тогда, кто его потерял? Возможно, это человек, ум которого пострадал от несчастного случая или был поврежден умышленно? Может быть, это Синг, скрывающий свой разум под кажущимся слабоумием? Мы не можем доказать и не можем опровергнуть ни одно из этих предположений. Что же тогда с ним делать?

— Посмотрим, можно ли будет его обучить, — сказала жена Зоува, Росса.

Старший сын Главы Дома, Маток, сказал:

— Если его можно будет обучить, тогда доверять ему нельзя. Возможно, его подослали сюда специально, чтобы его научили тому, что мы умеем, раскрыли перед ним наши секреты и нашу способность проникновения. Он станет кошкой, воспитанной добросердечными мышами.

— Я отнюдь не добросердечная мышь, сын мой, как ты изволил выразиться. — Зоув усмехнулся. — Значит, ты думаешь, что он — один из Сингов?

— Или их орудие.

— Мы все орудия Сингов. Дай нам совет, мальчик. Как бы ты лично с ним поступил?

— Убил бы до того, как он проснется.

Пронеслось легкое дуновение ветерка, где-то на душной Поляне жалобно отозвался козодой.

— Как знать, — пробормотала Старейшая из женщин, — может быть, он жертва, а не орудие. Может быть, Синги разрушили его мозг в наказание за что-нибудь, а нам предоставили закончить за них это наказание.

— Для него это было бы настоящим милосердием.

— Смерть — ложное милосердие, — с горечью заметила Старейшая из женщин.

Они еще некоторое время поговорили на эту тему, спокойно, с серьезными лицами, выражая свою озабоченность в основном намеками, особенно, когда кто-нибудь из них произносил слово «Синг».

Парт не принимала участия в обсуждении, так как ей было всего пятнадцать лет, но старалась не пропустить ни единого слова старших. Она чувствовала симпатию к незнакомцу и хотела, чтобы он остался в живых.

Вскоре ко всем остальным присоединились Райна и Кретьян. Райна выполнила, как умела, психологические тесты на незнакомце, пользуясь помощью Кретьян, которая попыталась сейчас уловить рефлексы психики. Им особенно нечем было похвастаться, но они установили, что нервная система незнакомца в области мозга, связанная с органами чувств и координацией движений, казалась вполне нормальной, хотя внешние, физические рефлексы были, как у годовалого ребенка. А участки мозга, ответственные за речь, никак не проявляли себя вообще.

— Сила мужчины и возможности ребенка, мозг его пуст, — сказала в заключение Райна.

— Если мы не убьем его, как дикое животное, — сказала Баки, — то нам придется приручать его, как зверя.

— Кажется, стоит попробовать, — произнес брат Кретьян, Кай. — Пусть те из нас, кто помоложе, возьмут на себя заботу о нем. Посмотрим, что удастся сделать. В конце концов не обязательно учить его Канонам для Посвященных! Его нужно научить прежде всего не мочиться в постель. Хотелось бы знать, человек ли он. Мне это пока не ясно. А что думает по этому поводу Глава Дома?

Зоув на это сказал:

— Кто знает? Возможно, анализы крови, которые сделает Райна, скажут нам об этом. Мне не приходилось слышать, чтобы у кого-нибудь из Сингов были желтые глаза или какие-нибудь другие отличия от людей Земли. Но если он не Синг и не человек, то кто же он тогда? Пришельцы из Внешних Миров вот уже в течение двенадцати столетий не появляются на нашей планете.

Так началось его обучение.

Парт поднялась из подвала и, проходя мимо старой кухни, увидела, как Фальк, сгорбившись в одном из оконных проемов, смотрит на падавший за грязным стеклом снег. Он был одинок и сидел, понурившись. Шел десятый вечер с тех пор, как он ударил Россу, и его пришлось запереть, пока он не успокоится. С того времени он замкнулся в себе и ничего не говорил… Было странно видеть его лицо, лицо взрослого человека, сделавшееся тусклым и тупым из-за ребяческого упрямства.

— Иди сюда, к огню, Фальк, — позвала Парт.

Возле очага в большой комнате она немного подождала, но затем забыла про него и стала думать о том, чем бы поднять собственное плохое настроение.

Делать было решительно нечего. Снег все шел и шел, лица окружающих были слишком привычными, книги рассказывали о вещах, которые уже давно не существовали или были где-то далеко, а потому и толку от них никакого. Вокруг притихшего дома и окружающих его полей стоял Лес, молчаливый Лес — бесконечный, однообразный и равнодушный. Зима последует за зимой, и она никогда не покинет этот Дом, потому что уходить некуда, и ничего нельзя с этим поделать.

На одном из пустых столов Райна забыла свой теамб — плоский инструмент с клавишами, который, как говорили, был хейновского происхождения. Парт подобрала грустную мелодию Восточного Леса, затем переключила регистр на его родное звучание и начала все заново. Она не очень хорошо умела играть на этом инструменте, не вдруг находила звуки, в такт словам, медленно их растягивала, чтобы выиграть время для поиска следующей ноты.

Она сбилась с мелодии, но затем все же нашла нужную ноту:

Это была древняя легенда, родившаяся на невообразимо далекой планете. Ее слова и мелодия были частью наследия людей в течение веков. Парт пела ее проникновенно, одна в комнате, освещенной огнем очага, а за окном в наступивших сумерках все валил снег.

Внезапно она услышала возле себя какой-то звук и, повернувшись, увидела рядом Фалька. В его желтых глазах стояли слезы.

— Парт, прекрати, — прошептал он.

— Что с тобой, Фальк? — забеспокоилась девушка.

— Мне больно слышать это, — сказал он.

Он спрятал лицо, которое было зеркалом его бессвязного и беззащитного разума.

— Хороша похвала моему пению, — с укором сказала девушка.

Вместе с тем она была тронута его словами и больше не пела. Позже, этим же вечером, она увидела, что Фальк стоит у стола, на котором лежал теамб. Он не осмеливался прикоснуться к инструменту, как бы опасаясь выпустить красивого и безжалостного демона, заключенного внутри него, который плакал под пальцами Парт и превращал ее голос в музыку.

— Мое дитя учится быстрее, чем твое, — заметила как-то Парт своей двоюродной сестре Гарре, — но твое растет быстрее. К счастью.

— Твое и так уже достаточно велико, — согласилась Гарра.

Парт глядела на берег ручья, где Фальк стоял, держа на плечах годовалого ребенка Гарры. Полдень раннего лета оглашался трелями сверчков и гудением комаров. Черные локоны то и дело касались щек Парт. Тогда как руки ее проворно следовали за челноком. Уже были видны головы и шеи танцующих аистов, вытканных серебром на черном фоне.

В свои семнадцать лет эта девушка считалась самой лучшей ткачихой среди женского населения Дома. Зимой ее руки всегда были выпачканы химическими препаратами, из которых изготовлялись краски, а летом все свое время она проводила за ткацким станком, приводимым в движение энергией солнечных батарей, воплощая в узоры все, что приходило ей в голову.

Мать называла ее «маленьким паучком».

— Маленький паучок, — сказала она, — не забывай, что ты прежде всего женщина.

— И поэтому ты хочешь, чтобы я вместе с Матоком пошла в Дом Катола и выменяла себе мужа за мой ковер с этими аистами?

— Я этого не говорила, — возразила мать.

Она снова принялась выпалывать сорняки на грядках салата.

Фальк поднялся по тропинке, ребенок на его плечах весело улыбался и стрелял глазками.

Он поставил девочку на траву и сказал, как будто она была взрослая:

— Здесь жарче, чем внизу, правда?

Затем, повернувшись к Парт, с серьезной прямотой, характерной для него, он спросил:

— У Леса есть конец, Парт?

— Говорят, что есть. Все карты отличаются друг от друга. Но в этом направлении в конце концов будет море, а вот в этом — прерии. Это такое открытое пространство, поросшее травой. Как наша Поляна, но простирающееся на тысячи миль аж до самых гор.

— Гор? — спросил он с невинной прямотой ребенка.

— Это высокие холмы, на вершинах которых весь год лежит снег. Вот такие.

Парт отложила челнок и сложила свои длинные загорелые пальцы в виде горной вершины.

Внезапно желтые глаза Фалька засветились, лицо напряглось:

— Над белым — голубое, а внизу — очертания далеких холмов.

Парт взглянула на него, но ничего не сказала. Почти все, что он знал, исходило непосредственно от нее, потому что только она обучала его. Переделывание его жизни давало реальные результаты и стало частью ее собственного взросления. Их умы были тесно связаны между собой.

— Я вижу их, может быть, когда-то я видел их. Я помню их, — произнес он, запинаясь.

— Изображение?

— Нет. Я видел их в своем уме. Я на самом деле помню их. Иногда перед тем, как заснуть, я вижу их. Я не знаю, как они называются, наверное, просто горы.

— Ты мог бы нарисовать их?

Встав рядом с ней на колено, он быстро набросал на земле контур неправильного конуса, а под ним — две линии холмов предгорья.

Гарра вытянула шею, чтобы взглянуть на рисунок, и спросила:

— И он белый от снега?

— Да. Я вижу это как будто через что-то, может быть, через окно, большое и высокое. Разве это видение из твоего разума, Парт? — спросил он с видимой тревогой.

— Нет, — ответила девушка. — Никто из нас никогда не видел высоких гор. Я думаю, что никто из живущих по эту сторону Внутренней Реки не мог наблюдать подобную картину. Эти горы, должно быть, очень далеко отсюда.

Голос ее сел, будто она схватила простуду.

Сквозь сон они услышали звук пилы. Фальк вскочил и сел рядом с Парт. Еще сонные, они напряженно смотрели на север, откуда шел, то нарастая, то вдруг исчезая, этот страшный звук, так похожий на жужжание зубьев пилы. Первые лучи солнца еще только начали окрашивать небо над черной массой деревьев.

— Воздухолет, — прошептала Парт. — Я уже один раз слышала этот звук, правда, очень давно.

Она поежилась, Фальк обнял ее за плечи, охваченный тем же беспокойством, ощущением далекого, непостижимого, но вполне реального зла, которое двигалось где-то на севере, по кромке дневного света.

Звук исчез. В неизъяснимой тишине Леса несколько пташек подали свои голоса навстречу заре осеннего дня. Свет на востоке стал ярче.

Фальк и Парт лежали на спине, ощущая тепло и надежную поддержку рук друг друга.

Проснувшись лишь наполовину, Фальк снова готовился погрузиться в сон, когда она поцеловала его и выскользнула из кровати, чтобы приняться за свою обычную дневную работу. Он прошептал:

— Не уходи, мой маленький ястреб!

Но она засмеялась и убежала. Он же продолжал дремать, не в силах подняться из сладких ленивых глубин удовольствия и покоя.

Солнце светило ярко, вровень с его глазами.

Он повернулся на бок, затем, зевая, сел и стал смотреть на могучие ветви дуба, покрытые красными листьями, который, словно башня, возвышался рядом с верандой, на которой спал Фальк. До него дошло, что, уходя, Парт включила аппарат для обучения во сне, который был у него под подушкой. Он тихонько нашептывал теорию чисел, принятую на одной из планет в созвездии Кита.

Ему стало смешно, и прохлада ясного ноябрьского утра разбудила его полностью. Он натянул на себя рубаху и брюки из тяжелой, но мягкой темной ткани, сотканные Парт, которые скроила и сшила для него Баки, и стал у деревянных перил крыльца, глядя на коричневые, красные, золотые деревья, окружавшие Поляну.

Освежающее, приятное утро было таким же, как и то утро, когда первые люди на этой земле проснулись в своих хрупких, заостренных кверху домах и вышли наружу посмотреть на восход солнца, показавшегося над темным Лесом. Утро всегда одинаковое, и осень всегда одинаковая, но лет, которым ведут счет люди, прошло очень много.

На этой земле когда-то была одна раса, затем появилась другая — завоеватели. Миллионы жизней канули в Лету. Обе расы ушли за туманные дали минувших времен.

Были завоеваны и вновь потеряны звезды, а годы все шли, и прошло так много лет, что Лес древнейших эпох, полностью уничтоженный в течение Эры, когда люди творили свою историю, вырос снова.

В туманном необъятном прошлом этой планеты на это ушло много времени. И далеко не на каждой планете мог произойти этот процесс превращения безжизненного солнечного света в тень и грациозную сложность бесчисленных ветвей, трепещущих на ветру.

Фальк стоял, радуясь утру. Его радость была так велика, что он даже не мог этого себе представить. Ведь у него было совсем немного прекрасных рассветов при столь короткой веренице дней, о которых он помнил, в промежутках между этим днем и темнотой.

Он постоял немного, прислушиваясь к щебету синичек на дубе, к чириканью воробьев и стуку дятлов. Потом потянулся, встряхнул волосами и пошел вниз, чтобы влиться в общее русло домашних дел.

Дом Зоува был беспорядочной цепью башен, связанных между собой и образовывающих замок-ферму. Башни были сделаны из камня и дерева, некоторые из них стояли на этой земле около ста лет, а некоторые — еще дольше. Этот замок был довольно примитивным: темные лестницы, каменные очаги и подвалы. Но в нем не было ничего незавершенного. Он был надежно защищен от пожаров и воздействий погоды. Он был неплохо оборудован: приятные желтоватые лампы, свечение которых вызывалось ядерным распадом, различные автоматические приспособления для уборки Дома и двора, для стряпни, стирки и работы в поле.

Здесь было довольно обширное собрание музыкальных записей, книг и фильмов. В восточном крыле дома находилась приличная механическая мастерская.

Все эти предметы были частью Дома, встроенные в него или сделанные вместе с ним, сработанные в нем или в других Лесных Домах. Механизмы были тяжелы, просты в употреблении, их легко можно было ремонтировать, только источники энергии, приводившие их в движение, требовали недюжинных знаний.

В библиотеке можно было получить достаточно знаний по электронике, которые к этому времени сделались общеизвестными. Мальчикам нравилось делать миниатюрные переговорные устройства для связи между отдаленными комнатами. Однако телевидения не было. Не было также ни телефона, ни радио, ни телеграфной связи. Поляна не имела постоянного контакта с окружающим миром. Способов коммуникации через далекие расстояния в этом мире не существовало. Было, правда, несколько самодельных машин на воздушной подушке, стоявших в гараже постоянного крыла Дома, но ими обычно пользовались только мальчишки для своих игр. На узких лесных тропах было довольно трудно управляться с этими механизмами. Когда люди собирались в гости или по торговым делам, они шли пешком, а если путь был долог, то верхом на лошадях.

Работа по Дому и на ферме была легкой и необременительной. Тяга к комфорту не простиралась дальше тепла и чистоты, пища была здоровой, но однообразной: жизнь в Доме была отмечена скучным постоянством коллективного существования, чистой безмятежной умеренностью. Покой и однообразие обусловливались изоляцией. Здесь жили вместе сорок четыре человека. Ближайший к ним Дом Катола находился в тридцати милях к югу.

Вокруг Поляны со всех сторон простирался нерасчищенный, неисследованный, равнодушный Лес. Дикая чаща и небо над нею. Здесь не было жестокости, и ничто не укорачивало жизнь, как в городах былых веков, переполненных людьми. Сохранить в нетронутом виде что-нибудь из былой цивилизации здесь, среди столь малочисленных людей, было бы исключительно трудным и рискованным делом. Для большинства из них эта жизнь казалась единственно возможной. Другая была просто неведома.

Фальк все это понимал несколько иначе, чем остальные дети Дома, памятуя, что он пришел из необъятной и безлюдной чащи, такой же зловещей и страшной, как дикие звери, бродившие в ней, и все, чему он научился в Доме Зоува, было подобно единственной свечке, горящей среди необъятной тьмы.

За завтраком — хлеб, сыр из козьего молока и темное пиво. Маток пригласил его поохотиться на оленей. Фальку было очень приятно. Старший Брат был искусным охотником, таким же становился он сам. Это их сближало.

Но тут вмешался Глава Дома:

— Возьми сегодня Кая, сын. Я хотел бы поговорить с Фальком.

Каждый из обитателей Дома имел свою комнату для занятий или работы, а также для сна, в прохладное время года. Комната Зоува была маленькая, высокая и светлая, окна ее выходили на запад, на север и на восток. Глядя на осенние скошенные поля и черневший вдали Лес, Глава Дома произнес:

— Вот там, на прогалине Парт увидела тебя. Это было пять с половиной лет назад. Давненько! Не пора ли нам поговорить?

— Наверное, пора, — робко ответил Фальк.

— Трудно сказать, но мне кажется, что тебе было около двадцати пяти лет, когда ты объявился здесь. Что есть у тебя от тех лет теперь?

— Кольцо! — Фальк показал левую руку.

— И воспоминания о горе?

— Воспоминания о воспоминании, — Фальк пожал плечами, — Часто, как я вам уже говорил, в какие-то мгновения я нахожу в своей памяти звук голосов, ощущение движения, жеста, расстояния. Эти воспоминания как-то не стыкуются с моими впечатлениями из теперешней жизни с вами. Они не образуют цельной картины. И они ничего не означают.

Зоув присел на скамью у окна и кивнул Фальку, чтобы тот сел рядом.

— Тебе не нужно было расти. Координация движений восстановилась у тебя на удивление быстро. Учился ты с поразительной легкостью. Меня всегда занимала мысль: допустим, Синги, управляя в былые времена человеческой наследственностью и держа на положении рабов, отбирали нас по признаку послушания и тупости. А что, если ты — отпрыск какой-то мутировавшей человеческой расы, каким-то образом сумевший избежать генетического контроля? Но кем бы ты ни был, ты неординарный человек. Ты — один. И мне хочется узнать, а что ты сам-то думаешь о своем загадочном прошлом.

С минуту Фальк сидел молча. Это был невысокий, худощавый, хорошо сложенный мужчина. Его живое и выразительное лицо сейчас было встревожено и мрачно. Чувства отражались на нем так непосредственно, как на лице ребенка. Наконец, видимо, решившись, он сказал:

— Пока я учился прошлым летом вместе с Райной, я понял, чем я отличаюсь от человеческой генетической нормы. Мы изучали тогда хромосомы вида «Хомо сапиенс» и для сравнения выбрали меня. Вот тогда и прояснилось, по крайней мере, для меня, небольшое отличие — всего лишь один или два витка спирали. Тем не менее можно безошибочно сказать, что я — не человек. Может быть, я какой-нибудь мутант или урод, может быть, я результат случайного или преднамеренного воздействия, или, наконец, инопланетянин. Или, что наиболее вероятно, — я неудавшийся результат какого-то эксперимента. Результат генетического эксперимента, выброшенный экспериментаторами за ненадобностью. А может быть… Трудно сказать. Я предпочитаю думать, что я — инопланетянин и прибыл к вам с какой-то другой планеты. Это по крайней мере означало бы, что я Не одинок во Вселенной.

— Что вселяет в тебя уверенность, что существуют другие обитаемые миры?

Фальк удивленно поднял брови:

— А разве есть причина думать, что другие планеты Лиги уничтожены? — сказал он с детской верой и логикой взрослого.

— А разве есть причина думать, что они вообще существовали?

— Этому вы сами меня научили — по книгам, легендам…

— И ты веришь им? Ты веришь всему, что мы тебе рассказали?

— Чему же мне еще верить? — Он покраснел. — С какой стати вам говорить мне неправду?

— Может быть, мы лгали тебе все это время по одной из следующих двух причин: мы могли думать, что ты служишь Сингам, или, что ты сам — Синг.

— Я, возможно, служил им и никогда об этом не узнаю — сказал Фальк, потупив взор.

— Может быть, — кивнул Зоув. — Ты должен учитывать такую возможность, Фальк. Между нами говоря, Маток всегда был убежден, что у тебя так называемый запрограммированный мозг. И все же он никогда не лгал тебе. Никто из нас преднамеренно не пытался ввести тебя в заблуждение. Один поэт Реки сказал тысячу лет назад: «В истине заключается человечность». Да, мы говорили тебе правду обо всем, что знали сами, Фальк, но, возможно, не все наши предположения и легенды находятся в рамках истины…

— Ну и что?

— Не забывай, что ты по своему разуму еще дитя, Фальк. Мы можем помочь тебе снова стать человеком, но мы не можем предоставить тебе настоящее детство. Оно бывает только раз…

— Среди вас я чувствую себя ребенком, — пробормотал Фальк.

— Но ты не ребенок! Ты — неопытный взрослый. Ты — в некотором роде увечный, потому что в тебе нет ребенка, Фальк. У тебя обрублены корни, обрублены твои истоки. Разве ты можешь сказать, что здесь твой родной дом?

— Нет! — твердо сказал Фальк. Тут же он вздрогнул и добавил: — Но я был очень счастлив здесь.

Глава Дома, помолчав, возобновил разговор.

— Ты считаешь, что наша жизнь хороша, и что мы ведем подобающий нам, людям, образ жизни?

— Да.

— Тогда скажи мне, кто наш враг?

— Синги.

— Почему?

— Они откололись от Лиги Миров, предпочли свободу от людей, уничтожив результаты их деяний и все записи. Они остановили эволюцию расы. Они — тираны и лжецы.

— Но они не мешают нам жить здесь по-доброму.

— Мы затаились, мы живем порознь, чтобы они оставили нас в покое. Если бы мы попытались построить какую-нибудь большую машину, если бы мы стали объединяться в группы или города, или народы, для того, чтобы сообща совершить что-нибудь грандиозное, то тогда бы Синги пришли к нам, разрушили содеянное и расселили бы нас по всему миру. Я говорю только то, что вы неоднократно говорили мне, и чему я верю, Глава!

— Я знаю. Я думаю… А что, если за фактами ты ощущаешь какую-нибудь догадку, надежду, предание?

Фальк молчал.

— Мы прячемся от Сингов. Но мы прячемся и от самих себя, от тех, какими мы были прежде. Ты понимаешь это, Фальк? Мы мирно живем в своих Домах, и нам хорошо, но нами руководит исключительно страх. Было время, когда мы путешествовали на кораблях среди звезд, а теперь мы не осмеливаемся отойти от Дома даже на сотню миль. Мы храним лишь крохи знаний и совершенно ими не пользуемся. Но были времена, когда мы использовали свой разум для того, чтобы создавать, ткать свою жизнь, как ковер, простертый над ночью и хаосом. Мы увеличивали возможность жизни. Мы делали настоящую работу, достойную людей.

Зоув снова задумался, затем продолжал, глядя на яркое ноябрьское небо.

— Вообрази себе множество планет, различных людей и зверей на них, созвездия их небес, города, выстроенные ими, их песни и обычаи. Все это утрачено, утеряно для нас так же несомненно, как твое детство потеряно для тебя. Что мы знаем о времени своего величия? Несколько названий планет, имена нескольких героев, обрывки фактов, которыми мы стараемся залатать историю. Закон Сингов запрещает убийство, но они убили знания, они сожгли книги, и, может быть самое худшее из всего, фальсифицировали то, что осталось. Они погрязли в постоянной лжи. Мы не имеем уверенности ни в чем, что касается Эры Лиги. Сколько документов подделано! Пойми, мы должны помнить, что бы ни случилось, Синги — наши враги! Можно прожить целую жизнь, так и не увидев ни одного из них, воочию, в лучшем случае, услышав, как где-то далеко пролетает их воздухолет. Здесь, в Лесу, они оставили нас в покое, и, может быть, то же самое происходит повсюду на Земле, хотя мы этого не знаем. Они не трогают нас, пока мы остаемся здесь, в темнице нашего невежества и дикости, пока мы кланяемся, когда они пролетают над нашими головами. Но они не доверяют нам. У них нет чувства доверия, потому что у них лживое нутро! Они не соблюдают договоров, могут нарушить любое обещание, любую клятву, могут предавать и лгать непрестанно, и некоторые записи времен Лиги намекают на то, что они умеют лгать даже мысленно. Именно ЛОЖЬ победила все расы Лиги и поставила нас в зависимое положение от Сингов. Помни об этом, Фальк. Никогда не верь в правдивость чего бы то ни было, если это исходит от Врага.

— Я буду помнить об этом, Глава, и даже встреча с Сингом не заставит меня забыть об этом.

— Ты не встретишься с ним, если не захочешь этого сам.

То, чего он ожидал, свершилось.

— Вы хотите сказать, что я должен покинуть Дом? — спросил он.

— Ты и сам думал об этом, — как можно спокойнее сказал Зоув.

— Да. Но мне невозможно уйти. Я хочу… понимаете, я хочу жить здесь. Парт и я…

Он смутился, и Зоув воспользовался этим, чтобы нанести решительный удар.

— Я уважаю любовь, расцветшую между тобой и Парт. Я ценю твою преданность Дому. Но ты пришел сюда неизвестно откуда, Фальк. Тебя здесь радушно приняли, к тебе здесь очень хорошо относились. Твой брак с моей дочерью был бы бездетным, но даже и в этом случае я радовался бы ему, но я убежден, что тайна твоего происхождения и появления в этом месте настолько велика, что было бы неразумно сбросить ее со счетов. У тебя впереди много работы…

— Какой работы? Кто может поведать мне об этом?

— То, что хранится в тайне от нас, и то, что украли у тебя, известно Сингам. В этом ты можешь быть вполне уверен.

В голосе Зоува была непривычная боль и горечь. Фальк никогда не видел его таким.

— Разве те, кто говорит неправду, скажут мне, кто я, если я их об этом спрошу? Как я узнаю то, что ищу, даже если мне удастся отыскать это?

Зоув помолчал, затем с обычной уверенностью произнес:

— Я все более склоняюсь к мысли, сынок, что в тебе заключена некая надежда для людей Земли. Мне не хочется отказываться от этой мысли. Но только ты сам сможешь отыскать свою собственную правду. Когда тебе покажется, что ты завершил свой путь, возможно, это и будет правдой.

— Если я уйду, — вдруг сказал Фальк, — вы позволите Парт пойти вместе со мной?

— Нет.

Глава Дома печально покачал головой.

Внизу по дорожке шел ребенок, четырехлетний сын Гарры, неуклюже переваливаясь на своих ножках. Высоко вверху — стая за стаей — летели на юг дикие гуси, выстроившиеся клином.

— Я должен был идти с Матоком и Дурро сватать невесту для Дурро, — заметил наконец Фальк. — Мы собирались отправиться, не дожидаясь, пока изменится погода. Я пойду с ними до Дома Рансифеля, а потом пойду дальше — уже один.

— Теперь зима… — нерешительно сказал Зоув.

— К западу от Рансифеля есть и другие Дома, где я мог бы попросить кров в случае необходимости.

Он не сказал, а Зоув не спросил, почему он собирается идти именно на Запад.

— Я не знаю, дают ли там путникам пристанище. Если ты пойдешь, то будешь один, хотя… тебе и нужно быть одному. За пределами этого Дома нет на Земле другого безопасного места для тебя.

Он, как всегда, говорил от чистого сердца и платил за правду сдерживаемой внутренней болью. Фальк поспешно заверил его:

— Я знаю, Глава. Но я не жалею об этом.

— Я скажу тебе все, в чем я убежден в отношении тебя. Я полагаю, что ты родом из одного из затерянных миров. Я думаю, что родился ты не на Земле. Я полагаю, что сюда, на Землю, ты, первый инопланетянин, прибыл впервые за тысячу или, может быть, даже более лет, принеся с собой какое-то послание или знак. Сингам удалось заставить тебя молчать, и поэтому они отпустили тебя в Лес, чтобы никто не мог сказать, что тебя убили. И ты пришел к нам. Если ты уйдешь, я буду печалиться и бояться за тебя, зная, как тебе одиноко, но я буду надеяться на тебя и на нас самих! Если у тебя есть весть для людей, то ты в конце концов вспомнишь о ней. Должна же быть какая-то надежда, мы не можем продолжать жить так вечно!

— Может быть, моя раса никогда и не была в дружественных отношениях с человечеством? — Фальк глядел на Зоува своими желтыми глазами. — Кто знает, ради чего я здесь появился?

— Ты разыщешь тех, кто знает твою тайну. И тогда ты сделаешь то, что тебе было предначертано. Я не боюсь того, что может произойти. Если ты служишь Врагу, то и мы все ему служим. Все уже давно потеряно, и больше нам терять нечего. Но у тебя может быть то, что потеряли люди — предназначение! Следуя ему, ты сможешь вселить надежду во всех нас…