10
Было еще только три часа. Ему следовало бы вернуться в свой кабинет и закончить план игровых площадок для юго-восточного пригорода, но он не пошел. Он подумал об этом и отбросил эту мысль. Хотя память уверяла его, что он занимает этот пост уже пять лет, но он не верил своей памяти, работа казалась ему нереальной, не его работой.
Получалось, что он признает нереальной значительную часть единственной реальности, в которой он сейчас существует. Он подвергался тому же риску, что и душевнобольные. Он мог утратить свободную волю. Он понимал, что нереальность ведет к ужасам и фантазиям. И все же в его жизни не было реальности, она была пустая. Сон, создававший, когда необходимости в создании не было, оказался плоским и мелким.
Он пойдет домой, не станет принимать лекарства, уснет — и будь что будет.
Он спустился на фуникулере в Нижний город, но вместо того чтобы сесть в троллейбус, пошел пешком к своему району. Он всегда любил ходить пешком.
У Парка радости сохранился кусок старого шоссе, этого монстра, рожденного, вероятно, в последних бездумных конвульсиях махины автодорожного строительства семидесятых годов. Должно быть, шоссе вело на мост, но теперь оно неожиданно обрывалось в воздухе в тридцати футах над Фронте-авеню. Шоссе было такое безобразное, что ремонтировать его не имело смысла. Так оно и стояло. Несколько кустов пробилось сквозь дорожное покрытие, а рядом поднялись здания, как ласточкины гнезда на утесе.
Это был самый отсталый район города с маленькими магазинами, базарчиками, закусочными и тому подобное. Все это пыталось героически сопротивляться всеохватному производству-распределению огромных предприятий МПЦ, через которые шло теперь девяносто процентов мировой торговли.
Один из таких магазинчиков находился как раз под шоссе. Вывеска над окнами гласила: «Антиквар», а выцветшая надпись на стекле возвещала: «Уникумы». В витрине стоял кривобокий глиняный кувшин ручной работы, кресло-качалка с траченным молью пледом и еще всякая всячина: подкова, часы с ручным заводом, какой-то загадочный предмет из маслодельни, фотография президента Эйзенхауэра в рамке, треснувший стеклянный шар с тремя эквадорскими монетами внутри, пластиковое сидение для унитаза, разрисованное маленькими крабами и водорослями, старый телевизор. Орр подумал, что именно в таком месте могла работать мать Хитзер. Повинуясь внезапному импульсу, он вошел.
Внутри было прохладно и темно. Одну из стен образовала подпорка шоссе — высокая бетонная плоскость, будто стена в подводной пещере.
Из-за теней, громоздкой мебели, подлинных и фальшивых древностей, равно никому не нужных, выплыла громадная фигура. Владельцем магазина был чужак.
Он поднял левый локоть и сказал:
— Добрый день. Хотите купить что-нибудь?
— Спасибо, я только посмотрю.
— Пожалуйста, продолжайте эту деятельность, — сказал хозяин своим ровным механическим голосом.
Он отступил в тень и замер.
Орр осмотрел старый веер, домашний проектор пятидесятых годов, груду журналов, оцененных очень дорого, взвесил в руке стальной молоток и восхитился: хороший инструмент, по-настоящему хороший.
— Сколько? — спросил он у хозяина.
Он гадал, откуда к чужаку попали все эти обломки старой Америки.
— Любая цена приемлема, — ответил чужак.
Гениальный подход!
— Я хочу вас спросить, что на вашем языке означает слово я х к л у?
Хозяин снова медленно выплыл вперед, осторожно передвигаясь среди хрупких предметов.
— Некоммуникабельно. Язык, используемый для коммуникаций с индивидуумами и не содержит соответствующих отношений, Джорджор.
Правая рука, большая, зеленоватая, похожая на плавник конечность, медленно вытянулась вперед.
— Тьюа’к Эпнпе Эннбе.
Орр пожал ему руку. Чужак стоял неподвижно, очевидно разглядывая его, хотя никаких глаз не было видно на его голове — если только это была голова. Есть ли вообще голова у этих существ? Орр этого не знал, но чувствовал себя очень легко с Тьюа’к Эпнпе Эннбе.
— Не приходилось ли вам встречаться с некой Лилач? — снова повинуясь импульсу, спросил Орр.
— Лилач? Нет. Вы ищете Лилач?
— Я ее потерял.
— Пересечения скрыты в тумане, — заметил чужак.
— В том-то и дело! — подхватил Орр.
Он взял со стола белый бюст Франца Шуберта примерно в два дюйма высотой.
Лицо Шуберта было спокойное и невыразительное — маленький очкастый Будда.
— Сколько за это?
— Пять новых центов, — ответил Тьюа’к Эпнпе Эннбе.
Орр достал монету.
— Есть ли возможность контролировать личность я х к л у, сделать такой, какой она должна быть?
Чужак взял монету и величественно шагнул к хромированной кассе, которую Орр принял за антикварный предмет, предназначенный для продажи. Касса звякнула.
— Одна ласточка не делает лета, — сказал чужак. — Многие руки делают легкую работу.
Он замолчал, очевидно, неудовлетворенный своей попыткой преодолеть коммуникационную пропасть, постоял с полминуты, потом подошел к витрине и точным рассчитанным движением достал одну из древних пластинок.
Это была запись «Битлз» — «С помощью друзей».
Чужак протянул пластинку Орру.
— Подарок, — сказал он. — Принят ли подарок?
— Да, — ответил Орр.
Он взял пластинку.
— Вы очень добры. Я признателен.
— Приятно, — сказал чужак.
Хотя его механический голос был абсолютно лишен выражения и внешность не менялась, Орр был уверен, что Тьюа’к Эпнпе Эннбе действительно приятно. Он и сам был тронут.
— Смогу проиграть на старом проигрывателе моего домоуправляющего, — сказал Орр. — Большое спасибо.
Они снова обменялись рукопожатиями, и Орр вышел.
— В конце концов, — думал он, направляясь к Корбетт-авеню, — неудивительно, что чужаки на моей стороне, ведь я их создал. Их, несомненно же, не существовало, пока я не придумал их во сне. И вот они есть. Конечно, — продолжал он цепь своих неторопливых рассуждений, — в таком случае весь мир должен быть на моей стороне, потому что многое из того, что в нем есть, я увидел во сне. Да он и без этого должен быть на моей стороне — ведь я его часть. Я не отделен от него, я хожу по земле, дышу воздухом. Я связан со всем миром. А Хабер другой и с каждым днем становится все более другим. Он против меня, моя связь с ним негативная. И тот аспект мира, за который он отвечает, который он внушил мне, не привлекает, а отталкивает меня. Он по-своему пытается помочь людям, но аналогия с лекарством от змеиного яда неверна. Он говорил о человеке, встретившем другого, страдающего человека. Тут большая разница. Возможно, то, что я сделал четыре года назад, в апреле было справедливо.
Здесь он оборвал себя, как будто отдернул руку, которая нечаянно прикоснулась к горячему.
Помогать другому человеку нужно, но нельзя играть в бога, в Спасителя человечества. Быть богом — значит знать, что ты делаешь. Просто намереваться сделать добро недостаточно. Нужно понимать других, чувствовать их. Хабер не чувствует. Для него ничто не имеет значения. Он видит мир только через свои действия. Так дальше продолжаться не может. Он безумен. Если он получит способность видеть эффективные сны, он всех погубит. Что же мне делать?
Он дошел до старого дома на Корбетт-авеню. Внизу он задержался, чтобы одолжить у Мэнни Аренса, домоправителя, старый проигрыватель. Пришлось выпить чай. Мэнни всегда угощал Орра чаем, потому что Орр не курил и не выносил дыма. Они немного поговорили. Мэнни ненавидел спортивные шоу. Он оставался дома и смотрел образовательные программы МПЦ для Детских Центров.
— Эта кукла — крокодил Дуби — хорошая штука, — сказал он.
В беседе случались долгие перерывы, соответствующие пробелам в мозгу Мэнни, изношенном многолетним приемом наркотиков. Но в его комнате царили мир и уединение, а слабый чай успокоительно действовал на Орра. Наконец он отнес проигрыватель наверх и вставил вилку в розетку. Поставив пластинку, он помедлил, прежде чем опустить адаптер с иглой. Чего он ждет?
Он не знал. Помощи, вероятно. Любая помощь приемлема, как сказал бы Тьюа’к Эпнпе Эннбе.
Он осторожно опустил иглу и лег рядом с проигрывателем на пыльный пол.
Чего ты хочешь?
Я хочу любить кого-нибудь.
Проигрыватель автоматический: проиграв пластинку, он возвратился к ее началу.
Я получу свою любовь с помощью друзей.
Во время одиннадцатого повторения Орр заснул.
Проснувшись в голой, сумрачной комнате с высокими потолками Хитзер почувствовала смущение.
Она уснула прямо на полу, вытянув ноги и прислонившись ногой к пианино. От марихуаны она становилась сопливой и к тому же глупела. Но нельзя было обижать Мэнни, отказавшись от его марихуаны. Джордж лежал на полу рядом с проигрывателем, который медленно доигрывал «С помощью друзей».
Хитзер выключила его. Джордж не пошевелился, губы его раскрылись, глаза оставались закрытыми. Забавно. Они оба уснули, слушая музыку. Она пошла на кухню готовить обед.
Свиная печень, это очень питательно. Что еще можно получить на мясные карточки?
Она получила ее вчера. Что ж, нарезать потоньше, поджарить с соленым салом и луком.
Она достаточно голодна, чтобы есть свиную печень, а Джордж не привередлив.
Он ест все, что она приготовит. У него хороший характер.
Расставляя посуду, чистя картошку и нарезая капусту, она время от времени останавливалась. Она себя странно как-то чувствовала, конечно, это от марихуаны. Уснуть прямо на полу!
Вошел Джордж, небритый, грязный. Он посмотрел на нее. Она сказала:
— Ну, с добрым утром!
Он продолжал смотреть на нее и улыбался широкой радостной улыбкой. Никогда в жизни она не получала такого комплимента. Ее смущала эта радость, которую она сама вызвала.
— Дорогая жена, — сказал он.
Он взял ее за руки, рассмотрел руки, ладони и тыльную их сторону, и прижал их к своему лицу.
— Ты должна быть коричневой, — сказал он.
Она, к своему отчаянию, увидела слезы на его глазах. Всего на мгновение она поняла, что происходит, она не помнила, что была коричневой. В это мгновение она вспомнила ночную тишину на даче, журчание ручья и многое другое — все разом. Но Джордж требовал внимания. Она держала его, как он ее.
— Ты устал, — сказала она, — расстроился и уснул прямо на полу. Это все проклятый Хабер. Не ходи больше к нему, и все! Просто не ходи. Пусть нас вызывают в суд. Ты не должен больше ходить к нему, он тебя губит.
— Никто не может меня погубить, — сказал он.
Он рассмеялся. Его глубокий смех напоминал рыдание.
— Не может, пока мне помогают друзья. Я пойду к нему, но ненадолго. Меня это больше не беспокоит. И ты не тревожься.
Они обнимали друг друга, сливаясь в совершенном единстве, а печень и лук шипели на сковороде.
— Я тоже уснула, — сказал она ему, — я думаю, разбирая каракули старого Ратти. Ты купил хорошую пластинку. Я очень любила «Битлз», когда была ребенком. Жаль, что государственные станции их больше не передают:
— Это подарок, — сказал Джордж.
Печень подпрыгнула, и Хитзер поневоле оторвалась от него, чтобы заняться едой. За обедом Джордж не отрывал от нее глаз. Она тоже смотрела на него. Уже семь месяцев, как они поженились. Они не разговаривали о серьезных вещах, вымыли посуду и легли.
Они любили друг друга. Любовь, как хлеб, нужно делать все время, заново. Потом они лежали в объятиях друг друга, засыпая. Во сне Хитзер слышала журчание ручья и пение неродившихся детей. Джордж видел во сне глубины открытого моря.
Хитзер была секретарем в старой бесполезной конторе «Формен и Ратти». На следующий день была пятница. Уйдя с работы в четыре тридцать, она не поехала на троллейбусе домой, а поднялась на фуникулере в парк Вашингтона. Она сказала Джорджу, что встретит его в ХУРАДе. Его сеанс должен был начаться в пять. Они вместе поедут в Нижний город и, может быть, пообедают в каком-нибудь ресторане.
— Все будет в порядке, — сказал он, поняв ее беспокойство.
Она ответила:
— Я знаю. Мне хочется пообедать с тобой вместе. Я сэкономила несколько монет. Мы еще не были в «Наса Боливиана».
Она стремительно подошла к башне ХУРАДа и остановилась на широких мраморных ступенях. Он приехал на следующей машине. Она видела, как он вышел вместе с остальными. Невысокий, аккуратный человек, вполне уверенный в себе, с дружелюбным выражением лица, как большинство людей, работавших за письменным столом. Когда он увидел ее, его светлые глаза стали еще светлее. Он улыбнулся все той же улыбкой неудержимой радости. Она поняла, что отчаянно любит Джорджа. Если Хабер снова причинит ему боль, она разорвет его на куски. Ярость была чужда ей, но не тогда, когда дело касалось Джорджа.
И вообще сегодня что-то было иначе. Она чувствовала себя тверже, храбрее. Дважды за работой она вслух сказала «сволочь» и заставила покраснеть старого мистера Ратти. Она никогда раньше так не говорила и не собиралась делать в будущем, но тут как будто сказалась какая-то старая привычка.
— Хелло, Джордж, — сказала она.
— Хелло, — ответил он.
Он взял ее за руки.
— Ты прекрасна.
Как можно считать его больным? Пусть у него бывают странные сны, но разве лучше питать злобу и ненависть к людям, чем грешит добрая четверть ее знакомых.
— Уже пять, — сказала она. — Я подожду здесь. Если пойдет дождь, я зайду в вестибюль. Тут как в могиле Наполеона, мрамор и все такое… Но красиво. Слышишь, как ревут львы в зоопарке?
— Пошли со мной, — сказал он. — Уже идет дождь.
И действительно пошел нескончаемый теплый весенний дождик — растопленный лед Антарктиды, падающий на головы детей тех, кто ответствен за его таяние.
— У него хорошая комната ожидания. Ты там будешь, вероятно, в компании разных шишек и трех-четырех глав государств. Все ходят на цыпочках перед директором ХУРАДа. А я каждый раз должен проходить мимо них. Любимый псих доктора Хабера, его пациент-талисман.
Он провел ее через большой вестибюль под куполом Пантеона на движущиеся дорожки, на невероятный, бесконечный спиральный лифт ХУРАДа.
— ХУРАД действительно правит миром, — сказал он. — Не понимаю, зачем Хаберу нужны другие формы власти. Он уже имеет достаточно. Почему он не остановится? Он как Александр Великий, которому нужны все новые страны для завоевания. Я этого никогда не понимал. Как сегодня работалось?
Он был напряжен, потому и говорил так много, но не казался угнетенным или расстроенным, как в прошлые недели. Что-то восстановило его естественное спокойствие. Она никогда не верила, что он утратил его надолго, но все же он был несчастен.
А теперь нет. Изменение было таким внезапным и полным, что она задумалась о его причинах. Ей приходило в голову только одно: они вместе сидят на полу, слушают «Битлз» и засыпают. С тех пор он снова стал самим собой.
В большой и роскошной приемной Хабера никого не было. Он назвал себя перед столообразной машиной у входа — автосекретарем, как объяснил он Хитзер. Она, чуть-чуть нервничая, заметила, что скоро дело дойдет до полной автоматики. Тут раскрылась дверь, и на пороге появился Хабер.
Она не встречалась с ним давно и уже успела забыть, как он выглядит, какой он большой, какая у него внушительная борода, как впечатляюще он выглядит.
— Входите, Джордж! — загремел он.
Она вся сжалась и застыла в благоговении и страхе.
Он заметил ее.
— Миссис Орр, рад вас видеть! Рад, что вы пришли. Входите.
— О, нет! Я только…
— Да, да! Вы понимаете, это, возможно, последний сеанс Джорджа. Он вам не говорил? Сегодня мы заканчиваем. Вы обязательно должны присутствовать. Входите. Я всех отпустил пораньше. Я хотел вечером остаться один. Видели столпотворение в лифте? Садитесь сюда.
Он продолжал говорить и отвечать ему не было необходимости. Ее очаровало поведение Хабера, та своеобразная экзальтация, которую он излучал.
Невероятно, чтобы такой человек, великий ученый, с мировым именем столько времени посвятил лечению Джорджа, который был никем. Но, надо признать, случай Джорджа очень интересен с научной точки зрения.
— Сегодня последний заход, — между тем говорил Хабер.
Он регулировал что-то, похожее на компьютер у изголовья кушетки.
— Последний контролируемый сон и, я уверен, проблема будет решена. Ваша игра, Джордж!
И снова, как когда-то, ее покоробило, что Хабер называет пациента просто по имени. Точно ее муж — дрессированная собака.
— Не обращай внимания, — утешал ее Джордж. — Он мог бы не называть меня вообще никак, но ему нужно время от времени напоминать себе, что в комнате кроме него самого есть еще кто-то.
— Я готов, — сказал Джордж. Он сел на кушетку, улыбнулся жене и запрокинул голову.
Хабер тотчас начал прилаживать между его густыми волосами какие-то штуки.
Хитзер вспомнила, как сама подвергалась тому же во время снятия отпечатков мозга — обычная процедура, которой подвергаются все граждане. Но все же смотреть на то, как это делают с ее мужем, было неприятно. Электроды — это словно маленькие пиявки, которые будут высасывать мысли Джорджа и переносить их на бумагу.
На лице Джорджа застыло выражение сосредоточенности. О чем он думал?
Неожиданно Хабер положил руку на горло Джорджа, как будто хотел задушить его. Другой рукой он включил запись. Послышался его собственный голос, произносящий гипнотическое заклинание:
— Вы входите в состояние гипноза…
Через несколько секунд Хабер остановил запись и проверил: Джордж был под гипнозом.
— Хорошо, — сказал Хабер.
Как поднявшийся на задние лапы гризли, он стоял между ней и пассивной фигурой, распростертой на кушетке.
— Слушайте внимательно, Джордж, и запоминайте. Вы глубоко загипнотизированы и точно выполните все мои указания. Сейчас вы уснете и увидите сон. Это будет эффективный сон. Во сне вы увидите себя совершенно нормальным, таким же, как все остальные. Вам будет сниться, что когда-то вы обладали способностью к эффективным снам, но теперь это неправда. Отныне ваши сны станут самыми обычными, значительными только для вас, не имеющими никакой власти над реальностью. Все это вам приснится. Эффективность вашего сна проявится в том, что больше у вас не будет эффективных снов. Сон будет приятный. И вы проснетесь здоровым и отдохнувшим. После этого у вас никогда больше не будет эффективных снов. Теперь ложитесь поудобнее. Вы засыпаете. Антверп!
Когда он произнес последнее слово, губы Джорджа дрогнули, и он сказал что-то слабым далеким голосом говорящего во сне.
Хитзер не слышала, что он сказал, но сразу вспомнила прошлую ночь. Она уже засыпала, прижавшись к нему, когда он сказал что-то вслух. Кажется, «Эрперекхне». Что? — спросила она, но он ничего не ответил, уснул, вот как сейчас.
Сердце ее сжалось, когда она посмотрела на него, такого уязвимого, спящего с раскинутыми в стороны руками.
Хабер встал, нажал белую кнопку на машине, в изголовье кушетки: туда отходили некоторые провода электродов, а другие — к ЗЭГ, который она узнала. Эта штука в стене, должно быть, и есть усилитель.
Хабер подошел к ней, сидящей в глубоком кожаном кресле. Она уже забыла, как выглядит настоящая кожа. Так же, как виникожа, но более приятна на ощупь. Она испугалась. Она не понимала, что происходит. Она искоса посмотрела на стоящего перед ней большого человека, на медведя-шамана, на бога.
— Это кульминация, миссис Орр, — говорил он приглушенным голосом. — Кульминация серии внушительных снов. Мы готовились к этому сеансу, к этому сну несколько недель. Я рад, что вы пришли. Ваше присутствие помогает ему чувствовать себя в безопасности. Он знает, что в вашем присутствии я не стану проделывать ничего сомнительного. Верно? Я абсолютно уверен в успехе. Привычка к снотворному совершенно пройдет, как только прекратится страх перед снами. Сейчас он будет видеть сны, мне нужно следить за ЗЭГ.
Быстрый и массивный, он пересек комнату. Она сидела неподвижно, глядя на спокойное лицо Джорджа, с которого сошло напряжение, вообще всякое выражение. Он выглядел, как мертвец.
Доктор Хабер занялся своей машиной, что-то регулировал, переключал, наблюдал. На Джорджа он не смотрел.
— Вот, — негромко сказал он.
Она подумала, что он сказал это не ей. Он сам был своей собственной аудиторией.
— Вот оно! Теперь короткий перерыв, вторая стадия сна — перед сновидениями.
Он что-то делал с оборудованием на стене.
— Это будет маленькой проверкой.
Он снова подошел к Хитзер. Она предпочла бы, чтобы он вовсе не обращал на нее внимания. Только пусть не делает вид, что разговаривает с ней.
Казалось, он не знает, что такое молчание.
— Ваш супруг обладал редкой способностью. Он оказал бесценную услугу нашим исследованиям, миссис Орр. Уникальный пациент. То, что мы узнали благодаря ему о сновидениях, об их значении для здоровья, отразится на всем образе жизни в городе. Вы знаете, что значит ХУРАД: польза человечеству, исследования и развитие. То, что мы благодаря ему узнали, необыкновенно полезно для человека. Поразительно, что все это выявилось в, казалось бы, самом банальном случае наркомании. Еще поразительнее, что у работников Медицинской школы хватило ума заметить что-то необычное и послать его ко мне. Редко встретишь такую проницательность у врачей.
Он все время следил за часами и наконец сказал:
— Вернемся к беби.
Он снова быстрыми шагами пересек комнату, пощелкал чем-то в усилителе и сказал:
— Джордж, вы спите, но слышите меня и понимаете. Кивните слегка, если вы меня слышите.
Спокойное лицо не изменилось, но голова слегка кивнула, как у куклы на ниточке.
— Хорошо. Теперь слушайте внимательно. У вас снова будет ясный сон. Вам приснится, что в моем кабинете здесь на стене висит большая фотография Маунт-Худа, покрытого снегом. Вам снится, что вы видите фотографию на стене как раз над столом. Теперь вы уснете и увидите сон. Антверп.
Он снова занялся своими аппаратами.
— Вот, — прошептал он. — Вот так. Хорошо. Верно.
Машина затихла. Джордж лежал неподвижно, даже Хабер перестал двигаться и говорить.
Ни звука в большой, мягко освещенной комнате, с ее стеклянной стеной, глядящей в дождь. Хабер стоял у ЗЭГ, глядя на стену за столом.
Ничего не произошло.
Хитзер пальцем левой руки начертила кружок на подлокотнике кресла, на коже, которая когда-то была шкурой живого существа, отделявшей корову от Вселенной. Ей вспомнился мотив старой пластинки, которую она слушала вчера.
Что ты видишь, когда выключаешь свет?
Не могу тебе сказать, но знаю, это мое.
Она и представить себе не могла, что Хабер способен так долго сохранять молчание. Только раз его пальцы притронулись к шкале, и он снова застыл, глядя на пустую стену.
Джордж вздрогнул, сонно поднял голову, снова опустил ее и проснулся. Он помигал и сел. Глаза его тут же устремились к Хитзер, как бы проверяя, на месте ли она.
Хабер проснулся и резким движением нажал нижнюю кнопку усилителя.
— Что за дьявол! — сказал он.
Он посмотрел на экран ЗЭГ.
— Усилитель питает вашу ж-стадию. Почему вы проснулись?
— Не знаю.
Джордж зевнул.
— Просто проснулся. Разве вы не велели мне скорее проснуться?
— В общем, да, по сигналу, но как вы преодолели влияние усилителя? Нужно было усилить мощность. Я это делал слишком робко.
Теперь он, несомненно, разговаривал с усилителем. Когда разговор закончился, он резко повернулся к Джорджу и сказал:
— Хорошо. Что вам снилось?
— Фотография Маунт-Худа на стене, как раз за креслом моей жены.
— А предыдущий сон? Помните его?
— Кажется, да. Подождите. Мне снилось, что я вижу сон… Очень смутно помню. Я был в магазине у Мейера и Франка, покупал новый костюм, синий, потому что у меня была новая работа. Что-то в этом роде. Не помню. У них там такая табличка. Там указано, сколько вы должны весить, если у вас такой-то рост, ну и прочее. И я как раз оказался посредине шкалы веса и роста для среднего человека.
— Нормальный, иными словами, — сказал Хабер.
Он рассмеялся. У него был громкий смех. После напряжения и тишины Хитзер испуганно вздрогнула.
— Отлично, Джордж! Просто отлично!
Он хлопнул Джорджа по плечу и начал снимать с его головы электроды.
— Мы это сделали. Вы чисты. Знаете ли вы это?
— Да, — спокойно ответил Джордж.
— Большой груз спал с ваших плеч. — Верно?
— И с ваших?
— И с моих. Правильно.
Снова громкий и бурный смех, пожалуй, слишком продолжительный.
«Всегда ли Хабер такой или только в крайне возбужденном состоянии?» — спросила себя Хитзер.
— Доктор Хабер, — сказал ее муж, — вы когда-нибудь говорили чужакам о снах?
— С альдебаранцами? Нет, Форд из Вашингтона испытывал на них некоторые тесты наряду с обычными психологическими пробами, но получил бессмысленные результаты. Мы еще просто не решили коммуникационные проблемы. Они разумны, но Кучевский, наш лучший космобиолог, считает, что они вовсе не рациональны, и то, что нам кажется развитым человеческим поведением, на самом деле инстинктивная адаптационная мимикрия. Трудно сказать. На них не наденешь ЗЭГ. Мы даже не знаем, спят ли они вообще, не говоря уж о сновидениях.
— Вам знаком термин «яхклу»?
Хабер чуть помолчал.
— Слышал. Он непереводим. Вы решили, что он означает «сон»?
Джордж покачал головой.
— Я не знаю, что он означает. Я не собираюсь вмешиваться в вашу область, доктор Хабер, но мне кажется, прежде чем применять новую технику, вам следует поговорить с чужаками.
— С кем именно?
В его голосе звучала нескрываемая ирония.
— С любым. Это не имеет значения.
Хабер рассмеялся.
— Поговорить о чем, Джордж?
Хитзер видела, как вспыхнули светлые глаза ее мужа, когда он посмотрел на большого человека.
— Обо мне, о снах, о яхклу. Неважно, о чем. Вы должны слушать. Они знают, чем вы занимаетесь. У них гораздо больше опыта в этом.
— В чем?
— В сновидениях и в том, разновидностью чего являются сновидения. Они уже давно занимаются этим, всегда занимались, я думаю. Они из времени сновидений. Я этого не понимаю и не могу выразить в словах. Все видят сны. Игра форм, сон материи. У скал бывают сновидения, от которых меняется Земля. Но когда мозг становится сознательным, когда скорость эволюции увеличивается, тогда нужно быть осторожным, нужно учиться, изучать пределы и ограничения. Сознательный мозг должен быть частью всего, неразделимый и осторожный, как скала — бессознательная часть целого. Понимаете? Это что-нибудь значит для вас?
— Для меня это не ново, если вы имеете в виду донаучный синтез — Мировой дух и прочее. Мистицизм — первое приближение к пониманию природы сна. Но для тех, кто использует свой разум, он неприменим.
— Я не знаю, правда ли это, — возразил Джордж очень спокойно, — но просто из научного любопытства попробуйте вот что: прежде чем испытать усилитель на себе и прежде чем включить его, когда вы начнете свое аутовнушение, скажите — эрперекхне. Вслух или про себя. Один раз. Ясно? Попробуйте.
— Зачем?
— Потому что это действует.
— Как «действует»?
— Вам помогут ваши друзья, — сказал Джордж.
Он встал. Хитзер смотрела на него со стороны: он показался ей ненормальным. Она знала, чем кончатся сеансы Хабера!
— Я х к л у не может использовать один человек, это слишком много для него, это выходит из-под контроля, — продолжал Джордж. — Впрочем, контролировать — не то слово. Они знают, где его место, как направить его на правильный, путь. Я этого не понимаю. Может, вы поймете. Попросите их о помощи. Произнесите «эрперекхне» до того, как нажмете кнопку «включено».
— Может, что-то в этом и есть, — сказал Хабер. — Стоит заняться. Я займусь этим, Джордж. Я свяжусь с альдебаранцами из Культурного центра и узнаю, есть ли у них информация на этот счет. Все это для вас тарабарщина, а, миссис Орр? Вашему супругу следовало бы стать ученым, а он тратит время на чертежи. Он только зря растрачивает себя.
«Почему он так сказал? Ведь Джордж дизайнер по паркам и игровым площадкам. У него есть талант и склонность к этому», — злилась в душе Хитзер.
— У Джорджа есть научная интуиция, — гремел между тем Хабер. — Никогда не думал привлекать альдебаранцев, но в этом что-то есть. Но, может быть, вы рады, что он не исследователь. Ужасно, когда супруг за обеденным столом анализирует твои подсознательные желания!
Хитзер чуть не расплакалась.
— Я его ненавижу, — яростно сказал она уже на спирали лифта. — Он ужасный человек, насквозь фальшивый.
Джордж молча взял ее за руку.
— Все кончено? На самом деле? Тебе больше не нужны лекарства? И конец этим ужасным снам?
— Я думаю, да. Он заполнит документы и через шесть недель я получу свидетельство о выздоровлении, если буду правильно вести себя.
Он устало улыбнулся.
— Тебе трудно пришлось, милая? А мне — нет. Не в этот раз. Впрочем, я проголодался. Где мы пообедаем? В «Наса Боливиана»?
— В Чайнтауне, — сказала она, но тут же спохватилась.
Старый китайский район вместе с другими частями Нижнего города был снесен девять лет назад. Как она об этом забыла?
— Я хотела сказать «Руби Лy», — добавила она, смешавшись.
Джордж теснее прижал ее руку.
— Прекрасно.
Добраться туда не составляло труда. Линия фуникулера оканчивалась как раз у старого центра Ллойда, который некогда до Катастрофы, был величайшим торговым центром в мире.
Сейчас многоэтажные гаражи ушли вслед за динозаврами, а большинство огромных магазинов опустело. Каток не заливался двадцать лет. Сквозь дорожное покрытие проросли деревья. Голоса в длинных полуосвещенных и полузаброшенных аркадах звучали глухо.
«Руби Лy» находился на верхнем этаже.
Ветви конского каштана почти скрывали стеклянный фасад. Над головой небо было глубокого зеленого цвета — таким его можно увидеть в те редкие весенние вечера, когда оно очищается от туч после дождя. Хитзер посмотрела на небо, далекое, недосягаемое, спокойное. Сердце у нее замерло, она почувствовала, как тревога спадает с нее, будто шелуха. Но это продолжалось недолго, что-то держало ее. Она замедлила шаг, оглядывая пустые темные переходы. Странное место.
— Здесь страшно, — сказала она.
Джордж пожал плечами. Лицо его было напряжено и угрюмо.
Поднялся ветер, слишком теплый для апреля, влажный, горячий ветер, раскачавший большие, с зелеными пальцами ветви каштана, поднявшие мусор в длинном пустынном переходе. Красная неоновая вывеска за ветвями, казалось, потускнела и дрогнула на ветру, изменила форму. Больше на ней не значилось «Руби Лу», на ней ничего не значилось. Ничего не имело значения. Ветер гулял в пустых промежутках между строениями. Хитзер отвернулась от Джорджа и подошла к ближайшей стене: она плакала. Ей инстинктивно хотелось спрятаться, забраться в угол и стать незаметной.
— Все в порядке, дорогая. Держись, все будет хорошо.
«Я схожу с ума, — подумала она, — не Джордж, а я схожу с ума».
— Все будет хорошо, — прошептал он еще раз.
Но она по голосу слышала, что он в это не верит. И в руках его это чувствовалось — не верит.
— Что с нами? — отчаянно воскликнула она.
— Не знаю, — ответил он как-то индифферентно.
Он прижал ее к себе, пытаясь успокоить. Но вот он поднял голову, будто прислушиваясь к чему-то. Она почувствовала, как сильно забилось сердце у него в груди.
— Хитзер, послушай, я должен вернуться.
— Куда? Что происходит?
Голос ее звучал тонко и высоко.
— К Хаберу. Я должен идти немедленно. Жди меня в ресторане, Хитзер, не ходи за мной.
Она пошла за ним. Не оглядываясь, он быстро спустился по лестнице, прошел под арками, мимо сухих фонтанов к остановке, фуникулеров.
Она, задыхаясь, подбежала, когда кабина тронулась. Хитзер вскочила в нее на ходу.
— Что с тобой, Джордж?
— Прости. Я должен быть там. Не мешай мне!
— В чем не мешать?
Они сидели на противоположных скамьях кабины, тяжело дыша и глядя друг на друга почти враждебно.
— Что за глупости? Зачем тебе возвращаться?
— Хабер… — Голос Джорджа на мгновение дрогнул. — Он видит сон.
Неописуемый ужас охватил Хитзер. Но она постаралась справиться с собой.
— Видит сон? Ну и что?
Она оторвала взгляд от мужа и глянула вниз. Фуникулер пересекал реку высокого над водой, но теперь никакой воды не было, река высохла. Дно ее растрескалось, покрылось илом, грязью и множеством костей умирающей рыбы. Большие корабли лежали на дне реки с накренившимися палубами.
Строения Нижнего города Портленда, столицы мира, высокие, новые, замечательные кубы из камня и стекла, чередовавшиеся с зелеными зонами, эти правительственные крепости Исследование и Развитие, Связь, Промышленность, Экономическое Планирование, Контроль за Окружающей Средой — все они расплывались, таяли, как медузы на солнце, углы их оплывали, вязкие и тягучие.
Фуникулер шел быстро и не останавливался на станциях. «Что-то случилось с кабелем», — подумала Хитзер отвлеченно. Они неслись над исчезающим городом достаточно низко, чтобы слышать грохот и крики.
Когда фуникулер поднялся выше, за спиной Джорджа поднялся Маунт-Худ. Должно быть, он увидел в глазах жены отблеск зарева, потому что сразу повернулся к огненному конусу.
Вагон несся вперед между расплывающимся городом и бесформенным, распадающимся на куски небом.
Свет извержения был ужасен и величествен. Его огромная материальная геологическая энергия казалась успокоительной по сравнению с тем пустым пространством, которое лежало перед вагоном.
Предчувствие беды, охватившее Хитзер, как только они пришли в «Руби Лу», сбывалось.
Это уже было здесь — пространство, или период времени, или разновидность пустоты. Присутствие отсутствия, нечто непостижимое и неопределенное, куда все падало и откуда ничего не выходило. Ужасное нечто и в то же время — ничто.
Когда кабина остановилась, Джордж устремился в это нечто. Он оглянулся на Хитзер и крикнул:
— Подожди меня, Хитзер, не ходи за мной!
Она послушалась его и остановилась. Но э т о пришло к ней. Оно быстро приближалось.
Она обнаружила, что вокруг нее все исчезло, что она затерялась в темной пустоте, что она без головы, в отчаянии зовет мужа, кричит — и падает в сухую пропасть.
Руководствуясь только силой воли, которая была действительно необыкновенна, когда была направлена в нужную сторону, Джордж ощутил под ногами твердый мрамор ступеней ХУРАДа. Он пошел вверх, а глаза сообщили ему, что он идет в тумане — по грязи, по разлагающимся трупам, по бесконечным траншеям. Было очень холодно, но пахло горячим металлом и сожженной плотью. Он пересек вестибюль. Золотые буквы афоризма прыгнули на него: ЧЕЛОВЕЧЕ…Е…Е…
Эти буквы пытались схватить его за плечи, за ноги.
Он шагнул в движущийся лифт, хотя тот был невидим, и стал подниматься в ничто, по-прежнему руководимый лишь силой воли. Он даже не закрыл глаза.
На верхнем этаже пол покрылся льдом примерно в палец толщиной и стал совершенно прозрачен. Сквозь него были видны звезды Южного полушария. Орр шагнул на него, и звезды зазвенели громко и фальшиво, как треснувшие колокольчики. Запах стал еще отвратительнее, его чуть не вырвало, но он шел вперед. Кабинет Хабера он нашел ощупью. Раздался волчий вой, на город двинулась лава.
Он подошел к последней двери и распахнул ее. По ту сторону — пустота.
— Помогите мне, — произнес он вслух, потому что нечто втягивало его и поглощало. У него уже не было сил сопротивляться. В голове у него глухо загудело. Он подумал о Тьюа’ке Эпнпе Эннбе, о бюсте Шуберта. Ему послышался яростный голос Хабера:
— Какого дьявола, Джордж!
И все это было ему нужно. Он пошел вперед. Идя вперед, он знал, что потеряет все.
Он вошел в центр кошмара.
Холодная вращающаяся тьма, сделанная из стекла, тащила его назад. Он знал, где стоит усилитель. Он протянул руку, коснулся стены, нащупал нижнюю кнопку и нажал.
Страх победил его. Он весь сжался, закрыл глаза и обхватил голову руками. Когда же он поднял голову и огляделся, мир существовал снова. В плачевном состоянии, но существовал.
Они находились не в башне ХУРАДа, а в каком-то грязноватом кабинете, которого он никогда не видел. Хабер лежал на кушетке, пассивный, с торчащей бородкой. Борода была рыжеватая, кожа белая, а не серая, глаза полуоткрытые, ничего не видящие.
Орр сорвал электроды, провода, которые соединяли голову Хабера с усилителем, и посмотрел на машину. Надо было ее уничтожить, но он не знал, как это сделать, да и сил не было. Разрушение — не его дело. К тому же сама машина безгрешна, виноваты те, кто использует ее.
— Доктор Хабер, — позвал Орр, тронув доктора за тяжелое плечо. — Вставайте.
Немного погодя большое тело шевельнулось и приняло сидячее положение. Оно было безвольное и слабое. Большая голова свисала на бок, нижняя челюсть отвалилась, глаза смотрели прямо в пустоту, в ничто, бывшее когда-то центром Вильяма Хабера. Они были большие, не то чтобы непрозрачные, но пустые.
Орр испугался и попятился.
«Я с ним не справлюсь, — подумал он, — нужно позвать на помощь». Он вышел из кабинета, миновал незнакомую приемную, сбежал по лестнице. Он никогда не был в этом здании и не представлял себе, где находится. Выйдя на улицу, он понял, что это одна из улиц Портленда. Но он никогда не был на этой улице.
Пустота Хабер-существа, эффективный кошмар, излучавшийся его спящим мозгом, разорвал связи. Постоянство, всегда сохранявшееся во всех мирах, нарушилось. Ворвался хаос. Он почти ничего не знал об этой реальности, а то немногое, что он знал, приходило из других воспоминаний, из других снов.
Другие люди, не сознававшие перемен, быть может, более подготовлены к изменению, но они, не имея никаких объяснений, испуганы.
Они обнаружат, что мир грубо, бессмысленно, неожиданно изменился и объяснить это невозможно ничем.
Сон доктора Хабера повлечет за собой много горя, смертей и утрат.
Он знал, что потерял ее, знал с того момента, как перешагнул с ее помощью пустоту, окружавшую видевшего сон. Она пропала вместе с миром серых людей и огромных зданий, в одно из которых он вбежал, оставив ее одну среди кошмара. Теперь ее нет.
Он не пытался помочь Хаберу. Помочь ему нельзя. Он сделал все, что мог. Он шел через обезумевший город. По мансардам он определил, что находится в северной части Портленда, которую никогда хорошо не знал.
Дома невысокие, с перекрестков видны горы. Он отметил, что извержение прекратилось, вернее, оно никогда и не начиналось. Маунт-Худ фиолетовым конусом вздымался в темневшее апрельское небо.
Гора спала.
Спала и видела сны.
Орр шел бесцельно, переходя с одной стороны улицы на другую. Он устал, ему хотелось лечь на тротуар и отдохнуть, но он продолжал идти.
Теперь он приближался к деловой части города, к реке. Город, полуразрушенный, полуизмененный, путаница грандиозных планов и воспоминаний о небылом — не город, а бедлам!
Огонь и безумие перелетали от дома к дому. И все же люди, как всегда, занимались своими делами. Он видел двоих, грабивших ювелирный магазин. Мимо него прошла женщина с плачущим ребенком на руках. Она шла домой.
Где бы ни находился дом.
