Шла третья неделя апреля. Орр на прошлой неделе договорился встретиться с Хитзер Лилач для обеда у Дэйва в среду, но как только он вышел из своего кабинета, он понял, что ничего не получится.

Теперь в его голове теснилось столько воспоминаний, такая путаница жизненного опыта, что он и не пытался вспомнить что-нибудь. Он принимал как должное все, что происходило, и жил, почти как ребенок.

Его больше ничего не удивляло.

Кабинет его находился на третьем этаже. Бюро гражданского планирования. Положение у него было более внушительное, чем когда-либо раньше. Он руководил секцией юго-восточных пригородов в городской комиссии планирования. Работа ему не нравилась.

Ему удавалось оставаться чертежником до сна в прошлый понедельник.

Этот сон в соответствии с каким-то замыслом Хабера так изменил федеральное устройство штатов, так преобразовал всю социальную систему, что Орр превратился в городского бюрократа.

Ни в одной из прежних жизней у него не было работы, полностью соответствующей его желаниям. Он хотел быть дизайнером, придумывать форму и цвет для разных предметов, но ни в одном из прежних существований этот талант не был востребован.

Та работа, которой он теперь занимался вот уже пять лет, совершенно не соответствовала его характеру. Это его беспокоило.

До последней недели во всех существованиях, вытекавших из его снов, была какая-то связь. Он всегда был чертежником, жил на Корбетт-авеню. Даже в той жизни, которая кончилась на бетонных ступенях горящего дома, в умирающем городе разрушенного мира, даже в той жизни, где уже не стало ни работ, ни домов, даже там была эта связь. И во всех этих существованиях многие другие важные обстоятельства оставались неизменными. Он улучшил климат, но немного, и эффект Гринхауза, наследие середины прошлого столетия, сохранился. География оставалась стабильной.

Все континенты сохранялись, так же как национальные границы, человеческие характеры и так далее. Когда Хабер задумал создать более благородную расу, ему это не удалось.

Но Хабер научился лучше управлять его снами. Последние два сеанса изменили действительность более радикально. У Орра сохранилась квартира на Корбетт-авеню, те же три комнаты, слабо пахнущие марихуаной управляющего, но служил он чиновником в большом доме Нижнего города, а сам Нижний город изменился до неузнаваемости. Он стал почти таким же впечатляющим и полным небоскребов, как до Катастрофы, но гораздо красивее и удобнее. И управлялся он совсем по-другому.

Любопытно, что Альберт М. Мердль по-прежнему оставался президентом США. Он не подлежал изменениям, подобно тому, как не менялась форма американского континента.

Но Соединенные Штаты больше не были ни государством, ни даже страной. Портленд был резиденцией Мирового Планирующего Центра, главным руководителем сверхнациональной федерации человечества.

Портленд превратился в столицу всей планеты. Население его составило два миллиона. Весь Нижний город был застроен огромными зданиями МПЦ, тщательно спланированными, окруженными зелеными парками и лужайками. Парки заполняли тысячи людей, в большинстве работников МПЦ.

Приезжали и группы туристов из Улан-Батора и Сантьяго, слегка наклонив головы, они вслушивались в голоса гидов в ушных пуговицах-радио. Впечатляющее зрелище — огромные прекрасные здания, ухоженные газоны, хорошо одетые люди. Для Джорджа Орра это выглядело футуристично.

Конечно, он не смог найти Дэйва, не смог даже найти Анкенн-стрит. Он помнил ее столь ярко из многих прошлых существований, что отказывался принимать настоящее, в котором никакой Анкенн-стрит просто не было.

На ее месте к облакам среди газонов и рододендронов взметнулось здание Координационного центра исследований и развития.

Орр даже не стал искать здание Пендлтон.

Улица Моррисон сохранилась, по ее центру шел недавно разбитый бульвар, усаженный оранжевыми деревьями, но никаких зданий в несинском стиле не было видно.

Он не мог вспомнить точное название адвокатской конторы Хитзер: кажется, «Формен, Эссербен, Вудхью и Ратти»? Он нашел телефонный справочник и поискал название фирмы. Ничего подобного не было. На зато был П. Эссербен, поверенный.

Орр позвонил туда, но мисс Лилач там не работала. Наконец он набрался храбрости и поискал ее в справочнике. Никаких Лилач в книге не оказалось.

«Возможно, у нее теперь другое имя, — подумал он. — Ее мать могла отказаться от фамилии мужа, когда он уехал в Африку, или она могла сохранить фамилию мужа после того, как овдовела». Но он не имел ни малейшего представления, какую фамилию, носил ее муж. Многие женщины теперь вообще не меняли фамилии при вступлении в брак, считая этот обычай пережитком женской зависимости. Но что толку во всех этих рассуждениях? Возможно, что никакой Хитзер Лилач вообще нет в реальности и она никогда не рождалась.

Орр задумался о другой возможности:

«Если она попадется мне сейчас, узнаю ли я ее?»

Она коричневая, цвета темного балтийского янтаря, чашки крепкого цейлонского чая, но коричневых людей больше нет. Нет ни черных, ни белых, ни желтых, ни красных.

Люди со всех концов Земли стекаются в город МПЦ, чтобы работать здесь или взглянуть на него: из Таиланда, Аргентины, Ганы, Китая, Ирландии, Тасмании, Ливана, Эфиопии, Вьетнама, Гондураса, Лихтенштейна. На всех них одинаковая одежда, а под одеждой они всего одного цвета — серые.

Доктор Хабер обрадовался, когда это произошло. Это случилось в прошлую субботу.

Целых пять минут он смотрел на себя в зеркало, посмеиваясь и восхищаясь. Точно так же он смотрел на Орра.

— На этот раз вы выбрали самый экономичный способ, Джордж. Я начинаю верить, что ваш мозг сотрудничает со мной! Вы знаете, что я вам внушил?

Теперь доктор Хабер много и охотно говорит с Орром о том, что он делает и чего надеется достичь при помощи его снов. Впрочем, это помогает делу мало.

Орр смотрел на свои бледно-серые руки с короткими серыми ногтями.

— Вероятно, вы предложили уничтожить расовые конфликты?

— Точно! И, конечно, я предполагал политическое или экономическое решение. Вместо этого ваши мыслительные процессы пошли по обычному кратчайшему пути. Часто этот ваш путь превращается в короткое замыкание, но на этот раз вы добрались до сути, сделали изменение биологическим и абсолютным. Расовой проблемы никогда не существовало! И мы с вами, Джордж, единственные люди на Земле, которые знают об этой проблеме. Можете себе представить? Никого не линчевали в Алабаме, никто не был убит в Иоганнесбурге! Проблемы войны мы переросли, а расовой проблемы никогда не было. Никто за всю историю человечества не страдал из-за цвета кожи. Вы учитесь, Джордж! Вопреки самому себе, вы становитесь величайшим благодетелем человечества. Человечество потратило массу времени и энергии, чтобы решить свои проблемы путем религии, но вот являетесь вы и делаете Будду, Иисуса и всех остальных простыми факирами, кем они в сущности и были. Они пытались уйти от зла, а мы лишаем его корней, уничтожаем его.

Триумфальные песни Хабера беспокоили Орра, и он их не слушал. Он рылся в своей памяти и не находил в ней ни послания, доставленного на поле битвы в Геттесберге, ни человека по имени Мартин Лютер Кинг.

Впрочем, это казалось ничтожной платой за великое благо — уничтожение расовых предрассудков, и он ничего не сказал.

Но никогда не знать женщину с коричневой кожей и волнистыми черными волосами, подстриженными так коротко, что линии коричневой кожи на шее казались изгибом изящной бронзовой вазы? Нет, это неправильно. Это невыносимо, чтобы каждый человек на Земле напоминал по цвету боевой корабль.

«Поэтому ее и нет, — подумал он. — Она не могла родиться серой. Коричневый цвет был ее частью, он не случаен. Ее гнев, робость, резкость, мягкость — все в ее характере смешано, темное и светлое, как в балтийском янтаре. Она не может существовать в мире серых людей. Она не родилась».

А он родился. Он может родиться в любом мире. У него нет характера. Он ком глины, брусок дерева.

И доктор Хабер — он тоже родился. Ничто не может помешать ему. В каждом воплощении он лишь становится больше.

Во время ужасного путешествия с дачи в гибнущий город Хитзер сказала ему, что пыталась внушить ему увидеть во сне улучшенного Хабера. С тех пор Хабер откровенен с ним. Впрочем, откровенность — не вполне точное слово. Хабер слишком сложен, чтобы быть откровенным. Слой за слоем можно снимать кожу с лука, и все же откроется только лук.

Снятие верхнего слоя — единственное происшедшее с ним изменение, и оно объяснялось, возможно, не эффективным сновидением Орра, а изменившимися обстоятельствами. Он теперь так уверен в себе, что не считает нужным скрывать свои намерения или обманывать Орра. Он его просто принуждает. Добровольное терапевтическое лечение неизвестно в новом мире, но законы сохраняют свою силу, и ни один юрист не может и помыслить отобрать пациента у Вильяма Хабера. Хабер — исключительно важная личность. Он директор ХУРАДа — мозга Мирового Планирующего Центра, где принимаются важнейшие решения. Он всегда хотел власти, хотел делать добро. Теперь она у него есть.

В то же время Хабер остается все тем же добродушным и равнодушным человеком, каким был при первой его встрече с Орром в грязноватом кабинете с фотографией Маунт-Худа в Восточной Башне Вильяметт. Он не изменился, он просто вырос.

Главное качество властолюбия — рост.

Чтобы существовать, властолюбие должно расти, каждое достижение для него — лишь шаг к следующему. Чем больше власть, тем больше аппетит к ней. Поскольку видимых пределов власти Хабера, достигнутой посредством сновидений Орра, нет, постольку нет и конца его решимости улучшать мир.

Прохожий чужак слегка задел Орра в толпе на бульваре Моррисон и извинился голосом без интонаций, выходящим из-под чуть приподнятого локтя. Чужаки очень скоро научились не направлять локти на людей, заметив, что это их пугает.

Орр удивленно взглянул на него: он почти забыл о существовании чужаков.

В нынешней действительности, или континиуме, как предпочитал говорить Хабер, высадка чужаков не сопровождалась разрушением Орегона НАСА и воздушного флота.

Вместо того чтобы в спешке, под градом бомб и напалма создавать свои трансляционные компьютеры, они захватили их с собой с Луны и, прежде чем приземлиться, объявили о своих мирных намерениях, извиняясь за войну в космосе, которая была вызвана недоразумением, и прося указаний. Конечно, была тревога, но никакой паники. Очень трогательно было слышать, как по всем каналам радио и телевидения лишенный интонации голос повторял, что разрушение лунного купола и орбитальной станции русских было непреднамеренным результатом их попытки установить контакт, что они приняли ракеты с Земли за нашу попытку установить контакт, что они очень сожалеют и что теперь, когда они полностью овладели людским способом коммуникации, они Хотят возместить все убытки.

МПЦ, созданный сразу после чумы, связался с ними и принял меры к поддержанию спокойствия серди населения и в армии. Орр понял, что произошло это не первого апреля, несколько недель назад, а в феврале прошлого года.

С тех пор прошло четырнадцать месяцев. Чужакам разрешили высадиться, с ними были установлены нормальные отношения. Наконец им позволили поселиться в тщательно охраняемом участке пустыни возле гор Стине в Орегоне и смешаться с людьми. Некоторые из них теперь мирно делили восстановленный лунный купол с земными учеными. Несколько тысяч чужаков находились на Земле. По-видимому, это было все население их планеты. Впрочем, такие подробности не сообщались широкой публике. Уроженцы планеты с метановой атмосферой звезды Альдебаран, они вынуждены были постоянно носить скафандры, но, по-видимому, это их не затрудняло.

Орру не было понятно, как они выглядят под своими черепаховыми скафандрами. Они никогда не показывались без скафандров и не чертили рисунков. Их общение с людьми через устройство, помещенное в левом локте, было ограниченным. Орр даже не знал, видят ли они, есть ли у них орган чувств, воспринимающий видимый спектр. Существовали обширные области, где связь вообще невозможна — проблема дельфинов, но только гораздо сложнее. Однако, поскольку они оказались неагрессивными и в относительно скромном количестве, МПЦ с готовностью принял их в земное сообщество.

Приятно посмотреть на кого-то, отличающегося от тебя самого. Чужаки, по-видимому, готовы были остаться, если им позволят. Некоторые из них завели небольшие предприятия. Они оказались хорошими торговцами и организаторами. Своими познаниями в области космических полетов они поделились с земными учеными. Они пока не говорили, что хотят взамен и почему явились на Землю. Казалось, им просто нравилось здесь. Когда они превратились в предпринимателей, мирных и законопослушных граждан Земли, разговоры о «господстве чужаков», о «внечеловеческой инфильтрации» стали достоянием параноидных политиков из умирающих и уходящих в прошлое националистических групп, а также тех, кто встречался с настоящими летающими блюдцами.

Единственным, что сохранилось от ужасного первого апреля, было возвращение Маунт-Худа к активной вулканической деятельности. На этот раз на горе взорвалась не бомба, потому что бомбы вообще не падали, а просто вулкан проснулся. На север от него тянулся длинный серо-коричневый столб дыма. Зигзаг и Рододендрон разделили участь Помпеи и Геракленума. Недавно вблизи старого небольшого кратера в парке горы Маунт-Тейбор, в пределах самого города, открылась небольшая фумарола.

Население этого района было перенаселено в новые расцветающие пригороды. Жить с дымящимся на горизонте Маунт-Худом еще можно, но когда извержение начинается прямо на твоей улице, это уже слишком.

В переполненном ресторане Орр взял порцию рыбы и цыпленка с африканским арахисом. Он ел и печально думал: «Однажды я не пришел к ней на свидание у Дэйва, а теперь не пришла она».

Он не мог вынести эту тяжелую утрату, потерю женщины, которая никогда не существовала. Он пытался было вознаградить себя вкусной едой и наблюдениями за посетителями ресторана. Но пища не имела вкуса, а люди были все как один серые.

За стеклянной дверью ресторана толпа сгущалась: люди стремились к Портлендскому Дворцу Спорта — огромному роскошному колизею, расположенному ниже по реке. Там должно было состояться полуденное представление. Теперь мало кто сидит дома и смотрит телевизор. Да и вообще передачи ведутся всего два часа в день. Нынешний образ жизни — совместимость. Сегодня среда, значит, будет борьба, самый большой аттракцион за неделю, за исключением субботнего вечернего футбола.

Атлеты и раньше гибли в борьбе, но зрелищу не хватало драматического эффекта футбола, когда сто сорок четыре человека орошают своей кровью арену. Искусство индивидуальных борцов, конечно, хорошо, но ему недостает освобождающего действия массовой гибели.

«Войн больше нет», — так сказал себе Орр, доедая цыпленка. Он смешался с толпой.

Не будем о войне. Когда-то была старая песня: «Не будем…» Какой там был глагол? Не «сражаться», не «изучать». «Не будем…»

Он натолкнулся прямо на гражданский арест. Высокий человек с длинным морщинистым лицом схватил низкорослого мужчину с круглым серым лицом за полу пиджака. Толпа расступилась, некоторые остановились, чтобы посмотреть, другие продолжали стремительно двигаться к Дворцу Спорта.

— Это — гражданский арест, прошу всех быть свидетелями! — нервным тенором говорил высокий. — Этот человек, Харви Т. Нонно, неизлечимо болен раком брюшной полости, но скрывает свое местонахождение от властей и продолжает жить со своей женой. Меня зовут Эрнст Бинго Марин, Йотвуд Драйв, 262-4237, район Солнечных склонов, Большой Портленд. Есть здесь десять свидетелей?

Один из свидетелей удерживал слабо сопротивляющегося преступника, пока Эрнст Бинго Марин считал присутствующих.

Орр сбежал, протискиваясь сквозь толпу, прежде чем Марин произвел эвтаназию своим шприцевым пистолетом. Все взрослые граждане, заслужившие удостоверение гражданской ответственности, носили такие пистолеты. Орр и сам имел такой, впрочем, его пистолет не был заряжен. Его зарядили, когда он стал пациентом при МПЦ, но оружие оставили, чтобы временное лишение статуса не привело к публичному унижению. Ему объяснили, что душевное заболевание не является преступлением, таким, как инфекция или наследственная болезнь.

Он не чувствовал себя в опасности, и его пистолет зарядят, как только доктор Хабер объявит о его излечении.

Опухоль… Разве раковая чума, убив всех восприимчивых к раку, не сделала выживших иммунными? Сделала, но в другом сне, не в этом. Очевидно, рак возник снова, как Маунт-Худ.

«Учиться!» Вот это слово: «Мы не будем больше учиться войне…»

На углу Четвертой авеню и Олдер-стрит он сел в фуникулер и взметнулся над серо-зеленым городом к башне ХУРАДа, которая увенчала западные холмы. Башня была видна отовсюду — из города, с реки, из туманных равнин, больших темных холмов Лесного парка на севере. Под портиком с колоннами большими римскими буквами, которые придавали благородство любой фразе, было написано: «Величайшее благо величайшему количеству».

Внутри, в огромном мраморном вестибюле, сделанном по моделям Пантеона в Риме, меньшая надпись золотыми буквами на барабане центрального купола гласила: «Истинная цель человечества — человек. Пама. 1688–1744».

Орру говорили, что здание на площади превосходит размерами Британский музей и выше его на целых пять этажей. Оно было противосейсмично, но не защищало от бомб, потому что никаких бомб не было. Груды ядерного оружия, оставшегося после Лунной войны, были взорваны в серии интересных экспериментов в поясе астероидов. Это здание могло выдержать все, кроме извержения вулкана и еще дурного сна.

Орр прошел по западному крылу и в просторном лифте поднялся на верхний этаж.

Доктор Хабер сохранял в своем кабинете кушетку психоаналитика, как напоминание о скромном начале, когда он практиковал и имел дело с одиночками, а не с миллионами, но добраться до кушетки было нелегко, потому что помещения доктора занимали полакра и включали семь различных комнат. Орр доложил о себе автосекретарю в приемной, а потом прошел мимо мисс Кроч, работавшей на своем компьютере, миновал официальный кабинет — грандиозный зал, которому не хватало только трона, здесь доктор принимал послов, делегации, лауреатов Нобелевской премии — и наконец добрался до меньшего кабинета с окном во всю стену и кушеткой. Панель красного дерева была сдвинута в сторону, обнажив сложнейший исследовательский прибор.

Хабер копался во внутренностях усилителя.

— Привет, Джордж, — прогремел он, не оглядываясь. — Одну минутку. Сегодня у нас будет сеанс без гипноза. Садитесь. Я тут кое о чем думал… Слушайте, вы не помните тесты, которым вас подвергали в самом начале в Медицинской школе? Особенности личности, коэффициент интеллекта, пятна Роршаха и прочее. Я в своем третьем сеансе проделал аналогичную проверку. Помните? Интересовались результатами?

Лицо Хабера, серое, обрамленное курчавыми черными волосами и бородой, неожиданно появилось из глубины усилителя. В глазах его отразился свет окна.

— Да, — ответил Орр.

На самом деле он ни разу не вспомнил об этом.

— Полагаю, что вам пора узнать, что в пределах данных этих стандартных, но довольно точных и полезных тестов вы настолько нормальны, что кажетесь аномалией. Конечно, слово «нормальный» не имеет точного объективного значения. В количественных терминах вы средняя величина. Например, отношение экстраверсии-интраверсии у вас 49,1. Это означает, что интраверсия превышает экстраверсию на 0,9 процента. Очень редкий случай. То же отношение по всем остальным параметрам. Если нанести их все на один график, получится линия где-то на уровне пятидесяти процентов. Стремление господствовать у вас, например, 48,8. Вы не господствуете и не подчиняетесь. Независимость-зависимость — то же самое. Созидание-разрушение по шкале Рамиреса — то же самое. Ни то и ни другое. Или и то, и другое. Везде, где есть оппозиция, полярность, вы посередине. Повсюду на шкале вы в точке равновесия. Вы так тщательно все убрали, что ничего не осталось. Уолтерс в Медицинской школе истолковал эти результаты несколько по-другому. Он видит в этом стремление к гармонии с обществом, а я — с самим собой. Во всяком случае, вы человек середины. Остается теперь только подшить Глюмдалышич из Бробдингнега, и все будет ясно. Черт!

Он ударился головой о панель, оставив усилитель открытым.

— Вы странная рыба, Джордж. И самое странное в том, что в вас нет ничего странного.

Он рассмеялся своим оглушительным смехом.

— Попробуем сегодня по-другому. Никакого гипноза, никакого сна. Нет ж-стадии и нет сновидений. Сегодня я хочу подключить вас к усилителю в бодрствующем состоянии.

Сердце Орра сжалось, хотя он и не знал почему.

— Зачем? — спросил он.

— Главным образом, чтобы получить запись вашего нормального бодрствующего мозга под усилением. На первом сеансе я сделал такую запись, но тогда усилитель не был настроен именно на вас. Теперь я могу усиливать индивидуальные характеристики вашего мозга. Потом сравним показания с записью ж-стадии и с записями других пациентов, нормальных и аномальных. Я хочу понять, Джордж, что же в вас действует. В конечном счете — почему ваши сны имеют такой эффект.

— Зачем? — повторил Орр.

— Как зачем? Разве вы здесь не для этого?

— Я пришел, чтобы меня вылечили, чтобы научиться не видеть эффективных снов.

— Если бы это было так просто, разве вас послали бы в ХУРАД — ко мне?

Он опустил голову на руки и ничего не сказал.

— Я не могу показать вам, как остановиться, Джордж, пока не пойму, как вы это делаете.

— А когда вы поймете, вы мне скажете, как остановиться?

Хабер отклонился назад.

— Почему вы так боитесь себя, Джордж?

— Я не боюсь себя, — сказал Орр. Руки у него вспотели. — Я боюсь…

Но он слишком боялся, чтобы произнести нужное местоимение.

— Боитесь изменить реальность. Я знаю. Мы это проделывали много раз. Почему, Джордж? Вы должны задать себе этот вопрос. Что плохого в изменении мира? Попытайтесь отвлечься от себя и взглянуть на вещи объективно. Вы боитесь утратить свое равновесие. Но изменения не нарушают вашего равновесия. В конце концов жизнь не статичный объект. Это процесс. Она никогда не стоит на месте. Интеллектуально вы это понимаете, но эмоционально отказываетесь принять. Ничего не остается прежним в следующий момент, и нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Жизнь, эволюция, Вселенная, пространства времени и материи, энергия, само существование — все изменяется.

— Это лишь один аспект, — сказал Орр. — Есть и другой — постоянство.

— Когда мир перестанет изменяться, наступит царство энтропии, тепловая смерть Вселенной. Чем больше движения, пересечений, противоречий, изменений, тем меньше равновесия и тем больше жизни. Я за жизнь, Джордж! Жизнь сама по себе — это борьба. Невозможно жить в безопасности. Безопасность вообще не существует. Высуньте голову из своей раковины и живите полной жизнью. Вы боитесь гигантского эксперимента, который мы с вами проводим. Мы на краю открытия огромной силы на благо всего человечества. Это абсолютно новое поле антиэнтропической энергии, это жизненная сила, воля к действию и изменению.

— Все это верно. Но ведь…

— Что, Джордж?

Теперь голос Хабера звучал по-отцовски терпеливо. Орр заставил себя продолжать, уже понимая, что ничего не добьется.

— Мы в мире, а не вне его. Бесполезно пытаться стоять вне мира и управлять им. Это противоречит жизни. Мир существует, что бы вы ни делали. Оставьте его в покое.

Хабер прошел взад-вперед по кабинету, задержался у большого окна, выходившего на север, на торжественный, величественный конус горы Святой Елены, несколько раз кивнул.

— Понимаю, — сказал он, не оборачиваясь, — вполне вас понимаю. Но позвольте мне выразить по-другому. Возможно, вы поймете, что мне нужно. Представьте себе, что вы один в джунглях, в Мату Гроссо, и видите на тропе туземку. Она умирает от укуса змеи. У вас в сумке лекарство, его много, достаточно, чтобы излечить от тысячи укусов. Вы что, не станете применять его, потому что «таков мир»?

— Это зависит… — начал Орр.

— Зависит от чего?

— Ну, не знаю. Если перевоплощение душ существует, возможно, вы сохранили ее жалкую жизнь и помешали ей жить гораздо лучшей жизнью. А может, вы вылечите ее, она вернется домой и убьет шестерых в деревне. Я знаю, вы дадите ей лекарство, потому что оно у вас есть и вы ее жалеете. Но вы не знаете, приносите ли вы тем самым добро или зло, или то и другое.

— Согласен. Я знаю действие лекарства, но не знаю, что я делаю. Хорошо, охотно принимаю ваши посылки. А какая разница? Согласен, что в восьмидесяти пяти процентах случаев я не знаю, что сделает ваш мозг, и вы не знаете, но ведь мы делаем… Почему бы нам не продолжить?

Он бурно заразительно рассмеялся, и Орр обнаружил, что сам слабо улыбается.

Но пока прикладывались последние электроды, он сделал последнюю попытку.

— По пути сюда я видел гражданский арест и эвтаназию, — сказал он.

— За что?

— Рак.

Хабер кивнул.

— Неудивительно, что вы угнетены. Вы не принимаете необходимость контролируемого насилия для блага общества, и, может, никогда не примете. Мир, в котором мы оказались, Джордж, реалистичен и жесток. Как я говорил, нельзя прожить в безопасности. Но будущее оправдывает нас. Нам необходимо здоровье. У нас просто нет места для неизлечимо больных, для наследственных заболеваний, ухудшающих породу. Мы не можем допустить ни потери времени, ни бесполезных страданий.

Хабер говорил с энтузиазмом, чуть преувеличенным, а Орр думал, насколько ему самому нравится мир, который он создал.

— Сидите, Джордж. Я не хочу, чтобы вы уснули по привычке. Вот так. Вам может стать скучно. Я хочу, чтобы вы просто посидели. Не закрывайте глаза, думайте о чем угодно. Я покопаюсь во внутренностях беби. Ну вот, готово.

Он нажал белую кнопку «включено» на стене справа от себя, у изголовья кушетки.

Проходящий чужак слегка задел Орра в толпе на бульваре. Он поднял левый локоть, чтобы извиниться. Орр пробормотал:

— Извините.

Чужак остановился, наполовину преграждая путь. Орр тоже остановился, удивленный и пораженный девятифунтовой бронированной невыразительностью чужака.

Чужак был странен до забавности, как морская черепаха. Но и морская черепаха обладает своеобразной красотой, как всякое живое существо.

Из-под слегка приподнятого левого локтя донесся ровный невыразительный голос:

— Джорджор.

Спустя мгновение Орр узнал собственное имя и в замешательстве остановился.

— А! Да, я — Орр.

— Просим простить вмешательство без предупреждения. Вы человек, способный к Яхклу, как уже отмечалось. Это вас беспокоит.

— Я не думаю…

— Мы тоже обеспокоены. Концепции пересекаются в тумане. Восприятие затруднительно. Вулканы изрыгают пламя. Помощь предложена — отказ. Лекарство от укуса змеи не годится для всех. До поворота в неверном направлении возможно появление вспомогательных сил в такой немедленной последовательности: эр’перрехние.

— Эр’перрехние, — автоматически повторил Орр.

Он изо всех сил старался понять, что говорит ему чужак.

— Если желательно. Речь — серебро, молчание — золото. Я — Вселенная. Просим простить вмешательство, пересечения неясны.

Чужак, у которого не было ни шеи, ни талии, тем не менее как будто поклонился и прошел, большой, зеленоватый, сквозь толпу. Орр стоял, глядя ему вслед, пока Хабер не окликнул его:

— Джордж!

— Что?

Орр удивленно осмотрел комнату, стол, окно.

— Что вы делали?

— Ничего, — ответил Орр.

Он по-прежнему сидел на кушетке, на голове — электроды. Хабер нажал кнопку «выключено», подошел к кушетке и посмотрел вначале на Орра, потом на экран ЗЭГ.

Открыв машину, он провернул записи, ведущиеся внутри пером на бумаге.

— Мне показалось, что я неправильно прочел данные.

Он принужденно рассмеялся, смех его не походил на обычный бурный хохот.

— Странно ведет себя у вас кора, я ведь ее не питал усилителем. Я лишь слегка стимулировал. Ничего особенного, но что это? Боже, не менее ста пятидесяти милливольт.

Он вдруг обернулся к Орру.

— О чем вы думали? Вспомните.

— Я думал о чужаках.

— С Альдебарана? Ну и что?

— Просто вспомнил, что, идя сюда, встретил одного на улице.

— И сознательно или бессознательно это напомнило вам об эвтаназии, свидетелем которой вы были. Верно? Отлично. Это может объяснить странное поведение эмоциональных центров. Усилитель подхватил их и преувеличил. Вы должны были ощущать, что в вашем мозгу происходит нечто необычное, особенное. Нет?

— Нет, — задумчиво сказал Орр.

Он и в самом деле не чувствовал ничего необычного.

— Послушайте, если вас что-то беспокоит, вы должны знать, что я несколько сотен раз подключал к себе усилитель. И на других пациентах испытывал. Он не может вам повредить. Но эта запись необычна для взрослого, и я хотел проверить, чувствуете ли вы это субъективно.

Хабер успокаивал себя, а не Орра. Орра нельзя было успокоить.

— Продолжим.

Хабер подошел к выключателю усилителя.

Орр сжал губы и увидел Хаос и Древнюю Ночь. Но их здесь нет, и он не в Нижнем городе, где разговаривает с девятифунтовой черепахой. Он по-прежнему сидит на удобной кушетке и смотрит на туманный, серо-голубой конус Святой Елены. И тихо, как вор в ночи, в него вошло ощущение благополучия, уверенности, что все в порядке, и что он находится в центре мира. Я — это Вселенная. Его изоляция не будет допущена. Он вновь там, где должен быть.

Он чувствовал спокойствие, абсолютную уверенность в себе и в окружающем. Чувство это не казалось ему чудом или загадкой, оно было нормой. Так он всегда себя чувствовал, если не считать периодов кризиса и агонии. Такое чувство заполняло его детство и лучшие часы юности. Это нормальное ощущение бытия. В последние годы он утратил его, постепенно, но почти полностью, вряд ли сознавая, что утрачивает. Четыре года назад в апреле произошло такое, что нарушило его равновесие. Наркотики, сновидения, непрестанный переход от воспоминаний об одной жизни к другой и попытки Хабера улучшить мир — все это еще больше нарушало равновесие. И вот теперь оно вернулось.

Он знал, что не сам добился этого.

— Что сделал усилитель? — спросил он.

— Что сделал?

Хабер внимательно смотрел на экран ЗЭГ.

— Не знаю…

— Он ничего не делает, — ответил Хабер с ноткой раздражения.

Хабер любил такие мгновения, когда он не играл роль, когда он был поглощен тем, что пытался узнать при помощи своих приборов.

— Он просто усиливает то, что делает в данный момент ваш мозг, избирательно усиливает активность, но ваш мозг в данный момент не делает абсолютно ничего интересного. Вот.

Он сделал быструю запись, повернулся к усилителю, потом снова к экрану. Поворачивая рукоятки, он разделил на экране три линии, казавшиеся одной. Орр не мешал ему. Один раз Хабер резко сказал:

— Закройте глаза. Поднимите взгляд вверх. Продолжая держать глаза закрытыми, постарайтесь увидеть что-либо: красный куб…

Когда он наконец выключил машину и начал снимать с Орра электроды, спокойствие не оставило Орра, как будто оно было вызвано наркотиками или алкоголем. Оно осталось. Без всякой робости Орр сказал:

— Доктор, я не могу больше позволить вам пользоваться моими эффективными снами.

— А? — произнес Хабер, думая не об Орре, а о его мозге.

— Я не позволю вам больше использовать мои сны.

— Использовать сны?

— Да.

— Называйте это, как вам угодно, — сказал Хабер.

Он выпрямился и теперь нависал над сидевшим Орром, большой, серый, бородатый и недовольный.

— Мне жаль, Джордж, но вы не должны так говорить.

Боги Орра были безмятежны и независимы, они не требовали ни поклонения, ни повиновения.

— Однако, я говорю, — спокойно ответил он.

Хабер взглянул на него сверху вниз, впервые взглянул серьезно — и увидел. Он будто отскочил, как человек, наткнувшийся на гранитные стены, считая, что перед ним легкий занавес. Он пересек комнату и сел за стол. Орр встал и слегка потянулся.

Большой серой рукой Хабер гладил черную бороду.

— Я на пороге, нет, уже в центре крупного открытия, — сказал он.

Голос его звучал не добродушно, как всегда, а сурово и властно.

— Используя записи вашего мозга, я программирую усилитель на производство эффективных снов. Я назвал это э-стадией. Вскоре я смогу накладывать э-стадию на любой мозг. Вы понимаете, что это значит? Я легко могу вызвать эффективный сон у соответствующим образом отобранного и подготовленного человека так же легко, как психолог вызывает гнев у кошки, даже легче, потому что мне не понадобятся ни контакты, ни химические препараты. Мне осталось несколько дней, может, несколько часов. И тогда вы будете свободны. Вы мне будете не нужны. Мне не нравится работать с пациентом, не желающим сотрудничать. С другим будет легче. Но пока вы мне нужны. Исследование должно быть закончено. Вероятно, это наиболее важное научное открытие в истории научной мысли. И если обязательства в отношении меня, как друга, стремление к знаниям и благу человечества не в состоянии удержать вас здесь, что ж, если понадобится, я получу ордер на принудительное лечение… Гм… Принуждение к личному благу. Если понадобится, я использую лекарства, как если бы вы были буйнопомешанным. Ваш отказ от помощи в таком важном деле конечно же проявление психоза. Нет необходимости говорить, однако, что для меня было бы гораздо лучше получать от вас добровольную помощь. Для меня здесь большая разница.

— Никакой разницы для вас тут нет, — спокойно возразил Орр.

— Почему вы спорите со мной сейчас? Почему именно сейчас, Джордж, когда вы так много дали мне, когда мы так близки к цели?

Джордж Орр, однако, не чувствовал за собой вины. Если бы он имел привычку предаваться рефлексии, он не дожил бы до тридцати лет.

— Потому что чем дальше вы заходите, тем хуже. И теперь, вместо того чтобы помешать мне видеть эффективные сны, вы пытаетесь вызвать их у себя. Я не хочу, чтобы мир жил в соответствии с моими снами. Еще меньше я хочу, чтобы это были ваши сны.

— Что вы хотите этим сказать — «тем хуже»? Послушайте, Джордж. Мы с вами работали несколько недель. Что сделано? Уничтожено перенаселение, восстановлено экологическое равновесие планеты, уничтожен рак — главный убийца.

Он начал загибать свои серые пальцы.

— Уничтожена расовая ненависть. Уничтожена война. Исчезла возможность гибели человечества из-за порчи генетического бассейна. Уничтожена, точнее, в процессе уничтожения бедность, экономическое неравенство, классовая борьба во всем мире. Что еще? Душевные болезни, неумение приспосабливаться к реальности — чтобы преодолеть это, потребуется время, но первые шаги уже сделаны. Под руководством ХУРАДа неуклонно сокращаются беды человечества, физические и психические, индивидуальность получает все больше возможности для самовыражения. Постоянный прогресс, Джордж! За прошедшие шесть недель мы добились большего прогресса, чем все человечество за шестьсот тысяч лет.

Орр чувствовал себя обязанным ответить на эти аргументы.

— А где демократические правительства? Люди больше не могут выбирать образ жизни. Почему все вокруг такое мрачное, безрадостное? Это всемирное государство, это воспитание детей в Центрах…

Хабер не на шутку рассердился:

— Детские центры — ваше изобретение, а не мое! Я просто очертил вам желаемое содержание сна, как всегда это делаю. Я пытался дать понять, как осуществить это желаемое, но ничего не получилось. Ваш треклятый мозг изменяет все до неузнаваемости. Можете не говорить мне, что вы сопротивляетесь тому, что я готовлю человечеству. Это было ясно с самого начала. Каждый шаг вперед, который я заставлял вас делать, вы искажали. Каждый раз вы пытались сделать шаг назад. Ваши собственные стремления абсолютно негативны. Если бы не мое гипнотическое внушение, вы бы давно превратили мир в пепел. Вы почти успели в этом в тот вечер, когда сбежали с женщиной-адвокатом.

— Она мертва, — сказал Орр.

— Это к лучшему, — изрек Хабер. — Она оказала на вас отрицательное воздействие. Вы безответственны. У вас нет ни социального сознания, ни альтруизма. Вы моральная медуза. Каждый раз мне гипнотически приходится внушать вам чувство социальной ответственности. И каждый раз оно искажается. Так было и с Детскими Центрами. Я полагал, что семья часто вызывает неврозы и что в идеальном обществе она может быть усовершенствована. Ваш сон грубо интерпретировал мою мысль, смешал с дешевым утопическим взглядом, или с циничными антиутопическими концепциями, и произвел эти Центры. И все же это лучше того, что было. В этом мире почти нет шизофрении. Теперь это редкое заболевание.

Темные глаза Хабера сияли, губы улыбались.

— Сейчас положение лучше, чем раньше, — признал Орр. — Но ваши старания ухудшили его. Я не собираюсь искажать ваши идеи, но вы делаете то, чего делать нельзя. Я знаю, что обладаю этой способностью, но я знаю и свой долг. Это можно использовать только в случае крайней необходимости, когда нет другой альтернативы, а сейчас альтернатива есть. Я намерен остановиться.

— Мы не можем остановиться, мы только начали, мы только обретаем контроль над этой вашей способностью. Я уже вижу, как это сделать, и сделаю. Ничто не должно стоять на этом пути — на нем столько может быть сделано для блага человечества с помощью новых удивительных свойств мозга!

Хабер произносил речь. Орр смотрел на него, но непрозрачные глаза, устремленные на него, не возвращали взгляд, не видели его. Речь продолжалась.

— Я делаю эту новую способность воспроизводимой. Можно воспользоваться аналогией с изобретением книгопечатания, с приложением новых технологий и научных концепций. Если эксперимент или технология не могут быть успешно воспроизведены другими, они бесполезны. Э-стадия, пока она заключена в мозгу одного человека, не более полезна для человечества, чем ключ, запертый в комнате или единственная стерильная генная пара. Но у меня есть средства извлечь этот ключ. Этот «ключ» станет таким же поворотным пунктом в развитии человечества, как создание самого человеческого мозга. Любой заслуживающий того мозг сможет пользоваться этой способностью. Когда подготовленный, специально обученный объект войдет в э-стадию под влиянием усилителя, он будет находиться под полным аутогипнотическим контролем. Ничто не будет доверено случайности, иррациональному капризу. Не будет больше противоречия между вашими стремлениями к нигилизму и моей волей к прогрессу. Когда я буду уверен в своей технике, вы будете свободны, абсолютно свободны. Поскольку вы все время заявляете, что боитесь ответственности, не хотите видеть эффективные сны, я обещаю вам, что первый же мой эффективный сон включит в себя ваше «исцеление». Больше у вас никогда не будет эффективных снов.

Орр встал. Он стоял и глядел Хаберу прямо в глаза. Лицо его было спокойно, но напряженно и сосредоточенно.

— Вы будете сами контролировать свои сны, без помощников? Без контроля?

— Я контролировал ваши сны неделями, а это мой собственный случай, и, конечно, я сам буду первым объектом эксперимента. Абсолютные этические гарантии. Контроль будет полным.

— Я пробовал аутогипноз, прежде чем пристраститься к наркотикам…

— Да, вы упоминали об этом. Конечно, у вас не получилось. Вопрос о сопротивляющемся субъекте, достигшем успешного аутовнушения, довольно интересен, но он ничего не доказывает. Вы не профессиональный психолог, вы не тренированный гипнотизер и вообще были выведены из эмоционального равновесия. Вы ничего не достигли, разумеется. Но я профессионал. Я точно знаю, что делать. Я хочу внушить себе нужный сон во всех подробностях, как будто мой мозг бодрствует. Всю прошлую неделю я делал это, я готовился. Когда усилитель синхронизирует общий рисунок э-стадии с моей собственностью — ж-стадией, мои сны станут эффективными, и тогда…

Губы в кудрявой бороде сложились в экстатическую улыбку, и Орр отвернулся, как будто увидел нечто ужасающее, не предназначавшееся для чужих глаз.

— Тогда мир уподобится небу, а люди — богам!

— Мы уже боги, — сказал Орр, но Хабер не обратил на него внимания.

— Бояться нечего, опасность существовала — мы оба знаем это, — пока вы один обладали способностью э-снов и не знали, что с ней делать. Если бы вы не попали ко мне, если бы вас не направили в опытные руки, кто знает, к чему бы это привело бы? Но вы здесь, и я знаю все. Как говорят, гений — это способность оказаться в нужном месте в нужное время!

Он громогласно рассмеялся.

— Теперь нечего бояться, все в наших руках. Я знаю, что делаю и как делать. Я знаю, куда иду.

— Вулканы извергают пламя, — пробормотал Орр.

— Что?

— Я могу идти?

— Завтра в пять.

— Я приду, сказал Орр и вышел.