В пустой комнате пустынного гигантского многоэтажного дома, вмещавшего ранее тысячи людей, одинокий телевизор продолжал во всю мощь динамика развлекать пустоту.

До Последней Мировой Войны эта теперь ничейная руина была процветающим, оберегаемым и любимым многими домом.

Здесь располагался пригород Сан–Франциско, до города было рукой подать, особенно на быстром монорельсовом экспрессе.

Тогда весь полуостров пел и вел шумную жизнь, словно дерево, полное птиц, но теперь владельцы дома или умерли, или эмигрировали на одну из планет–колоний. Во–первых, потому, что война обошлась очень дорого, несмотря на храбрые предсказания Пентагона и его самодовольного научного вассала, корпорации Рэнд, которая к тому же находилась неподалеку от этих мест. Как и владельцы квартир, корпорация переехала в другое место, что и к лучшему. Никто по ней не скучал.

Теперь уже никто не помнил, почему началась война и кто победил. Если вообще кто–то победил. Пыль, заразившая всю атмосферу Земли, взялась словно бы ниоткуда. Ведь ни один из военных противников не предполагал, что она может появиться. Сначала, как это ни странно, вымерли совы.

Тогда это казалось почти забавным — толстые, в белом пуху птицы валялись там и тут, во дворах и на улицах.

Обычно они вылетали из своих гнезд только после наступления темноты и редко попадались на глаза людям. В средние века во время эпидемии чумы вымирали крысы. Но новая чума тем не менее спустилась сверху.

За совами последовали остальные птицы, но к тому времени загадка была уже решена. Колонизационная программа потихоньку развивалась еще войны, но теперь, когда солнце больше не сияло над Землей, колонизация вступила в совершенно новую фазу. В связи с этим орудие войны, Синтетический Борец за свободу, было модифицировано.

Способный функционировать в условиях другой планеты, гуманоидный робот — строго говоря, органический андроид — превратился в мобильный вспомогательный движитель всей программы колонизации. По введенному ООН закону каждый эмигрант автоматически становился владельцем андроида или, по его собственному выбору, подтипа андроида К 1990 году разнообразие подтипов превзошло всякое понимание, подобно тому, как расплодились модели автомобилей в Америке в шестидесятых годах.

Это был главный стимул эмиграции — слуга–андроид в качестве пряника и радиоактивные осадки в качестве кнута. ООН позаботилась о том, чтобы эмигрировать стало легко, а оставаться — трудно, если вообще возможно.

Медлить с переселением означало превратиться в класс биологически нечистых, стать угрозой для безупречной наследственности расы. Если на гражданине закреплялся ярлык «специал», он, даже добровольно приняв стерилизацию, уже не считался равным среди равных. Фактически он больше не был частью человечества. И все же то тут, то там некоторые люди отказывались эмигрировать. Это даже для занимавшихся данной проблемой представлялось необъяснимой нелогичностью.

Рассуждая логически, все регуляторы должны были бы уже эмигрировать. Очевидно, даже в искалеченном обличье Земля оставалась слишком привычной, чтобы было легко от нее отказаться.

Или, возможно, эти люди вообразили, что пылевой чехол над планетой постепенно рассосется.

Во всяком случае, тысячи людей продолжали оставаться на Земле. Большая их часть скапливалась в городских районах, где они могли физически ощущать присутствие друг друга и находить в этом поддержку. Это были в общем–то относительно нормальные индивиды.

Но, кроме них, в покинутых городах стали селится всякие странные типы.

Одним из них был Джон Исидор, который как раз теперь брился, а его телевизор в соседней пустой комнате продолжал вопить и стенать в пустоту.

Джон забрел в эти места еще в первые послевоенные дни. В те мрачные времена все пришло в движение. Толпа сорвалась с насиженных мест. Люди в одиночку и группами скитались из одной местности в другую. В этот период радиоактивная пыль выпадала неравномерно. Некоторые штаты были от нее почти свободны, некоторые просто задыхались. Сорванное с насиженных мест население передвигалось в соответствии с перемещением пыли. Этот полуостров к югу от Сан–Франциско был сначала почти свободен от радиации, и очень многие поспешили поселиться здесь. Когда появилась пыль, некоторые умерли, остальные уехали. Джон Р.Исидор остался.

Телевизор не умолкал.

— …воссоздавая безмятежную атмосферу штатов предвоенных дней, штатов на юге страны! В качестве личного слуги или неутомимого помощника в работе сделанный по индивидуальному заказу гуманоидный робот, приспособленный специально для ваших личных уникальных нужд, для вас и только для вас, вручается вам по прибытии совершенно бесплатно. Он полностью отрегулирован в соответствии с вашими указаниями, отданными перед отлетом с Земли. Он станет вашим верным безотказным спутником, будет разделять трудности величайшего и отважнейшего приключения, на которое отважилось человечество за всю историю…

Телевизор продолжал в том же духе без конца.

«Не опоздал ли я на работу?» — думал Исидор, царапая подбородок. У него не было исправных часов. Обычно он сверялся с сигналами по телевизору, но сегодня, судя по всему, был День Межпланетного Обозрения. Во всяком случае, как утверждалось, наступила пятая — или шестая? — годовщина основания новой Америки, главного американского поселения на Марсе. А телевизор Джона Исидора, будучи частично поломанным, принимал только один канал, национализированный правительством в дни войны, да так и оставшийся по сей день.

Оказалось, что Исидор вынужден теперь был слушать официальную программу Вашингтонского правительства, рассказывавшую об успехах колонизации ближайшей к Земле планеты Солнечной системы.

— Послушаем миссис Мегги Клегмен, — предложил Джону диктор на экране.

Но Джон хотел всего лишь узнать, который час. Миссис Клегмен, совсем недавно эмигрировавшая на Марс, в записанном на пленку в Нью–Йорке интервью отвечала на поставленные вопросы.

— Миссис Клегмен, как вы считаете, сильно ли отличается жизнь на зараженной радиацией Земле от жизни здесь, на новой планете, полной всевозможных перспектив?

Последовала пауза. Потом усталый, хриплый голос женщины средних лет проговорил:

— Я думаю, что меня и нашу семью из трех человек больше всего поразило… достоинство.

— Достоинство, миссис Клегмен? — спросил диктор.

— Да, — ответила она. — Это трудно объяснить. Иметь слугу, на которого можно положиться в эти беспокойные времена, я нахожу, что это очень ободряет.

— А на Земле, миссис Клегмен, вы не опасались, что окажетесь в числе классифицируемых как специал?

— О, мы с мужем страшно беспокоились, просто ужасно. Конечно, сейчас, когда мы эмигрировали, все эти волнения позади и, к счастью, навсегда.

«И для меня они исчезли навсегда, — кисло подумал Джон Исидор, — и мне даже не понадобилось эмигрировать». Он числился в ряду специалов уже более года, и не только с точки зрения генов, которые он носил.

Более того, он провалил тест на минимум умственных способностей, что делало его, говоря простыми словами, недоумком.

На Джона Исидора низверглось презрение трех обитаемых планет, но, несмотря на это, он остался в живых.

У него была работа — он водил фургон для доставки животных при фирме по ремонту поддельных животных «Ванесовская ветеринарная лечебница». Мрачный его босс, Ганнибал Слоут, относился к нему, как к нормальному человеку, за что Джон был ему очень благодарен. «Морс серта, вита инсерта», — любил повторять мистер Слоут. Исидор, хотя и слышал уже много раз, очень смутно понимал смысл этих слов. В конце концов, если недоумок способен разобраться в латыни, то он перестает быть недоумком. Сам мистер Слоут принимал истину только тогда, когда ему разъясняли, что это истина.

Существовало, кроме того, множество бесконечно более глупых недоумков, чем Джон Р.Исидор, которые вообще не могли работать и постоянно обитали в специальных заведениях, вроде причудливо названного «Института особых Трудовых навыков».

Слово «особый», как всегда напоминало о природе обитателей данного заведения.

— Но разве ваш муж не чувствовал, — спрашивал диктор на телеэкране, — что, надевая дорогой и неудобный свинцовый гульфик, он надежно предохраняет себя, не так ли, миссис Клегмен?

— Мой муж… — начала миссис Клегмен.

В этот момент, завершив бритье, Исидор вошел в другую комнату и выключил телевизор.

Тишина навалилась на него со всех сторон, она подмяла его со всей своей ужасной мощью, словно питаемая гигантской электростанцией безмолвия. Она поднималась от пола, из мебели, от серого вытертого ковра, покрывавшего все пространство комнаты от стены до стены. Ее выпустили на волю поломанные кухонные принадлежности, мертвые хозяйственные устройства, которые не работали уже тогда, когда появился в квартире Джон Исидор. Не горевший торшер в гостиной источал тишину, которая смешивалась с тишиной, спускавшейся с потолка. Ей удавалось выливаться из любой вещи, словно она, тишина, собиралась подменить собой все материальные предметы. Поэтому она воздействовала не только на уши, но и на глаза.

Стоя рядом с безмолвным телевизором, Исидор не только слышал, но и видел тишину, словно она была живым существом. Он и раньше подобным образом ощущал ее суровое приближение. Когда тишина приходила, она врывалась немедленно, без церемоний, явно не в силах ждать. Безмолвие мира не в состоянии было совладать с собственной жадностью. Особенно теперь, когда оно практически победило.

«А другие, — думал он, — те, которые остались на Земле, как они воспринимают образовавшуюся пустоту?» Или здесь все дело в особенностях его биологической структуры, в недостатках его сенсорного аппарата? «Это интересный вопрос», — подумал Исидор. Но с кем бы он мог обменяться наблюдениями? В этом слепом и глухом доме с тысячью незанятых квартир он жил одиноко, чувствуя, как дом, подобно своим собратьям, день за днем превращается во все более ужасную и безнадежную жертву энтропии. В конечном счете все содержимое дома превратится в однородную безликую массу, в пудинг из бесполезного хлама, который заполнит все комнаты от пола до потолка, а потом и сами побежденные дома превратятся в бесформенную массу, погребенную под всепроникающей пылью.

К этому времени он сам, конечно, уже умрет. Это тоже было довольно интересным явлением, которое занятно было предчувствовать, стоя в пустой гостиной один на один с бездыханной, всюду проникающей, покорившей весь мир тишиной.

Наверное, лучше снова включить телевизор, но вся эта реклама, направленная на оставшихся регуляров, вызывала у него чувство страха. Она напомнила ему о путях и возможностях спастись, закрытых для него, специала. Он им не нужен. Он бы даже не смог, если бы и хотел, эмигрировать.

Так зачем слушать все это? К черту их вместе с их колонизацией! Хоть бы там, в колониях, началась война — к тому же теоретически это возможно — и там тоже все кончится, как и на Земле. Все эмигрировавшие окажутся специалами.

«Ладно, — подумал Исидор. — Я иду на работу». Он потянул за ручку двери, и перед ним открылся путь в неосвещенный холл.

Джон тут же отпрянул назад, бросив лишь взгляд на безмолвный вакуум, в который был погружен весь дом. Да, она ждала его в засаде, эта сила, которая, как он чувствовал, пронизывала и его собственную квартиру. «Бог мой!» — подумал он и закрыл дверь. Нет, он был еще не готов к длинному путешествию по гулким лестницам на самую крышу, где у него не было животного. Эхо собственных шагов, эхо пустоты. «Пора взяться за рукоятки», — сказал он себе и прошел в гостиную, к черному эмпатическому ящику.

Включив его, он тут же почувствовал слабый запах ионизации, распространившийся от блока питания.

Джон радостно вдохнул его, сразу же оживился. Потом засветилась катодная трубка, подобно бледной имитации телеэкрана. Образовался внешне случайный узор цветных линий, полос, фигур.

Пока не сжаты рукоятки, этот узор ничего не значил. Поэтому, глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, Джон Исидор сжал рукоятки эмпатического генератора.

Тут же синтезировал зрительный образ. Он увидел перед собой знаменитый пейзаж — коричневый склон старой горы, уходившей куда–то вверх. Высохшие скелетообразные стебли бурьяна впитались в сумрачное, бессолнечное небо. Вверх по склону горы поднималась одна–единственная фигура, более или менее похожая на человека, — это и был старый человек в бесформенном балахоне такого же унылого цвета, как и мрачное небо.

Этот человек, Вилбур Сострадающий, потихоньку продвигался вперед, ухватившись за рукоятки прибора. Джон Исидор постепенно почувствовал, как исчезает гостиная, в которой он находился. Пришедшая в дряблость мебель и стены отодвинулись в никуда, и Джон их больше не воспринимал. Вместо этого, как и всегда, он оказался среди предметов иного мира, с унылым серым небом и грязно–коричневой землей. Одновременно Джон перестал быть просто зрителем, наблюдающим за подъемом старика. Это теперь его собственные ноги шагали по привычным камням и гравию. Он снова чувствовал острые камни под ногами, снова вдыхал едкую дымку местного неба — совсем не земного неба, а какого–то чужого, удаленного мира, он делал это посредством эмпатического ящика, оказавшегося у него в руках. Джон перенесся в этот мир обычным загадочным ошеломляющим путем — произошло физическое и ментальное слияние с Вилбуром Сострадающим. То же самое ожидало всех, кто сейчас сжимал рукоятки эмпатического генератора, — на Земле или на одной из колонизированных планет. Джон словно бы почувствовал присутствие всех этих людей, в его сознание влился их говор, их мысли. Он услышал в своей голове шум множества интеллектуальных волн. Всех их занимала одна вещь: слияние их сознаний с сознанием человека на склоне холма. Шаг за шагом, почти неощутимо, но они все проделывали путь к вершине. «Выше и выше», — думал Джон, а под ногами шуршал гравий. «Сегодня мы поднялись выше, чем вчера, а завтра…» — и Джон, составная часть Вилбура Сострадающего, поднял голову, измеряя взглядом оставшуюся часть подъема. Нет, конца еще не видно. Слишком далеко, но конец настанет.

Камень, брошенный в него, ударил в руку. Он почувствовал боль. Джон повернулся, и мимо него пронесся еще один камень, не задев его. Камень ударился о другой камень на земле, и звук этот заставил Джона вздрогнуть. Кто это? Он всматривался вдоль пройденного пути, стараясь отыскать обидчика.

Старый противник, он постоянно держался на самом краю поля зрения. Он, или они, преследовали его по всему пути на вершину, и до самого конца дороги они не оставят его в покое.

Джон вспомнил недоступную пока вершину. Наверняка там плоская поверхность. Тогда кончится подъем, и начнется другая часть пути.

Сколько раз это уже бывало с ним? Память подводила его. Прошлое и будущее соединились. Все, что Джон успел испытать, и все, что он в конечном счете испытает, — все сливалось, и оставался лишь момент настоящего времени, когда он стоял, переводя дыхание и потирая ссадину на руке, оставшуюся от камня. «Боже, — подумал Джон, — разве это справедливо? Почему я здесь, вот так, и меня мучит что–то, и я даже не могу понять, что это или кто это?»

В следующий момент всеобщий хор голосов внутри него, всех тех сознаний, что слились с ним, развеял иллюзию одиночества.

— Вы тоже почувствовали? — спросил он.

— Да, — ответили голоса. — Камень ударил нас в левую руку. Было чертовски больно.

— Ладно, — сказал Джон. — Надо ползти вверх.

Он снова двинулся вперед, и все они немедленно присоединились к нему.

Джон вспомнил, что тогда все было не так. Еще задолго до проклятия, в первой, более счастливой жизни. Его приемные родители Френк и Кора Сострадающие обнаружили его на плававшем у берегов Англии надувном резиновом спасательном плотике. Или это было, кажется, у берега Мексики неподалеку от порта Тампико?

Сейчас он уже не помнил деталей. Детство его было безмятежным. Он любил все живое, особенно зверей. Собственно, некоторое время он обладал способностью возвращать к жизни мертвых животных. Джон жил в окружении кроликов и жуков, на Земле или на планете–колонии, где именно — он теперь забыл. Но он помнил убийц, они арестовали его, словно урода, самого последнего среди специалов.

После этого все изменилось.

Местное законодательство запрещало использовать способность возвращения мертвого к живому. Когда Джону было шестнадцать, они известили его об этом. Он еще год продолжал делать это тайно, уходя в еще оставшиеся леса. Но какая–то старая женщина, которую он никогда не видел и даже не слышал о ней, выдала его.

Убийцы без согласия его родителей бомбардировали уникальное образование в его мозгу, облучили его радиоактивным кобальтом, и он оказался погруженным в совершенно иной мир, о существовании которого он даже не подозревал до сих пор.

Это была глубокая яма, заполненная трупами и мертвыми костями, и у Джона ушли годы на то, чтобы выбраться оттуда.

Исчезли ослики и особенно лягушки, необходимые для него существа, остались только гниющие расчлененные трупы — здесь безглазая голова, там кусок ноги.

Наконец, птица, которая попала туда, чтобы умереть, рассказала ему, где он находится. Он погрузился в могильный мир.

Птица объяснила, что Джон не сможет выбраться отсюда, пока разбросанные вокруг него кости снова не станут живыми людьми, что Джон стал частью обмена веществ этого мира. И пока все они не восстанут, ему тоже не воскреснуть.

Сколько времени продлилась эта часть цикла, он не знал. Собственно, ничего не происходило, поэтому время нечем было измерить. Наконец, плоть наросла на костях, пустые глазницы наполнились хрустальными шариками глаз.

Тем временем защелкали восстановившиеся клювы и заревели новые рты, пасти, глотки.

Возможно, это он был тому причиной.

Возможно, экстрасенсорный узел его мозга восстановился. Очень вероятно, что это был естественный процесс. Во всяком случае, Джон больше не погружался, наоборот, вместе со всеми он начал путь наверх. Он уже давно потерял всех их из виду. Джон обнаружил, что в одиночку продолжает подъем.

Но спутники были с ним. Странным образом он чувствовал их присутствие внутри себя.

Исидор сжимал две одинаковые рукоятки генератора эмпатии, испытывая незабываемое ощущение, будто он всем своим существом вбирает в себя живые существа. Потом он нехотя отпустил рукоятки. Как всегда, это ощущение должно было закончиться. К тому же рука болела и кровоточила. Ударивший камень оставил ранку.

Опустив рукоятки, Джон осмотрел руку, потом неуверенным шагом направился в ванную, чтобы промыть порез.

Уже не первый раз он получал раны, находясь в слиянии с Вилбуром Сострадающим. Очевидно, что и это не последний удар. Некоторые люди, особенно пожилые, даже умирали, достигнув вершины холма, где мучения начинались всерьез. «Смогу ли я еще раз пережить вершину? — спросил себя Джон, промывая ссадину. — Может случиться сердечный приступ. Лучше бы я жил в центре города. Там доктора и эти электрические машины, а здесь, в пустынном месте, это очень рискованно».

Но он знал, что пойдет на риск.

Так всегда было и раньше. Так делали почти все люди, даже пожилые и уже физически слабые.

Джон вытер ранку бумажной салфеткой и услышал приглушенный звук работавшего телевизора.

«В этом доме есть кто–то еще», — подумал Исидор. Это была дикая мысль, он не мог в нее поверить. «Это чужой телевизор, мой выключен. Этот телевизор находится на нижнем этаже. Я в этом доме больше не один, — вдруг осознал Джон Исидор. — Появился новый жилец, он занял одну из пустующих квартир, и эта квартира недалеко от моей, поэтому я слышу звук его приемника. Второй или третий этаж, никак не ниже. Так, посмотрим». Исидор начал лихорадочно размышлять. Что нужно делать, когда появляется новый жилец? Зайти как бы случайно и что–то спросить? Он не мог вспомнить, хотя бы и потому, что такого с ним раньше не случалось. Люди уезжали, люди эмигрировали, но никто никогда не приезжал сюда.

Исидор решил, что нужно что–нибудь отнести туда — стакан воды или, лучше, молока, или муки, или яйцо, то есть их эрзац–заменители.

Заглянув в холодильник, компрессор которого уже давно не работал, Джон отыскал сомнительной свежести кусок маргарина.

Взяв его, испытывая радостный подъем, чувствуя биение сердца, он направился на нижний этаж. «Надо сохранять спокойствие, — думал он, чтобы никто не догадался, что я недоумок. Если увидят, что я недоумок, то не станут со мной разговаривать. Так почему–то всегда получается. Интересно, почему?

Он быстро шагал по коридору.