Глава 14
«Ответа не существует, — подумал мистер Нобусуке Тагоми, — так же как и понимания. Даже в оракуле. И все же я должен продолжать жить изо дня в день, несмотря на это. Пойду и поищу что–нибудь маленькое. Буду жить незаметно, чего бы это мне ни стоило, пока, как–нибудь позже, не наступит…»
Он попрощался с женой и вышел из дому. Но сегодня он не направился, как обычно, в «Ниппон Тайм Билдинг». Нужно было дать себе разрядку, погулять в парке у «Золотых Ворот» с его зверинцем и аквариумами, посетить такое место, где обитатели — безмозглые существа, не способные к мышлению, тем не менее наслаждались жизнью.
Ехать туда на педикебе очень долго, и у меня будет достаточно времени, чтобы осознать ситуацию. Если это так можно назвать. Но деревья и звери не имеют души. Мне нужно ухватиться за какого–то человека. При этом можно превратиться в ребенка, хотя, наверное, именно это и хорошо. Я мог бы повернуть так, чтобы это стало хорошо».
Водитель педикеба пыхтел вовсю, направляясь к центру Сан–Франциско. «Может, дальше проехать на фуникулере? — неожиданно подумал мистер Тагоми. — Ведь это счастье — прокатиться на самом чистом и спокойном виде транспорта, который должен был исчезнуть в начале века, но почему–то до сих пор сохранился».
Он отпустил педикеб и пешком пошел по тротуару к ближайшей остановке.
«Возможно, — предположил он, — я уже больше никогда не смогу вернуться в «Ниппон Тайм Билдинг», пропитанный духом смерти. Карьера моя окончена, но в этом нет ничего дурного».
Совет торговых представительств найдет ему замену. Но сам–то Тагоми все еще ходит, существует, помнит каждую подробность. Значит, он ничего не достигнет уходом от дел.
«В любом случае операция «Одуванчик» сметает нас всех с лица Земли, независимо от того, чем мы занимаемся. Нас уничтожит наш враг, плечом к плечу с которым мы сражались на последней войне. И чем же он нас отблагодарил за это? Еще тогда, наверное, нам следовало бы драться с ними или сделать так, чтобы Германия проиграла войну, помочь ее противникам, Соединенным Штатам, Британии, России. Куда ни кинь, всюду безысходность. Строки оракула неопределенны и загадочны. Наверное, он покинул мир людей в печали, оставив им свою не поддающуюся разгадке мудрость. Мы достигли того момента, когда мы одиноки. Нам нечего ждать помощи, как в прежние времена. Что ж, — решил мистер Тагоми, — возможно, это тоже неплохо. Может, это и к лучшему. Каждый должен сам попытаться отыскать свою дорогу».
На остановке Калифорния–стрит он вошел в вагончик и доехал до самого конца линии.
Он даже выпрыгнул из вагончика и помог повернуть его на деревянном поворотном круге.
И это из всего, испытанного им во время прогулки по городу, имело наибольшее впечатление. Но скоро это чувство ослабло, Тагоми снова почувствовал себя на краю пропасти, воспринимая теперь окружающее иначе.
Разумеется, и дорогу назад он выбирал на фуникулере, но теперь поездка потеряла всю прелесть. Он это понял, равнодушно наблюдая улицы, дома, экипажи, проносившиеся мимо него уже в противоположном направлении.
Возле Стоктона Тагоми поднялся, чтобы выйти из вагончика, однако на остановке, прежде чем он начал спускаться, его окликнул кондуктор.
— Ваш портфель, сэр.
— Спасибо.
Он забыл его в вагончике. Тагоми забрал его и инстинктивно пригнулся, когда вагончик с лязгом тронулся дальше. Он вспомнил, что в этом портфеле хранилась большая ценность: драгоценный кольт сорок четвертого калибра, предел мечтаний любого коллекционера. Теперь он старался всегда держать его при себе на тот случай, если мстительные хулиганы из СД попытаются ему отплатить. От них можно ждать чего угодно. И все же мистер Тагоми понимал, что это новая привычка, несмотря на все случившееся, была признаком истерии, того нервного состояния, в котором он пребывал. Идя по улицам с портфелем в руке, он снова и снова убеждал себя, что не должен поддаваться панике. Но он не мог освободиться от нее.
Она рождалась в нем и вновь овладевала им.
«Значит, я утратил восторженное отношение к своему хобби — коллекционированию? — спросил он себя. — Неужели все перевернулось из–за того, что я совершил? Вся моя страсть к собирательству уничтожена, а не только к этому одному предмету. Главная опора моей жизни, увлечение от которого я получал столько удовольствия».
Окликнув педикеб, он велел ехать на Монтгомери–стрит к магазину Роберта Чилдана.
«Надо выяснить все до конца. Есть еще эта единственная связь, соединяющая меня с любимым занятием. И она же напоминает мне произошедшее событие. Я, возможно, смог бы справиться с собой, если бы схитрил: например, выменял бы этот кольт на еще более ценный исторический предмет. Этот револьвер для меня уже слишком реален, его смысл и значение как реликвии полностью уничтожено недавним употреблением. Но ведь это мое личное ощущение, никто больше не будет испытывать аналогичного чувства к этому револьверу, поэтому владельцу не передастся мой персональный опыт. Он существует только во мне. Нужно освободить себя, — решил он, все более волнуясь. — Когда исчезнет кольт, останется только легкий налет прошлого. Надо разрешить уравнение, связывающее меня с этой вещью. А вот и магазин. Сколько интересных приобретений сделал я здесь, — спокойно заметил Тагами, как бы глядя на себя со стороны. — Это было и моим бизнесом, и моим увлечением».
Расплатившись с рикшей, он подхватил портфель и быстро вошел в магазин.
Мистер Чилдан, стоя у кассы, протирал тканью какой–то предмет.
— Мистер Тагами.
Чилдан поклонился.
— Мистер Чилдан.
Тагами поклонился в ответ.
— Какая неожиданность, какая честь!
Чилдан бросил свое занятие и, обежав прилавок, вышел навстречу гостю.
Обычный ритуал приветствия, поклоны и так далее, в том же духе. Однако мистер Тагоми почувствовал, что Чилдан сегодня какой–то не такой, как всегда, чуть более сдержанный, чем обычно. «Ну и хорошо, — подумал он. — Обычно–то Чилдан такой шумный, назойливый, скачет туда–сюда. О, может быть, это и не к добру».
Тагоми положил портфель на прилавок и открыл его.
— Мистер Чилдан, — проговорил он, — мне бы хотелось обменять этот экземпляр, купленный у вас несколько лет назад. Насколько мне помнится, вы раньше не возражали против такой практики.
— Да, сэр, — отозвался Чилдан. — Все зависит, к примеру, от состояния вещи, ну, и от некоторых других факторов.
Он встревоженно и внимательно смотрел на мистера Тагоми.
— Это кольт сорок четвертого калибра, — разъяснил мистер Тагоми.
Некоторое время оба молчали, глядя на револьвер, лежащий в открытом ящике красного дерева рядом с неполной коробкой патронов.
Легкая тень пробежала по лицу мистера Чилдана. Мистер Тагоми понял. Что ж, быть посему.
— Вас это не интересует? — угадал он.
— Нет, сэр, — подтвердил мистер Чилдан твердым голосом.
— Не буду настаивать.
Силы, казалось, покинули мистера Тагоми. Придется отступить.
Он почувствовал, как возвращаются прежние страхи.
— Извините меня, мистер Тагоми.
Мистер Тагоми поклонился, положил на место револьвер и коробку с боеприпасами и закрыл портфель. «Мне придется сохранить эту вещь. Такова судьба».
— Вы, кажется, чем–то огорчены? — спросил мистер Чилдан.
— Вы заметили?
Его охватила паника. Неужели он приоткрывал кому–то свой внутренний мир? Он невольно вздрогнул. Определенно так.
— У вас есть особая причина обменять этот экземпляр? — поитересо–вался мистер Чилдан.
— Нет, — ответил Тагоми.
Он в очередной раз прикрыл от постороннего взора свой личный мир, что следовало бы сделать с самого начала.
Преодолевая нерешительность, мистер Чилдан произнес:
— Я очень сомневаюсь, что это было приобретено в моем магазине. Что–то не припоминаю, чтобы этот экземпляр проходил через мои руки.
— Я уверен в этом, — настаивал мистер Тагоми. — Однако это не имеет значения. Я понимаю вас и ничуть не обижаюсь.
— Сэр, — сказал Чилдан, — позвольте мне показать вам новые поступления. У нас есть несколько свободных минут?
Мистер Тагоми ощутил, как что–то старое и хорошо знакомое шевельнулось в нем.
— Что–нибудь особенное?
— Подойдите сюда, сэр.
Чилдан пересек магазин, мистер Тагоми последовал за ним.
В стеклянном закрытом прилавке на черном бархате лежали какие–то небольшие металлические узорчатые вещи, в форме которых не сразу можно было разобраться. Мистер Тагоми нагнулся, чтобы получше их рассмотреть, и какое–то странное чувство стало им овладевать.
— Я показываю это всем без исключения своим покупателям, — уточнил Роберт Чилдан. — Сэр, вы знаете, что это такое?
— Похоже на ювелирные украшения, — засомневался мистер Тагоми.
Он заметил брошь.
— Это все, разумеется, американского производства, но, сэр, это не старинные изделия.
Мистер Тагоми вопросительно взглянул на него.
— Сэр, это все — новые образцы.
Бледное, отчасти маловыразительное лицо Роберта Чилдана загорелось страстью.
— Это новая жизнь моей страны, сэр. Начало в виде крохотных, едва пробивающихся семян красоты.
Изобразив на лице заинтересованность, мистер Тагоми взял несколько вещиц, чтобы внимательно осмотреть их. Он решил, что в них существовало нечто новое, что оживило их. Закон Тао пробивался даже здесь. «Когда все окружено тьмой, первые проблески света неожиданно оживляют все вокруг, самые темные глубины. Мы все близки меж собой, каждому доводилось сталкиваться с чем–то похожим, точно так же, как я столкнулся здесь сейчас… и все же для меня это всего лишь металлолом. Я не могу восхищаться этим, подобно Чилдану, к несчастью для нас обоих, но от этого никуда не уйти».
— Весьма милые вещицы, — пробормотал Тагоми.
Он положил безделушки на место.
Мистер Чилдан вымолвил:
— Сэр, этого не понять так, сразу.
— Простите.
— Новая точка зрения воцарится в вашей душе.
— Вы прямо–таки обрели новую веру, — улыбнулся мистер Тагоми. — Хотелось бы и мне так. Но, увы, не могу.
Он поклонился.
— В другой раз, может быть, — пообещал он Чилдану.
Чилдан проводил его к выходу. Мистер Тагоми заметил, что он даже не пошевелился, чтобы показать другие товары.
— Ваша новая вера весьма сомнительного вкуса, — иронизировал мистер Тагоми. — Похоже, что вы пошли не совсем перспективным путем.
— Прошу прощения, — улыбнулся мистер Чилдан.
Он не проявлял, однако, ни малейшего раболепия перед Тагоми.
— Но все–таки я прав. Я вижу совершенно ясно в этих предметах пока еще только созревающей зародыш будущего.
— Да будет так, — согласился мистер Тагоми. — Но ваш англо–саксонский фанатизм отнюдь не привлекает меня.
И тем не менее определенно возникла какая–то надежда. Своя собственная надежда в своей душе.
— До свидания.
Тагоми поклонился.
— Я на днях еще загляну к вам. Возможно, тогда мы сможем проверить, сбываются ли ваши пророчества.
Мистер Чилдан поклонился, ничего не ответив.
Захватив с собой портфель с кольтом сорок четвертого калибра, мистер Тагоми вышел из магазина. «Я покидаю это место с тем же, с чем и вошел, — размышлял он. — Поиски продолжаются. Поиски чего–то, что мне нужно, чтобы я был в состоянии возвратиться в этот мир. А что, если я куплю одну из этих странных, непонятных вещей, буду хранить ее, смотреть на нее вновь и вновь, размышлять, а впоследствии, благодаря ей, найду свой путь? Сомнительно. Это годится для Чилдана, но не для меня. И все же, если кто–то, пусть даже всего один, находит свой путь, значит, есть выход. Даже если мне лично и не удастся его найти. Я завидую».
Повернувшись, мистер Тагоми зашагал назад к магазину. Там на пороге до сих пор стоял мистер Чилдан и смотрел на него.
— Сэр, — обратился к нему мистер Тагоми, — я куплю одну из этих вещиц, любую, которую вы сами выберете. Веры у меня нет, но сейчас я согласен ухватиться и за соломинку.
Он еще раз проследовал за мистером Чилданом к застекленному прилавку.
— Я неверующий, буду носить это при себе, время от времени поглядывать на вещицу, раз в день, например. Месяца через два, если я так и не увижу…
— Вы можете вернуть ее за полную цену, — предложил мистер Чилдан.
— Благодарю вас, — поблагодарил мистер Тагоми.
Ему стало лучше. Он понял, что иногда нужно пробовать все подряд. И в этом нет ничего предосудительного, совсем наоборот, это признак мудрости, правильной оценки сложившейся ситуации.
— Это успокоит нас, — заметил мистер Чилдан.
Он вынул маленький серебряный треугольник, украшенный орнаментом из пустотелых капель, черный снизу, яркий и наполненный светом сверху.
— Спасибо, — сказал мистер Тагоми.
***
Мистер Тагоми добрался на педикебе до Портсмут–сквер, небольшого открытого парка на склоне холма, который возвышался над Керни–стрит и полицейским участком.
Он устроился на скамейке под солнцем.
По мощеным дорожкам бродили голуби в поисках пищи. На других скамейках плохо одетые люди читали газеты и дремали.
Некоторые там и тут лежали прямо на траве, и, казалось, спали.
Вынув из кармана картонную коробку с названием магазина Чилдана, мистер Тагоми подержал ее в руках, как бы стараясь согреться ее теплом. Затем он открыл коробочку и извлек из нее свое новое приобретение, чтобы здесь, в этом маленьком саду для стариков, оставшись с ним наедине, внимательно осмотреть.
В руках у него оказалась маленькая мудреная вещица из серебра. Подобно микроскопическому волшебному зеркальцу, она отражала полуденное солнце. Или, Тагоми вгляделся, и в ней содержалось нечто, скрытое от взора, что улавливало солнечные лучи.
Значит, что–то все–таки в ней есть — размеры, форма. Он продолжал почтительно ее рассматривать.
Принесет ли она ему мир, как предсказывал Роберт Чилдан? Прошло пять минут, десять. Тагоми уже не мог сидеть просто так.
«Время. Увы, вот чего нам всегда не хватает. Что же такое у меня в руках? Пока еще не вышло все мое время. Прости меня, — подумал мистер Тагоми, обращаясь к безделушке, — мирские хлопоты всегда заставляют нас подниматься и что–то делать».
Огорченный, он принялся укладывать вещицу. Еще один последний, полный надежды взгляд. Он снова оценивающе посмотрел на приобретение, вложив в этот взгляд все накопившееся в нем сомнение. Как ребенок доверчиво прижимает к уху случайно найденную на берегу моря раковину и слушает в ней морской гул. Только здесь ухо заменило глаз. «Войди в меня и научи, что делать, объясни, что все это означает и почему. Сгусток понимания событий в одной маленькой безделушке. Слишком многого я хочу от нее и поэтому остаюсь ни с чем».
— Послушай, — смиренно обратился он к вещице. — Разве я прошу так много?
«А что, если я злобно встряхну ее, как старые, остановившиеся часы? — Он так и сделал: вверх–вниз. — Или как кости, перед решающим броском. Чтобы разбудить спящее в них божество. Никому не известное». Мистер Тагоми снова яростно потряс зажатую в кулаке вещицу и потом опять принялся смотреть на нее.
«Ты маленькая вещица, ты — пустышка, — подумал он. — Нужно ее обругать, испугать».
— Мое терпение кончается, — проговорил он тупо.
«Ну и что дальше? Выбросить тебя в канаву? Подышать на тебя, потрясти, снова подышать? Принеси же мне выигрыш!»
Он рассмеялся. Какая бессмыслица — здесь, на самом солнцепеке. Какой спектакль для прохожих. Он тайком огляделся, но никто на него не смотрел. Старики посапывали, как и прежде. Тагоми облегченно вздохнул.
«Ну, кажется, я уже все перепробовал, — решил он, — умолял, старался вникнуть, угрожал, философствовал, сопоставлял. Что еще можно сделать? А может, просто побыть здесь еще чуть–чуть? Может, все–таки что–нибудь случится? Когда–то я был ребенком, и мысли мои были ребяческими, по теперь я вырос и перестал по–детски воспринимать мир. Тогда было проще. Теперь я должен искать ответы на свои вопросы другими способами. А значит, и мой подход к этой вещице должен быть другим, соответствующим моему теперешнему мироощущению. Подход должен быть научным. Следует логически осмыслить каждый аспект классическим методом Аристотеля».
Тагоми приложил палец к правому уху, чтобы не слышать шума уличного движения и прочих отвлекающих звуков. Затем он плотно прижал серебряный треугольник, как раковину, к левому уху.
Ничего. Никаких звуков. Даже гула океана. А на самом деле даже шума собственного кровообращения не слышно. Ничего.
Кто же тогда может постичь скрытую в этой вещи тайну? От слуха, очевидно, пользы нет. Мистер Тагоми закрыл глаза и принялся ощупывать каждый миллиметр безделушки. Осязание дало тот же эффект: пальцы не смогли поведать ему ни о чем. Запах. Он поднес серебро поближе к носу и втянул запах.
Слабый металлический запах, но он внес в себе какое–то другое значение. Вкус?
Открыв рот, Тагоми вложил в него треугольник, попробовал его на зуб, словно это был пряник, но жевать не стал.
Ничего, просто нечто горькое, твердое и холодное.
Тагоми вновь держал вещицу на ладони.
Значит, снова возврат к зрению, к этому наивысшему из чувств по греческой шкале ценностей. Он поворачивал серебряный треугольник из стороны в сторону, стараясь увидеть его во всех возможных ракурсах.
«Что же я вижу, — спросил он себя после всего этого упорного, терпеливого изучения? В чем ключ к истине? Ну, уступи, выдай свою собственную тайну, подобно морскому черту, вытащенному из глубины, которому приказывают рассказать обо всем, что находится там, внизу, глубоко в водяной бездне. Но черт ведь не притворяется, он безмолвно погибает от удушья, становится камнем или глиной, мертвым веществом. Он вновь возвращается в твердую субстанцию, обычную для неживого мира. Металл извлечен из земли, — подумал Тагоми, глядя на серебро, — из слоев, спрятанных ниже всех других, из самых плотных слоев, из мира троллей и пещер, сырого, всегда мрачного мира тьмы в ее безысходном, наиболее тоскливом виде. Мира трупов, гниения, разложившихся останков, всего умершего, слой за слоем складывающегося под нами и постепенно распадающегося на элементы. Демонический мир неизменности, времени, которого не было. И все же здесь, на солнце, серебряный треугольник сверкает, отражает свет и огонь. Это вовсе не сырой и темный предмет. Он принадлежит к самой высшей сфере, сфере света, как и положено произведению искусства. Да, это работа настоящего художника: взять кусок породы из темной безмолвной скалы и превратить его в сверкающий безмолвный свет — и тем самым вернуть жизнь мертвому. Труп обретает жизнь; прошлое отступает перед будущим. Так кто же ты: темный мертвый мрак или ослепительно живой свет?»
Серебряная вещица на ладони плясала и слепила глаза. Тагоми прищурился, наблюдая теперь только за игрой огня.
Тело из мрака, душа из света. Металл и огонь объединились: микрокосмос на его ладони.
Какому пространству принадлежит эта вещь?
Уходящему ввысь, к небесам. А какому времени?
Изменчивому миру света. Да, эта вещь извергает свой дух — свет. И тем она приковала его внимание. Тагоми не мог оторвать от нее взора. Она как будто приворожила его к себе своей загадочностью, своей сверкающей поверхностью, и Тагоми уже был не в состоянии управиться с нею, не мог от нее избавиться по своей воле.
«А теперь скажи мне что–нибудь, теперь, когда ты заполучила меня в свои силки. Я хочу услышать твой голос, ослепи меня чистым белым светом, таким, какой мы ожидаем увидеть только в загробной жизни. Но мне не обязательно дожидаться смерти, распада моего мира, того времени, когда душа станет искать иного прибежища. И все эти устрашающие или доброжелательные божества — мы обойдемся без них так же, как и без тусклого дымного света, и пройдем мимо совокупляющихся пар, мимо всего, кроме этого света. Я готов без страха стать к нему лицом. Замечаешь, что я не отвожу глаз? Я ощущаю, как горячие ветры Кармы гонят меня, и тем не менее я остаюсь здесь. Мое воспитание было правильным: я не должен морщиться от чистого белого света, потому что если я это сделаю, я еще раз войду в круговорот рождения и смерти, никогда не познаю свободы никогда не получу отпущения. Покровы бремени жизни, покровы майя вновь ниспадут на меня, если я…»
Свет исчез.
В его руках был всего лишь тусклый серебряный треугольник. Тень заслонила солнце.
Мистер Тагоми поднял голову.
Высокий полисмен в голубом мундире стоял, улыбаясь, рядом с его скамьей.
— Что? — ошеломленно спросил мистер Тагоми.
— Я просто наблюдал за вами, как вы орудуете с этой головоломкой.
Полисмен двинулся по дорожке.
— Головоломка? — эхом отозвался мистер Тагоми. — Это не головоломка.
— Разве это не одна из тех небольших проволочных головоломок, где нужно разнять составные части? У моего сына их целая куча. Некоторые из них очень трудные.
Полисмен пошел прочь.
«Все испорчено, — подумал мистер Тагоми. — Мой шанс погрузится в нирвану исчез, уничтожен этим белым варваром, неандертальцем–янки. Этот недочеловек предположил, что я ломаю голову над детской пустой забавой».
Поднявшись со скамьи, он сделал несколько неуверенных шагов. «Нужно успокоиться. Ужасная, свойственная низшим классам шовинистическая расистская брань совершенно меня недостойна».
В груди яростно столкнулись необъяснимые, не имеющие никакого оправдания страсти.
Он пошел через парк. «Нужно двигаться, — убеждал он сам себя. — Очищение в движении».
Он вышел из парка. Тротуар Керни–стрит. Тяжелый гул уличного движения. Мистер Тагоми остановился около бордюра.
Педикебов не было видно. Он пошел пешком по тротуару и слился с толпой. Никогда не найдешь педикеба, когда он особенно нужен.
Боже, что это? Он остановился, вытаращив глаза на чудовищное, безобразное сооружение вдали. Как будто продолжение кошмарной американской горки, закрывающее все поле зрения. Огромное сооружение из металла и бетона, словно повисшее в воздухе.
Мистер Тагоми обратился к прохожему, худому мужчине в мягком костюме.
— Что это? — спросил он.
Он указал на загадочное сооружение.
Мужчина ухмыльнулся.
— Жуткое зрелище, не правда ли? Это путепровод в порту. Очень многие считают, что он испортил весь вид.
— Раньше я никогда не замечал его, — отозвался мистер Тагоми.
— Значит, вам везло, — заметил мужчина.
Он пошел прочь.
«Безумный сон, — подумал мистер Тагоми. — Нужно проснуться. Куда сегодня запропастились педикебы?» Он пошел быстрее. Все вокруг было каким–то тусклым, наполненным сизым дымом. Пахло чем–то горелым. Угрюмые серые здания, тротуар, какой–то особенно бешеный темп движения. И до сих пор ни одного педикеба!
— Кеб! — крикнул Тагоми, все прибавляя шагу.
Безнадежно. Только автомобили и автобусы. Автомобили, похожие на жестокие огромные орудия разрушения, невиданных доселе форм. Он старался не глядеть на них и смотрел только перед собой. Это какое–то искажение зрения особо зловредного свойства, расстройство, вызвавшее нарушение чувства пространства. Горизонт впереди изгибался.
Словно какая–то жуткая болезнь неожиданно поразила его.
Нужна передышка. Впереди грязная забегаловка, внутри одни белые, все поглощены едой. Мистер Тагоми толкнул деревянную вращающуюся дверь. Запах кофе, нелепый музыкальный автомат в углу, оглушительно ревущий.
Он поморщился и стал проталкиваться к стойке. Все места были заняты белыми.
Мистер Тагоми громко вскрикнул, давая понять о своем намерении. Несколько белых оглянулись. Однако никто не покинул своего места, никто не уступил ему стула. Они просто продолжали свой ужин.
— Я настаиваю, — громко сказал мистер Тагоми первому же белому.
Он прямо–таки крикнул ему в ухо.
Мужчина отодвинул чашку и проговорил:
— Полегче, япошка.
Мистер Тагоми посмотрел на остальных белых. Все они следили за ним враждебными глазами, и никто из них не шевельнулся.
«Загробное существование, — решил мистер Тагоми. — Горячие ветры занесли меня неизвестно куда. Что это за видение? Выдержат ли мои чувства все это? Да, «книга мертвых» подготовила нас к этому: после смерти перед нами промелькнут многие, и все они будут казаться враждебными нам. Каждый станет противостоять этому в одиночку. Ужасный путь — и всегда через страдания, перерождение. Страшная иллюзия».
Он отпрянул от стойки и выбежал из закусочной. Дверь проскрипела за спиной, следующая ее створка подтолкнула Тагоми на тротуар.
«Где я? Вне своего мира, своего пространства и времени. Серебряный треугольник сбил меня с толку. Я сорвался со своих швартовых, и меня ничто не удержит: вот конец всех моих попыток, урок мне навсегда. Зачем идти вразрез своему мироощущению? Для того, чтобы полностью заблудиться, потеряв все указатели и другие знаки, которыми полностью можно было бы руководствоваться? Нужно прекратить это ужасное брожение среди теней, снова сосредоточиться и вернуться в свой мир».
Он ощупал карманы, но серебряного треугольника не обнаружил. Он исчез, остался на скамейке в парке вместе с портфелем. Катастрофа.
Сгорбившись, Тагоми побежал по тротуару назад в парк. Дремавшие бездельники удивленно глядели ему вслед, когда он мчался по дорожкам.
Вот та скамья, и портфель стоит возле нее.
Серебряного треугольника не было видно. Тагоми стал искать вокруг. Да вот он, упал в траву и лежит почти незаметно там, куда он его в ярости зашвырнул.
Тагоми снова сел, стараясь восстановить дыхание — слишком уж он запыхался.
«Еще раз обращу внимание на треугольник, — сказал он себе, немного отдышавшись. — Внимательно погляжу на него, считая, ну, хотя бы до десяти, но медленно и громко. Что за идиотские сны наяву! Соперничество наиболее пагубных аспектов, присущих юности, и совсем нечистая непорочная невинность истинного детства. Но именно это в любом случае я и заслужил. Сам во всем виноват. А вовсе не мистер Чилдан или ремесленники. Надо винить только собственную жадность. Разве можно силой что–нибудь понять?»
Он медленно считал вслух, а затем вскочил на ноги.
— Проклятая глупость, — резко проговорил он.
Туман рассеялся.
Тагоми огляделся.
Муть уменьшилась, так ему, во всяком случае, показалось. Теперь он должным образом оценил язвительные слова святого Павла о том, что иногда мы видим мир в кривом зеркале. Это не просто метафора, а проницательный намек на оптические иллюзии.
Мы действительно все видим в искаженном виде в самом глубоком смысле этого слова: наши ощущения пространства и времени — порождение нашей собственной души, и иногда эти ощущения изменяют нам — ну, как расстройство среднего уха нарушает координацию движений, и это случается даже тогда, когда просто каким–нибудь необычным образом наклоняешь голову. И чувство равновесия исчезает.
Тагоми положил серебряную безделушку в карман пальто и некоторое время сидел с портфелем на коленях. «Что я должен сейчас сделать? — спросил он себя. — Пойти и снова посмотреть на это отвратительное сооружение. Как это назвал его прохожий? Портовый путепровод. Если его еще можно увидеть».
Но Тагоми чувствовал, что ему страшно двинуться с места.
«И все же я не могу просто так сидеть здесь. На мне лежит бремя обязанностей, которые я должен выполнять. Как разрешить эту дилемму?»
Два маленьких мальчика–китайца с шумом бежали по дорожке. Стайка голубей захлопала крыльями и взлетела. Мальчики остановились.
— Эй, молодые люди, — позвал их мистер Тагоми.
Он стал рыться в кармане.
— Подойдите сюда.
Мальчики настороженно приблизились.
— Вот десять центов.
Мистер Тагоми бросил им монету, и мальчики стали, толкаясь, бороться за нее.
— Выйдите на Керми–стрит и посмотрите, есть ли там педикебы. Потом вернитесь и скажите мне.
— А вы дадите нам еще одну монету, когда мы вернемся? — спросил один из мальчиков.
— Да, — ответил мистер Тагоми. — Но вы должны сказать мне правду.
Мальчики пустились по дорожке.
«Мне могут посоветовать, — подумал мистер Тагоми, — подать в отставку и жить в уединении, может, даже покончить с собой».
Ом вцепился руками в портфель. Внутри лежало оружие, так что с этим никаких затруднений не будет.
Мальчишки примчались назад.
— Шесть! — кричал один из них. — Я насчитал шесть.
— А я пять, — тяжело дышал второй.
— Вы уверены, что это педикебы? — поинтересовался мистер Тагоми. — Вы отчетливо видели, то водители крутят педали?
— Да, сэр, — вместе выпалили мальчишки.
Тагоми дал каждому по десятицентовику.
Они поблагодарили его и убежали.
«Назад в контору и за работу», — решил мистер Тагоми. Он встал и поудобнее взял портфель. Обязанности зовут. Еще один, заполненный текущими будничными делами день».
Тагоми еще раз прошел по дорожке и вышел на тротуар Керни–стрит.
— Кеб! — громко позвал он.
Тотчас же из уличного потока отделился педикеб. Водитель остановился у бордюра, на его худом лице блестел пот, грудь тяжело вздымалась.
— Да, сэр.
— Отвезите меня в «Ниппон Тайм Билдинг», — велел мистер Тагоми.
Он поднялся на сиденье, а водитель принялся ловко лавировать среди других кебов и автомобилей.
***
До полудня оставалось совсем немного, когда мистер Тагоми добрался до «Ниппон Тайм Билдинг». Еще в вестибюле первого этажа он велел дежурной связать его с мистером Рамсеем.
— Это Тагоми, — сказал он, услышав голос секретаря.
— Доброе утро, сэр. Это большая радость для всех нас. Мы не видели вас с утра, и я со страхом позвонил вам домой в десять часов. Но ваша жена сказала, что вы ушли.
— Там наверху весь беспорядок полностью устранен?
— Никаких следов.
— Абсолютно никаких?
— Даю вам честное слово, сэр.
Удовлетворившись, мистер Тагоми положил трубку и направился к лифту.
Уже наверху, войдя в свою контору, он позволил себе краем глаза бегло осмотреть обстановку. Действительно, как и утверждал мистер Рамсей, никаких следов не осталось. Ему стало легче. Никто бы не догадался о том, что здесь произошло, если бы сам не был свидетелем тех событий. Однако теперь даже синтетический ковер на полу стал свидетелем истории.
В конторе его встретил мистер Рамсей.
— Ваша смелость — вот тема всей сегодняшней «Таймс», — начал он. — В статье описывается…
Однако, увидев выражение лица мистера Тагоми, мистер Рамсей внезапно умолк.
— Что можно сказать о текущих делах? — поинтересовался Тагоми. — Где генерал Тедеки, то есть бывший мистер Ятабе?
— Тайно возвращается в Токио на самолете, совершающем челночные рейсы с копченой селедкой.
— А что насчет мистера Бейнеса?
— Я не знаю. За время вашего отсутствия он появлялся на короткое мгновение, как–то даже украдкой, но ничего не объяснил.
Мистер Рамсей в нерешительности замолчал.
— Возможно, он вернулся в Германию.
— Для него было бы куда лучше отправиться на Родные Острова, — вымолвил мистер Тагоми.
Он обращался главным образом к самому себе. «Во всяком случае, — подумал он, — сейчас важнее всего генерал, а это уж вне пределов моего поля зрения. Никакого отношения он не имеет ни ко мне, ни к моей конторе: мною здесь воспользовались, но это, конечно, так и должно быть. Я служил им — как это называется? — прикрытием. Я — ширма, маскирующая действительность. За мною, спрятанная от чужих жадных глаз, кроется главная реальность. Странно. Иногда важно быть просто картонной ширмой, неотъемлемой частью создаваемой иллюзии. И по закону экономии, присущему природе, ничто не пропадает зря, даже то, что нереально. Сколько всего скрыто в процессе генезиса природы».
Появилась взволнованная миссис Эфрикян.
— Мистер Тагоми, меня послали с телефонной станции.
— Успокойтесь, миссис, — попросил мистер Тагоми. «Ведь жизнь продолжается», — уверовал он.
— Сэр, здесь германский консул. Он хочет с вами переговорить.
Она то и дело переводила взгляд с мистера Тагоми на мистера Рамсея. Лицо ее казалось неестественно бледным.
— Мне объяснили, что он бывал здесь и раньше, но им стало известно, что вы…
Мистер Тагоми знаком остановил ее.
— Мистер Рамсей, напомните, пожалуйста, фамилию консула.
— Фрейер Гуго Рейсс, сэр.
— Да, я теперь припоминаю.
«Что ж, — решил он. — Очевидно, мистер Чилдан в конце концов сделал мне одолжение, отклонив просьбу принять кольт».
Взяв с собой портфель, он вышел из конторы и зашагал по коридору.
В коридоре стоял аскетически сложенный, хорошо одетый белый. Коротко подстриженные, выгоревшие соломенные волосы, блестящие черные кожаные туфли европейского производства, напряженная поза, в руках — изысканный портсигар слоновой кости. Несомненно, это был он.
— Герр Гуго Рейсс? — спросил мистер Тагоми.
Немец поклонился.
— Случилось так, — продолжал мистер Тагоми, — что в прошлом вы и я поддерживали свои отношения по почте, посредством телефона и тому подобного, но до сих пор мы ни разу не встречались лично.
— Это большая честь для меня, — заметил Гуго Рейсс.
Он сделал шаг навстречу.
— Даже несмотря на досадные недоразумения.
— Какие же, интересно? — осведомился мистер Тагоми.
Немец поднял бровь.
— Простите меня, — вздохнул мистер Тагоми. — Мне еще не совсем ясно, на какие недоразумения вы ссылаетесь. И как можно заключить заранее, объяснения ваши будут шиты белыми нитками.
— Ужасно, — проронил Гуго Рейсс.
Он покачал головой.
— Когда я впервые…
— Прежде, чем вы начнете свой молебен, позвольте высказаться и мне. Я лично застрелил двух ваших эсэсовцев!..
— Полицейское управление Сан–Франциско вызвало меня, — прервал Гуго Рейсс. — Он окутывал их обоих клубами противно пахнущего дыма от сигареты. — За несколько часов мне удалось побывать и в участке на Керни–стрит, и в морге, а затем меня ознакомили с показаниями ваших людей, данными ими следователю полиции. Это был кромешный ад с начала и до конца.
Мистер Тагоми не проронил ни слова.
— Однако, — продолжал герр Рейс, — утверждения о том, что эти головорезы каким–то образом связаны с Рейхом, оказались необоснованными. Мое собственное мнение заключается в том, что все это — акция каких–то безумцев. Я уверен, что вы действовали абсолютно правильно, мистер Тугоми.
— Тагоми.
— Вот вам моя рука, — сказал консул.
Он протянул руку.
— Давайте пожмем друг другу руки в знак джентльменского соглашения не вспоминать больше об этом. Особенно в эти критические времена, когда любое глупое измышление может воспламенить умы толпы во вред интересам обоих наших народов.
— И все же бремя вины лежит на моей душе, — признал мистер Тагоми. — Кровь, герр Рейсс, никогда нельзя смыть так легко, как чернила.
Консул, казалось, был в замешательстве.
— Я страстно жажду прощения, — продолжал мистер Тагоми, — хотя вы и не можете мне его дать, а возможно, и никто не может. Я собираюсь почитать дневник знаменитого богослова из Массачусетса, преподобного Мэсера. Мне сказали, что он пишет о виновности, об адском огне и тому подобное.
Консул делал быстрые затяжки сигаретой, внимательно изучая мистера Тагоми.
— Позвольте мне довести до вашего сведения, — сообщил мистер Тагоми, — что ваша страна опустится до еще большей подлости, чем прежде. Вам известна гексаграмма «Бездна»? Говоря как частное лицо, а не как представитель японских официальных кругов, я заявляю: сердце замирает от ужаса. Нас ждет кровавая бойня, не имеющая аналогов. Но даже сейчас вы стремитесь к достижению своих целей и к своей собственной выгоде. Например: добиться какого–нибудь преимущества над соперничающей группировкой, скажем, над СД, не так ли? Устроить холодный душ герру Бруно Краусу фон Мееру…
Дальше продолжать он не мог. Грудь его сдавило. «Как в детстве, — вспомнил он, — когда перехватывало дыхание, стоило мне рассердиться на свою воспитательницу».
— Я страдаю, — объяснил он герру Рейссу.
Тот уже выбросил свою сигарету.
— От болезни, развивающейся все эти долгие годы, но принявшей опасную форму с того самого дня, когда я услышал о шальных выходках ваших безнадежно безумных вождей. В любом случае шансов на излечение никаких. И для вас тоже, сэр. Говоря языком преподобного Мэсера, если я правильно помню, — покайтесь!
Германский консул хрипло проговорил:
— У вас хорошая память.
Он кивнул и дрожащими пальцами зажег новую сигарету.
Из конторы появился мистер Рамсей, неся пачку бланков и бумаг. Обратившись к мистеру Тагоми, который молча пытался перевести дух, он объяснил:
— Пока он еще здесь. Текущие дела, связанные с его функциями.
Мистер Тагоми машинально взял бумаги.
Форма двадцать–пятьдесят. Запрос из Рейха через консула Фрейера Гуго Рейсса о высылке под стражей какого–то уголовника, ныне находящегося под опекой управления полиции города Сан–Франциско, еврея по имени Френк Фринк, гражданина Германии, согласно законам Рейха, разыскиваемого с июня 1960 года, для передачи под юрисдикцию Рейха и так далее. Тагоми пробежал взглядом бумагу.
— Вот ручка, сэр, — указал мистер Рамсей, — и на сегодня наши дела с германским представительством закончены.
Он с неодобрением взглянул на консула, протягивая ручку мистеру Тагоми.
— Нет, — ответил мистер Тагоми.
Он вернул форму двадцать–пятьдесят мистеру Рамсею, затем снова выхватил ее и наложил внизу резолюцию:
«Освободить. Главное торговое представительство, одновременно представляющее гражданскую власть империи в Сан–Франциско. В соответствии с протоколом 1947 года. Тагоми».
Он вручил один экземпляр германскому консулу, а остальные копии вместе с оригиналом отдал мистеру Рамсею.
— До свидания, герр Рейсс.
Тагоми поклонился.
Германский консул также поклонился, едва удостоив взглядом врученный ему лист бумаги.
— Пожалуйста, в будущем все дела ведите через промежуточные инстанции, как–то: почта, телефон, телеграф, — попросил мистер Тагоми, — чтобы исключить личные контакты.
— Вы возлагаете на меня ответственность за общие положения, находящиеся вне моей юрисдикции, — объяснил консул. — Дерьмо собачье, — мистер Тагоми сплюнул. — Вот что я имею в виду.
— Разве так ведут дела цивилизованные люди? — вспылил консул. — Вами руководят обида и месть, в то время как это просто формальность, в которой нет места личным чувствам.
Он швырнул на пол сигарету, повернулся и зашагал прочь широкими шагами.
— Подберите свою вонючую сигарету, — тихо проговорил вслед мистер Тагоми.
Но консул уже скрылся за углом.
— Я вел себя как ребенок, — вздохнул мистер Тагоми. — Вы были свидетелем моей инфантильности, мистер Рамсей.
Тагоми нетвердой походкой направился в контору. Теперь он уже совсем не мог дышать.
Боль пронизала всю его левую руку, и одновременно с этим как будто огромные тиски схватили его ребра и сдавили их.
— Ух, — произнес он.
Там, впереди, он увидел не ковер, покрывающий пол, а фейерверк из искр, красных, обжигающих рот.
«Помогите, пожалуйста, мистер Рамсей», — хотел сказать Тагоми, но не смог вымолвить ни звука. Он весь подался вперед и споткнулся. И ничего не нашел вокруг, за что можно было бы ухватиться.
Падая, он сжимал в руке, засунутой в карман, серебряный треугольник, навязанный ему мистером Чилданом. «Он не спас меня, — подумал Тагоми. — И не помог мне. Все впустую».
Тело его грохнулось на пол. Задыхаясь, он ткнулся носом в ковер. К нему устремился мистер Рамсей, лопоча какую–то ерунду, чтобы самому не потерять голову.
— У меня небольшой сердечный приступ, — удалось промямлить мистеру Тагоми.
Теперь уже несколько человек оказались рядом и перенесли мистера Тагоми на диван.
— Спокойнее, сэр, — говорил кто–то.
— Уведомите жену, пожалуйста, — попросил мистер Рамсей.
Скоро донесся шум машины «скорой помощи», послышался визг ее сирены на улице И жуткая суматоха. Какие–то люди входили и выходили. Тагоми накрыли одеялом почти до самой шеи, развязали галстук и расстегнули воротник.
— Теперь лучше, — кивнул мистер Тагоми.
Ему было неудобно лежать, и он даже не пытался пошевелиться. «Все равно моя карьера закончена, — решил он. — Генеральный консул, несомненно, поднимет большой шум, будет жаловаться на неучтивость, вероятно, даже на нанесенное ему оскорбление. Но в любом случае что сделано, то сделано. Да и в более важном деле мое участие закончилось. Я сделал все, что было в моих силах. Остальное — забота Токио и германских группировок. Но так или иначе борьба будет проходить без меня. А я думал, что это всего–навсего пластмассы. Важный торговец прессформами. Оракул — тот догадался, намекнул мне, а я…»
— Снимите с него рубашку, — раздался голос.
«Скорее всего, местный рвач. В высшей степени уверенный голос», — мистер Тагоми улыбнулся. Голос — это все.
А может, то, что сейчас с ним произошло, и есть ответ? Каким–то таинственным образом организм сам знает, что делать, настало время бросить работу, хотя бы временно. «Я должен с этим согласиться. Что сказал мне оракул в последний раз? Тогда, когда я обратился к нему в кабинете, где лежали те двое: мертвый и умирающий. Гексаграмма шестьдесят один. Внутренняя правда. Свиньи и рыбы наименее разумны из всех животных, их трудно убедить. Таков и я. Книга имела в виду меня. Никогда я не мог понять до конца происходящего: это естественно для подобных созданий. Или это и есть внутренняя правда — все то, что со мной произошло? Я подожду и увижу, в чем состоит».
***
В этот же день, как раз после обеда, в камеру Френка Фринка вошел полицейский и велел ему следовать в дежурку, чтобы забрать свои пожитки.
Вскоре Френк оказался на тротуаре Керни–стрит среди прохожих, спешащих по своим делам, среди автобусов, сигналящих автомобилей, выкриков рикш. Было холодно. Длинные тени падали от зданий. Френк Фринк какое–то мгновение постоял, а затем стал машинально переходить улицу вместе с другими.
Он подумал о том, что был арестован безо всякой видимой причины. И так же безо всякой причины отпущен.
Ему ничего не объяснили, просто отдали сверток с одеждой, бумажник, часы, очки, другие личные вещи и вернулись к своим, делам. Пожилой пьяница вывел его на улицу.
«Чудо, — подумал Френк, — это чудо, что меня выпустили. В какой–то мере счастливая случайность. По всем правилам, я уже давно должен был находиться на борту самолета, следующего в Германию. Я должен был уже быть на пути к уничтожению».
Он все еще не мог поверить ни в то, что его арестовали, ни в то, что его отпустили. Все это казалось нереальным. Он брел мимо закрытых лавок, переступая через всякий мусор, разносимый ветром.
«Новая жизнь, — подумал он. — Как будто заново родился, после того как побывал в аду. А теперь очутился в другом аду. Кого же мне благодарить? Может, помолиться? Хотел бы я все это понять, — сказал он себе, шагая по вечернему городу, заполненному людьми, мимо неоновых реклам, хлопающих дверей баров на Грант–авеню. — Я хотел бы постичь это. Я должен».
Но он знал, что никогда этого не поймет.
«Просто радуйся, — подумал он, — и иди дальше».
Что–то ему подсказало, что нужно возвращаться к Эду, что он должен разыскать эту мастерскую, спуститься в подвал, продолжить дело, работать, не поднимая головы, и не пытаться что–либо понять. Надо сделать уйму вещей.
Френк быстро, квартал за кварталом, пересек кутавшийся в сумерки город, изо всех сил, как можно быстрее стараясь вернуться к устойчивому, надежному месту, где он находился до случившегося и где все было понятно.
Добравшись, он увидел, что Эд Мак–Карти сидит за верстаком и закусывает. Два бутерброда, термос с чаем, банан, печенье.
Френк Фринк остановился на пороге, стараясь отдышаться.
Наконец Эд услышал его дыхание и повернулся.
— Я было подумал, что ты погиб, — проронил он.
У верстака стоял включенный небольшой электрокалорифер. Френк подошел к нему и склонился, согревая руки.
— Как я рад, что ты вернулся, — произнес Эд.
Он дважды хлопнул Френка по спине и вернулся к бутербродам. Он не сказал больше ничего. Единственными звуками были гудение вентилятора калорифера и чавканье Эда.
Положив пальто на стул, Френк набрал горсть наполовину завершенных серебряных сегментов и понес их к полировальному станку. Он насадил круг, войлочную шайбу, включил мотор, надел защитные очки и, усевшись на высокий стул, начал снимать с сегментов, одного за другим, огненную чешую.
