Две последние недели были ужасными для мистера Бейнеса. Ежедневно в полдень он звонил из своего номера в торговое представительство и справлялся, не появился ли пожилой джентльмен. В ответ было неизменное «нет». Голос мистера Тагами становился все суше и официальнее. Готовясь уже к шестнадцатому звонку, мистер Бейнес подумал, что в конце концов ему скажут, что мистер Тагами отсутствует. Он перестанет откликаться на звонки, и на этом все кончится.

Что же произошло? Где мистер Ятабе?

У Бейнеса только одно достойное объяснение. Смерть Мартина Бормана.

Мистер Ятабе, несомненно, находился на пути в Сан–Франциско, всего в одном или двух днях пути, когда до него дошли новые инструкции вернуться на Родные Острова для дальнейших консультаций.

«Не везет, — заключил Бейнес, — возможно, даже фатально». Но он должен был оставаться здесь, в Сан–Франциско, и готовить встречу, ради которой он проделал сорокапятиминутный перелет на ракете из Берлина, а теперь уже больше двух недель ждет в отеле. «Мы живем в удивительное время. Можно отправиться в любое место, куда пожелаешь, даже на другую планету, и ради чего? Сидеть, день за днем теряя надежду, морально разлагаясь, предаваясь бесконечной скуке и чувствуя внутреннюю опустошенность, а тем временем другие заняты по горло. Они не сидят сложа руки, теряя время».

Бейнес развернул дневную «Ниппон Тайм» и перечитал заголовки:

«Доктор Геббельс назначен рейхсканцлером». «Неожиданное разрешение проблемы руководства партией». «Речи по радио звучат весьма внушительно». «Толпы в Берлине кричат «ура!». «Ожидается официальное заявление». «Геринг, возможно, будет назначен шефом полиции вместо Гей–дриха».

Бейнес отложил газету и назвал номер торгового представительства.

— Это мистер Бейнес. Можно мистера Тагами?

— Одну минуточку, сэр.

Очень долгая «минуточка».

— Мистер Тагоми слушает.

Бейнес глубоко вздохнул и заговорил:

— Прошу прощения, но ситуация в равной степени угнетает нас обоих, сэр…

— Да, мистер Бейнес.

— Я очень признателен вам, сэр, за ваше участие. Когда–нибудь, уверен, вы поймете причины, побудившие меня отложить наше совещание, пока не прибудет пожилой…

— Весьма сожалею, но он еще не прибыл.

Мистер Бейнес закрыл глаза.

— Я думал, может, со вчерашнего дня…

— Боюсь, что нет, сэр.

В трубке раздался щелчок. Мистер Тагоми положил трубку на рычаг.

«Я должен что–то предпринять. Больше ждать невозможно».

Он получил совершенно четкие указания от своего начальства: ни при каких обстоятельствах не выходить на связь с Абвером.

Он должен просто ждать, пока ему не удастся связаться с японцами, с их военным представительством. Он обязан провести совещание с японцем, а затем вернуться в Берлин. Но никто не мог предугадать, что именно в этот момент умрет Борман. Следовательно…

План придется изменить. Указания заменить советами, выработанными им самим.

В ТША работало по крайней мере десяток агентов Абвера, и некоторые из них — а возможно, и все — были известны местной организации СД и ее полномочному старшему региональному руководителю Бруно Краусу фон Мееру. Несколько лет назад Бейнес мимоходом встретил Бруно на партийном собрании. У этого человека уже тогда была определенная дурная репутация в партийных кругах, ибо именно он в 1943 году раскрыл британско–чешский заговор, имевший целью покушение на жизнь Рейнхарда Гейдриха, и, следовательно, можно было сказать, что именно он спас Вешателя от смерти.

В общем, Бруно Краус фон Меер уже в то время был активным, преуспевающим деятелем аппарата СД, а не просто полицейским бюрократом.

Больше того, он был довольно опасным человеком.

И потому сейчас не исключалась вероятность, что, несмотря на все меры предосторожности, принятые как Абвером в Германии, так и Токкоки в Японии, СД узнала об этой намечавшейся в Сан–Франциско встрече в офисе главного торгового представительства. Однако все–таки здесь была территория, контролируемая японцами. СД не имела тут реальной возможности воспрепятствовать встрече. Во всяком случае, законно. Подданный Германии — в данном случае он сам — будет арестован, как только ступит на территорию Рейха, но очень трудно было предпринять что–либо против японского подданного и против назначенной встречи здесь, в Сан–Франциско.

По крайней мере, Бейнес надеялся, что это так.

Путь из Токио в Сан–Франциско долог, особенно для престарелого и больного человека, который не может позволить себе воздушный перелет.

Необходимо — Бейнес был в этом уверен — выяснить у тех, кто стоит выше, находится ли мистер Ятабе до сих пор в пути. Им это известно. Если бы СД перехватило мистера Ятабе, либо его отозвало правительство в Токио, они бы об этом узнали.

Бейнес подумал, что если им удалось добраться до пожилого джентльмена, то они обязательно доберутся и до него. И все же, несмотря ни на что, положение его еще не было безнадежным. Пока он день за днем в номере отеля ждал назначенной встречи, в его голове родилась интересная мысль.

Чем возвращаться в Берлин с пустыми руками, не лучше ли передать имевшиеся сведения мистеру Тагоми? По крайней мере, в этом случае оставался шанс, пусть и весьма незначительный, что в конце концов соответствующие лица будут проинформированы. В самом благоприятном случае Тагоми мог бы выслушать, все хорошо запомнить и как можно быстрее совершить поездку на Родные Острова. А мистер Ятабе принадлежит к тем верхам, где делают политику. Он может и слушать, и говорить.

Все же это было бы лучше, чем ничего.

Времени оставалось все меньше. Начать все сначала, организовывать осторожно, кропотливо, спустя несколько месяцев, еще раз эту тайную связь между некоей группировкой в Японии…

Это, конечно, очень удивит мистера Тагоми. Неожиданно обнаружить, какого рода информация обрушилась на его плечи, как далеки эти знания от производства пластмасс.

Тут даже возможен нервный срыв.

«А вдруг он проболтается какому–нибудь человеку из своего окружения, а может, просто замкнется в себе, притворится, даже перед самим собой, что он ничего не слышал, просто откажется верить мне, встанет, поклонится и, извинившись, выйдет из комнаты, как только я начну?»

Неблагоразумно, но он именно так может воспринять откровение мистера Бейнеса. Он не их тех, кому положено слушать подобные вещи.

«Так легко уйти — это самый простой, доступный для всех выход. Хотел бы я, чтобы у меня был такой способ уклониться от бремени ответственности. Но все–таки такой поступок невозможен со стороны мистера Тагоми. Мы не так уж и отличаемся друг от друга. Он может заткнуть уши и не слушать меня, но позже, когда до него дойдет глубинный смысл сказанного… Или до кого–нибудь другого, с кем я в конце концов поговорю…»

Бейнес покинул свой номер, вошел в лифт и спустился в вестибюль. Уже на тротуаре велел швейцару вызвать для него педикеб, и вскоре он ехал по Маркет–стрит, наблюдая, как энергично крутит педали водитель–китаец.

Увидев вывеску, которую искал, он приказал остановиться.

Педикеб остановился у пожарного гидранта. Бейнес расплатился с водителем и отпустил его. Затем он немного прогулялся по тротуару, опасаясь слежки, а через мгновение в толпе других покупателей зашел в магазин «Фуга», самый большой супермаркет, расположенный в центре города.

Продавщицы в основном белые, за некоторым исключением, должности заведующих секциями занимали конечно же японцы. Ужасный шум.

После некоторого замешательства мистер Бейнес наконец нашел отдел мужской одежды.

Он остановился перед стеллажом с мужскими брюками.

К нему незамедлительно подошел приказчик, молодой белый, и приветствовал его.

— Я вернулся за шерстяными брюками темно–коричневого цвета, которые я присмотрел еще вчера, — пояснил Бейнес.

Встретившись взглядом с приказчиком, он добавил:

— Вы не тот человек, с которым я разговаривал. Тот был повыше, с рыжими усами, довольно худой. На пиджаке было имя «Дарри».

Приказчик ответил, что Дарри недавно ушел на обед, но скоро вернется.

— Я зайду в кабинку и примерю эту пару, — мистер Бейнес взял брюки со стеллажа.

— Пожалуйста, сэр.

Приказчик указал свободную примерочную и отошел, чтобы обслужить еще одного покупателя.

Бейнес закрыл за собой дверь, сел на стул и принялся ждать.

Через несколько минут раздался стук.

Дверь примерочной отворилась, и заглянул невысокий японец средних лет.

— Вы иностранец, сэр? — обратился он к Бейнесу. — Я должен проверить вашу платежеспособность. Позвольте взглянуть на ваше удостоверение?

Он закрыл за собой дверь. Мистер Бейнес достал бумажник. Японец сел и начал проверять его содержимое. Наткнувшись на фотографию девушки, он помедлил.

— Очень хорошенькая.

— Моя дочь, Марта.

— И у меня есть дочь, которую тоже зовут Мартой, — обрадовался японец. — Теперь она в Чикаго, учится игре на фортепиано.

— Моя дочь вот–вот выйдет замуж, — сообщил мистер Бейнес.

Японец вернул бумажник и замер, выжидая.

— Я здесь уже две недели, — проговорил мистер Бейнес. — Но мистер Ятабе до сих пор не появился. Я хочу знать, находится ли он до сих пор в пути? И если нет, то что я должен делать?

— Приходите завтра во второй половине дня, — назначил японец и попрощался.

— До свидания, — ответил мистер Бейнес.

Он вышел из примерочной, положил брюки назад на стеллаж и направился к выходу из универмага «Фуга».

Шагая по тротуару вместе с другими пешеходами, он думал, хватит ли времени, чтобы получить необходимую информацию? Ведь нужно связаться с Берлином, получить шифровку — все это отнимало время. «Жаль, что я раньше не встретился с этим агентом. Я бы избавился от многих страхов и мук. Очевидно, это не было связано с особым риском, все как будто прошло очень гладко, всего за каких–нибудь пять–шесть минут».

Бейнес ободрился.

Вскоре он уже рассматривал витрину с фотографиями представлений в низкопробных притонах. Грязные, засиженные мухами снимки совершенно голых белых женщин, чьи груди висели, как наполовину спущенные воздушные шары. Зрелище позабавило его. Мимо по своим делам спешили прохожие, не обращая на него никакого внимания

Наконец–то дело как–то сдвинулось с места. Какое облегчение!

***

Юлиана читала, удобно устроившись на сиденье в своем автомобиле. Джо вел машину легко, одной рукой, едва касаясь баранки. К его нижней губе прилипла сигарета. Он был классным водителем. И они уже покрыли большую часть маршрута от Канон–Сити до Денвера.

Из приемника доносились слащавые народные мотивы, которые исполняют ансамбли аккордеонистов в пивных на открытом воздухе: бесконечные польки и шотландки — Юлиана никогда не могла отличить их друг от друга.

— Дешевка, — заметил Джо, когда музыка закончилась. — Послушай, я ведь неплохо разбираюсь в музыке и могу сказать, кто был великим дирижером. Ты, наверное, не помнишь его, Артуро Тосканини.

— Не помню, — машинально ответила Юлиана, не отрываясь от чтения.

— Он был итальянцем. Но после войны ему бы не разрешили дирижировать из–за его политических симпатий. Теперь–то он уже умер. Этот фон Кароян — бессменный дирижер Нью–Йоркской филармонии — мне не нравится. Мы были обязаны ходить на его концерты, наш рабочий поселок. А что я люблю — догадайся!

Он посмотрел на нее.

— Как книга?

— Захватывает.

— Я люблю Верди и Пуччини. Все, что у нас было в Нью–Йорке, — это тяжеловесная, напыщенная музыка Вагнера и Орффа, и мы были обязаны каждую неделю ходить на эти пошлые драматические представления, устраиваемые нацистами в Медисон–сквер–Гарден — с флагами, трубами, барабанами, пылающими факелами. История готических племен или другая воспитательная чушь, но разве это можно назвать искусством? Ты бывала в Нью–Йорке до войны?

— Да, — безучастно отозвалась Юлиана.

— Правда, что там были шикарные театры? Я слышал, что были. Да и с кино теперь то же самое: вся кинопромышленность сосредоточена в одном берлинском квартале. За те тринадцать лет, которые я провел в Нью–Йорке, не было ни одной оперетты или пьесы, только эти…

— Не мешай мне читать, — попросила Юлиана.

— То же самое с книжными издательствами, — продолжал Джо невозмутимо. — Сейчас они все монополизированы, и центр находится в Мюнхене. В Нью–Йорке книги теперь только для того, чтобы было чем занять печатные станки. А вот до войны Нью–Йорк был центром мирового книгоиздательства. Так, во всяком случае, говорят.

Заткнув уши пальцами, Юлиана углубилась в чтение.

Ей попался тот раздел «Саранчи», где описывалось легендарное телевидение, рассказывалось о дешевых небольших установках для отсталых народов Африки и Азии.

«Только предприимчивость янки и система массового производства; Детройт, Чикаго, Кливленд — какие волшебные названия! — могли совершить это чудо, посылку этого нескончаемого и почти до безумия бескорыстного потока дешевых однодолларовых (в китайских долларах) телевизионных приборов в каждую деревню, в любую глухомань Востока. И когда какой–нибудь изможденный юноша, умирая от голода, тем не менее хватался за этот единственный шанс, который представляли ему щедрые американцы, и собирал из набора крохотный приемник с встроен иным в него источником питания размером не больше куска туалетного мыла, то что же можно было узнать с его помощью? Сгрудившись перед экраном, молодежь деревни — а часто и люди постарше — видели слова. Инструкции. Прежде всего, как научиться читать, затем все остальное. Как выкопать более глубокий колодец, вспахать более глубокую борозду. Как очистить питьевую воду, исцелить своих больных. Над их головами витала американская искусственная волна, распространяя сигналы, разнося их повсюду, всем страждущим, всем жаждущим знания массам Востока…»

— Ты читаешь все подряд? — спросил Джо. — Или пропускаешь какие–то куски?

— Как это замечательно! Он заставил нас посылать пищу и образование всем азиатам, миллионам их, — заметила Юлиана.

— Благотворительность во всемирном масштабе.

— Да. Новый курс, провозглашенный Тагвеллом, по подъему уровня жизни масс. Только послушай.

Она прочла вслух:

— «Каким всегда был Китай? Томящимся, испытывающим нужду во всем, глядящим на Запад. Его великий президент, демократ Чан Кайши, проведя китайский народ через военные годы, теперь, в дни мира, вел его к Декаде Перестройки. Но для Китая это не было восстановлением, так как в этой, сверхъестественно обширной, плоской стране раньше ничего не возводилось, и она еще оставалась погруженной в свой древний сон. Восстающее ото сна существо, гигант, которому нужно было наконец–то обрести ясное сознание в современном мире с его реактивными самолетами и автострадами, атомной энергией и заводами. И откуда же должен раздаться тот удар грома, чтобы разбудить гиганта? Чан Кайши знал это еще во время войны с Японией. Он мог раздаться только из Соединенных Штатов. К тысяча девятьсот пятидесятому году американские инженеры, техники, агрономы, учителя, врачи роем устремились в китайскую провинцию, в каждую деревню, подобно какому–то новому виду ожившего…»

— Ты знаешь, что он сделал, а? — прервал ее чтение Джо. — Он взял у нацизма все лучшее, его социалистическую часть, организацию Тодта и экономический прогресс, достигнутый при Шпеере, и все это подарил чему? Новому курсу. А выкинул все то, что уродливо — деятельность СС, расовую политику, дискриминацию. Но это же утопия! Ты думаешь, если бы союзники победили, то Новый курс оживил бы экономику и совершил бы все эти социальные сдвиги, поднял бы благосостояние? Ничего подобного! Чан Кайши выдумал некую форму государственного синдиката, корпоративного государства, вроде того, к которому мы пришли при Дуче. Он утверждает: вы будете иметь только хорошее и ничего из…

— Дай дочитать! — огрызнулась Юлиана.

«И эти рынки на населенной миллионами земле обеспечили на много лет работой заводы Детройта и Чикаго. Этот гигантский зев никогда не наполнится, этот народ и за сто лет не обеспечить нужным количеством грузовиков, кирпичей, стальных болванок, одеждой, пишущими машинками и каплями от насморка. В тысяча девятьсот шестидесятом году наивысший уровень жизни в мире считался у американского рабочего, и все потому, что Штаты изящно назывались «наиболее благоприятствующей страной» при заключении торговых сделок со странами Востока. США больше не оккупировали Японию, а последняя никогда не оккупировала Китай, тем не менее неоспоримым фактом было то, что Кантон, Токио и Шанхай покупали не британские товары, а американские. И каждая новая сделка способствовала увеличению благосостояния рабочего в Балтиморе, Лос–Анджелесе и Атланте. Тем, кто делал долгосрочную политику, людям в Белом Доме, обладающим широким кругозором, казалось, что они почти добились цели. Исследовательские ракеты должны были вот–вот устремиться в космические бездны, покидая Мир, который наконец–то увидел окончание своих вековых болезней: голода, эпидемий, войн, невежества. Эквивалентные меры социального и экономического развития, предпринятые Британской империей, принесли подобное же облегчение участи широким массам Индии, Бирмы, Африки, Ближнего Востока. Продукция заводов Рура и Манчестера, сталь Саара, нефть Баку — все слилось, и взаимодействовало в сложной, но действенной гармонии. Народы Европы наслаждались тем, что казалось…»

— Я полагаю, что именно они должны править миром, — сказала Юлиана.

Она оторвалась от книги.

— Они во всем были лучше всех. Британцы.

Джо ничего на это не ответил, несмотря на то что она выжидающе посмотрела на него.

Юлиана вновь взялась за книгу.

«…осуществлением мечты Наполеона: разумной однородности этнически различных народов, отсутствие которой было причиной раздоров и пререканий по каждому пустяку со времен падения Рима. А также мечты Карла Великого: объединенного христианства, которое бы стало жить в мире не только внутри себя, но и с остальным миром. И все же до сих пор оставалась одна ноющая рана. На Малайях жило много китайцев, в основном предпринимателей, и эта процветающая, работающая буржуазия видела в американском способе ведения дел в Китае более справедливую власть. Бывшие под британским господством темнокожие расы не допускались даже в провинциальные клубы, отели, приличные рестораны. Как и прежде, они видели, что для них в трамваях отведены особые секции и — что хуже всего — что они ограничены в выборе места жительства. Эти «туземцы» по слухам из газет знали, что в США проблемы цветных решены еще до тысяча девятьсот пятидесятого года. Вторая мировая война покончила с дискриминацией…»

— А потом начались беспорядки? — уточнила она у Джо.

Он кивнул, продолжая следить за дорогой.

— Ну расскажи же, что было дальше.

Она закрыла книгу.

— Мне все равно не успеть дочитать ее до конца, скоро мы будем в Денвере. Наверное, Америка и Англия затеют между собой войну, и в результате одна из них будет повелевать всем миром.

— Кое в чем это произведение не так уж плохо, — отозвался Джо. — Автор продумал все до мельчайших подробностей. Штаты получили Тихий океан, создав нечто вроде общества Сопроцветания Юго–Восточной Азии. Россию Штаты и Англия поделили на сферы влияния. Так продолжалось десять лет. А затем, естественно, между ними возникли трения.

— Почему же — естественно?

— Такова человеческая натура, — пояснил Джо, — и природа государства. Подозрительность, страх, жадность. Китайцы считают, что Штаты подрывают господство Британии в Южной Азии, привлекая на свою сторону значительное китайское население, у которого под влиянием Чан Кай–ши, проамериканское настроение. Англия начинает организовывать то, что они называли «охраняемые районы опеки».

Он ухмыльнулся.

— Другими словами, концентрационные лагеря для тысяч китайцев, подозреваемых в измене. Их обвиняют в саботаже и пропаганде. Черчилль до того…

— Ты хочешь сказать, что он еще у власти? Разве его еще не убрали?

— Вот тут–то британская система и превзошла американскую, — рассказывал Джо. — Каждые восемь лет Штаты дают пинка под зад своим руководителям, какими бы опытными они не были. У Штатов после Таг–велла никогда не было руководителя, подобно ему. Одни ничтожества. Но Черчилль–то все еще у власти. И чем старше, тем он властолюбивее и жестче. В тысяче девятьсот шестидесятом году он уже напоминает какого–то древнего властителя Центральной Азии. Никто не смеет ему перечить. Он у власти более двадцати лет.

— О боже! — воскликнула Юлиана.

Она открыла книгу с конца, чтобы найти подтверждение пересказу Джо.

— С чем я согласен, — продолжал Джо, — так это с тем, что Черчилль во время войны был единственным порядочным лидером Англии. Если бы его оставили у власти, дела Англии были бы гораздо лучше. Вот что я скажу: государство не может быть лучше своего руководителя. Фюрер — это принцип. Принцип фюрерства, как говорили наци. Они правы. Даже этот американец должен согласиться с ними. Конечно, у него Штаты после войны осуществили колоссальную экономическую экспансию, прибрав к рукам бездонный рынок сбыта в Азии, доставшийся им от японцев. Но этого оказалось недостаточно: таким путем трудно обрести идею. Не получили ее и британцы. В обеих странах правят богачи, плутократия. Если бы победили они, все их думы сводились бы к тому, чтобы увеличить свои доходы. Он ошибся, этот Абендсен: не было бы никаких социальных реформ, не было бы планов повышения жизненного уровня масс. Англо–саксонская плутократия не допустила бы этого.

Теперь он говорил как настоящий фашист.

Очевидно, Джо увидел лицо Юлианы. Он снизил скорость и, поглядывая то на нее, то на трассу, горячо убеждал:

— Послушай, я не из интеллектуалов. Фашизму нет в них надобности. Необходимо только дело, а теория выстраивается из действия. Единственно, что требует от нас наше корпоративное государство — это сыграть свою социальную роль в истории. Понимаешь? Это я объясню тебе. Я это точно знаю, Юлиана.

Тон его стал неистовым, даже молящим.

— Эти старые, гнилые, зависящие от золота империи — Британская, Французская, Американская — хотя последняя только незаконнорожденный ублюдок, а не империя в полном смысле, — все они в равной степени опираются на деньги. Души у них не было, а естественно не было и будущего. Да, наци — это банда головорезов, я с этим согласен, Ты тоже так думаешь? Верно же?

Юлиана через силу улыбнулась: он впал в привычную итальянцам экзальтацию, извергая из себя поток слов.

— Для Абендсена слишком важно, кто победит — Штаты или Англия. Явная нелепость. Они не достойны победы. Они ничем ее не заслужили. Ты когда–нибудь читала что–нибудь из того, что писал Дуче? Это откровение. Красивый мужчина. Красивые слова. Он объясняет подоплеку каждого явления. На самом деле основным существом конфликта во время войны была борьба старого против нового. Деньги — вот почему нацисты ошибочно и некстати притянули сюда еврейский вопрос — против коллективного духа масс, названного фашистами «хемайншафт» — народность.

«Он сейчас вылитый Муссолини», — подумала Юлиана.

— Зверства нацистов — это трагедия. — Джо на минуту замолк, обгоняя тащившийся грузовик. — Но при всякой замене проигравшему приходится туго. Тут нет ничего нового. Вспомни прежние революции, например, французскую, вспомни тактику Кромвеля по отношению к Ирландии. В немецкой философии слишком много темперамента да и театральности с избытком. Одни шествия чего стоят. Настоящего фашиста никогда не увидишь разглагольствующим. Он всегда действует, как я. Верно?

Юлиана рассмеялась.

— Ты болтаешь со скоростью мили в минуту.

— Я тебе объясняю фашистскую теорию действия! — вне себя вскричал Джо.

Она не смогла ответить: слишком уж забавно все получилось. Но человек, сидевший рядом, вовсе не считал это забавным.

Раскрасневшись, Джо сердито смотрел на нее.

Вены на его лбу вздулись, и его снова начало трясти. Джо опять засунул пятерню во всклокоченную шевелюру. Он ничего не говорил, но глядел в глаза Юлиане.

— Не обижайся на меня, — попросила она.

На какой–то миг ей показалось, что он хочет ее ударить: Джо уже занес руку, но тут же потянулся к приемнику.

Сквозь характерный треск передавалась оркестровая музыка. Юлиана попыталась снова сосредоточиться на чтении.

— Ты права, — сказал Джо после долгой паузы.

— Насчет чего?

— Насчет дважды битой империи. С клоуном вместо вождя. Неудивительно, что мы от этой войны ничего не получили. Она гладила его по руке.

— Юлиана, все это муть, — отозвался Джо. — Ничего нет истинного и определенного. Верно?

— Может быть, и так, — произнесла она, перевернув страницу.

— Победила Британия, — подсказал Джо. — Избавлю тебя от необходимости выискивать это место. Штаты приходят в упадок. Британия все больше их теснит, продолжая экспансию, сохраняя инициативу. Так что можешь отложить книгу в сторону.

— Надеюсь, в Денвере нам будет весело? — Юлиана закрыла книгу. — Тебе нужно расслабиться. Я хочу, чтобы ты отдохнул.

«Если тебе не удастся это, — подумала она, — ты лопнешь, как пружина. А что тогда будет со мной? Как я вернусь назад? А может, лучше уже сейчас оставить тебя? Очень хочется тех удовольствий, которые ты мне обещал. Я не желаю быть обманутой. Слишком часто меня обманывали прежде».

— Обязательно будет хорошо, — пообещал Джо. — Послушай…

Он как–то странно, оценивающе взглянул на нее.

— Ты слишком увлеклась этой книгой. Вот интересно — представь себе человека, написавшего бестселлер, ну, автора, вроде этого Абендсена. Пишут ли люди ему письма? Могу поспорить, что многие пишут и хвалят книгу, может, даже встречаются с ним.

Она тут же поняла.

— Джо, это же всего около полутора сотен километров.

Глаза ее засияли. Он улыбнулся ей, снова счастливый, не испытывая ни огорчений, ни волнений.

— Пожалуй, можно было бы, — предложила она. — Ты так хорошо водишь машину — тебе бы ничего не стоило доехать туда, правда?

— Ну, я сомневаюсь, что этот знаменитый человек так запросто пускал бы к себе посетителей. Желающих, наверно, пруд пруди.

— А почему бы не попытаться, Джо?

Она схватила его за плечо и в возбуждении сдавила его.

— Худшее, что он может сделать, — выгнать нас. Пожалуйста, Джо?

— Только когда сделаем покупки и прилично оденемся, — веско заметил Джо, — все с иголочки. Это очень важно — произвести хорошее впечатление. И может, мы даже найдем новый автомобиль, уже там. Держу пари, нам удастся.

— Да, — подтвердила Юлиана. — А тебе необходимо подстричься. И позволь мне подобрать тебе одежду. Пожалуйста, Джо? Я, бывало, выбирала одежду для Фринка. Мужчина ведь никогда не может купить что–нибудь приличное для себя.

— На одежду у тебя неплохой вкус, — согласился Джо.

Он смотрел на бегущую впереди дорогу.

— И вообще… Лучше всего, если ты сама позвонишь ему, именно ты свяжешься с ним.

— Я тоже сделаю себе прическу! — воскликнула Юлиана.

— Хорошо.

— Даже не побоюсь подняться и нажать звонок.

Она осмелела.

— Я имею в виду, что живем–то мы только один раз. Зачем же нам трусить? Он такой же человек, как и все мы. Может, ему будет даже приятно узнать, что кто–то только из–за того и заехал в такую даль, чтобы сказать ему, как понравилось его произведение. Мы попросим автограф на титульной странице — обычно его оставляют именно там. Разве не так? Только было бы лучше купить новый экземпляр: этот так обтрепался и засалился. Тут автограф не будет смотреться.

— Все, что пожелаешь, — ответил Джо. — Я позволю тебе взять на себя все мелочи. Я уверен, что они тебе под силу. Хорошенькая девушка всегда добьется своего. Когда он увидит, какая ты сногсшибательная, он настежь распахнет дверь. Но послушай: давай без дураков!

— Что ты хочешь сказать?

— Скажешь, что мы женаты? Я не хочу, чтобы ты впуталась с ним в какую–нибудь историю. Ты понимаешь, о чем я говорю? Это было бы ужасно. Это бы разбило нам жизнь. Так что будь осторожна и осмотрительна, Юлиана.

— Кстати, и поспоришь с ним, — предложила Юлиана, — насчет того, стала ли Италия причиной поражения, предав державы Оси; сообщишь ему то, что ты рассказывал мне.

Джо кивнул.

— Ну что ж, договорились. Мы обсудим все, что он написал.

Они быстро мчались на север.

***

Остывший взор, слабость в желудке и так далее. Тошнота и угнетенное половое чувство.

И все же перед глазами ничего нет.

Чем может ответить его тело? Бегством?

Скрестив ноги, мистер Тагоми уселся прямо на полу своей гостиной и начал манипулировать с сорока девятью стебельками тысячелистника.

Вопросы были безотлагательны, и он с лихорадочной быстротой проделал все необходимое, чтобы увидеть перед собой все шесть строчек.

О ужас! Гексаграмма пятьдесят один!

Бог является под знаком грома и молнии.

Трубный глас — Тагоми непроизвольно прижал руки к ушам. Ха–ха! Хо–хо! Мощный взрыв! Нечто бросает его в дрожь и заставляет закрыть глаза от страха. Рев тигра, нервная суета всполошившихся ящериц — и вот сам Бог является миру.

Что же это значит? Тагоми оглядел комнату.

Приближение — чего?

Он вскочил и замер, прислушиваясь к себе.

Ничего. Колотится сердце. Дыхание и все физиологические процессы, включая даже непроизвольные, управляемые подсознанием, близки к критическому уровню: адреналин, сильное сердцебиение, учащенный пульс, нарушение функции желез, комок в горле, застывший взор, слабость в желудке и так далее. Тошнота и угнетенное половое чувство.

И все же — перед глазами ничего нет.

Чем может ответить его тело? Бегством?

Все готово к нему. Но куда бежать? И зачем?

На ум ничего не приходило. Значит, невозможно. Дилемма цивилизованного человека: тело готово к чему угодно, но угроза туманна, не обозначена. Тагоми вошел в ванную и начал намыливать подбородок, собираясь побриться.

Зазвонил телефон.

— Удар, — сказал он громко.

Он отложил бритву.

— Будь готов.

Он быстро перешел из ванной в спальню.

— Я готов.

Он поднял трубку.

— Тагоми слушает.

Голос его сорвался, и ему пришлось откашляться. Пауза. Затем послышался слабый, высохший, шуршащий, как старые опавшие листья, голос:

— Сэр, это Синиро Ятабе. Я прибыл в Сан–Франциско.

— От имени Главного Торгового представительства приветствую вас, — произнес мистер Тагоми. — Как я рад! Вы в добром здравии и в добром духе?

— Да, мистер Тагоми. Когда я смогу увидеть вас?

— Очень скоро. Через полчаса.

Мистер Тагоми взглянул на настенные часы, с трудом разбирая время.

— Только… Третья сторона, мистер Бейнес… Я должен связаться с ним. Возможна задержка, но…

— Мы можем условиться: через два часа, сэр? — предложил мистер Ятабе.

— Хорошо, — согласился мистер Тагоми.

— В вашей конторе — в «Ниппон Тайм Билдинг».

Щелчок. Мистер Ятабе опустил трубку.

«Мистер Бейнес будет доволен, — решил Тагоми. — Как кот, которому бросили кусок семги».

Он спешно набрал номер отеля «Абхирати».

— Тягостное ожидание закончилось, — сказал японец, услышав сонный голос Бейнеса.

— Он здесь? — видимо, сон как рукой сняло.

— В моей конторе, — подсказал Тагоми, — в десять часов двадцать минут. До свидания.

Он положил трубку и отправился в ванную. На завтрак не оставалось времени. Нужно будет заказать мистеру Рамсею подать им к столу что–нибудь, когда все окажутся в сборе. Все трое могут одновременно позволить себе это удовольствие.

***

Бейнес стоял в пижаме с трубкой в руке и нервно потирал лоб. «Какой стыд! — думал он. — Сломаться и выйти на связь с этим агентом. Если бы подождать всего один день. Но, возможно, ничего плохого и не произошло. Однако сегодня нужно зайти в магазин. Предположим, я не покажусь? Это вызовет цепную реакцию, они решат, что меня убили или что–то в этом роде. Попытаются меня отыскать. Но все это уже не столь важно, потому что он здесь. Наконец–то ожидание закончилось».

Бейнес поторопился в ванную, побриться и привести себя в порядок.

Он не сомневался, что Тагоми узнает «пожилого джентльмена», как только увидит, догадается о его роли. «Теперь мы, по существу, можем отбросить все прикрытия и все условности. Наверно, люди СД опоздали, — предположил Бейнес, — даже если они что–то разнюхали. Поэтому мне, вероятно, ничего не грозит. По крайней мере, будничные, мелкие заботы сейчас нужно выбросить из головы, и ничтожный страх за свою собственную шкуру. Что же касается дальнейшей операции — теперь придется побеспокоиться всерьез».