Ранним утром Юлиана отправилась за провизией. Наслаждаясь прохладой и ярким солнечным светом, она не спеша прогуливалась по тротуару с двумя бумажными коричневыми пакетами, останавливаясь возле каждой витрины и изучая ее содержимое. Торопиться ей было некуда.

Ее смена в зале дзюдо начнется после полудня, утром у нее масса свободного времени. Устроившись на высоком стуле перед прилавком, она поставила сумку и принялась листать журналы.

В свежем номере журнала «Лайф» была статья, называвшаяся «Телевидение в Европе: взгляд в будущее». Она с интересом пробежала ее и увидела фотографию немецкой семьи, смотревшей прямо у себя дома телепередачу. В статье сообщалось, что теперь изображение из Берлина передается уже в течение четырех часов ежедневно, а когда–нибудь телевизионные станции появятся во всех крупных городах Европы. К тысяча девятьсот семидесятому году одна такая станция будет построена и в Нью–Йорке.

Один из снимков запечатлел инженеров по электронной технике из Рейха в лаборатории Нью–Йорка, помогающих местному персоналу. Было очень легко отличить немцев от остальных. Только у них всегда такой здоровый, чистый, уверенный и энергичный вид.

Американцы же выглядели как обыкновенные люди. Эти могли быть кем угодно.

На фотографии один из немецких специалистов на что–то указывал, а американцы сосредоточенно пытались вникнуть. «Похоже, что и зрение у них острее, чем у нас, — решила Юлиана, — да и питание последние двадцать лет лучше, чем у нас. Нам когда–то говорили, что они могут видеть такие вещи, которые никто другой видеть не может. Вероятно, это витамин «А» им помогает? Интересно все же: сидеть дома и видеть весь мир на экране маленькой серой трубки. Если эти наци могут летать туда–сюда между Землей и Марсом, почему бы им не завести у себя телевидение? Думаю, что мне бы по душе пришлись эти смешные представления. Великолепно было бы увидеть Боба Хоупа и Дюрана, а лучше смотреть на них, чем бродить по безжизненному Марсу. Может, в этом и весь смысл?» — предположила она.

Юлиана поставила журнал обратно на стеллаж.

У наци совершенно отсутствует чувство юмора, так зачем же им обзаводиться телевидением? Как–никак, а они поубивали почти всех знаменитых комиков. Правда, все они были евреями. По сути, они уничтожили почти всю индустрию развлечений. Интересно, как это еще Хоупу сходят с рук его шутки. Разумеется, он работает в Канаде, а там чуть посвободнее. Но ведь Хоуп действительно говорит слишком смело о некоторых вещах. Вроде этого анекдота о Геринге, где Геринг покупает Рим и велит перевезти его в свою берлогу в горах и выстроить там заново, или же где он возрождает христианство, чтобы его любимцы львы имели что–нибудь на…

— Вы хотите купить этот журнал, миссис?

Маленький высохший старичок, хозяин аптеки, подозрительно оглядел Юлиану.

Она виновато положила на место номер «Ридерс Дайджест», который только начала перелистывать.

Возвращаясь домой, Юлиана размышляла о том, что, возможно, Геринг станет новым фюрером, когда умрет Борман. Он чем–то отличался от остальных. Бормана выдвинуло на первый план его раболепие, перед которым не устоял Гитлер, доживая свои последние дни. Старый Геринг в это время был, как всегда, в своем дворце в горах.

Геринг должен был занять место Гитлера, потому что именно его Люфтваффе уничтожила сначала английские локационные станции, а затем покончила с королевскими военно–воздушными силами. Гитлер вместо этого, скорее всего, приказал бы разбомбить Лондон, так же как он разбомбил Роттердам.

«Но, вероятно, место все же достанется Геббельсу. Об этом говорят все. Так же, как и о том, что оно не должно достаться этому жуткому Гейдриху. Он бы перебил всех пас. Это же настоящий мясник. Бальдур фон Ширах, по–моему, единственный, кто выглядит в какой–то степени нормальным. Но у него нет ни малейшего шанса», — подумала Юлиана.

Свернув в переулок, она поднялась по ступенькам на крыльцо старого деревянного дома, где жила.

Когда она отперла дверь квартиры, то увидела Джо Чинаделла там, где его оставила — лежащим на животе посередине кровати, свесив руки. Он все еще спал.

«Нет, — задумалась она. — Он же не может оставаться здесь вечно. Его грузовик ушел. Его отпустили? Очевидно».

Войдя в кухню, она свалила пакеты с едой на стол, рядом с тарелками.

«Но хотел ли он отпустить его?» — Вот что ее интересовало.

Что за странный человек. Он тратил на нее столько энергии, не отпуская ее всю ночь, и все же это происходило так, будто его здесь и не было, будто он не осознавал, что делает. Мысли его были заняты чем–то другим.

Она принялась привычно перекладывать продукты в старый холодильник фирмы «Дженерал Электрик», с дверцей наверху, потом взялась за стряпню.

«Может быть, он так часто этим занимается, что уже привык, — предположила она, — это стало его второй натурой. Тело совершает движения так же автоматически, как мои руки, вот как сейчас я кладу тарелки в раковину. Он мог бы делать это, даже если удалить три пятых его мозга, один голый рефлекс, как у лягушки».

— Эй, — позвала она, — просыпайся. Джо пошевелился в кровати и засопел.

— Ты слышал, что отмочил Боб Хоуп по радио позапрошлым вечером? Он рассказал смешную историю о том, как немецкий майор допрашивал марсиан. Марсиане не могли предъявить документы, удостоверяющие, что их предки были арийцами. Слышал? Поэтому немецкий майор послал донесение в Берлин, что Марс населен евреями. — Войдя в комнату, где лежал на кровати Джо, она добавила: — И что они ростом в полметра и имеют две головы. Ты знаешь, как это может подать Боб Хоуп.

Джо открыл глаза и молча, не мигая, смотрел на нее. Подбородок его почернел от щетины, в темных глазах — нескрываемая боль. Она тоже притихла.

— Что с тобой? — наконец вымолвила Юлиана. — Ты боишься?

«Нет, — возразила она сама себе — это Френк может испугаться, а на Джо это непохоже».

— Старый плут уехал, — сказал Джо, приподнявшись.

— Что же ты собираешься делать?

Она присела на край кровати, вытирая руки посудным полотенцем.

— Я перехвачу его на обратном пути. Он не проболтается. Он знает, что я поступил бы с ним точно так же.

— С тобой уже случалось такое раньше? — поинтересовалась она. Джо не ответил. «Значит, ты знал, что грузовик уходит, — поняла Юлиана. — Теперь я уверена в этом».

— А если он выберет другой маршрут? — спросила она.

— Он всегда ездит по шоссе помер пятьдесят и никогда по сороковому. Там он однажды попал в аварию. Несколько лошадей вышли на дорогу, и он в них врезался. В Скалистых горах.

Сняв со стула одежду, он начал одеваться.

— Сколько тебе лет, Джо? — Юлиана наблюдала за парнем.

— Тридцать четыре.

Выходило, что он должен был участвовать в войне. Она не видела явных физических дефектов: тело было стройное, мускулистое, длинные красивые ноги. Джо, заметив, как она внимательно изучает его, нахмурился и отвернулся.

— Я что, не могу посмотреть? — спросила она.

Она на самом деле удивилась. Ну почему бы и не посмотреть? Всю ночь она была с ним, а теперь такая стеснительность.

— Мы что — тараканы? — не могла сдержаться Юлиана. — Мы прячемся от света и, скрываясь друг от друга, должны забираться в щели?

Раздраженно засопев, Джо направился в ванную, нервно потирая подбородок.

«Ведь это мой дом! — рассердилась Юлиана. — Я его сюда пустила, а он так отчужденно ведет себя. Зачем же он тогда захотел остаться?» Она заглянула в ванную. Он набирал горячую воду в чашку для бритья.

На руке его мелькнула татуировка: буква «К».

— Что это? Твоя жена? Конни? Карина?

Умываясь, Джо выговорил:

— Каир.

«Что это за экзотическое имя?» — подумала она с завистью, а потом почувствовала, что краснеет.

— Я действительно глупая, — признала она.

Тридцатичетырехлетний итальянец из занятой нацистами части мира… он участвовал в войне, все верно, но на стороне держав Оси. И он сражался под Каиром: татуировка была связующим звеном меж немцами и итальянцами, ветеранами этой кампании. Это — знак победы над британо–австрийской армией под командой генерала Готта. Этой победы добился Роммель и его африканский корпус.

Юлиана вернулась в комнату и начала застилать постель. Руки не слушались ее.

Аккуратной стопкой в открытом небольшом плоском чемодане лежало все имущество Джо: одежда, белье, личные вещи. Среди них она заметила обитую бархатом коробочку, похожую на футляр для очков. Приоткрыв ее, она увидела Железный Крест Второй степени с надписью и датой — 10 июня 1945 года, выгравированной на планке, к которой крепился крест. «Не все получили такую награду, только самые доблестные. Интересно, что же ты совершил такого, ведь тогда тебе было всего семнадцать лет?»

Джо появился как раз в то мгновение, когда она вынула орден из коробочки. Она почувствовала его присутствие и виновато–резко положила орден на место, но Джо, казалось, не сердился на нее.

— Я только посмотрела, — объяснила Юлиана. — Прежде я никогда не видела такого ордена. Роммель лично приколол его к твоему мундиру?

— Его вручил мне генерал Вайерлейн. К тому времени Роммеля уже перевели в Англию, чтобы завершить ее разгром. — Джо вынул из чемодана свежее белье.

Голос его был спокоен, но рука непроизвольно потянулась ко лбу, и пальцы, как расческа, воткнулись в шевелюру, словно расчесывая ее. Юлиана определила это как хронический нервный шок.

— Расскажешь? — попросила Юлиана, когда он, приняв горячий душ, вышел из ванной.

Однако скупой рассказ Джо Чинаделла не оправдал ожиданий Юлианы.

Два его старших брата участвовали еще в Эфиопской кампании, в то время как он, тринадцатилетний подросток, состоял в фашистской молодежной организации в Милане, его родном городе. Позже братья служили в знаменитой артиллерийской батарее, которой командовал майор Рикардо Парди, а когда началась вторая мировая война, Джо мог уже присоединиться к ним.

Они сражались в батальоне Грациани. Техника у них была ужасной, особенно танки. Даже старших офицеров англичане подстреливали, как кроликов. Люки танков во время боя приходилось заваливать мешками с песком, чтобы они случайно не открылись.

Майор Парди подбирал расстрелянные артиллерийские снаряды, чистил их, смазывал, а потом снова заряжал ими орудия. Его батарея остановила отчаянное наступление генерала Повелла в 1943 году.

— А братья живы? — поинтересовалась Юлиана.

— Братья были убиты в сорок четвертом: задушены проволокой, которую применяли английские десантники из специальной бригады, действовавшей за линией фронта, на территории, занятой державами Оси. Их фанатизм особенно проявился на последних этапах войны, когда стало ясно, что союзники уже не смогут победить.

— А как ты теперь относишься к британцам? — запинаясь задала вопрос Юлиана.

— Мне бы хотелось посмотреть, поступают ли с ними в Англии так же, как они действовали в Африке.

В голосе его послышались металлические потки.

— Но ведь это было восемнадцать лет назад, — попыталась возразить Юлиана. — Я знаю, что англичане творили особые жестокости, но…

— Вспоминают о зверствах, которые наци чинили над евреями, — проговорил Джо. — Англичане поступили еще хуже. Во время битвы за Лондон.

Он промолчал.

— Эти огнеметы, струи горящего фосфора и нефти. Я видел потом кое–кого из немцев–десантников. Лодка за лодкой сгорали дотла, превращаясь в золу. Эти спрятанные под воду трубы — они прямо–таки поджигали море. А что англичане сделали с гражданским населением во время массированных налетов бомбардировщиков, с помощью которых Черчилль рассчитывал выиграть войну в самый последний момент! Эти ужасные налеты на Гамбург… Эссен…

— Давай не будем ворошить прошлое, — предложила Юлиана.

Она пошла на кухню и включила маленький белый радиоприемник фирмы Эмерсон в пластмассовом корпусе, подарок Френка к дню ее рождения.

— Я сейчас приготовлю что–нибудь поесть.

Юлиана повертела ручку настройки, пытаясь поймать легкую, приятную музыку.

— Подойди ко мне, — попросил Джо.

Он сидел на кровати в комнате, положив свой чемоданчик рядом. Открыв его, он извлек потрепанную, обернутую в газету, зачитанную книгу.

— Вот взгляни. Ты знаешь, что говорит этот человек?

Он улыбнулся Юлиане, взял ее за руку, притянул к себе и усадил рядом.

— Я хочу тебе почитать. Предположим, что они победили бы. Что бы тогда было? Можешь не задумываться: этот человек все за нас продумал.

Раскрыв книгу, Джо начал аккуратно переворачивать страницы.

— Ну хотя бы вот это: «Британская империя контролировала бы Европу, все Средиземноморье. Италии не было бы вообще, как и Германии. Бобби и эти смешные солдатики в высоких меховых шапках с королевством до самой Волги».

— А разве это было бы плохо? — удивилась Юлиана.

— Ты читала эту книгу?

— Нет, — призналась она, попробовав заглянуть под газетную обложку. «Саранча садится тучей». Готори Абендсен.

Она слышала об этой книге, многие ее читали.

— Но Френк, мой бывший муж, и я — мы часто говорили о том, что было бы, если союзники выиграли войну.

Джо, казалось, не слушал ее.

— А здесь, — продолжал он, — ты можешь узнать, каким образом победила Англия, как она добила державы Оси.

Юлиана почувствовала, как внутренне напрягся сидевший рядом с ней Джо. Подбородок его подрагивал, он беспрерывно облизывал губы, запуская пальцы в шевелюру. Когда он заговорил, голос его был хриплым.

— У него Италия предала интересы Оси. Италия переметнулась к союзникам, присоединилась к англосаксам и открыла то, что называется «мягким подбрюшьем Европы». Но для писателя естественно так думать. Мы все знаем, что трусливая итальянская армия бежит каждый раз, едва завидев британцев. Дует вино. Умеет только гулять, а не драться. Этот парень… — Джо захлопнул книгу. — Абендсен. Я не виню его. Он написал эту утопию, вообразил, каким был бы мир, если бы державы Оси потерпели поражение. А как же еще они могли бы проиграть? Только благодаря предательству Италии! — Он заскрежетал зубами. — Дуче был клоуном, мы все это знали…

— Нужно перевернуть бекон, — Юлиана ускользнула на кухню.

Последовав за ней с книжкой в руке, Джо продолжал:

— Штаты тоже выступили после того, как поколотили япошек. А после войны Штаты и Англия разделили мир между собой точно так же, как это теперь сделали Германия и Япония.

— Германия, Япония и Италия, — уточнила Юлиана.

Он взглянул на нее.

— Ты пропустил Италию, — она спокойно выдержала его взгляд. «Маленькая империя на Ближнем Востоке, опереточный Новый Рис», — подумала она.

Джо с аппетитом принялся за поданный ему на деревянной дощечке бекон с яичницей.

— А чем тебя кормили в Северной Африке? — Юлиана присела к столу.

— Дохлой ослятиной, — ответил Джо, криво усмехнувшись.

— Но ведь это противно!

Джо перестал улыбаться:

— Азимо Морте. Консервы из говядины с напечатанными на банке инициалами A.M. Немцы называли их «Альтер Манн» — Старик.

Подав Джо поджаренные ломтики хлеба, кофе и мармелад, Юлиана бережно взяла в руки книгу.

«Как бы мне хотелось прочесть этот роман, — подумала она. — Долго ли Джо пробудет со мной? На книжке много жирных пятен, страницы порваны, всюду отпечатки пальцев. Водители грузовиков, видимо, читали ее на долгих стоянках, в закусочных. Держу пари, что Джо читает медленно: небось дотошно перечитывал ее несколько недель, если не месяцев…»

Наобум открыв книгу, она прочла:

«Теперь, в старости, он успокоенно взирал на свои владения, которых так жаждали, но не могли достичь древние: корабли из Крыма и Мадрида, и по всей империи одни и те же деньги, один язык, одно знамя. Старый великий Юнион Джек развевался от восхода до заката солнца. Наконец это свершилось: все, что касалось солнца, и все, что касалось флага».

— Единственная книга, которую я таскаю с собой, — сказала Юлиана, — фактически даже не является книгой. Это оракул, «Книга перемен». Меня приучил к ней Френк, и я всегда пользуюсь ею, когда нужно что–то предпринять. Я никогда не теряю ее из виду. Никогда.

Она принесла оракула.

— Хочешь взглянуть, спросить у него совета?

— Нет, — покачал головой Джо.

Сев напротив Джо и глядя ему в глаза, Юлиана поинтересовалась:

— Ты, может быть, совсем переедешь сюда, или у тебя есть еще что–то, что тебя держит?

«Начнутся пересуды, сплетни, — размышляла она. — Но он поражает себя своей ненавистью к жизни, в нем что–то есть. Он похож на небольшого, ловкого зверя. — Юлиана всмотрелась в его резко очерченное, узкое, смуглое лицо. — И как это я вообразила, что он моложе меня? Правда, он инфантилен, он все еще боготворит своих старших братьев, майора Парди, генерала Роммеля и, как мальчишка, изо всех сил бьется над тем, чтобы удрать из дому и добить этих Томми. А на самом ли деле они придушили его братьев проволочной петлей? Мы, конечно, слышали об этом, все эти россказни о зверствах, мы видели снимки, опубликованные после войны, — она содрогнулась, — но британские парашютисты давным–давно преданы суду и понесли наказание…»

По радиоприемнику прекратилась трансляция музыки: похоже на то, что будут последние известия и, судя по количеству помех, — из Европы. Голос диктора захрипел и смолк.

Последовала длительная пауза. Затем раздался голос диктора из Денвера, такой четкий, что, казалось, он находится почти рядом. Юлиана протянула руку, чтобы приглушить звук, но Джо остановил ее.

— Известие о смерти канцлера Бормана, подтвержденное недавно, ошеломило и потрясло Германию, так же, как и вчерашнее сообщение о том…

Они вскочили на ноги.

— Все радиостанции Рейха отменили назначенные прежде передачи, и слушатели внимают торжественным мелодиям, исполняемым хором дивизии «Рейх», — звукам партийного гимна «Хорст Вессель». Позже, в Дрездене, где работает партийный секретариат и руководство СС, а также национальной службы безопасности, сменившей гестапо…

— …реорганизация правительства по инициативе бывшего рейхсфюрера. Гиммлера, Альберта Шпеера и других. Была объявлена двухнедельная траурная национальная церемония, и уже, как сообщают, закрылись многие магазины и предприятия. До сих пор не поступало сведений об ожидаемой сессии Рейхстага, этого официального парламента Третьего Рейха, чье одобрение требуется для…

— Канцлером станет Гейдрих, — не вытерпел Джо.

— А мне бы хотелось, чтобы им стал этот высокий блондин, Ширах, — сказала Юлиана. — Как ты думаешь, у Шираха есть шансы?

— Нет, — кратко ответил Джо.

— А может быть, там теперь начнется гражданская война? — предположила Юлиана. — Но эти парни, все эти старые ребята из партии — Геринг и Геббельс — они ведь уже старики.

Радиоприемник передавал.

— …достигло его приюта в Альпах бриз Бреннера…

— Это о толстяке Германе.

— …просто сказал, что он потрясен потерей не только солдата, патриота и преданного партийного вождя, но и, как он уже неоднократно заверял, своего личного друга, которого, как все помнят, он поддерживал во времена безвластия, вскоре после окончания войны, когда выяснилось, что элементы, препятствующие восхождению герра Бормана к верховной власти…

Юлиана выключила приемник.

— Они просто переливают из пустого в порожнее! Зачем им этот словесный мусор? Эти мерзкие убийцы разглагольствуют так, будто они ничем не отличаются от обычных людей.

— Они такие же, как мы, — не согласился Джо. — Мы бы совершили то же самое, окажись на их месте. Они спасли мир от коммунистов. Если бы не Германия, нами бы всеми сейчас правили красные, и всем нам было бы намного хуже.

— Ты говоришь точно как радио.

— Я жил под властью наци, и я знаю, что это такое. Это совсем не пустая болтовня, когда проживешь двенадцать — тринадцать лет, даже больше — пятнадцать лет! Я получил трудовую книжку от организации Тодта Я работал в этой организации с тысяча девятьсот сорок седьмого года сначала в Северной Африке, а затем в Штатах Послушай… — Он положил руку ей на плечо. — У меня чисто итальянский талант к различным строительным специальностям. Доктор Тодт очень высоко ценил меня. Я не разгребал лопатой асфальт и не месил бетон для автотрасс, я проектировал, выполняя работу инженера. Однажды ко мне подошел доктор Тодт и проверил, как работает наша бригада. Он сказал мне: «У тебя хорошие руки». Это было великим моментом в моей жизни, Юлиана. Гордость за свой труд! Они не просто говорят такие слова. До них, до наци, все смотрели на физическую работу сверху вниз, и я не был исключением. Трудовой фронт положил конец этому. Я впервые совсем иначе взглянул на свои собственные руки.

Джо говорил быстро, так что акцент стал гораздо сильнее, чем обычно. Ей было трудно разобрать его речь.

— Мы жили тогда в лесистой местности, в северной части Нью–Йорка, жили, как братья, распевая песни, строем шли на работу. В нас царил воинственный созидательный дух. Это были самые лучшие дни: восстановленные после войны общественные здания. Совершенно новые кварталы Нью–Йорка и Балтимора. Теперь–то эта работа уже в прошлом. Крупные картели, такие, как «Нью–Джерси Крупп и сыновья» вышли на арену. Но это не наци, это прежние европейские воротилы. Слышишь? Нацисты, подобные Роммелю или Тодту, в миллион раз лучше, чем промышленники, такие, как Крупп, и банкиры, все эти пруссаки. Их всех следовало бы загнать в душегубки. Всех этих фрайеров в жилетках.

«Но теперь уже эти джентльмены в жилетках закрепились навечно, — не решилась произнести вслух Юлиана, — а вот твоих кумиров, Роммеля и доктора Тодта, вытянули на поверхность сразу же после прекращения военных действий для того, чтобы расчистить развалины, построить автострады, восстановить промышленность. Они даже позволили жить евреям, что было удивительно, но это была приманка, чтобы привлечь их к работе. Пока не наступил сорок девятый год… и тогда гуд–бай, Тодт и Роммель. На заслуженный отдых. Разве я не знаю всего этого, разве я не слышала об этом от Френка? Ты ничего не можешь рассказать мне о жизни под властью наци: мой муж был и есть еврей. Я знаю, что доктор Тодт был скромнейший и добрейший из всех когда–либо живших людей. Мне известно, что все, что он хотел сделать, это обеспечить работой, честной, достойной уважения работой миллионы отчаявшихся американцев с потускневшим взором, мужчин и женщин, копошившихся после войны в развалинах. Я знаю, что он хотел наладить приличное медицинское обслуживание, организовать курорты, где можно было бы провести свой отпуск, и построить приличное жилище для всех, независимо от расы. Он был строитель, а не мыслитель, и в большинстве случаев ему удалось создать то, что он хотел, — он фактически добился этого. Но…»

Одна мысль все время не давала ей покоя.

— Джо, эта книга, «Саранча…», разве она не запрещена на Восточном побережье?

Он кивнул.

— Так как же ты умудрился ее прочитать?

— Они ведь до сих пор расстреливают людей за то, что они читают…

— Все зависит от твоей национальности. Кроме того, я служил в союзнической армии.

Значит, так оно и есть. Пуэрториканцев, славян, например, поляков ограничили в их духовном развитии. Положение англосаксов оказалось намного лучше. Для их детей существовала даже система народного образования, они могли посещать библиотеки, музеи, концерты.

Но даже для них… «Саранча» была не просто недоступной книгой, она была запрещена, и для всех в равной степени.

— Я читал в уборной, — объяснил Джо, — и прятал под подушкой. Да и читал ее я потому, что она запрещена.

— Ты страшно смелый! — изумилась Юлиана.

— Да? — отозвался он. — Ты, похоже, подтруниваешь надо мной.

— Нет.

Он чуть расслабился.

— Вам здесь, ребята, легко. У вас безопасная, бесцельная жизнь, вам нечего совершать, не о чем беспокоиться. Вы вдали от основного потока событий, вы — осколки былого, верно?

Он насмешливо посмотрел на нее.

— Ты сам убиваешь себя, — вздохнула она, — своим цинизмом. У тебя одного за другим забирали твоих идолов, и теперь у тебя не осталось ничего, чему бы ты мог посвятить свою любовь.

Кивнув на книгу, Джо произнес:

— Этот Абендсен живет где–то здесь, неподалеку, в Майенне. Обозревает мир из такого безобидного места, что никому и в голову не придет. Прочти–ка о нем.

Быстро пробежав глазами текст на последней обложке, Юлиана повторила вслух:

— «Демобилизованный солдат, служит сержантом в морской пехоте Соединенных Штатов. Во время второй мировой войны ранен в Англии в бою с фашистским танком «тигр». Дом, где он писал роман, превращен им по существу в крепость».

Она отложила книгу и добавила:

— Я слышала, кто–то рассказывал, что он почти параноик: свое жилище он окружил колючей проволокой под напряжением, а ведь это где–то в горах, к нему и так не доберешься.

— Возможно, он и прав, что предпринял меры предосторожности, — сказал Джо. — Немецкие шишки от злости прыгали до потолка, прочтя его книгу.

— Он и прежде вел такую жизнь. Это место называется… — Она взглянула на обложку. — «Высокий замок». Вот так ласково он его называет.

— Очевидно, им до него не добраться, — размышлял Джо. — Он настороже и весьма предусмотрителен.

— Я уверена, — сказала Юлиана, — что для того, чтобы написать эту книгу, потребовалось немало смелости. Если бы державы Оси проиграли войну, то мы могли бы говорить и писать все, что заблагорассудится, как это было раньше. Мы бы снова были единой страной, и у нас была бы справедливая законная система, единая для всех нас.

К ее удивлению, Джо согласно кивнул.

— Не понимаю я тебя, — упрекнула она. — Во что ты веришь? Чего ты хочешь? То ты защищаешь этих чудовищ, этих уродов, истребляющих евреев, а потом вдруг…

Она со злости вцепилась ему в уши.

От неожиданности и боли Джо заморгал, когда она стала тащить его голову вверх, к своему лицу.

Тяжело дыша, они смотрели друг на друга, не в силах произнести хоть одно слово. Первым нарушил молчание Джо.

— Дай мне доесть то, что ты мне приготовила.

— Ты не желаешь со мной разговаривать?! Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, ты это понимаешь, а продолжаешь жрать, притворяешься, что не имеешь ни малейшего понятия, о чем речь?

Юлиана отпустила его уши, выкрутив их до такой степени, что они стали пунцово–красными.

— Пустой разговор, — ответил Джо. — Он не имеет никакого смысла. Вроде того, что болтают по радио. Ты знаешь, как когда–то коричневорубашечники называли тех, кто плетет философские премудрости? Их называли яйцеголовыми из–за большого, выпуклого черепа, который так легко разбить в уличной драке.

— Если это относится и ко мне, — сказала Юлиана, — почему же ты не уходишь? Для чего ты остался вообще?

Загадочная гримаса Джо остудила ее пыл.

«А жаль, что я позволила ему пойти со мной, — подумала она. — Сейчас уже слишком поздно. Теперь мне не избавиться от него, слишком уж он сильный. Происходит нечто ужасное, и это исходит от него, а я, пожалуй, ему помогаю в этом».

— Так в чем же дело? — Он протянул руку, ласково потрепал ее за подбородок, погладил шею, сунул пальцы под рубашку и нежно прижал ее плечи к своей груди. — Настроение? Твои проблемы меня сковывают.

— Тебя когда–нибудь назовут европейским психоаналитиком. — Юлиана кисло улыбнулась. — Тебе что — хочется закончить жизнь в печи?

— А ты боишься мужчин?

— Не знаю.

— Могла бы предупредить ночью. Только потому что я… — Он запнулся, подбирая выражение. — Потому что я специально позаботился о том, чтобы заметить твое желание.

— Потому что ты валялся в постели с очень многими девками! — выпалила Юлиана. — Вот что ты хочешь сказать.

— Но я знаю, что прав. Послушай, я никогда не причиню тебе вреда, Юлиана, даю тебе слово, клянусь памятью матери. Я буду особенно нежным к тебе, и если тебе захочется воспользоваться моим опытом, я всегда готов тебе услужить. Все твои страхи пройдут. Я смогу уничтожить твои тревоги и поднять настроение, хоть ненадолго. А раньше тебе просто везло.

Она кивнула, несколько приободрившись.

Но холод и тоска все еще не отпускали ее, и она не могла понять, откуда они взялись.

***

Перед началом трудового дня мистер Нобусуки Тагоми нашел время побыть в одиночестве. Он сидел в своем кабинете в «Ниппон Тайм Билдинг» и размышлял.

Когда он собирался уже отправиться в контору, к нему домой пришло сообщение Ито о мистере Бейнесе. У молодого аспиранта не было и тени сомнения, что мистер Бейнес не швед. По всей вероятности, мистер Бейнес — немец.

Но способности Ито к языкам германской группы никогда не производили впечатления ни на торговое представительство, ни на Токкоку — японскую тайную полицию.

«Скорее всего этот дурак не разнюхал ничего стоящего, — подумал мистер Тагоми. — Неуклюжий энтузиазм в соединении с романтическими доктринами. Излишняя подозрительность».

В любом случае на пороге — совещание с мистером Бейнесом и пожилым человеком с Родных Островов, и оно начнется независимо от национальности мистера Бейнеса. К тому же мистер Бейнес пришелся по душе Тагоми. «Мое чутье не подвело меня, — радовался он. — Сразу же при встрече распознал хорошего человека».

Интуиция — главное в оценке людей. Важно отбросить все церемонии и внешние проявления и проникнуть в самую суть. «Мне он нравится, сказал себе мистер Тагоми, — немец он или швед. Надеюсь, что заракаин избавит его от головной боли. Прежде всего нужно не забыть справиться об этом».

На столе зажужжал интерком.

— Нет, — ответил он резко в микрофон, — никаких обсуждений. Это момент постижения истины.

Из крохотного динамика послышался голос мистера Рамсея:

— Сэр, только что сообщили из пресс–службы внизу. Рейхсканцлер мертв. Мартин Борман.

Наступила тишина.

— Отменить все дела на сегодня, — распорядился Тагоми.

Он поднялся из–за стола и начал быстро расхаживать по кабинету, сложив на груди руки.

«Надо сосредоточиться. Сразу же нужно отправить официальное послание рейхсконсулу — это мелочь: можно оставить подчиненным. Глубокая скорбь и тому подобное. Вся Япония вместе с немецким народом… Зачем? Нужно быть особенно внимательным и незамедлительно принимать сообщения из Токио».

Нажав кнопку интеркома, он приказал:

— Мистер Рамсей, удостоверьтесь в надежности связи с Токио. Скажите девушкам–телефонисткам, чтобы были начеку. Мы не должны потерять связь.

— Есть, сэр, — ответил мистер Рамсей.

— Я буду все время у себя. Отложите все дела. Отваживайте всех, кто звонит по обычным делам.

— Сэр?

— У меня должны быть свободными руки на случай, если понадобится вдруг мое вмешательство.

— Да, сэр.

Через полчаса, в девять, пришла телефонограмма от самого высокопоставленного представителя имперского правительства на Западном побережье, посла Японии в ТША, достопочтенного барона Л.Б.Калемакуле. Министерство иностранных дел созывало чрезвычайное заседание в здании посольства на Зуттер–стрит. И каждое из торговых представительств обязано было послать на это заседание самое ответственное лицо.

Времени на переодевание не оставалось. Мистер Тагоми поспешил к экспресс–лифту, спустился на первый этаж и через мгновение уже сидел в автомобиле, принадлежащем представительству, черном «кадиллаке» выпуска 1940 года, за рулем которого был опытный шофер–китаец, одетый в специальную форму.

Возле здания посольства припарковалось не менее дюжины автомобилей других сановников. Высокопоставленные чиновники, со многими из которых мистер Тагоми был знаком, поднимались по широким ступенькам в здание посольства, заполняя его вестибюль. Шофер учтиво распахнул дверцу перед мистером Тагоми. Тот быстро выбрался из машины, сжимая в руках пустой портфель, дабы не сложилось впечатление, что мистер Тагоми просто наблюдатель. Широким, уверенным шагом он поднялся по ступеням. Весь его вид свидетельствовал о значимости происходящего и о его роли в сегодняшнем заседании, хотя, о чем будет идти речь, мистеру Тагоми сообщить не удосужились.

В вестибюле стоял гул. Тагоми присоединился к группе знакомых ему людей, то и дело кивая и стараясь при этом выглядеть, как и все остальные, очень торжественно.

Появился служащий посольства и проводил всех в большой зал, где стояли кресла с откидными сиденьями. Все молча расселись по местам, разговоры прекратились, слышалось только покашливанье и сморканье.

К столу на небольшом возвышении подошел джентльмен с бумагами в руках. Полосатые брюки — представитель министерства иностранных дел.

Пронесся легкий шумок, и все стихло.

— Господа, — произнес он зычным, командным голосом.

Все взоры устремились на него.

— Как вам известно, получено подтверждение, что рейхсканцлер умер. Официальное заявление Берлина. Эта встреча, которая не затянется — вы скоро сможете вернуться в свои учреждения, — имеет целью проинформировать вас о нашей оценке соперничающих фракций в политике Германии, которые в настоящий момент могут появиться на авансцене и вступить в ничем не сдерживаемый спор за место, освобожденное герром Борманом. Коротко о самых значительных. Прежде всего Герман Геринг, «жирный боров», как его называют за его размеры, когда–то храбрый воздушный ас времен первой мировой войны, основатель гестапо. Он занимал важный пост и обладал обширной властью в послевоенном правительстве Пруссии. Один из первых самых безжалостных нацистов, хотя впоследствии его чувственные излишества способствовали возникновению ложного, вводящего в заблуждение, портрета этакого добродушного любителя вин и искусства. Наше правительство настоятельно рекомендует вам отбросить подобные представления. Несмотря на то что, как говорят, у этого человека нездоровые аппетиты, он больше всего похож на самопрославляющихся древнеримских императоров, чья жажда власти с возрастом не уменьшилась, а даже увеличивалась. Без сомнения, ему необходимо представляться в тоге, окруженным любимыми львами, или владельцем гигантского замка, набитого награбленными трофеями и произведениями искусства. Тяжело нагруженные поезда с ценностями направлялись в первую очередь в его личные поместья, их пропускали даже в военное время раньше поездов с военными грузами. Наша оценка: этот человек стремится к неограниченной власти и способен добиться ее. Из всех нацистов он больше всех потворствует своим слабостям и в этом отношении резко контрастирует с поздним Гиммлером, который жил в нужде на сравнительно невысокое жалованье. Герр Геринг — представитель людей с извращенным складом ума, использующий власть как средство приобретения излишних благ и богатства. У него примитивный интеллект, даже вульгарный, но тем не менее это весьма разумный человек, пожалуй, даже самый умный из всех нацистских главарей. Предмет его вожделений — самовозвеличивание в стиле древнеримских императоров.

Следующий — герр Геббельс. В детстве он перенес полиомиелит, происходит из католической семьи, блестящий оратор, писатель. Космополитические взгляды, изысканные манеры. Он очень активен с дамами, элегантен, образован, у него недюжинные способности. Очень много работает: почти бешеное увлечение администрированием. Говорят, что он никогда не отдыхает. Весьма уважаемая особа. Может быть очарователен, но, говорят, имеет неистовый характер, не имеющий равных среди других наци. Предположительная идеологическая ориентация — иезуитское средневековое мировоззрение, обостренное позднеромантическим немецким нигилизмом. Считается единственным настоящим интеллектуалом в фашистской партии. В молодости мечтал стать драматургом. Друзей немного. Пользуется любовью подчиненных, знаток европейской культуры. В основе его честолюбивых принципов лежит не самовосхваление, а власть ради самой власти. Организаторские способности — в лучших традициях прусского государства.

Герр Гейдрих. Гораздо моложе всех вышеперечисленных, принимавших участие еще в перевороте тысяча девятьсот тридцать второго года. Карьерист из эсэсовской элиты. Находился в подчинении Гиммлера и, возможно, сыграл определенную роль в еще не до конца объясненной его смерти в тысяча девятьсот сорок восьмом году. Официально устранил других соперников из полицейского аппарата, таких, как Эйхман, Шелленберг и так далее. Говорят, что многие члены национал–социалистической партии боятся этого человека. Осуществляет надзор за Вермахтом после прекращения военных действий. Как известно стычка между полицией и армией привела к реорганизации правительственного аппарата, власть которого еще больше возросла. Всегда поддерживал Мартина Бормана. Продукт исключительного воспитания, которое предшествовало так называемой замкнутой системе. Говорят, что в традиционном смысле лишен эмоциональности. Его побуждения составляют тайну. Вероятно, можно было бы сказать, что его идеал — общество, в котором борьба между людьми сводится к последовательности игр. В некоторых технократических кругах находят, что ему присуща особая квазинаучная отрешенность. В идеологических дискуссиях участия не принимает. Вывод: является типичным представителем для времени, последовавшим за веком просвещения; свободен от так называемых неизбежных иллюзий, как–то: вера в бога и тому подобное. Вместе с тем определение его как человека с реалистическим складом ума вызывает сомнение наших ученых социологов в Токио, так как необходимо учитывать некоторые его особенности, присущие патологической шизофрении, поэтому этот человек должен рассматриваться со знаком вопроса.

Бальдур фон Ширах — бывший руководитель гитлеровской молодежи. Считается идеалистом. Привлекательная внешность. Особенно опытным или компетентным его не считают. Искренне предан идеям нацистской партии. В заслугу ему вменяется осушение Средиземного моря и мелиорация огромных ллощадей с целью создания сельскохозяйственных угодий. В начале пятидесятых принял некоторые меры для смягчения расовой политики искоренения славянских народов. Апеллировал непосредственно к населению Германии, дабы остатки славян могли существовать в закрытых районах–резервациях. Призывал к прекращению определенных форм убийства «из сострадания» и медицинских экспериментов, но потерпел неудачу.

Доктор Зейсс–Инкварт, нынешний управляющий колониальными владениями Рейха, отвечающий за политику на окраинах. Наверное, его больше, чем других, ненавидят на территории Рейха. Говорят, что он был инициатором большинства, если не всех, репрессивных мер по отношению к покоренным народам. Вместе с Розенбергом разрабатывал идеологическое обоснование таких всеобъемлющих и чудовищных акций, как попытки стерилизации всего русского населения после прекращения военных действий. О реализации этого проекта нет достоверных сведений. Кроме того, доктор считается одним из лиц, особо ратовавших за уничтожение всей природы Африканского континента, что создало бы условия для массового исчезновения негритянского населения. Вероятно, по темпераменту он ближе всех к первому фюреру, Адольфу Гитлеру

Сухая, неторопливая речь представителя министерства иностранных дел подошла к концу.

Мистер Тагоми подумал: «Похоже, я схожу с ума. Мне нужно как–то уйти отсюда, у меня начинается приступ. Я больше не в состоянии переваривать все это — я умираю».

Он с трудом поднялся на ноги и стал протискиваться к выходу, почти ничего не видя.

Скорее в туалет. Он уже бежал по проходу между рядами.

Несколько голов повернулись в его сторону. Какое унижение — обморок во время столь важной встречи.

«Дайте пройти!» — он выбежал в дверь, которую перед ним открыл служащий посольства.

И сейчас же улеглась паника. Стены перестали плыть перед глазами, пол снова стал устойчивый.

Приступ головокружения. Функциональное расстройство среднего уха, вне всякого сомнения.

«Какое–то ограниченное, кратковременное расстройство, — решил он. — Нужно прийти в себя, восстановить связь с внешним миром, вспомнить, как он устроен. За что ухватиться? За религию? За…»

Служащий посольства подхватил его под локоть и спросил:

— Сэр, вам помочь?

— Спасибо, мне уже лучше.

Лицо служащего было спокойным и внимательным, ни тени насмешки. «Возможно, что в глубине души все они будут смеяться надо мной, — ужаснулся мистер Тагоми. — Это зло! Оно непробиваемое, как бетон. Я не могу поверить в это. Я не могу выдержать этого. Разве то, что я сделал, грешно?»

Он вспомнил о кулуарных разговорах, о министерском представителе, выступившем перед элитой Сан–Франциско.

«Вся наша религия — заблуждение. Но что же мне делать?» — спросил он себя.

Тагоми прошел к выходу. Швейцар открыл дверь, и мистер Тагоми спустился по ступенькам к стоянке автомобилей. Шофер его машины отделился от группы других шоферов и быстро занял место за рулем.

«Зло — неотъемлемая часть нашего мира, проникшая в наши души, тела, даже в камни, на которых мы стоим. Все вокруг пропитано злом. Почему? Мы, как слепые кроты, роемся в земле. Мы ничего не знаем. Я понял это теперь, когда оказался в тупике. Остается только вопить от страха, бежать без оглядки. От кого ждать сострадания? Смейтесь надо мной», — отчаялся Тагоми.

— «Ниппон Тайм Билдинг», — сказал он вслух шоферу, — Помедленнее.

Из окна автомобиля он смотрел на город. Высокие здания. Многие из них очень современны. Люди. Все эти мужчины и женщины спешат куда–то по своим личным делам.

Добравшись до своего кабинета, Тагоми поручил мистеру Рамсею связаться с торговым представительством, занимавшимся рудными ископаемыми. Он видел их шефа в посольстве и хотел переговорить с ним, как только тот вернется.

Звонок раздался незадолго до полудня.

— Вы, наверное, заметили мое недомогание во время встречи, — бросил мистер Тагами в трубку. — Оно было, несомненно, замечено всеми. Особенно мой поспешный уход.

— Я ничего не заметил, — ответил глава представительства по импорту руды в Японию. — Вот только после инструктажа я не нашел вас и заинтересовался, что с вами произошло.

— Я высоко ценю вашу деликатность, — недоверчиво произнес мистер Тагом и.

— Совсем нет. Я уверен, что все были настолько поглощены сообщением министерства иностранных дел, что вряд ли были в состоянии отвлечься на что–либо другое. Что же касается того, что произошло после вашего ухода… Вы присутствовали при изложении кратких характеристик претендентов на власть? Сначала говорилось об этом.

— Я дослушал до того момента, когда речь пошла о Зейсс–Инкварте.

— После этого докладчик пространно говорил об экономическом положении Рейха. Правительство Родных Островов в курсе замыслов Германии, согласно которым население Европы и Средней Азии должно быть низведено до положения рабов. Плюс истреблены все интеллектуалы, буржуазные элементы, патриотическая молодежь и многое другое. Все это обернется экономической катастрофой. До сих пор нацистов спасали только внушительные достижения германской науки и промышленности. Чудесное оружие, так сказать…

— Да, — подтвердил мистер Тагами. — Так же как и их удивительные ракеты «Фау–один» и «Фау–два» и реактивные истребители военного времени.

— Все, что они делают, это всего лишь ловкость рук, — заметил эксперт по рудам. — Главным образом их экономика держится на использовании атомной энергии, и внимание широких кругов общественности они отвлекают ну хотя бы запуском ракет на Марс или Венеру. Так сказал докладчик.

— Значение всех этих факторов сильно преувеличено нацистами, — добавил мистер Тагами.

— Прогноз докладчика был очень мрачен. Возникло ощущение, будто большинство высокопоставленных нацистов отказывается открыто смотреть в лицо фактическому застою в экономике. Напротив, они еще больше развивают тенденцию к рискованным и грандиозным авантюрам. Стабильность экономики в целом падает. Сначала фанатичный энтузиазм, затем страх, потом решения партии и жесты отчаяния, все снова идет по кругу. По словам докладчика, все это приведет к тому, что власть могут захватить крайне безответственные и безрассудные претенденты. Мы должны предполагать скорее худшее, чем благоприятное. В этой нынешней схватке и трезвые, ответственные потерпят поражение.

— А кто же, по его мнению, является наихудшим? — поинтересовался мистер Тагом и.

— Гейдрих. Доктор Зейсс–Инкварт. Герман Геринг. Однако об этом он высказался недостаточно подробно.

— Что еще?

— Он определил, что мы должны крепить веру в императора и правительство в этот час более, чем всегда… Что мы должны с доверием взирать на своих руководителей.

— Была минута скорбного молчания?

— Да.

Мистер Тагоми поблагодарил собеседника и положил трубку.

Он пил чай, когда зажужжал интерком.

— Сэр, вы хотели отправить соболезнование германскому консулу, — раздался голос мисс Эфрикян. — Вы изволите продиктовать его текст сейчас?

Тагоми совершенно выпустил это из виду и пригласил секретаршу в кабинет.

Она сейчас же вошла, озабоченно улыбаясь.

— Вам теперь лучше, сэр?

— Да. Инъекция витаминов помогла.

Мисс Эфрикян сосредоточилась.

— Напомните мне, как фамилия германского консула? — спросил Тагоми.

— Фрейер Гуго Рейсс.

— Майн repp, — начал мистер Тагоми. — До нас дошла ужасная весть о том, что ваш вождь, герр Мартин Борман, пал в борьбе с недугом. Слезы душат меня, когда я пишу эти строки. Когда я вспоминаю о героических деяниях, совершенных герром Борманом по обеспечению спасения народов Германии от врагов, как внутренних, так и внешних, а также о потрясающих душу твердых мерах, направленных против малодушных и предателей, желавших лишить человечество перспективы покорения космоса, куда устремились светловолосые, голубоглазые представители нордических рас в своей неуемной…

Он остановился, продолжать можно было до бесконечности, и он понял, что уже не сможет закончить предложение. Мисс Эфрикян выключила диктофон, вся преисполнилась ожидания.

— Сейчас великие времена, — сказал он мисс Эфрикян.

— Мне записать это, сэр? Это войдет в послание?

В нерешительности она снова включила аппарат.

— Это я вам сказал, — произнес мистер Тагоми.

Она улыбнулась.

— Прокрутите–ка то, что я уже наговорил.

Завертелись бобины, затем он услышал свой голос, тонкий, металлический, исходящий из громкоговорителя диаметром в два дюйма.

— …совершенных… спасения…

Как будто какое–то насекомое скреблось и билось внутри аппарата.

— А вот и конец фразы, — заключил Тагоми, когда лента остановилась, —…решимость бороться и принести себя в жертву, а тем самым обеспечить такое место в истории, из которого никакая форма жизни не сможет их изгнать, что бы ни случилось с миром.

Он помолчал.

— Все мы насекомые, — обратился он к мисс Эфрикян, — слепо рвемся к чему–то ужасному и божественному. Вы согласны?

Миссис Эфрикян, не отрываясь от диктофона, молча поклонилась.

— Отправьте это. Подпишите и тому подобное. Подработайте текст по своему усмотрению, так, чтобы он приобрел хоть какой–нибудь смысл, — приказал Тагами и спустя минуту добавил: — Или так, чтобы он ничего не значил вообще. Любой вариант, какой вы сами сочтете предпочтительным.

Выходя из кабинета, миссис Эфрикян с любопытством взглянула на него.

Когда она ушла, мистер Тагоми принялся было за обычные повседневные дела. Но почти тут же мистер Рамсей предупредил его по интеркому:

— Сэр, звонит мистер Бейнес.

«Хорошо, — подумал мистер Тагоми. — теперь мы сможем начать важный разговор». Он решительно поднял трубку.

— Мистер Тагоми? — послышался голос мистера Бейнеса.

— Добрый день. Из–за смерти канцлера Бормана я был вынужден неожиданно покинуть свой кабинет утром. Тем не менее…

— Мистер Ятаба еще не связался с вами?

— Пока еще нет, — ответил Тагоми.

— Вы предупредили свой персонал? — Бейнес казался взволнованным.

— Да, — успокоил его Тагоми, — Мои люди проводят мистера Ятаба ко мне тут же, как только он прибудет.

Тагоми спешно сделал пометку на календаре. До сих пор у него не дошли до этого руки. Похоже, переговоры не начнутся, пока не прибудет пожилой джентльмен.

Это повергло его в уныние.

— Сэр, мне не терпится начать. Вы представите свои приспособления для прессования пластмасс? Хотя у нас такая неразбериха…

— Ситуация изменилась, — пояснил мистер Бейнес. — Мы подождем мистера Ятаба. Вы уверены, что он еще не прибыл? Я хочу, чтобы вы обещали мне, что немедленно известите о его прибытии, после того как он созвонится с вами. Пожалуйста, постарайтесь, мистер Тагоми.

Голос Бейнеса звучал напряженно и отрывисто.

— Я даю вам слово. — Теперь и Тагоми ощутил беспокойство.

Смерть Бормана — вот что спутало карты.

— А тем временем я бы с удовольствием отобедал в вашем обществе, ну хотя бы сегодня. Мне еще не удалось перекусить. — Тагоми не терял надежды вернуться к делам. — Хотя мы и подождем конкретных переговоров, возможно, мы могли бы побеседовать об общих условиях, в частности о…

— Нет, — категорично ответил мистер Бейнес.

— Нет? — разочарованно протянул Тагоми. — Я не совсем здоров сегодня, сэр, — пояснил он. — Со мной случилось одно прискорбное происшествие. Я так надеялся поделиться с вами своими заботами.

— Извините, — проговорил мистер Бейнес, — я позвоню вам позже.

Сработал сигнал отбоя. Тагоми быстро положил трубку.

«Я обидел его, — предположил Тагоми, — он, должно быть, догадался, что я забыл предупредить персонал об этом пожилом джентльмене. Но ведь это такая мелочь».

Он нажал кнопку:

— Мистер Рамсей, пожалуйста, зайдите ко мне.

«Я могу немедленно это поправить. Тут дело в чем–то более важном, — решил он. — Бейнеса потрясла смерть Бормана. И, кроме того, проявление моего небрежного, даже, можно сказать, наплевательского отношения к делу. — Тагоми чувствовал себя виноватым. — Сегодня плохой день. Мне следовало бы проконсультироваться у оракула, выяснить, какой сейчас момент. Я слишком далеко отошел от Тао. Под действием какой из шестидесяти четырех гексаграмм нахожусь я сейчас?»

Он открыл ящик стола, вытащил оттуда оба тома «Книги перемен» и положил их на стол.

«С какого же вопроса начать? У меня столько вопросов, что не знаю, как же правильно построить их».

Когда мистер Рамсей вошел в кабинет, гексаграмма была уже определена. Гексаграмма сорок семь. Подавленность, изнеможение.

— Смотрите, мистер Рамсей. — Тагоми указал на открытую книгу.

— В общем–то предзнаменование плохое, — заключил мистер Рамсей. — Какой был ваш вопрос, сэр? Если только я не обижаю вас, спрашивая об этом.

— Я справился относительно текущего момента, — уклончиво ответил мистер Тагоми. — Момента для всех нас. Переходящих строк нет. Статическая гексаграмма.

Он захлопнул книгу.

***

В три часа дня Фринк все еще дожидался вместе со своим деловым партнером решения Уиндема–Матсона о деньгах и поэтому решил посоветоваться с оракулом.

«Как все это обернется?» — спросил он и стал кидать монеты.

Выпала гексаграмма сорок семь с одной скользящей строкой. Девятой на пятнадцатом месте.

«У него отрезали нос и ноги. Он раздавлен человеком с красной повязкой на колене. Радость приходит легко. Она побуждает делать подношения и возлияния».

Довольно долго — не меньше получаса — Фринк изучал эти строчки и связанные с ними комментарии, пытаясь определить, что же это могло значить. Гексаграмма и особенно скользящая строка очень беспокоили его. Наконец он с сожалением пришел к безрадостному выводу, что особых денег ждать не приходится.

— Ты слишком полагаешься на эту штуковину, — заметил Мак–Карти.

В четыре часа появился рассыльный от Уиндема–Матсона и вручил Фринку и Мак–Карти конверт. Вскрыв его, они обнаружили подписанный чек на две тысячи долларов.

— Вот ты и оказался неправ, — заключил Мак–Карти.

«Должно быть, оракул имеет в виду какие–то дальнейшие последствия, — подумал Фрипк. — В этом все дело. Позже, когда это случится, можно будет оглянуться назад, точно сказать, что имел в виде оракул. А сейчас…»

— Мы можем открыть мастерскую, — заявил Мак–Карти.

— Сегодня? Прямо сейчас?

Френк чувствовал, что теряет терпение.

— А почему бы и нет? Мы уже подготовили все необходимые письма с заказами. Все, что мы должны сделать, — это отправить их по почте. И чем скорее, тем лучше. А оборудование, которое можно достать здесь, в Сан–Франциско, мы выберем сами.

Они уговорили домовладельца сдать им подвал. Раньше он использовался как склад. Освободив помещение от хлама они смогут соорудить верстаки, подвести к ним электричество, установить светильники, начать монтаж электродвигателей и приводных ремней. У них уже были готовы эскизы, заполнены спецификации с перечнем деталей. Так что фактически они уже начали свое дело.

«Наше предприятие уже заработало», — понял Френк Фринк.

Затем они придумали название.

«Ювелирные изделия фирмы Эд–Френк».

— Самое большое, на что я сегодня еще способен, — объявил Френк, — это купить доски для верстаков и, возможно, электрооборудование.

Компаньоны отправились на склад на южной окраине Сан–Франциско и через час уже запаслись нужным пиломатериалом.

— Что тебя тревожит? — поинтересовался Мак–Карти, когда они вошли в магазин электрооборудования.

— Деньги. У меня падает настроение. Когда мы оплатим все?

— Старый Уиндем–Матсон у нас в руках, — заметил Мак–Карти.

«Мне это известно, — подумал Фринк. — Именно поэтому я и места себе не нахожу. Мы влезли в его владения. Мы уподобились ему. И что же? Приятна ли нам эта мысль?»

— Не оглядывайся назад, — посоветовал Мак–Карти. — Смотри вперед. Думай о будущем деле.

«Я смотрю вперед, — мысленно ответил Фринк. — Об этом говорит и гексаграмма. Какие же подношения и возлияния я могу сделать? И кому? С кем?»